Маколей Томас Бабингтон - Мильтон

  

   Маколей. Полное собран³е сочинен³й.

   Томъ I. Критическ³е и историческ³е опыты. 2-е исправленое издан³е.

   Подъ общею редакц³ею Н. Тиблена и Г. Думшина

   С.-Петербургъ. Издан³е Книгопродавца-Типографа М. О. Вольфа. 1865

   OCR Бычков М. Н.

  

   Въ исходѣ 1823 года, начальникъ государственнаго архива, м-ръ Лемонъ, разбирая хранящ³еся въ шкапахъ его вѣдомства документы, встрѣтилъ большую латинскую рукопись. Вмѣстѣ съ нею найдены были исправленныя коп³и депешъ, писанныхъ Мильтономъ на иностранныхъ языкахъ въ бытность его секретаремъ государственнаго совѣта, и разныя бумаги, относящ³яся къ папистскимъ процессамъ и Райгаусскому заговору. Все это было завернуто въ конвертѣ, съ надписью: М-ру Скиннеру, купцу. По разсмотрѣн³и, большая рукопись оказалась давно затеряннымъ "Опытомъ о Христ³анскихъ Учен³яхъ", который Мильтонъ, по словамъ Вуда и Толанда {Б³ографы Мильтона.}, окончилъ послѣ Реставрац³и и отдалъ на сохранен³е Кир³аку Скиннеру. Скиннеръ, какъ извѣстно, держался однихъ политическихъ убѣжден³й съ знаменитымъ своимъ другомъ. Поэтому, м-ръ Лемонъ основательно предполагаетъ, что онъ могъ подвергнуться подозрѣн³ямъ со стороны правительства во время того гонен³я виговъ, которое послѣдовало за распущен³емъ Оксфордскаго парламента, и что, вслѣдств³е произведеннаго у него обыска, сочинен³е это, вмѣстѣ съ другями его бумагами, могло попасть въ то вѣдомство, гдѣ оно найдено. Впрочемъ, каковы бы ни были приключен³я этой рукописи, не подлежитъ сомнѣн³ю, что она - подлинное произведен³е всликаго поэта.

   М-ръ Сомнеръ, которому его величество повелѣлъ издать и перевести этотъ трактатъ, исполнилъ свою задачу такъ, что нельзя не отдать чести его талантамъ и нравственнымъ качествамъ. Правда, переводъ его не отличается ни легкостью, ни изяществомъ, но зато заслуживаетъ похвалы за ясность и точность. Его примѣчан³я изобилуютъ любопытными цитатами и кромѣ того имѣютъ рѣдкое достоинство дѣйствительнаго уяснен³я текста. Предислов³е - очевидно произведен³е умнаго и безпристрастнаго человѣка, твердаго въ собственныхъ религ³озныхъ мнѣн³яхъ и снисходительнаго къ мнѣн³ямъ другихъ.

   Самая книга не увеличитъ славы Мильтона. Она, подобно всѣмъ его латинскимъ сочинен³ямъ, написана хорошо, хотя и не совсѣмъ такъ, какъ пишутся конкурсныя диссертац³и Оксфордскаго и Кембриджскаго университетовъ. Въ ней нѣтъ ни изысканнаго подражан³я классической древности, ни щепетильной чистоты, ни признака церемон³яльной опрятности, какою отличается слогъ нашихъ академическихъ фарисеевъ. Авторъ не пытается отполировать и отшлифовать своего сочинен³я до цицероновскаго лоска и блеска. Однимъ словомъ, онъ не жертвуетъ смысломъ и духомъ педантическимъ утонченностямъ. Сущность его предмета принуждала его употреблять иного такихъ словъ, "Что изумился бы Квинтил³анъ." Тѣмъ не менѣе онъ пишетъ такъ легко и свободно, какъ будто латынь была его роднымъ языкомъ: въ самыхъ неудачныхъ мѣстахъ ошибки его отзываются небрежностью природнаго римлянина, а не безграмотностью иностранца. Мы можемъ примѣнить къ нему то, что Денгамъ весьма удачно сказалъ о Коули: "У него не личина, а личность антична." {Въ подлинникѣ: "He weart the garb, but not the clothes of the ancienis." - Дингамъ и Коули - англ³йск³е поэты XVII столѣт³я.}

   Во всемъ сочинен³и этомъ замѣтны слѣды могучаго и независимаго духа, свободнаго отъ вл³ян³я авторитета и преданнаго искан³ю истины. Мильтонъ прямо говоритъ, что система его основана единственно на Библ³и; и дѣйствительно, его сводъ библейскихъ текстовъ принадложитъ къ наилучшимъ трудамъ подобнаго рода. Но выводы его не всегда такъ удачны, какъ цитаты.

   Нѣкоторыя изъ провозглашаемыхъ имъ еретическихъ учен³й, повидимому, возбудили не малое изумлен³е, особенно его ар³анизмъ и теор³я по поводу многоженства. Но мы почти не можемъ представить себѣ, чтобы кто-нибудь могъ прочесть "Потерянный Рай" и не заподозрить автора въ ар³анизмѣ; равнымъ образомъ не думаемъ, чтобы его теор³я по поводу многоженства должна была особенно поразить читателя, знакомаго съ истор³ей его жизни. Мнѣн³я, выраженныя имъ о сущности Божества, вѣчности матер³и и соблюден³и субботняго дня, могли бы, кажется намъ, возбудить болѣе основательное удивлен³е.

   Но мы не войдемъ въ разбирательство этихъ пунктовъ. Книга Мильтона, будь она даже гораздо правовѣрнѣе или гораздо еретичнѣе, чѣмъ она есть, не принесла бы ни особенной пользы, ни особеннаго вреда настоящему поколѣн³ю. Людей нашего времени не обратишь на путь истины и не совратишь съ него квартантами. Еще нѣсколько дней, и этотъ трактатъ послѣдуетъ за "Defensio Populi" въ царство пыли и забвен³я на верхн³я полки библ³отекъ. Имя автора и замѣчательныя обстоятельства, сопровождавш³я издан³е этой книги, обезпечатъ ей извѣстную долю вниман³я. Въ течен³е мѣсяца или двухъ она займетъ собою нѣсколько минутъ болтовни въ каждомъ салонѣ и нѣсколько столбцовъ въ каждомъ журналѣ, а потомъ, выражаясь элегантнымъ языкомъ театральныхъ афишъ, удалится на покой, чтобы дать мѣсто новымъ новинкамъ.

   Какъ ни преходящъ интересъ, возбужденный этимъ сочинен³емъ, мы все-таки желаемъ воспользоваться имъ. Ловк³е капуцины до тѣхъ поръ не начиваютъ проповѣдывать о жизни и чудесахъ какого-нибудь святаго, пока не пробудятъ благоговѣйныхъ чувствъ въ своихъ слушателяхъ, показавъ имъ как³е-нибудь останки его: клочекъ одежды, прядь волосъ или каплю крови. На такомъ же точно основан³и, мы намѣрены воспользоваться недавнею интересною находкою и, пока это произведен³е великаго и достойнаго человѣка находится еще въ рукахъ у всѣхъ, поговорить о его нравственныхъ и умственныхъ качествахъ. Самый строг³й изъ нашихъ читателей, мы увѣрены, не осудитъ насъ за то, что, по поводу такого случая, какъ настоящ³й, мы отвернемся на время отъ современныхъ вопросовъ, чтобы со всею любовью и уважен³емъ почтить ген³й и добродѣтели Джона Мильтона - поэта, государственнаго человѣка, философа, перла англ³йской литературы, поборника и мученика англ³йской свободы.

   Мильтонъ лучше всего извѣстенъ поэтическими своими произведен³ями, а потому мы и желаемъ прежде всего поговорить о нихъ. Общимъ голосомъ просвѣщеннаго м³ра мѣсто ему отведено среди величайшихъ представителей искусства. Тѣмъ не менѣе, порицатели его, хотя и побѣжденные большинствомъ голосовъ, не умолкли. Мног³е критики, и въ томъ числѣ нѣкоторыя знаменитости, ухищряются однимъ духомъ превозносить поэмы и унижать поэта. Они соглашаются, что его сочинен³я, разсматриваемыя сами по себѣ, могутъ быть причислены къ благороднѣйшимъ произведен³ямъ человѣческаго духа. Но они не признаютъ за авторомъ права стоять на ряду съ тѣми великими людьми, которые, родившись во времена младенчества цивилизац³и, собственными силами пополнили въ себѣ недостатокъ образован³я и, сами лишенные образцовъ, оставили потомству образцы неподражаемые. Мильтонъ, говорятъ, наслѣдовалъ то, что создали его предшественники; онъ жилъ въ просвѣщенное время; онъ получилъ прекрасное воспитан³е; а потому, для правильной оцѣнки его силъ, надобно принять во вниман³е эти преимущества и многое исключить изъ счета.

   Мы, напротивъ, какъ бы парадоксально ни показалось наше замѣчан³е, осмѣливаемся сказать, что ни одному поэту не приходилось бороться съ такими неблагопр³ятными обстоятельствами, какъ Мильтону. По собственному его признан³ю, ему думалось, не родился ли онъ "вѣкомъ позже, чѣмъ слѣдовало." За эту мысль Джонсонъ нашелъ возможнымъ подвергнуть его грубому осмѣян³ю. Поэтъ, по нашему мнѣн³ю, понималъ сущность своего искусства лучше, чѣмъ критикъ. Онъ зналъ, что его поэтическ³й ген³й ничего не выигрывалъ ни отъ окружавшей его цивилизац³и, ни отъ пр³обрѣтенныхъ имъ познан³й, и потому почти съ сожалѣн³емъ оглядывался на болѣе грубый вѣкъ простыхъ словъ и живыхъ впечатлѣн³й.

   Мы полагаемъ, что по мѣрѣ того, какъ просвѣщен³е подвигается впередъ, поэз³я почти неминуемо приходитъ въ упадокъ. Поэтому, хотя мы и высоко цѣнимъ велик³я произведен³я фантаз³и, явивш³яся въ грубыя времена, мы не придаемъ имъ особенной цѣны за то, что они появились въ так³я времена. Напротивъ, мы утверждаемъ, что самое поразительное и блистательное доказательство ген³я есть великая поэма, созданная въ просвѣщенное время. Мы не въ состоян³и понять, почему люди, признающ³е тотъ основной догматъ литературной вѣры, что древнѣйш³е поэты вообще лучше новѣйшихъ, могли бы дивиться этому правилу, какъ будто оно было исключен³емъ. Одинаковость этого явлен³я несомнѣнно указываетъ соотвѣтственную одинаковость въ его причинѣ.

   Дѣло въ томъ, что поверхностные наблюдатели заключаютъ по успѣхамъ опытныхъ наукъ объ успѣхахъ подражательныхъ искусствъ. Усовершенствован³е первыхъ постепенно и медленно. Вѣка и вѣка тратятся на собиран³е и приведен³е въ порядокъ матер³аловъ. Даже и тогда, когда система ужъ составлена, все еще приходится кое-что прибавить, измѣнить или отбросить. Каждое поколѣн³е пользуется огромнымъ сокровищемъ, завѣщаннымъ ему древностью, и, пр³умноживъ это сокровище новыми стяжан³ями, передаетъ его грядущимъ вѣкамъ. Оттого-то первые дѣятели на поприщѣ опытныхъ наукъ находятся въ весьма невыгодномъ положен³и и заслуживаютъ похвалы даже въ томъ случаѣ, когда труды ихъ оказываются неудачными. Ихъ питомцы, при гораздо слабѣйшихъ умственныхъ способностяхъ, быстро превосходятъ ихъ въ положительныхъ знан³яхъ. Всякая дѣвочка, прочитавшая коротеньк³я бесѣды миссисъ Марсетъ о политической эконом³и, могла бы многому научить Монтегью или Вольпола въ дѣлѣ финансовъ. Смышленый человѣкъ, прилежно занявшись нѣсколько лѣтъ математикою, можетъ теперь узнать больше, чѣмъ зналъ велик³й Ньютонъ послѣ полувѣковыхъ изучен³й и размышлен³й.

   Но не то съ музыкою, живописью или ваян³емъ. Еще менѣе того съ поэз³ею. Развит³е просвѣщен³я рѣдко доставляетъ этимъ искусствамѣ лучш³е предметы подражан³я. Оно, конечно, можетъ улучшить инструменты, необходимые для механическихъ операц³й музыканта, ваятеля и живописца; но языкъ, оруд³е поэта, наиболѣе пригоденъ для его дѣла въ грубѣйшемъ своемъ состоян³и. Народы, подобно отдѣльнымъ лицамъ, сначала видятъ, а потомъ распознаютъ. Отъ частныхъ образовъ они переходятъ къ общимъ выражен³ямъ. Оттого-то словарь просвѣщеннаго общества отличается философскимъ характеромъ, а словарь полуобразованнаго народа характеромъ поэтическимъ.

   Это измѣнен³е въ языкѣ людей - частью причина, частью же слѣдств³е соотвѣтственнаго измѣнен³я въ сущности ихъ умственныхъ операц³й - измѣнен³я, отъ котораго наука выигрываетъ, а поэз³я теряетъ. Обобщен³е нужно для преуспѣян³я знан³я, но въ особенности необходимо для создан³й фантаз³и. Чѣмъ больше люди знаютъ, чѣмъ больше они мыслятъ, тѣмъ меньше занимаются они видами, тѣмъ больше обращаютъ они вниман³я на роды. Поэтому они создаютъ теор³и все лучше и лучше, а поэмы все хуже и хуже. Вмѣсто образовъ они даютъ намъ неопредѣленныя фразы, вмѣсто людей - олицетворенныя качества. Они могутъ быть способнѣе анализировать человѣческую природу, чѣмъ ихъ предшественники; но анализъ - не дѣло поэта. Обязанность его рисовать, а не анатомировать. Онъ можетъ вѣрить въ нравственное чувство, подобно Шафтсбёри, можетъ объяснять всѣ человѣческ³я дѣйств³я своекорыст³емъ, подобно Гельвец³ю, можетъ наконецъ ничего объ этомъ не думать. Его вѣрован³я въ так³е предметы будутъ имѣть на его поэз³ю, въ собственномъ смыслѣ этого слова, не больше вл³ян³я, чѣмъ повят³я, сложивш³яся въ умѣ живописца о слёзныхъ желѣзахъ или о кровообращен³и, имѣютъ на изображен³е слезъ Н³обы или румянца Авроры. Еслибы Шекспиръ написалъ книгу о побудительныхъ причинахъ человѣческихъ дѣйств³й, еще не извѣстно, была ли бы она хорошею книгой. Крайне невѣроятно, чтобы она заключала въ себѣ половину того количества искусныхъ разсужден³й объ этомъ предметѣ, какое находится въ "Баснѣ о Пчелахъ". {"Баснь о Пчелахъ" - сочинен³е Берварда Мандевиля, голландскаго писателя начала XVIII вѣка.} Но могъ ли бы Мандевиль создать Яго? При всемъ его умѣньи разлагать характеры на ихъ элементы, былъ ли бы онъ въ состоян³и соединить эти элементы такимъ образомъ, чтобы воспроизвести человѣка, дѣйствительнаго, живаго, индивидуальнаго человѣка?

   Едва-ли кто-нибудь можетъ быть поэтомъ, или даже наслаждаться поэз³ею, безъ нѣкоторой нездоровости духа, если только позволительно называть нездоровостью то, что доставляетъ столько удовольств³я. Подъ именемъ поэз³и мы разумѣемъ не всѣ стихотворен³я, даже не всѣ хорош³я стихотворен³я. Наше опредѣлен³е исключаетъ мног³я метрическ³я сочинен³я, которыя, въ другихъ отношен³яхъ, заслуживаютъ величайшей похвалы. Подъ имевемъ поэз³и мы разумѣемъ искусство употреблять слова такъ, чтобы они производили иллюз³ю воображен³я, искусство дѣлать иосредствомъ словъ то, что живописецъ дѣлаетъ посредствомъ красокъ. Величайш³й изъ поэтовъ слѣдующимъ образомъ опредѣлилъ ее въ стихахъ, возбуждающихъ общее удвиден³е силою и мѣткостью выражен³я и еще болѣе цѣнныхъ вслѣдств³е сообщаемаго ими правильнаго понят³я объ искусствѣ, въ которомъ онъ всѣхъ превзошелъ:

  

         "As imagination bodies forth

   The forme of things unknown, the poet's pen

   Turns them to shapes, and gives to airy nothing

   A local habitation and а name". (⁴)

   ("Сонъ въ Лѣтнюю Ночь" Шекспира. Перев. Н. Сатина. Дѣйст. V, явл. I.)

   *) ".... Пока воображенье

   Безвѣстные предметы облекаетъ

   Въ одежду формъ, поэтъ своимъ перомъ

   Торжественно ихъ всѣ осуществляетъ

   И своему воздушному ничто

   Жилище онъ и мѣсто назначаеть."

  

   Таковы плоды "прекраснаго безум³я", которое онъ приписываетъ поэту - прекраснаго, безъ сомнѣн³я, но все-таки безум³я. Истина, конечно, существенное услов³е поэз³и; но это - истина сумасшеств³я. Умозаключен³я вѣрны, но основныя положен³я ложны. Послѣ того, какъ первыя посылки сдѣланы, все остальное должно согласоваться съ ними; но эти первыя посылки требуютъ извѣстной степени вѣроимчивости, почти равной частному и временному разстройству ума. Потому-то, изъ всѣхъ людей дѣти преимущественно отличаются воображен³емъ. Они вполнѣ увлекаются всякой иллюз³ей. Всяк³й образъ, ярко представленный ихъ умственному оку, производитъ на нихъ впечатлѣн³е дѣйствительности. Взрослый человѣкъ, какова бы ни была его впечатлительность, никогда такъ не увлечется Гамлетомъ или Лиромъ, какъ увлекается маленькая дѣвочка сказкою о бѣдной Красной Шапочкѣ. Она знаетъ, что все это вздоръ, что волки не могутъ говорить, что въ Англ³и нѣтъ волковъ, а между тѣмъ, вопреки своему знан³ю, вѣритъ, плачетъ, дрожитъ и не смѣетъ войти въ темную комнату, чтобы чудовище не схватило ее зубами за горло. Таковъ деспотизмъ воображен³я надъ необразованными умами.

   Въ грубомъ состоян³и общества люди - тѣ же дѣти, только съ большимъ разнообраз³емъ идей. Поэтому въ такомъ состоян³и общества мы можемъ надѣяться найти поэтическ³й темпераментъ въ его высшей степени совершенства. Въ просвѣщенномъ вѣкѣ будетъ много ума, много знан³я, много философ³и, бездна тонкой классификац³и и тонкаго анализа, бездна остроум³я и краснорѣч³я, бездна стиховъ и даже хорошихъ стиховъ, но мало поэз³и. Люди будутъ судить и сравнивать, но не будутъ творить. Они будутъ толковать о древнихъ поэтахъ, объяснять ихъ и до нѣкоторой степени наслаждаться ими, но едва-ли будутъ въ состоян³и постичь ту агон³ю, тотъ восторгъ, ту полноту вѣры - словомъ, то впечатлѣн³е, которое поэз³я производила на ихъ грубыхъ предковъ. Греческ³й рапсодъ, по словамъ Платона, едва могъ декламировать Гомера безъ судорожныхъ припадковъ. Сѣверо-американск³й дикарь почти не чувствуетъ скальпирующаго ножа, когда поегъ свою предсмертную пѣснь. Вл³ян³е, какое древн³е валл³йск³е и германск³е барды имѣли на своихъ слушателей, кажется нынѣшнимъ читателямъ почти сверхъестественнымъ. Такая впечатлительность очень рѣдко встрѣчается въ образованномъ обществѣ и всего рѣже между тѣми сослов³ями, которыя наиболѣе участвуютъ въ общественномъ преуспѣян³и. Долѣе всего сохраняется она между крестьянами.

   Поэз³я производить иллюз³ю умственнаго ока, какъ волшебный фонарь производитъ иллюз³ю ока тѣлеснаго. Какъ волшебный фонарь дѣйствуетъ лучше всего въ темной комнатѣ, такъ и поэз³я совершеннѣе всего выполняетъ свою задачу въ грубомъ вѣкѣ. По мѣрѣ того, какъ свѣтъ знан³я озаряетъ ея представлен³я, по мѣрѣ того, какъ очертан³я вѣрнаго дѣлаются опредѣленнѣе, а тѣни вѣроятнаго отчетливѣе, цвѣта и черты вызываемыхъ поэтомъ призраковъ становятся блѣднѣе и блѣднѣе. Нельзя соединить несовмѣстныхъ выгодъ дѣйствительности и обмана, яснаго сознан³я истины съ изящною прелестью вымысла.

   Тотъ, кто въ просвѣщенномъ и образованномъ обществѣ мечтаетъ быть великимъ поэтомъ, долженъ прежде всего сдѣлаться маленькимъ ребенкомъ. Онъ долженъ разорвать всю ткань своего духа. Онъ долженъ забыть многое изъ того знан³я, которое, быть можетъ, составляло дотолѣ главное основан³е его права на превосходство. Самые таланты его будутъ для него помѣхою. Его затруднен³я будутъ соразмѣрны успѣхамъ его въ тѣхъ занят³яхъ, которыя въ модѣ у его современниковъ; а эти успѣхи будутъ вообще соразмѣрны силѣ и дѣятельности его духа. И хорошо еще, если, послѣ всѣхъ его жертвъ и усил³й, произведен³я его не будутъ похожи на шепеляваго человѣка или новую руину. Мы видѣли въ наше время велик³е таланты, напряженный трудъ и продолжительное размышлен³е потраченными въ этой борьбѣ съ духомъ вѣка - и потраченными, не скажемъ совершенно безплодно, но съ сомнительнымъ успѣхомъ и слабымъ одобрен³емъ.

   Если эти разсужден³я вѣрны, то ни одинъ поэтъ не преодолѣвалъ такихъ затруднен³й, какъ Мильтонъ. Онъ получилъ ученое образован³е, былъ глубокимъ и тонкимъ знатокомъ классической литературы, изучилъ всѣ таинства раввинской премудрости и превосходно владѣлъ тѣми новоевропейскими языками, изъ которыхъ тогда можно было черпать удовольств³е или познан³я. Онъ былъ чуть ли не единственнымъ великимъ поэтомъ новѣйшихъ временъ, отличавшимся прелестью латинскаго стиха. Ген³й Петрарки едва-ли былъ первостепеннымъ; а его стихотворен³я на древнемъ языкѣ, прославляемыя тѣми, которые никогда ихъ не читали, просто плох³я вирши. У Коули, при всемъ его удивительномъ остроум³и и замысловатости, было мало воображен³я, и мы не думаемъ, чтобы его латинск³й языкъ могъ выдержать сравнен³е съ латинскимъ языкомъ Мильтона. Въ этомъ случаѣ противъ насъ авторитетъ Джонсона. Но Джонсонъ, изучая плохихъ средневѣковыхъ писателей, сдѣлался совершенно нечувствителенъ къ изящной латыни Августовскаго вѣка и былъ такъ же неспособенъ судить объ относительномъ достоинствѣ различныхъ образцовъ латинскаго слога, какъ горьк³й пьяница неспособенъ судить объ относительномъ качествѣ различныхъ винъ.

   Стихотворен³е на мертвомъ языкѣ есть экзотическое растен³е, изысканное, дорогое, болѣзненное подражан³е тому, что въ другомъ мѣстѣ можно найти въ здоровомъ и самобытномъ совершенствѣ. Почвы, на которыхъ процвѣтаетъ эта диковина, обыкновеню такъ же негодны для развит³я мощной туземной поэз³и, какъ цвѣточные горшки теплицы для роста дубовъ. Что авторъ "Потеряннаго Рая" написалъ "Послан³е къ Мансо",- это по истмнѣ изумительно. {Мансо - итальянск³й меценатъ, современникъ Мильтона, который лично познакомился съ нимъ во время пребыван³я своего въ Неаполѣ.} Такая яркая оригинальность никогда прежде не встрѣчалась въ соединен³и съ такою мастерскою подражательностью. Въ самомъ дѣлѣ, во всѣхъ латинскихъ стихотворен³яхъ Мильтона удивительно соблюдена необходимая такимъ произведен³ямъ искусственная манера; но въ то же время ген³й его придаетъ имъ особенную прелесть, характеръ благородства и непринужденности, отличающ³й ихъ отъ всѣхъ другихъ сочинен³й подобнаго рода. Они напоминаютъ намъ забавы тѣхъ ангеловъ-воителей, которые составляли дружину Гавр³ила:

  

   About him exercised heroic games

   The unarmed youlh of heaven. But o'er their heads

   Celestial armoury, shield, helm. and spear,

   Hung bigb, with diamond flaming and with gold." (*)

   (*) "Около него упражнялись въ героическихъ играхъ безоружные юноши неба. Но въ вышинѣ надъ ихъ головами висѣли небесные доспѣхи, щиты, шлемы и копья, сверкавш³е алмазами и золотомъ."

  

   Смотря на игривыя упражнен³я, для которыхъ ген³й Мильтона распоясываетъ себя, мы не можемъ не замѣтить мимоходомъ пышныхъ и грозныхъ доспѣховъ, составляющихъ его обычное вооружен³е. Мощь его воображен³я преодолѣвала всяк³я препятств³я. Огонь его духа былъ такъ силенъ и ярокъ, что нетолько не потухалъ подъ бременемъ горючей массы, но и проникалъ ее насквозь своимъ жаромъ и блескомъ.

   Мы не намѣрены покушаться на полный разборъ поэтическихъ произведен³й Мильтона. Публика уже давно оцѣнила замѣчательнѣйш³я ихъ мѣста, неподражаемую гармон³ю его стиховъ и превосходство того слога, котораго никакой соперникъ не могъ затмить, никакая парод³я не могла опошлить, который выказываетъ въ высшей степени совершенства особенныя свойства англ³йской рѣчи и которому каждый древн³й и каждый новый языкъ сообщилъ долю грац³и, энерг³и или музыкальности. Въ обширномъ полѣ критики, куда мы вступаемъ, безчисленные жнецы уже поработали своими серпами. Однако жатва такъ обильна, что даже небрежный трудъ отсталаго работника можетъ вознаградиться цѣлымъ снопомъ.

   Разительнѣйшая особенность поэтическихъ произведен³й Мильтона состоитъ въ крайней отдаленности сочетан³й идей, посредствомъ которыхъ онъ дѣйствуетъ на читателя. Онъ производитъ впечатлѣн³е не столько тѣмъ, что выражаетъ, сколько тѣмъ, что внушаетъ, не столько тѣми идеями, которыя прямо излагаются имъ, сколько другими идеями, которыя связаны съ первыми. Онъ электризуетъ умъ помощью проводниковъ. Человѣкъ съ самымъ слабымъ воображен³емъ долженъ понимать Ил³аду. Гомеръ не даетъ ему никакого труда, не требуетъ отъ него никакого усил³я; онъ беретъ все на себя и представляетъ образы въ такомъ яркомъ свѣтѣ, что невозможно ихъ не видѣть. Сочинен³я Мильтона не могутъ быть поняты и не могутъ доставить наслажден³я, если умъ читателя не работаетъ заодно съ умомъ писателя. Мильтонъ не рисуетъ оконченной картины, не играетъ для пассивнаго слушателя. Онъ скицуетъ и предоставляетъ другимъ исполнить очеркъ; онъ беретъ основную ноту и надѣется, что слушатель самъ сочинитъ мелод³ю.

   Мы часто слышимъ о магическомъ вл³ян³и поэз³и. Выражен³е это вообще ничего не означаетъ; но, примѣненное къ сочинен³ямъ Мильтона, оно оказывается весьма подходящимъ. Его поэз³я дѣйствуетъ подобно колдовству. Достоинство ея заключается не столько въ ея наглядномъ смыслѣ, сколько въ потаенной ея силѣ. Казалось бы, на первый взглядъ, слова его ничѣмъ не отличаются отъ другихъ словъ. Но это чародѣйственныя слова. По мѣрѣ того, какъ вы ихъ произносите, прошедшее становится настоящимъ, далекое - близкимъ. Новыя формы красоты мгновенно возникаютъ, и могилы памяти высылаютъ своихъ покойниковъ. Измѣните расположен³е рѣчи, замѣните одинъ синонимъ другимъ, и весь эффектъ уничтожится. Чары потеряютъ свою силу, и тотъ, кто понадѣялся бы потомъ заклинать ими, увидѣлъ бы себя обманувшимся, подобно Кассиму въ арабской сказкѣ, который, стоя предъ дверью, повиновавшеюся одному лишь выражен³ю: "Отворись, сезамъ", тщетно кричалъ: "Отворись, пшеница", "Отворись, ячмень". {Сказка о сорока разбойникахъ въ "Тысячѣ и Одной Ночи".} Плачевная неудача Драйдена, пытавшагося передѣлать на свой ладъ нѣкоторыя мѣста "Потеряннаго Рая", представляетъ замѣчательный примѣръ этого рода.

   Въ подкрѣплен³е этихъ замѣчан³й мы можемъ прибавить, что едва-ли как³я-нибудь мѣста въ поэмахъ Мильтона пользуются большею извѣстностью или чаще повторяются, чѣмъ тѣ, которыя немногимъ отличаются отъ списковъ именъ. Имена эти не всегда удачнѣе или благозвучнѣе другихъ назван³й, но въ нихъ таится обаятельная сила. Каждое изъ нихъ есть первое звено въ длинной цѣпи идей, связанныхъ одна съ другою. Какъ мѣсто, бывшее колыбелью нашего дѣтства, вновь посещенное въ зрѣломъ возрастѣ, какъ пѣсня нашей отчизны, услышанная на чужбинѣ, они производятъ на насъ впечатлѣн³е, нимало не зависящее отъ ихъ внутренняго достоинства. Одно переноситъ насъ въ отдаленный пер³одъ истор³и. Другое ставитъ насъ лицомъ къ лицу съ новыми сценами и обычаями далекой страны, Третье вызываетъ всѣ дорог³я школьныя воспоминан³я отрочества: классную комнату, истрепаннаго Виргил³я, каникулы и награды. Четвертое напоминаетъ вамъ блестящ³е призраки рыцарскаго романа: украшенныя трофеями ристалища, вышитые чепраки, замысловатые девизы, населенные привидѣн³ями лѣса, очарованные сады, подвиги влюбленныхъ рыцарей и улыбки освобожденныхъ принцессъ.

   Ни въ одномъ изъ произведен³й Мильтона не высказывается его особенная манера такъ удачно, какъ въ "Allegro" и "Penseroso". Невозможно представить себѣ, чтобы механизмъ языка могъ быть доведенъ до болѣе изящной степени совершенства. Эти стихотворен³я отличаются отъ другихъ, какъ арав³йское розовое масло отъ обыкновенной розовой воды, какъ крѣпкая эссенц³я отъ слабаго раствора. Они не столько стихотворен³я, сколько собран³я намековъ, изъ которыхъ читатель можетъ извлечь для себя цѣлый рядъ новыхъ стихотворен³й. Каждый эпитетъ тутъ - тема для станса.

   "Комусъ" и "Самсонъ - борецъ", весьма отличаясь другъ отъ друга своими достоинствами, представляютъ нѣсколько чертъ разительно схожихъ. Оба эти произведен³я - лирическ³я стихотворен³я въ драматической формѣ. Быть можетъ, нѣтъ двухъ родовъ сочинен³й, столь существенно весходныхъ между собою, какъ драма и ода. Драматическ³й писатель обязанъ оставаться самъ въ сторонѣ и не вводить ничего посторонняго въ сферу изображаемыхъ имъ характеровъ. Какъ скоро онъ привлекаетъ вниман³е личными своими чувствован³ями, иллюз³я нарушается. Результатомъ бываетъ такое же непр³ятное впечатлѣн³е, какое производится на сценѣ голосомъ суфлера или появлен³емъ театральной прислуги. Вотъ почему трагед³и Байрона были его неудачнѣйшими произведен³ями. Онѣ похожи на тѣ картонные рисунки, изобрѣтенные другомъ дѣтей, м-ромъ Ньюбери, въ которыхъ одна подвижная голова приставляется къ двадцати разнымъ туловищамъ, такъ что одно и то же лицо глядитъ на насъ то изъ гусарскаго мундира, то изъ судейской мант³и, то изъ лохмотьевъ нищаго. Во всѣхъ характерахъ, патр³отахъ и тиранахъ, ненавистникахъ и любовникахъ, угрюмое чело и язвительная усмѣшка Гарольда замѣтны въ одно мгновен³е. Но этотъ родъ ячества, пагубный для драмы, необходимъ, какъ источникъ вдохновен³я, для оды. Лирическ³й поэтъ имѣетъ полное право безусловно отдаваться своимъ душевнымъ движен³ямъ. Мног³е велик³е люди пытались сплавить эти два враждебные элемента, но попытки ихъ никогда не имѣли полнаго успѣха. Греческая драма, по образцу которой написанъ "Самсонъ", возникла изъ оды. Д³алогъ былъ привитъ къ хору и естественно усвоилъ себѣ характеръ послѣдняго. Ген³й величайшихъ аѳинскихъ драматурговъ дѣйствовалъ заодно съ обстоятельствами, при которыхъ впервые появилась трагед³я. Эсхилъ былъ вполнѣ лирическ³й поэтъ. Въ его время греки имѣли гораздо больше сношен³й съ Востокомъ, чѣмъ во дни Гомера, но не достигли еще того громаднаго превосходства въ войнѣ, наукахъ и искусствахъ, которое, въ слѣдующемъ поколѣн³и, побуждало ихъ относиться къ аз³ятцамъ съ презрѣн³емъ. Изъ Геродотова повѣствован³я видно, что они все еще глядѣли на Египетъ и Ассир³ю съ благоговѣн³емъ учениковъ. Поэтому естественно, что въ этотъ пер³одъ греческая литература должна была носить на себѣ отпечатокъ восточнаго стиля. И этотъ стиль, кажется намъ, замѣтенъ въ произведен³яхъ Пиндара и Эсхила. Послѣдн³й часто напоминаетъ намъ еврейскихъ писателей. Дѣйствительно, книга ²ова, по изложен³ю и слогу, имѣетъ значительное сходство съ нѣкоторыми изъ его драмъ. Какъ драматическ³я произведен³я, его сочинен³я нелѣпы; какъ хоры, они выше всякой похвалы. Если, напримѣръ, мы станемъ разбирать, по правиламъ драматической поэз³и, рѣчь Клитемнестры къ возвратившемуся Агамемнону, или описан³е семи аргивскихъ вождей, то немедленно осудимъ ихъ, какъ произведен³я чудовищныя. Но если забыть характеры и думать только о поэз³и, то нельзя не сознаться, что выше ея, по энерг³и и великолѣп³ю, никогда и ничего не являлось. Софоклъ сдѣлалъ греческую драму настолько драматическою, насколько позволяла ея первоначальная форма. Изображен³я людей имѣютъ у него нѣкоторое сходство съ дѣйствительностью; но это сходство не картины, а барельефа. Оно напоминаетъ о подоб³и, но не вро³эводитъ иллюз³и. Эврипидъ пытался продолжать дѣло реформы; но задача была ему далеко не по силамъ,- быть можетъ, не по силамъ кому бы то ни было. Вмѣсто того, чтобы исправить дурное, онъ уничтожилъ хорошее и замѣнилъ ходули костылями, прекрасныя оды - плохими проповѣдями.

   Извѣстно, что Мильтонъ высоко цѣнилъ Эврипида, гораздо выше, чѣмъ Эврипидъ, по нашему мнѣн³ю, заслуживалъ. Похвалы, которыми нашъ соотечественникъ, движимый своимъ пристраст³емъ, осыпаетъ "мрачнаго пѣвца Электры", подчасъ напоминаютъ намъ прекрасную царицу фей, цалующую длинныя уши Основы. {См. "Сонъ въ Лѣтнюю Ночь" Шекспира.} Во всякомъ случаѣ, не можетъ быть н³какого сомнѣн³я, что это уважен³е къ аѳинянину, справедливое или нѣтъ, повредило "Самсону-Борцу". Еслибъ Мильтонъ взялъ за образецъ Эсхила, онъ отдался бы лирическому вдохновен³ю и обильно излилъ бы всѣ сокровища своего духа, не задумываясь надъ тѣми драматическими услов³ями, которыхъ, по самой сущности про³зведен³я, соблюсти было невозможно. Попытка пр³мирить вещи, существенно непримиримыя, не удалась ему, какъ не удалась бы и всякому другому. Мы не можемъ, какъ въ хорошей драмѣ, слиться съ его дѣйствующими лицами. Мы не можемъ, какъ въ хорошей одѣ, слиться съ самимъ поэтомъ. Враждебные элементы нейтрализуютъ у него другъ друга, подобно кислотѣ и щелочи, смѣшаннымъ вмѣстѣ. Мы отнюдь не равнодушны къ достоинствамъ этой знаменитой пьесы, къ строгому благородству слога, къ прелестной и трогательной торжественности вступительной рѣчи или къ дикой и варварской мелод³и, придающе³ такой поразительный эффектъ хораламъ; но, сознаемся, мы считаемъ ее наименѣе удачнымъ опытомъ Мильтонова ген³я.

   Какъ "Самсонъ" написанъ по образцу греческой трагед³и, такъ "Комусъ" написанъ по образцу итальянской маски. {Маскою назымется у англичанъ особенный родъ драматическихъ стихотворен³й.} Это рѣшительно лучшее изъ всѣхъ существующыхъ сочинен³й подобнаго рода. Оно настолько же выше "Вѣрной Пастушки", насколько "Вѣрная Паетушка" выше "Аминты", насколько "Аминта" выше "Вѣрнаго Пастуха" {Всѣ три названныя въ текстѣ сочинен³я - "The Fathful Shepherds" Флетчера, "Aminta" Тассо и "Pastor Fido" Гварини - принадлежатъ къ числу такъ-называемыхъ пастушескихъ драмъ.} Къ счастью, никакой Эврипидъ не сбивалъ здѣсь Мильтона съ пути. Мильтонъ понималъ и любилъ литературу новой Итал³и. Но онъ не чувствовалъ къ ней такого уважен³я, какое питалъ къ останкамъ аѳинской и римской поэз³и, освященнымъ столь многими возвышенными и драгоцѣннымя воспоминан³ями. Сверхъ того, недостатки его итальянскихъ предшественниковъ были такого рода, къ которому его духъ имѣлъ смертельное отвращен³е. Онъ могъ нясходить до простаго, иногда даже до низкаго стиля, но ложный блескъ былъ ему крайне противенъ. Его муза не гнушалась простонародною одеждою, но съ омерзѣн³емъ отворачивалась отъ гварин³енскаго наряда, пестраго и дряннаго, какъ праздничные лохмотья трубочиста. Ея украшен³я всѣ изъ массивнаго золота, не только ослѣпительнаго для глазъ, но и способнаго выдержать самую строгую тигельную пробу.

   Мильтонъ соблюлъ въ "Комусѣ" то различ³е, которымъ позже пренебретъ въ "Самсонѣ". Онъ сдѣлалъ свою маску тѣмъ, чѣмъ ей слѣдовало быть - въ сущности лирическимъ и только съ виду драматическимъ произведен³емъ. Онъ не пытался безполезно бороться съ недостаткомъ, лежащимъ въ основѣ этого рода сочинен³й, и потому достигъ успѣха въ той мѣрѣ, въ какой успѣхъ былъ дѣломъ возможнымъ. Рѣчи его слѣдуетъ читать какъ величественные монологи; и тотъ, кто такимъ образомъ станетъ читать ихъ, будетъ восхищенъ ихъ краснорѣч³емъ, возвышенностью и музыкальностью. Д³алогическ³е перерывы, однако, видимо стѣсняютъ автора и разрушаютъ иллюз³ю читателя. Лучш³я мѣста этой пьесы - тѣ, которыя отличаются лирическою формою и лирическимъ духомъ. "Я расхвалилъ бы, говоритъ достойный сэръ Генри Воттонъ {Henry Wotton, англ³йск³й дипломатъ и политическ³й писатель.} въ письмѣ къ Мильтону, трагическую сторону вашей пьесы, еслибъ не плѣнялъ меня какою-то дорическою нѣжностью лиризмъ вашихъ пѣсней и одъ. Откровенно признаюсь вамъ, я до сихъ поръ не встрѣчалъ въ нашемъ языкѣ ничего подобнаго." Отзывъ былъ справедливъ. Именно, когда Мильтонъ избѣгаетъ оковъ д³алога, когда онъ освобождается отъ труда соединять два несовмѣстные стиля, когда онъ можетъ, не стѣсняясь, предаться своимъ лирическимъ восторгамъ, онъ превосходитъ тогда даже самого себя. Тогда, подобно своему доброму ген³ю, вырывающемуся изъ земной оболочки и одежды Тирсиса, выступаетъ онъ въ полномъ блескѣ небесной свободы и красоты. Онъ какъ бы восклицаетъ ликуя:

  

   "Now my task is smoothly done,

   I can fly or I can run" (*)

   (*) "Дѣло мое улажено. Я могу теперь летѣть или бѣжать куда мнѣ угодно."

  

   какъ бы скользитъ по землѣ, взлетаетъ за облака, купается въ пѣнной росѣ радуги и вдыхаетъ въ себя благоухан³я нарда и кинамона, разсыпаемаго ароматными крыльями зефира по кедровымъ аллеямъ сада Гесперидъ,

   Есть много мелкихъ стихотворен³й Мильтона, по поводу которы³ъ мы охотно сдѣлали бы нѣсколько замѣчан³й. Еще охотнѣе занялись бы мы обстоятельнымъ разборомъ "Возвращеннаго Рая", этой дивной поэмы, о которой - довольно странно!- почти никогда не упоминаютъ иначе, какъ о примѣрѣ слѣпой родительской привязанности, какую писатели питаютъ къ дѣтищамъ своего ума. Охотно допускаемъ, что Мильтонъ ошибался, предпочитая это произведен³е, какъ ни прекрасно оно, "Потерянному Раю", Но мы увѣрены, что превосходство "Потеряннаго Рая" надъ "Возвращеннымъ", ничуть не рѣшительнѣе превосходства "Возвращеннаго Рая" надъ всѣми поэмами, появившимися послѣ него. Однако предѣлы нашей статьи не дозволяютъ намъ подробнаго обсужден³я этого вопроса. Спѣшимъ перейти къ тому необыкновенному произведен³ю, которое криттки единогласно причисляютъ къ высшему разряду человѣческихъ творен³й.

   Единственная поэма новѣйшихъ временъ, которую можно сравнивать съ "Потеряннымъ Раемъ", - "Божественная Комед³я". Сюжетъ Мильтона въ нѣкоторыхъ отношен³яхъ походилъ на сюжетъ Данта; но Мильтонъ поступилъ со своею темою совершенно иначе, нежели Дантъ. Мы полагаемъ, что нельзя лучше уяснить наше мнѣн³е касательно великаго нашего поэта, какъ сравнивъ его съ отцомъ тосканской литературы.

   Поэз³я Мильтона отличается отъ поэз³и Данта, какъ египетск³е ³ероглифы отличаются отъ мексиканскаго образнаго письма. Образы Данта говорятъ лишь о себѣ; они отвѣчаютъ только за самихъ себя. Образы Мильтона имѣютъ значен³е, понятное часто однимъ лишь посвященнымъ. Достоинство ихъ зависитъ не столько отъ того, что они прямо изображаютъ, сколько отъ того, на что они отдаленно намекаютъ. Какъ бы странно, какъ бы уродливо ни было то явлен³е, которое Дантъ принимается описывать, онъ никогда не отступаетъ отъ описан³я его. Онъ передаетъ намъ образъ, цвѣтъ, звукъ, запахъ, вкусъ, сосчитываетъ числа, измѣряетъ величину. Его объяснен³я - то же, что пояснен³я путешественника. Непохож³я на подоб³е другихъ поэтовъ и въ особенности на Мильтоновы, они вводятся простымъ, дѣловымъ образомъ: не ради какой-нибудь красоты въ предметахъ послужившихъ имъ источникомъ, не ради какого-нибудь украшен³я, которое они могли бы придать поэмѣ, но просто для того, чтобы сдѣлать мысль автора въ такой же мѣрѣ ясною для читателя, въ какой она ясна для самого поэта. Развалины въ пропасти, ведущей изъ шестаго въ седьмой кругъ ада, были подобны обломкамъ скалы, обрушившейся въ Адижъ, на югъ отъ Тр³ента. Водопадъ Флегетона былъ подобенъ водопаду Аквакеты близъ монастыря св. Бенедикта. Мѣсто, гдѣ еретики были заключены въ пылающихъ гробницахъ, походило на обширное Арльское кладбище.

   Сравнимъ теперь съ точными подробностями Данта смутные намеки Мильтона. Мы приведемъ нѣсколько примѣровъ. Англ³йск³й поэтъ ни разу не подумалъ снать мѣрку съ Сатаны. Онъ даетъ вамъ только неопредѣленное понят³е о громадной массѣ. Въ одномъ мѣстѣ поэмы злой духъ лежигь, далеко растянувшись въ длину, захвативши подъ себя множество саженъ пространства и равняясь по величинѣ земнороднымъ врагамъ Юпитера, или морскому чудовищу, которое морякъ ошибкою принимаетъ за островъ. Готовясь къ бою со сторожевыми ангелами, онъ становится подобенъ Тенерифскому пику или горѣ Атласу; голова его касается неба. Сличите съ этими описан³ями стихи, которыми Дантъ описалъ исполинск³й призракъ Немврода:

  

   "Огроменъ, толстъ казался страшный ликъ,

         Какъ въ Римѣ шаръ съ гробницы Адр³ана,

         И соразмѣрно съ нимъ былъ ростъ великъ.

   Отъ скалъ, служившихъ запономъ для стана,

         На столько вверхъ вздымался призракъ сей,

         Что тщетно бъ три фриз³йца великана

   Достичь пытались до его кудрей." (*)

   (*) "Адъ", пѣснь XXXI, ст. 58-64. Переводъ Д. Мина.

  

   Еще примѣръ: сравните лазаретъ въ одиннадцатой книгѣ "Потеряннаго Рая" съ послѣднимъ отдѣлен³емъ Злыхъ Рвовъ у Данта. Мильтонъ уклоняется отъ отвратительныхъ подробностей и прибѣгаетъ къ неопредѣленнымъ, но торжественыымъ и страшнымъ изображен³ямъ Отчаян³я, которое спѣшитъ отъ одра къ одру помучить страдальцевъ своими услугами, и Смерти, которая потрясаетъ надъ ними копьемъ, но, вопреки мольбамъ, медлитъ поразить несчастныхъ. Что говоритъ Дантъ?

  

   "Когда бъ собрать съ сардинскихъ береговъ

         Всѣ немощи во дни жаровъ гнетущихъ,

         Иль изъ больницъ Вальдик³аны въ ровъ,-

   Такъ много здѣсь я видѣлъ воп³ющихъ,

         ...И смрадъ столь гнусный восходилъ отъ всѣхъ,

         Какой исходитъ лишь отъ тѣлъ гн³ющихъ." (*)

   "Адъ", пѣснь XXIX, ст. 46-51.

  

   Мы не возьмемъ на себя щекотливой обязанности рѣшать вопросъ о первенствѣ между двумя такими писателями. Каждый изъ нихъ въ своей сферѣ неподражаемъ, и каждый, можемъ мы прибавить, умышленно или случайно, избралъ себѣ предметъ, способствовавш³й его особенному таланту выказаться въ наивыгоднѣйшемъ свѣтѣ. "Божественная Комед³я" представляетъ собою повѣствован³е очевидца. Дантъ видѣлъ собственными глазами и слышалъ собственными ушами то, о чемъ разсказываетъ. Онъ самъ внималъ стонамъ мучимыхъ духовъ, воп³ющихъ о вторичной смерти, самъ читалъ темную надпись надъ вратами, ведущими туда, гдѣ нѣтъ мѣста надеждѣ, самъ пряталъ свое лицо отъ ужасовъ Горгоны и спасался отъ крючьевъ и кипящей смолы Курчавой Бороды и Драконьяго Жала. Его собственныя руки хватались за косматые бока Люцифера;. его собственныя ноги взбирались на Гору Покаян³я; его собственное чело было помазано ангеломъ-очистителемъ. Читатель съ недовѣр³емъ и отвращен³емъ отвергнулъ бы подобную сказку, еслибъ она не была запечатлѣна характеромъ самой строгой правдивости, трезвостью даже въ изображен³и ужасовъ, величайшею точностью и разнообраз³емъ въ описан³и подробностей. Въ этомъ отношен³и Мильтоновъ разсказъ отличается отъ разсказа Дантова какъ приключен³я Амадиса отличаются отъ приключен³й Гулливера. Авторъ "Амадиса", сдѣлалъ бы свою книгу смѣшною, еслибы ввелъ въ нее тѣ мелочныя частности, которыя придаютъ такую прелесть сочинен³ю Свифта: морск³я наблюден³я, тщательное обозначен³е именъ, оффиц³яльные документы, списанные отъ слова до слова, и всѣ ничтожные придворные сплетни и скандалы, изъ пустяковъ возникающ³е и ни къ чему не ведущ³е. Мы не возмущаемся, когда намъ говорятъ, что человѣкъ неизвѣстно когда живш³й видалъ мног³е очень странные виды, и легко можемъ увлечься иллюз³ей романа. Но когда Лемуилъ Гулливеръ, хирургъ, жительство имѣющ³й въ Ротергитѣ, разсказываетъ намъ о пигмеяхъ и великанахъ, о летающихъ островахъ и философствующихъ лошадахъ, тогда только так³я обстоятельныя подробности могутъ на минуту произвести иллюз³ю воображен³я.

   Изъ всѣхъ поэтовъ, вводившихъ въ свои произведен³я сверхъестественныя существа, Мильтонъ достигъ наибольшаго успѣха. Здѣсь Дантъ рѣшительно уступаетъ ему; а такъ какъ объ этомъ предметѣ было высказано много опрометчивыхъ и необдуманныхъ сужден³й, то мы намѣрены подольше на немъ остановиться. Самая роковая ошибка, какую поэтъ легко можетъ сдѣлать въ изображен³и чудеснаго, есть поползновен³е къ излишнему философствован³ю. Мильтонъ часто былъ порицаемъ за то, что приписывалъ духамъ множество такихъ отправлен³й, къ которымъ духи должны быть неспособны. Но эти обвинен³я, хотя и подтверждены громкими именами, проистекаютъ, смѣемъ сказать, изъ совершеннаго непониман³я поэтическаго искусства.

   Что такое духъ? Что такое наши собственныя души, частицы духа, наиболѣе намъ знакомыя? Мы наблюдаемъ извѣстныя явлен³я. Мы не можемъ объяснить ихъ вещественными причинами. Поэтому мы заключаемъ, что существуетъ нѣчто невещественное. Но объ этомъ нѣчто мы не