Ярцев Алексей Алексеевич - Федор Волков (основатель русского театра)

/div>

  

   В области искусства чаще, чем в других областях духовной деятельности человека, встречаются талантливые люди, достигающие без образования и упорного труда блестящего проявления своего дарования и иногда поражающие вспышками гения. И в частности, сценическое искусство имеет особенно много таких представителей. Тогда как живописец, музыкант, скульптор, - служители свободного искусства, - нуждаются в подготовке к своему делу и знании, по крайней мере, основных условий его, актер, по большей части, обходится без "школы", независимо от того, талантлив ли он, полезен или совсем бездарен. Постигая силою таланта сущность изображаемых характеров, давая им творческою способностью живые образы, актер довольствуется в этом случае тем подъемом своего внутреннего настроения, которое зовется вдохновением. Но такое дарование - зарытый в землю талант. Оно не дает тех плодов сторицею, которых можно ждать от деятельности таланта, обработанного с помощью образования и поддерживаемого постоянным и добросовестным трудом.

   Русская сцена дала уже много таких даровитых актеров, для которых вдохновение служило главным источником и могущественным двигателем их сценической деятельности. Одним из наиболее замечательных среди них и одним из первых по времени был Яковлев, явившийся прототипом для таких же, как и он, вдохновенных актеров последующих поколений.

   Алексей Семенович Яковлев родился в 1773 году. Отец его, купец, торговавший в Петербурге, обеднел под конец своей жизни и умер, когда мальчику было всего два года, а через несколько лет умерла и мать. Муж старшей сестры Яковлева, купец Шапошников, сделался опекуном его и приютил мальчика у себя. Невесело проходили детские годы сироты в чужой семье.

   Лишенный детских радостей, теплого привета окружающих, мальчик вырастал одиноким, задерживая в своем сердце порывы детского чувства, привыкая к сосредоточенности. С помощью своей соседки-просвирни выучился он грамоте, а потом был отдан в начальное училище. Судьба Яковлева была уже предопределена Шапошниковым: он должен был сесть за гостинодворский прилавок. На тринадцатом году мальчика стали приучать к торговле в галантерейной лавке Шапошникова. Но гостинодворская наука пришлась ему не по сердцу. Его больше занимало чтение книг, из которых особенно любил он стихотворения; в его голове уже бродили мысли и самому сделаться сочинителем. Лет через пять Яковлев познакомился и близко сошелся с таким же юношей, Жебелевым, торговавшим в соседней лавке. Это был первый человек, с которым он мог поделиться своими мыслями и чувствами. Жебелеву тоже не нравилось торговать, и они вместе с Яковлевым всякую свободную минуту читали книги, заучивали и декламировали стихотворения. Опекуна сердило, что мальчик отбивается от лавки, он делал ему строгие выговоры, но это нисколько не помогало, и дружба Яковлева с Жебелевым становилась теснее.

   Вскоре случай познакомил юношей и с театром. Жебелев как-то побывал в театре на представлении трагедии "Димитрий Самозванец" с Шушериным в главной роли. Он пришел в восторг от спектакля и, конечно, передал свои впечатления Яковлеву. Рассказы Жебелева взволновали будущего актера. Пойти в театр ему пока не удавалось, и вот они втроем с Жебелевым и его братом стали разыгрывать "Димитрия Самозванца" в доме Жебелева. Потом они разучили и "Магомета", и все это лишь возбуждало интерес Яковлева к театру, которым он начинал уже бредить. Наконец, когда опекун куда-то уехал, Яковлев вырвался в театр. Впечатления от театра усилили в нем любовь к декламации и навели на мысль самому писать трагедии. При увлечении такими занятиями торговля отходила на задний план, опекун восставал против этого, бранился и довел Яковлева до того, что тот взял у него свои наследственные полторы тысячи рублей, нанял окно в зеркальной линии под N 67, накупил товару и сам стал хозяином. Теперь уж ему была полная свобода декламировать трагедии и писать стихи.

   В это время совершенно случайно познакомился с Яковлевым и обратил на него внимание один чиновник, Перепечин, большой любитель театра и литературы. Прослушав декламацию Яковлева и подметив в нем задатки артистических способностей, он пригласил его бывать у себя и тут познакомил его со знаменитым Дмитревским. Опытный артист тотчас понял, что Яковлев с его красотой, благозвучным голосом и неясным стремлением куда-то из-за своего прилавка может быть прекрасным актером. И вот Дмитревский принимается готовить его к выходу на сцену, и гостинодворский лавочник быстро превращается в актера. 1 июня 1794 года состоялся дебют Яковлева в роли Оскольда в трагедии Сумарокова "Семира", а после двух других дебютов, 1 сентября того же года, Яковлев был принят на сцену императорского театра и необыкновенно быстро пошел по пути к славе. Успех ему давался и скоро, и легко. Через два-три года он был уже всеми признанною знаменитостью. Все восторгались новым талантом как чем-то невиданным и неслыханным. Около двадцати лет успех Яковлева держался почти на одной высоте, и лишь в последние годы его жизни, когда душевные неудачи сломили его глубоко впечатлительную натуру, талант его утратил прежнее влияние на публику.

   Первые годы своей артистической деятельности Яковлев играл роли молодых любовников и героев в трагедиях Сумарокова и Княжнина, а также в переводных. Ходульные герои с их холодными речами и отсутствием внутреннего драматического действия были не в характере его таланта. Напыщенная декламация и рассчитанность движений заменяли в них чувство, а в таланте Яковлева оно было основным элементом. Яковлев первое время под руководством Дмитревского выходил победителем и из этого противоречия, но со временем оно должно было дурно отразиться на развитии его таланта. Не случилось этого потому, что в репертуаре того времени резко обозначилось другое направление. "Мещанские" драмы постепенно отвоевывали себе главное место на сцене. Герои этих сентиментальных драм, обладавшие чувствительностью, а иногда проявлявшие и проблески неподдельного чувства, нашли себе в Яковлеве превосходного изобразителя. Отзывы современников об игре его в таких ролях полны искреннего увлечения. В драме Коцебу "Ненависть к людям и раскаяние" Яковлев играл роль Мейнау. "Поступь, движения Яковлева - всё было спокойно, - говорит современный зритель. - Но в минуту, когда говорило глубокое чувство, слезы брызгали из глаз, голос принимал мелодию страдания безграничного, неисходного. Сердца зрителей надрывались, и рыдания слышались в зале". Роль музыканта Миллера в драме Шиллера "Коварство и любовь" принадлежала к таким же ролям, доводившим публику до искренних, сердечных слез.

   Но "мещанские" драмы не были еще полным триумфом Яковлева, увлечение его игрою не достигало еще той степени восторга, который овладел публикой, когда Яковлев появился в трагедиях Озерова.

   После трагедий Сумарокова и Княжнина трагедии Озерова были следующим моментом в развитии русской драматургии и внесли в нее живительное начало. Трагедии Озерова были ближе к художественной правде, чем трагедии его предшественников. Герои и героини этих пьес чувствовали и жили так же, как и все люди, говорили языком, понятным уму и сердцу зрителя. Трагедии Озерова в русской драматургии служили переходной ступенью, - и по языку, и по строению, и по внутреннему содержанию, - от псевдоклассицизма к романтизму и уже заключали в себе элементы последнего. Для актера, основою таланта которого было богатство чувства, они представляли благодарный материал. Трагедии Озерова, появившиеся в начале восьмисотых годов, произвели на публику сильнейшее впечатление и сами по себе, и в исполнении Яковлева. Отзывы об игре в них Яковлева полны самых восторженных похвал. В этих отзывах видно ясно горячее и искреннее увлечение талантом Яковлева, видно и свойство его таланта - производить неотразимое, непосредственное впечатление на зрителей, затрагивать их сокровенные, сердечные струны.

   Полный триумф, ожидавший Яковлева, совпал с появлением трагедии Озерова "Дмитрий Донской". Энтузиазм, с которым были встречены публикой трагедия и Яковлев, игравший в ней заглавную роль, является одним из редких эпизодов этого рода в истории русского театра. В первый раз трагедия была дана 14 января 1807 года. Это было время войны с Наполеоном; патриотическое чувство общества было напряжено и искало исхода в бурных проявлениях. Публика, присутствовавшая на представлении трагедии, сближала между собою события, отделенные столетиями, и в каждом слове старалась найти намек на современные обстоятельства. Всякий стих, относившийся к славе русского оружия, был сопровождаем рукоплесканиями. Зрители не рассуждали об исторических несообразностях пьесы и восхищались стихами Озерова, согретыми любовью к отечеству. Яковлев в роли Дмитрия Донского производил на публику необычайно сильное впечатление. Очевидцы не находят слов, чтобы выразить состояние зрителей, обращавшихся в слух при первом появлении Яковлева, боявшихся пропустить какое-нибудь его слово. Шушерин, сам игравший в этой трагедии небольшую роль, рассказывает об одной сцене, приводившей зрителей в исступление. Это сцена, когда Дмитрий-Яковлев, благодаря за победу, становится на колени и, простирая руки к небу, молит Царя Царей о возвеличении России и уничтожении ее врагов. С окончательными словами монолога: "Языки ведайте - велик российский Бог" - всеми овладел такой энтузиазм, что нет слов его описать. "Я думал, - говорил Шушерин, - что стены театра развалятся от хлопанья, стука и крика. Многие зрители обнимались, как опьянелые, от восторга. Сделалось до тех пор неслыханное дело: закричали фора в трагедии. Актеры не знали что делать. Наконец, из первых рядов кресел начали кричать: "Повторить молитву!" - и Яковлев вышел на сцену, стал на колени и повторил молитву". Восторг был таким же; и действительно, утверждает Шушерин, величественная фигура Яковлева в древней воинской одежде, его обнаженная от шлема голова, прекрасные черты лица, чудные глаза, устремленные к небу, его голос, громозвучный и гармонический, сильное чувство, с которым он произносил эти чудные стихи, - были увлекательны.

   Другой современник - из зрителей - записал в таких словах свое впечатление после игры Яковлева в "Дмитрии Донском": "Какое действие производил этот человек на публику - это непостижимо и невероятно. Я не могу отдать отчета в том, что со мною происходило; я чувствовал стеснение в груди, меня душили спазмы, била лихорадка, бросало то в озноб, то в жар; то я плакал навзрыд, то аплодировал изо всей мочи, то барабанил ногами по полу, - словом, безумствовал, как безумствовала, впрочем, и вся публика, до такой степени многочисленная, что буквально некуда было уронить яблока". Некоторые стихи Яковлев произносил особенно выразительно. "При стихе: "беды платить врагам настало ныне время" - вдруг раздались такие рукоплескания, топот, крики браво и прочее, что Яковлев принужден был остановиться. Одним стихом он умел вообще выразить весь характер представляемого им героя, всю его душу. А какая его мимика! Сознание собственного достоинства, благородное негодование, решимость, - все эти чувства, как в зеркале, отразились на прекрасном лице его".

   Трагедии Озерова были венцом артистической славы для Яковлева, а роль Дмитрия Донского являлась крайним пределом его сценического торжества. Яковлев любил эту роль, как только может актер любить роль, создающую ему славу и покоряющую его таланту многотысячную толпу. И в этой, и других ролях его игра, полная чувства, находила отклик в сердце каждого зрителя. Яковлев имел от природы все, что нужно актеру для того, чтобы обаяние, производимое им на зрителей, было неограниченным. Высокий, стройный красавец, он очаровывал своим звучным голосом, в гармонических тонах которого были ноты для выражения целой гаммы человеческих страстей и чувств. Движения его и позы отличались благородством и величественностью, взгляд был озарен внутренним огнем и блеском, мимика неподражаема. Минуты вдохновенной игры, которыми Яковлев дарил зрителей, были минутами высшего эстетического наслаждения. Помимо избытка внутреннего чувства в игре Яковлева сказывалось и творчество. Он создавал и такие роли, в которых нельзя было ограничиться одним проявлением задушевности и порывов чувства, но нужно было изобразить характер. Кроме драм Коцебу, трагедий Сумарокова, Княжнина и Озерова, "Магомета" Вольтера, Яковлев играл Гамлета и Отелло в тогдашних переделках этих трагедий.

   Не все роли играл он одинаково, и даже в одной и той же пьесе у него бывали вдохновенные и неудачные по игре места. Поразительнее всего была игра его там, где он мог воплотить свои личные ощущения в образе создаваемых героев, где роль подходила к его натуре. Натура Яковлева была наделена богато и душевными, и телесными дарами. Одиночество, с самого детства тяготевшее над нежной и отзывчивой душой Яковлева, наложило на его характер печать замкнутости, отчужденности, не дало исхода порывам горячего сердца. Но оно же помогло ему сохранить все душевное богатство, данное природой, сосредоточить в своем сердце все порывы и страсти, бурно вырывавшиеся в сценической передаче. "Сын природы, бессознательный сценический гений", как называет его современник, Яковлев отдавался творчеству стихийно, повинуясь вдохновению и им одним заменяя и труд, и недостатки своего образования.

   В начале своего служения сцене он пользовался советами Дмитревского, но, чтобы сохранить в себе любовь к труду и уважение к авторитету Дмитревского при чрезвычайном успехе, встретившем первые шаги Яковлева на сцене, и идти дальше путем саморазвития, нужна была огромная выдержанность характера. Возгордиться, признать себя стоящим вне всяких советов и указаний - было вполне естественно для такого восприимчивого и неустойчивого человека, как Яковлев. Трудиться над изучением искусства, поддерживать и развивать свое дарование могло ему казаться излишним: вдохновение его и увлечение публики могли казаться ему неистощимыми. Но сценический талант, как и всякий другой, только тогда крепнет и совершенствуется, когда его развитие сопровождает добросовестный и неуклонный труд.

   Этим-то и пренебрег Яковлев: слава далась ему так легко, что он не знал цены и значения труда. А между тем надежда на вдохновение не всегда оправдывалась, отдельные места из ролей и целые роли проходили бесцветно и безжизненно, и падение таланта рано или поздно становилось неизбежным. Отсутствие образования и нелюдимость удаляли его из круга людей развитых, а развившаяся страсть к вину сближала с людьми, не понимавшими искусства и его значения.

   Личная жизнь Яковлева не давала ему радостей. На это он жалуется в своих стихотворениях. Для писателя-самоучки того времени стихотворения эти, изданные в 1827 году отдельной книжкой, были далеки от заурядности - если не формою, то теплотою и задушевностью содержания, особенно лирические. Кроме духовных стихотворений, од, посланий и прочего, в числе его сочинений есть и драматический этюд "Отчаянный любовник", написанный им еще до поступления на сцену. В мелких стихотворениях Яковлева, там, где идет речь о меланхолическом настроении, о несчастной любви, он говорит о самом себе. Одно из стихотворений, "Мрачные мысли", является автобиографическим.

   И в этом стихотворении, и в других Яковлев говорит о своей любви, принесшей ему много страданий. Он любил одну из актрис петербургского театра, игравшую с ним первые роли, долго был с нею в связи и имел от нее детей. Она была замужем, и все мечты о безмятежном счастье, наполнявшие чувствительную душу Яковлева, разрушались ее замужеством. Борьба между роковой страстью и долгом честного человека должна была тяготить прямодушного и благородного Яковлева. Душевные силы его не выдерживали, он старался найти успокоение в вине и приближал себя еще скорее к падению. Под влиянием вина Яковлев становился неузнаваемым. Широкая его натура, обыкновенно сдерживаемая врожденными скромностью и кротостью, в такие моменты проявлялась различными нелепыми выходками. То, например, он вступает в пререкания с извозчиками, доказывая им, что они должны считать за счастье иметь седоком его, великого Яковлева, а они, в конце концов, бьют его; то называет себя на заставе часовому при пропуске великим князем московским Дмитрием, подразумевая воплощаемого им на сцене Дмитрия Донского. То является к Державину и ни с того ни с сего заявляет, что поэт уже пережил свою славу и должен перестать писать стихи, причем декламирует его оду; или приходит в ложу директора театра и в самых резких выражениях критикует игру одного французского актера. Яковлев сам сознает свое падение, но не может согласиться с тем, что он делает это по доброй воле и по склонности к такой жизни. "Все думают, что я погряз в пороке из жадности к нему, - поверяет он свое душевное состояние другу своему Жебелеву, тоже уже актеру. - Люди, - говорит он, - обыкновенно судят по наружности и самые невинные чувства представляют порочными. Кто видит, как мучительны для меня дни? Часто, очень часто, сидя долго один, прихожу в ужасное отчаяние, дом мне кажется пустыней. Не знаю, чем утишить змею, грызущую эту бедную грудь!" Напрасно утешал его Жебелев; целую ночь проговорили друзья, но горе Яковлева осталось при нем. "Куда ты идешь?" - спросил его при расставанье друг. "В ад, - отвечал он, - в ад!.." Жизнь ему становится невыносима. Забвение давалось ненадолго, и мрачное настроение снова овладевало Яковлевым. В стихотворении "Меланхолия" он рисует свое безотрадное состояние: его терзает лютая тоска, он ни в чем не находит покоя и просит у судьбы одного утешения - смерти.

   Еще сильнее затосковал Яковлев, когда порвалась связь его с любовницей. Женщина умная, благородного сердца, прекрасная актриса, она, увлеченная страстью к таланту и красоте Яковлева, отдалась ему. Когда их сыну минуло 12 лет, она начала раскаиваться в своем увлечении и однажды убедила Яковлева дать ей слово, что он исполнит ее просьбу. Он обещал, а она объявила ему, что они должны расстаться. Яковлев пришел в страшное отчаяние, но должен был расстаться с любовницей. С этих пор он еще больше предался пьянству, по ночам бродил мимо квартиры своей возлюбленной и, наконец, решился покончить с жизнью. К тому же и за кулисами к нему стали относиться с меньшим уважением, и публика замечала падение своего любимца. Это еще больше отравляло Яковлеву жизнь. И вот однажды, в октябре 1813 года, в припадке белой горячки он полоснул себя по горлу бритвой. К счастью, жизнь его успели спасти, и он снова, через несколько недель, выступил перед публикой, восторг которой при виде своего любимца был самый искренний и горячий. В этом он находил еще поддержку своим надорванным силам, но совершенного исцеления уже не могло быть. Вдохновение все больше и больше оставляло Яковлева и начинало проявляться лишь проблесками. Думая облегчить свои муки, он в 1815 году женился на только что вышедшей из театральной школы молоденькой актрисе Ширяевой. Его надежды на лучшее будущее разделяла и публика, желавшая снова видеть прежнего Яковлева. Когда он играл вместе с молодой женой в комедии "Влюбленный Шекспир" роль Шекспира, а она - его жену, и произнес слова: "Шекспир - муж обожаемой жены... чего желать мне больше?" - публика выразила ему сочувствие свое аплодисментами, применяя сказанные им слова к его семейной радости. Но, несмотря на то, что жена его была преданной и любившей его женщиной, семейная жизнь не могла уже дать ему полного счастья: пережитая любовь оставила слишком глубокие следы. Силы, и душевные, и физические, были уже вконец разрушены. 4 октября 1817 года Яковлев играл последний раз, а через месяц, 3 ноября, он умер. Жена и дети его, сын и дочь, остались без всяких средств. Государь пожаловал дочери его пенсию, а дирекция дала в пользу семьи бенефис, в котором думал было принять участие и огорченный смертью своего ученика престарелый Дмитревский, но заболел ко дню спектакля. Яковлев похоронен на Волковом кладбище.

   Прекрасные воспоминания оставил после себя Яковлев как человек. Он имел доброе, склонное ко всему хорошему сердце, был способен в порыве любви к ближнему жертвовать всем, чем мог, и делал это скромно, не хвастаясь своей добротою. Честность проявлялась у него еще в детстве, когда он отказывался запрашивать с покупателей в лавке своего опекуна двойные цены, считая это обманом. Увлеченный триумфами, он был горд своей славою, самонадеян, иногда заносчив, - особенно навеселе, - но никогда не пользовался своим влиянием за кулисами во вред другим и был далек от интриг и недоброжелательства. Своенравный и вспыльчивый, он в то же время был благороден, отзывчив и доверчив, как ребенок. Он мог сгоряча жестоко обидеть лучшего друга, но раскаянию его в таких случаях не было предела, и он готов был в огонь и в воду, чтобы загладить обиду. Религиозное настроение и наклонность к поэзии довершают характеристику Яковлева.

   Вместе с симпатичным образом Яковлева как человека такими же благородными чертами рисуется и его артистический облик. Как артист Яковлев должен был оставить навсегда в сердцах видевших его на сцене самые восторженные воспоминания. Его игра, порывистая и неровная, как он сам, но согретая теплым чувством, ярко освещенная огнем страсти, переносила зрителя минутами в мир высшего наслаждения искусством, будила заснувшее доброе чувство и вызывала на глаза благотворные слезы. В этих-то слезах, в этом подъеме душевного настроения массы и заключается великая цель искусства, а вместе с тем в восторгах современников и в памяти потомства - награда артисту.

  

   Русская женщина выступила на подмостки сцены как драматическая актриса почти в одно время с мужчинами-актерами. Еще года за три до издания указа об учреждении русского театра, когда ярославцы учились в кадетском корпусе, труппа их была пополнена для придворных спектаклей несколькими женщинами. Первыми были приняты Зорина и Авдотья, - по тогдашнему обыкновению без фамилии, - танцовщицы из придворной балетной труппы, сформированной лет пятнадцать тому назад из бедных девочек и мальчиков.

   До этого времени наши женщины выступали лишь как любительницы. Царевны устраивали домашние спектакли, в которых принимали, конечно, участие и приближенные к ним женщины высшего придворного круга, забавлявшиеся театром и у себя дома. На публичных сценах, в кадетском корпусе, в Ярославле, в училищах - женские роли исполнялись мужчинами. В кадетском корпусе и училищах, понятно, и не могло быть иначе, но и Волков для своей труппы не нашел, а может быть, под влиянием общих понятий и не искал актрис - и у него женские роли исполнялись Дмитревским и другими актерами. А общие понятия о театре, общие взгляды на женщин и на их положение в семье и обществе были тогда таковы, что женщине нужно было много решимости и особенно счастливые личные условия жизни, чтобы появиться на публичных подмостках, принять всенародно участие в "бесовских потехах". Большею частью русская актриса и в первое время, и долго потом происходила из низшего, небогатого класса. Она - или крепостная, или мещанка, или дочь незначительного чиновника, мелкого купца, или незаконнорожденная. А в низшем классе еще сильнее чувствовался тяжелый, веками наложенный на женщину запрет на всякое дело, выходившее из сферы домашнего хозяйства и семейных забот. Пойти по совершенно новому пути, бороться с общественными предрассудками для женщин-актрис было гораздо труднее, чем для актеров, и в этой решимости, а для некоторых, может быть, и в личном самопожертвовании - большая заслуга наших первых актрис. Новизна дела представляла вообще много затруднений нашим первым актерам и актрисам, хотя поддержка и покровительство театру со стороны высшей власти могли значительно облегчать эти затруднения. Они не испытывали того угнетенного положения, какое выпадало в старину на долю актеров в Западной Европе, где к ним нередко применяли такие кары за занятие лицедейством, как отлучение от церкви, предание анафеме и лишение христианского погребения. Но это все-таки не уменьшает заслуг первых наших актрис, вступивших на совершенно новый путь общественной деятельности и заменявших коренным образом строй своей личной жизни: они не знали, что ждет их впереди, не могли увлекаться материальными выгодами или заманчивостью неведомой еще закулисной жизни и покорялись, очевидно, лишь силе своего призвания.

   Ко времени официального учреждения театра, в 1756 году, кроме Зориной и Авдотьи, в труппу были приняты еще три актрисы: Мусина-Пушкина, впоследствии жена Дмитревского, и две сестры Ананьины.

   Следующим женским именем в летописях русского театра является имя Татьяны Михайловны Троепольской, одной из знаменитых русских актрис. О ней сохранились некоторые биографические данные, и это уже указывает на то, что она выделялась своим талантом и оставила в современниках глубокое впечатление.

   О детстве Троепольской ничего не известно. Мы узнаем о ней, когда она уже является женой регистратора сенатской типографии и, по одним сведениям, уже известной актрисой московского театра, где ее видит Волков во время своего пребывания в Москве для устройства театра. По другому рассказу, она дебютировала в Петербурге, в театре Зимнего дворца, в 1757 году, очень понравилась императрице Елизавете Петровне и уже прославленной актрисой поехала в Москву. Здесь она пробыла до закрытия московского театра около двух лет и снова вернулась в петербургскую придворную труппу. Оба рассказа сходятся на том, что Троепольская остается в Петербурге до конца своей жизни.

   Таким образом, артистическая деятельность Троепольской относится к первым 15 - 17 годам после учреждения русского театра. Как Волков и Дмитревский носили звание первых актеров, так и Троепольская считалась первой актрисою. Преимущественно она исполняла главные роли в трагедиях, составлявших тогда основу репертуара и создавших ей славное имя. Самые значительные роли у нее были в трагедиях Сумарокова, которые она переиграла все без исключения, в переводах и переделках трагедий Вольтера, Корнеля, Шекспира, из которого она, между прочим, играла Офелию ("Гамлет") и Джульетту ("Ромео и Джульетта"). Амплуа Троепольской не ограничивалось исключительно трагедией. С одинаковым успехом играла она роли и в появившихся уже в ее время "мещанских" трагедиях, действие которых происходило в среде обыкновенных смертных, а не царей и героев, как в псевдоклассических трагедиях. Приходилось ей выступать и в комедиях, и в мольеровских ролях, из которых у нее выделялась роль, Селимены в "Мизантропе"; реже всего исполняла она бытовые роли.

   Современники находили в Троепольской замечательное дарование. Императрица Екатерина II высоко ставила ее талант и частыми подарками выражала ей свое одобрение. Сумароков, восхищенный ее игрой в трагедии "Синав и Трувор", написал ей элегию. После уверения, что похвалы его совершенно беспристрастны, он так отзывается о Троепольской:

  

   Достойно русскую Ильмену ты сыграла:

   Россия на нее, слез ток лия, взирала

   И зрела, как она, страдая, умирала.

  

   Похвалы Сумарокова как главы современного направления в драматическом искусстве указывают на то, что Троепольская удовлетворяла вполне своей игрою требованиям этого направления. Трагедии по тогдашнему художественному вкусу требовали напыщенной декламации, рассчитанных и размеренных поз и движений, резких и эффектных переходов из одного тона в другой - такова была, вероятно, и игра Троепольской в трагедиях. Сама внешность Троепольской была как бы создана для трагического амплуа. Прекрасная и величественная фигура Троепольской, ее красивое, "правильное" лицо и голос, говоривший сердцу зрителя, давали полную внешнюю иллюзию при олицетворении героинь трагедии. Развитие ее таланта приписывают Сумарокову, но безошибочно можно предполагать, что традиции и советы Волкова и Дмитревского, с которыми она играла, отразились на ее даровании. Современные знатоки, и в числе их сам Дмитревский, находили, что Троепольская по своему таланту не уступала иностранным актрисам прошлого века: Лекуврер, Дюмениль и Клерон.

   Вот все, что можно рассказать о жизни одной из замечательных русских женщин - первой трагической актрисы Т. М. Троепольской, буквально до самой смерти не сходившей со сцены. Ее смерть, оплаканная Сумароковым в особой элегии, произошла при совершенно исключительных обстоятельствах. 16 мая 1774 года была дана в первый раз последняя из трагедий Сумарокова "Мстислав". Главную женскую роль Ольги играла Троепольская, носившая в себе уже давно смертельную болезнь - чахотку. Троепольская собрала последние остатки своих сил, чтобы пропеть свою лебединую песню, и играла, по выражению современника, "пленяя умы зрителей". Это был последний выход Троепольской на сцену. По крайнему нездоровью она получила через несколько дней отпуск на минеральные воды для лечения, а в виде пособия на поездку ей был назначен бенефис на 23 мая. Но судьба приготовила нашей первой актрисе и трагическую смерть в той самой театральной обстановке, в которой она жила духовно и давала жить массе зрителей. Смерть пришла за Троепольской в самый день ее бенефиса: перед самым началом представления, 23 мая 1774 года, она умерла в своей театральной уборной.

  

   После Троепольской первой русской актрисой, получившей наиболее громкую известность в театральных летописях, была Сандунова. С ее именем и с именем ее мужа, замечательных артистов старинного русского театра, связаны воспоминания об одном из интереснейших эпизодов в закулисных хрониках - о событиях, сопровождавших их брак. Закулисные тайны, обыкновенно смутно известные публике, обнаружились при этом так ясно и при таких условиях, что самая широкая огласка их была неизбежна. Смелость и находчивость молодого актера Сандунова и его будущей жены поразили всех и сразу доставили им такую известность, которая у других приобретается целыми годами артистической деятельности. К тому же молодая чета была одарена недюжинными талантами, и это закрепило за ними окончательно любовь публики.

   В истории русского театра оригинальное приключение Сандуновых является единственной в своем роде страничкой, живо рисующей закулисные нравы старого времени. Эта страничка - центр интереса в биографии Сандуновых, и потому с нее можно начать рассказ о них, тем более что сведения о их жизни до этого события очень скудны.

   В театральной школе к началу 90-х годов XVIII века резко выделялась одна из воспитанниц, которую все, по тогдашнему обыкновению, называли просто Лизанькой. Бойкая и в высшей степени миловидная Лизанька обратила на себя особенное внимание императрицы Екатерины II. Расположение ее к бедной воспитаннице доходило, по рассказам, до того, что она заботилась о ней, интересовалась ее ученьем и даже будто бы отдала приказ посылать каждый день к директору театров узнавать о здоровье, поведении и успехах Лизаньки. Провидя, может быть, в Лизаньке восходящее светило на театральном горизонте, императрица в честь вновь открытой планеты дала ей фамилию Урановой.

   Лизанька Уранова дебютировала в эрмитажном театре в опере "Дианино древо" в роли Амура 29 января 1790 года. Юная дебютантка всех обворожила. Прелестная собой, живая, ловкая, "с глазами пламенными, искавшими побед", она с первого спектакля сделалась любимицей двора и публики. К тому же она обладала прекрасным голосом, и в игре ее и пении по итальянской методе уже можно было предугадывать будущий крупный талант.

   Лизанька невольно завоевала себе массу поклонников из высшего круга. В числе их был и один из всесильных вельмож того времени - граф Безбородко. Мысль обладать Лизанькой захватила графа, и он, не знавший в подобных случаях никаких препятствий, надеялся на легкую победу над такой незначительной по своему положению девушкой, какой можно было считать беззащитную воспитанницу театральной школы. Началась обычная в таких делах атака против Лизаньки. Подарки и самые обольстительные обещания были пущены в ход. Но каково было удивление Безбородко и его приспешников, когда Лизанька твердо и решительно отказалась от всех предлагавшихся и будущих благ. Она сожгла, говорят, при посланном 80 тысяч рублей, которые предлагал ей в подарок граф, бросивши их равнодушно в камин. Не помогли сластолюбивому графу его льстивые обещания богатства и роскоши; тогда был избран другой путь - путь притеснений. Сторону Безбородко приняли управлявшие театрами Соймонов и Храповицкий. Императрице стали доносить, что Лизанька не слушается начальства, что она плохо учится. Императрица не верила доносам на любимицу, но это не мешало врагам Лизаньки продолжать против нее поход.

   Лизанька не уступала. Она имела уже помощника и защитника в борьбе своей с сильными людьми. У нее завязалась уже романическая любовь. Актер Сандунов был предметом ее любви.

   Сила Николаевич Сандунов, пришедший на помощь к Лизаньке, был москвич, несколько лет тому назад приехавший в Петербург. Он и родился в 1756 году в Москве. Отец его, потомок грузинских дворян, дал своим сыновьям хорошее образование. Младший из Сандуновых, Николай, был впоследствии профессором Московского университета, старший, Сила, начал свое житейское поприще мелким чиновником мануфактур-коллегии. Одаренному от природы блестящими способностями, остроумием, необыкновенным даром слова, Сандунову не суждено было прожить весь век чиновником. Живой характер его не соответствовал монотонной деятельности канцеляриста, любовь к литературе требовала совсем иной среды, чем окружавшая его. Один из знакомых пригласил его как-то в театр. В пьесе, которую давали в тот день, была роль слуги, проворного, ловкого, - роль, дававшая простор для разных комических выходок. Увидав этого слугу, Сандунов воскликнул: "Да я и сам не хуже этого сыграю!" С этого дня зародилась в нем мысль поступить в актеры. Чтение театральных пьес и знакомство с актером Шушериным довершили в нем развитие страсти к театру. Кончилось тем, что двадцатилетний Сандунов против воли матери поступил в театр Медокса и в первый же раз играл роль слуги в комедии Княжнина "Чудаки". Сандунов угадал свое амплуа: роли слуг сделали имя его знаменитым. Около 8 - 10 лет Сандунов играл в Москве, а затем по приглашению петербургского театрального начальства перешел на тамошнюю сцену.

   Таким образом, к началу истории с Лизанькой Сандунов был уже в Петербурге около пяти лет и успел приобрести известность. Красивый, ловкий, остроумный, Сандунов сумел покорить сердце Лизаньки, и она дала слово быть его женой, когда выйдет из школы. Но трудно было бороться против силы и власти, которыми хотели сломить ее упорное сопротивление желаниям Безбородко. Директора театров, проведав, что Лизанька нашла себе жениха, решили устранить и это препятствие. Проще всего, конечно, было удалить Сандунова из Петербурга, - и он был уволен со службы.

   Но Сандунов, смелый, находчивый и настойчивый, не хотел уступать и придумал средство вывести свое начальство на чистую воду. Перед отъездом его в Москву ему был дан бенефис. Играли комедию "Смех и горе", в которой у Сандунова была роль пронырливого слуги. Совершенно неожиданно, играя роль, Сандунов обратился к зрителям и прочел специально сочиненный монолог, в котором довольно прозрачно рассказал всю закулисную историю, случившуюся с ним и с Лизанькой. Отдавая свою жалобу на суд публики, он закончил свою речь словами, прощаясь со зрителями:

  

   Теперь иду искать в комедиях господ,

   Мне кои б за труды достойный дали плод;

   Где б театральные и графы, и бароны

   Не сыпали моим Лизетам миллионы.

  

   Публика, жадная вообще до закулисных тайн, ответила на его жалобу рукоплесканиями. Узнала, конечно, об этом и императрица, потребовала объяснений у директоров театра и осталась недовольна их действиями. Но и это не заставило их прекратить преследования Лизаньки. Тогда артистка решилась на отчаянное средство.

   В эрмитажном театре шла в первый раз комедия "Федул с детьми", сочинение самой императрицы. Лизанька играла в этой комедии роль Дуняши, и играла так, что императрица была в восхищении. И вдруг, в конце своей арии, Лизанька упала на колени и, обратясь к государыне, подала ей просьбу. В этой просьбе были описаны все интриги против нее и Сандунова. Императрице тогда стало ясно всё, что она уже замечала давно и вполне ей объяснило поступок Сандунова в бенефисный спектакль. Она очень разгневалась, приказала в тот же вечер заготовить указ об отставке директоров театра, Соймонова и Храповицкого, а Лизаньку взяла под свое особое покровительство. Бенефис Сандунова был 10 января 1791 года, представление "Федула" - 11 февраля, а 14 февраля Лизанька и Сандунов, по повелению Екатерины, были обвенчаны в придворной церкви. Богатые подарки, бриллианты и приданое были пожалованы Лизаньке императрицей. В один из сундуков с приданым она положила, говорят, свадебную песню своего сочинения, с собственноручной подписью. Песня эта сберегалась Сандуновыми как святыня.

   Сандуновы, таким образом, торжествовали. Лизанька стала Елизаветой Семеновной и была оставлена с мужем в петербургском театре. Смелость, находчивость и решимость привели их к желанному счастью. Но успех отуманил им головы, победа над Безбородко казалась им не полна. И вот Сандунова опять вздумала подшутить над ним. Через несколько дней после свадьбы она играла в опере "Редкая вещь". Во время пения одной арии, напоминавшей отношения Лизаньки с Безбородко, она вынула кошелек с деньгами и, обратившись прямо к ложе, в которой сидел Безбородко, с насмешливой улыбкой пропела:

  

   Престаньте льститься ложно

   И мыслить так безбожно,

   Что деньгами возможно

   В любовь к себе склонить.

   Нам нужно не богатство,

   Но младость и приятство...

   Еще что-то такое, -

  

   она остановилась и с значительным ударением закончила -

  

   Что может нас прельщать,

   Что может уловлять.

  

   Всем был понятен прозрачный намек, дружные аплодисменты раздались в ответ на это. Хлопал и сам Безбородко, но на самом деле это не могло быть ему приятно...

   Сандуновы раздражали опасного врага, и действительно, ария Лизаньки не прошла им даром. После свадьбы они пробыли в Петербурге около трех лет и вынесли немало неприятностей от нового директора театров князя Юсупова. Граф Безбородко не мог забыть публичной обиды, а он был силен и мог направить против артистической четы ряд интриг и притеснений. Неприятности, которыми донимали Сандуновых, касались и материального положения, и артистического самолюбия и довели их до того, что они в 1794 году уволились со службы при петербургской дирекции театров и переехали в Москву.

   Сандуновы вскоре вошли в славу и здесь и сделались любимцами публики. Московская служба их продолжалась около 15 лет, до 1810 года, когда Сандунов вышел в отставку. Об уходе его со сцены рассказывают так. В феврале 1810 года был назначен его бенефис. Все было готово к спектаклю, как вдруг заболел один из участвовавших актеров. Пришлось взять другую пьесу, о чем и заявили публике перед началом представления. Но публика, среди которой пронесся слух, что пьесу отменили по интригам Сандунова, встретила это заявление свистками и шиканьем. Когда же вышел на сцену бенефициант, недовольство публики приняло шумный характер: свистки усилились до того, что Сандунов не мог начать свою роль. Оскорбленный актер, выждав, пока волнение в зрительном зале успокоилось, подошел к рампе и обратился к публике с речью. Он указал на свою долголетнюю службу, на всегдашнюю любовь к нему публики и объяснил, что он обижен несправедливо, что перемена спектакля нисколько от него не зависела. Свою речь Сандунов закончил заявлением, что он и его жена после этого спектакля не останутся больше на сцене. После речи, как ни в чем не бывало, под громкие аплодисменты публики он сыграл свою последнюю роль. Сандунов был очень настойчив и сдержал данное публично слово: он не играл больше, несмотря на то, что начальство долго не хотело давать ему отставку. Сандунова, однако, не бросила сцену. В 1813 году она переехала из разоренной Москвы в Петербург и играла там еще 10 лет. Ко времени ее переезда Сандунов уже разошелся с нею. Он остался в Москве и здесь закончил свои дни. Он умер 27 марта 1820 года и похоронен на Лазаревском кладбище. Могилу его можно легко разыскать и теперь. Сандунова умерла тоже в Москве, в 30-х годах.

   Сандуновы пережили свою славу: закат их дней прошел не на театральных подмостках. Но история театра сохранила их имена, и не только потому, что они так шумно начали свою артистическую деятельность. Славу им создали их замечательные таланты, о которых с увлечением говорят их современники и биографы.

   Роли слуг, которые преимущественно играл Сандунов, составляли такую же необходимость тогдашних комедий, переведенных и переделанных с французского, как и роли "наперсников" в трагедиях. Но их значение в комедиях было гораздо важнее, чем значение "наперсников" в трагедиях, и потому в ролях слуг был простор для самых выдающихся талантов. Слуги были в комедиях главною пружиною, они вели интригу пьесы, завязывали и разрешали действие. Ловкость, самоуверенность, бойкость были необходимыми качествами актеров на роли слуг. Таков был и Сандунов. Остроумный, находчивый, смелый, он никогда не терялся ни на сцене, ни в жизни. В игре его всегда была перед зрителями живая личность, тонко отмеченная самыми мелкими подробностями интонации и жестов, мимики, грима и костюма. В его игре была "острота и замысловатость", то есть он тщательно отделывал роль, был всегда боек и развязен. Небольшого роста, прекрасно сложенный, он был живой как ртуть со своим оживленным лицом и быстрыми глазами. Кроме ролей слуг Сандунов также хорошо играл и роли старинных приказных крючков и подьячих. Каков он был на сцене, таков и в жизни: "Бойкий талант, ума - палата, язык - бритва", - так определяет его один современник. Вообще, Сандунов - яркий и живой образ из театральной старины. В галерее типических представителей нашего театра он рельефно выделяется своеобразным складом натуры, ума и характера, - совершенно артистическим, пропитанным юмором и сатирою.

   Е. С. Сандунова была первой из прославившихся русских оперных артисток, и этим определяется ее значение в истории русского театра. Русская опера, возникшая в царствование Елизаветы Петровны, долгое время не была национальной. Репертуар ее состоял из опер итальянских и французских композиторов. Первая русская опера "Цефал и Прокрис", сочиненная Сумароковым, с музыкой капельмейстера Арайи, была нерусской и по сюжету, и по музыке; следовавшие за ней - тоже. При Екатерине II появились оперы самой императрицы: "Храбрый и смелый витязь Архидеич", "Февей", "Федул с детьми" и другие с музыкой по большей части итальянцев - музыкантов, служивших при дворе. Заботясь о развитии русского театра, императрица своими операми хотела положить начало народной опере, но и ее оперы, и оперы других композиторов имели в себе не слишком много русского. Исключением была комическая опера Аблесимова "Мельник". Всю первую четверть XIX века русская опера шла почти тем же, отнюдь не народным, путем.

   Особенность тогдашнего оперного репертуара заключалась в том, что в оперы вводился в большинстве случаев драматический элемент, так что это были полуоперы, полудрамы. Артисты исполняли роли и в операх, и в драмах, поэтому от них требовалось не только уменье петь, но и играть. Сандунова удовлетворяла этому требованию вполне: превосходная певица, она была в то же время и замечательная актриса и в свое время могла соперничать с первоклассными европейскими талантами. Голос Сандуновой, меццо-сопрано, был приятным, звучным и обширным, охватывавшим три октавы. Репертуар ее, оперный и отчасти драматический, был очень богат: по ее словам, у нее было 232 роли и партии. В операх, в которых встречались русские мотивы, она славилась задушевной передачей народных песен.

   Сандунова не довольствовалась успехом, быстро завоеванным в самом начале своей сценической карьеры. Она всегда трудилась над разработкой своего дарования, над добросовестным изучением своих ролей. Сохранился один рассказ, характеризующий ее в этом отношении. В 1817 году, то есть уже почти в конце своей деятельности, ей пришлось играть "старую жидовку". Несмотря на свою сценическую опытность, несмотря на упроченную славу, она не понадеялась на свои силы. Желая сыграть роль в совершенстве, она отыскала пожилую еврейку и долго брала у нее уроки. Вообще, игра Сандуновой отличалась правдивостью и задушевностью.

   Впечатление, которое производила она на современных зрителей, было чарующим. Этому способствовала ее красота, выразительное лицо, прекрасные, живые глаза, - и все это сохраненное до пожилого возраста!

   По своему характеру Сандунова не походила на мужа. Отличаясь, так же как и он, умом, бойкостью на сцене, она в домашней жизни была скромной, доброй, даже робкой женщиной. Несходство ли характеров мужа и жены, неуживчивость ли мужа или что другое, но Сандуновы прожили вместе всего около 15