Пругавин Александр Степанович - Самоистребление

  

   ¹) "Современная летопись" Русского Вестника 1861 г., N 4, стр. 24.

  

  

  

   Всем, конечно, известно, как часто на почве разумной религии возникают крайне уродливые уклонения. Среди магометан до сих пор еще непоколебимо живет вера в дервишей, этих бродячих пророков, которые неистово скачут и кружатся до полного истощения сил и в этом состоянии предсказывают всем, кто пожелает узнать от них будущее. В Индии факиры сами изобретают для себя невероятные истязания, смотрят на солнце, пока не ослепнут, по нескольку месяцев не сходят с одного и того же места и т. д. "Даже и на светлом фоне христианства появляются тяжелые преувеличения вроде католического изуверства, изобретающего самовольные жестокие истязания и полное отрешение от жизни, проклинающего эту жизнь и посылающего на костер всякого, кто думает иначе" **).

   Но о разных видах и формах самобичевания и истязания плоти мы подробнее будем говорить несколько ниже, а теперь остановимся на случаях прямого убийства и самоубийства из-за религиозных побуждений. На дальнем Востоке, как, напри-

  

   *) Русская Мысль, кн. I.

   **) "Реальные основы мистических явлений". Знание 1871 г., N 1, стр. 59.

  

   130

  

   мер, в Индии, и до сих пор можно встретить людей, с восторгом и наслаждением кидающихся под тяжелые колесницы, на которых везут изображения их богов. Фанатики, с целью умилостивить божество, бросают малолетних детей под ноги лошадям, которые везут священные колесницы.

   У нас, в России, главным образом, среди последователей некоторых мистических сект раскола, также нередки случаи убийства из-за религиозных мотивов. Конечно, в наше время эти случаи повторяются гораздо реже и несравненно в более скромных размерах, чем прежде, в эпоху сильного подъема мистицизма, развитие которого в народе обусловливалось многими темными сторонами и недостатками общественного и культурного строя народной жизни того времени. Приведем здесь несколько примеров этого рода.

   В 1781 году, на светлой неделе Пасхи, в слободе Злынке, Киевской губернии, раскольник филипповской секты "перекрестил жену свою беременную и троих детей, которых в ту же ночь сонных убил, для того, чтобы новокрещенных мучеников удобнее отправить в рай". Утром он явился в местное правление и "дерзновенно" объявил:

   - Я мучитель был своим, а вы будете мне; и так, они от меня, а я от вас пострадаю; и будем вкупе за старую веру в царстве небесном мученики *).

   В 1782 году, в мае месяце, в Сибири "по прельщению лжеучителя Суерского острога, крестьянина Михаила Мензелина, утопилось в озере Сазыкуле Песчаного зимовья мужского пола со вновь рожденными десять душ". Мензелин учил приносить себя в жертву "Тебя ради, Господи". Соглашавшихся он топил в озере или запирал в избу и сжигал **).

   В селе Баранчи Верхотурского уезда, среди местных крестьян сохранилось следующее предание. Рассказывают, что в одной деревне (это было давно) старик "для спасения" все свое семейство в лесу уморил и сам тут же погиб. Дело было так. Всю свою семью старик завел в лес, в отдаленное, глухое, заранее им намеченное место. Здесь они увидели целый ряд особым образом срубленных деревьев; особенность рубки состояла в том, что от деревьев были

  

   *) Андрей Иванов: "Полное историческое известие о древних стригольниках и новых раскольниках..." Спб., 1855 г., стр. 33.

   **) Русская Старина 1879 г., N 10, стр. 337-339.

  

  

   оставлены высокие, в пояс человека и даже выше, - пни. Старик надколол эти пни и забил в них клинья. Затем, указывая на отверстие, образовавшееся ниже клиньев, он говорить своей жене: "вложи сюда руки". Та повинуется, вкладывает руки, а старик тем временем выбивает клин. Дерево, конечно, со страшной силой стискивает руки несчастной. То же самое было сделано и со всеми детьми. Прикрепив таким образом всех к деревьям, старик и для себя приготовил такую же точно ловушку; затем свою левую руку он вложил в щель, а правой вытащил клин... Так тут все и погибли *).

   По уверению протоиерея Иоаннова, "в прежние строгости, какие употребляемы были для прекращения заблуждения их (раскольников), многие по олонецким пустыням жившие филипаны (филипповцы) острый нож за голенищем с собою всегда нашивали, чтобы, в случае объезда командующих, не отдаться в руки их, но по горлу себя хватить и тем приобресть часть со страдальцами" **). По словам того же автора, филипповцы "всякого новоприходящего уговаривали запоститься, т. е. уморить себя голодом, чтобы скорее получить венец мученический. Ежели кто соглашался на это, таковым заповедывали сорокадневный пост, по примеру Христа Спасителя, постившегося в пустыне".

   При этом о. Иоаннов описывает различные подробности, которыми обыкновенно сопровождалось подобное "запощевание". По его словам, постников, которые решались подвергнуть себя сорокадневному посту, исповедовали по требнику и затем постригали в монашество, и, "посхимив, сажали в пустую избу". А чтобы "они преждевременно не умертвили себя, с них снимали всю одежду, пояс и крест, и приставляли нарочно к тому определенных людей, которые должны были напоминать им их обет" и вообще следить за ними.

   "Постники дотоле молчат, доколе силы их сносят, a как начнут ослабевать, то вообразить не можно того мучения, какое терпеть принуждены бывают. Они бедные, тоскуют, тысящекратно раскаиваются, проклинают день рождения своего и прельстивших их, сами себя кусают и терзают. Жела-

  

   *) Рассказ этот записан нами со слов учительницы народной школы в селе Баранче в 1882 году.

   **) "Полное историческое известие..." и т. д., стр. 32.

  

   132

  

   ют скорой смерти, но не обретают, ибо все способы отняты. Молят о свободе, но не получают. Просят жаждущей гортани каплю воды, но в ответ от приставов слышат: "не дастся вам, не дастся, да не лишитеся светлых венцев мученических!" Напоследок, истерзавши сами себя, в неописанном безобразии и отчаянии испускают бедную душу свою *).

   В Пермской губернии в прежнее время были раскольники, которые нередко замаривали себя голодом до смерти. Такие раскольники в Пермском уезде назывались обыкновенно "морельщиками", а в Красноуфимском уезде "запощеванцами" (от слова пост, поститься).

   В царствование Государя Николая Павловича, во время гонений на раскол, пятнадцать человек мужчин и женщин из числа жителей села Ачиты, Красноуфимского уезда, отправились в лес с целью уморить себя голодом. Зайдя в чащу леса, они прикрепили себя к деревьям посредством цепей и замков, а ключи забросили. В таком положении они пробыли несколько дней. Однако, мучения голода и нападения бесчисленных мириад комаров, оводов, "мошки" и других насекомых оказались настолько невыносимыми, что некоторые из фанатиков не выдержали и громко стонали, рыдали, ревели. Их рев и крики услыхал проходивший по близости охотник. Не сразу понял он, в чем тут дело, но, наконец, разобрав суть, отыскал по их указаниям заброшенные ими ключи и, таким образом, освободил несчастных от цепей.

   Когда их, обессиленных голодом, измученных и изъеденных комарами, оводами и мошкой, привезли в Ачиту, в "стан", то жители сбежались со всего села и нанесли им хлеба, шанег, лепешек и т. п. Некоторые из запощеванцев, будучи не в силах сдержаться, накинулись на хлеб и с жадностью поглощали его. Они жестоко поплатились за это: не прошло и нескольких часов, как они умерли в страшных мучениях; остальные, которые сумели вовремя обуздать свой аппетит, остались живы **).

   Одним из довольно распространенных видов религиозного

  

   *) Idem., стр. 31.

   **) Рассказ этот записан нами в г. Перми, в 1882 году, со слов пермского старожила М. М. Сыропитова.

  

  

   самоубийства, как у нас в России, так и на Западе, является распятие на кресте. Немало подобных примеров представляет, между прочим, история аскетизма, в котором религиозно-мистическое начало перемешалось с чисто патологическим *). "Конвульсионеры" совершали над собой страшные жестокости вроде того, что втыкали в себя ножи, прокалывали себе языки и т. п.; но, не довольствуясь этим, они распинали себя на кресте, чтобы наказать себя за грехи и очиститься от них.

   В Сибири, в городе Иркутске, если не ошибаемся, в начале семидесятых годов, был, например, следующий случай.

   Один старообрядец, долгое время изучавший священное писание, пришел к убеждению, что все предписываемые в нем подвиги слишком легки и что необходимо подвергнуть себя всем мукам, которые, для искупления грехов человечества, претерпел Спаситель мира.

   В виду этого, он решился пригвоздить себя ко кресту и умереть на нем крестною смертью Христа. Он положил исполнить свой подвиг без посторонней помощи и с этой целью, тайно от соседей и родственников, срубил и обтесал дерево, сделал из него крест и плотно прибил его к стене своей избы. В то же время, он сделал род копья с железным острием; приготовил гвозди, молот и все, что было нужно к исполнению задуманного намерения.

   Приготовившись к этому подвигу 40 дневным постом, несчастный приступил к делу следующим образом.

   Подмостившись к нижней части креста, он прибил к нему большими гвоздями обе ноги и потом к поперечной перекладине креста прибил ладонь левой руки. Так как правую руку, без посторонней помощи, прибить было невозможно, то, чтобы сохранить, по возможности, то самое положение, в котором был Иисус Христос на кресте, он между ребрами правого бока воткнул острие копья и таким образом подперся им; но копье, наставленное дрожащею и ослабевшею рукою, выскользнуло и упало. Страдалец, потеряв равновесие, повис на кресте всею тяжестью правой стороны тела.

  

   *) О значении патологического элемента в истории аскетизма мы подробнее поговорим в одной из следующих глав.

  

   134

  

   Добровольного мученика застали так зашедшие к нему товарищи, жители одного с ним завода. Страдалец еще был жив. Тотчас вынули гвозди и полумертвого, облитого кровью отправили в больницу... Месяца через полтора он выздоровел и, разумеется, был отдан под присмотр. К сожалению, осталось неизвестно, имел ли этот случай влияние на его убеждения *).

   Г. Максимов в своем сочинении Сибирь и каторга приводит рассказ о подобном же случае самораспятия, бывшем также в Сибири. Может быть даже, что приведенный нами рассказ и рассказ, сообщаемый г. Максимовым, лишь различные вариации об одном и том же случае; но в рассказе г. Максимова находим несколько штрихов, которые выясняют мотивы и побуждения, вызвавшие самораспятие.

   Призванный к допросу, фанатик отвечал, что он "жертвовал собою за грехи людские" и что он хотел умереть так, как умер Христос за людей... В этих ответах сквозь оболочку мистицизма звучат струны той мировой скорби, которою больны мыслящие люди нашей эпохи, той болезни, которую многие называют недовольством жизнью и действительностью и которой страдает современное нам поколение.

   Пессимистическое отношение к жизни легло в основу многих учений в духе раскола, но с особенною силою и рельефностью выразилось оно в учении секты, известной под именем "глухой нетовщины", выделившейся из "спасова согласия". Здесь пессимизм доведен до самых крайних пределов, до абсурда, до прямого отрицания жизни. Это своего рода религиозный нигилизм - результат самого мрачного, самого безнадежного отчаяния.

   Нетовцы учат, что на земле теперь нет ничего святого, вся жизнь осквернена антихристом, все люди подпали под его власть и забыли о правде, везде и всюду - одно сплошное царство зла и греха. Нет ни учителей, ни наставников, ни руководителей, нет ни средств, ни путей ко спасению. Мир утопает в грехе, мир гибнет. И среди этой общей, неизбежной гибели лишь один Спас может только даровать человеку спасение, и потому нужно стараться поскорее соединиться с ним, нужно бросить скорее эту жизнь, полную

  

   *) Живописное обозрение 1874 г., N 52.

  

   греха и неправды, покинуть эту землю, переполненную злом, - словом, нужно умереть. И вот они влагают в уста "Христа, царя небесного" следующий совет всем, желающим избежать гибели:

  

   Вы бегите в темны лесы,

   Зарывайтеся песками,

   Рудожелтыми хрящами,

   Помирайте-ка все гладом.

   Не умрете - оживете,

   Моего царствия не минете.

  

   Это воззвание к самоубийству не есть что-нибудь исключительное, напротив, в стихах, распеваемых нетовцами, подобные воззрения встречаются весьма часто и составляют довольно обычное явление. Так, в одном из этих стихов поется следующий призыв также от имени Христа:

  

   Убирайтесь, мои светы,

   Во леса, в дальние пустыни,

   Засыпайтесь, мои светы,

   Рудожелтыми песками,

   Вы песками, пепелами!

   Умирайте, мои светы,

   За крест святой, за молитву и т. д.

  

   В награду обещается избавление от вечной муки и блаженство райской жизни. Но особенною, страшною силою отличается следующая "песня" нетовцев, записанная г. Майновым в северном поморье. Полное, мрачное отчаяние и слепой фанатизм, которыми всецело проникнута эта песня, производят невыносимо тяжелое, удручающее впечатление. Вот этот по истине ужасный гимн смерти.

  

   Несть спасенья в мире, несть!

   Лесть одна лишь правит, лесть!

   Смерть одна спасти нас может, смерть!

   Несть и Бога в мире, несть!

   Счесть нельзя безумства, счесть!

   Смерть одна спасти нас может, смерть!

   Несть и жизни в мире, несть!

   Месть одна лишь братьям, месть!

   Смерть одна спасти нас может, смерть! *)

  

   *) Исторический Вестник 1881 г., N 12, статья В. Майнова: "Живые покойники".

  

  

   136

  

   "За человека страшно!" - невольно хочется воскликнуть, слушая эту ужасную "песню". Но, всмотревшись внимательно в это явление, которое на первый взгляд кажется таким исключительным, таким чудовищным, мы, пожалуй, подметим в нем черты, знакомые нам из области других психических явлений, более близких, более известных и понятных нам. Мы, пожалуй, согласимся, что пессимизм нетовцев в своей основе напоминает нам то же самое чувство, которое заставило Лермонтова признать жизнь бесцельною, "пустою и глупою шуткою", которое заставило Шопенгауера видеть в жизни лишь бессмысленность и зло, - то чувство, которое заставляет буддистов предпочитать небытие бытию и проповедывать нирванну и т. д., и т. д.

  

  

  

   Не подлежит сомнению, что в массе русского народа, в большинстве всегда наклонного к реализму, мистическая проповедь смерти и самоубийства, - проповедь, которую вели учители и последователи нетовщины, не могла иметь сколько-нибудь значительного успеха. Однако, в некоторых местах, благодаря, конечно, особым условиям и причинам, эта проповедь увлекала не мало жертв. С целью показать, как иногда успешно воспринималось пессимистическое учение нетовцев, мы расскажем здесь историю развития этой секты среди помещичьих крестьян Саратовской губернии, где, как мы сейчас увидим, идеи нетовщины наследственно передавались из поколения в поколение.

   Местом действия является село Копены, Аткарского уезда Саратовской губернии. В начале нынешнего столетия село это принадлежало богатому помещику Дмитрию Львовичу Нарышкину. По уверению автора статьи О самосожигательстве раскольников *), жители этого села "платили легкий оброк, имели над собой управителей из крестьян своего села и жили весьма свободно". К сожалению, автор не приводит никаких данных в подтверждение этого мнения, которое, таким образом, остается совершенно голословным.

  

   *) Православный Собеседник 1861 г., апрель, стр. 431.

  

  

   Одно не подлежит сомнению, это именно то, что среди копенских жителей издавна существовала наклонность к расколу. Однако, до 1800 года жители села Копен придерживались только обычаев и общих верований раскола, но не принадлежали к какой-нибудь определенной секте: они молились двумя перстами, требовали от священников хождения посолонь, совершения обрядов и таинства по старопечатным книгам, но беглых раскольничьих попов к себе не принимали, особых часовен не имели, а некоторые даже отличились усердием к церкви.

   В это время, - в начале настоящего столетия, - по Саратовской губернии, как и вообще по всему Поволжью, свободно расхаживали проповедники разных раскольничьих учений. Жители села Копен охотно принимали к себе этих странствующих пропагандистов, говоривших "от писания", слушали их, поучались. В числе этих бродячих проповедников были последовали спасова согласия или нетовщины. Им, между прочим, удалось "совратить в свою секту" одного из крестьян села Копен - Якова Ефимова Юшкина, который пользовался среди своих односельчан большим уважением за начитанность и строго-нравственный образ жизни.

   Яков Юшкин большую часть времени проводил в лесу за рекой Медведицей, где он имел пчельник с разными постройками для жилья. Здесь он молился, читал книги священного писания, толковал и объяснял их приходившим к нему крестьянам, поучая их догматам нетовщины. Особенно много сходилось к нему по воскресным и праздничным дням. Некоторые из копенских жителей построили себе в лесу, около пчельника Юшкина, кельи, куда уходили в свободное время, чтобы на досуге послушать поучения Якова. Так как поучения эти не заключали в себе ничего особенно поразительного, ибо Юшкин проповедывал умеренную нетовщину, то они и не возбуждали подозрений в местном начальстве. Но вскоре условия изменились, так как в Копенах появился новый проповедник, какой-то бродяга Фалалей, приверженец глухой нетовщины, как мы видели, особенно наклонной к самоубийству.

   Фалалей, прежде всего, постарался привлечь на свою сторону сына Якова, Алексея Юшкина, научил его читать и "распалил молодое его воображение вольным мученичеством". За-

  

   138

  

   тем Фалалей, при помощи Алексея, начал читать собиравшимся у него крестьянам о "последнем времени", о пришествии антихриста; стараясь внушить им, что в нынешнее антихристово время нет для человека никаких средств ко спасению, кроме добровольного самоубийства. Жить дольше в мире, погрязшем в грехе и неправде, невозможно; единственное спасение уйти от этой засасывающей массы зла и преступлений - это смерть. Итак, нужно умереть, - "умереть за Христа".

   Это дикое, мрачное учение нашло себе хорошую почву. Вскоре явилось много последователей, сгоравших нетерпением умереть за Христа. Тайно, тщательно скрывая свой план от Якова Юшкина, они начали приготовлять себе огромную пещеру в уединенном месте на речке Перевозинке, в 25 верстах от села Копен. Решено было собраться в эту пещеру и для спасения своих душ заморить себя в ней голодом. Но план этот был расстроен Яковом Юшкиным, который, узнав о нем, наказал своего сына Алексея чрез сельских десятников розгами, впрочем, не объявив вины сына, и строго запретил ему приводить в исполнение нечестивый замысел. Дело пока на этом остановилось.

   Алексий покорился необходимости, но не отказался от своего плана и начал выжидать удобного случая, чтобы привести в исполнение свое намерение. Такой случай вскоре представился. В 1802 году отец его, Яков Ефимов, отправился в г. Пензу по мирскому делу. Воспользовавшись отсутствием отца, Алексей Юшкин снова еще с большею энергией начал проповедь о необходимости немедленно же умереть. Прежние его последователи не замедлили откликнуться на его призыв. Явилось "84 человека разного пола и возраста"; все они были готовы умереть за Христа.

   В глухую ночь все, обрекшие себя на добровольную смерть, собрались в заранее приготовленной пещере на речке Перевозинке. Алексей Юшкин читал перед ними священное писание и увещевал быть твердыми в своем намерении и мужественно встретить смерть; он уверял, что "для их душ отверзаются врата рая".

   В пещере сложено было много соломы и хворосту для того, чтобы, в случае розыска или, как говорил Алексий, погони от антихриста, не отдаться живыми в руки его слуг, но

  

  

   тотчас зажечь солому и погибнуть в пламени. Сам Алексей, однако, не хотел умирать со своими последователями, говоря, что "некому будет поминать их, а Фалалей, дескать, молится за других".

   Одна из бывших в пещере женщин усумнилась в спасительности добровольного самоубийства и решилась бежать из пещеры. Она начала просить Алексея отпустить ее на речку под предлогом напоить умиравшего от жажды младенца. Алексей сначала отказывал, но затем согласился, взяв с нее клятву возвратиться в пещеру. Пользуясь темнотою ночи, женщина скрылась сначала в кустарник, потом вышла в поле и, нашедши ночевавших там людей, объявила им о замыслах Алексея Юшкина и его последователей.

   Крестьяне сели на лошадей и поскакали в село Копены, где произвели тревогу и объявили обо всем бурмистру и священнику. Немедленно собран был народ и отправлен на речку Перевозинку, к пещере. При этом они были предупреждены, что сидевшие в пещере при появлении погони намерены зажечь солому и погибнуть в огне. Поэтому посланные постарались подойти к пещере перед утренней зарей сколько возможно тихо и незаметно. Подойдя к речке, они увидали, что по берегу ее ходит какой-то человек с веревкою в руках. Это был сам Алексей Юшкин; вероятно, он разыскивал ушедшую из пещеры женщину. Заметивши толпу, направившуюся к пещере, Юшкин опрометью бросился туда и начал кричать:

   - Антихрист идет!... Спасайтесь! Не давайтесь живые в руки!

   Но так как путь в пещеру ему был отрезан наступавшей толпой, то он пустился бежать обратно и бросился в воду и "старался захлебнуться". Но его схватили и вытащили на берег.

   Между тем, сидевшие в пещере зажгли солому и хворост, чтобы задохнуться в дыму. Сбежавшиеся крестьяне старались вызвать самосожигателей, но те не хотели слушать никаких увещаний. Тогда крестьяне начали заливать огонь через отверстие и силою вытаскивать сидевших в пещере. Но так как отверстие было очень узкое, то поэтому работа их подвигалась очень медленно.

   Произошло страшное смятение. Спасовцы пришли в крайнее

  

   140

  

   исступление, начали вырываться из рук непрошенных спасителей, рубить себе пальцы, а один из них - Егор Афанасьев схватил девочку, ударил ее о камень и только каким-то чудом не убил до смерти. Видя, что девочка осталась жива, Афанасьев кинулся к своей жене, вырвал из рук ее малолетнего сына и ударом о камень убил его, со словами:

   - За Христа убиваю!

   Наконец, самоубийцы были обезоружены и спасены. Немедленно донесено было об этом начальнику губернии и земскому суду. Началось дело. Алексей Юшкин признан был виновным "в склонении простодушных к самоубийству". Другой из руководителей этого дела, Фалалей, успел скрыться от властей. Юшкин сослан был на остров Эзель, Лифляндской губернии, а Егор Афанасьев, убивший ребенка, послан в монастырь на покаяние. Все остальные были прощены и отданы под присмотр вотчинного начальства.

   Управлявший в это время вотчинами некий Александр Божков задался целью во что бы то ни стало искоренить нетовщину из среды подведомственных ему крестьян. Для этого он не придумал ничего лучшего, как наложить двойной оброк на всех ее последователей. В то же время, он сжег все те кельи, которые были выстроены спасовцами в лесу, a владельцам этих келий приказал переселиться в село и жить вместе со своими семействами.

   Нетовцы просили Божкова освободить их от двойного налога, обещаясь "не слушать впредь никаких зловредных учений". При этом, для прикрытия своих настоящих верований, большая часть спасовцев обратились в поповщину. Для исповеди копенские раскольники стали ездить в деревню Песковатку к беглым попам, приезжавшим туда из иргизских монастырей; прочие же требы исправлялись приходским священником с хождением посолонь, по желанию староверов.

   Около этого времени в среде нетовцев явился новый учитель и проповедник, крестьянин Исай Алексеев. По обычаю того времени, он прикрывался юродством: зимой ходил в одной сорочке, босой, брал руками раскаленные угли и рассказывал, что слышит на небе звон. Звон этот был не простой: он возвещал догматы и учение нетовщины. Разумеется, явились последователи, которые уверовали в святость Исая Алексеева и начали подражать ему в юродстве. Одна

  

  

   крестьянка, Анна Иванова, вздумала, по примеру учителя, щеголять зимой в одной сорочке, но несчастная жестоко поплатилась за свою отвагу: вскоре она найдена была замерзшей, без признаков жизни.

   По этому поводу началось дело, и Исай Алексеев был привлечен к суду, как расколоучитель и совратитель. Это было в 1818 году. В течение четырех лет Алексеев находился под судом, но проживал в селе Копенах и не переставал проповедывать нетовщину. К этому времени освободился из монастырского заключения Егор Афанасьев и, возвратившись в родное село, вместе с Алексеевым начал распространять учение спасова согласия. Сельское начальство не только не препятствовало деятельности проповедников раскола, но даже укрывало их и на требование сведений о раскольниках отписывало земскому суду, что в селе Копенах совсем нет никаких раскольников.

   Тем не менее, в 1822 году Алексеев и Афанасьев были сосланы в Сибирь за распространение раскола. Мера эта отнюдь, конечно, не могла помешать развитию нетовщины, а скорее, напротив, еще более способствовала ее усилению, пробудив фанатизм в последователях спасова согласия. Копенские нетовцы ждали только надежного руководителя, который бы дал толчок, чтобы перейти от слова к делу. За руководителем дело не остановилось.

   На сцену появляется старый, испытанный проповедник нетовщины, страдалец Алексей Юшкин, проведший перед тем несколько лет в ссылке на острове Эзель. Будучи в ссылке, он имел тайные сношения с своими последователями, внимательно следил за успехами нетовщины и, между прочим, вел длительную переписку с саратовским купцом Ладонкиным, принадлежавшим к спасову согласию. Счастливый случай помог ему освободиться из заключения. На остров Эзель как-то приехал Император Александр Павлович; Юшкину, через посредство состоявшего при императоре графа Кочубея, удалось вымолить себе прощение. Государь приказал отпустить Юшкина на родину, с учреждением за ним, однако, строгого надзора со стороны вотчинного начальства.

   Юшкин явился в Копены около 1826 года вместе с "женщиною из почтового ведомства", Дарьею Кононовою, из секты спасова согласия. Эту Кононову Юшкин встретил на пути,

  

   142

  

   возвращаясь из ссылки домой; он сошелся с нею и прижил двоих детей, из которых одного, как показывала Кононова, по дороге удушил, а другого бросил в колодезь. Управляющий вотчинными имениями, Галицкий, приказал без огласки выслать Кононову вон из Копен. Приказание было исполнено; вслед за Кононовою скрылся из села и Алексий Юшкин; но место его, как проповедника нетовщины, не осталось вакантным: в Копенах явился новый пропагандист "спасового согласия" - родной сын Алексея, Иван Юшкин.

   О бегстве Алексея Юшкина началось дело: начались розыски, которые, однако, долгое время были безуспешны. Привлеченный к допросу саратовский купец Ладонкин показал, что "Юшкин умер, и мы-де поминаем его за упокой". Только через два года разнеслись слухи, что Алексей Юшкин и Дарья Кононова засыпались, при помощи других, землей в лесу между селами Карамышем и Атаевкою в урочище, называемом Сокино. Здесь в так называемой морельной горе действительно отыскана была пещера и в ней два скелета, из которых один, по освидетельствовании врача, оказался мужским, а другой женским.

   В 1827 году около 60 человек нетовцев из жителей села Копены решились добровольно умереть, чтобы уготоваться царства небесного. В числе решившихся умереть были целые семейства, - с отцами, матерями, детьми. И вот, в назначенный день, начинается резня. Крестьянин-нетовец, Александр Петров, является в избу своего соседа и единоверца, Игнатия Никитина, и убивает его жену и детей; затем с топором в руках он отправляется в овин, где его ждали лица, обрекшие себя на смерть: крестьяне Яков и Моисей Ивановы с детьми. Они ложатся на плаху, а Александр Петров рубит им головы топором. Покончивши с ними, Петров идет к крестьянке Настасье Васильевой: здесь на помощь ему является Игнатий Никитин, семью которого только что пред тем умертвил Петров. В то время, как Никитин убивал в овине Васильеву и ее товарок, Авдотью Ильину и Матрену Федорову, Александр Петров перерезал детей Васильевой.

   Свершив тройное убийство, Никитин бросил топор, лег на плаху и просил Петрова отрубить ему голову. Петров не замедлил исполнить эту просьбу. Затем он отправился к снохе своей, Варваре Федоровой, и начал убеждать ее подверг-

  

  

   нуться смерти, причем сообщил ей, что дети ее уже убиты им в овине. Варвара бросилась в овин, чтобы взглянуть на трупы своих детей; следом за ней отправился и Петров. Здесь, среди человеческих трупов, плавающих в крови, стояла толпа нетовцев, ожидая "смертного часа".

   Петров, очевидно, не вынесший потрясающих сцен убийства и смерти, бросил топор, не окончив своей страшной миссии, положил голову на плаху и умолял прикончить его. Иван Юшкин отточенным топором нанес ему смертельный удар... Несколько семейств сложили свои головы на плахе. Всего погибло, таким образом, тридцать пять человек. Проходившая мимо женщина случайно наткнулась на кровавое зрелище смерти; в ужасе бросилась она на колокольню и ударила в набат. Сбежался народ, и это обстоятельство положило конец чудовищной драме и спасло остальных участников от смерти.

   Назначенное по этому поводу следствие открыло до 80 человек явных последователей нетовщины; из этого числа 50 человек "после сильных увещаний отказались от своего учения, можно думать, притворно; остальные не сделали даже и этого и остались упорными в своем заблуждении". Иван Юшкин не хотел слушать никаких увещаний; по наказании, он сослан был в каторжную работу *). Так закончился ряд кровавых драм, вызванных учением нетовщины.

   Память об этих драмах до сих пор живет в народе, в чем пишущему эти строки удалось убедиться лично, во время пребывания в Саратовской губернии в 1881 году. В Саратове нам пришлось, между прочим, встретить одного старика из г. Аткарска, который живо помнил эту историю, помнил действующих лиц и проч. Но особенно в его памяти врезалась заключительная сцена этой драмы, - сцена на площади, с позорной колесницей и эшафотом, на котором Иван Юшкин был подвергнут жестокому наказанию.

   Прежде чем закончить настоящую главу, мы остановимся на одном явлении, которое по своему характеру имеет довольно много общего с учением глухой нетовщины. Явление это -

  

   *) Материалом для этого рассказа послужила, главным образом, указанная выше статья Православного Собеседника, а также История министерства внутренних дел г. Варадинова.

  

   144

  

   красная смерть, - обычай, который приписывается последователям секты бегунов или странников.

   В наших газетах не раз уже появлялись известия об этом обычае, но так как все эти известия отличались обыкновенно полною голословностью и крайнею отрывочностью, то поэтому и проходили незамеченными или же встречались с явным и вполне заслуженным, конечно, недоверием. Но в том же 1883 году в Неделе появилась анонимная статья под заглавием Голбечники, в которой приводился целый ряд фактов, подтверждавших действительное существование обычая "красной смерти" у бегунов. При водим здесь эти факты, как они изложены в статье о Голбечниках *).

   В июле месяце 1882 года в Иванове, Владимирской губернии, близ станции железной дороги, где обыкновенно брали песок для полотна ее, нашли труп человека, завернутого в рогожу. Началось следствие. Оказалось, что это труп бегуна Ивана Китова, имевшего в Иванове свою лавочку. Китов, человек лет 34-х, был женат на православной; она-то и была причиной возникновения дела. Китов несколько раз уходил "на богомолье"; в последний раз он долго не возвращался. Жена, беспокоясь за мужа, стала следить за его родней (тоже из секты странников) и заметила, что ночью понесли зарывать труп ее мужа. Она "доказала", т. е. сделала известным место его погребения. Чем собственно окончилось это интересное дело, автору статьи не удалось узнать, но при следствии выяснилось, что в течение 9-ти лет из семьи Китовых пропали без вести или "ушли на богомолье" восемь человек.

   Подобным образом пропадают люди, по уверению автора цитируемой статьи, не в одном Иванове, но и в Кинешемском уезде, а также в самой Кинешме, и многие знают причину такого исчезновения: они "восприяли красную смерть", т. е. были задушены с их же согласия. Такой смертью умирают не одни голбечники, т. е. странствующие бегуны, но и "жиловые", живущие в мире бегуны. "Последним, повидимому, такая смерть особенно необходима: если они при жизни пользовались всеми благами мира, если они не несли на себе ига "жития странного и врагом гонительного", то хоть пред концом зем-

  

   *) Голбечниками называются в Костромской губернии странствующие бегуны.

  

  

   ного странствования должны претерпеть мучения насильственной смерти, чтобы обрести спасение души.

   Воспринять "красную смерть" решается обыкновенно человек старый или опасно заболевший, мало надеющийся на выздоровление. "Красной смерти" могут сподобиться не только "совершенные" или "жиловые" бегуны, но и православные, вступающие в голбечники перед самым совершением над ними обряда задушения или ради него: "все равно как схиму принимают", - рассказывал один крестьянин, повидимому, не видавший в добровольном задушении себя "ради спасения души" ничего ужасного. Решившись умереть, "принять мученический венец", православный или странник из "жиловых" прощается со всеми родными, затем отдает себя в руки голбечников. "Совершенному" бегуну прощаться не с кем: он уже давно порвал все земные связи и для него нужна только решимость прекратить земное существование.

   Самый обряд совершения "красной смерти" автор Голбечников описывает следующим образом:

   В пустой избе кладут приготовившегося к смерти; с ним остается только бегунский наставник, читающий псалмы. Через некоторое время дверцы подполья распахиваются и появляется олицетворение "красной смерти": - рослый, "корпусный" мужчина в красной рубахе с красной же подушкой в руках... Он кладет на голову болящего подушку и садится на нее, надавливая до тех пор, пока не произойдет задушение. Иногда случается, что, несмотря на мощь исполнители задушения, несмотря на твердую решимость удушаемого умереть, ужасная казнь не сразу удается, вопреки молитвам "верующих" о "принятии души мученика": жизненные инстинкты преодолевают фанатизм, и силач не в силах сладить с отчаянными усилиями несчастного удушаемого. Тогда, попытка снова повторяется, а "верующие" усиленно молятся о принятии души. Но обыкновенно удушение удается сразу; олицетворение "красной смерти" скрывается в подполье, а вошедшие в избу озабочиваются похоронами.

   Ответственность за справедливость всего изложенного здесь об этом обычае мы всецело возлагаем на автора указанной статьи, которого мы лично знаем за человека вполне серьезного и правдивого, и который известен в печати несколькими солидными статистическими работами в области экономических

  

   146

  

   вопросов. Но, вместе с этим, считаем своим долгом сделать следующую оговорку.

   Когда статья о Голбечниках сделалась известна в Костромской губернии среди бегунов и лиц, близких к ним, то она вызвала среди их целую бурю негодования. Все эти лица, - как бегуны, так и люди, близкие к ним, хорошо знакомые со всеми порядками секты, - были глубоко возмущены статьей, которую они называли не иначе, как клеветой, ни на чем решительно не основанной, кроме сплетен досужих кумушек. В беседах с нами они выражали готовность фактически доказать полную несправедливость взведенных на них обвинений и горячо и категорически утверждали, что обычай "красной смерти" есть не более, как нелепый вымысел... К сожалению, мы, за краткостью времени, проведенного нами в Костроме, не имели возможности проверить справедливость этих заявлений.

  

  

  

   И так, "ради спасения", ради "царства небесного", фанатики-мистики убивали себя, убивали друг друга, убивали каждого, кто только выражал желание вместе с ними "восприять мученический венец". Но этого мало. Они лишали жизни "во славу Христа" (какое страшное извращение великого учения!) детей, малюток, которые не могли, конечно, ни выражать согласия, ни протестовать против их изуверских замыслов. Это называлось "принесением жертвы Богу". И что всего печальнее в этом, так это то, что подобные "жертвоприношения" происходят до сих пор и, притом, довольно часто.

   В мае месяце 1870 года в Шадринском уезде Пермской губернии, крестьянка деревни Клюкиной, Ольховской волости, А-на М-ва, "принесла в жертву" единственную и горячо любимую дочь свою Александру - малютку, которой только что пошел второй год от роду. В течение нескольких месяцев обдумывала она мысль о необходимости этой жертвы, которая, по ее убеждению, должна была спасти не только ее дочь-малютку, но и ее "саму великую грешницу".

   А-на М-ва знала, что за такую жертву ее покарают земные власти. Но ее ни мало не пугала ответственность, ко-

  

  

   торая грозила ей со стороны закона здесь, на земле, за подобную жертву. Напротив, она искала, она горячо желала испытать и перенести здесь "все муки и страдания", чтобы этим снискать себе мученический венец там, на небе, где, собственно и начинается настоящая-то жизнь.

   Однажды в праздник, - в день памяти перенесения мощей святителя Николая, - дочь А-ны почему-то проснулась раньше обыкновенного и своим плачем разбудила спавшую подле нее мать. А-на встала, взяв дочь на руки, утешила ее и пошла вместе с нею умываться. Умывшись, она разбудила старшую сноху свою, заставила ее управляться по хозяйству, а сама пошла в клеть, ради праздника зажгла там свечи перед иконами и, держа на левой руке дочь свою, стала в таком положении молиться Богу. Во время молитвы ей снова приходит в голову давно мучившая ее мысль о принесении в жертву своего ребенка. Она подумала, что мысль эта пришла к ней от самого Бога; это сознание необыкновенно обрадовало ее, и она решилась немедленно же привести в исполнение свое давнишнее желание.

   А-на оставила молитву и пошла вместе с ребенком в избу, где в это время топилась печь. Улучив минуту, когда сноха вышла из избы на двор, она подошла к печи и отодвинула стоявшую там чугунку с водой; очистив, таким образом, место в печи, А-на со всего размаху бросила туда своего ребенка. Малютка при падении встрепенулась и упала сначала не далеко. Тогда мать берет клюку и "свое дитятко сердешное" подвигает в самое пламя.

  &