Пименова Эмилия Кирилловна - Эро де Сешель - творец французской конституции 1793 г.

следовать действия городской думы и розыскивать виновных в заговорах против народного представительства. Собственно жирондисты имели в виду разоблачить таким путем кампанию, которая велась против них в народе, но как раз это и погубило их. В комиссию попали исключительно только враги якобинцев и коммуны и поэтому неудивительно, что она возбудила против себя сильнейшее негодование среди сторонников обоих. Отмена комиссии сделалась злобой дня, и в Конвент стали являться депутации от парижского отделения с требованиями ее низложения. Одной из таких депутаций, Эро де Сешель отвечал:

   - Сила разума и сила народа представляют одно и то же! Вы требуете от нас суда и
справедливости и будьте уверены, что народные представители не откажут вам в этом.

   Комиссия двенадцати восстановила против себя тем, что арестовала несколько человек из самых решительных революционеров, обвиняя их в агитации и заговоре против членов Конвента. Между прочим, был арестован Эбер, редактор революционной газеты "Отец Дюшен". Это было последней каплей. Коммуна, Якобинский клуб и революционные комитеты Парижа вошли между собой в соглашение и стали требовать исключения из Конвента 34-х жирондистов и отдачи под суд двенадцати членов комиссии. Депутации с этими требованиями являлись в Конвент одна за другой. Первой из них отвечал Изнар, занимавший тогда председательское кресло. Он сказал им, что "Франция не потерпит нарушения прав национальных представителей" и от имени всей Франции об'явил, что "скорее будет уничтожен Париж!"

   - Да! - воскликнул он. - Вся Франция отомстит за такое покушение, и тогда будут искать, на котором берегу Сены находился Париж!

   Конечно, такие неосторожные слова вызвали страшный шум в Собрании и взрыв негодования левой.

   - А я объявляю вам, - вскричал Дантон, - что мы не можем долее терпеть подобную наглость! Мы будем вам сопротивляться до последней крайности! Нет и не может быть примирения между "Горой" и трусами, желавшими спасти деспота!

   В последних словах заключался уже намек на нерешительное поведение жирондистов во время суда над королем. Само собой разумеется, что это вызвало сильнейшее волнение в Собрании. Изнар должен был уступить председательское место Эро де Сешелю, и одно это уже знаменовало победу якобинцев. Жирондисты приуныли, и некоторые из членов этой партии удалились из Собрания. Депутации прибывали, но им уже отвечал другой председатель.

   Волнение несколько улеглось, когда комиссия двенадцати была отменена, но жирондисты, оправившись от своей растерянности накануне, явились на другой день в собрание и добились ее восстановления. Это вызвало уже настоящее восстание парижских секций, заставивших Конвент уничтожить комиссию двенадцати. Заседание, в котором это произошло, открылось уже при звуках набата, призывавшего парижское население к восстанию, и хотя оно, - по словам одного депутата, - было только "нравственным", но Анрио, начальник вооруженных сил парижских секций, распорядился выстрелить из пушки в знак тревоги, и народные массы двинулись к Конвенту, который был тотчас же окружен ими.

   При таких условиях началось обсуждение вопроса об освобождении из под ареста Эбера и других, арестованных комиссией, а также вопрос об отмене самой комиссии, который и был поставлен на голосование. Жирондисты, на которых со всех сторон сыпались обвинения и упреки и против которых Робеспьер сказал громовую речь, слабо защищали свое детище - комиссию, и вопрос об ее отмене был решен в утвердительном смысле. Эбер был освобожден, и народ, окружавший Конвент, приветствовал его криками радости. Ему надели на голову венок и отнесли на руках в клуб кордельеров.

   Однако, эта победа не удовлетворила врагов жирондистов. Всю ночь звонили в набат, и народ собирался. Утром 2 июня Конвент снова был окружен народными толпами, во главе которых находился Анрио. Большая часть депутатов, подвергшихся нападкам накануне, однако, сочли благоразумнее не являться в этот день в Собрание. Но другие, более смелые, решили выдержать бурю до конца.

   Эро де Сешель, председательствовавший в Конвенте, вышел вместе с другими членами на площадь и обратился к Анрио:

  - Чего хочет народ? Ведь Конвент заботится только об его счастьи - сказал он.

  - Эро, - возразил Анрио, - народ собрался здесь не для того, чтобы слушать красивые фразы. Он требует выдачи виновных!

   И прежде чем председатель мог ответить ему, он скомандовал повернуть жерла пушек на Конвент. Этим кончились все колебания, и Конвент решил пожертвовать депутатами, вызвавшими негодование населения и подвергнуть их домашнему аресту, отдав под защиту народа. Волнение тотчас же улеглось, и народ стал расходиться.

   Партия жирондистов бесповоротно пала. Среди них были замечательно талантливые люди, проникнутые возвышенными идеями, но беда их заключалась в том, что они хотели остановить революцию на полпути, не желая допустить к правительственной власти низшие классы, которым не доверяли и невежества которых опасались. В сущности они были представителями буржуазии в Республике, и революция в своем поступательном движении неизбежно должна была их смести. Война, которая происходила кругом, восстания в провинциях, усиление роялистскою движения - все это побуждало нацию защищаться до последней крайности, и народу не было дела до того, какие лица стоят у власти. Ему нужно было сильное правительство, как орудие защиты страны и сохранения всех завоеваний революции. С падением жирондистов власть якобинцев в Конвенте окрепла, и там воцарилось полное единодушие. Крайние меры, предлагаемые якобинцами, уже не встречали ни в ком противодействия.

   Эро де Сешель действовал за одно с ними, увлекая за собой колеблющихся своим пламенным красноречием. Время было действительно тяжелое. Окруженное со всех сторон врагами, борясь с восставшими департаментами и с наступлением неприятельских войск на Францию, якобинское правительство волей неволей вынуждено было прибегать к мерам устрашения, чтобы удержать власть в своих руках, и таким образом во Франции наступило мрачное время террора.

   Жирондистские депутаты, находившиеся под домашним арестом, вначале не терпели никаких притеснений. Но некоторые из них бежали и приткнули к восставшим провинциям, что сильно ухудшило положение их товарищей, оставшихся в Париже, где усилилась деятельность революционного трибунала. Бежавшие же жирондисты были об'явлены вне закона.

   Незадолго до своего падения жирондисты выработали проект конституции, которая однако не успела увидеть света. Автором этого проекта был Кондорсе. Но якобинцы были недовольны этим проектом, и выработка нового проекта конституции была поручена Эро де Сешелю, как опытному и искусному юристу. Эта задача не только льстила его самолюбию, но и отвечала всем его стремлениям. Как талантливый человек, он, конечно, мог с нею справиться. Считая это дело очень ответственным, он мечтал посвятить свою жизнь этой громадной работе, но его просили поторопиться. Его четырем товарищам, которые должны были помогать ему в этой работе, было сказано, чтобы они не тратили попусту времени на разговоры. Им была дана неделя на составление проекта, который надо было представить в Комитет общественного спасения, а затем и в Конвент.

   Действительно, медлить было нельзя. Провинции были охвачены восстанием, которым предводительствовали священники и дворяне, защищавшие короля и церковь. Дантон, не стеснявшийся говорить правду, об'явил напрямик, что конституция должна в данный момент сыграть лишь роль батареи, направленной на врагов свободы, для того, чтобы их уничтожить! В действительности же было решено не вводить ее, пока не будут устранены все враги республики, угрожающие ее существованию.

   Сотрудниками Эро де Сешеля по выработке этого проекта были два совершенно неизвестных адвоката: Матье и Рамель и друзья Робеспьера, Кутон и Сен-Жюст. У Кутона были парализованы ноги, и его привозили в кресле на заседания.

   Разумеется, всю работу по составлению проекта делал Эро де Сешель, как наиболее опытный и талантливый из всех, по-видимому он и должен считаться истинным творцом конституции 1793 года. Раньше он уже составил по поручению Конвента декларацию прав человека, поэтому и теперь Конвент всецело полагался на его талантливость и ум. Черновики, написанные рукой Эро де Сешеля, сохраняются теперь во французском национальном архиве в числе самых драгоценных документов.

   Новая конституция была составлена в чисто демократическом духе. Прежнее учредительное собрание считалось собранием аристократов, так как оно установило избирательный закон не на основании полного равенства, а обставило пользование политическими правами известными условиями назначение депутатов и должностных лиц не было предоставлено непосредственно народу, и вообще жирондистская конституция ограничивала верховную власть нации и закрывала доступ к высшим должностям для большинства французских граждан. Организация же законодательной власти была основана не на одной только численности Населения, а введен был также имущественный ценз.

   Совсем иначе это было установлено новой конституцией, признавая, что каждый француз, достигнув 21 года, становится гражданином государства, конституция наделяла его всеми политическими правами, без ограничения и таким образом учреждала народное правление в полном смысле этого слова Она не только признавала народ источником всякой власти, но возлагала на него действительное отправление этой власти. В состав первичных Народных собраний должны были входить все граждане, и для этого предполагалось разделить всю страну на округа по 50000 человек в каждом. Эти первичные собрания должны были созываться ежегодно первого мая. Они должны были избирать путем Прямых выборов депутатов в Национальное Собрание, которое являлось уже высшим учреждением страны и комитеты которого заведывали всеми делами республики. Решения Национального собрания вступали в незаконную силу по истечении известного триода времени, если против них не высказывалось большинство первичных собраний. Таким образом право "вето" (запрета), которое принадлежало Людовику XVI, было вручено конституцией самому народу. Исполнительная власть должна была находиться в руках исполнительного совета, состоявшего из 24 членов, избираемых первичными собраниями путем косвенных выборов. Список кандидатов составлялся первичными собраниями и предоставлялся на рассмотрение Национальному Собранию, которое имело право вычеркивать из него всех, кого находило нужным, пока не оставалось только двадцать четыре имен"!

   К проекту было предпослано введение, в котором говорилось также о "праве на труд", о всеобщем обучении и об общественной помощи, составляющей священный долг. Общество обязано поддерживать безработных граждан посредством доставления им работы, а неспособных к труду путем обеспечения средств к существованию. Образование есть общая потребность, и нация обязана всею своею властью сделать его доступным для каждого гражданина и тем содействовать успехам развития народного разума.

   Слабым пунктом конституции было то, что она не касалась важного вопроса об организации труда и о том как обеспечить существование граждан, нуждающихся в заработке или не могущих работать. Вообще, Робеспьер и его партия разрешали этот вопрос довольно просто, считая, что долг богатых помогать бедным и только.

   Однако, народ, которому эта конституция предоставляла такие большие права, очень был доволен проектом Эро де Сешеля. За новую конституцию было подано в департаментах 1 801 914 голосов, а против нее только 11 610. Во время последующих восстаний рабочие прежде всего требовали "хлеба и введения конституции 1793 года", которая, к слову сказать, так и не была введена по причине всеобщей войны и суровой диктатуры, необходимой, чтобы справиться со всеми опасностями, грозившими республике, как извне, так и внутри.

   Весьма важным условием было то, что народ мог в каждый момент потребовать пересмотра конституции. Для этого было нужно только, чтобы десятая часть первичных собраний в половине общего числа департаментов, с прибавкой еще одного, высказалась бы за пересмотр. Что же касается системы администрации, то конституция допускала полную децентрализацию, т. е. местное самоуправление.

   В заключение конституция заявляла: "Франция должна быть союзницей всех свободных народов и должна давать убежище всем изгнанникам, пострадавшим за убеждения. Но ни один "тиран" не сможет пользоваться свободой убежища во Франции, и Франция не заключит мира с неприятелем, занимающем ее территорию!"

   Проект конституции, выработанный Эро де Сешелем, встретил всеобщее одобрение в Конвенте. Его поздравляли с тем, что он так искусно справился со своей трудной задачей и притом в такой короткий срок. Его проект назвали "Евангелием человечества", заявляя, что он должен будет служить "незыблемой основой порядка и краеугольным камнем республики".

   Казалось революция должна была осуществить все самые заветные мечты и желания Эро де Сешеля. В самый разгар революционной бури волны народного движения вознесли его на значительную высоту. Его выбрали председателем Национального Конвента и одним из главных членов Комитета общественного спасения, а то, что ему было поручено подарить Франции демократическую конституцию, конечно, служило высшим доказательством доверия к его талантливости и знаниям.

   Во всяком случае Эро де Сешель выполнил к общему удовольствию возложенное на него поручение, и не его вина, что "детище" его - конституция - так и не увидела свет и никогда не вступала в силу. Уже во время ее обсуждения в конвенте всем было ясно, что о введении ее в стране нечего было и думать при существующих условиях. Якобинскому правительству надо было раньше подавить восстания в провинциях, покончить всякие междуусобные войны, справиться с враждебными партиями, загладить неудачи своей армии и отразить нападение целой Европы. Только такие смелые люди, какими были якобинцы, никогда не стеснявшиеся в средствах к достижению цели, могли не растеряться и не упасть духом ввиду такого множества затруднений и критического положения, в котором находилась стран! Правда, меры, к которым прибегал Конвент, были ужасны, но и время было ужасное. Кровь лилась рекой. Однако Конвенту все же удалось подавить восстания и сразить все партии, враждебные революционной диктатуре, отправив на гильотину всех их главарей. Так погибли и вожди жирондистов. Они шли на казнь, распевая марсельезу, а один из них, Ласурс, сказал судьям революционного трибунала:

   - Я умираю в минуту, когда народ потерял рассудок, а вы умрете тогда, когда он очнется!

   Но пока Конвент мог считать себя победителем. Правительство республики решило

   вооружить и обучать военному делу всех молодых республиканцев для защиты границ государства от нашествия врагов. От имени Комитета общественного спасения, сделавшегося центром всей правительственной деятельности Конвента, было заявлено, что все граждане должны посвятить ей свой труд, другие - свое состояние, служить ей своими советами или своими руками, и все должны приносить ей в жертву свою кровь, если понадобится.

   - Пусть каждый делает, что может! - говорилось в этом заявлении. - Молодежь пойдет сражаться, женатые будут ковать оружие, перевозить обозы и пушки, готовить с'естные припасы, женщины будут шить одежду для солдат, приготовлять палатки и ухаживать за ранеными. Дети
будут щипать корпию, а старики, вспомнив древние времена, будут на площадях воспламенять мужество молодых воинов, проповедовать ненависть к королям и единство республики!

   Национальные здания будут обращены в казармы, площади - в мастерские, верховые лошадки будут взяты для кавалерии, а упряжные - для артиллерии. Также будет взято все оружие для воинской службы.

   Все эти меры были немедленно приведены в исполнение, и все французы, от восемнадцати до двадцати пяти лет, взялись за оружие. В скором времени республика получила в свое распоряжение четырнадцать армий и миллион двести тысяч солдат. Сражаясь с внешними врагами, революционное правительство, конечно, хотело обеспечить себя против козней своих внутренних врагов и в этой борьбе проявило самую последовательную и непреклонную суровость и беспощадную жестокость.

   Между тем неурядица в делах все усиливалась, цены на продукты продолжали расти. В пищевых припасах уже ощущался большой недостаток во многих местах. И вот, чтобы поднять народное воодушевление Конвент решил устроить "Праздник братства в честь принятия конституции 1793 года".

   Днем праздника был избран день падения династии Бурбонов, а именно: 10 августа. К этому дню в Париж с'ехались представители сорока четырех тысяч французских общин, т.е. около восьми тысяч представителей первичных собраний. Знаменитый художник Давид, сторонник якобинцев, составил для этого праздника программу, которая и была в точности выполнена. Самим же празднеством руководил Эро де Сешель, председатель Конвента, для которого этот день был настоящим апофеозом.

   С четырех часов утра на площади Бастилии толпился народ, а также собрались там все члены Конвента, депутаты общин и старейшины департаментов, которых было 83 человека. Затем явились клубы и вооруженные секции Парижа. Восход солнца был встречен пением Марсельезы, огласившим весь Париж. Много тысячный хор с воодушевлением пел эту песнь революции и звуки ее разносились далеко.

   Посредине площади возвышалась большая статуя, изображавшая природу и из грудей ее изливалась в бассейн струя чистой воды. Это был "Фонтан возрождения". У подножия этой колоссальной статуи стоял Эро де Сешель, бывший в этот день настоящим героем торжества. Молодой, красивый, с горящими огнем вдохновения глазами, он своим пламенным красноречием воодушевлял толпу и увлекал ее за собой. Кругом виднелись еще обломки старой Бастилии - этой цитадели абсолютизма, - и на камнях еще можно было прочесть уцелевшие трогательные надписи, нацарапанные рукою заключенных, томившихся в стенах государственной тюрьмы. И в виду этих обломков каменных стен, безмолвных свидетелей стольких беззаконий и насилий над народом, Эро де Сешель произнес свою речь. Но он видел перед собой только неизмеримое море голов, и эта толпа, собравшаяся сюда с первыми проблесками утренней зари, с благоговением и восторгом прислушивалась к его словам.

   - О мать природа, владычица диких и цивилизованных народов! - воскликнул он. - Весь этот бесчисленный народ, собравшийся сюда при первых лучах утренней зари и стоящий у подножия твоего изображения, вполне достоин тебя, потому, что он свободен! Он сам нашел эту свободу, нашел свои права, обратившись к тебе, к твоим священным источникам и ища защиты на твоей груди. После многих веков заблуждения и рабства, он опять вернулся к тебе, чтобы вновь обрести у тебя свою потерянную свободу и равенство. О природа! Прими же выражение всякой преданности твоим законам от всех французов, представители которых собрались здесь. Пусть этот светлый, животворящий источник, струящийся из твоих грудей и утолявший жажду первых людей, наполнит этот кубок, который я поднимаю за равенство и братство и пусть вся Франция, вместе со мной, принесет тебе торжественную клятву в этот священный день, самый прекрасный из всех дней, когда либо освещенных солнцем!..

   Эро де Сешель подошел к фонтану Возрождения, зачерпнул из него воды, вылил несколько капель на землю и поднес кубок к губам. Тотчас же прогремели пушечные выстрелы. Затем он еще восемьдесят шесть раз наполнял водой этот кубок и передавал его убеленным сединами старцам, стоявшим у подножия статуи природы, со знаменами французских департаментов. По окончании этой церемонии вся процессия, в сопровождении несметной толпы народа, отправилась на Итальянский бульвар, где была сооружена триумфальная арка в честь парижских женщин, совершивших поход на Версаль 5 октября 1789 года. Тут же присутствовали и многие из этих героинь. Среди них было много актрис и натурщиц, сидевших теперь на лафетах орудий.

   Эро де Сешель увидел среди них много своих прежних приятельниц, с которыми он, в самом начале своей карьеры, весьма весело проводил время, не помышляя о будущем, а тем более о революции. Увидев "красавца Эро", как его называли в кругу этих женщин, они улыбались и весело закивали ему головой, делая ему дружеские знаки, но он был слишком торжественно настроен в эту минуту, чтобы обратить на них внимание. Воспоминаниям о прежней веселой, разгульной жизни не было места в его душе в такие торжественные минуты. Поэтому он не отвечал на их приветливые улыбки, а обратился с речью ко всем французским женщинам в их лице, приглашая их сделаться "матерями народа героев". В заключение же он поцеловал каждую из них по очереди, а они увенчали его лаврами. После этого все двинулись к площади революции.

   Члены Конвента шли с пучками колосьев в руках, а в особом ковчеге несли грамоту о конституции. Старейшины департаментов имели в руках оливковые ветви и копья.

   На пощади революции, где еще накануне стояла гильотина, возвышалась теперь только статуя свободы, поставленная на тот самый пьедестал, на котором раньше красовался памятник Людовику XV. У подножия статуи был воздвигнут огромный костер, закрывавший ее и предназначенный для жертвоприношения. На костер была поставлена так называемая "тачка преступлении", нагруженная разными символами рабства, и по знаку Эро де Сешеля туда же положили деревянные скипетры и картонные короны, эмблемы монархии.

   Когда это было сделано, Эро де Сешель взял зажженный факел с которого сыпались искры и потрясая им, обратился со следующими слогам к несметной толпе, наполнявшей площадь:

   - Здесь, на этом самом месте меч закона сразил тирана! Пусть же заодно погибнут и все эта позорные знаки рабства, которые в самых разнообразных формах воспроизводили перед нашими глазами ради укрепления власти тиранов! Пусть пламя пожирает их и превратит их в пепел! Пусть в нашем сознании останется вечным лишь воспоминание о том геройстве, которое их уничтожило! Справедливость и возмездие - вот гении хранители свободных народов! Пусть же в памяти человечества будет заклеймено имя того тирана, который обманул доверие великодушного народа, посадившего его на престол! Вы - свободные люди, народ равных, друзья и братья, не создавайте себе больше никогда других атрибутов власти и величия, кроме эмблем искусства "труда, которые именно и создали благосостояние человеческого общества! О священная земля, покройся же этими истинными благами, дабы все люди могли их разделить между собою! Но оставайся бесплодной для всего, что служит только для удовлетворения гордости и тщеславия!..

   Произнеся эти заключительные слова Эро де Сешель бросил горящий факел в костер, который тотчас же запылал, и в тот же миг три тысячи голубей поднялись на воздух. Птицы были разукрашены трехцветными лентами, и к шейке каждой из них была привязана узкая полоска бумаги с надписью: "Мы свободны! Подражайте нам!" Эта голуби должны были повсюду разнести весть о свободе и братстве французов. Но одна парочка голубей, как рассказывали, не улетела далеко, а приютилась в складках одеяния статуи Свободы и долго жила там, продолжая ворковать в виду гильотины, которая снова была воздвигнута на прежнем месте и продолжала делать свое страшное дело.

   Когда костер догорел, и из пламени показалась статуя Свободы, то народ разразился бурными криками восторга и затем шествие двинулось к Марсову полю, где была сооружена высокая трибуна. На эту трибуну взошел Эро де Сешель и возвестил народу конституцию. Документы, касающиеся голосования департаментов, были возложены на алтарь отечества, и Эро де Сешель, снова обращаясь к народу, воскликнул:

   - Поклянемся защищать нашу конституцию до самой смерти. Республика должна жить
вечно!..

   Многотысячная толпа восторженно вторила ему и под гром пушечных выстрелов все поклялись защищать конституцию до последней капли крови. После этого Эро де Сешель соединил копья старшин в один пучок, знаменуя этим союз, об'единяющий все департаменты. Этот пучок был помещен потом в герб республики.

   По окончании этой официальной части торжества начались народные празднества. Восторг и одушевление были всеобщими и Конвент правильно рассчитал, что такой праздник будет содействовать под'ему духа и сплотит народ вокруг правительства. Конституция, уделявшая такие большие права народу, вызвала бурные восторги толпы. Представители общин дали, однако, свое согласие на то, чтобы .введение конституции было отложено до окончания борьбы, которая должна вестись с прежней непреклонной энергией.

   Эро де Сешель вернулся домой совершенно оп'яненный всеми овациями, которые делались ему. Народ бурно выражал ему свою признательность, женщины бросали ему цветы и посылали воздушные поцелуи. "Красавец Эро" был настоящим героем в этот день. Он получил множество приглашений и может быть в другое время и при других обстоятельствах соблазнился бы участвовать в веселой пирушке, устроенной в его честь, но он все еще был торжественно настроен и к тому же не хотел огорчать "красавицу Адель", которая ждала его. Она была на празднике, видела его торжество и упивалась им. И он решил, что зайдет не надолго домой и затем пойдет к ней. Они вместе будут переживать все эти необычные минуты.

   Эро де Сешель чувствовал, что он наконец достиг той высоты, на которую возносился в своих честолюбивых мечтах. Его имя было у всех на устах в эту минуту, и ореол славы окружал его. Он не предчувствовал тогда, что и его ждет гильотина, в самом недалеком будущем, и что она будет воздвигнута для него на том самом месте, где он пережил минуту своего самого величайшего торжества!

   Дома он нашел длинное анонимное послание, в котором ему предсказывали, что его ждет возмездие, и что он заплатит своею кровью за кровь короля. По всей вероятности это письмо было написано каким-нибудь роялистом, быть может даже его родственником, не подозревающим, что его предсказание скоро исполнится.

   Но Эро де Сешель только улыбнулся, прочтя письмо и, скомкав, бросил его. Разве все эти угрозы могли быть страшны ему, стоящему на такой высоте?..

   Однако, это и погубило его. Красивый, изящный, остроумный Эро де Сешель, совершенно заслонявший Робеспьера, который начал выдвигаться и сосредоточивать власть в своих руках, не мог не возбудить против себя его неудовольствия. Робеспьер был также честолюбив, но обладал при этом непреклонной энергией и гораздо большею силою характера, нежели блестящий Эро де Сешель, так часто оставлявший его в тени во время своих ораторских выступлений.

   Робеспьер не любил Эро де Сешеля и, считая его легкомысленным, не вполне доверял ему. Друзья Эро де Сешеля предупреждали его об этом, передавая ему, что Робеспьер отзывается о нем как о безнравственном и беспринципном человеке и возмущается тем, что он нисколько не смущаясь, открыто живет с красавицей аристократкой.

   - Ах, так вот что! - беспечно засмеялся Эро де Сешель. - Вы думаете, что этого вполне достаточно, чтобы послать меня на гильотину? Ну, что же, только одна "Луизон" (народное прозвище гильотины) и может разлучить меня с Аделью!

   Эро де Сешель был так оп'янен блестящею ролью, которую он исполнял 10 августа, в день провозглашения конституции, что вначале не придал никакого значения ненависти Робеспьера и зависти, подстерегавшей его. Он наслаждался своею популярностью, упивался восторгами толпы, над которой царил, как настоящий триумфатор. Это было самое счастливое время его жизни, и как всякое счастье оно было непродолжительно. Когда он, наконец, понял отношение к нему Робеспьера, видевшего в нем своего самого опасного соперника, было уже поздно.

  

   Между тем среди якобинской партии, господствовавшей в Конвенте, назревал раскол. Там существовало три течения, причем во главе наиболее умеренного - правого, стоял Дантон со своими друзьями и сторонниками: Эро де Сешелем, Камиллом Демуленом и др. Представителем левого течения был Эбер, редактор якобинской газеты "Отец Дюшен", опиравшийся на коммуну и пролетариат предместий. В Конвенте большинство относилось несочувственно к его группе, находя, что она ударяется в крайности. Эбер требовал полной отмены христианского богослужения и введения культа Разума, нападая, с одной стороны на Дантона и его друзей, с другой - на Робеспьера, которого обвинял в посягательстве на свободу. Робеспьер был, однако, во главе самой сильной партии, представлявшей среднее течение в Конвенте и играл в нем по-прежнему первенствующую роль. В сущности, он был настоящим диктатором в этот период времени и устранял с дороги все, что мешало ему.

   Сторонники Эбера представляли самую крайнюю революционную партию, которая находила поддержку в коммуне, являвшейся главной соперницей Конвента, а следовательно и Робеспьера. Поэтому, когда между "Дантонистами" к "Эбертистами" разгорелся спор, то Робеспьер выступил против Эбера, заодно с Дантоном и его партией. Эбертисты были сильнее дантонистов, так как их поддерживала коммуна, пользовавшаяся в народных массах большой симпатией, потому что она снабжала Париж с'естными припасами, в которых вообще ощущался большой недостаток. Как нарочно зима в том году была очень суровая. Трудно было добывать воду и дрова, которые приходилось брать в отдаленных лесах. На рынках почти не видно было овощей; мясо тоже представляло редкость, и коммуна могла выдавать его лишь по одному фунту на человека, на десять дней. А возле булочных женщины уже с ночи становились в очередь и простаивали до утра, дожидаясь хлеба.

   Однако, несмотря на поддержку коммуны и сочувствие парижского населения, Эбер и его партия потерпели поражение в борьбе с всесильным в то время Робеспьером. Он, вместе с дантонистами, нападал на атеизм эбертистов и поддерживал Камилла Демулена, газета которого "Старый Кордельер" была специально направлена против крайне левого течения. В якобинском клубе Робеспьер заявил, что "образованный человек может обойтись без религии, между тем как массе она необходима". Атеизм он называл "аристократическим направлением".

   - Идея Высшего Существа, защищающего и охраняющего угнетенную невинность и наказывающего торжествующее преступление в высшей степени народна, - сказал он. - Если бы Бога не было, то его надо было бы выдумать.

   Эбер видел опасность. В одной из своих речей он оказал, что "самые дурные и опасные люди в обществе, - отнюдь не грабители и воры, а честолюбцы!" Этим он намекал на Робеспьера и как бы бросал ему вызов, который тот немедленно подхватил. У эбертистов был план предупредить опасность посредством восстания, но они не успели этого сделать. Их арестовали и предали суду, обвиняя в подготовлении восстания, и кроме того, в разных бесчестных поступках и в распутстве. Они почти не защищались на суде.

   - К чему защищаться? - сказал один из них своим товарищам, когда те вздумали было подготовлять свою защиту и подбирать соответствующие документы. - Все равно это ни к чему не поведет! Мы и так слишком много занимались болтовней, когда надо было действовать. Теперь нам остается только показать, что мы умеем спокойно умирать!

   И это они доказали, также как и многие другие в то героическое время.

   Растравившись с Эбером и его товарищами, которые были казнены в марте 1794 года Робеспьер занялся своими другими противниками, Дантоном и его партией.

   В одной из своих речей он выступил и против эбертистов и против дантонистов, сказав, что "государственный корабль приходится направлять между двумя подводными камнями, из которых один представляет слабость, а другой - неистовство. И то, и другое одинаково вредно для революции". Он ясно давал понять, что под слабостью подразумевает умеренность Дантона и его товарищей, а под неистовством - атеизм Эбера, который был ему глубоко антипатичен.

   Партия Дантона считалась умеренной, а это было страшное обвинение в то время. Старые революционеры хмуро смотрели на дантонистов, считая такую умеренность безнравственной и беспринципной в революционное время. И тотчас же после казни главарей эбертистов начался поход против правой фракции Конвента. Робеспьер порвал со своим школьным товарищем Камиллом Демуленом, и Демулен был исключен из якобинского клуба. Наиболее ярые из революционеров обвиняли даже самого Робеспьера в умеренности и в сходках на улицах роптали на него за его снисходительность к врагам революции. Но так как значение Робеспьера еще не умалилось, то обе стороны заискивали в нем, а он, пока держался середины, не принимая ни ту, ни другую сторону, но для укрепления своей власти уничтожал всех, кто мог ему противодействовать.

   Преданный друг Робеспьера Сен-Жюст произносил в конвенте громовые речи против дантонистов, и, конечно, Дантону следовало бы защищаться, но он как-то безучастно относился к надвигающейся опасности и ничего не предпринял для ее предотвращения. Он точно покорился своей участи и даже говорил, что предпочитает быть "казненным, нежели самому казнить других!"

  - Я предпочитаю быть жертвой, нежели палачом, - сказал он однажды. - К тому же жизнь моя не стоит того, чтобы ее защищать, а человечество мне наскучило.

  - Но они ищут твоей смерти! - говорили ему друзья, уговаривая его скрыться, бежать из Франции. Но он отвечал:

  - А разве можно унести с собою на подошвах свое отечество?

   Однако, когда ему сообщили, что Робеспьер подготовляет его арест, то он воскликнул:

   - Они не посмеют!

   И, действительно, они сразу не посмели наложить на него руки. Кампания против него велась довольно искусно, и Робеспьер не высказывался прямо. Наиболее близкие и преданные ему члены его партии, в том числе и Эро де Сешель, уже не чувствовали себя в безопасности. Эро де Сешель раньше других догадался об этом и предупреждал Камилла Демулена, который не прекращал своих остроумных и резких нападок на революционное правительство. Сам Эро де Сешель даже пробовал пустить в ход все свое искусство обольщения и прибегал к лести, чтобы только заслужить расположение могущественного диктатора. Но ничто не помогало. Робеспьер считал Эро де Сешеля своим самым опасным соперником в Конвенте и поэтому участь его была решена, также как и участь Дантона, тем более, что он и Робеспьер во многом не сходились.

   Эро де Сешель обожествлял природу. Он стремился заменить католицизм культом природы и день 10 августа превратил в настоящий языческий праздник. Но это сильно не понравилось Робеспьеру; и в речах, которые он произносил в Конвенте и в якобинском клубе, нападая на атеистов, он несомненно имел в виду и Эро де Сешеля. Только тогда еще не пришло время действовать против него. Имя Эро де Сешеля, после празднования 10 августа и провозглашения конституции, было очень популярно, и Робеспьер не решался открыто выступить против него.

   Однако, мало-помалу впечатление, оставленное празднеством 10-го августа в народных массах, начало сглаживаться, и Робеспьер воспользовался этим. Слишком много, других злободневных событий отвлекало внимание населения, и Эро де Сешель постепенно сошел со своего пьедестала. Ряды друзей и приверженцев Эро де Сешеля постоянно редели, с тех пор как Робеспьер заседал в Комитете общественного спасения. Видя это, Эро де Сешель чувствовал, что под его ногами почва колеблется, и временами ему казалось, что над ним уже занесен нож гильотины. Страх был плохим советником для такого эпикурейца, каков был Эро де Сешель. Он научил его лицемерить, прибегать к хитрости, скрывать свои мысли и давать уклончивые ответы, когда Эро де Сешель был поставлен в необходимость высказываться определенно.

   Эро де Сешель председательствовал в Конвенте 1 и 2 сентября, когда решалась участь Марии Антуанетты. Он не выступил в ее защиту и даже ничего не возразил на речь Эбера, утверждавшего, что "голова Марии Антуанетты нужна для укрепления преданности парижского населения революционному правительству". - Нужны еще новые жертвы! - воскликнул Эбер. - Я обещал голову Антуанетты и сам отрублю ее, если мне ее не дадут. Я обещал ее от вашего имени санкюлотам, без которых вы перестанете существовать. Вы все погибнете, иначе не может быть! Все против нас: роялисты и наши собственные генералы, которые нам изменяют. Мы живем только для мщения, и оно должно быть безмерным! Но для осуществления нашего мщения нам нужны санкюлоты. Без них мы все погибли! Только они могут уничтожить всех наших врагов, а для того, чтобы сохранить верность и преданность санкюлотов, нужна смерть Антуанетты!..

   С этими словами Эбер вышел из собрания. Эро де Сешель, далеко превосходивший его умом, образованием и талантливостью, но находившийся всецело под влиянием чувства страха за свою собственную жизнь, не посмел ничего возразить ему и, хотя эта ненужная казнь возмущала его чувство, тем не менее он, так же как и все остальные его товарищи, согласился на нее. Дантон тоже молчал, хотя он всегда высказывался "против необходимости для республики в казни этой женщины". Впрочем, он восставал против этого лишь потому, что боялся, как бы казнь Марии Антуанетты не помешала переговорам с иностранными державами и не обострила бы еще больше внешнее положение Франции.

   Впрочем, такие соображения уже не могли играть никакой роли, когда Конвент решал судьбу свергнутой королевы. Вскоре после этого заседания Дантон уехал к себе на родину и вернулся только в ноябре, после того как была казнена Мария Антуанетта. Эро де Сешель сразу заметил в нем перемену и даже сказал ему об этом. Дантон сознался, что чувствует большую душевную усталость.

   - Как ни соблазнительна власть, - сказал ему Дантон, - но я невольно спрашиваю себя порою, стоит ли она таких усилий? Все заставляет меня так ненавидеть настоящее, что я иногда даже начинаю жалеть о том времени, когда весь мой заработок основывался лишь на бутылке чернил.

   Такой же упадок духа ощущал и Эро де Сешель, в душу которого временами прокрадывался смертельный холод. Яркое, сверкающее здание революции, так ослеплявшее его своим блеском вначале, мало помалу превращалось в его глазах в поле смерти. Сияние померкло! Каждый день гильотина, тюрьма, эмиграция лишали его или друга или родственника. Постепенно вокруг него образовывалась пустота...

   В ночь с 3 на 4 сентября была арестована вся труппа французского театра. Среди актрис было не мало прежних приятельниц Эро де Сешеля, и чувство глубокой скорби наполнило его душу, когда он узнал об этом. Но заступиться за них он уже не посмел и с замиранием сердца ждал решения их участи.

   Вскоре после этого были арестованы и все бывшие коллеги Эро де Сешеля по парижскому парламенту. Он знал, что они были отмечены для гильотины и с отчаянием в душе думал об этом, присутствуя на заседаниях Комитета общественного спасения. В самом Комитете у него происходили резкие пререкания с Сен-Жюстом, который невидимому ненавидел его ничуть не меньше, чем Робеспьер. Но Дантон все еще был в силе, а Эро де Сешель все еще пользовался популярностью среди народных масс, поэтому Робеспьер выжидал, когда им можно будет нанести решительный удар.

   Однако, положение Эро де Сешеля в Конвенте сделалось настолько затруднительным, что он решил за лучшее на время удалиться из Парижа и выхлопотал себе у Конвента командировку в Верхне-Рейнский департамент. По приезде в Бельфор, он, желая угодить Конвенту, перенял манеры Сен-Жюста и даже в речах подражал ему, стараясь нагнать страх на врагов республики. Но такое поведение было совершенно несвойственно его характеру и, несмотря на свои застращивания, он все-таки никого не отправил на гильотину. Правда, он арестовал нескольких непокорных священников и несколько эльзасских баронов, оплакивавших монархию, но всех арестованных переправил через границу.

   А в это время, пока он находился в отсутствии, враги подготовляли его гибель. Откуда-то появились анонимные доносы, обвинявшие его в измене, и дело зашло даже так далеко, что Конвент счел нужным отозвать его и допросить.

   Явившись перед трибуной Конвента, Эро де Сешель с достоинством защищал себя против всех обвинений. Но взглянув на молчавшего и пристально смотревшего на него Робеспьера, он прочел в его зеленоватых глазах свой смертный приговор. И несмотря на то, что в Конвенте у Эро де Сешеля было не мало друзей, все же никто не решился энергично возвысить свой голос в его защиту Эро де Сешель ушел в очень мрачном настроении, не зная что предпринять для своего спасения. Он совершенно растерялся и потерял душевное равновесие. Никто из его друзей, тоже находившихся под такой же угрозой, не мог ничего посоветовать ему.

   Дантон доверчивый и беспечный, все еще продолжал надеяться на то, что с Робеспьером можно сговориться в виду общей для всех внешней опасности. Он высказывал эту мысль и Эро де Сешелю.

   - Ведь все эти распри не могут убить хотя бы только одного пруссака! - говорил он и эту же мысль развивал Робеспьеру, с которым не прерывал сношений.

   - Пожертвуем нашими частными несогласиями и будем заниматься только общим делом.

   Встретившись с Робеспьером на обеде у одного из общих друзей, Дантон горячо убеждал его забыть взаимные неприятности и думать только об отечестве, об его нуждах и опасностях. Дантон говорил очень горячо, но Робеспьер слушал его с каким-то холодным равнодушием и ограничился только одним замечанием.

  - С твоими принципами, с твоей моралью, - сказал он, - пожалуй не найти во Франции виновных, заслуживающих наказания. Такая точка зрения опасна для революции.

  - А разве ты сам не был бы рад, если бы не надо было никого наказывать? - спросил Дантон с дрожью в голосе.

   Робеспьер ничего не ответил, и Дантон расстался с ним, очень огорченный результатами этого разговора.

   Эро де Сешель, узнав об этом, решил, что все пропало, да и у самого Дантона как-то опустились руки. Впрочем, вступив в словесные битвы со своими противниками, он все-таки не щадил их и его бичующее красноречие было для них очень чувствительно, тем более, что публика, наполнявшая трибуны, всегда прислушивалась к его голосу. Но он ничего не делал, чтобы упрочить свою личную безопасность. Робеспьер, впрочем, прямо не нападал на Дантона, а пока ограничивался только тем, что старался уронить его в общественном мнении, компрометируя его наиболее близких друзей, обвиняя их в разных неблаговидных поступках, что бросало тень и на самого Дантона. К числу последних принадлежал, конечно, и Эро де Сешель.

   Видя себя вынужденным покинуть Конвент, Эро де Сешель временно все-таки оставался в комитете, где продолжал заседать как ни в чем не бывало. Однако, вскоре он вышел и оттуда. Он чувствовал, что висит над пропастью и, чтобы заглушить в себе страх смерти, предавался разгулу, как будто торопясь поскорее осушить до дна кубок наслаждений и точно опасаясь, что ему не хватит на это времени. Бедная Адель не раз обливалась слезами, тщетно дожидаясь его прихода, так как иногда он не показывался к ней по несколько дней. Она видела в нем перемену, но не понимала ее. Она ревновала его и делала ему сцены и однажды, после одной из таких сцен, когда произошло примирение, он крепко обнял ее и, говоря ей, что любит ее по прежнему, сказал:

   - У тебя есть только одна соперница, но самая страшная! Она может навсегда отнять меня у тебя. Зовут ее "Луизон".

   Адель не поняла его зловещей шутки, а когда поняла, то со смертельным ужасом посмотрела на него. Неужели?..

   - Да, - сказал он, - на этот раз серьезно. Но я думаю, что все же до этого дело не дойдет.

   Но дело дошло до этого!..

   Дантон по прежнему старался искусно лавировать и открыто не порывал с Робеспьером, выжидая лишь удобного момента, когда можно будет его свалить. Опираясь на свой былой революционный авторитет, он проповедывал теперь умеренность, а также старался исправить уже сделанные ошибки и избежать новых. В январе 1794 года у него произошел такой разговор с Робеспьером. Дантон высказал мнение, что при терроре, к сожалению, зачастую вместе с виновными, погибают и невинные.

   - Кто наговорил тебе это, что погибают невинные? - спросил Робеспьер хладнокровно.