Максимович Михаил Александрович - Дни и месяцы украинского селянина

ии с 1812 года, я не раз видел, как там кумились в знаменитом Троицком саду и в Полковницком гаю; но не припомню, было ли там целованье сквозь березовые венки, и так называемое "крещение кукушки" (под видом травы "кукушкины слезы"), какие ведутся в Среднерусской стороне, где и Троицкая березка зовется кумою. В Северской стороне завивались венки и девчатами, преимущественно в Троицкий понедельник, и молодицами - во вторник; а в иных селах, вместо того, только носили по улицам срубленную березу с разными песнями. "Что город, то норов, что деревня, то обычай", говорит Русская пословица. Так и здесь, на Украине, например у нас, на Побережье, в Прохоровке и других селах, уже вывелись почти все Троицкие обычаи; в некоторых селах на Супое, независимо от игорного дуба (о котором сказано будет ниже), девчата после обеда наряжают как-нибудь особенно двух красивейших подружек своих, и вслед за ними идут по селу и на степь с песнями. В других местах Украины, по свидетельству Костомарова (см. его книгу: "Об историческом значении Русской народной поэзии". Харьков, 1842 года, стр. 53), девчата, выбрав одну из подруг, подвязывают ей руки вверх к палке, и под именем тополи ведут ее через слободу и поле, припеваючи:

  

   "Стояла тополя, крâй чистого поля:

   Стôй, топóленько, не розвивайсь,

   Буйному вѣтроньку не пôддавайсь"!

  

   Троицкие венки, в которые завивается береза, знаменуют собою обращение или переход весны в лето. Венок есть принадлежность лета: сперва этот Троицкий венок из березы, потом купальский венок из цветов, наконец жатвенный венок из жита или из озимой пшеницы. (Подобно тому и барвúнковый, либо рутяный венок, который плетется для невесты, перед брачным венцем церковным, завершает собою девичество ее, весну ее жизни). На Украине, как я сказал, почти позабыты Троицкие венки из березы, завиваемые девчатами и молодицами в Северской стороне Малороссии и на Руси Северной. В замен того Украинские парубки заботятся об устроении игорного дуба: так называется длинная жердь, с прикрепленным на верху колесом, которая вся убирается в траву и в цветы. Хозяйки, зная предстоящее опустошение огородов своих, стерегут их во всю седьмую неделю; но в том и молодечество, чтобы накрасть цветов там, где стерегут их; к тому же сами девчата помогают парубкам украшать кветками и стрôчками (лентами) приманчивое колесо, под которым в первые дни (а кое-где и во все дни) Зеленой недели будет их общее вечернее гульбище. Игорный дуб ставится в клечáльную субботу, (а кое-где вечером на Троицу) обыкновенно на выгоне, либо на уличной площади; вокруг него обкапывается небольшой ровчик; а в некоторых местах ставится вокруг и березовое клéчанье. В иных местах, например, в селе Рогозове (между Киевом и Переяславом), эта жердь с колесом называется сухим дубом; и к нему, убираемому в зелень и цветы, припевают:

  

   "Розвивайся, сухий дубе,

   Бо на тебе мороз буде!

   - Я морозу не боюся,

   Прийде весна - розôвьюся"!

  

   Этот сухой дуб, наряженный в зелень и цветы, среди березового клечанья, - (иногда веющий целым кругом разноцветных лент, вместо колеса), - не означает ли собою лета, возродившегося на последях весны?

   По народно-поэтической символике, дуб относительно березы, что сын относительно матери:

  

   "Ой, дуб до березы

   Гôльем похилився;

   Козак своêй матýсеньцѣ

   До нôг уклонився!".

  

   А сам по себе дуб - символ мужества и крепости, любимое подобие неженатого козака:

  

   "Чом дуб не зеленый?

   - Бо туча прибила;

   Козак не веселый?

   - Бо лихá година".

  

   Или в другой песне:

  

   "Да зеленый дуб, да зеленый дуб;

   Да без сонця завьяв;

   Да молодéнькому да козáченьку

   Да Бог доли не дав"...

  

   А девица-невеста в Украинских песнях нередко уподобляется дуброве:

  

   "Зеленая дубрôвонько,

   Чом не говориш, да все кýришся?

   Молодая девчинонько,

   Чого плачеш, да все журишся"?

  

   Так и на Девичь-вечере дружки поют невесте-сироте:

  

   "Зеленая да дубрôвонько,

   Да чого в тебе да пенькôв много,

   А парóсточка да ни óдного?

   Що нѣкому зашумѣти,

   Дубрôвонькы звеселити?

   Молодая да Марýсенько,

   Чого в тебе да батькôв много,

   А рôдного да ни óдного,

   И порáдонькы ни од óдного"?

  

   Дуб в языческой Славянщине, как известно, был деревом, у которого совершались жертвоприношения богам; особенно же посвящался он верховному богу, Перуну, как и у Римлян Юпитеру. Прямым указанием на это, кроме свидетельств о Славянщине Западной, может служить урочище перунов дуб в Червоной Руси, упоминаемое в грамоте 1302 года ("И от Перунова дуба до белых берегов, а от белых берегов до Кольменских потоков"). Под самым Киевом был добрый дуб, имя которого оставалось на урочище, помянутом в Киевской летописи под 1169 годом. Моленье у дуба продолжалось кое-где на Руси и в христианские времена, может быть, уже с мыслию о дубе Мамврийском. Оно было даже в прошлом столетии, как видно из первой части Духовного Регламента, где сказано: "тако ж на ином месте попы с народом молебствуют пред дубом, и ветви оного дуба поп народу раздает на благословение".

   Но здесь нам ближе к делу припомнить древнее сказанье Константина Багрянородного о том великом дубе на Днепровском (Георгиевском) острову, у которого некогда наша Киевская Русь, переправясь через Днепровские пороги, приносила в жертву богам живых птиц, хлебы, мясо и прочее, сделав круг стрелами; а потом метала жеребьи и гадала - резать ли тех птиц, или выпускать на волю? Напоминанием этого Днепровского дуба остался на Украина игорный дуб, на зеленых святках, и гульбицы в устроенном около него кругу. Так все первоначальные обряды и обычаи, теряя свой прежний смысл, обращались в простую игру жизни, не имеющую теперь в народе никакого уже смысла, кроме увеселительного, и то нередко запретного.

   Игорный сухий дуб не относился ли прежде собственно к Троицкому четверку, который на Украине зовется Сухим четверком, и в который полагается Русальчин Великдень? Говорят в народе, что этот четверк такой день, в который не должно ни дерева рубить, ни травы косить, ни зелья рвать, ни даже грядок полоть, дабы не поворошить и корня огородной зелени; ибо каждая трава и дерево, тронутые в этот день, усыхают. Говорят также, что и Русалки, в этот свой Великдень, просушиваются. Вследствие такого стародавнего понятия о Сухом четверке, ведется на Украине обычай этого дня - выкидать из комор и скрынь все платье и белье на воздух для просухи.

   Приурочивая игорный Сухий дуб к Сухому четверку, и вспоминая об огне, горевшем некогда перед Перуном, и об том Западнославянском обряде, поныне оставшемся у Хорутанских девчáт, что они в Троицкий четверк, равно как и в чистый, разводят на поле или в дуброве огонь, величаемый в их припевах святым огнем, я полагаю, что от обрядных игр Сухого четверка осталась на Украине девическая игра, называемая Горю-дубом или Горю-пнем, - в роде Великороссийских горелок.

   Девушка, ставшая гореть, говорит: "Горю, горю-дуб"! (или: "Горю, горю-пень"!). Одна из двух, против нее ставших, спрашивает: "Чого ж ты горишь"? - "Краснои панны"! - "Якои"? - "Тебе молодои"! - Тогда говорит красная панна: "Печу, печу лáстôвку"! - А горящая спрашивает: "Чи спечеш"? - "Спечу"! - "Втечешь"? - "Втечу"! - и те две бегут, а горевшая ловит.

   В этой игре горение дуба могло быть обрядным огнем в честь наступающего лета, а печение ласточки, этой доброй вестницы весны, потопляемой народным поверьем в глубинах водных на целые полгода, могло быть обрядным знаком прощанья с весною. Принадлежность ласточки к весне выражается многими относящимися к ней подробностями, даже тою, что кто выдирает ласточьи гнезда и яйца, на лице тому нападут веснушки.

   Между тем в украинских Веснянках встречаем совсем другое гашение дубравного огня - водою:

  

   "Горѣла дуброва, горѣла,

   Я ж молода гасила,

   Кубочком воду носила:

   Скôлько в кубочку водицы,

   Стôлько в дѣвочках правдицы". и т. д.

  

   Это гашение дубравного огня водою не было ли обрядным знакомь наступления весны, знаменующей себя растворением и потом разливом водным?.. Тут мне припоминается народная сказка, еще в юности слышанная мною в Северской стороне, как вода, в споре с огнем, заливала его собою, и как огонь укрылся от воды в кремне, из которого потом и стали его кресать люди.

   Из Московского Стоглава видно, что и на Руси еще в 16-м веке было паление огня в Чистый Четверк ("а в Великий четверток порану солому палят и кличют мертвых"). Вероятно, оно было и на Украине, но уже давно прекратилось и заменилось священным огнем страстных свечей, который Украинцы так бережно несут в ночи из церкви до своей госпóды (дома), чтобы напалить им крест на свóлоке. Есть Веснянка, начинающаяся так:

  

   "На бѣлôй недѣлѣ

   Пожари горѣли;

   Погорѣли щири боры

   З вишенькáми".

  

   На Белой неделе, т. е. на Страстной; тут есть намек. Впрочем, я не скажу, чтобы это относилось именно к обрядному дубравному огню Четверковому, которым и на Украине, конечно, заведывали некогда девчата. Весьма может быть, что в Веснянке речь о тех пожарах, какие иногда бывают весною от нарочного выжигания в лесах старого листу и сушняку, иногда же от покидаемых пастухами и проезжим людом огнищ, на которых потом растут очень вкусные грибы, называемые пожарками. С таким пожаром сравнивается в Веснянках неверный пáрубок.

  

   "Ты не пожар, ты не пожар,

   А я не былина -

   Не зводь мене из рóзума,

   Бо я сиротина".

  

   Зеленая неделя на Украине зовется еще Русальною, по народному поверью, что в ночь против Духова дня Русалки выходят на сушу из своих рек, озер и криниц, и в продолжение всей этой недели гуляют по лесам и полям. Название Русальной недели в нашей Киевской Руси ведется издревле, и в 17 м веке оно было здесь общеупотребительным, как это можно видеть из трех мест Киевской летописи (под 1174, 1177, 1195 годами).

   Сообразно с понятием Украинского народа о Русалках, которое старался я узнать из многоразличных рассказов, надобно различать три вида и поколенья Русалок.

   Во первых - первобытные, коренные, Русалки, представляемые и виде взрослых бледнолицых девчат, с русыми длинными, распущенными волосами. Родина их - главное местопребывание - Днепр; отсюда они расходятся по другим рекам, озерам и самородным криницам, и там приумножают свой род из рода людского - умершими без крещенья детьми, и утопленницами. Девчата, кинувшиеся в воду с какого-либо горя, подхватывались Русалками и обращались в них, и только тем отличаются, что у них зеленые волосы. Что касается до умерших без крещенья детей, то русалки любят красть их из земли и уносить их в свои воды; они крадут их даже из-под порога, где полагается самое надежное им убежище от всякой нечеловеческой силы, как по собственному свойству порога, так и по действию переступания, которое и новорожденных животных предохраняет от нечистой силы. До семи лет, говорят, есть надежда спасти душу детей, украденных Русалками, - особливо ежегодными панихидами в первый понедельник Петровки. Но если в семь лет они не будут искуплены молитвами, тогда уже навсегда остаются в Русалках. Эта порода Русалок представляется в виде девочек семилеток, с русыми кудрявыми волосами, в белой. сорочке, без пояса. В разных местах южной Руси они зовутся Мавками (т. е. навками, мертвушками); но здесь, на Украине, это названье неизвестно. Рожденные на земле Русалочки, выходя из воды на всю Зеленую неделю, радостно бегают по полям, особенно по житам, трепля в ладони и приговаривая:

  

   "Ух ух, соломяный дух!

   Мене мати породила,

   Нехрещену положила"!

  

   А те из них, которые своими невенчанными матерями были потоплены в воде, те любят более сидеть и колыхаться на березах, приговаривая:

  

   "Новыи бильця,

   Нове барыльце:

   Мене мати не колыхала,

   Да в воду пускала"!

  

   Те же приговорки у Русалочек, когда они купаются, или когда они щекочут дó смерти попавшихся им девчат и молодиц, которых они вообще не любят, не смотря, что те для них так усердно ломят и кладут на окнах горячий хлеб, дабы они попитались его паром; что те для них (в Северской стороне) вешают на деревьях и намêтки и полотенца на сорочки, и пряжу; девчата вешают им на березах еще и венки. Лоскот (т. е. щекотка) есть единственный способ, которым все Русалки, большие и малые, наносят смерть человеку; и для того они пристают к людям под разными предлогами;

  

   "Ой бежить, бежить мила дѣвчинка,

   А за нею да Русалочка.

   Ты послухай мене, красна панночко!

   Загадаю тебѣ три загадочкы;

   Як угадаеш, до батька пущу;

   Коли ж не вгадаеш, до себе вôзьму".

   "Ой, що росте без кореня,

   А що бѣжить без повода,

   А що цвѣте да без цвѣту?

   Камêнь росте без кореня,

   Вода бѣжить без повода,

   Пáпороть цвѣте без цвѣту!

   Дѣвчинка загадочкы не вгадала,

   Русалочка дѣвчинку залоскотала".

  

   В моем издании "Малороссийских песен" 1827 г. (стр. 219) замечено, что эта Русалкина загадка о камне напоминает Линнеевский признак минералов "lapides crescunt", а цветение пáпорти без цвѣту напоминает принадлежность папоротников к растениям Тайноцветным (или Тайнобрачным, cryptogamae). Маркевич, в своих "Украинских Мелодиях", 1831 г. (стр. 246), говорит, что эту песню "поют хором; одна девушка играет роль панночки, другие роль Русалок".

   На Украинских степях девчата уже с первого дня Зеленой недели выходят из своего села или хутора не иначе, как имея при себе траву полынь, на тот случай, что может выбежать Русалка из-за степной могилы, или из озерной долины, и станет спрашивать: "а що мати варила"? и тогда надо отвечать: "борщ да полынь"! и надо при этом показать ей полынь. Подобно тому, если итти купаться на Зеленых святках (разумеется, только не в Сухий четверк), то надо сперва бросить в воду нелюбимую Русалками траву, говоря: "от вам полынь"! и будет из воды сказано: "сама ты изгынь"! и можно тогда купаться безбоязненно.

   А если кинуть мяту, говоря: "от вам мята"! тогда будет в ответ: "ты ж наша мати"! или: "тут тобѣ и хата"! а если сказать: "от вам петрушка"! и бросить ее в воду, тогда Русалки вскликнут: "ты ж наша душка"! и начнут щекотать. Русалки более всякого зелья любят петрушку; и по этой примете, я полагаю, что известная игра в дрôбушки есть представление Русалок, которые вообще очень любят плясать и кружиться; и для того, в продолжение всей Петровки, выходят они из воды на берег по ночам, и особенно при свете месяца. Игра в дрôбушки или в дрóба состоит в том, что две девушки, став друг к другу лицом, схватываются протянутыми вперед руками, и, соступясь ногами близко, вертятся скоро, приговаривая нараспев:

  

   "Дрôб, дрôб, соли дрôб;

   На камени бочка.

   Петрова дочка

   Не рабôтничка.

   Выгнала бычка

   За ворôтечка.

   Пасись, пасись, бычку,

   Поки спряду мычку!

   Бычок не пасеться,

   Мычка не прядеться.

   Став бычок пáстись,

   Стала мычка прястись".

  

   Потом они вертятся скоро в другую сторону, чтобы развертеться, приговаривая:

  

   "Дробу, дробу, дробушечкы;

   Наѣвшися петрушечкы;

   Гиля, гиля до воды,

   Наѣвшися лободы"!

  

   Говорят, что Русалки иногда успевают заманить к себе на берег овчаря с сопелкою и заставляют его играть себе всю ночь; и там, где он притоптывал им ногою в лад, остается ямка в земле и даже на камне, если он сидит на нем, играючи на сопелке; а там на земле, где плясали и кружились Русалки, еще лучше трава зеленеет. За Десною известна Троицкая пѣсенька, сложения Украинского (как это очевидно по выговору глагола лезли, рифмованного с глаголом грызли):

  

   "Русалочкы, земляночкы,

   На дуб лезли, коры грызли,

   Звалилися, забилися".

  

   Ясно, что здесь идет речь о Русалочках мавках, рожденных на земле на сухом дубе, который весьма мог и к ним относиться.

   В Украинских сказках (19) не редко бывают действующими лицами наши Нимфы, как называли Русалок многие наши писатели, справедливо применяя к ним древнее сказание Прокопия о почитании Славянами Нимф. Между сказанными Русалками являются и крылатые девы, большие и крохотные; но об этих и о других мифических девах - речь впереди.

   А здесь я приведу некоторые подробности из Украинской сказки о Котúгорошке. Бездетная жонка шла по воду; увидела, что по дороге котится горошина, поймала ее и съела; от горошины родился у нее сын, прозванный Котигорошком. При помощи своего вещего вороного коня, этот герой совершил разные чудные похождения, из которых особенно замечательно то, что он, поставив на морском берегу всякого крáму (мелкого товару), в том числе и зеленые черевички, выманил ими из моря Морскую Пани несказанной красоты; а при посредстве зеленого вина, там же поставленного, которым упилась Морская Пани, Котигорошко успел поймать ее, и привез к себе в дом. В угоду ей, он должен был сперва достать со дна моря стоявшую там на камени скрыню ее, полную жемчугов и кораллов (а помогал ему в этом морской рак, но не тот, что велик, как хата, а "раченя, такé малé, як стоноженя"); потом он должен был пригнать из-за моря двенадцать кобылиц и жеребца, принадлежавших Морской Пани. Наконец он должен был итти за три-девять земель, туда, где солнце ночует, и узнать: от чего оно прежде всходило червоно, а теперь стало всходить бело? И когда Котигорошко пришел до господы (дома), где солнце ночует, и где все было из чистого золота, то застал там одну Солнцеву-мати; и когда пересказал он ей, зачем пришел и что видел в дороге, тогда Солнцева-мати ему сказала: "Подлезь же ты под Золотое корыто, и слушай"! И когда Солнце-Царь, обойдя все небо, вернулся на ночь до своей господы, тогда Солнцева-мати, говоря с ним обо всем, спросила наконец: "от чего ты, сыне мой, всходил прежде червоно, а теперь стал всходить бело?" - "От того, мати моя, что прежде, при восходе моем, встречал я в море прекрасную Морскую-Пани, и увидав ее - почервонию; а теперь уже не вижу ее в море, и от того я всхожу теперь бело".

   Все содержание этой сказки пересказано и переделано в нескольких других, например в сказке о Трёмсыне, рожденном от щучьего пера, как он, при помощи своего коня, рожденного от луски той же щуки, съеденной царскою кобылицею, достал, в угоду своему Белозерскому царю, прекрасную Настасию, которая, плавая на лодье по морю, плескала водою на влюбленное в нее Солнце, и прочая, Но в помянутой сказке о Котигорошке все ее содержание уцелело гораздо ближе к первоначальной своей чистоте.

   В этой сказке сохранилась из Южнорусской мифологии Солнцева-мати, в полному смысле "Золотая Пани": это наша Латона, которая у Чеха Вацерада, современного Нестору, переводится именем Славянской богини Летницы. Сохранился и "Солнце-Царь" (так именно он назван в сказке), который у Киевской Руси был обожаем под именем Дажьбога, как это с 1843 года стало известно всем из печатного издания Киевской летописи. По сказке, Солнце-Царь был влюблен в Морскую-Пани, и краснел при встрече с нею. Эта Морская пани была несказанной красоты, и вышла на землю из моря, подобно вышедшей из океана Индийской богине красоты и любви, Лакшми, супруге бога Вишну, подобно Греческой Афродите, или супруге бога Ифеста, (соответственного Египетскому Фтасу), имя которого Киевский летописец пояснил Русским именем бога Сварога (20), и следственно, Сварог был наш Ифест или Вулкан, бог огня. У Вацерада (в Mater verborum) Афродита переводится именем Славянской богини Прии; Цитера или Венера, - именем Славянской богини Лады, которой имя знакомо было и на Руси. Да и поныне звучит в народных припевах. И мне кажется несомненно, что Лада и Морская-Пани одно лице; что праздник Лады, начинавшейся в исходе мая, некогда и на Украине приходился на Русальной неделе, когда и наши Нимфы-Русалки выходят из своих вод на сушу. По сказке, Морская Пани вышла из моря на землю, соблазнясь зелеными черевичками (башмачками): эта обувь может значить вообще травную майскую зелень: но еще ближе к сказке можно призвать здесь именно ту красивую траву, из семейства Любковых (orchideae), которая по Украински зовется Черевичками, да и по Латински у ботаников издавна зовется Calceolus, а Линней придал ей родовое имя, по имени Киприды - Cypripedium (21). Эта трава растет по низменным луговым местам, и цветет в мае. Что касается до самого героя сказки, Котигорошка, то он, конечно, принадлежит также к числу лиц Южнорусской мифологии.

   Войдя в круг народных Русских песен, обычаев, поверьев, сказок, мы с тем вместе уже вошли неизбежно в круг мифологии; ибо во всем том еще пестреет ярко и отзывается звонко предковская, языческая старина Русской земли, поныне неразгаданная, но изучаемая и наблюдаемая уже с должным вниманием и соображением.

   Г. Сахаров, начав свои многополезные "сказания Русского народа" Славянорусской Мифологией, уверяет потом, что "никогда не бывало божества Лады у язычников Славянорусских"; - "подивился, - говорит, - странности наших мифографов, умевших Ярила причислить к Славянорусским божествам", - и наконец он упрекает наших мифографов и археографов в том, что они, "под видом ученых исследований, прибегают к небывалым открытиям и наводят на наших предков позорную тень многобожия"! (См. сказ. Р. Н. кн. VII).

   Но эта тень лежит на всех племенах Индоевропейскою колена, в том числе и на нашем Славянском. А что у наших Славянорусских предков было многобожие, в том, казалось бы, и самому сомнительному археографу нельзя усомниться, когда и наш первоначальник в сказаньях о Русском народе, преподобный Нестор, поветствует о Киевских кумирах: Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Сима-Рыгла, Мокоша; когда и другой наш древний Христолюбец говорит о наших предках: "иже суть крест³ане верующе в Перуна, и Хорса, и в Сима, и в Рыгла, и в Вилы, их же числом тридесять сестрениць, глаголют окаянн³и невегласы; то все мнять богы и богынями; и тако покладают им требы, и короваи им ломять, и куры им режуть; и огневи молятся, зовут его Сварожищем". Делом Христолюбцев было разгонять эту "тень многобожия", а что она так долго лежала на наших предках, как и на прочих, родственных им, племенах, в том нечего винить мифографов и археографов: их дело собирать отовсюду следы и останки прежнего языческого многобожия наших предков в одну Славянорусскую мифологию, как Геология, собирая рассеянные по всей земле останки допотопных животных и растений, воссоздает по ним, для своего знания, два органические царства, некогда жившие на земле. У всех племен Индоевропейского колена лежит в основе один общий запас верований и слов, который потом, у каждого племени развившись по своему, и устроился особенно у каждого. Нашей Русской Мифологии и Русской филологии всего ближе обращаться к нашей родной Славянщине, Южной и Западной, как там веровали и говорили; да без этого сравнительного изучения не могут они и состояться основательными науками; а для большей полноты и твердости своей, нельзя же им не справляться с верованиями и речами других Индоевропейских племен, и не поверять себя ими.

   Вот, например, хоть бы и о Великороссийском Яриле, по поводу которого г. Сахаров хотел удивить Европу странностью наших мифографов, что они умели причислить Ярила к Славянорусским божествам!... В Воронеже, где празднество Ярила принимало в прошлом столетии наибольший размер, преосвященный Тихон, прекративший там это празднество, говорил об нем: "из обстоятельств оного видно, что древний некий был идол, прозываемый именем Ярило, который в сих сторонах за бога почитаем был, пока еще не было христианского благочестия". Согласно с этим мнением Воронежского иерарха, последующие мифографы зачислили Ярила в число языческих Русских божеств, и поступили совершенно справедливо. Ярило, в собственном и первоначальном его значении, есть бог весны, Весняк, как это видно уже по имени его, происшедшему от Славянского слова яро или ярь - весна (и по Гречески ???), от которого и название хлеба весною сеемого яриною или ярью. Ярило тоже, что в Западной Славянщине Яр, Яробуд, Яровит в их первоначальном значении; тоже, что Индийский Гарис - одно из имен бога Вишну, означающее, между прочим, зеленого. Жрец Полабского Яровита говорит от его имени: "я покрываю травою поля и листьями леса". Но если он был там же и Марсом, и дан был его кумиру золотой щит, при ударе в который жрецом попадали на земь новокрещенные поклонники этого бога, то это надо отнести уже к его позднейшей истории в Славянщине Полабской. Там значение Марса придавали многим богам - и Святовиту, и Сварожицу, и даже Радигосту (который у Вацерада сравнен с Меркурием и назван внуком Кирта). На Руси этого не было с Ярилом; а потому напрасно и сравнивать его с Аресом (22), тем более, что Греческий Арес тоже что Египетский Горос, старший (усыновленный Озирису), что Индийский Гарас или Гара - имя Сивы в значении бога войны; а с ними однозначителен, как мне кажется, наш Киевский Хорс, названный в Игоревой песни великим Хорсом. Праздник Ярила в Воронеже кончался в первый понедельник Петровки (после всесвятского заговенья), в котором, в то же время, хоронят соломенную куклу Ярила, за которою жонки голосят с разными причитаньями. Но в Муроме к первый понедельник Петровки, девицы и парни топят соломенную куклу, называемую Костромою. А в Сибирской и Пензенской губерниях эта игра разыгрывается одними девицами: Кострому представляет девушка; прочие подружки кланяются ей, потом кладут ее, как бы неживую, на доску, несут к реке или пруду, и опускают на воду, и все вместе с нею купаются. Не смотря на разность обрядов и имен, ясно видно, что Кострома должен быть тоже, что и Ярило. А что празднество Всесвятского понедельника у Московской Руси велось издревле, о том заметка сохранилась в Стоглаве, где сказано: "в первый понедельник Петрова поста в рощи ходят и в Наливки, бесовск³я потехи деяти".

   На Украине первый понедельник Петровки называется розыграми, и празднуется преимущественно жонками. Встарину, они в этот день хоронили соломенную куклу мужеского пола, называемую Кострубоньком, голосили над нею разные причитанья (23), и пели следующую песню, перемежая заунывный напев с веселым:

  

   "Помéр, помер Кострубонько,

   Сивый, милый голубонько:

   Зосталася хатка,

   Ищé й сеножатка,

   И ставóк и млинóк,

   И вишнéвенький садок.

   Що у ставок купатися,

   А у млинов проспатися,

   А у садок погуляти.

   Кострубонька поминати"!

  

   В нынешнее время, покинув и позабыв этот третий обычай свой, Украинские жонки на рóзыгры собираются в веселые беседы - замачивать дойницы, к предстоящему сбору молока в продолжение Петровки. Замачиванье производится таким порядком, что, поставив на земле новую дойницу, жонки усаживаются вокруг нее, и потом начинается круговая чарка, за которою высказываются и выпеваются разные хозяйственный благожелания:

  

   "Щоб дойниця не текла,

   А хозяйка весела була!

   Щоб хозяйка не засыпала,

   Да до коровы рано вставала!

   Щоб корова стояла,

   Да по багату молока давала"! и т. п.

  

   Между тем Кострубонько, которого жонки провожали некогда с жалостью, в заключение весны, был в ходу и у девчат Южнорусских в начале весны. На Украине девчата водили особенный танок, в котором одна, в средине круга, представляла умершего Кострубонька, при чем ее подружки пели несколько раз, ходя вокруг нее:

  

   "Помéр, помер наш Кострубонько;

   Помер, помер наш голубонько!

   Кобыло ж наша белобокая,

   Не впади з мóста,

   Не вмочи хвóста"!

  

   Наконец, девушка, представляющая Кострубонька, вскакивает, а подружки ее поют весело и громко:

  

   "Ожив, ожив наш Кострубонько,

   Ожив, ожив наш голубонько"! и т. п.

  

   Так разыгрывался этот весенний танок лет за двадцать под Переяславом, над речкою Каранью (на которой, в Староселье, проходило мое первоначальное детство). Но в Червоной Руси Кострубонько играется иначе: девушка в средине круга тужит по нем, как бы в ожидании его, и спрашивает о нем у подружек, которые все отвечают ей, что Кострубонько лежит в недуге, - и она при этом беручись за голову, поет плачевно:

  

   "Що ж я бѣдна учинила.

   Кострубонька не любила"!..

  

   Наконец ей говорят, что Кострубонько уже помер. (См. Жеготы Паули Pieśni ludu Ruskiego w Galicyi. 1839, т. II. 22).

   Очевидно, что Южнорусский Кострубонько, оживающий в начале весны и погребаемый в заключение ее, есть сама весна, олицетворенная в мужеском виде. Это одно лице с Великороссийским Костромою и с Ярилом, в котором мы уже признали языческого бога весны.

   В Украинском просторечии бранчивое слово кóструб означает нечесу, кудлая; это дает нам мысль, что Украинский мифический Весняк был представляем с головою всклокоченною. Так имена языческих божеств, переходя в нарицательные имена, удерживали нечто от их свойств или принадлежностей. Имя громовержца Перуна стало значить молнию или громовую стрелу; имя богини любви Лады у Словаков обратилось в название распутной женщины; имя Западнославянской Дюнди которое так торжественно звучит в хоровой песне Словацких девчат:

   "Гойя, Дюндя, гойя"!

   на Украине обратилось в нарицательное имя, которое без сорома возглашается только в свадебной песне жонками, когда они, подобно Вакханкам, скачут и рукоплещут у дверей брачной коморы.

   Наконец упомяну о следующем обряде, который на розыгры ведется в Новгород-северской стороне, над Десною. Молодежь собирается в этот день гурьбою в лес. Срубив несколько березовых ветвей, увивает их цветами, потом несет с песнями по селу и вокруг села, к наконец бросает их в реку. Эти проводы весны, в виде потопленной березы, называются там проводами Дремы. В этом названье тот смысл, что с следующим днем начинаются уже рабочие дни Петровки, в которые надо быть неусыпными, и о которых поют на Украине:

  

   "Мала нóчка-Петрóвочка,

   Не выспалась наша, дѣвочка".

  

   Изо всего, что сказано о Русальной или Зеленой наделе, можно видеть, что она во времена языческие была у нас одним из самых главных праздников в году, праздником перехода весны в лето, который сопровождался обрядными играми в честь многих божеств. Потому-то Русальные игры или Русальи у христианских писателей наших обратились в нарицательное имя всех вообще народных шумных игрищ. Так и в Московском Стоглаве называются заодно и Русальями и Эллинскими бесованиями народные игрища Купальские, Рождественские и Крещенские. Русальные игры Зеленой недели оканчиваются первым понедельником Петровки. Тогда, в так называемые розыгры, совершались последние проводы весны, погребением либо потоплением ее, в виде Кострубонька, или под видом ее представительницы, березы. Розыгры - конец весны. На этом дне окончим и мы Весну наших "Дней и Месяцев".

  

   1856 г. 7 августа.

   Михайлова-гора.

  

   1. Русская Беседа 1856 г. No 1, смесь, стр. 61-83 и No 3, стр. 73-108.

   2. Собрание сочинений М.А.Максимовича, том. II, Киев, 1877г.

   3. В поучении Владимира Мономаха сказано: "птицы небесные из ирья идуть..., да наполнятся леси и поля; все же то дал бог на угодье человеком, на снедь, на веселье".

   4. См. его описание Украины, переведенное Устряловым, 1832 года, стр. 79.

   5. См. Коларовы "Narodnié Zpiewanky". 1834. Т. I. стр. 24 и 431.

   6. См. моего издания Малороссийские песни, 1827 года, стр, 159.

   7. Этот припев повторяется за каждым стихом, как повторяются припевы и в других песнях.

   8. См. у Сахарова "Песни Русского народа" 1838. Ч. II, стр. 296. ("Часто случается, что хороводник, лишенный от трясения волос, начинает драку").

   9. Величко в своей летописи (см. Т. I, стр. 68), описывая знаменитую Корсунскую победу 16 го мая 1648 года, говорит: "скоро теди поляки з своих висунулися окопов, зараз Хмельницкий з Ордою начал около них (як приказуют) веремея крутити".....

   10. Во многих местах Украйны, кроме проводных мóгилок, прицерковные сестрички устрояют панихиду и поминальный обряд еще в понедельник Мироносный.

   11. См. портрет его в 3 книге Киевлянина, 1850, на стр. 151, взятый из современной книги: "Вѣрши на жалосный погреб зацного рыцера Петра Конашевича Сагайдачного" 1622.

   12. Так назван воинственный князь Святослав Игоревич, в Волынской летописи, под 1254 годом: "не бе бо в земле Русцей первее, иже бе воевал землю Чешьску - ни Святослав хоробрый, ни Володимер святый".

   13. Так в древнем Прологе 16-го века (см. Киевлянин кн. III, стр. 67), где именно сказано, что Георгиевскую церковь святил митрополит Иларион, как показано было и в Патерике С. Коссова, И так это было между 1151-54: годами, а не 1045 года, как значится в позднейших каталогах Киевских.

   14. Horrea Apollinea: так называл Киевобратские школы Сильвестр Коссов, в книжке своей Exegesis, 1635.

   15. См. Колара.

   16. Коропова луска составляет на Украине любимый узор для тканья скатертей; а также и для густых поясов, таких красных, "як жар потухае".... А для женских плахт самый лучший узор встарину был - воловы очи. Воловыми очама здесь, на Супое, зовется и дикорастущая порода, астры (aster amellus).

   17. Не будет ли это мифический род, поминаемый вместе с Роженицами.

   18. Украинская пословица "до Святого Духа не кидай кожуха" согласуется с тем же понятием, что до этого дня продолжается еще весна, и поводом к пословице мог быть безвременный мороз, какой замечен и в так названной, "Черниговской летописи". В ней записано, что 1619 года "снег на Вознесенье Господне выпал, с морозом, же в полю, от великости снегу и зимна, овечки померзли".

   19. Например, в сказке про старика Лукомира; и в сказке о трех побратимах, Вырвидубе, Вернигоре и Пашке Медвежом Ушке, зачатом от медведя. В этой второй сказке говорится об одной из первобытных коренных Русалок, находящейся на том особенном свете, на котором тоже, как и у нас, и солнце светит, и дождь идет, и трава зеленеет, и растет верба густыми тернами, но с которого только птица грип перелетает к нам через широкое море; дедок Корха лазил оттуда кратчайшим путем, через нору сквозь землю! А этот дед "сам з кóрха, семи сажень борода, с семи коз калита, костуром подпираеться, чмелéвым пером подкидаеться". На том-то свете Русалка стерегла свой заповедный степок; и за то, что дед с бабою, на том свете жившие, попасли на том степку своих овечек, Русалка вынула их очи, и носила их у себя в платочку за поясом!

   20. Хотя в Киевской летописи Дажьбог назван сыном Свароговым, но это потому собственно, что наш летописец именами Южнорусских богов перевел с Греческого языка Египетское сказание об Озирисе и Фтасе; у Русских язычников могло и не быть этого родственного отношения между богом-солнцем и богом огня; могло быть отношение другое, как например в мифологии Греков и Римлян. По той же причине и все сказанное в летописи о двух богах Египетских, не следует присвоять непременно и нашим Дажьбогу и Сварогу. Мифология Греков во многом ближе к нам, чем Египетская. Греки, собиравшие у всех, доступных им народов, мифы в свою богатую мифологию, конечно, заимствовали некоторые из них и у племени Славянского; и мы, прибегая к Греческой мифологии для пояснения обломков нашей Мифологии, берем оттуда иногда, может быть, наши же мифы, но уже как Греческие.

   21. "Cypripedium, quasi calceum Veneris, diximus a fleoris figura et veribus". См. Linnaei flora Lapponica, 1737., p. 248.

   22. Снегирев, в своем ученом труде "Русские простонародные праздники", вып. IV. 1839, стр. 55, признал великороссийского Ярила "за божество мужества и вожделения", применяя к нему Греческих Ареса и Эрота.

   23. Г. Терещенко, в своем "Быте Русского народа", 1848. Т. V, стр. 101, описал подобный обряд, виденный им в Малороссии, во время его юности; но он не упоминает ни о песне, ни о названье куклы Кострубоньком.