Сементковский Ростислав Иванович - Отто Бисмарк. Его жизнь и государственная деятельность

ьных политических идей никогда не проявлял. Во Франкфурте он усвоил себе дипломатические приемы; в Петербурге и в Париже подслушивал тайны интригующих принцесс. Но с административной практикой он не знаком и нигде не имел случая присмотреться к работе государственного механизма". Остальные менее солидные органы общественного мнения называли его "вечным буршем", "хвастуном", "юнкером"; общее же мнение либеральной печати сводилось к тому, что назначение Бисмарка равносильно государственному перевороту. Консервативные органы, в свою очередь, пришли в неописуемый восторг. Они верили, что всяким либеральным веяниям теперь надолго положен конец. Таким образом, вся германская печать единодушно признала назначение Бисмарка событием чисто внутреннего порядка. Лишь некоторые более дальновидные газеты выразили опасение, что это чисто внутреннее событие легко может повести к внешним усложнениям, потому что деятель закала Бисмарка не устрашится даже войны, чтобы сохранить за собой и своей партией господствующее положение.

   Как бы то ни было, на первый раз произошло только крупное событие внутреннего порядка. Король Вильгельм I, устраняя всякую мысль о войне с Австрией, решил фактически пожертвовать конституционным режимом для доставления победы своей излюбленной мечте о полной и быстрой реорганизации прусской армии.

   Кризис все обострялся. Сам Бисмарк и его товарищи по министерству подвергались таким сильным нападкам в палате, что король предложил им больше не являться в заседания. Таким образом, разрыв между правительством и обществом был уже полным. Палату снова пришлось распустить. Тогда началась усиленная агитация против Бисмарка в печати. Почти вся она, за немногими исключениями, высказывалась против Бисмарка. Но он и этим нисколько не смутился, а прибег к простому средству, то есть приостановил действие закона о печати и, подражая Наполеону III, установил систему предостережений и запрещений. Тогда многие города и отдельные группы населения стали обращаться к правительству с адресами, посылали в Берлин депутации, но ни король, ни Бисмарк их не принимали. Непопулярность Бисмарка была так велика, что по всей Германии распространялись фотографические карточки, на которых он изображался в самом непривлекательном или смешном виде.

   Народное возбуждение достигло таких размеров, что все стали опасаться революции, и только благодаря случайному обстоятельству казавшаяся неминуемой беда, то есть повторение кровавых событий 1848 года, и притом в гораздо более опасных размерах, была предотвращена. Этим случайным событием послужила смерть датского короля Фридриха VII. Мы сейчас выясним, почему кончина этого короля могла отвлечь внимание от внутреннего кризиса, но сперва мы должны еще сделать общее замечание. Задача, которая была возложена на Бисмарка во внутренней политике, осталась неразрешенной: он действовал как диктатор, а не как ловкий политик, который умеет выпутываться из затруднительного положения. В короткое время он до того обострил внутренний кризис, что уладить его миролюбивым путем оказалось уже невозможным, и даже правительственные деятели со страхом думали о том, к чему приведет образ действий Бисмарка. Против него восстали не только общество, не только печать, не только палата, но и сын самого короля, принц Фридрих-Вильгельм, будущий император Фридрих III. Он случайно находился в Данциге, когда был издан закон, налагавший молчание на печать, и, отвечая на приветствие представителей города, сказал: "Я сожалею, что приехал в ваш город в минуту, когда обострился разлад между правительством и народом. Я поражен; я ничего не знал об этом законе, я был в отсутствии и не мог знать о предшествовавших ему совещаниях". Этот протест против политики Бисмарка имел весьма печальные последствия для принца Фридриха. Ему чуть было не пришлось отказаться от своего сана и титулов и удалиться в частную жизнь. В решительную минуту сам король одумался, но с этих пор Бисмарк стал всячески отстранять кронпринца от участия в государственных делах.

   Мы выяснили, до каких печальных результатов довела Пруссию политика Бисмарка, и теперь можем обратиться к тому случайному обстоятельству, которое спасло его от неминуемого поражения и доставило ему славу великого государственного человека. Отметим только еще, что в этот момент Бисмарк сам признавал свое дело проигранным. Он видел, что бурный натиск ни к чему не ведет, что сам король начинает сомневаться в избранном пути, в действенности тех средств борьбы, которые он пускал в ход по совету своего первого министра. В частной корреспонденции Бисмарка того времени мы находим письма, в которых встречаются такие фразы: "Король здоров, но окружен сетью интриг. Я желал бы, чтобы следствием этих интриг было образование другого министерства. Тогда я мог бы с почетом удалиться и спокойно жить в деревне... Теперешняя моя жизнь невыносима, и я признаю благодетелем всякого, кто старается свергнуть меня".

   Но вот умирает король Фридрих VII, и положение дел изменяется. "Тотчас после смерти датского короля, - рассказывал впоследствии Бисмарк, - я подумал о приобретении Шлезвига и Гольштинии". Было назначено заседание государственного совета, чтобы обсудить вопрос, какого образа действий придерживаться ввиду этого события, и Бисмарк выступил с длиннейшей речью такого решительного содержания, что у слушателей возникло подозрение, не выпил ли он за завтраком лишнего. Так отзывается об этом инциденте сам Бисмарк. Не следует, однако, думать, что мысль о присоединении Шлезвига и Гольштинии принадлежит Бисмарку. Еще задолго до того, как он призван был управлять делами Пруссии, и раньше еще, чем он вообще примкнул к объединительным стремлениям немцев, вся Германия распевала знаменитый шлезвиг-гольштинский национальный гимн, в котором эти два герцогства признавались нераздельной частью немецкого отечества. Это была излюбленная песня всех немцев, воодушевлявшая их везде, где они только сходились, чтобы вместе провести время. Бисмарк не мог не знать об этом патриотическом настроении немцев, и в этот для себя тяжелый час он решил воспользоваться шлезвигским вопросом, чтобы отвлечь внимание общества от опасного внутреннего кризиса.

   Посмотрим теперь, как он принялся за дело. Нечего пояснять, что этот вопрос находился в самой тесной связи с другим вопросом, - о лучшей организации германского союза, который, как известно, действовал весьма неудовлетворительно вследствие постоянного соперничества двух главных его участниц, Австрии и Пруссии. Однако Австрия после обрушившегося на нее бедствия в 1859 году, стоившего ей такой громадной провинции, как Ломбардия, сделалась очень сговорчива и охотно шла на уступки. По ее непосредственной инициативе задуман был план обновления германского союза в смысле нового решительного шага к объединению германских государств. С этой целью австрийский император разослал всем германским государям приглашение собраться на конгресс во Франкфурте и предупредил об этом короля Вильгельма, пользовавшегося тогда минеральными водами в Гаштейне. Но король, по совету Бисмарка, отклонил это приглашение. Конгресс состоялся, и все германские государи единогласно одобрили австрийский проект. Но так как Пруссия на конгресс не явилась, то он, понятно, утратил всякое значение. Таким образом, делу дальнейшего объединения Германии был нанесен новый удар самой Пруссией. И вот возникает шлезвиг-гольштинский вопрос. Дания, пользуясь острым внутренним кризисом, вспыхнувшим в Пруссии вследствие непримиримой политики Бисмарка, решается на смелый шаг: она распространяет свое общее государственное устройство на Шлезвиг, то есть, проще говоря, присоединяет эту провинцию к своим владениям. Это был шаг очень неосторожный, ибо он вызвал взрыв негодования во всех германских государствах. Немцы мечтали о присоединении Шлезвига к германскому союзу, и вдруг Дания отвечает им таким вызовом. По предложению Пруссии и Австрии Франкфуртское собрание немедленно распорядилось о занятии герцогства войсками, и туда направлены были по шеститысячному отряду от Ганновера и Саксонии, а принц Аугустенбургский, который всеми признавался после смерти Фридриха VII законным наследником герцогства, поселился в Киле. Он действительно и был законным наследником, потому что Пруссия и Австрия соглашались признавать короля Христиана герцогом только в случае, если Шлезвиг не будет присоединен Данией к ее владениям. Устрашенный решительностью германских государей, датский король велел своим войскам отступить, и никаких военных действий не последовало. Но это не входило в расчеты Бисмарка. Всякое проявление единодушия и энергии со стороны германского союза его раздражало, так как он поставил себе целью убедить немцев, что без Пруссии они ничего не достигнут. И вот Бисмарк решается действовать помимо союза. Он, собственно, хотел немедленно занять Шлезвиг прусскими войсками, но его удерживало соображение, что такой шаг, нарушавший все права, встретит отпор не только со стороны других германских государств, но и со стороны великих держав. Вследствие этого он прибегает к уловке, то есть предлагает Австрии совместно занять герцогство, и Австрия имеет неосторожность согласиться на это. Весь германский союз: правительства, палаты, народные собрания, с негодованием отвергли этот своевольный шаг Пруссии и Австрии, признавая его явным нарушением не только прав отдельных германских государств, но и международного права. Получилось такое странное явление, что громадное большинство германского народа оказывалось на стороне Дании, в сущности смирившейся пред требованием Германии. Нечего пояснять, что это настроение германского народа делает честь его чувству справедливости. Но Бисмарк не обратил никакого внимания на сыпавшиеся со всех сторон протесты. Он был уверен, что ни Россия, ни Франция не вмешаются в это дело. Тем временем прусская палата решительно восстала против нападения на Данию и отказала правительству подавляющим большинством - 275 против 51 голоса в военном кредите; но все это в совокупности только поощрило Бисмарка совершить чисто разбойническое нападение на Данию и украсить прусскую армию такими сомнительными лаврами, какие она стяжала на пресловутых дюппельских окопах.

   Дания, подвергшись нападению со стороны двух таких государств, как Пруссия и Австрия, была разбита и вынуждена немедленно отказаться от герцогств. Любопытно, однако, что к мирным переговорам не были уже допущены представители других германских государств и что датский король отказался от своих прав на герцогство не в пользу германского союза, а в пользу Пруссии и Австрии. Впрочем, на это обстоятельство не было обращено особенного внимания, так как никто не сомневался, что Пруссия и Австрия откажутся от своих прав в пользу законного государя герцогств, принца Аугустенбургского. Так действительно понял дело император австрийский, но не так понимал его Бисмарк. Все германские государства, не исключая и Австрии, стояли на стороне права, но Бисмарк признавал своим руководящим принципом только силу. Вся Германия единодушно высказывалась за принца Аугустенбургского; Бисмарк же заявлял в палате, что, может быть, и Пруссия признает его права, но только в том случае, если он согласится на поставленные ему условия; а условия эти заключались в том, чтобы он принял на себя роль простого исполнителя приказаний Бисмарка. Принц Аугустенбургский при свидании с Бисмарком совершенно резонно заметил, что надо созвать сперва народных представителей в герцогствах, и выразил свое удивление, что Пруссия ставит условия, так как дело могло обойтись и без ее вмешательства. Тогда Бисмарк круто прервал всякие переговоры. За принца Аугустенбургского вступилась и Австрия, и все другие германские государства; за него высказался и союзный совет. Но Бисмарк хотел вести политику на собственную руку и никакого внимания на все представления не обращал. Прусский ландтаг взял также сторону принца Аугустенбургского. Прения приняли такой бурный характер, что Вирхов публично назвал Бисмарка лжецом. Тот ответил ему по студенческой своей привычке вызовом на дуэль. Дело уладилось, но ландтаг, при восторженном одобрении всей страны, признал образ действий Бисмарка незаконным, противоречащим всем договорам и праву. Последовало, по обыкновению, закрытие ландтага. В Шлезвиге и Гольштинии население громко требовало созыва народных представителей и решительно высказывалось за законного своего государя, герцога Фридриха. На это заявление народной воли Бисмарк отвечал угрозой, что он сумеет подавить революцию.

   Австрия тем временем проявляла необычайную уступчивость. Она всячески старалась кончить дело миролюбиво и встречала предупредительность со стороны короля Вильгельма, очевидно все еще страшившегося ответственности за братоубийственную войну, хотя он уже в значительной степени был поколеблен советами Бисмарка, хорошо сознававшего, что в случае мирного соглашения с Австрией его политическая роль кончена. Поэтому он убеждал короля, что внутренний враг страшнее внешнего, и опирался на заявления военного ведомства, которое уже к 1856 году, как упоминал об этом впоследствии сам Бисмарк, признавало прусскую армию вполне подготовленной к войне. Однако миролюбивые стремления обоих государей взяли верх и между ними состоялось в Гаштейне соглашение, в силу которого Шлезвиг достался Пруссии, а Гольштиния - Австрии. Конфликт считался окончательно улаженным, так что Бисмарк был даже награжден графским достоинством, что служит явным доказательством тогдашнего миролюбивого настроения короля Вильгельма - иначе, конечно, он не пожаловал бы Бисмарка таким высоким отличием.

   Таким образом, вопрос мог, по крайней мере временно, считаться решенным, но тем не менее общественное мнение не успокаивалось. Не так представляли себе немцы исход дела. Самые элементарные правила справедливости были нарушены: принца Аугустенбургского к занятию престола не допускали, герцогства превратились не в достояние общего германского отечества, а, так сказать, в частное владение Пруссии и Австрии. С австрийским владычеством местное население еще мирилось; но Пруссия вела себя как победительница, и Бисмарк не скрывал своего намерения окончательно присоединить Шлезвиг к прусскому королевству. Поэтому агитация в герцогствах все усиливалась. Шлезвигский наместник Мантейфель подавлял ее железной рукой; австрийский же наместник Габленц придерживался другой политики и предоставлял населению сравнительную свободу, или, как выражался Бисмарк, не противодействовал "революционным" проискам. Как можно было предвидеть, между Австрией и Пруссией снова произошло охлаждение, которое быстро приобрело характер явной враждебности. С той и другой стороны началось усиленное вооружение. Это вооружение, эти приготовительные действия к братоубийственной войне сильно смущали общественное мнение. Со всех сторон поступали адреса с просьбой не нарушать мира и уволить министерство Бисмарка, которое признавалось главным виновником угрожавшей Германии опасности. Эти адреса были составлены в весьма резких выражениях, в них братоубийственная война называлась изменой отечеству и провозглашалось проклятие ее виновнику. Но не только во всей стране, даже в среде самого правительства восставали против этой войны; члены королевской семьи ей не сочувствовали, и иностранные дворы вступались за дело мира. Общий голос обвинял Бисмарка. Все были уверены, что, если война возгорится, то по его почину, и все считали войну недостойной и несправедливой, потому что право, как мы выяснили, было всецело на стороне Австрии: она не принимала ни одного решения, не подвергнув дело предварительному обсуждению союзного совета, который вместе со всей страной допускал один только справедливый исход, а именно водворение принца Аугустенбургского на престол соединенных герцогств и подчинение их не Пруссии или Австрии, а германскому союзу.

   Общая ненависть к Бисмарку приняла такие размеры, что нашелся молодой человек, который решил силой избавить от него Германию. На расстоянии нескольких шагов, а затем и в упор он пять раз выстрелил из револьвера в Бисмарка. Но ни одна пуля не причинила ему сколько-нибудь существенного вреда. В этом факте Бисмарк усмотрел руку Провидения, спасшего его от почти неминуемой смерти. Особенно же сильно это покушение подействовало на религиозное чувство короля. Почти тотчас же палата была распущена, последовало распоряжение о мобилизации новых корпусов, и генералу Мантейфелю ведено было вступить в Гольштинию, чтобы оградить верховные права прусского королевства. Этот шаг, нарушавший все договоры, был равносилен объявлению Австрии войны - при таких обстоятельствах, которые уже не допускали никакого сомнения, на кого падает ответственность за братоубийство.

   Итак, Бисмарк достиг своей цели. Всем известно, что война кончилась блестящей победой Пруссии, но, по признанию даже наиболее сочувствующих Бисмарку биографов его, война была очень рискованным шагом: объявляя ее, Бисмарк ставил на карту все. Допустим, однако, хотя это и противоречит историческим фактам, что эта война была неизбежна, - спрашивается, в чем проявилось дипломатическое искусство Бисмарка или его государственные способности, то есть сделал ли он все, что при данных обстоятельствах предписывалось благоразумием или политической проницательностью для того, чтобы обеспечить за собой успех? Прежде всего возникает вопрос: мог ли Бисмарк быть уверен в подготовленности прусской армии к успешной войне? На это он сам неоднократно отвечал в своих парламентских речах, доказывая, что в обсуждении военных вопросов могут быть компетентны только военные люди. Следовательно, тут Бисмарку приходилось всецело положиться на мнение военных людей. Прусские генералы признавали свои войска вполне подготовленными, но и австрийские генералы придерживались относительно своих войск того же мнения. Следовательно, ошибка была возможна, и в случае поражения пруссаков образ действий Бисмарка представился бы таким же преступным и легкомысленным поступком, каким было впоследствии заявление французских государственных людей, провозгласивших перед франко-прусской войной, что мы-де "архиготовы". Но прусское военное ведомство не ошиблось. Можно ли это, однако, считать заслугой Бисмарка? Прусская армия оказалась готовой к войне или по крайней мере одержала блестящую победу. Усилия прусских королей не пропали даром. Вековая их работа над усовершенствованием прусской военной организации увенчалась успехом, несмотря на целый ряд неблагоприятных условий, созданных Бисмарком. Бисмарк - не Фридрих II, не Наполеон I, которые одновременно были и великими государственными людьми, и великими полководцами, умевшими вдохновлять и народ, и армию во время войны. Поэтому на долю Бисмарка выпала сравнительно скромная роль. Решив, что в военном отношении момент благоприятен для объявления войны, он должен был позаботиться о том, чтобы воодушевить германский народ, то есть указать ему великую цель, достойную бесчисленных жертв и освящавшую братоубийство. Указывал ли Бисмарк на такую цель? Мы видели, что кроме грубого попрания прав германского союза, кроме нарушения установленных договоров, кроме насильственного захвата чужих земель, он ничего не придумал и восстановил против себя всю Германию. В своих парламентских речах он ни разу не обратился к чувству немцев, не сделал ни одного указания, что он борется за национальное объединение, эту заветную мечту всего германского народа; он постоянно толковал только о том, что Пруссия никому не подчинится, что ей дела нет до каких-то сомнительных прав, что она опирается на надежную силу, и, произнося такие речи, противодействовал всем мирным попыткам добиться сплочения Германии. В результате получилось то, что весь германский народ, не исключая и прусского, был против Бисмарка, против тех целей, которые он провозглашал - и с этой стороны о воодушевленном, самоотверженном служении отечеству не могло быть и речи. Бисмарк сделал все, что было в его силах, чтобы охладить пыл прусского народа в борьбе с Австрией, не говоря уже о том, что он отшатнул от себя все германские государства, дружно сплотившиеся под знаменами Австрии. Таким образом, ни в коем случае нельзя утверждать, что Бисмарк в этой сфере проявил выдающиеся государственные способности.

   Посмотрим теперь, проявил ли он особую гениальность в другом направлении, то есть в чисто дипломатическом. Мы видели уже, что его назначение посланником в Петербург состоялось вследствие вызывающего образа действий по отношению к Австрии: его во что бы то ни стало надо было удалить из Франкфурта. Равным образом и его назначение посланником в Париж было вызвано вовсе не тонкими дипломатическими соображениями, а простым желанием предоставить ему какой-нибудь соответственный пост ввиду преждевременности воинственных осложнений, которых он добивался в случае занятия поста министра-президента. Отношения с Россией были во время его нахождения в Петербурге прекрасны, так как Россия имела основание быть недовольной и Австрией, и Францией. Следовательно, подготовлять ее к соблюдению нейтралитета на случай войны не было никакой надобности: Россия от всей души могла приветствовать поражение Австрии и Франции ввиду недавних ее счетов с этими двумя государствами в восточном вопросе. Кроме того, и эра наступивших в России крупных реформ обеспечивала Пруссию против всякой агрессивной политики со стороны России. Как на ловкий ход со стороны Бисмарка указывают только на положение, занятое им во время польского восстания. Германское общественное мнение, особенно крайние его элементы, действительно требовали, чтобы Пруссия присоединилась к манифестации западных держав, направленной к поощрению восстания; но Бисмарк воздержался от этого и, напротив, заключил с Россией конвенцию, в силу которой русским и прусским войскам взаимно облегчена была поимка инсургентов и подавление восстания. Но усматривать в этом обстоятельстве какой-нибудь ловкий дипломатический ход нет никакого основания. Сама Пруссия насчитывает среди своих подданных немало поляков, и в случае успеха восстания брожение легко могло перейти на прусскую территорию. Кроме того, и строго консервативные начала, которых придерживался Бисмарк, побуждали его в данном случае принять сторону России против инсуррекционного правительства. Таким образом, дело объясняется весьма просто, и требуется много предвзятости, чтобы усматривать в чисто отрицательной поддержке, оказанной тогда Пруссией России, доказательство особенных дипломатических способностей Бисмарка. Всякий другой государственный человек, поставленный на его месте, поступил бы точно так же.

   Какова же была его политика по отношению к Франции или, точнее говоря, каковы были его личные отношения к Наполеону III? Всем известно, что император французов всячески старался поддерживать дружбу с Пруссией. К этому его побуждали многообразные и очень важные соображения. Пруссия тогда еще была между великими державами государством сравнительно второстепенным; главную же роль играли Россия и Австрия. С обеими этими державами Наполеон свел уже счеты, и притом весьма успешно. Севастополь, Сольферино, Маджента доставили внешний блеск его царствованию, но в то же время создали ему в Европе опасных врагов. Поэтому он искал союзников и искал тем усерднее, чем более забывались достигнутые успехи и чем резче выступали неудачи во внутренней, а отчасти и во внешней политике. Мексиканская трясина поглощала много жертв людьми и деньгами и усиливала ряды внутренних врагов, которых у Наполеона III было очень много и которые сильно колебали его престол. Надо было его упрочить, а это трудно было сделать при том направлении, которое приняла политика императора французов, иначе, чем блеском военных побед или территориальными приращениями. Наполеон постоянно домогался этой цели. Пруссия принадлежала к числу государств, преследовавших честолюбивые планы и старавшихся, подобно Франции, отвлечь внимание народа от назойливых внутренних вопросов. Таким образом, сближение между Пруссией и Францией казалось вполне достижимым, и Бисмарк при нередких своих встречах с Наполеоном беспрестанно поддерживал в нем мысль, что успехи Пруссии будут совпадать с успехами Франции. Особенно сильно он стал поддерживать Наполеона в этой мысли с тех пор, как начались его раздоры с австрийской дипломатией, а когда распря с Австрией достигла крайнего напряжения, он стал уже явно ухаживать за Наполеоном и, например, тотчас после Гаштейнской конвенции поспешил к нему в Биарицу с докладом и с новыми обещаниями.

   Цель, которую преследовал в этом деле Бисмарк, ясна: он опасался вмешательства Франции в случае, если Пруссия объявит Австрии войну. Чтобы предупредить это, он постоянно давал Наполеону разные обещания относительно территориальных приобретений, которых тот добивался, и этим путем склонил его не только к соблюдению нейтралитета, но даже и к более решительным действиям. Так, только благодаря согласию Франции, Италия вступила в союз с Пруссией и таким образом повлияла на исход войны: если бы значительная часть австрийских войск не была отвлечена Италией, то Пруссии, конечно, было бы очень трудно рассчитывать на успех, а между тем король Виктор-Эммануил, обязанный Франции всем, без ее согласия никогда не решился бы объявить Австрии войну. Таким образом, все зависело от Франции (в этом сознался впоследствии сам Бисмарк), и она оказала Пруссии громадную услугу, взамен которой вполне была вправе рассчитывать на содействие последней. Действительно, Бисмарк всячески поддерживал Наполеона в этой мысли. Но вслед за разгромом Австрии Наполеон неоднократно повторял фразу: "Бисмарк меня самым наглым образом обманул". Значит, Бисмарк не сдержал своего обещания. Правда, сам Наполеон не отличался разборчивостью в средствах борьбы, и с нравственной точки зрения его дипломатические приемы далеко не могут быть одобрены. Но тем не менее вряд ли можно привести факт, чтобы Наполеон в дипломатической сфере отказался бесцеремонно от исполнения только что данного обещания. Между тем Бисмарк поступал именно так. Он собственные обещания не ставил ни в грош и готов был на другой же день, если это ему казалось выгодным, отречься от них. Он поддерживал Наполеона в убеждении, что за свой нейтралитет он будет Пруссией щедро вознагражден, но, как только достиг своей цели, грубо отказался от всяких переговоров по данному вопросу. Таким образом, в недостатке честности Бисмарк далеко превзошел Наполеона, и благо бы этот недостойный образ действий обеспечил интересы его отечества, предохранял бы его от новой кровопролитной войны! Но, как мы знаем, тактика Бисмарка, наоборот, именно привела к войне, еще более опасной для Пруссии, и если война эта кончилась благополучно, то в этом никак нельзя усмотреть заслуги Бисмарка, а исключительно опять-таки только заслугу организаторов прусских военных сил.

   Остановимся, однако, пока лишь на прямых последствиях австро-прусской войны. И тут уже неверная тактика Бисмарка привела к тому, что плоды прусских побед были сильно урезаны. Пруссии пришлось заключить мир с Австрией при посредстве Франции. А последняя "преисполнилась патриотических опасений ввиду невероятного и неожиданного события", то есть разгрома Австрии. Если она до сих пор относилась недоброжелательно к империи Габсбургов, то после Кениггреца Наполеон решительно встал на ее сторону, озабоченный успехами Пруссии. Вследствие этого Бисмарку пришлось сильно ограничить свои требования. Объединение всей Германии под главенством Пруссии не могло состояться. Пришлось довольствоваться северогерманским союзом. Линия Майна, разделявшая северную и южную Германию, осталась в силе. Против присоединения Саксонии к прусским владениям Наполеон вместе с Австрией восстали так решительно, что от этой мысли пришлось совершенно отказаться; равным образом пришлось оставить и всякую мысль о присоединении каких-либо частей австрийской территории и довольствоваться самою ничтожной военной контрибуцией. Впоследствии эти столь недостаточные плоды прусских побед опять были истолкованы в пользу гениальных способностей и проницательности Бисмарка: он-де предвидел, что Австрия ему со временем понадобится, и поэтому не желал ее обидеть. Но и это одна только легенда. Главные основания мирных условий были предначертаны из Парижа, и если Бисмарк на них согласился, то только потому, что он опасался вооруженного вмешательства Франции. Там же, где он мог действовать, не опасаясь вмешательства этого государства, он проявил невероятную бесцеремонность, хватая все, что только мог. Присоединение Ганновера, курфюршества Гессенского, герцогства Нассауского было явным актом насилия, ибо на стороне Австрии боролись и остальные германские государства. Следовательно, Пруссия могла бы на том же основании присоединить к своим владениям и Баден, и Вюртемберг, и Баварию, и если она этого не сделала, если она с тяжелым сердцем отказалась от присоединения Саксонии, то только потому, что сил у нее не хватало. Доказывал же сам Бисмарк, что без Саксонии Пруссия никак обойтись не может. Но тут его аппетит был решительно умерен Наполеоном, который в то же время приостановил дальнейшее движение прусских победоносных войск на Вену. В общем же получился такой результат, что, вместо объединенной Германии с восьмидесятимиллионным населением возник только северогерманский союз, отделенный от южной Германии (сохранившей в международном отношении полную самостоятельность) пресловутой линией Майна. Австрия была окончательно исключена из германского союза, то есть последний лишился ее содействия в случае внешнего нападения на Германию. При таких обстоятельствах совершенно очевидно, что выиграла в сущности не Германия, а Пруссия, что Бисмарк действовал не в пользу осуществления мечты немцев, а исключительно в пользу династии Гогенцоллернов.

   Само собою разумеется, что, хотя Бисмарк и находился в свите короля Вильгельма, парадируя в мундире майора ландвера, но на военные действия не оказывал никакого влияния. Мы должны, однако, указать на один эпизод этой войны. В самый решительный ее момент, то есть во время битвы при Кениггреце, король Вильгельм лично наблюдал за ходом сражения, и можно было опасаться, что военное счастье изменит пруссакам. Австрийцы количественно преобладали; еще час, другой - и пруссакам пришлось бы отступить, если не обратиться в бегство. Момент был критический: сам Бисмарк рассказывал, что он решил в случае поражения немедленно искать смерти в бою. Если бы не подоспела армия наследного принца, пруссаки были бы смяты. Бисмарк следил за ходом дела в подзорную трубу и первый заметил на горизонте какие-то черные линии. Он указал на них другим, но общим голосом был признано, что это - борозды вспаханного поля. "Почему же они то уменьшаются, то увеличиваются?" - спросил Бисмарк. Действительно, это был армия кронпринца Фридриха-Вильгельма. Благодаря распорядительности своего молодого полководца и необычайной выносливости солдат, она подоспела вовремя. В сапогах с отвалившимися подошвами, голодные, солдаты ринулись в бой, и сражение было выиграно. Вот от каких случайностей или вот от каких заслуг зависел исход войны, затеянной Бисмарком.

   После заключения мира с Австрией внутреннее устройство северогерманского союза не представляло уже никаких трудностей. Созван был учредительный рейхстаг, который одобрил составленную союзными правительствами конституцию, причем, конечно, всякая мысль об ответственном министерстве была немедленно устранена. Одобренная ландтагами конституция вступила в силу 10 июня (1 июля) 1867 года, а 2 (11) июля граф Бисмарк был назначен союзным канцлером.

  

   Мы остановились подробнее на периоде, предшествовавшем войне 1866 года, потому что он полнее всего выясняет деятельность Бисмарка как государственного человека и дипломата. Позднейшая его деятельность является только продолжением или довершением того, что им сделано в это четырехлетие. Вникнуть в его политику, уяснить себе его приемы за это время - значит понять всего Бисмарка. Мы видели, что во внутренней политике он до последней степени обострил конфликт между правительством и обществом и что в результате получилось совершенно безвыходное положение. Исход оставался один - прибегнуть к войне, создать во что бы то ни стало вооруженное столкновение. Никто с Пруссией войны не искал, менее всего Австрия, и нужно было прибегнуть к самому грубому нарушению установленных договоров и международного права, чтобы вызвать войну. Так и поступил Бисмарк. Если в результате этой войны получилась не крупная неудача, а блестящий успех, доставивший Бисмарку славу гениального государственного человека, то это объясняется совершенством прусской военной организации и одержанными прусской армией поразительными по своей быстроте успехами. Но если бы поединок Пруссии с Австрией имел неблагоприятный для первой исход, то от всей деятельности Бисмарка не осталось бы ничего, за что германский народ мог бы поблагодарить этого прославленного ныне деятеля. Он возбудил против себя всеобщую ненависть, и, в случае военного поражения, ему, как он сам об этом заявлял, ничего бы не оставалось, как подставить лоб под неприятельскую пулю. Вероятно, однако, что он бы к такому героическому искуплению собственных грехов не прибег, а просто удалился бы в свой Шенгаузен и разделил бы участь Меттерниха, деятельность которого оказалась столь же бесплодной.

   Но прусская армия одержала блестящие победы. Вместе с тем к Пруссии были присоединены новые многолюдные территории, и северогерманские государства вынуждены были примкнуть к сильному. Создался северогерманский союз. Созван был рейхстаг, то есть народное представительство от всех государств, образовавших новый союз. Блестящие военные победы устранили на некоторое время конфликт между правительством и народом. Прусский ландтаг согласился возместить издержки, вызванные войной, и назначил главным деятелям, в том числе и Бисмарку, денежное вознаграждение. Бисмарк использовал его на приобретение знаменитого Варцина. Но этот "медовый месяц" продолжался очень недолго. Уже в учредительном рейхстаге из-за различных вопросов возникли пререкания между Бисмарком и народными представителями. В числе этих вопросов снова первое место заняли расходы на армию. Чем дальше развивалась законодательная деятельность, тем сильнее снова обострялся кризис между правительством и народом. Бисмарк был лишен способности ладить с народным представительством: его натуре была глубоко противна роль конституционного министра. Он и не желал принимать на себя подобной роли, не допускал критики своих действий и постоянно давал чувствовать, что он все лучше знает и лучше понимает, чем кто-либо другой. Независимо от пререканий с рейхстагом возникали и другие затруднения. Союзные правительства, как ни ограничены были их права, также проявляли недружелюбие к союзному канцлеру. Между тем он теперь окончательно вошел во вкус роли объединителя, но понимал эту роль в прежнем духе, то есть в смысле подчинения всех интересов интересам прусским. Как мы видели, линия Майна была сохранена. Южногерманские государства: Баден, Вюртемберг, Бавария - сохранили полную независимость, и возникла мысль объединить их с Северной Германией, по крайней мере в таможенном отношении. С этой целью был созван так называемый таможенный парламент, но выборы в этот парламент сразу оказались крайне неблагоприятны для Пруссии, а заседания его не привели ни к каким положительным результатам. Бисмарк, кроме того, носился с мыслью о заключении военных договоров с южногерманскими государствами, но и тут он наталкивался на непреодолимые препятствия. Словом, недоверие к Пруссии было всюду очень сильно, и если спросить себя, почему чувство недоверия брало верх над несомненным горячим стремлением всех немцев объединить свое отечество, то ответ может быть только один: главным препятствием служила личность Бисмарка. Его желание во что бы то ни стало превратить всю Германию в расширенное прусское королевство с почти неограниченной центральной властью сильно охлаждало объединительный пыл германского народа. И тут государственное искусство Бисмарка оказалось весьма сомнительным.

   Трудно предвидеть, чем бы кончился этот снова вспыхнувший внутренний кризис, если бы внешние осложнения не пришли Бисмарку на помощь. Образ действий, которого придерживался Бисмарк во время столкновения с Австрией по отношению к Франции, подготовил почву для серьезных пререканий между двумя государствами. Мы видели уже, что Бисмарк, чтобы обеспечить за собой нейтралитет Франции, постоянно обнадеживал Наполеона и уверял его, что могущественная Пруссия вернее всего может содействовать осуществлению его планов. Наполеон находился приблизительно в таком положении, как и сам Бисмарк. Правда, он не возбудил в своем народе такой ненависти, какую Бисмарк возбудил к себе в Германии, но Бисмарк имел могущественную опору в лице королевской власти, в тех чувствах, которые издавна питали пруссаки к своим монархам; но престол Наполеона III был очень неустойчив после целого ряда революций, происшедших во Франции, и его во что бы то ни стало надо было упрочить внутренними или внешними успехами. Лавры, приобретенные в Крыму и Ломбардии, давно увяли. Неудача следовала за неудачей: Мексику пришлось очистить, императора Максимилиана расстреляли, по соседству с Францией неожиданно возникло объединенное сильное государство, которое нанесло решительное поражение наиболее могущественной военной державе в средней Европе и в то же время отказывалось содействовать территориальным приобретениям Франции - а они одни еще могли покрыть новым, пусть только мишурным блеском потускневшую императорскую корону. Был ли расположен Наполеон III к войне? Очевидные факты допускают только отрицательный ответ на этот вопрос. Если бы он был расположен к войне, он не упустил бы благоприятного момента и воспользовался бы австро-прусской войной для округления границ Франции. Сам Бисмарк признал, что момент этот был очень удобен для Франции и что если бы император французов вздумал приступить к мобилизации, то Пруссия не могла бы дать ему отпор. "Но, - прибавил Бисмарк, - у Наполеона чисто гамлетовская натура". Однако эта гамлетовская натура сумела проявить достаточную решительность, завладев французским престолом, объявив войну России и затем Австрии. Наполеону было уже 56 лет, и он страдал серьезным физическим недугом. Кроме того, он был честнее Бисмарка в политических делах (хотя, как мы видели, это немного значит) и не мог себе представить, что Пруссия, столь сильно обязанная Франции, - ибо без поддержки Наполеона прусскому правительству нельзя было и помышлять о разгроме Австрии и о союзе с Италией, - отплатила бы ему заносчивым и вызывающим игнорированием его интересов. Однако Бисмарк сразу же после достигнутого им успеха круто переменил тактику. Если он раньше ссорился с австрийской дипломатией, если потом, будучи назначен министром-президентом, как бы умышленно вызывал на бой общественное мнение и вооружал против себя всех немцев поголовно, то теперь он начал с такой же заносчивостью относиться к Наполеону.

   Наполеон всячески избегал войны. Мы не имеем возможности тут проследить все фазисы пререканий, которые привели к франко-прусскому поединку. Но достаточно будет остановиться на главных моментах, чтобы понять, какого вызывающего образа действий придерживался Бисмарк. Тотчас после окончания войны 1866 года возникает люксембургский вопрос, то есть Наполеон хочет вознаградить себя за нейтралитет небольшим территориальным приращением, совершенно нечувствительным для Пруссии, тем более, что Люксембург, как известно, состоял тогда в личной унии с королем голландским, который соглашался уступить Франции эту страну за известное денежное вознаграждение. Но Бисмарк противится этой сделке. Дело, однако, улаживается конференцией, которая, сообразуясь с международным правом, оставляет Люксембург за германским союзом и требует только срытия крепости и удаления прусских войск. Таким образом, Наполеон вознаграждения не получает, и можно себе живо представить, как велико было его разочарование. Он мечтал о рейнской границе, о Бельгии, и вдруг не смог получить даже Люксембурга. Но тотчас после этого удара Бисмарк наносит Наполеону второй, в шлезвигском вопросе, то есть в вопросе об уступке Дании северных местностей Шлезвига со сплошным датским населением. Наполеон вступился за Данию, но Бисмарк ему решительно отказал. Это окончательно раскрыло Наполеону глаза. Он увидел, с каким дипломатом он имеет дело, и убедился, что мирным путем он от Бисмарка ничего не получит, что его династические интересы, которые он отождествлял с интересами Франции, сильнейшим образом пострадали от его неосторожной политики, то есть от доверия, которое он питал к Пруссии и которое побудило его дать Пруссии возможность разгромить Австрию. Если австрийские дипломаты громогласно заявляли, что они благодарности в политике не признают, то Бисмарк об этом не говорил, но в своих действиях проявлял такую черную неблагодарность, что в этом отношении превзошел даже австрийских дипломатов. Наполеон испытал в люксембургском и шлезвигском вопросах то, что впоследствии пришлось испытать России на берлинском конгрессе и в болгарском вопросе. Заносчивость Бисмарка уже после 1866 года достигла таких размеров, что Наполеон вынужден был отказаться от всякого расчета на сколько-нибудь внимательное отношение к своим интересам со стороны Пруссии и обратиться к усиленным вооружениям. Франция готовилась к войне. Она приступила к реорганизации своей армии, начала разрабатывать план военных действий, поддерживать врагов Пруссии где только могла, искать сближения с Австрией (Зальцбургское свидание 1867 года).

   Что же делает в это время Бисмарк? Конечно, для него не могло быть тайной все, что творилось во Франции. Надо полагать, что, ввиду этих обстоятельств, ввиду приближавшейся войны, он постарается сплотить германский народ, вступить в соглашение с южногерманскими государствами, проявить большую умеренность во внутренней политике, ослабить то невыгодное впечатление, которое он произвел своей прежней деятельностью. На самом деле ничего такого не было; наоборот, Бисмарк поступает так, как будто он поставил себе целью поссориться со всеми. В рейхстаге он то и дело возбуждает щекотливые вопросы или разжигает страсти разными нетактичными замечаниями. При пересмотре уголовного кодекса он настаивает на смертной казни там, где рейхстаг хочет ее заменить более мягкими наказаниями, или бросает в лицо народным представителям, проявившим столько патриотизма, упрек, что они заражены республиканским духом. Великий герцог Баденский, связанный близкими узами родства с прусским королевским домом, предлагает вступить в северогерманский союз. Бисмарк отвергает это предложение, руководствуясь, вероятно, тем мотивом, что тогда объединителем Германии будет признан не он один. По отношению к свергнутым с престолов королю ганноверскому и курфюрсту Гессенскому он придерживался самого крутого образа действий, хотя они имели немало сторонников в Германии: он конфискует их имущество и на конфискованные суммы учреждает такой крайне непопулярный фонд, как Вельфский, предназначенный преимущественно для организации официозной печати, то есть той печати, которая в течение двадцати с лишним лет неустанно возвеличивала Бисмарка и провозглашала его гениальнейшим из всех государственных людей.

   Вооружая таким образом всех против себя в пределах самой Германии, он в то же время все сильнее раздражает и Наполеона III. В начале 1869 года возник так называемый гогенцоллернский вопрос, то есть вопрос о кандидатуре принца Леопольда Гогенцоллернского на испанский престол. Само собою разумеется, что Франция не могла отнестись равнодушно к этой кандидатуре, особенно после тех поражений, которые уже нанес Бисмарк французской дипломатии: выходило, что Франция не только не может рассчитывать на территориальные вознаграждения за содействие, оказанное ею Пруссии, не только должна примириться с возникновением могущественного государства на восточной своей границе, но вдобавок еще ей угрожают с юга вступлением на испанский престол члена прусской королевской семьи. Между тем Бисмарк в своих беседах с французским послом Бенедетти отговаривался тем, что принц Леопольд пользуется полной свободой в своих решениях и что он, по-видимому, склонен принять испанскую корону, но что Бисмарк лично ему не советует пускаться в такое опасное приключение, хотя это - дело самого принца. Понятно, какое впечатление должны были произвести такие речи на французское правительство. Всем было известно, что принц Леопольд, как член прусской королевской семьи, не решится на такой серьезный шаг без соизволения короля. Поэтому было весьма понятно, что французское правительство усматривало в этой кандидатуре враждебное действие со стороны Пруссии. Сам король высказывался в том же духе, как и Бисмарк, то есть говорил, что он принцу не советует принимать кандидатуру, но что формально обязать себя, особенно относительно будущего, он не может. В это время произошло свидание короля прусского с императором Александром II в Эмсе в присутствии Бисмарка и русского посла в Берлине, господина Убри. После этого свидания король прусский стал еще решительнее отказываться принять на себя какие бы то ни было обязательства относительно кандидатуры принца Гогенцоллернского на будущее время, и когда французский посол Бенедетти проявил настойчивость в своих домогательствах, ему отказано было в аудиенции. Таким образом, произошел разрыв между Францией и Пруссией.

   Ввиду всех этих фактов нам кажется, что и сомнений не может быть никаких относительно вопроса, кто, собственно, является истинным виновником войны 1870 года. После одержанной над Австрией победы Бисмарк в течение четырех лет постоянно раздражал Францию, и его склонность довести дело до разрыва возрастала по мере того, как он терпел неудачи во внутренней политике. Мы видели, как он вел эту политику, и убедились, что его образ действий не мог привести ни к чему иному, как к сильному охлаждению немцев к идее об окончательной консолидации их отечества под главенством прусского короля. И вот Бисмарк вторично ставит все на карту, вызывает новую войну в расчете, что и на этот раз военное счастье не изменит прусскому оружию. Настает решительный момент. Пруссия не уверена в готовности южногерманских государств сражаться вместе с ней против Франции. Казалось бы, что мнимому объединителю Германии, то есть Бисмарку, следовало бы вступить в переговоры с Баварией, Вюртембергом и Баденом, чтобы заручиться их союзом, но он хорошо сознает, что его миссия не может увенчаться успехом, что ему, как представителю идеи полного подчинения германских государств Пруссии, вряд ли удастся склонить южногерманские государства к совместной борьбе. Объединителем Германии в этот критический момент выступает кронпринц Фридрих-Вильгельм, позднейший император Фридрих III, признающий своим "долгом позаботиться о развитии государственной и национальной жизни в либеральном духе" и приглашающий немцев "верить, что он далек от мысли вмешиваться в их внутренние дела или лишать их местной самобытности", и "смотреть на него и на его жену как на своих людей, а не как на северогерманских узурпаторов", провозглашающий, что он будет "монархом, который предстанет перед своим народом честно и без всяких задних мыслей, преданный конституционным учреждениям". Кронпринц Фридрих-Вильгельм склонил в этот решительный момент южногерманские государства сражаться вместе с Пруссией против общего врага; он уверил их, что Пруссия под его властью не будет подавлять свободу и самостоятельность других членов союза германских государств, и ему поверили, потому что он, в противоположность Бисмарку, всегда умел внушать к себе доверие всех, с кем ни сталкивала его судьба, потому что он был натурой глубоко честной и потому еще, что его государственные приемы были диаметрально противоположны тем, которых придерживался Бисмарк. Мы в то же время знаем, кому обязана Германия победой над Францией. Конечно, не дипломатам, а людям военным, и на первом месте тут стоят опять-таки кронпринц Фридрих-Вильгельм и Мольтке. Если последний проявил замечательные стратегические способности, то будущий император Фридрих III сумел воодушевить армию, выступить решительным борцом за объединение Германии на основании того единственно верного принципа, что "он не знает различия между баварцем, баденцем и другими жителями тридцати трех отечеств". Король Вильгельм был прав, когда под Парижем, указав на сына, заявил: "Вот кто нас сюда привел". О жизни и деятельности Бисмарка во время войны мы имеем самые подробные и точные сведения. Это - дневник одного из чиновников его походной канцелярии, доктора Морица Буша, появившийся в свете под заглавием: "Граф Бисмарк и его люди". Буш находился в постоянном общении с Бисмарком и принадлежит к самым горячим его сторонникам. Его книга с начала до конца является хвалебным гимном в честь его начальника