Елисеев Александр Васильевич - На берегу Красного моря

азбавляя свое привѣтств³е цвѣтистыми оборотами и хвастнею, въ которой, какъ и всегда, выставлялъ меня такъ высоко, какъ только могъ. Не понимая хорошо по-арабски, я долженъ былъ безучастно слушать все то, что изволилъ приврать Юза (а на этотъ разъ онъ навралъ цѣлый коробъ) и отъ нечего дѣлать разсматривалъ лицо предводителя работорговцевъ. Это было лицо отъявленнаго негодяя и мошенника, несмотря на почтенную сѣдину; хищный лукавый взглядъ его такъ и бѣгалъ во всѣ стороны, орлиный крючковатый носъ поминутно касался вѣчно поднимающейся нижней губы; углы рта какъ-то судорожно подергивались; черты лица постоянно перемѣнялись; все тѣло было въ постоянномъ движен³и. Когда окончились предварительные переговоры, предводитель отошедъ въ своему каравану и велѣлъ устроивать становище. Мигомъ была натянута палатка изъ нѣсколькихъ кусковъ полотна, вытащены полинявш³е ковры и подушки, натащено всякой всячины, а потомъ началась выгрузка живого товару. Бѣдныя женщины едва поднялись съ лодокъ при помощи дюжихъ молодцовъ и, поддерживаемыя съ двухъ сторонъ, сошли тихо на берегъ и побрели въ палатку, гдѣ тотчасъ и скрылись. Я успѣлъ только разсмотрѣть, что одна изъ нихъ была совершенно черна, одна довольно бѣла, а двѣ остальныхъ смуглаго арабскаго цвѣта съ большими черными глазами. Всѣ онѣ были закутаны въ бѣлыхъ чадрахъ, а на лицахъ носили еще покрывало изъ тонкаго шелка съ подвязкою на лбу, по образцу египетскихъ женщинъ. Когда невольницы были помѣщены, ихъ господа усѣлись вокругъ палатки и начали готовить себѣ ужинъ, не обращая на насъ никакого вниман³я; одинъ предводитель снова подошелъ къ намъ и, по приглашен³ю нашему, подсѣлъ къ огоньку, который затеплилъ Юза, чтобы заварить чаю. Сперва онъ сидѣлъ молча, но, когда одинъ изъ арабовъ его принесъ наргилэ, то онъ, предложивъ его мнѣ, началъ вести искусную рѣчь, которую Юза при всемъ своемъ усерд³и не могъ хорошо перевести. Услыхавъ же, что мы говоримъ по-французски, предводитель тотчасъ пересталъ говорить по-арабски и обратился прямо ко мнѣ, довольно порядочно, по крайней мѣрѣ понятно, объясняясь по-французски. Разговоръ нашъ пошелъ тогда быстрѣе и сталъ до того оживленъ, что я не замѣчалъ даже, что прошло слишкомъ полтора часа, какъ торговецъ гостилъ у нашего костра, попивая мой чай и покуривая наргилэ изъ своего расписного кальяна. Разговоръ, разумѣется, касался спец³альности моего собесѣдника, но онъ такъ искусно велъ его, что я не могъ вывѣдать ничего новаго о его ремеслѣ, о способѣ добыван³я и сбытѣ человѣческаго товара, но за то много наслышался разсказовъ о красотѣ его невольницъ, которыхъ онъ достаетъ съ большимъ трудомъ, рискуя собственною жизнью, и о томъ, какъ подчасъ дорого платятъ ему за красавицъ турецк³е и египетск³е паши. Все это, разумѣется, велось къ тому, чтобы и съ меня заломить ужасную цѣну,когда я стану торговать себѣ одну изъ красавицъ, какъ онъ наивно предполагалъ. Когда всѣ его розсказни о прелестяхъ земныхъ гур³й, сидящихъ въ его палаткѣ, были недостаточны для того, чтобы подбить меня на покупку, такъ какъ я только слушалъ, не вставляя ни одного лишняго слова, кромѣ вопросовъ, не подавая ни малѣйшаго желан³я торговаться, то хитрый арабъ началъ бить на чувственную струну самымъ безцеремоннымъ образомъ. Онъ сталъ разсказывать так³я скабрезности, сопровождая ихъ различными пояснен³ями при помощи тѣлодвижен³й, что я принужденъ былъ отогнать его отъ костра; но для негордаго торговца человѣческимъ тѣломъ это ничего не значило. Какъ оказалось впослѣдств³и, Юза, хваставш³й постоянно не въ мѣру, особенно когда нужно было возвеличить меня, а со мною и себя лично, столько наговорилъ о неизмѣримомъ богатствѣ москова-паши, что корыстолюбивый арабъ рѣшился, во что бы то ни стало, всучить мнѣ одну изъ невольницъ. Предполагая, что мое упорство зависитъ только отъ скупости, онъ сталъ продѣлывать возмутительныя невозможныя вещи, въ реальность которыхъ трудно даже было бы повѣрить, если бы мнѣ не привелось ихъ видѣть собственными глазами. Первымъ дѣломъ, онъ началъ съ того, что заставилъ своихъ невольницъ выйти изъ палатки и пѣть. Бѣдныя женщины повиновались тирану, потому что довольно толстый курбашъ въ его рукѣ доказывалъ, что хозяинъ ихъ не любитъ шутить. Онѣ вышли изъ палатки, сняли свои покрывала, по приказан³ю, и начали пѣть визгливую арабскую пѣсню, которую хозяинъ обязательно переводилъ на французск³й языкъ. Содержан³е ея было до того отвратительно, что я сталъ требовать, чтобы пѣн³е было прекращено, если хозяинъ станетъ заставлять пѣть своихъ невольницъ так³я вещи, которыя вынуждаютъ краснѣть даже постороннихъ. Мое требован³е было уважено, и пошлая парод³я смѣнилась пѣвучею арабскою шансонеткою, гдѣ описывались восторги горячей любви, изсушающей сердце человѣка какъ палящ³е лучи солнца сушатъ траву. Какъ ни старались несчастныя, но эти пѣсни пѣлись сквозь слезы и походили скорѣе на отчаянный вопль, а не пѣсни любви. Горько и стыдно становилось за человѣка, который заставляетъ себѣ подобныхъ играть эту ужасную шутовскую роль. Бѣдныя рабыни наконецъ окончили и долгимъ грустнымъ, какъ бы укоризненнымъ взглядомъ поглядѣли на насъ; я не могъ выдержать этого ихъ взгляда и поспѣшилъ опустить глаза. Хозяинъ тогда спѣшилъ подойти ко мнѣ и началъ расхваливать снова прелести своихъ невольницъ, которыя робко поглядывали то на меня, то на своего тирана, думая, что рѣшается ихъ участь; мнѣ казалось даже, что въ ихъ взорахъ виднѣлась горькая просьба облегчить ихъ судьбу, насколько то возможно. Еще грустнѣе и обиднѣе стало у меня на душѣ, такъ какъ единственною возможностью облегчен³я несчастныхъ было внушить ихъ у тирана, на что у меня не хватило бы средствъ, если бы даже я и рѣшился на это. Съ болью на сердцѣ, я на этотъ разъ отказалъ хозяину, уже начинавшему формальное предложен³е, говоря, что европейцы не покупаютъ женщинъ и что торговля людьми запрещена повсюду, какъ ему должно быть извѣстно. Продавецъ состроилъ отвратительную полуулыбку и язвительно замѣтилъ, что "европейцу не мѣшаетъ пр³обрѣсти себѣ хорошенькую рабыню, когда представится случай".

   - Посмотри, эффенди, всѣ онѣ красавицы на подборъ; Юзефъ - старый торговецъ женщинами и умѣетъ угодить благороднымъ пашамъ.

   Произнося это, онъ далъ знавъ рукою, и невольницы открыли свои лица. Я невольно взглянулъ на эти безжизненныя лица рабынь, какъ я ихъ себѣ представлялъ по образцамъ гаремницъ, и былъ пораженъ наоборотъ глубокимъ выражен³емъ, лежавшимъ на ихъ страдальческихъ, истомленныхъ горемъ и оскорблен³ями лицахъ, Старшею изъ нихъ казалась на видъ негритянка. Обыкновенный негритянск³й типъ съ извѣстными губами и носомъ не дѣлалъ ее особенно красивою, но красивые глаза, продолговатое лицо и гладк³е длинные волосы, не свойственные черному племени, и нѣжная бархатистая черноватаго матоваго цвѣта кожа выкупали этотъ недостатокъ, а стройная тал³я и красивыя плечи придавали ей видъ хорошо сформированной женщины. Она не была настоящею негритянкою, а была скорѣе изъ племени ландниговъ или ³олофовъ, приближающагося къ арабамъ. Двѣ другихъ были еще несовершеннолѣтн³я, но довольно развитыя въ физическомъ отношен³и, арабки. Бронзоватаго цвѣта лица ихъ съ черными искрящимися глазами, съ миндалевиднымъ разрѣзомъ и длинными черными рѣсницами, такъ были похожи одно на другое, что обѣ казались сестрами. Правильный арабск³й типъ съ чудными глазами и тонкимъ орлинымъ носомъ, красивымъ ртомъ, маленькими ушами дѣлали ихъ настоящими красавицами, еслибы не поражала ихъ значительная даже для арабокъ худоба и страдальческое выражен³е ихъ молодыхъ прелестныхъ лицъ. Совершенно въ иномъ вкусѣ была четвертая рабыня, которую торговецъ величалъ "Розой Пустыни" и которая держалась какъ-то особнякомъ отъ другихъ, даже нѣсколько независимо отъ хозяина. Она достойна была своего назван³я, потому что это была дѣйствительно роскошная женщина. Бѣлое, чистое съ правильными чертами лицо, не загорѣвшее, но съ какимъ-то матовымъ оттѣнкомъ, высок³й лобъ, окаймленный блестящими черными волосами, огненный взглядъ, свойственный женщинамъ юга, красивыя губи и роскошныя формы - такова была Роза Пустыни, которою торговецъ видимо дорожился болѣе, чѣмъ всѣми остальными. Юзефъ замѣтилъ, что Роза Пустыни произвела на меня сильное впечатлѣн³е, такъ какъ я долго не могъ оторвать глазъ съ ея прекраснаго, правильнаго, даже неискаженнаго душевными страдан³ями липа и потому поспѣшилъ предложить обратить на нее еще большее вниман³е.

   - Эффенди, смотри на Розу Пустыни,- заговорилъ онъ съ отвратительною улыбкою,- какъ она прекрасна... Старый Юзефъ не видалъ женщины роскошнѣе Розы Пустыни; она будетъ красотою твоего гарема, благородный паша московск³й, повѣрь - она стоитъ золотого мѣста...

   - Отстань отъ меня, Юзефъ,- отвѣчалъ я,- мы европейцы не покупаемъ женщинъ, и никогда не купимъ, не смѣй мнѣ и предлагать своей Розы Пустыни; она свободна какъ и ты, откуда у тебя право продавать этихъ бѣдныхъ женщинъ?

   - Эффенди молодъ; онъ пр³ѣхалъ изъ далекой страны московской, онъ не знаетъ правъ арабовъ моря,- возражалъ Юзефъ:- онѣ достались мнѣ не легко; я купилъ ихъ своею кровью, и за свою кровь хочу получить золото... Свою кровь, эффенди, и свой трудъ я имѣю право продавать...

   Отвратительно, но логично звучали слова стараго торговца и я поспѣшилъ отойти къ своимъ верблюдамъ, чтобы вырваться отъ навязыван³й Юзефа. Обернувшись, я увидѣлъ, что Роза Пустыни смотрѣла на меня своими огненными глазами. Я взялъ двухстволку Ахмеда и сталъ взбираться на скалу, чтобы уйти подальше отъ своего становища, чтобы не видѣть этихъ несчастныхъ невольницъ, смотрѣвшихъ на меня, какъ на своего покупателя и избавителя отъ позорной участи,- служить показнымъ товаромъ. Бодро я шелъ по трудной горной тропинкѣ впередъ, думая заглушить въ своемъ сердцѣ непр³ятное и щемящее чувство, но солнце уже закатывалось, позолачивая только верхушки акабинскихъ альпъ, поднож³е которыхъ и море до западной окраины, гдѣ играли еще лучи заката, были темны, и я поспѣшилъ воротиться. Юза долженъ былъ уже приготовить закусить.

   Когда я подошелъ въ своему становищу, было уже довольно темно, невольницы были въ палаткѣ, въ которой горѣлъ огонь. Мои арабы приготовлялись къ ночлегу, а арабы тоже улеглись вокругъ палатки Юзефа, который былъ въ шатрѣ рабынь. Не успѣлъ я еще закусить, какъ поле палатки поднялось, и изъ нея вышелъ Юзефъ, направлявш³йся во мнѣ. Надо замѣтить, что въ мое отсутств³е шатеръ невольницъ былъ перенесемъ поближе въ нашему становищу, такъ что можно было даже отъ нашего востра слышать шопотъ несчастныхъ женщинъ. Юзефъ, подойдя во мнѣ, остановился, приложилъ руку ко лбу и груди по восточному обычаю и началъ:

   - Эффенди благородный, Роза Пустыни желаетъ видѣть тебя, она можетъ говорить съ тобою, старый Юзефъ не помѣшаетъ.

   Я глядѣлъ на Юзефа, не зная, чего отъ меня хочетъ торговецъ и эта Роза Пустыни; первымъ моимъ предположен³емъ было, что они сговорились между собою для какой-нибудь низкой цѣли, вторымъ - пришло любопытство узнать, что можетъ быть общаго между мною и красавицею-рабынею. Я всталъ и молча пошелъ къ палаткѣ невольницы; Юзефъ поднялъ полу и опустилъ ее за мною. Я очутился въ таинственномъ полусвѣтѣ ночника, мерцавшаго какимъ-то прерывающимся блескомъ, при слабомъ освѣщен³и котораго я замѣтилъ четырехъ несчастныхъ женщинъ, полулежащихъ на подушкахъ въ дыму курящагося наргилэ; всѣ онѣ были украшены золотыми вещами, а въ роскошныхъ волосахъ Розы Пустыни были вплетены толстыя нити жемчуга; надо сознаться, она была дѣйствительно очень хороша и этой обстановкѣ, въ этомъ одѣян³и... она казалась какимъ-то неземнымъ существомъ, наядою или сиреною Краснаго моря. Невольно я остановился, пораженный такимъ чуднымъ видѣн³емъ въ глуши Арав³йской пустыни, и первыя мгновен³я не понималъ, гдѣ я и что со мною происходитъ. Мнѣ припомнился разсказъ Ахмеда и я невольно сравнилъ лежавшую передо мною рабыню съ Жемчужной Красавицей арабскаго миѳа, а гнуснаго торговца - съ лихимъ мстителемъ пустыни - страшнымъ Мусой.

   - Эффенди благородный, купи меня въ свой гаремъ,- вдругъ произнесла Роза Пустыни, по-французски, полувставая и протягивая впередъ свои полныя матовой бѣлизны руки съ золотыми кольцами, и на огненныхъ глазахъ ея показались слезы. Она опустилась снова на подушку и, закрывъ руками глаза, заговорила что-то на непонятномъ для меня языкѣ.

   Я стоялъ и глядѣлъ на плачущую женщину, все еще не давая себѣ полнаго отчета въ томъ, что со мною происходитъ; она представлялась мнѣ то настоящею красавицей, о которой говорятъ арабск³я сказки, то коварной сиреной, завлекающей и свои сѣти неопытныхъ, то глубоко несчастной, выставляемой на позоръ женщиной. Послѣднее взяло верхъ, и я перенесся быстро изъ м³ра сказочнаго въ м³ръ горькой дѣйствительности, въ страну восточнаго деспотизма, страну презрѣн³я человѣка... Мнѣ стало горько, грустно, тяжело и я поспѣшилъ войти въ палатки. Я понялъ, что несчастная Роза Пустыни не умѣла говорить по-французски, что она была научена гнуснымъ своимъ хозяиномъ произнести фразу, значен³я которой не понимала, и что она была глубоко несчастна.

   Юзефъ и не думалъ удерживать меня, когда я рванулъ полы шатра невольницъ и быстрыми нервными шагами пошелъ въ своему становищу. Мои люди даже привстали, когда я бросился на разостланное походное пальто съ видомъ глубокой усталости и сталъ крѣпко закутываться въ него... Но сонъ былъ далеко отъ меня. Видѣннаго было слишкомъ много для того, чтобы спокойно уснуть. Едва я прилегъ, Ахмедъ привсталъ и началъ свое бодрствован³е; онъ чередовался по два раза въ ночь съ Рашидомъ и Юзою. Что я перечувствовалъ въ эту безсонную ночь, трудно описать; ощущен³я были слишкомъ разнообразны, слишкомъ сложны, чтобы поддаваться анализу.

   Едва забрежжился свѣтъ, какъ я уже торопилъ Ахмеда и Юзу въ дорогу. Наскоро мы подкрѣпили свои силы и начали собираться въ путь. Юзефъ, разбуженный нашими приготовлен³ями, сперва не зналъ, въ чемъ дѣло; увидавъ же, что мы готовимся выступать, еще разъ приступилъ съ предложен³ями, на этотъ разъ ясно формулированными.

   - За Розу Пустыни, благородный эффенди, дай только шесть сотъ лиръ; она и будетъ твоею рабою; за дочерей пустыни я прошу всего по три сотни, а черную дѣвушку уступлю на двѣ съ половиною. Не жалѣй золота, эффенди, только у Акаби ты можешь теперь купить хорошенькую женщину.

   Я оттолкнулъ Юзефа рукою, когда онъ сталъ удерживать меня, а Юза торопилъ верблюдовъ подняться, едва я успѣлъ усѣсться. Караванъ нашъ тронулся впередъ, оставивъ за собою шатеръ съ невольницами, десятокъ арабовъ-торговцевъ и стараго Юзефа, бѣсновавшагося отъ невыгорѣвшаго дѣла и потерявшаго, благодаря Юзѣ, цѣлый день пути изъ-за меня. Мы направились по горнымъ кручамъ, придерживаясь берега Акабинскаго залива, и скоро оставили далеко становище женопродавцевъ. Я вдохнулъ свободнѣе бальзамическ³й воздухъ пустыни и моря, сожалѣя о встрѣчѣ, которая отравила для меня слѣдующ³е дни пути.

  

  

   Весь тотъ день мы шли неутомимо по горнимъ тропамъ надъ самымъ Краснымъ моремъ; благодаря запасу свѣжей води, взятой изъ колодца у Пещеры Судебъ и не успѣвшей еще испортиться, а также близости моря, освѣжавшаго насъ пр³ятнымъ бризомъ, нашъ шестнадцатичасовой переходъ былъ довольно сносенъ, мы были бодры. Два раза въ тотъ день мы останавливались, чтобы погрузиться въ соленыя волны прибоя и посбирать рѣдкихъ раковинъ, которыми такъ богато Красное море. Надо было удивляться тому разнообраз³ю и чудной красотѣ, какую представляютъ эти истинные перлы моря; самыя причудливыя форми, самые ярк³е цвѣта, разнообразныхъ и нѣжныхъ оттѣнковъ, съ чуднымъ блескомъ и жемчужною игрою, поражаютъ даже въ мертвомъ состоян³и; той же красоты, которую представляютъ эти цвѣты моря въ своей родной стих³и, оживленные присутств³емъ живыхъ существъ, не суждено видѣть человѣческому глазу. Я до того увлекся сборомъ раковинъ, коралловъ разнообразныхъ цвѣтовъ, зоофитовъ, морскихъ звѣздъ, что едва могъ оторваться послѣ купанья отъ этого занят³я, чтобы начать трястись снова на своемъ верблюдѣ. Къ вечеру, почти къ самому закату солнца послѣ долгаго и утомительнаго перехода, мы, наконецъ, остановились на ночлегъ около дикаго ущелья у подножья Терабина, которое составляетъ естественный выходъ къ Красному морю изъ треугольнаго пространства Рамдейской пустыни (образуемаго Джебель-этъ-Тихо и Терабиномъ съ сѣвера, Акабинскою цѣпью съ востока и съ возвышенностями Уади Цугерахъ съ юга). Черезъ это ущелье пролегаетъ и обыкновенный путь отъ Синая въ Акабы черезъ степь Рамле, тогда какъ мы шли, благодаря Ахмеду, по пути, которымъ не прошелъ ни одинъ европеецъ. Дорогу каравановъ черезъ ущелье Эль-Тапсъ {Имени ущелья Эль-Тапсъ нѣтъ на картахъ Робинзона и другихъ путешественниковъ.}, какъ его называлъ Ахмедъ, у самаго нашего привала обозначали высохш³е и побѣлѣвш³е на солнцѣ остовы павшихъ верблюдовъ: это указывало, что переходъ черезъ Рамле очень тяжелъ, хотя и гораздо короче нашего окружнаго пути. Мѣсто, выбранное нами для ночевки, было одно изъ поразительнѣйшихъ по дикой и суровой красотѣ окружающей обстановки. Со всѣхъ сторонъ огромныя, поднимающ³яся выше 2000 фут. горы, спереди чудный Акабинск³й заливъ, замыкаемый на далекомъ горизонтѣ съ востока синѣющею цѣпью Арав³йскихъ возвышенностей, а сзади, между дикими громадами, извивающееся причудливо, мрачное ущелье Эль-Тапса, загроможденное разбросанными камнями и усѣянное бѣлѣющими остовами. Въ эту ночь мы были свидѣтелями прекраснаго небеснаго явлен³я - обильнаго паден³я звѣздъ. Въ продолжен³е болѣе получаса, то и дѣло бороздили прекрасное небо блестящ³е метеоры во всѣхъ направлен³яхъ; нѣкоторые изъ нихъ, исчезая въ безпредѣльномъ пространствѣ, оставляли въ голубой атмосферѣ ярк³е серебристые слѣды, терявш³е свою фосфоричность, казалось, только отъ немерцающаго блеска другихъ болѣе яркихъ метеоритовъ. Въ воздухѣ было тихо, не чувствовалось даже берегового бриза; земля, казалось, спала, какъ спитъ пустыня всегда; одно небо въ ту ночь жило своею особенною таинственною жизнью; блестящ³е метеоры, какъ облачные духи, то вдругъ появлялись изъ голубого пространства своими серебристыми тѣлами, то вдругъ пропадали безслѣдно, какъ бы утопая въ безпредѣльности. Было что-то потрясающее душу въ этой игрѣ метеоритовъ; но временамъ изумленному уму казалось, что присутствуешь гдѣ-то внѣ земной сферы, откуда можно было наблюдать систему вселенной, какъ предъ ослѣпленными очами проносятся, по предвѣчно начертаннымъ орбитамъ, цѣлые м³ры, едва доступные созерцан³ю человѣческому. Къ полночи прекратилось волшебное видѣн³е; послѣ полночи уснули мы, какъ убитые, въ дикомъ ущельи Эль-Тапса рядомъ съ остовами верблюдовъ и людей, заснувшихъ вѣчнымъ сномъ въ мертвой пустынѣ.

   Мы проснулись не рано на другой день, потому что меня разбудило собственно солнце, начавшее немилосердно палить мой обнаженный затылокъ. Еще два дня пути оставалось до Акабы и пути не легкаго, не смотря на то, что теперь нашъ путь пойдетъ не по горнымъ кручамъ, а по самому берегу Краснаго моря у подножья Акабинскихъ альпъ. Трудность пути зависѣла главнымъ образомъ отъ того, что у насъ начиналъ уже чувствоваться недостатокъ и въ безъ того уже отвратительно скудной и наскучившей до омерзѣн³я пищѣ, а также потому, что у насъ не было совершенно чистой воды. Взятая изъ колодца Судебъ, вода уже начинала въ бурдюкахъ превращаться въ отвратительную теплую бурду, которая могла служить только прекраснымъ рвотнымъ, но никакъ не освѣжающимъ и не укрѣпляющимъ напиткомъ. При такихъ услов³яхъ надо было идти еще по крайней мѣрѣ два дня, не говоря о могущихъ встрѣтиться задержкахъ. Ахмедъ, впрочемъ, увѣрялъ, что воды этой хватитъ еще дня на четыре, а провиз³и при разумной эконом³и дня на три, такъ что мы могли отправляться смѣло, надѣясь достигнуть Акаби, не умеревъ ни съ голоду, ни съ жажды, хотя и потерпѣвъ всѣ нужды и лишен³я, обусловливаемыя отвратительною пищею и скверною вонючею водою. Мы снялись съ сегодняшняго ночлега довольно въ худомъ расположен³и духа, такъ какъ путь на верблюдѣ по пустынѣ начиналъ уже наскучивать при вашихъ услов³яхъ. Не имѣя достаточныхъ средствъ и надѣясь на свою выносливость, я не запасся необходимыми припасами изъ Суэца и принужденъ былъ питаться тѣмъ, что забралъ изъ Синайскаго монастыря. Меня предупреждали, что рискованно будетъ идти черезъ пустыню въ ³юнѣ мѣсяцѣ при страшныхъ тропическихъ жарахъ безъ достаточной провиз³и съ тремя вооруженными проводниками. Предостережен³я были не напрасны; мы пострадали ужасно отъ недостатка пищи и питья, я вынесъ легкую лихорадку и солнечный ударъ до Синая, воспален³е соединительной оболочки глазъ (conjuctivitis) отъ ослѣпляющаго блеска песковъ пустыни, и другой солнечный ударъ послѣ Сивая до Акаби и трет³й впослѣдств³и на пути изъ Акаби въ Эль-Аришу. Переходъ черезъ пустыню понадорвалъ мое здоровье и вообще, такъ что я прибылъ въ ²ерусалимъ страшно изнуренный и обезсиленный {Только благодаря любезности генеральнаго консула В. Ѳ. Кожевникова, принявшаго на себя заботы обо мнѣ какъ о родномъ, я былъ обязавъ тому, что возстановлены были мои истощенныя силы.}. Денъ этотъ былъ одинъ изъ тяжелѣйшихъ во время всего перехода, потому что страдан³я мои были чрезвычайны, и я бросался въ морю, сгарая желан³емъ освѣжить свой языкъ хотя каплею прохладной не вонючей води. Ни ѣда, ни ѣзда не шли на умъ, я мучился, а не жилъ въ тотъ день, качаясь почти безъ сознан³я на горбѣ верблюда, не давая себѣ яснаго отчета въ томъ, что происходитъ вокругъ; для меня безслѣднымъ остался почти весь путь отъ ущелья Эль-Тапса почти до самой Акаби. Помню только, что мы шли все у подножья горъ, почти у самаго морского берега, что порою волны Акабинскаго залива лизали ноги нашихъ верблюдовъ, что, я безсознательно глядя вокругъ, видѣлъ только голыя скалы сперва Терабина, а потомъ отроговъ Эль-Тиха, и тихое море у своихъ ногъ, и голубое небо надъ головою. Большаго не припомню; даже характеръ береговыхъ скалъ и почвы берега не удержался въ моей памяти, такъ что когда я писалъ эти строки, то усиленно старался припомнить, по какой почвѣ мы шли отъ Эль-Тапса до Акаби. Даже мои выносливые арабы потеряли свою энерг³ю; еще Рашидъ, бодрѣе всѣхъ насъ ѣхавш³й на своемъ верблюдѣ, походилъ на прежняго гордаго коваса, но за то Ахмедъ и особенно Юза сидѣли на горбахъ, какъ мокрыя курицы. Не будь дорога такъ проста, потому что мы ѣхали все время по берегу залива, никуда не сворачивая, мы непремѣнно бы заблудились, такъ какъ ни Ахмедъ, ни Юза - присяжные проводники - не могли уже исполнять своихъ обязанностей. Дорогу нашу теперь довольно часто обозначали высок³е, побѣлѣвш³е на солнцѣ, остовы верблюдовъ, а иногда и людей, прежде пострадавшихъ и погибшихъ въ пустынѣ; эти ужасные знаки служили для насъ и вѣхами, указывавшими путь, и страшными memento more. Не будь у насъ подъ бокомъ освѣжающихъ волнъ Краснаго моря, мы едва ли бы выбрались изъ пустыни; я, по крайней мѣрѣ, обязанъ своимъ спасен³емъ единственно частому купанью въ морскомъ прибоѣ. Едва закружится голова и застучитъ въ вискахъ, едва мысли начинаютъ путаться и переходить въ страшный кошемаръ, какъ я кричалъ, чтобы караванъ останавливался; едва ступая ногами, я сходилъ съ верблюда, срывалъ съ себя одежды и бросался въ голубыя волны, не думая ни о какихъ морскихъ чудовищахъ. Только благодаря этому освѣжающему купанью, я предохранялъ себя отъ поражен³я солнечнымъ ударомъ, который былъ бы смертеленъ для меня въ тогдашнемъ обезсиленномъ состоян³и. Какъ мы доѣхали въ тотъ день до ночлега, я не могу представить теперь; помню только, что, когда разгружены были верблюды и мы улеглись уже безъ ужина и чаю на свои плащи, и холоднымъ ночнымъ воздухомъ пахнуло на насъ съ моря, то мы словно ожили. Въ ту ночь стало до того свѣжѣть, что мы даже начали зябнуть, это было якоремъ спасен³я для меня. Едва я почувствовалъ, что кожа моя начала энергически работать подъ знакомымъ намъ, сѣверякамъ, дѣйств³емъ легкаго холодка, какъ я оправился до того, что снова сталъ бодрымъ, веселымъ и ощутилъ потребность ѣды. Оправились и мои арабы, но этихъ дѣтей пустыни пугалъ ночной холодъ, и они дрогли до непр³ятнаго ощущен³я. Согрѣться же имъ было нечѣмъ, потому что у насъ было нечѣмъ разложить костра. Поѣли въ сухомятку черстваго синайскаго хлѣба, оливъ, начинавшихъ горькнуть, козьяго сыру и, запивши бурдою, и улеглись спать снова и заснули сномъ праведниковъ.

   Проснувшись на другой день и чувствуя себя довольно бодрымъ, я началъ ор³ентироваться на счетъ нашего географическаго положен³я. По всѣмъ даннымъ мы находились на параллели сѣвернаго отрога Джебеля-эль-Тиха въ томъ мѣстѣ, гдѣ приморская цѣпь наиболѣе отходитъ отъ берега Акабинскаго залива. Въ этомъ мѣстѣ Джебель-эль-Тиха съ приморскими горами образуетъ горный узелъ, который обозначается нѣсколькими возвышающимися пиками. По разсчетамъ Юзы и Ахмеда, а также по моимъ вычислен³ямъ, мы должны были быть, если не въ ночи, то на другое утро въ Акабѣ. Это надежда оживила насъ и мы бодро выступили въ путь. Но этой бодрости хватило намъ не надолго, мы еще ранѣе полудня погрузились въ ту же апат³ю, въ какой были во весь вчерашн³й день. Та же безучастность ко всему, тоже холодное равнодуш³е, та же мучительная подавленность когда ничего не желаешь, ничего не чувствуешь, ничего не мыслишь, когда погружаешься въ забытье, въ нирвану. Быть можетъ, мои спутники и не доходили до такого состоян³я, но я былъ погруженъ въ него всѣмъ своимъ существомъ такъ мы ѣхали часовъ до 4-хъ пополудни, не думая ни объ отдыхѣ, ни о чемъ вообще, безучастно только поглядывая вокругъ то на море, къ сѣверу съуживающееся длиннымъ языкомъ, то на скалы, каменною стѣною стоявш³я на всемъ пути вашемъ слѣва, и покачиваясь на верблюдахъ, которые, видимо, послѣдн³е два дня ослабѣли до того, что едва волочили ноги. Я не думаю, чтобы мы въ послѣдн³е дни дѣлали по обычныхъ пяти верстъ въ часъ, не смотря на то, что животные наши были не особенно нагружены. Въ Акабѣ мы надѣялись отдохнуть, запастись провиз³ей и силами на новый переходъ черезъ пустыню; къ Акабѣ относились всѣ наши стремлен³я и пожелан³я, какъ къ конечному пункту настоящихъ страдан³й, хотя до конца было еще очень далеко. Но и Акабы, казалось, не такъ легко было достигнуть; вотъ уже почти два дня мы идемъ отъ Эль-Тапса по дорогѣ вѣрной, караванной, по которой нельзя заблудиться, благодаря бѣлѣющимъ тамъ и сямъ костякамъ верблюдовъ, а оконечности Акабинскаго залива, гдѣ стоитъ Акаба, не видать; къ сѣверу длинный язычекъ залива по прежнему оканчивается какъ-то неопредѣленно, какъ будто синеватая дымка подернула весь горизонтъ, а такъ не кончается пустыня... Грустныя мысли пали опять въ голову, и безъ того уже поразстроенную не мало; неужели намъ не дойти къ утру до Акаби, думалось мнѣ, и казалось съ этою думою отлетала послѣдняя надежда на выходъ изъ мертвой пустыни, оставалось готовиться въ тому, чтобы остаться въ пустынѣ на вѣки... Я замѣчалъ, что и арабы мои сдѣлались грустные, какъ я, и Юза погонялъ верблюдовъ, хорошо понимая, что мы не придемъ въ Акабу скоро, такъ какъ животныя измучены и не могутъ идти по прежнему ходко. Но вотъ Рашидъ поднялся немного на горбъ верблюда и сталъ всматриваться въ даль пустыннаго берега; мы всѣ послѣдовали его примѣру, оживившись нѣсколько надеждою увидѣть желанную цѣль. Ничего, однако, кромѣ чернаго пятна, какъ будто двигающагося, на горизонтѣ не замѣчалось, на это пятно были устремлены наши усталые взоры, и, казалось, оно росло въ размѣрахъ и подвигалось въ нашу сторону.

   - Эффенди,- вдругъ рѣшительно произнесъ Рашидъ, обратившись ко мнѣ, и глаза его загорѣлись огнемъ,- то видно арабы пустыни. Рашидъ съумѣетъ умереть за эффеиди, если будетъ нужда, но пусть не боится, эффенди, арабы пустыни - трусливые шакалы.

   Непр³ятно прозвучали для меня слова Рашида, видимо, возбужденнаго своимъ открыт³емъ, хотя, судя по прежнему опыту, нечего было опасаться встрѣчи съ сынами пустыни. Непр³ятное чувство перешло наконецъ въ настоящ³й страхъ, когда я замѣтилъ, что Рашидъ, а на нимъ Ахмедъ и Юза осмотрѣли свое оруж³е и вынули ятаганы изъ ноженъ, какъ для настоящаго боя. Пятно на горизонтѣ разрѣшилось тѣмъ временемъ въ порядочную группу верблюдовъ, шедшихъ не караваннымъ образомъ, а толпою, какъ идутъ всегда верховые верблюды арабовъ. Можно было насчитать нѣсколько десятковъ животныхъ. Мы, очевидно, встрѣчались съ цѣлымъ племенемъ дикихъ арабовъ, быть можетъ, подстерегавшихъ насъ, чтобы получить изрядный бакшишъ на пропускь. Этого намъ и слѣдовало опасаться, потому что у меня едва оставалось нѣсколько турецкихъ лиръ. Наша апат³я исчезла, какъ дымъ; видимая опасность заставила даже меня воспрянуть духомъ. При видѣ моихъ горячившихся арабовъ, игравшихъ оруж³емъ и приготовлявшихся въ бой, какъ на веселый пиръ, весь мой страхъ мало-по-малу сталъ переходить не въ мужество, но въ какое-то неопредѣленное чувство, родъ опьянѣн³я, въ которомъ человѣку не представляется даже видимая опасность серьезною. Какъ-то машинально, но вынулъ я ятаганъ, осмотрѣлъ взводы Вессоновскихъ револьверовъ и снялъ съ шеи верблюда берданку и положилъ около себя, хотя, собственно говоря, не желалъ и не думалъ сражаться. Четверымъ, даже отлично вооруженнымъ, трудно было справиться съ нѣсколькими десятками хищниковъ, если дѣло дойдетъ до боя; а я все почему-то надѣялся, что дѣло обойдется безъ рѣзни. Арабовъ-пустыни уже можно было легко различать. Нѣсколько десятковъ верблюдовъ, на которыхъ чинно возсѣдали сыны пустыни съ длинными копьями въ рукахъ, ятаганами за поясомъ и ружьями на плечахъ, шли прямо на насъ; впереди каравана ѣхалъ шейхъ въ зеленой чалмѣ {Зеленая чалма составляетъ признакъ мусульманина хаджи, побывавшаго въ Меккѣ и Мединѣ и принесшаго поклонен³е гробу Магометову.}.

   Не прошло и десяти минутъ съ тѣхъ поръ, какъ я увидалъ шейха, мы были уже окружены со всѣхъ сторонъ многочисленными арабскими всадниками и цѣлымъ лѣсомъ коп³й внушительной длины. Сердце во мнѣ сильно забилось, когда окинувъ взглядомъ вокругъ, я замѣтилъ, что мы находимся въ центрѣ круга, составленнаго дикими сынами пустыни, лица которыхъ не внушали никакой симпат³и. Теперь только я понялъ, что между арабами пустыни, видѣнными нами недавно, и этими существуетъ огромная разница, и что мы отъ этихъ не отдѣлаемся такъ легко. Невольно я вздрогнулъ при мысли о возможности и даже необходимости боя, потому что заплатить мнѣ за проѣздъ было нечѣмъ, а намѣрен³е арабовъ было очень ясно. Увидавъ, что мои арабы вынули ятаганы, я взвелъ курокъ Вессоновскаго револьвера, все еще не имѣя ни малѣйшаго желан³я вступать въ неравный бой, исходъ котораго намъ легко было предвидѣть. Шейхъ, увидавъ нашу видимую готовность сопротивляться, махнулъ рукой и заговорилъ словами привѣтств³я, прикладывая руку во лбу и груди и приглашая насъ переговориться.

   Юза, велик³й дипломатъ, отвѣчалъ ему тѣмъ же и съ моего соглас³я подъѣхалъ ближе къ шейху, сопровождая всѣ свои движен³я пр³емами утонченной арабской вѣжливости, на которые можно было посмѣяться, если бы мы не находились въ такомъ ужасномъ положен³и. Долго говорилъ Юза, разнообразя свои переговоры то энергическими жестами, то изысканными пр³емами, но шейхъ упорно стоялъ на своемъ. Предводитель арабовъ пустыни требовалъ съ насъ за свободный проѣздъ черезъ его владѣн³е всего 20 золотыхъ, угрожая въ противномъ случаѣ задержать насъ. Юза представлялъ ему всѣ резоны, что идетъ московск³й паша, что нельзя безпокоить благороднаго эффенди, который не любитъ шутить, но все это было напрасно; дипломат³я его не помогала; опасность нашего положен³я увеличивалась. Я уже представлялъ себѣ перспективу плѣна у арабовъ пустыни со всѣми ужасами его или смерти въ бою съ ними за свободу; другихъ выходовъ не предвидѣлось, потому что нельзя было разсчитывать ни на мягкосердеч³е корыстолюбиваго шейха, ни на успѣхъ прорыва силою черезъ кольцо арабскихъ воиновъ. Я уже началъ Юзѣ диктовать ультиматумъ, которымъ объявлялъ шейху, что, не имѣя требуемыхъ денегъ за уплату проѣзда, мы будемъ или прорываться силою, или оставаться на мѣстѣ, пока не придутъ въ намъ на помощь изъ Акабы (послѣднее, разумѣется, было выдумкою съ цѣлью острастки арабамъ), какъ смѣлый Рашидъ спасъ насъ всѣхъ изъ отчаяннаго положен³я энергическимъ поворотомъ дѣла.

   - Мудрый шейхъ,- вдругъ произнесъ онъ, обращаясь въ предводителю съ ятаганомъ въ рукѣ,- московъ-паша не волкъ и не г³ена; онъ не боится арабовъ. Его спутники также. Ихъ чудныя малыя ружья (такъ называютъ арабы револьверы) посѣютъ много смерти между сынами пустыни, и московск³й паша найдетъ себѣ дорогу по трупамъ своихъ враговъ... Но ты, шейхъ, если и избѣгнешь смерти отъ руки москова-паши, то не уйдешь отъ его мести... Твоя голова будетъ сушиться на солнцѣ {Рашидъ разумѣлъ здѣсь египетск³й способъ казни грабителей, которыхъ отрубленныя головы вывѣшивались на воротахъ городовъ, пока не истлѣвали совершенно.}, чтобы всѣ знали, что московъ шутить не любитъ. Рашидъ замолчалъ и вынулъ револьверъ, хладнокровно взводя его курокъ; всѣ мы послѣдовали его примѣру; передъ строемъ арабовъ, склонившихъ свои копья, какъ бы по данному сигналу, затрещали взводы восьми револьверовъ... Шейхъ, испуганный зловѣщимъ трескомъ страшнаго, въ понят³и арабовъ, оруж³я, невольно отступилъ, весь строй арабовъ осадилъ верблюдовъ также.

   Юза крикнулъ на нашихъ верблюдовъ, и мы приблизились снова къ арабамъ, которые изумленно смотрѣли на насъ, не зная, что предпринять.

   - А чтобы тебѣ, старый шейхъ, не дожидаться долго,- прибавилъ энергически Рашидъ, видя смущен³е арабовъ,- я отрублю тебѣ голову сейчасъ, какъ мнѣ приказываетъ московск³й паша.- Съ этими словами онъ взмахнулъ надъ головою шейха ятаганомъ, но старый арабъ ловко увернулся. Я трепеталъ на эту отчаянную выходку Рашида, думая, что еще секунда, и мы будемъ разорваны оскорбленною толпою арабовъ, но эта выходка и спасла насъ. Старый шейхъ просилъ пощады, какъ ни въ чемъ не бывало. Рашидъ соскочилъ съ верблюда, взялъ за поводъ его и повелъ прямо на полукругъ арабскаго строя. Цѣпь разступилась съ удивительною быстротою и пропустила насъ, все еще державшихъ револьверы на готовѣ. Я видѣлъ, что насъ провожали свирѣпые взгляды, горѣвш³е изъ-подъ черныхъ рѣсницъ дикарей, видѣлъ какъ судорожно нѣсколько рукъ схватывалось за копья и за ручки ятагановъ, слышалъ скрежетан³е зубовъ шейха и лязгъ бряцающаго оруж³я, но никто изъ враговъ нашихъ не шелохнулся, чтобы погрозить намъ даже однимъ жестомъ,- такъ велико было обаян³е револьверовъ въ Синайской пустынѣ, и такъ дѣйствительна была рѣшимость четырехъ человѣкъ, очертя голову, бросившихся на проломъ. Мы не гнали верблюдовъ, но они сами, какъ бы чуя опасность, которую едва миновали ихъ хозяева, удвоили шаги. Долго еще мы шли, озираясь на черную группу людей и верблюдовъ, которая оставалась неподвижною, по крайней мѣрѣ, впродолжен³е получаса, пока наконецъ не двинулась по берегу по направлен³ю къ Эль-Тапсу и не скрылась на береговомъ изгибѣ. Мы избавились еще отъ одной опасности и благодарили Провидѣн³е, давшее возможность намъ такъ счастливо и такъ славно пробиться черезъ толпу дикихъ сыновъ пустыни. Героемъ дня былъ Рашидъ, и всѣ ему отдавали должную дань благодарности; даже соперникъ его Ахмедъ, увидавъ, что арабы удалились, произнесъ отъ души: - У Рашида храброе сердце, онъ хорош³й другъ, эффенди.- Не много было сказано въ этихъ словахъ, но я замѣтилъ, что для Рашида эта похвала соперника стоила всѣхъ моихъ благодарностей, исключая, разумѣется, денежныхъ.

   Эту ночь мы провели на самомъ берегу моря, рѣшившись караулить по очереди свой ночлегъ, такъ какъ не могли еще успокоиться вполнѣ на счетъ безопасности со стороны арабовъ, которые во всякомъ случаѣ находились недалеко отъ васъ. Несмотря на значительную усталость и изнеможен³е, я долго не могъ уснуть подъ подавлявщими впечатлѣн³ями дня и въ раздумьяхъ о предстоящемъ пути. Только бы добраться до Акабы, думалось мнѣ; дальше не простирались мои горяч³я желан³я, но до нея, кажется, намъ не дойти... Недалек³й вой г³ены прервалъ мои размышлен³я. Отъ него повеселѣло на моей душѣ. Въ мертвой пустынѣ мы не слышали г³ены впродолжен³е многихъ ночей; онѣ воютъ недалеко отъ жилыхъ или, по крайней мѣрѣ, не мертвыхъ мѣстъ. Это размышлен³е ободрило меня настолько, что я съ наслажден³емъ засыпалъ теперь подъ отвратительный стонъ г³ены, когда прежде дрожалъ отъ одного вида этого трупнаго животнаго.

   Когда я проснулся, Юза показывалъ уже мнѣ на бѣлѣвшую точку на горизонтѣ, которая выдѣлялась рельефно на голубой дымкѣ дали въ лучахъ восходящаго солнца... То была Акаба! По Красному морю виднѣлось два или три паруса, спѣшивш³е въ единственному населенному пункту Акабинскаго залива, откуда-то донесся отдаленный выстрѣлъ ружья. Черезъ нѣсколько времени мы уже различили купы финиковыхъ пальмъ, первыхъ въ пустынѣ послѣ Синая, которыя помахивали своими верхушками надъ бѣлыми квадратными домиками бѣднаго арабскаго городишка. Еще часа полтора, и мы будемъ у воротъ Акабы; двѣ четверти пути по пустынѣ уже сдѣлано, остается на Акабою еще двѣ, а съ ними еще много горя и лишен³я, но о нихъ ни пока говорить не будемъ. Я забылъ уже все претерпѣнное, радуясь, что прошелъ весь Синайск³й полуостровъ при такихъ услов³яхъ, въ какихъ не проходилъ ни одинъ путешественникъ; безъ всякихъ денежныхъ средствъ, самъ-четверть, безъ запаса провиз³и, въ самое трудное время года, побывавъ даже тамъ, гдѣ не ступала нога европейца, и поплатившись за все это только двумя солнечными ударами и рядомъ лишен³й, которыя теперь были забыты, едва показались пальмы Акабы.