Вязигин Андрей Сергеевич - Григорий Vii. Его жизнь и общественная деятельность

   А. С. Вязигин

   Десятый век представляет собой одну из самых мрачных страниц истории человечества: дикая разнузданность, утонченный разврат, кровавые преступления, насилия и жестокости, повальное невежество были тогда явлениями заурядными. Мерило общественной нравственности, духовенство не отставало от мирян: пастыри гордились друг перед другом своими собаками, соколами, быстрыми скакунами, красивыми любовницами; думали только о вкусной еде, прекрасных винах и других житейских прелестях. Едва умея читать, но совершенно не понимая прочитанного, они нисколько не заботились о духовных нуждах прихожан, прямо развращали их своим пагубным примером, а наглым попранием брачных уз разрушали семейное счастье мирян и нередко имели детей от своих духовных дочерей; они водили воинов в бой, обагряли руки кровью, предавались игре в кости, охоте, пьянству и беспутству. Монахи не представляли исключения: они бродили по городам и селам, не придавая никакого значения своим обетам, собирали деньги; на них покупали вкусные напитки и продажных женщин: сладострастие, обжорство, пьянство и лень были их единственными добродетелями. Но верх безобразий творился в Риме: здесь одно время знатные, замечательно красивые, но неслыханно распутные женщины возводили на папский престол своих любовников, сыновей, прижитых в разврате, родственников, потакавших их не знавшему удержу разгулу. Один из таких пап, Иоанн XII (955 - 963), превратил Латеран в настоящий вертеп разврата; он завел целый гарем и не останавливался даже перед кровосмешением. Кощунство его не знало границ: он посвящал в епископы мальчиков и эти церковные обряды производил в лошадиных стойлах; во время попоек пил за здоровье дьявола; играя в кости, взывал о помощи к Юпитеру, Венере и другим языческим богам; любовницам дарил церковные сосуды; богомолок бесчестил у самой гробницы апостолов, храм которых ежеминутно грозил разрушиться, так как его не поправляли уже много лет; лиц, чем-либо вызвавших его неудовольствие, оскоплял или выкалывал им глаза. Охотился, дрался, поджигал, убивал, нарушал клятвы, но никогда не крестился и не посещал богослужений.

   Но наряду с такими признаками разложения и упадка заметно было кое-где новое течение: общее поверье указывало на тысячный год как на предельную пору, когда неминуемо последует кончина мира. И вот в среде немногих благочестивых людей зарождается стремление подготовить себя и других к "доброму ответу на страшном судилище христовом". Там и сям появлялись обители со строгим уставом, раздавались вдохновенные проповеди против господства грубой силы и зла в мире. С течением времени эти обители приобрели столько последователей, что в их стенах окрепла мысль об общем преобразовании погрязшего в грехах человечества и возвращении церкви к ее первоначальной простоте и чистоте. Иноки клюнийского монастыря (основан в 910 году) стали во главе этого движения и выработали даже программу реформы; их монашеское миросозерцание отчетливо проявилось в ней в стремлении отделить церковь от мира: клюнийцы требовали введения запрета на браки духовенства и уничтожения симонии - в этих двух явлениях они усматривали корень зла, разъедавшего церковь и общество. В их глазах браки крепчайшими путами связывали духовенство с миром и оскорбляли, вместе с тем, религиозное чувство многих; по понятиям ревнителей благочестия, "пастырь должен стоять выше паствы, а живя в браке, он всенародно признается, что и его обуревают греховные страсти и желания; устами, на коих не остыли жгучие лобзания, он взывает к Богу, проповедует целомудрие и воздержание; руками, оскверненными сладострастным прикосновением к женским прелестям, совершает таинства, раздает благословения". Строгие отшельники не могли примириться с подобным положением дел. Заклейменная же апостолами симония, то есть приобретение духовных санов за деньги, делала церковные должности достоянием лиц недостойных, стремившихся только к возврату затраченного да возможно скорой наживе.

   Но для осуществления такого исполинского замысла, как коренное преобразование христианской Европы, сил одного монашеского братства, конечно, было недостаточно. Сознавая прекрасно свою слабость, оно обратилось за содействием к светской власти, главным образом к ее могущественному представителю, германскому королю, и молило его взять в свои мощные руки трудное дело преобразований, так как, по воззрениям той отдаленной поры, императоры считались верховными покровителями и защитниками церкви. Отдавая дань духу времени, Оттон Великий (936 - 973) откликнулся на зов, осудил и низложил (963) чудовище, позорившее мир под именем папы Иоанна XII, и возложил на свою главу корону Священной Римской империи. С этих пор дело церковных преобразований хотя медленно, но верно подвигалось вперед. Но стоило императорству, занятому борьбой с непокорными вассалами, на мгновенье упустить из виду Рим, как там опять повторялись ужасные времена Иоанна XII. Поэтому в средневековом обществе к середине XI века назрело желание найти другой способ искоренения зла и быстрее провести преобразования. Новый исход был указан Гильдебрандом, или знаменитым папой Григорием VII, выдвинувшим на первый план идею бесконечного превосходства духовной власти над светской. Эта идея уже давно носилась в воздухе: как плод христианских воззрений на отношение между духом и плотью она складывается, более или менее определенно, уже в первые века христианства, развивается в сочинениях Златоуста, Амвросия, Августина, проводится в письмах пап Геласия, Николая I, Григория I, Сильвестра II и многих других. Но никто из них не пробовал сделать ее краеугольным камнем всего мирового порядка, всех земных отношений с такой неслыханной настойчивостью, как Григорий VII, посвятивший этому делу всю свою многотрудную и обильную превратностями жизнь.

  

   Густой туман грубой лжи и намеренных искажений скрывает от глаз потомства первые годы жизни Григория VII, так что сквозь завесу, сотканную слепой злобой и неумеренной преданностью, сквозят лишь немногие очертания; все остальное подернуто непроглядным мраком.

   Так, с надлежащей точностью нет возможности установить даже год рождения гениального папы: на основании спорных данных и шатких догадок приходится искать его между 1013 - 1024 годами. Равным образом показания источников не сходятся в определении места его рождения, колеблясь между Римом и тосканским городком Соаной. Даже в вопросе об общественном положении его родителей существует изумительное разногласие: враги стараются как бы унизить Григория, считая его отца козопасом, а друзья, как бы возвышая своего героя, или дают ему в отцы плотника, наподобие св. Иосифа, или стараются доказать его родство со знатным графским родом, владевшим Соаной. Но незнатное происхождение не может повредить репутации человека, обязанного своим возвышением собственному гению, оно показывает только, что он сам добился того, что другим достается в силу случайности рождения, а потому усилия не в меру рьяных сторонников становятся излишними, так как не прибавляют ничего к венцу, украшающему голову великого мужа. Больше данных на стороне их противников, достоверность показаний которых подтверждается лицами близкими и расположенными к Григорию. Несомненно, что он происходил из низшего слоя тогдашнего общества и родился в Соанском округе, пограничном с Тосканой, в местечке Равоак, от поселянина Боницо; имя матери неизвестно. Ребенок получил при крещении имя Гильдебранда.

   Со времени Карла Великого Соана принадлежала к церковной области и находилась в тесных сношениях с Римом. Немудрено поэтому, что родители, заметив в своем сыне зародыши великих дарований, решили дать ему воспитание в вечном городе, где к тому же имели родственников, занимавших довольно видные должности. Один из них - дядя по матери - был аббатом монастыря св. Марии, расположенного на склоне Авентинского холма. К этому-то дяде и отправили для воспитания молодого Гильдебранда.

   Монастырь св. Марии находился в теснейших связях со знаменитым Клюни и служил одним из важнейших очагов преобразовательного движения, являясь в то же время и рассадником просвещения. Само собой понятно, что оно носило своеобразный отпечаток и было направлено на развитие в молодых питомцах самообуздания, вражды к церковным нестроениям [неустройство дел, беспорядок (словарь В. Даля)], стремления к созерцательной жизни и мистицизма. Все эти черты заметны и в характере Гильдебранда, но было бы величайшей ошибкой приписывать им преобладающее значение. В нем сказывались и чисто местные условия: итальянское происхождение читалось уже в смуглом цвете лица, выразительных глазах, но еще сильнее было заметно в душевных свойствах - восприимчивости, некоторой страстности и крайней набожности. От природы Гильдебранд имел склонность к широкой деятельности, и его живая, огненная натура не могла удовлетвориться замкнутым существованием в тесной монастырской келье.

   Она звала его в широкий вольный мир, где кипела жизнь и борьба, где можно было приобрести и славу, и честь. Вдобавок различные веяния способствовали раннему пробуждению дремавших способностей и страстей: в той же самой обители получали образование дети многих римских вельмож, и с ними Гильдебранда связали близкие и дружественные отношения. Эта близость, конечно, еще сильнее подогревала честолюбие даровитого юноши. В том же смысле, правда, более ощутимо, воздействовало на Гильдебранда и другое обстоятельство: в аббатстве св. Марии Гильдебранд столкнулся с некоторыми лицами, воззрения которых глубоко запечатлелись в его восприимчивой душе, - с Иоанном Грацианом и Лаврентием, епископом Амальфи. Оба они насквозь проникнуты были клюнийскими идеалами и своим живым примером производили могущественное, неотразимое впечатление на молодого воспитанника. Особенно важно влияние Лаврентия. Он принадлежал к числу ученейших людей своего времени, знал в совершенстве латинский и греческий языки, обладал замечательным красноречием, был одним из ближайших друзей св. Одилона, аббата клюнийского, учился у знаменитого Герберта, известного папы Сильвестра II (999 - 1003), проникнутого глубочайшим уважением к древности, ревностного поборника величия Рима и папства, проповедника религиозной терпимости. Все свойства учителя передались и его ученику - епископу Амальфи. Рассказы этого бывалого и много испытавшего человека о великом прошлом, о мировом значении вечного города поражали своим противоречием с жалкой действительностью: из окон своего монастыря Гильдебранд видел груды развалин - немое, но непреложное свидетельство блеска в минувшем и упадка в настоящем. Не менее глубоко западали в молодую душу воспоминания Лаврентия о кратковременном возвышении папства на миродержавную высоту, благодаря союзу с Оттонами, о пышности и величии, окружавших двор Оттона III (996 - 1002) и его воспитателя Сильвестра II, ставившего папство неизмеримо выше всех сил земных. Гильдебранд с жадностью слушал престарелого епископа, увлекался идеями прежнего республиканского времени, проникался стремлением к восстановлению упавшего значения пап, но ясный, практический ум предохранил его от страсти к рабскому подражанию отжившей древности. Терпимость Герберта и его ученика также не была чужда Гельдебранду: он не гнушался связей с евреями и впоследствии громко заявлял, что исповедует того же Бога, что и мусульмане, - мысль смелая для римского папы XI столетия. С другой стороны, он не обрушивался на греческую церковь с громами и проклятиями, не осуждал ее огульно, а признавал, что все различие сводится к вопросам внешним, обрядовым. Тот же свободный от вековой косности полет ума заставлял Гильде-бранда сочувственно относиться к учению Беренгара о причастии, довольно близкому к взглядам современных нам протестантов.

   Что же касается Иоанна Грациана, то он пользовался очень большим уважением в среде римлян за свое благочестие, набожность, рвение к церковным преобразованиям и устранению вопиющих злоупотреблений. Но в то же время Иоанн усвоил себе известное правило: "цель оправдывает средства", и в этом отношении Гильдебранд был его усерднейшим учеником и последователем. Он еще в молодые свои годы понял, что с одними воздыханиями, обличениями да воззваниями к исправлению далеко не уйдешь, что необходимы более осязаемые, а потому и более действенные средства, что для достижения успеха надо ловить удобное мгновение и не брезговать ничем: главными двигателями всегда были меч и золото.

   Но, щедро снабдив духовными дарами и опытными руководителями, судьба обделила Гильдебранда внешностью, и это, можно сказать, определило его дальнейшую участь: в то время человеку незнатному можно было выйти в люди либо путем военной известности, либо вступлением в духовное звание. Как выходец из народа, Гильдебранд не смел рассчитывать на блестящую удачу на мирском поприще, тем более что маленький рост, плохое телосложение, неприглядная осанка закрывали для него военную дорогу, а потому оставался один исход - стать в ряды духовенства. Не без тяжелой внутренней борьбы сделал Гильдебранд этот решительный шаг, приняв пострижение с большой неохотой, как говаривал неоднократно своим близким и открыто указывал перед лицом всего мира. Этот поступок, доказывая полную способность к самообузданию, еще теснее сблизил его с прежними наставниками. Оказалось, что кружок, среди которого вращался Гильдебранд, вынашивал в монастырской тиши широкие замыслы, и теперь молодого монаха посвятили в них. В осуществлении этих мечтаний не последнее место занимало приобретение денег и войска, могущество которых прекрасно понимали все. Теперь они имели и то, и другое: Иоанн Грациан, к которому прибегали обыкновенно богомольцы, руководимые общим уважением к его святой жизни, и которому щедро оплачивали совершаемые им молебны, доставил деньги, Гильдебранд - войско: он нанял воинов и стал во главе их, скрывая рясу под великолепным вооружением.

   Вскоре обнаружилось, как обширны и основательны были замыслы кружка. В то время на папском престоле сидел вступивший на него десятилетним мальчиком Бенедикт IX (1033 - 1046). Уже в такие молодые годы он запятнал себя всевозможными пороками, гнуснейшими убийствами, отвратительным сладострастием. Опять латеранский дворец превратился в притон дикого разгула, беспутства и разврата. Не довольствуясь доходами наместника апостолов, Бенедикт для пополнения своего кошелька не гнушался открытым разбоем: с шайкой буйных сорванцов из римской молодежи он грабил на больших дорогах богомольцев, шедших со всех концов Европы на поклонение святыням вечного города. Правда, безумства и насилия вооружили против Бенедикта часть римлян, избравших было нового папу, но Бенедикт смирил соперника, выгнал его из Рима и продолжал вести прежнюю распутную жизнь. Считая, что ему все позволено, он задумал даже жениться на прелестной дочери одного римского барона, но встретил отпор со стороны отца своей возлюбленной, который потребовал предварительного отречения от сана римского первосвященника. Бешеная страсть не вполне ослепила Бенедикта: он не хотел, оставив тиару, оказаться с пустыми руками, а потому решился на неслыханную сделку - продать папский престол с молотка. Покупатели нашлись, и победа осталась за приятелем Гильдебранда, Грацианом, принявшим имя Григория VI. Новый папа назначил Гильдебранда своим капелланом и с его помощью попробовал приступить к преобразованиям. Клюнийцы торжествовали, видя человека своей партии во главе христианской церкви. Но торжество это было неполно и кратковременно: Бенедикт, получив 1500 фунтов серебра и удержав за собой доходы, получаемые папой с Англии, вскоре раскаялся в своем опрометчивом поступке и захотел вернуть все, так как его сватовство потерпело решительную неудачу: несмотря на все усилия и принесенные жертвы, прельстившая его сердце красавица досталась другому, более счастливому соискателю. Тогда отверженный жених снова провозгласил себя папой и без особенных усилий нашел себе приверженцев, поскольку принадлежал к влиятельному римскому дворянству. Таким образом, на престоле св. Петра одновременно восседали три наместника и, к величайшему соблазну верующих, обменивались громоносными посланиями, где смешивали с грязью соперников, возводя на них всевозможные обвинения. Чаша терпения даже римлян, столь привыкших к безобразиям пап, переполнилась, и многие из них готовы были на все, чтоб прекратить неслыханный дотоле скандал. Но собственными силами они не могли помочь горю; взоры их невольно обратились за Альпы, в Германию, где королевский престол занимал Генрих III (1039 - 1056), могущественный властелин, пред которым дрожали и преклонялись враги, воспитанник клюнийцев, уже давно мечтавший о совершении в церкви необходимых преобразований. Неудивительно, что римляне обратились к нему за помощью, а он изъявил полнейшую готовность положить конец позорному соблазну. С громадным войском вступил Генрих в Италию. Никто и не думал о сопротивлении: города с восторгом встречали своего государя; сторонники пап засели по крепким замкам и с тревогой взирали на грозное будущее. Но немецкий король оказался умеренным реформатором: он добился только низложения пап на Сутрийском соборе (1046) и принял предложенный признательными римлянами сан патриция, дававший ему наследственное право назначать Апостольских преемников. Новый папа, родом немец, Климент II (1046 - 1047) короновал Генриха императорской короной. Таким образом, раскол прекратился благодаря вмешательству светской власти. Однако никто не мог поручиться, что Рим останется спокойным после удаления императора; больше всего опасений вызывал низложенный Григорий VI и его кружок, имевший свою казну и войско. Генрих, как глубокий и тонкий знаток людей, разгадал в маленьком и невзрачном монахе Гильдебранде великую душу, проницательный ум, громадное властолюбие и железную волю. Эти качества делали опасным для императора дальнейшее пребывание Гильдебранда в вечном городе, и Генрих взял его с собой вместе с низложенным другом. Раз обратив на себя внимание императора и его супруги, Гильдебранд завоевал их расположение и всегда вспоминал о них с величайшей признательностью. Да и было за что: германский двор в ту пору являлся средоточием Европы; здесь решались все вопросы времени; отсюда веское слово императора вершило суд над государями, а мощная длань смиряла дерзких и непокорных. Одним словом, здесь жила и до некоторой степени воплощалась столь свойственная средним векам идея всесветной державы, осуществлению которой Генрих III посвятил себя и свои силы. Пребывание при таком дворе было великолепной школой, своего рода университетом для всякого государственного человека, тем более для гениального Гильдебранда: сложный государственный механизм открылся пытливому оку наблюдательного пленника; здесь он научился трудному искусству властвовать и повелевать людьми, выбирать лучших помощников, скорые пути и удобные средства для владычества над миром; здесь должно было окрепнуть в его душе стремление возродить мировое значение вечного города и папства, ибо своим зорким глазом он разглядел все темные и светлые стороны императорства, его силу, его слабые места, основы могущества, и пришел к убеждению, что величавое здание, над созиданием которого трудился Генрих, было построено на песке, так как при тогдашнем положении дел только мирообъемлющее господство церкви не вызвало бы противодействия, потому что более отвечало духу времени.

   Пополняя пробелы в знаниях, необходимых для общественного деятеля, Гильдебранд не пренебрегал и другими занятиями: он сам впоследствии писал, что в Кельне "был воспитан в строгой дисциплине", то есть расширил свои познания в области светских и духовных наук. Справедливости ради нужно, однако, сознаться, что эти познания не отличались особенной глубиной и Григорий VII всегда был плохим ученым и богословом.

   Пребывание при императорском дворе длилось недолго: Григорий VI вскоре умер (около 1048 года), а Гильдебранда охватила мучительная тоска по родине, скорбь по утраченному другу и сознание, что при жизни Генриха III нечего и думать о проведении в жизнь своих мечтаний. В тесной монастырской келье хотел он похоронить свои надежды и упования и загладить пред небом прегрешения, содеянные для их осуществления. С этой целью он выпросил у императора позволение отправиться в Клюни. Здесь благодаря беседам с благочестивыми старцами в душе Гильдебранда взошли семена отречения, презрения к миру и его соблазнам, сознания тщеты его радостей, созрело намеренье посвятить свои дни аскетическим упражнениям и созерцательной жизни. Так прошло сколько-то времени. Но внутренний голос шептал Гильдебранду, что он хоронит силы, предназначенные для великой цели, для борьбы и победы над царившим в мире злом. Что пользы, думал он в бессонные ночи, спастись одному, когда кругом все созидают себе своими заблуждениями вечную гибель. Лучше одному погибнуть, но спасти всех, всюду победить грехи и страсти и тем самым водворить на земле обетованное царство Божье. Учение о непротивлении злу претило всему душевному складу Гильдебранда, которого пожирала жажда деятельности на общую пользу. А тут еще - обусловленные нервной, не в меру впечатлительной природой и слабостью тела, изнуренного подвижническими упражнениями, - чудесные знамения указывали на него как на небесного избранника: по единогласному свидетельству друзей и врагов, искры сыпались по временам из его одежды, огненное сияние окружало голову, вещие сны сулили господство над миром; сам апостол Петр неоднократно являлся ему и предрекал необычайное торжество, неслыханный успех. Друзья и сторонники верили в святость и божественное происхождение этих предзнаменований и высоко ставили Гильдебранда как человека, на котором явно почиет благодать Божья. Зато враги объясняли все чудеса магией, знакомством с нечистыми духами, унаследованным от Герберта, - обвинение, тяготевшее над всеми лучшими и свободными умами средних веков.

   Но, помимо развития в Гильдебранде мистицизма, пребывание в Клюни имело для него большое значение и в другом отношении. В то время монастыри с клюнийским уставом раскинулись сетью по всему Западу, и все признавали клюнийского аббата своим главой; самая строгая дисциплина царила в этих монастырях, и приказания верховного начальника исполнялись беспрекословно и точно. Тут Гильдебранд воочию должен был убедиться, что не одна грубая сила и деньги владычествуют над миром, что нравственные силы играют громадную роль в деле приобретения власти над людьми: тот, кто господствует над душой, сильнее властвующего над телом. Вот неизбежный вывод, к которому должен был прийти Гильдебранд, сравнивая мощь Генриха III, против которого нередко восставали непокорные вассалы, и менее заметную, но более прочную власть смиренного аббата, которому безусловно повиновались. Поэтому для господства над миром нужно нравственное право, основа которого - религиозное чувство. Гильдебранд осознал это, когда понял, что только вера давала в руки аббата такую беспредельную власть. Если же основой истинного и прочного могущества могла быть только религия и нравственное превосходство, то пока церковь не стала на недосягаемую нравственную высоту, она и не могла быть средоточием мира. Наиболее, как известно, роняли церковь в глазах ревнителей реформы брачные отношения духовенства и симония. Гильдебранд, однако, не с одной только узкомонашеской точки зрения смотрел на эти нестроения. Благодаря своему обширному кругозору, он отлично понимал, что проведение безбрачия сделает духовенство менее зависимым от мирян и обратит в покорное орудие святой церкви: цепь, приковывающая священнослужителя к миру, разорвется, так как у него не будет ни родных, ни детей, для которых столь часто вступают в сделки с совестью. Гильдебранд совершенно оправдывал собственным примером подобное воззрение: никогда, ни в одном из своих писем он не вспоминает об отце, матери и родных, как будто их совсем не существовало на белом свете; отцом он называет апостола Петра, матерью - святую римскую церковь. Таких же крайних взглядов придерживался Гильдебранд и относительно симонии. Завзятые клюнийцы подводили под понятие симонии всякое вмешательство светской власти в дела церковные и требовали устранения ее (светской власти) от какого бы то ни было участия в заведовании церковными владениями и санами. Гильдебранд стал на ту же точку зрения. Таковы были отвлеченные выводы, к которым привело Гильдебранда его пребывание в Клюни. Недоставало только живого примера, которым можно было бы проверить точность этих заключений, но и такой пример не заставил себя ждать. Дело в том, что порядок царил в Риме только во время пребывания там могущественного императора; как только он перешел Альпы, в вечном городе начались волнения, один за другим умирали папы, назначаемые Генрихом. Ходили слухи, что Бенедикт ядом устранял своих преемников. Наконец никто не хотел ехать на верную смерть, и немецкие епископы отклоняли от себя опасную честь, несмотря на усиленные просьбы, даже приказания императора. Только после долгих упрашиваний и продолжительных увещеваний его родственник, епископ Тульский Бруно, принял папский сан, но поставил два условия: во-первых, чтобы назначение Генриха было, сообразно канонам, одобрено римским клиром и народом, во-вторых, чтобы ему в спутники был дан Гильдебранд, с которым он не раз сталкивался при дворе и чьи блестящие способности успел оценить. Генрих III согласился исполнить желание Бруно, но Гильдебранд долго не хотел и слышать о возвращении в мир и только вследствие приказания аббата покинул Клюни и последовал за вновь назначенным папой. В одеждах кающихся, во власяницах, с босыми ногами и посыпанными пеплом головами совершали они свой путь и вступили в Рим под восторженные крики населения. Такой необычный наряд сильно польстил гордости римлян и глубоко поразил их сердца: они немедленно провозгласили Бруно папой под именем Льва IX (1048 - 1054).

   С этой поры возрождение папства стало на твердую почву.

   Новый первосвященник, сторонник клюнийских взглядов, со строгой последовательностью стал проводить в жизнь церковные преобразования: на целом ряде соборов издавались и повторялись постановления против симонии и браков духовенства. Но в то же время Лев старался поднять авторитет папства, выступая защитником притесненных; он постоянно разъезжал с этой целью по Европе, порвал всякие сношения с византийской церковью, полагая, что она без достаточного уважения относится к римской, и всячески отстаивал верховные права папства на юг Италии, где жители изнывали под железным игом норманнов, не щадивших даже церковных владений для удовлетворения своей алчности. Увещевания, пастырские послания, даже отлучения не помогали; оставалось силой меча прекратить грабежи и насилия; просьбы о помощи, обращенные к императору, оставались гласом вопиющего в пустыне: поглощенный германскими осложнениями Генрих дал было Льву довольно значительное войско, но затем, по совету епископа Гебгарда, отозвал его обратно. Тогда папа решился собственными средствами расправиться с норманнами. Раздался боевой клич римского первосвященника, и толпы итальянцев вместе с небольшим количеством немцев стали под его знамена. Произошла роковая битва при Чивителле, и сам папа попал в плен. Правда, на бранном поле норманны преклонили колена пред Львом и умоляли о прощении, но не уступили ни пяди из захваченных земель. Вскоре, глубоко потрясенный неудачей, Лев скончался. Его нравственное влияние на современников было чрезвычайно велико, тем не менее духовное оружие оказалось недостаточно мощным даже в руках такого мягкого и кроткого человека, каким был покойный папа: зло настолько проникло в жизнь, что могло с успехом выдержать борьбу, направленную на его искоренение; грубая сила преклонялась перед нравственной мощью, но не уступала своих позиций. Печальная участь Льва послужила для Гильдебранда поучительным примером: Гильдебранд понял, что для торжества папства нужно одновременно поднять его нравственно и усилить материально. Но средства обыкновенные медленны и недейственны там, где противник не стесняется в их выборе; его можно победить только тем же оружием. Теперь Гильдебранд смело и прямо пошел к намеченной цели: одной рукой он ниспровергал церковные нестроения, другой собирал отовсюду средства для успешного ведения своего дела. Недаром, отдавая должное изумительным его талантам, Лев не раз замечал: "Если ты, Боже избави, вступишь на апостольский престол, то приведешь в смятение целый мир". Вообще, уже при Льве Гильдебранд занял выдающееся положение, будучи возвышен в сан иподьякона и получив в свое ведение хозяйственную часть и управление обширными церковными владениями. Здесь в полном блеске обнаружились способности Гильдебранда: он в короткое время значительно увеличил церковные доходы, но их все равно не хватало, так как, пользуясь смутами, многие захватили папские земли; Гильдебранд создал милицию святого Петра и вооруженной рукой отнял многое из утраченного. Но для содержания милиции нужны были деньги, и в их приобретении обнаружилась полная неразборчивость Гильдебранда: он сошелся с евреями и при их посредничестве стал давать в рост унаследованные от Григория VI деньги, продавал свое содействие в различных делах, причем далеко не всегда брал под свою защиту правое дело. Зато при исполнении ответственных поручений, возлагаемых на него папой, Гильдебранд был неуклонно беспощаден, до безжалостности справедлив, а ему не раз приходилось заменять Льва IX, когда тот покидал Рим для разъездов по Европе. Исполняя одно из таких поручений, он должен был исследовать учение Беренгара, отрицавшего "пресуществление" святых даров во время евхаристии. Учение это произвело сильное впечатление на Гильдебранда, и он хотел защитить смелого проповедника, советуя ему обратиться за решением самого папы в Рим, где обещал оказать поддержку. Но именно в это время пришла весть о смерти Льва. Гильдебранд поспешил в Рим, чтобы повлиять на назначение нового папы, и поспел вовремя: ни клир, ни народ римский не могли столковаться на ком-либо из кардиналов; некоторые подавали голос и за Гильдебранда. Последний заявил решительно о необходимости избрать пастыря из другой церкви, чем устранялись поводы к столкновениям, спорам и недоразумениям. Это предложение восторжествовало, и Гильдебранд отправлен был уполномоченным к германскому двору для избрания нового папы. Выбор Гильдебранда пал на виновника неудачи Льва IX, епископа Гебгарда. В этом по-видимому опрометчивом поступке скрывался, однако, необыкновенно тонкий и верный расчет: Гебгард был самым могущественным лицом в империи после Генриха и, сделавшись папой, мог увеличить средства апостольского престола. Кроме того, прекращалось противодействие усилению папства, так как оно теперь становилось близким ему делом. Немудрено, что Генрих отказывался исполнить желание Гильдебранда и сам епископ не хотел работать против плодов собственной деятельности. Тем не менее настойчивость Гильдебранда победила: Гебгард принял папскую тиару, заявив предварительно, что все, принадлежащее св. Петру, должно быть возвращено ему, разумея под этим церковные владения, права и льготы, дарованные клиру и папству. Император дал на это полное согласие, уступив пламенным убеждениям Гильдебранда и его непоколебимой уверенности в справедливости подобного требования. Но уступчивость Генриха была куплена довольно дорогой ценой: он не упускал из виду итальянских происшествий и хода церковных преобразований и видел, насколько оправдались его прозорливость и опасения по отношению к Гильдебранду; а потому, желая отстоять неприкосновенность прав светской власти, связал Гильдебранда торжественной клятвой о том, что ни он и никто другой с его помощью не сядет на апостольский престол без согласия императора или его сына и наследника. Такой поступок Генриха объясняется также подозрениями, вызванными в немецком духовенстве прибытием другого посольства от римского дворянства. Это посольство отрицало полномочия Гильдебранда и обвиняло его в честолюбивых замыслах.

   Связанный вынужденной присягой, Гильдебранд вместе со своим избранником отправился в Рим, где новый папа получил имя Виктора II (1054 - 1057). Само собой понятно, что в правление Виктора II, поднявшего политическое значение папства возвращением множества земель, Гильдебранд не играл руководящей роли: папа не любил монахов, живших вне монастырей, и держал Гильдебранда вдали от своих планов и намерений, хотя не устранил его от заведования казной и возлагал на него порой обязанности легата для осуществления преобразовательных идей. Таково было посольство Гильдебранда во Францию, где он низложил многих епископов за симонию и отрешил многих священнослужителей за брачную жизнь: ни связи, ни деньги, ни раскаяние не помогали виновным, ничто не спасало их от осуждения. Эта неумолимая строгость вызвала даже порицания клюнийцев, но и они не умерили пыл Гильдебранда. Между прочим, здесь произошел случай, наглядно показавший все его духовное могущество. Один епископ, подкупив свидетелей и самих обвинителей, дерзко отрицал свою виновность. В бесплодных спорах и пререканиях прошел целый день; за недостатком улик приходилось отложить разбор дела, как вдруг Гильдебранд прибегнул к своеобразному средству: устремив на обвиняемого свои огненные глаза, он предложил ему произнести во всеуслышание: "Слава Отцу и Сыну и святому Духу". Бодро начал епископ: "Слава Отцу и Сыну", а затем, смущенный общим вниманием, испытующим взором Гильдебранда, сознанием виновности, запнулся и замолчал. Трижды начинал он славословие и всякий раз прерывался, наконец не выдержал: пал ниц и со слезами раскаяния поведал собору свою вину, прося справедливого возмездия.

   Сторонники преобразований повсюду рассказывали этот случай, усматривая в нем настоящее чудо; восторженно-мистическое настроение века способствовало закреплению такого толкования в обществе, и Гильдебранд приобрел славу человека богоугодного.

   Тем временем умер Генрих III, а Виктор II недолго управлял империей, как опекун малютки Генриха IV, так как скончался вскоре после императора. Деятельность этих двух лиц, шедших рука об руку, придавала прочность и силу зачаткам преобразовательного движения, сдерживала его крайности, пугала противников, так что столкновение между церковью и государством при их жизни было немыслимо. Зато теперь встрепенулись все подавленные элементы: немецкое княжевластье, римские бароны, темные фанатики, своекорыстные духовные сановники. Среди этого разлада и беспорядка руководящее положение должен был занять человек энергичный, одаренный сильной волей, знавший, чего хочет, к чему стремится, изучивший средства свои и своих противников. Именно Гильдебранд подходил для такой роли. И он выступает теперь самостоятельно, во всеоружии своих необычайных способностей, обогащенный опытностью и близостью к стольким выдающимся людям; даже несколько зависимое положение, в котором он находился при Льве и Викторе, пошло ему на пользу: оно научило его выжидать, сдерживать жажду деятельности до удобной поры, когда возможно вполне проявить свою беспощадную и энергичную натуру.

  

   Зародыши неурядиц и волнений были всего более живучи в самом Риме, где дворянство не могло сжиться с мыслью о потере своего влияния, с лишением церковных владений, со строгим духом преобразований, вытравившим прежнюю раздольную жизнь; поэтому смерть Виктора II и отсутствие прочной власти в Германии, где мощную длань Генриха III заменила слабая рука его супруги, послужили прекрасным поводом к возникновению смут: римляне долго не могли выбрать преемника Виктору; началась борьба партий; в самый ее разгар некоторые кардиналы обратились к аббату монтекассинского монастыря, Фридриху, за советом; он порекомендовал четырех лиц, между прочим и Гильдебранда, но римляне объявили, что не считают их достойными такого сана, и решили избрать самого аббата; тщетно он отказывался, тщетно более благоразумные советовали подождать возвращения Гильдебранда, бывшего при усопшем папе во Флоренции, - римляне настояли на своем и провозгласили Фридриха наместником апостолов под именем Стефана IX (1057 - 1058). При нем дело преобразований шло своим чередом, только искоренению брачной жизни духовенства уделялось наибольшее внимание. Но клюнийская программа не удовлетворяла некоторых близких Стефану деятелей: кардинал Гумберт напал в своем сочинении "Против симонистов" на светскую инвеституру (то есть обычай, в силу которого передачей посоха и перстня светские владетели, даже женщины, утверждали епископов и аббатов в правах пользования церковным имуществом) и советовал для скорейшего проведения реформы запретить мирянам посещение богослужений, совершаемых симонистами и женатыми. Но пока о применении на деле этих советов не могло быть и речи: избранием Стефана IX были нарушены права молодого римского патриция, Генриха. Следовало ожидать германского вмешательства. Эту опасность устранил Гильдебранд; верный клятве и желая по возможности загладить происшедшее, он поспешил в Германию за запоздалым согласием и своим красноречием, знанием святого писания и настойчивостью победил недовольство: искомое согласие было дано.

   Пока Гильдебранд хлопотал в Германии, в Риме произошли новые события: Стефан IX, не отличавшийся крепостью здоровья, скончался и перед смертью заклинал, во избежание беспорядков, подождать с избранием нового папы до прибытия Гильдебранда, которому безусловно доверял. Но враги реформ, римские бароны, сочли, что настал их час. Разграбив сокровищницу св. Петра, они раздавали на всех углах и перекрестках деньги для привлечения продажных римлян на свою сторону. "Золотые увещания" оказались очень действенными и, невзирая на проклятия кардинала Дамиани, бароны избрали епископа Веллетрийского в папы под именем Бенедикта X (1058 - 1059). Их противники вынуждены были покинуть вечный город и старались привлечь на свою сторону Гильдебранда, только что возвратившегося из Германии. Но Гильдебранда незачем было и упрашивать: он ни в коем случае не мог признать Бенедикта, будучи связан клятвой, данной Генриху III. Кроме того, признание Бенедикта было равносильно торжеству прежнего порядка, столь ненавистного сторонникам преобразований. Не желая губить свое дело, Гильдебранд решительно выступил против дворянского папы, разослал во все стороны письма, просил в них не признавать Бенедикта, собрал павших духом кардиналов и всех недовольных римскими событиями, в том числе брата покойного Стефана, герцога Готфрида. Образовалась мало-помалу грозная сила. Гильдебранд решил избрать своего папу, и выбор его пал на епископа флорентийского Гебгарда. Опять в Германию отправилось посольство за согласием. Конечно, произвол римлян оскорбил императорское правительство, и оно одобрило выбор Гильдебранда. Тогда и кардиналы, и бежавшая часть римского духовенства торжественно признали Гебгарда наместником апостолов, дав ему имя Николая II (1059 - 1061). Следовало ожидать теперь кровавого столкновения между партиями, так как бароны неспособны были уступить без борьбы. Гильдебранд и тут принял меры: прежде всего он обратился к духовному оружию и предал Бенедикта и его сторонников анафеме. Затем, зная отлично слабость римлян к золоту, отправил в Рим значительное количество денег и этим возбудил там междоусобие; довольно долго кровь лилась рекою и горели дома, пока наконец не стала одолевать сторона Гильдебранда. Тогда и он вместе со своим избранником подступил к Риму, мечом и золотом сломил сопротивление и завладел городом. Бенедикт заперся в крепком замке, откуда Гильдебранд не мог его выбить за недостатком войск. Необходимо было для окончательной победы добыть войска, и вот Гильдебранд отправляется в южную Италию, к норманнам, вместе с Николаем снимает тяготевшее над ними отлучение, дает инвеституру норманнским князьям: Ричарду - на княжество Капуанское, а Роберту Коварному - на герцогство Апулию, Калабрию и Сицилию, "земли св. Петра". Как бы в уплату за это оба князя дали клятву в верности римской церкви, обязались платить ей ежегодную подать и немедленно оказали помощь в борьбе против приверженцев Бенедикта. Окруженный со всех сторон, Бенедикт принужден был сдаться. Немедленно Гильдебранд созвал в Риме собор, чтобы покончить с расколом и решить много других важных проблем. Во время заседания этого собора ставленника дворян, по приказанию Гильдебранда, ввели в храм Спасителя, где толпилось множество прибывших на собор духовных лиц и мирян; с него сняли священническое облачение, поставили его пред алтарем и вложили в руку длинный список всевозможных преступлений, будто бы совершенных им. Бенедикт долго отказывался читать это ужасное самообвинение, но под воздействием угроз вынужден был, заливаясь горькими слезами, принести покаяние в несодеянных грехах. Возле стояла его мать с распущенными волосами, в разорванной одежде, рыдала, жаловалась на вопиющую несправедливость, ударяла себя в грудь, царапала лицо. То же делали и родственники; всему Риму было известно, что несчастный Бенедикт вел примерную жизнь и был одним из лучших пастырей своего времени.

   Когда Бенедикт кончил печальное чтение, Гильдебранд прервал молчание словами: "Таковы деяния папы, избранного вами, римляне!" Затем несчастного облачили в папские ризы и совершили обряд низложения. Осужденный был лишен даже сана священника и еще несколько лет влачил жалкое существование, питаясь подаянием добрых людей... Впоследствии Гильдебранд горько каялся в поступке с Бенедиктом, сознаваясь, что последний пал искупительной жертвой в борьбе за отстранение дворянства от назначения пап, и похоронил его с почестями, подобающими истинному первосвященнику.

   Таким образом, Гильдебранд показал всем, что не остановится ни перед чем для защиты апостольского престола от произвола римской знати, ибо это - первая ступень к владычеству папства над миром. Но низложение Бенедикта было одной стороной дела: устранен был ставленник дворянства, оставалось уничтожить саму возможность повторения чего-либо подобного в будущем. И вот тот же собор выработал правила, которыми впредь должно было руководствоваться при избрании пап: за римским клиром и народом оставалось право одобрения; патриций Генрих был лишен права назначения, но лично удержал право согласия. Теперь все зависело от решения коллегии кардиналов, которые и избирали преемника сошедшему со сцены папе. Избрание это могло происходить всюду, где собиралась "лучшая часть" кардиналов. Установлением этих руководящих правил не ограничилась деятельность собора: Гильдебранд видел, что союз со светской властью непрочен и дело преобразования медленно подвигается вперед, поэтому решился испробовать новое средство, указанное кардиналом Гумбертом, и обратился к совести прихожан. Соборным постановлением запрещено было посещать богослужения, совершаемые женатыми священнослужителями и симонистами. За исполнением этого запрещения во всей строгости должны были наблюдать бродячие монахи, не по разуму усердные, способные по одному подозрению возвести самое ужасное обвинение. Своими проповедями они волновали чернь и вооружали ее против духовенства. Волей-неволей для спасения своих жизней многие священнослужители отпустили жен, клялись изгнать симонию. Преобразования пошли несравненно быстрее. С этой поры Гильдебранд твердо уверовал в действенность средства кардинала Гумберта и пользовался своим неограниченным влиянием на папу для расширения его применения. Злые языки сравнивали отношения Николая к Гильдебранду с отношением осла к хозяину, и в этом сравнении заключалась доля правды, так как воля последнего была единственным законом для слабого папы. Немедленно для Гильдебранда был освобожден важный пост архидиакона, причем занимавшее ранее этот пост лицо получило изрядные деньги в уплату за свой вынужденный отказ. Архидиаконство до некоторой степени соответствовало министерству иностранных дел: все внешние дела перешли теперь в руки Гильдебранда, и он направил свои усилия на поднятие могущества пап в Европе, завязал дружественные отношения с французским королем, бургундскими владетелями, английскими епископами, а союзом с норманнами обезопасил южную окраину церковных владений. Оставалось сделать то же с северной; и тут и там папство подало руку нарождающимся силам: чем были норманны на Юге, тем стали патары на Севере.

   В Ломбардии издавна епископы и высшие сословия притесняли низшие слои, опираясь на могущество германских императоров, и не хотели признавать над собой властной воли пап. Поэтому Рим нашел себе союзников в менее зажиточной, угнетенной части населения. Благодаря исконной поддержке пап их сторонники получили в Ломбардии действенные, чисто военные полномочия и ревностно старались проводить идеи реформы, убеждая дубьем, мечом, насмешками, грабежом и поджогами. Дикий разгул с самой кончины Виктора II воцарился на равнинах По. Тщетно епископы старались противодействовать злу убеждениями и презрением, дав сторонникам пап кличку "патары", то есть "оборванцы". Чернь не смутилась этим и бранное название приняла как почетное имя. Наконец мера терпения переполнилась, архиепископ миланский, избитый патарами, обратился к папе Стефану с просьбой сдержать безграничное усердие ревнителей. В Милан был отправлен легатом Гильдебранд. Торопясь, как известно, в Германию, он пробыл всего лишь несколько дней в столице Ломбардии и за это короткое время еще более укрепил связи патаров с Римом. После отъезда Гильдебранда смуты не улеглись. Знать напрягала все силы для усмирения патарии. Тогда патары обратились в Рим, к своим покровителям, с жалобой. Гильдебранд немедленно отправил в Милан Петра Дамиани, дав ему предписание не только искоренить симонию и брачную жизнь духовенства, но и подчинить Милан духовному главенству Рима. Несмотря на значительные волнения, угрожавшие даже жизни посла, Дамиани нанес смертельный удар независимости миланской митрополии, принудив самого архиепископа и все духовенство дать клятву, что они впредь тщательно будут избегать общения с женатыми священнослужителями и симонистами. Сверх того, архиепископ вместе со своими епископами должен был на римском соборе 1059 года - вопреки правам императорства - принять инвеституру из рук Николая II, чем признавал папу верховным сюзереном всех имперских ленов, принадлежавших ломбардскому духовенству. Уже этим невольным признанием самым существенным образом были задеты интересы молодого Генриха. Но Гильдебранд пошел еще дальше: на том же римском соборе он короновал Николая королевской короной, соединенной с папской тиарой, чем подчеркивал притязание пап быть VI светскими главами мира. Бросая этот вызов императорству, Гильдебранд рассчитывал на его слабость, вызванную малолетством Генриха IV и отсутствием прочного направления в политике его матери и опекунши, и хотел подготовить умы к дальнейшим своим требованиям. Но открытая борьба наступила скорее, чем можно было предполагать: постановления римского собора оскорбили императорство, немецких и ломбардских епископов, римское дворянство, и эти столь различные, даже враждебные порой силы соединились и своим влиянием побудили мать Генриха IV, Агнессу, на собор ответить собором, чтобы объявить все распоряжения папы Николая незаконными, а его самого низложенным и преданным анафеме.

&n