Главная » Книги

Сементковский Ростислав Иванович - Отто Бисмарк. Его жизнь и государственная деятельность, Страница 2

Сементковский Ростислав Иванович - Отто Бисмарк. Его жизнь и государственная деятельность


1 2 3 4 5

ия событий 1848 года, Бисмарк в качестве депутата, со свойственным ему бурным натиском, становится в оппозицию к этому национальному движению. В первой же своей речи, произнесенной 5 (17) мая 1847 года, он с необыкновенной ясностью устанавливает свою прямолинейную точку зрения. Один из ораторов, также представитель юнкерской партии, заметил, что подъем народного духа во время освободительной войны против Наполеона был результатом единения правительства с народом, законодательства 1807 года, устранившего разобщение между этими двумя факторами государственной жизни. Бисмарк в решительной речи выступил против этого взгляда на дело и провел ту мысль, что не единение между правительством и народом послужило причиною подъема национального духа, а исключительно желание освободиться от иноземного властителя, и что в других объяснениях не представляется никакой надобности, что этим сказано все. Затем, когда один из депутатов высказался в пользу ежегодного созвания сейма, хотя правительство настаивало на четырехлетних промежутках, Бисмарк решительно высказался против этого предложения. Не довольствуясь этим, когда зашла речь о предоставлении евреям более широких прав, он выступил против этого предложения с той же решительностью, заявив, что основа монархического государства может быть только христианская и что евреям ни в каком случае нельзя предоставлять правительственных мест. "Когда я подумаю, - воскликнул он, - что представителем священной особы короля может быть еврей и что на меня возложена будет обязанность ему повиноваться, то я чувствую себя жестоко униженным и не могу с тем чувством достоинства и с той готовностью служить государству, с какими я ему служу теперь. Я разделяю настроение народа и нисколько не стыжусь этой солидарности с ним". Это был парламентский дебют Бисмарка. Своими тремя речами он обратил на себя общее внимание. Либералы были скандализованы, а консерваторы признали в нем будущего своего вождя, правительство почуяло в нем будущую опору престола. Чтобы яснее понять то впечатление, которое произвел Бисмарк своим парламентским дебютом, не надо забывать, что либеральные веяния широкой волной охватили тогда все умы, что ввиду этого общего движения, как выяснили последующие события, даже само правительство чувствовало себя слабым и было склонно к существенным уступкам, что никто не решался протестовать против господствовавших тогда политических взглядов, противодействовать нахлынувшей могучей волне и что все усматривали спасение в торжестве либеральных принципов. И вдруг в такое время малоизвестный провинциальный дворянин, г-н Бисмарк-Шенгаузен, попавший в сейм только случайно, вследствие болезни избранного дворянством представителя, решается с необычайным пылом восстать против общего настроения, заявить громогласно и обществу, и правительству, что они ошибаются, что избранный ими путь ложен, что надо вернуться к прежним традициям сильного правительства, опирающегося на религию, на дворянство, на вековые устои установленного порядка.
   Чтобы должным образом оценить мотивы, которыми руководствовался Бисмарк, становясь один в оппозицию к господствующему тогда настроению, мы должны принять во внимание его прошлое. Политическими вопросами, как мы видели, он начал интересоваться незадолго до своего появления в сейме и притом, видимо, сам не знал, каких взглядов держаться. Результаты движения еще не успели в то время выясниться: берлинские мартовские дни, когда уличная толпа стала господствовать в столице Пруссии, еще не наступили. О революционном движении, собственно, не могло быть еще и речи. Если бы Бисмарк примкнул к движению, охватившему умы, то он был бы только одним из многих, и парламентские его речи при не особенно ярком ораторском таланте прошли бы, конечно, бесследно. Но вступить в оппозицию со всеми, бросить всем перчатку - это не только соответствовало его темпераменту, избытку сил, который он в себе чувствовал, его склонности поражать людей какой-нибудь смелой, решительной выходкой, но и выдвигало его из ряда других народных представителей, и вместе с тем обеспечивало за ним громкую, хотя и, может быть, не особенно лестную, известность. Но ничего особенно лестного не было и в той репутации, которую он себе создал, - в репутации записного кутилы, бретера, сорвиголовы, "сумасшедшего" Бисмарка, не знающего в своих диких выходках меры. Если бы либеральное движение в конце концов взяло верх, из Бисмарка, вероятно, вышел бы немецкий Поль де Кассаньяк, или ему пришлось бы отказаться от своих взглядов; но на самом деле консервативные начала восторжествовали, и Бисмарк сделался видным государственным человеком.
   Уже первый его парламентский дебют прошел для него далеко не бесследно. Сессия сейма была вскоре закрыта. Он воспользовался роздыхом, чтобы отпраздновать свадьбу и совершить со своей молодой женой свадебное путешествие в Италию. Как раз в это время в Венеции гостил король. Бисмарк направился туда и счел нужным испросить у короля аудиенцию. Он был приглашен к столу и имел с королем продолжительный разговор о прусских и общегерманских делах. Мы знаем уже, что отец Бисмарка вращался в придворных сферах. Сам Бисмарк, когда поступил впервые на государственную службу, был представлен принцу Прусскому, то есть позднейшему германскому императору, вместе с товарищем по службе, столь же рослым, как он. Принц сострил по этому поводу: "Ну, юстиция, по-видимому, вербует себе рекрутов по мерке, установленной в гвардии". Словом, Бисмарк был уже известен королю, а его смелая защита в парламенте консервативных принципов побудила короля ближе сойтись с будущим германским канцлером. Встреча в Венеции привела к тому, что Бисмарк вскоре стал почти своим человеком при дворе.
   Настали мартовские дни. Революция торжествовала. Ее знамена развевались на берлинских улицах. Хотя правительственные войска победили, но король счел более благоразумным их отозвать. Внешний порядок поддерживался в столице национальной гвардией. Двор был сильно смущен.
   Что делает в это время Бисмарк? После своего дебюта в качестве народного представителя, после свидания в Венеции он, очевидно, уверился, что избранная им программа наиболее соответствует его целям. В своих первых парламентских речах он высказывался еще сравнительно умеренно, но теперь он окончательно и со свойственной ему решительностью из народного представителя превращается в правительственного деятеля, в защитника прав короны от прав народа. Деятельность его становится лихорадочной. Он основывает консервативные газеты, составляет верноподданнические адреса, произносит в разных собраниях речи, направленные против революционного движения, приглашает сельский люд воздержаться от участия в народном движении. Приведем некоторые характерные факты. Пресловутая "Крестовая газета", наиболее энергический орган прусских юнкеров, основана именно в это время по почину Бисмарка. В разгаре мартовского движения, когда двор не знал, на что решаться, Бисмарк старался всех ободрить. Как-то однажды вечером все сидели в мрачном настроении духа. Между прочими присутствовал и старый генерал Меллендорф. Зашла речь о том, что делать. Мнения расходились, и в общем господствовала полная нерешительность. Бисмарк, сидевший возле фортепиано, вдруг забарабанил походный марш. Тут Меллендорф вскочил со стула и обнял его, воскликнув: "Вот что нужно". Этот факт нами рассказан со слов самого Бисмарка. Прославился он в это время еще изречением, которое он поминутно повторял: "Прежде всего надо разрушить дотла все большие города, эти очаги революции", - так что ему даже была присвоена кличка "разрушитель городов". Правительство, пребывая в нерешительности, постоянно созывало и распускало парламент. Деятельность Бисмарка показалась народным представителям настолько подозрительной, что его не избрали. Он вознаградил себя, как мы видели, внепарламентскою деятельностью. Но в начале 1849 года он снова был избран, правда, ничтожным большинством голосов. Тут он опять произнес целый ряд речей, высказываясь в прежнем консервативном духе, но значительно сгущая краски. Мы отметим главные его изречения. Через все его речи красной нитью проходит та мысль, что об единстве Германии нечего заботиться, что это только праздная мечта ("phaetonischer Flug der Politik") [фаэтонов политический полет (нем.)], что народное движение, направленное к этой цели, не только бесплодно, но и опасно, что все усилия должны быть направлены к восстановлению силы прусского правительства, что не Пруссию следует подчинить Германии, а Германию - Пруссии, что главная задача последней заключается в том, чтобы отвергнуть позорный союз с демократией, что в Германии ничего не должно произойти без соизволения прусского правительства, что "спор, возникший за последние годы в Европе, вызван полной противоположностью двух принципов: "один из них основан будто бы на народной воле, на самом же деле на кулачном праве баррикад; другой же - на установленном Богом правительстве, на правительстве Божию милостью; первый из этих принципов признает восставших самоотверженными борцами за правду и свободу, другой - считает их бунтовщиками, и это разногласие не может быть устранено парламентскими прениями или голосованиями; его уладит судьба, бог брани". Руководствуясь этими взглядами, он требовал, чтобы стремления были направлены вовсе не к единству Германии, вовсе не к созданию союзного государства, а к упрочению неприкосновенности прусской государственной власти. "Единственным нормальным основанием великого государства является государственный эгоизм, а не романические поползновения, и недостойно великого государства защищать дело, не соответствующее его интересам", - говорил он. "Пруссия должна предписывать другим германским государствам законы, и я предпочитаю, чтобы Пруссия оставалась Пруссией тому, чтобы прусский король превратился в вассала народного представительства". Затем он выставлял общим врагом революцию и требовал, чтобы все германские правительства соединились для подавления объединительных стремлений. Вместе с тем он требовал, чтобы государственная власть опиралась на консервативные элементы: на церковь и главным образом на дворянство. "Будьте уверены, - громил он своих противников. - Мы доставим почет и влияние осмеиваемым вами прусским юнкерам". С не меньшей решительностью он восстал против введения обязательного гражданского брака и при этом пускался в соображения следующего рода. "Я надеюсь, - говорил он, - что современные дурачества разобьются о скалу христианской церкви, ибо вера в божественное откровение у народа, конечно, сильней, чем вера в спасительную силу какой бы то ни было статьи конституции". Вообще всякое упоминание о конституции приводило его в большое негодование. "Слово "конституционно", - говорил он, - признается теперь лозунгом столь убедительным, что избавляет от необходимости приводить какие-либо доводы в пользу своего мнения. Достаточно произнести это слово, и все доказано, все освящено". Очевидно, Бисмарк тут забывал, что он сам имел возможность выступить столь решительно в защиту своих взглядов только благодаря дарованию прусскому народу конституционных учреждений.
   Спрашивается теперь, к чему привела на первый раз эта энергическая агитаторская деятельность будущего германского канцлера? Несомненно, она содействовала нерасположению прусского правительства принять на себя почин в деле установления германского единства на новых, более нормальных основаниях, чем те, какие представлял печальной памяти франкфуртский сейм, созданный Венским конгрессом. Был момент, когда прусское правительство как будто склонялось в пользу принятия предложенной ему самим народом через посредство Франкфуртского национального собрания императорской короны. Двадцать восемь германских правительств были на стороне этого решительного шага, который на двадцать с лишним лет приблизил бы то, что достигнуто было впоследствии путем двух кровопролитнейших войн. В самом прусском сейме большинство высказалось за этот шаг. Таким образом, он несомненно мог быть совершен при значительных шансах на успех. Может быть, и тогда дело не обошлось бы без войны, но, несомненно, момент был крайне благоприятный, потому что германский народ действовал как один человек и при воодушевлении, охватившем его тогда, сумел бы и на поле сражения с успехом защищать свою заветную мечту. Прусское правительство сразу приобрело бы необычайную популярность во всей Германии, а военная организация Пруссии уже тогда была сравнительно очень совершенна. Но когда в прусском сейме зашла речь о принятии предложения, Бисмарк энергически восстал против него. "Мы скоро доживем, - воскликнул он, - до того, что господа радикалы явятся к новому императору и, указывая на имперский герб, спросят: "Не думаешь ли ты, что этот орел тебе достался даром?" Этой цитатой из "Фрейшютца" Бисмарк произвел сильное впечатление и укрепил прусское правительство в намерении отказаться от предложенной ему короны. Мы не станем восстанавливать здесь в памяти всех, перипетий разыгравшейся драмы, тем более, что для нашей цели достаточно только указать на ее исход. Этот исход был глубоким унижением Пруссии. По договору, заключенному в Ольмюце, Пруссия вынуждена была смириться перед Австрией и восстановить тот порядок, который существовал до событий 1848 года. Впоследствии сам Бисмарк признал Ольмюцский договор позорным для Пруссии, но тогда он в парламентском заседании, ликуя, воскликнул, что Пруссия в союзе с Австрией одержали блестящую победу над революцией, то есть над мечтой о единой Германии, - над той мечтой, осуществление которой доставило самому Бисмарку впоследствии лучший и самый ценный лавр в венке его славы.
   Таким образом, прежний союзный строй был восстановлен. Этот результат был достигнут, несомненно, при содействии Бисмарка. Поэтому, когда зашла речь о назначении прусского посланника при восстановленном сейме, правительство подумало о нем. Во главе прусского правительства стоял тогда знаменитый генерал Мантейфель, действовавший совершенно в духе Бисмарка, или, точнее говоря, подсказавший Бисмарку политику, которой тот придерживался в качестве народного представителя. Король Фридрих-Вильгельм IV все-таки сомневался: его смущала сравнительная молодость Бисмарка, которому было тогда тридцать семь лет, и бурный его нрав. Поэтому во время аудиенции он выразил удивление, что у Бисмарка хватает храбрости принять столь трудный и ответственный пост. Бисмарк ответил ему на это со свойственной ему находчивостью: "Еще больше храбрости требуется для того, чтобы меня назначить на такой пост, - и прибавил: - Сделайте опыт, ваше высочество, уволить ведь меня всегда можно". Затем действительно и состоялось его назначение сперва первым секретарем при посланнике, а затем и посланником. По поводу этого назначения в печати говорилось, что если бы Бисмарку предложили командовать фрегатом или сделать хирургическую операцию, то он, вероятно, ответил бы: "Ну, до сих пор я этим делом не занимался, однако попробую".
   При таких-то обстоятельствах и состоялось 6 (18) августа 1851 года назначение Бисмарка посланником при франкфуртском сейме.
  

Глава IV. Бисмарк - дипломат

   Указанные нами факты из жизни Бисмарка дают в общей сложности такую полную характеристику его личности, что весьма нетрудно предусмотреть, какова должна была быть его деятельность на новом поприще посланника Пруссии при франкфуртском сейме. К сожалению, деятельность эта оценивается теперь с точки зрения позднейших успехов Бисмарка, - с точки зрения приобретенной им репутации великого государственного человека, и поэтому получается совершенно ошибочный взгляд на все, что им сделано с 1851 по 1862 год, то есть в течение одиннадцатилетнего периода его жизни, когда он, будучи уже не особенно молод, впервые прошел практическую школу дипломата. Увлекаясь позднейшими его успехами, громкой его славой, биографы ищут в тогдашней его деятельности доказательств проницательности его ума, глубины его воззрений и провозглашают, что уже в то время проявилась вся гениальность Бисмарка: он-де предусматривал и войну 1866 года, и войну 1870 года, он орлиным взором обнимал будущее и воздвигал фундамент могущественной объединенной Германии.
   Но забудем на миг о позднейших успехах Бисмарка и взглянем на его деятельность с точки зрения непреложных фактов, собранных теперь в достаточном количестве, - хотя бы в четырех толстых томах документов, касающихся деятельности Бисмарка во Франкфурте и изданных в начале восьмидесятых годов г-ном Пошингером, или в дипломатической корреспонденции Бисмарка за 1851 - 1859 годы. Мы видели, что до назначения посланником при Франкфуртском сейме Бисмарк защищал публично Ольмюцский договор, в силу которого восстановлен был прежний германский союзный строй. Значит, Бисмарк примирился с необходимостью поддерживать этот строй, во всяком случае признавал, что Пруссия, по крайней мере временно, должна отказаться от всякого соперничества с Австрией и жить с ней в добром согласии. К этому его побуждало и соображение, так решительно высказанное им в парламенте, что задача Австрии и Пруссии заключается в подавлении революции, то есть народного движения, направленного к сплочению Германии под главенством Пруссии. При таких обстоятельствах следовало бы предположить, что Бисмарк, явившись во Франкфурт, будет действовать, насколько возможно, солидарно с Австрией, тем более, что и назначение его посланником было вызвано преимущественно проявленным им горячим сочувствием к Габсбургской империи. Даже допустив, что Бисмарк предусматривал неизбежность разрыва с Австрией в более или менее близком будущем, мы должны будем признать, что ему не было никакой надобности ссориться с этой державой в данный момент, уже тогда раскрывать противнику карты прусских политиков. Наоборот, подготовляя будущее поражение Австрии, оттачивая против нее нож, Бисмарк, естественно, должен был наружно мириться с существующим положением, не форсировать игры, вести себя скромно, делая вид, что все обстоит благополучно. Если Пруссия не находилась еще в возможности вступить в решительную борьбу с Австрией, то простая предусмотрительность, элементарное благоразумие заставляли ее до поры до времени притаиться и не вызывать разными выходками противника на бой.
   Что же делает Бисмарк? Он действительно приезжает во Франкфурт с самыми миролюбивыми намерениями, приезжает туда убежденным и горячим другом Австрии, высказывается неоднократно в том же духе, в каком он высказывался в парламентских своих речах. Но с первых же заседаний Франкфуртского сейма он уже начинает изменять свои взгляды. Первенствующая роль на сейме, конечно, принадлежит Австрии. Вспоминая впоследствии о своей тогдашней деятельности, Бисмарк говорит, что с первым председателем, графом Туном, можно было ужиться, что граф Рехберг также был еще довольно сносен, но что Прокеш-Остен приводил его в негодование, с ним никак нельзя было ладить. И действительно, Бисмарк ссорился со всеми председателями Франкфуртского сейма, и вся его первоначальная деятельность заключалась в постоянных стычках, по большей части чисто личного свойства. Возьмем некоторые примеры. До прибытия Бисмарка практиковался такой порядок, что во время заседаний курил один только председатель, граф Тун. Когда Бисмарк начал посещать заседания, он нашел, что это не в порядке вещей, и также закурил сигару. Его примеру последовал и баварский посланник, который никогда не курил, но для ограждения достоинства своего государства счел нужным вести себя так, как ведет себя прусский посланник: его тошнило от сигары, но он продолжал курить. Затем и ганноверский посланник закурил сигару, а его примеру последовали и все другие посланники. Конечно, эпизод этот очень комичен и характеризует тогдашних немецких дипломатов, но спрашивается, - много ли потерял бы Бисмарк, если бы он воздержался от сигары, и не просвечивает ли уже в этом факте уязвленное самолюбие? Возьмем другой пример. Во время заседаний Прокеш-Остен делает заявление, не вполне соответствующее истине, и весьма второстепенного значения. Об этом заходит речь в обществе вечером. Бисмарк считает нужным усомниться в правдивости слов австрийского дипломата. Тот чувствует себя оскорбленным и, повысив голос, провозглашает: "Если это неверно, выходит, императорско-королевское правительство солгало?" "Несомненно, ваше превосходительство", - отвечает спокойно Бисмарк. Австрийский дипломат сильно смутился, но, чтобы не вызывать ссоры, подошел после ужина к Бисмарку и примирился с ним.
   Такими и подобными фактами украшены все хвалебные биографии Бисмарка. Спрашивается, однако, - служат ли они действительно ему в похвалу; был ли сам Бисмарк в то время выше всех дрязг, какими поражают пресловутые собрания немецких дипломатов во Франкфурте? Мы сейчас увидим, что распря между Бисмарком и австрийскими дипломатами все усиливалась. Он поминутно, пользуясь миролюбием австрийских дипломатов, позволял себе колкости и даже грубости. Встретившись на параде в Мюнхене с австрийским генералом, в честь которого был устроен этот парад, он уже прямо принимает вызывающий образ действий. Бисмарк явился на парад в форме офицера ландвера и увесил грудь свою орденами, полученными от разных германских правительств в качестве посланника при Франкфуртском сейме. Австрийский генерал, увидев все эти ордена, тут же спросил его, где он их заслужил. - "Не перед лицом же неприятеля?" - "Да, - ответил Бисмарк, - перед лицом неприятеля... во Франкфурте". Конечно, это было очень находчиво, но в то же время и очень грубо, тем более, что в Австрии хорошо знали, с каким доверием и расположением относится к Бисмарку прусский король. Следовательно, все эти выходки не могли не отразиться на взаимных отношениях двух держав, вызвав охлаждение, в результате которого легко мог получиться разрыв, которого сам Бисмарк не желал ввиду неподготовленности Пруссии к войне.
   Но он не довольствовался подобными резкими и грубыми выходками. Он всячески старался вооружить прусское правительство против Австрии и вел самую деятельную агитацию против нее. В дипломатических документах, о которых мы упомянули, он доходит просто до смешного в своей австрофобии. Чего он только не ставит в вину австрийскому правительству! Возмущается и тем, что Австрия католическое государство, что немецкие правительства более сочувствуют Австрии, чем Пруссии, что немецкие капиталисты, прельщаемые высоким процентом, который платит австрийское правительство по своим займам, помещают свои капиталы в австрийские, а не прусские фонды и так далее. Особенно комично, что Бисмарк возмущается симпатиями германских правительств к Австрии. Всего два года перед тем он торжественно провозглашал в парламенте, что законодательницею в Германии должна быть Пруссия, что Пруссия хочет оставаться Пруссией и никогда не подчинится мелким германским правительствам, напротив, требует от них полного подчинения. Это настроение Пруссии или, точнее говоря, среды, из которой вышел будущий великий канцлер, как известно, и вызвало общее нерасположение к пруссакам и заставило всех дорожить Австрией. И вдруг Бисмарк словно прозревает, приходит в великое негодование, что немцы держат сторону Австрии, мечет гром и молнию против нее и с какою-то странною наивностью сознается, что он в Берлине ничего не понимал в политике, а во Франкфурте у него глаза сразу раскрылись. Но то, что было откровением для Бисмарка, было давно хорошо известно всем непредубежденным людям. Само прусское правительство хорошо сознавало, что после того, как оно отвергло поднесенную ему императорскую корону и решительно вступило на путь политической реакции, оно лишилось сочувствия германского общественного мнения. Одним из главных виновников этого шага был, однако, сам Бисмарк. А теперь он поминутно жаловался, что Пруссия не пользуется сочувствием германского народа, что он льнет к Австрии. Вместе с тем Бисмарк все более и более озлоблялся против Австрии и совершал самые резкие выходки, давая австрийцам поминутно чувствовать, что он их глубоко ненавидит. Где только мог, он им делал неприятности. Заходила ли речь о вступлении Австрии в германский таможенный союз, он противился этой мысли; обсуждался ли вопрос о составлении общегерманского торгового кодекса, Бисмарк противился избранию австрийского города местом для совещаний по этому вопросу; избиралось ли новое местопребывание для Германской академии наук, Бисмарк ополчался против предложения, чтобы она находилась в австрийском городе, - словом, Бисмарк вел себя так, что, если бы это от него зависело, неизбежно вспыхнула бы война между Пруссией и Австрией, и притом именно в такое время, когда, по словам самого же Бисмарка, Пруссия еще вовсе не была подготовлена к войне. Последняя его выходка против Австрии принадлежала уже к числу столь резких, что его пришлось убрать из Франкфурта. Приближалась война 1859 года, то есть война Сардинии и Франции против Австрии. Бисмарк не только в частных беседах решительно берет сторону Сардинии, но демонстративно везде гуляет рука об руку с сардинским посланником, вызывая этим вполне законное раздражение Австрии. Вся Германия и само прусское правительство были против войны с Австрией, да и Бисмарк чувствовал, что он сильно пересолил. В конце 1858 года он пишет своей сестре, чтобы она поторопилась с приездом во Франкфурт, потому что скоро его там не будет, и действительно - в начале следующего года он был назначен посланником в Петербург, потерпев полное дипломатическое фиаско.
   Если теперь вдуматься в эту восьмилетнюю деятельность князя Бисмарка и спросить себя, чем, собственно, он руководствовался, то с точки зрения его панегиристов очень трудно будет ответить на этот вопрос. Не только прусское правительство, но и сам Бисмарк не сочувствовал в то время войне с Австрией, - утверждают сторонники Бисмарка. Относительно намерений прусского правительства сомнений никаких быть не может, потому что еще в 1859 году, когда Франция напала на Австрию, прусское правительство приступило к мобилизации своих военных сил для того, чтобы в случае надобности вступиться за Австрию. Но, как видно из перечисленных нами фактов, сам Бисмарк вел себя так, что в его склонности довести дело до войны с Австрией не может быть никакого сомнения. А между тем, сторонники Бисмарка заверяют, будто бы он отсрочил войну до 1866 года, потому что не считал Пруссию к ней готовой. Мы, очевидно, имеем тут дело просто с легендой. Бисмарк не был еще настолько влиятелен, чтобы от его совета зависели мир или война. Но в таком случае к чему же он постоянно искал ссоры с Австрией, всячески задирал ее? Достоин ли такой образ действий сильного государственного человека, ясно сознающего цель, к которой он идет, и постепенно расчищающего себе путь к ней? Нам могут возразить, что этой тактикой он, по крайней мере в самом Франкфурте, решал в пользу Пруссии временные, текущие дела. Нисколько. Нельзя назвать ни одного вопроса, в котором он оказал бы Пруссии или Германии сколько-нибудь значительную услугу. Чтобы в этом убедиться, достаточно взять, например, вопрос об общегерманском флоте. Основание этому флоту было положено тем могучим движением в пользу единой Германии, которое Бисмарк признавал революционным и к подавлению которого он так деятельно приложил руку, то есть движением 1848 года. Оно создало первые общегерманские суда, но Бисмарк отнесся так равнодушно к этому вопросу, что эти суда были проданы с публичного торга.
   Словом, с какой точки зрения ни взглянуть на вопрос, мы должны будем признать, что ходячее мнение о необыкновенной проницательности Бисмарка в этот период его деятельности - не более чем басня. Соперничество Пруссии и Австрии из-за преобладания было для всех открытой тайной, и никто не сомневался, что рано или поздно дело дойдет до вооруженного столкновения между ними. Уже в 1848 году германское общественное мнение старалось предупредить это столкновение, предложив прусскому королю императорскую корону. Тогда Пруссия отклонила это предложение, потому что оно имело революционный характер, а если верить Бисмарку, еще и потому, что она не чувствовала себя в военном отношении подготовленной принять поднесенный дар. Значит, о какой-нибудь особенной проницательности Бисмарка тут не могло быть и речи. Напротив, придерживаясь вызывающего образа действий по отношению к Австрии, Бисмарк только форсировал игру и навлекал на Пруссию, при ее военной неподготовленности, несомненное бедствие. Спрашивается, почему он придерживался такой неблагоразумной тактики? Если исходить из мысли об его проницательности, то ответа мы на этот вопрос не получим. Но загадка решается весьма просто, если иметь в виду темперамент, натуру Бисмарка, если, отбросив мысль о какой-то особенной проницательности, сопоставить его образ действий во Франкфурте с прежней его деятельностью. Зачем Бисмарку нужно было, когда он находился в школе, постоянно задирать своих товарищей, устраивать сражения снежками, в которых он разыгрывал роль предводителя? Зачем ему нужно было ссориться со всеми своими начальниками, когда он находился на службе? Зачем ему нужно было, когда он жил помещиком в Померании, совершать сомнительные подвиги, доставившие ему репутацию "сумасшедшего" человека? Зачем ему нужно было, когда он выступил в роли депутата, бросить перчатку общественному мнению и восстать против той идеи, которой он, по позднейшим его заявлениям, служил в течение всей своей жизни, - зачем все это было нужно Бисмарку? Его деятельность во Франкфурте вызывается все той же причиною. Избыток жизненных сил, жажда деятельности, не нашедшие еще себе определенного русла и цели, желание чем-нибудь поразить, удивить, выдвинуться, обратить на себя общее внимание, - вот что заставляло Бисмарка постоянно совершать разные выходки, принимавшие ту или иную форму - смотря по обстоятельствам. Не какая-нибудь идея, не какая-нибудь определенная цель руководила им: он подчинялся исключительно своей натуре, мощной и необузданной. Если бы он принял во Франкфурте то положение, которое предписывалось благоразумной политикой временного воздержания, то ему пришлось бы смириться, о нем забыли бы на долгие годы, он бы, так сказать, стушевался, а жить в тени, хотя бы и содействуя своим целям, это - не дело Бисмарков. Им надо постоянно обращать на себя внимание, они хотят, чтобы о них постоянно говорили. С этой точки зрения все приведенные нами факты получают естественное свое объяснение. С этой точки зрения мы поймем, почему он нарушает установленный на Франкфуртском сейме этикет, почему он говорит австрийцам колкости и дерзости, почему он публично разгуливает рука об руку с сардинским посланником Баралем в то время, как общественное мнение Германии требует войны с Францией и Сардинией. Все эти факты обращают на него общее внимание и заставляют говорить о нем всю Европу. С этой точки зрения мы поймем, почему, живя во Франкфурте, он добивается новых дипломатических поручений то в Вену, то в Париж или совершает бесконечные путешествия в Венгрию, в Бельгию, Голландию или на далекий скандинавский север. Ему нужна постоянная смена впечатлений, постоянное разнообразие, кипучая деятельность, которая поглощала бы избыток сил его мощной натуры. Когда государственная и дипломатическая деятельность его в этом отношении не удовлетворяет, он начинает бешено скакать на коне или ищет сильных ощущений на охоте, предпочитая самые опасные ее виды.
   Как мы уже указали, дипломатическая деятельность Бисмарка во Франкфурте окончилась полным фиаско. Его просто удалили оттуда и в самом начале 1859 года назначили посланником в Петербург, чтобы, как он сам выразился, "охладить его пыл холодной невской водой". Войну 1859 года Бисмарк не предусмотрел, а между тем нетрудно было предвидеть, что Франция, дав урок России, захочет заставить смириться и вторую по могуществу державу, а именно Австрию. Но Бисмарк об этой всеми ожидавшейся войне долго молчит. Он не взвешивает вопроса, какое положение должна занять Пруссия, следует ли ей держаться Австрии или Франции? Он слишком занят своими мелочными препирательствами с австрийскою дипломатией. Он не задается широким вопросом, нельзя ли воспользоваться ожидаемой войною для того, чтобы добиться объединения Германии под главенством Пруссии? А между тем решительный образ действий со стороны последней мог сразу двинуть дело германского объединения. Австрия пошла бы на значительные уступки, если бы Пруссия предложила ей свой союз против Франции. С другой стороны, и Франция оказала бы Пруссии мощную поддержку - даже в том случае, если бы Пруссия обязалась только принять угрожающее положение относительно Австрии. России тогда, как и в 1848 году, нечего было опасаться: ей нанесены были слишком тяжелые раны севастопольским погромом; она слишком была недовольна Австриею, отплатившей ей за венгерскую кампанию знаменитым изречением, что Австрия "поразит мир своею неблагодарностью", и явно враждебным положением, занятым во время крымской кампании. Пруссия же, наоборот, воздержалась от всякой враждебности в этот критический для России момент, и, следовательно, в Петербурге отнеслись бы вполне сочувственно к решительному шагу Пруссии, против кого бы он ни был бы направлен, - против Франции или против Австрии. Германское общественное мнение решительно требовало вмешательства Пруссии для нанесения совместного с Австрией удара по Франции и руководствовалось, конечно, тем соображением, что совместная победа двинет дело объединения. Но обо всем этом нет и помину в высказанных Бисмарком в то время соображениях. Увлеченный своими мелкими препирательствами с австрийскими дипломатами, он просто радуется всякой неудаче Австрии и не упускает ни одного случая, чтобы излить на бумаге свое раздражение против нее. Во время крымской кампании он советует прусскому правительству придерживаться нейтралитета, предвидя, что поощрение Австрии может доставить последней крупный успех на востоке. Но на самом деле этот успех втянул бы ее в восточную передрягу и обессилил бы ее в пределах Германии. Бисмарк же высказывался тогда в том смысле, что восточный вопрос не имеет никакого реального значения для Пруссии. Каким недальновидным он, однако, оказался в этом отношении, если принять во внимание, что сам он впоследствии искал для Австрии на востоке вознаграждения за утраты, понесенные в Германии, и заключением тройственного союза фактически обязал Германию отстаивать с оружием в руках интересы Австрии на востоке! Во время войны 1859 года он то и дело советовал Пруссии воздерживаться от вмешательства в пользу Австрии, а между тем, если бы Австрия сохранила за собою Ломбардию, то это послужило бы причиною слабости Австрии, потому что ей постоянно угрожала бы опасность со стороны национальных стремлений итальянцев. Но Бисмарк всецело подчинялся чувству раздражения против австрийских дипломатов, думая только о том, как бы в данную минуту чем-нибудь им насолить. Этот дальновидный, хладнокровный, сдержанный государственный человек, с затаенной энергией преследующий ясно сознанную цель, как его изображают сторонники, то и дело пишет из Петербурга запальчивые письма, в которых требует, чтобы прусские дипломаты смирили Австрию, дали ей внушительный урок. Когда скромный русский студент, дававший ему уроки русского языка, спрашивает его, кому же должно быть предоставлено главенство: Австрии или Пруссии, он "весь багровеет, и глаза его, всегда немного прищуренные, широко открываются и как бы хотят выскочить из орбит". Одно название Австрии его выводит из себя. Таким ли должно быть настроение серьезного государственного деятеля, в течение долгих лет обдумывающего цель, к которой он неуклонно стремится?
   О пребывании Бисмарка в Петербурге мы не станем распространяться. Определенной дипломатической миссии он не имел. Отношения Пруссии к России были в то время вполне удовлетворительны, и Бисмарк имел полную возможность заниматься воспитанием своих детей, изучением русского языка и бесконечными охотничьими экскурсиями. Особенно его соблазняла охота на медведя. Нечего и пояснять, почему из всех русских характерных выражений ему особенно понравилось слово "ничего", которое он даже выгравировал на своем портсигаре. В его натуре несомненно есть много такого, что соответствует настроению русского человека, когда тот произносит свое традиционное "ничего". В отличие от других прусских посланников при нашем дворе он изучил русский язык довольно основательно, так что мог даже объясняться на нем, и одно время так к нему пристрастился, что, со свойственным ему увлечением, даже предлагал заменить во всех немецких гимназиях преподавание греческого языка русским. Конечно, это предложение не было принято и осталось столь же бесследным, как и вообще его деятельность в качестве посланника при нашем дворе. В наших великосветских кругах к Бисмарку отнеслись довольно сочувственно, потому что он представлял контраст с другими немецкими посланниками, отличавшимися педантичностью и сухостью в обращении. Бисмарк имел вид независимого человека, прекрасно умеющего держать себя в обществе и отлично владеющего французским языком. О России он составил себе, однако, довольно невыгодное мнение. "Русский народ, - говорил он, - имел бы блестящую будущность, если бы он не был поголовно заражен пьянством". Кроме того, он вынес еще и такое впечатление, что всем хорошим, что есть в России, она обязана немцам. Эти широкие обобщения живо напоминают категоричность суждений, столь свойственную общественной среде, из которой вышел великий германский канцлер. Пребывание Бисмарка в Петербурге было, впрочем, непродолжительным. Уже в начале 1862 года он был вызван в Берлин и более в Петербург не возвращался. Ему предназначался более видный пост.
  

Глава V. Бисмарк - министр-президент

   Биографы Бисмарка изображают его назначение на пост министра-президента приблизительно следующим образом. Своей парламентской деятельностью он обратил на себя внимание правительства, которое усмотрело в нем надежную опору; поэтому решено было воспользоваться им как одною из главных сил и подготовить его к будущей выдающейся роли, предоставив ему различные посты, которые позволили бы обстоятельно познакомиться со всеми пружинами прусской и общеевропейской политики. Вот почему он назначен был сперва посланником во Франкфурт, а потом и в Париж. Особенно же горячие сторонники Бисмарка утверждают, что план объединения Германии был у него готов чуть ли не тогда уже, когда он предавался бесконечным кутежам в померанском своем поместье, что он воспользовался своим назначением во Франкфурт для того, чтобы изучить приемы дипломатии, принял назначение в Петербург, чтобы подготовить Россию к соблюдению нейтралитета во время австро-прусской и франко-прусской войн, затем пост в Париже, чтобы одурачить Наполеона, и наконец, совершив все эти миссии, соблаговолил принять пост министра-президента для осуществления задуманного им грандиозного плана.
   Все это - одна только легенда. Беспристрастное изучение фактов сразу разрушает это великолепное здание, воздвигнутое панегиристами Бисмарка. Во-первых, прусское правительство не могло действовать последовательно в этом отношении, потому что король Фридрих-Вильгельм IV отличался удивительной непоследовательностью в своих решениях и симпатиях: он склонялся то в пользу либеральных, то в пользу консервативных начал и в сущности относился с недоверием ко всем своим помощникам. Этот факт настолько известен, что на нем и останавливаться нечего. Во-вторых, нельзя упускать из виду, что в изучаемый нами период произошла перемена царствования: в 1857 году брат короля, принц Вильгельм, был назначен регентом, а в 1861 году король Фридрих-Вильгельм IV скончался. Это устраняет всякую мысль о строгой последовательности в выборе правительством сотрудников. На самом деле, как мы видели, деятельностью Бисмарка во Франкфурте остались в Берлине недовольны, поэтому-то и состоялось его перемещение из Франкфурта в Петербург. Но и отозвание его из Петербурга вовсе не было вызвано желанием дать ему возможность ближе присмотреться на месте к политике Франции. Напротив, он был вызван из Петербурга в Берлин прямо для того, чтобы занять пост министра-президента, и если это назначение не состоялось, то, как мы сейчас увидим, по вине самого же Бисмарка, окончательно уничтожающей легенду о необычайной его проницательности. Однако прежде, чем коснуться этого вопроса, мы должны уяснить себе, почему прусское правительство обратило именно в это время внимание на Бисмарка и проявило склонность назначить его на столь ответственный пост министра-президента.
   С 1857 года государственными делами Пруссии фактически управлял будущий германский император Вильгельм I, который уже давно симпатизировал Бисмарку. Мы отметили уже, что тотчас по поступлении на службу Бисмарк был представлен тогдашнему принцу Вильгельму и был ему лично известен. Но более тесные отношения между ними установились в конце сороковых годов. Принц Вильгельм был решительным противником конституционного правления и так резко осуждал либеральные мероприятия своего брата, что во время мартовских дней толпа чуть было не разнесла его дворец, который уцелел, только благодаря находчивости некоторых студентов, изобразивших на нем крупными буквами слова: "Национальная собственность". Ненависть к принцу Вильгельму была так сильна, что ему пришлось удалиться в Англию. В это именно время Бисмарк выступил со своими консервативными речами в соединенном ландтаге, и так как в этих речах почти буквально высказывались чувства и взгляды, которыми воодушевлен был сам принц Вильгельм, то между будущим германским императором и его канцлером установились чувства теплой симпатии. Эти чувства нашли себе пищу в эпизоде, которым сопровождалось возвращение принца Вильгельма в его отечество. Как только распространился слух, что он возвращается, Бисмарк начал составлять адреса в пользу бывшего изгнанника и собирать под ними подписи. Эти адреса были представлены принцу Вильгельму. Кроме того, Бисмарк обратился к нему лично с сочувственным письмом, в котором полностью выразил свои консервативные взгляды. Тут, конечно, со стороны Бисмарка была проявлена некоторая предусмотрительность, то есть он предвидел, что принц Вильгельм, вероятно, вступит на престол после смерти своего бездетного брата. Закон престолонаследия послужил ему твердым базисом для политической его проницательности. Однако принц Вильгельм хотя и сочувствовал Бисмарку, но относился к его деятельности с некоторым недоверием. Он был человек очень осторожный и расчетливый, а Бисмарк в то время этими качествами не отличался. Кроме того, принц Вильгельм, дав торжественно клятву, что он будет соблюдать конституционные принципы, решительно отказывался, формально по крайней мере, нарушить эту клятву, а Бисмарк склонен был применить к народному представительству ту тактику, которую он в прежнее время рекомендовал по отношению ко всем большим городам и которая доставила ему прозвище "разрушитель городов". Напомним тут же кстати, потому что это необходимо для уяснения себе хода событий, что принц Вильгельм с юных лет всецело посвятил себя военному делу и необычайно любовно относился к увеличению военного могущества Пруссии. Если уже к концу пятидесятых годов прусская военная организация могла быть названа превосходной, то благодаря именно тому обстоятельству, что принц Вильгельм с необычайной старательностью довершил в этом отношении дело, начатое его предками. Успехи, им достигнутые в этом направлении, внушали ему уверенность, что прусская армия сумеет постоять за себя, когда настанет час положиться на военное счастье для доставления торжества политическим видам прусского правительства.
   Взвесив все это, мы поймем, почему принц Вильгельм, когда он вступил на престол, с одной стороны, склонялся в пользу назначения Бисмарка на пост министра-президента, а с другой - как будто колебался приступить к этому решительному шагу. Политические убеждения Бисмарка были всем хорошо известны. С одной стороны, он стремился покончить с конституционным правлением, с другой - преисполнился ненавистью к Австрии и готов был тотчас же объявить ей войну. Кроме того, известно было, что Бисмарк отличается склонностью к решительным действиям, к смелому натиску. Все это делало его человеком опасным во многих отношениях, но в то же время при известных условиях и орудием, которым можно было воспользоваться с успехом. Эти обстоятельства как будто приближались. Принц Вильгельм в качестве регента старался еще энергичнее ускорить успехи прусской военной организации и требовал от народного представительства необходимых для этого сумм. Но народное представительство не доверяло принцу-регенту. Надежды на наступление новой эры скоро исчезли. С каждым днем все более выяснялось, что правительство придерживается политики, которая нисколько не соответствует ни настроению, ни стремлениям общества. Постоянные требования сумм на новые вооружения сильно смущали всех просвещенных людей. Войны в ближайшем будущем никто не ожидал, а между тем шли усиленные приготовления к войне; таким образом, возникало подозрение, что это увеличение боевой готовности направлено не против внешних, а против внутренних врагов, что собираются отменить столь недавно дарованную конституцию и в случае возникновения беспорядков подавить их силою оружия. Не таковы были намерения правительства, которое, как мы уже отметили, формально по крайней мере, твердо решилось не изменять государственного строя: принц-регент, впоследствии король Вильгельм I, хотел только воспользоваться достигнутым влиятельным положением, чтобы осуществить свою давнишнюю мечту, то есть доставить военной организации Пруссии вполне прочное основание. Но народные представители не доверяли правительству и настойчиво отказывали ему в военных кредитах. Возникал непримиримый конфликт между обществом и правительством. Последнее распускало одну палату за другой, но выборы оказывались для него все менее благоприятными. Надо было решиться на какой-нибудь более энергический шаг. Ни одно министерство не могло удержаться долго во власти: все они терпели крушение вследствие непримиримости требований государственной власти и народного представительства.
   При таких-то обстоятельствах король Вильгельм вспомнил о Бисмарке, о той энергической поддержке, которую он оказал его брату против народного представительства. Был принят во внимание и настойчивый, упорный, решительный характер Бисмарка: дело кончилось тем, что его вызвали в начале 1862 года из Петербурга для переговоров. Бисмарк, конечно, достаточно присмотрелся к делам, чтобы понять трудности положения, и уяснил себе, что устранить неразрешимый внутренний конфликт можно, только устроив отвод накопившемуся чувству недовольства. Ненависть к Австрии в нем была, как мы видели, очень сильна, и при таких условиях он сообразил, как соображали многие вовсе не гениальные люди до него, что внешние усложнения могут, временно по крайней мере, устранить внутренний кризис. Заявляя о своей полной готовности принять пост министра-президента, он, однако, ставил условием, чтобы ему разрешено было в случае надобности немедленно пустить в ход реорганизованную прусскую армию. Это условие не было принято королем, который жил в уверенности, что все несогласия с Австрией разрешатся миролюбиво, и вместе со всей Германией ужасался при мысли о братоубийственной войне. Таким образом, мысль о назначении Бисмарка министром-президентом была оставлена, и он попал посланником в Париж. Состоялись новые выборы. Палата начала свою деятельность с того, что отвергла все испрашиваемые правительством военные кредиты. Примирение между правительством и палатой оказалось невозможным. Король Вильгельм счел это за личное оскорбление и только в этот момент с тяжелым сердцем решился выставить против народного представительства такого деятеля, как Бисмарк. Тот тем временем не только не изучал настроение французского правительства, не подготовлял его нейтралитета на случай никем не ожидавшейся войны, а проводил безмятежно дни в Трувиле и южной Франции. Тут он получил телеграмму, вызывавшую его в Берлин. Он выехал немедленно и, наученный опытом, согласился стать во главе министерства, не предлагая уже никаких условий, а просто подчиняясь воле короля. Назначение его исполняющим должность председателя министерства состоялось 11 (23) сентября 1862 года. Во всей Европе это назначение было понято в смысле решительного торжества консервативных начал. В самой же Германии влиятельная "Кельнская газета" писала: "Прусский народ знает, что г-н фон Бисмарк добивается внешних осложнений, а во внутренней государственной жизни хочет вызвать полный застой". Орган немецких либералов, "Берлинская всеобщая газета", дала своим читателям следующую характеристику нового министра-президента: "Начал он свою карьеру помещиком с очень умеренными политическими знаниями. В своих парламентских речах он выступил очень резко, небрежно, иногда грубо остроумно, но самостоятел

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
Просмотров: 333 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа