содержатся, и, взявшись определить характер целого общественного
устройства по характеру судебных учреждений, нельзя было миновать их разрешения.
Если не нашлось для этого никаких данных в юридических актах, в чем позволительно
усомниться, то вольно ж было ими ограничиваться. Здесь,
вероятно,
пригодилась бы к делу справка с проповедями и посланиями, посредством которых
Церковь проводила в гражданское общество идеальные понятия, прививавшиеся
ко всем сословиям;
может быть, и повествования летописцев, особенно
те, на которых лежит отпечаток народных преданий, дали бы указание для
воспроизведения понятий Древней Руси о правде и о суде"
[14].
Можно ли позволить себе при важных возражениях употреблять
слова: вероятно, может быть? Далее: есть ли какой-нибудь народ на
свете, который бы понимал суд иначе как суд правый? Народ требует суда
правого, а до того, кто его судит, ему дела нет. Творится суд правый -
народ молчит; беззаконствует судья, грабит подсудимых - раздаются жалобы.
Эти громкие жалобы, дошедшие до нас из Древней Руси, свидетельствуют о
неправом суде и в то же самое время свидетельствуют, что жалующиеся, подсудимые,
и верховная власть, подтверждающая законность жалоб, также Церковь, напоминающая
о суде правом, имеют иное понятие о суде, чем судьи. Этот разлад между
идеальными понятиями и действительностию и служит нам меркою для оценки
общественного состояния и заставляет нас произнести приговор, что это состояние
было неудовлетворительно, требовало выхода из него и если общество ищет
этого выхода, то оно вполне оправданно возбуждает в нас полное сочувствие.
Но жалоба - какого рода она? Если мне попадается под руку юридический акт
или множество актов такого содержания: Кузьма прибил Ивана безвинно, а
судья, взявши посул с Кузьмы, обвинил Ивана же,- то эти акты не имеют для
меня, как для историка, никакого значения, не могу я на их основании произнести
приговора относительно нравственного состояния общества; не могу сказать,
что в известное время судьи беззаконствовали, ибо это отдельные случаи.
Но если в акте земского собора целое сословие говорит:
"Мы разорены не войною, а московскою волокитою", то я не имею никакого
права отвергнуть это свидетельство, как голос всей Земли. Заподазривают
юридические акты, указывают на летописи. Мы не станем говорить, что в летописях,
вероятно, может быть, ничего не найдем; в летописях мы найдем кой-что:
Годунов, говорит летописец, старался искоренить взяточничество, но никак
не мог. При описании известного видения в Успенском соборе читаем страшные
слова: "Неправеден суд творят и правым насилуют и грабят чуждые имения,
несть истины во всем народе"; уже не говорю о жалобах псковского летописца.
Это для XVII века; а если обратимся к глубокой старине, к тому блаженному
времени, когда русские нравы бьши проникнуты постоянною памятью об отношении
всего временного к вечному и человеческого к божественному,- то найдем,
что у народа слово тиун было синонимом беззаконника.
Историку встречается явление, о котором современники выражаются,
положим, так: "Мерзость запустения на месте святе". * Историк, пораженный
таким явлением, начинает разыскивать причины, по которым оно произошло,
а ему кричат: "Как не стыдно? Какое одностороннее, отрицательное направление!
Толкует об одной мерзости запустения, а святого места не видит, у народа
была не одна мерзость запустения, было и святое место". Разумеется, историку
отвечать легко на эти крики: "Если бы мерзость запустения была на приличном
ей месте, а не на святом, то я бы о ней и не говорил".
Положительная сторона в трудах по русской истории обозначилась
ясно; последователи исторического направления с глубоким вниманием и сочувствием
следят за строением великого здания; замечают, как участвует в этой постройке
каждый век, каждое поколение, что прибавляет к зданию прочного, остающегося;
участие к строителям, к передовым людям в деле созидания усиливается при
виде тех страшных препятствий, с которыми они должны были бороться; с особенным
сочувствием прислушиваются к жалобе на недостаток света. И вот наконец
является свет, сначала слабый, потом постепенно распространяется; но чем
более распространяется он, тем более чувствуется в нем нужда; требуется,
чтобы все здание было освещено; чтобы все работники видели друг друга и
тем согласнее могли действовать; чтобы не было темных углов, куда бы могли
укрыться и лень, и зло; отовсюду слышится громкий утешительный вопль: "Света!
Больше света!"
А тут слышатся другие голоса: "Что ваше здание? Началось
оно строиться хорошо, материал был свой, крепкий; но ничего не вышло, ни
цвета, ни плода; с конца XV века уже начало подгнивать; выскочки, люди
отрицательного направления стали кричать, что света нет, взяли свет чужой,
и стало еще темнее прежнего".
Антиисторическое, отрицательное направление высказалось,
кажется, вполне. Кажется, между последователями его уже начинает пробуждаться
сознание его несостоятельности; по крайней мере один из их поэтов недавно
сказал:
...Как плащем, рядясь борьбою
Пустой, не давшею плода,
Стою пред жизнию живою
Без животворного труда.
Порыв, упрек, негодованья,
Как мне наскучил наш причет!
Увы! путь мертвый отрицанья
Плодов живых не принесет!
Пользуемся этими прекрасными стихами, чтобы окончить статью
словом сочувствия: Бог помочь на новой дороге!
[1]См.
о жизни Шлёцера. "Русский вестник", 1856 г. Т. II, 8, стр. 489-533 /
Настоящее издание, с. 277-313.
[2]
Нестор, III, 24: "Siehe da, die Wiege Deines alten grossen festen Reichs,
Russischer Alexander! Es hat, wie alles Grosse in der Natur, klein angefangen"
("Взгляни же: тут колыбель твоего древнего, великого и прочного царства,
Российский Александр! Как все великое в природе, оно началось с малого".-
Примеч. ред.) // Нестор. Russische Annalen in ihrer Slavischen Grunds-sprache...
Th. I-V. Gottingen: Dieterch. 1802-1809.
[3]
Нестор, III, 33, 37, 40.
[4]
Нестор, III, 5, 6.
[5]
Там же, 26, 27. "Das grosste Drittel unsers Erdteils, der unwirtbare Nordost
liche Norden diesseit der Ostsee bis zum Eismeer und Ural, dessen Dasein
kein Grieche und Runner erfahren hatte, wohin noch kein Deutscher gedrungen
war weil die Entfernung zu gross war. Siehe da bildete sich vor 1000 Jahren,
durch Amalgamirung mehrer ganz verschiednen Horden, ein Volk, Russen genannt,
das mit der Zeit Menschheit in Gegenden bringen sollte, die von dem Vater
der Menschheit bis dahin vergessen zu sein schienen. Ein Zusammenfluss,
eine Verkettung von Zufalligkeiten, leitete diese hohe Zwecke auf eine
auffallende Weise. Menschen waren hier, vielleicht schon seit Jahrtausenden,
aber nur wenige, sie wohnten auf einer ungeheuren Strecke Landes zerstreut,
one Ver-bindung unter sich, die Verschiedenheit der Spracheu und Sitten
erschwerte: und Menschheit ist doch nur das Werk de la population rassembiee,
u. s. w." ("Целая треть нашей части света, негостеприимный Северо-Восток
ее северного конца, простершийся от Балтийского моря до Ледовитого океана
и Урала, о чьем существовании не было известно ни одному греку или римлянину
и куда еще не проникал ни один немец, ибо слишком велика отдаленность!
И вот, тысячу лет назад из слияния самых разных кочующих племен здесь образовался
народ, названный русским, который должен был со временем заселить людьми
те области, которые до тех пор казались позабытыми даже Отцом людей. Некое
стечение и сцепление обстоятельств замечательным образом вело к этим людям.
Люди обитали здесь уже, пожалуй, не одно тысячелетие, но их было совсем
мало, они обитали на пространстве земли колоссальной протяженности, не
имея между собой никакой связи, ибо ей мешало различие языков и нравов,
а ведь человечество - это именно создание de la population rassembiee
[собранного вместе населения] и т.д.".- Примеч. ред.).
[6]
Нестор, II, 282.
[7]
Нестор, III, 21, 22.
[8]
Русск. Беседа. 1856. IV. Критика. С. 1 и сл.
[9]
С. г. г. и д. III, 156 // Собрание государственных грамот и договоров,
хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. Ч. 3. М., 1822
156.
[10]
Там же, 159.
[11]
Русск. Бес. 1856. II. Критика. С. 45.
[12]
Русск. Бесед. 1856. 2. Смесь. С. 103.
[13]
Русская беседа. 1857. 1. Науки. С. 2 и след.
[14]
Русская беседа. 1857. I. Критика. С. 105.