Главная » Книги

Белинский Виссарион Григорьевич - Русская литература в 1841 году, Страница 4

Белинский Виссарион Григорьевич - Русская литература в 1841 году


1 2 3 4 5

ировой творческой силы, которой нечего бояться чьего бы то ни было соперничества; многие лирические стихотворения, выражающие субъективность Пушкина, еще более утвердят его в этом убеждении; но те творения Пушкина, в которых он выходил на историческую почву жизни и которых величие и колоссальность необходимо зависит от содержания, покажут ему, что Пушкин, слишком рано родившись для России, слишком рано и умер для нее... Общественные интересы современной Европы развились из почвы тысячелетнего всемирно-исторического развития и могут возбуждаться только таким поэтическим содержанием, которое оплодотворяет собою век, творит новую историю, и каким проникнуты творения Шекспира, Байрона, Шиллера и Гете... Сказанное о Пушкине можно применить и к Гоголю... Теперь, кто же остается? - Грибоедов, написавший одну комедию, да Лермонтов, написавший один роман в прозе, небольшую книжку стихотворений... Из прежней школы Жуковский, Батюшков, Крылов - вот и все... Вы говорите, что я нашел в нашей литературе даже внутреннюю историческую последовательность: правда, но все это еще не составляет литературы в полном смысле слова. Литература есть народное сознание, выражение внутренних, духовных интересов общества, которыми мы пока еще очень небогаты. Несколько человек еще не составляет общества, а несколько идей, приобретенных знакомством с Европою, еще менее может назваться национальным сознанием. Наша публика без литературы: потому что в год пять-шесть хороших сочинений на несколько сотен дурных - еще не литература; наша литература без публики, потому что наша публика что-то загадочное: один читал Пушкина, другой в восторге от г. Бенедиктова, а третий был без ума от мистерий г. Тимофеева; один понимает Гоголя, другой еще в полном удовольствии от Марлинского, а третий не знает ничего лучше романов гг. Зотова и Воскресенского... Театральные судьи равно хлопают и "Гамлету", и водевилям г. Коровкина, и "Параше" г.; Полевого... И не думайте, чтоб это были люди разных сфер и классов общества, - нет, они все перемешаны и перетасованы, как колода карт... Исторический ход. свой наша литература совершила в самой же себе: ее настоящею публикою был сам пишущий класс, и только самые великие явления в литературе находили более или менее разумный отзыв во всей массе грамотного общества... Но будем смотреть на литературу просто, как на постоянный предмет занятия публики, следовательно, как на беспрерывный ряд литературных новостей: что же это за литература! Да занимайте вы десять должностей, утопайте в практической деятельности, а на чтение посвятите время между обедом и кофе, - и тогда не на один день останетесь вы без чтения. В журналах все - переводы, а оригинального разве три-четыре порядочные повести в год, да несколько стихотворений, да книг с полдюжины, включая сюда и ученые, - вот и все. Тогда, читая в журналах статьи о процветании русской литературы, поневоле восклицаете, протяжно зевая: "Да где ж они? - давайте их!"... Любопытно было бы сделать хоть один перечень литературных явлений за целый год...
  
  
  
  
  ---
  Но это мы сделаем уже сами, тем более что это так нетрудно сделать: Библиографическая хроника "Отечественных записок", не пропускающая ни одной новой книги, изданной в России, дает нам все нужные для такого дела материалы. Если прерванный нами разговор сколько-нибудь заинтересовал вас, читатели, то и наша приписка к нему не должна миновать вашего внимания: может быть, в этом годичном обзоре найдете вы кое-какие пояснения и дополнения к длинному разговору; по крайней мере встретите имена, не упомянутые там, но известные давно или недавно и играющие первые роли в современной русской литературе...
  Начнем с журналов. В журналах теперь сосредоточилась наша литература, и оригинальная и переводная. В них помещаются теперь повести, которые недавно издавались особо, частях в двух, в трех и четырех; в них целиком печатаются романы, которых каждая глава стоит иной повести недавнего времени; в них печатаются драмы, исторические книги и т. д. Ко всему этому надо прибавить, что наши журналы из всех сил стремятся к многосторонности и всеобъемлемости - не во взгляде, о котором, правду сказать, немногие из них думают, - а в разнообразии входящих в их состав предметов: тут и политика, и история, и философия, и критика, и библиография, и сельское хозяйство, и изящная словесность - чего хочешь, того просишь. Многие не видят во всем этом добра и толкуют обо всем этом вкось и вкривь, - _а ларчик просто открывался_! {86} Человек с дарованием переводит драму Шекспира; напечатать ему свой перевод не на что; наудачу пуститься нельзя, потому что, каков бы ни был перевод, все-таки нельзя надеяться, чтоб его разошлось более двух десятков экземпляров, и то разве года в два... Что ж тут остается делать? - Напечатать в журнале. Это и прекрасно: те, которые могут судить о Шекспире и оценить перевод, прочтут, может быть, еще не читанную ими драму великого, творца; а те, которые никаких других драматических красот, кроме "репертуарных" {87}, ,но смыслят, - те будут вознаграждены какою-нибудь большою сказкою, в той же книжке журнала напечатанною... В "Отечественных записках" прошлого года было помещено целое большое историческое сочинение "Альбигойцы" {88}, которое было всеми прочтено с жадностию и произвело общий восторг: будь же оно издано отдельно, его никто бы не прочел, о нем никто бы не узнал, переводчик напрасно потратил бы труд и время, а издатель деньги.., Этих примеров слишком достаточно для объяснения, почему журналистика поглотила всю литературу. Это не прихоть, не произвол, даже не расчет со стороны журналистов: причина дела в необходимости, в самой действительности... Что журналист хочет обнять своим журналом все области литературы и науки, удовлетворить всем потребностям общества - от стихов до статей о свекловичном сахаре и удобрении полей разными средствами, - здесь тоже очень простая причина: он хочет, чтоб его журнал читала публика... У нас еще не может быть специальных журналов, нам пожалуйте всего за одни и те же деньги; мы хотим не мнения, не руководительного начала, не предмета для учения или размышления, - мы хотим чтения как средства от скуки, потому что одни карты да карты, сплетни да сплетни, - оно, конечно, хорошо, да ведь прискучит же... Семейство выписывает журнал, - журналист должен угодить всем членам этого семейства: отец-старик читает, например, перечень событий в отечестве и статьи по части сельского хозяйства; мать - повести и модные известия; сын - критику и разборы книг; дочь - стихи, повести и модные известия; смесь - все. Не угодите одному, останутся недовольны все! За границею сущность журнала состоит в его мнении, и потому там журналисту нечего бояться соперничества, не к чему хвататься за множество таких предметов: у него есть мнение - есть и подписчики, потому что кто разделяет его доктрину, тот будет читать его журнал; следовательно, ему не помешают, его не заслонят, не задавят другие журналы, хотя бы у них были десятки тысяч подписчиков. Там гибнет только бесцветность, бесхарактерность, бессилие и бездарность. Толстота наших журналов тоже не расчет, а необходимость. И в городе скучно жить - о деревне нечего и говорить: вы получаете книжку журнала столь полновесную, что предвидите целую неделю чтения - не счастие ли, не блаженство ли это?.. Иные же слабы глазами или _не привыкли_ читать скоро - им на целый месяц занятие; шутка ли это?.. Тощие и содержанием и талантом журналы истощают последнее свое остроумие на насмешки над толстыми журналами, а толстые журналы редко даже замечают тощих... Все это в порядке вещей, и все это _русская литература_!..
  Приступая к журналам, начнем с старейшего из них - с "Сына отечества". Он кончился нынешний год _сорок третьим_ нумером, вместо _пятидесяти второго_... В этой 43-й книжке особенно примечательна статья о первом томе "Русской беседы": рассказывается строках в трех содержание каждой пьесы, потом делается большая выписка из пьесы, а из всего этого выводится _подразумеваемое_ следствие, что пьеса очень хороша... Какой наивный способ критиковать книги и наполнять журнал... Странное дело! мы всеми силами старались следить за "Сыном отечества": получим, бывало, отсталую книжку - тотчас же читать - и ничего не прочтем... Публика, в отношении к "Сыну отечества", была заодно с нами, с тою только разницею, что даже и не разрезывала его... А кажется, чего в нем нет - и политика, и сокращенные романы, и экстракты из повестей, а в "Смеси" всегда бездна остроумия - ничто не помогло! С будущего года "Сын отечества" _снова_ возрождается, юнеет... Бедный старец! найдет ли он наконец для своих иссохших, желтеющих костей мертвую и живую воду - не знаем; но обыкновенной, пресной воды в нем много... {89} Не далее, как перед началом прошлого года, грозная афиша возвестила, что Барон Брамбеус, по врожденному ему великодушию, не помня зла, решается протянуть свою высокородную руку падшему врагу, чтоб поднять его. И действительно, барон руку-то протянул, но врага-то не поднял - у старика, видно, отнялись ноги, или, может быть, у барона ослабли руки?.. Оставим же их, пожелав им доброго здравия и укрепления сил, и обратимся к "Библиотеке для чтения", которая должна непосредственно _следовать_ за "Сыном отечества" {90}.
  "Библиотека для чтения" с 1839 года как будто пошатнулась - начала опаздывать, чего с нею прежде не бывало; начала печатать статьи об искусстве, которых смысл доселе остается тайною для публики и здравого смысла. В _девяти_ книжках тянулся роман г. Кукольника "Эвелина де Вальероль"; получая следующую книжку, публика забывала, что прочла в предшествовавшей: это было очень удобно придумано для доставления публике приятного и занимательного чтения. В _пятой_ книжке вдруг явился экстракт из романа Тика "Виттория Аккоромбона", вполне переведенного и напечатанного в _третьей_ и _четвертой_ книжке "Отечественных записок"... Отделение "Литературной летописи" и "Смеси" в "Библиотеке для чтения" были, - особенно первое, - по два, по три листочка, увеличиваясь только в последних книжках старого и первых книжках нового года, как это воспоследовало и теперь. Но умный человек и на одной страничке найдется что сказать! "Библиотека для чтения"... была очень находчива в этом отношении... Четвертая книжка ее вдруг, ни с того ни с сего, пустилась рассуждать о Гомере, гекзаметре, о том, как должно переводить Гомера... Не довольствуясь рассуждениями, она - такая добрая! - не оставила поучить, - разумеется, тех, кто захочет учиться у ней, - самым делом и представила или, как выражается С. Н. Глинка, "предъявила" {91} образчики своих трудов по части сочинения настоящих, самых лучших гекзаметров; но приступила к этому очень тонко и ловко: она объявила, что критика - вздор, шарлатанство, ибо-де критика есть не что иное, как личное мнение, "ничтожная, беспоследственная, частная болтовня"... {"Библиотека для чтения", 1841,  IV, "Литературная летопись", стр. 16.} Avis aux lecteurs! {Вниманию читателей! (франц.) - Ред.} Что касается до нас, - мы очень рады атому "известию": оно объяснило нам, что такое критика в "Библиотеке для чтения". Из снисхождения к требованиям педантов вдруг пускается она в ученую критику, говоря: "Я объявляю, что напрягу все силы, чтобы, елико возможно, быть важным и не смеяться. _Скучайте_! Мне до этого дела нет {"Библиотека для чтения", 1841,  IV, "Литературная летопись", стр. 17.}. И что же! Невозможно лучше и честнее сдержать данного слова: статья вышла скучная, прескучная... "Библиотека для чтения" пустилась рассуждать об отношении музыки к гекзаметру и гекзаметра к музыке и обнаружила по обоим этим предметам столько природного знания, что, читая статью ее, так и приговариваешь к каждому слову: "Справедливо, все справедливо, Петр Иванович; замечания такие... видно, что наукам учился" {"Ревизор", комедия Гоголя, стр. 82 первого издания.}. Результатом всех этих тонических и метрических разглагольствований на восьмнадцати страницах был знаменитый стих:
  По берегу Невы Маша ходила белою босою ногою, собирая ягоды, и отморозила себе нос... {92}
  После этого стиха о "Библиотеке для чтения" скорее можно сказать, что она не выдумает порох_у_, нежели, что она не сочинит стих_у_... {93}
  За диссертациею следует разбор дрянного опыта перевода "Одиссеи", а в разборе развитие следующих двух великих идей:  1. "Бедный Гнедич убил всю жизнь свою на усердное коверканье "Илиады" во всех возможных отношениях, на составление самой уродливой карикатуры ее размер_у_, ее гармонии, цвет_у_, физиономии, дух_у_ и умер в том блаженном убеждении, что он познакомил русских с формою и содержанием чудеснейшего произведения древности" {"Библиотека для чтения",  IV, стр. 3.}.  2. "Древние под _простотою_ (simplicitas) разумели _простонародность_, и Гомер объясняется, как _кум Емельян_ у Казака Луганского"... {94} В "Смеси" XI книжки помещены неоспоримые доказательства, что древние _раскрашивали красками_ свои статуи и что классические города были - изящный Китай!.. {95} Подлинно, мандаринский взгляд на искусство...
  Впрочем, может быть, все это и шутка: "Библиотека для чтения" большая охотница шутить, - это всем известно. Прочтите, например, в третьей книжке ее похвалы графине Ростопчиной, Зенеиде Р... и г. Кукольнику и отгадайте, что это - похвала или насмешка... {96} Но, говоря о трех последних частях сочинений Пушкина, - мы в этом уверены - "Библиотека для чтения" не шутит: по ее мнению, Пушкин - писатель старой школы: он употреблял _сей_ и _оный_ {97}. Впрочем, это дело личного вкуса и личного самолюбия, полагающего войну против _сих_ и _оных_ великим подвигом; но в XII книжке, на 55 странице "Литературной летописи", находится превосходный образчик _учености_ "Библиотеки для чтения", где доказывается, что все на свете _дым_, в том числе и _всемирный закон постепенности_... Впрочем, направление и дух "Библиотеки для чтения" так известны всем и каждому, что о них нового ничего нельзя сказать, кроме того разве, что одно и то же надоедает, мысли без содержания становятся пусты, старые шутки приторны... Справедливость требует заметить, что прошлогодняя "Библиотека для чтения" не чужда и хороших статей, особенно переводных; жаль только, что к ним нельзя иметь веры, не зная, за что их должно принимать - за дело или за шутку. К числу шуток, и довольно плоских, принадлежит статья о Франклине {98}. - Критика в "Библиотеке для чтения" всегда пуста, всегда наполнена выписками из сухих сочинений, преимущественно подвергающихся ее рассмотрению. Но критика на книгу отца Иакинфа о Китае представляет собою блестящее исключение из общего правила этого журнала: статья живая, энергическая, умная, хотя и не чуждая парадоксов {99}. Странный журнал эта "Библиотека для чтения": о Китае судит по-европейски, а о европейском искусстве по-китайски! Подлинно, кому на что даст бог дарование!..
  К отделению русской и иностранной поэзии в "Библиотеке для чтения" мы будем обращаться ниже, говоря вообще о произведениях беллетристики в прошлом году; а теперь перейдем к другим журналам.
  "Современник" прошлого года по-прежнему был верен своему плану, духу и направлению и по-прежнему был богат хорошими оригинальными статьями и хорошими переводами произведений скандинавской поэзии. Особенно интересна и важна в нем неконченная статья "Нибелунги" {100}. Окончание этой превосходной статьи будет помещено, вероятно, в "Современнике" нынешнего 1842 года.
  В "Москвитянине" было несколько превосходных оригинальных статей в стихах и в прозе, которые нам особенно приятно исчислить здесь все: "Спор", стихотворение Лермонтова; "Последние стихи лорда Байрона" К. Павловой; "Сцены к "Ревизору"" и "Письмо о первом представлении "Ревизора"" Гоголя; "Обозрение Гегелевой логики" Редкина; "Несколько слов о римской истории" Лунина; "О трагическом характере истории Тацита" Крюкова; "Несколько слов о сценическом художестве" Крюкова; разбор "Чтений о русском языке Греча" Шевырева. Интересны некоторые материалы для истории русской литературы, например, "Знакомство Дмитриева с Карамзиным" (из записок Дмитриева) и пр.; некоторые материалы для истории России, как, например, "Последний претендент местничества, князь Козловский", "Письмо Н. И. Панина о поимке Пугачева" и пр. Замечательных повестей} оригинальных и переводных, в "Москвитянине" не было.
  "Русский вестник" хотя и новый журнал {101}, однако нового ничего не сказал и не сделал, кроме разве того, что опаздывал выходом книжек и, вместо обещанных _двенадцати_ книжек, появился в прошлом году только в числе _десяти_, что, конечно, для него _ново_, потому что он делает это еще в первый раз. Наполнялся же он статьями специального содержания, сухими и не журнальными. Пускался "Русский вестник" и в философию, - правда, не часто, всего, кажется, только один раз, но зато с большим успехом. Любопытные сами могут справиться об этом в курьезной статье: "Европа, Россия и Петр Великий" {102}, а мы выпишем из нее, для пользы и удовольствия читателей, только один, но зато длинный и, по глубине содержания, не совсем понятный период:
  После _великой субботы_ творения, когда кончились явления вещественных сил природы и явилось в мире последнее, духовное божие создание, венец творений его, _человек_, земля, жилище человека, представила ему, в отверделых формах своих, _внешний_ обширный материк планеты, где сомкнуты были две великие части света - Азия и Европа, Восток и Запад, две противоположности, две половины мира, борьба которых должна была составить _жизнь человечества_ (?), ибо жизнь есть не что иное, как борение двух начал - возрождения и разрушения, света и тени, стремления частей к самобытности и стремления целого совместить в себе частную самобытность ("Русский вестник",  1, стр. 97).
  Мы не выбирали, а выписали на выдержку, взяли немногое из многого; осталась бездна гораздо лучшего; в особенности рекомендуем место от 104 до 107 страницы, где очень ясно и ново рассуждается _о падении человека, о фетишизме, о философской (?!..) религии китайцев, о буддизме, браминизме, магах, египтянах, скандинавах, цельтах, мугамеданах_ и других предметах, не менее близких к России и истории Петра Великого. Эту интересную статью можно разделить на три части: первую занимает философия - _взгляд_ и _нечто_ {103} - двадцать две страницы (95-116); вторая посвящена собственно России и занимает _восемь_ страниц (125-133); третья посвящена Петру Великому и занимает собою - _меньше одной страницы_ (134). В своем месте мы скажем, что было хорошего в "Русском вестнике" по части изящной словесности; а теперь укажем только на ученые и критические статьи, больше или меньше интересные; их очень немного: оригинальная статья "Завоевание Азова в 1696 году" Н. Полевого, переводная статья "Любопытные и новые известия о Московии, 1689 года" (Де ла Невилля); разбор Н. Полевого первой тетради "Истории Петра Великого", сочинения г. Ламбина; разбор "Ластовки", "Исповеди доктора Ястребцова". Этого довольно на десять книг - чего же больше!.. Ко всему этому надо прибавить, что в "Русском вестнике" незаметно ничьего преимущественного влияния, которое могло бы дать этому изданию характер, направление, образ мыслей: имена гг. Полевого, Кукольника и Греча украсили только его программу, а не листы; впрочем, два первые сделали хоть что-нибудь в качестве сотрудников, если не редакторов; но третий ничего не сделал и в этом качестве, ибо одна или две бесцветные статьи ничего не значат в родовом издании журнала. Как тут не вспомнить гениального выражения одной статьи в пушкинском "Современнике" 1836 года об участии г. Греча в "Библиотеке для чтения": "Имя г. Греча было выставлено только для формы; по крайней мере никакого действия не было заметно с его стороны. Г-н Греч давно уж сделался почетным и необходимым редактором всякого предпринимаемого периодического издания: так обыкновенно почтенного пожилого человека приглашают в посаженые отцы на все свадьбы..." ("Современник", т. I, стр. 195) {104}.
  За исключением "Отечественных записок", хвалить или осуждать которые - не наше дело, вот и все наши журналы. Газет у нас еще меньше - всего две, то есть газет, издаваемых не от правительства и посвященных преимущественно литературе: "Северная пчела" и "Литературная газета".
  "Северная пчела" издается и бог знает сколько лет, что-то очень давно: но - странное дело! - она так всегда верна себе, так неизменчива ни к лучшему, ни к худшему, что первый нумер первого года ее существования и последний нумер только что кончившегося вчера 1841-го года - так похожи один на другой, и по содержанию, и по тону, и по взгляду, или по отсутствию всякого взгляда на предметы, что можно подумать, будто оба эти листка напечатаны в один и тот же день. Поэтому мы безошибочно можем привести о ней суждение из упомянутой выше статьи "О движении журнальной литературы", которую Пушкин напечатал в первой книжке своего "Современника" на 1836 год и с которой, следственно, он был совершенно согласен. Вот что сказал Пушкин, или его "Современник": ""Северная пчела" заключала в себе официальные известия и в этом отношении выполняла свое дело. Она помещала известия политические, заграничные и отечественные новости. Редактор, г. Греч, довел ее до строгой исправности: она всегда выходила в положенное время; но в литературном смысле она не имела никакого определенного тона и не выказывала никакой сильной руки, двигавшей ее мнения. Она была какая-то корзина, в которую сбрасывал всякий все, что ему хотелось. Разборы книг, всегда почти благосклонные, писались приятелями, а иногда самими авторами. В "Северной пчеле" пробовали остроту пера разные незнакомые, скрывавшиеся под разными буквами, без сомнения, люди молодые, потому что в статьях выказывалось довольно удальства. Они нападали разве на самого уже беззащитного и круглого сироту. Насчет неопрятных изданий являлись остроумные колкости, несколько похожие одна на другую. Сущность рецензий состояла в том, чтоб расхвалить книгу и при конце сложить с себя грех такою оговоркою: "Впрочем, желательно, чтобы почтенный автор исправил небольшие погрешности относительно языка и слога" или: "Хорошая книга требует хорошего издания", и тому подобное, за что автор разбираемой книги иногда обижался и жаловался на пристрастие рецензента. Книги часто были разбираемы теми же самыми рецензентами, которые писали известия о новых табачных фабриках, открывавшихся в столице, о помаде и пр. Впрочем, от "Северной пчелы" больше требовать было нечего: она была всегда исправная ежедневная афиша; ее дело было пригласить публику, а судить она предоставляла самой публике" (стр. 202-204)... {105} Для полноты верной характеристики "Северной пчелы" - мы должны прибавить,: что ее участие в литературе более и более принимает характер _статистический_, особенно в конце старого и начале нового года: она судит исключительно только о числе подписчиков на журналы, о ценах журналов, о том, _шибко_ ли идет книга или залежалась... Что же касается до политических известий - это самая неинтересная часть "Северной пчелы", потому что политические известия всегда новее, свежее, полнее и интереснее в "Санкт-Петербургских ведомостях" и "Русском инвалиде", которые постоянно, днем или двумя днями раньше "Северной пчелы", сообщают политические новости, так что "Северной пчеле" остается лишь весьма легкий и приятный труд - перепечатывать эти новости в столбцы свои...
  Кстати: есть повод надеяться, что в нынешнем году "Русский инвалид" значительно расширит свои пределы и даст обширное место статьям литературным, фельетону, библиографии; самый формат его увеличится, может быть, в первую, может быть, во вторую половину года.
  "Литературная газета" была верна своей литературной политике: об этом знает "Северная пчела", то есть ее ученые издатели и добросовестные, даровитые сотрудники. Особенно замечательны были в прошлом году фельетонные разборы "Литературной газеты" опер "Аскольдовой могилы" и "Тоски по родине" {106}, некоторые рецензии и другие газетные статьи; с нынешнего года "Литературная газета" значительно усилит свой интерес для публики, более держась чисто газетной сферы; выходя же в неделю только один раз, не листком, а тетрадью, она, нисколько не теряя в свежести известий, приобретает возможность представлять своим читателям довольно большие повести, рассказы, даже водевили и небольшие драмы.
  Теперь сделаем краткое обозрение всего сколько-нибудь примечательного., что появилось, в продолжение прошлого года, по части изящной литературы, как оригинального, так и переводного, как отдельно изданного, так и помещенного в периодических изданиях. Разумеется, здесь первое место занимают три тома посмертных сочинений Пушкина, между которыми много таких, которые публика прочла в первый раз. В этих же трех томах помещено несколько стихотворений, пропущенных в первых восьми томах, и несколько собранных, по смерти Пушкина, журналами, преимущественно "Отечественными записками". Особенной благодарности издатели заслуживают за помещение _лицейских стихотворений_ Пушкина: это важный факт для русской литературы и истории развития поэтической деятельности Пушкина. Иные говорят, что не должно было печатать того, чего не хотел печатать сам Пушкин при жизни своей: странное мнение! {107} Пушкин не мог и не должен был печатать всего: не его дело было выставлять себя гением и великим человеком, которого каждая строка интересна и важна для современников и потомства; это было дело других, когда смерть изменила отношения поэта к публике и публики к поэту, - а это дело выполнили издатели его сочинений. Небольшое число стихотворений, не вошедшее в последние три тома, и _семь_ пропущенных прозаических статей издатели хотят собрать в особой книжке и _безденежно_ выдать купившим три последние тома сочинений Пушкина {108}. В "Отечественных записках" было напечатано _девять_ стихотворений Лермонтова: "Есть речи", "Завещание", "Оправдание", "Родина", "Последнее новоселье", "Кинжал", "Пленный рыцарь", "Парус" и "Желанье"; одно ("Спор") помещено в "Москвитянине", два во втором томе "Русской беседы". В "Отечественных записках" напечатано несколько пьес Кольцова, из которых "Что ты спишь, мужичок", "Расчет с жизнию", "Много есть у меня" и в особенности "Ночь" принадлежат к капитальным произведениям русской поэзии. Как жаль, что стихотворения Кольцова (разумеется, _строго_ избранные) до сих пор не изданы! Поэтическое дарование Кольцова признано всеми безусловно; многие из талантливых наших музыкантов кладут его песни на музыку; {109} итак, его читают и поют, его хвалят, но не многие знают степень и важность его дарования, как _капитального_, а не временного, которое занимает современность и умирает вместе с лицом... Кольцов принадлежит к числу таких художников, которые не могут претендовать на всеобъемлемость и многосторонность выражаемой их творчеством жизни, но которые, избрав себе _одну_ сторону жизни, исчерпывают ее глубоко и мощно, как, например, Орас Верне в изображении военных сцен... Если бы стихотворения Кольцова были изданы {110}, в этом все убедились бы и скоро и единодушно. Теперь же нет _общего впечатления_ в пользу его поэзии, потому что как можно требовать, чтоб каждый помнил, где и когда было помещено то или другое стихотворение? - Вероятно, читатели "Отечественных записок" обратили внимание на стихотворения г. Огарева, отличающиеся особенною внутренною меланхолическою музыкальностию; все эти пьесы почерпнуты из столь глубокого, хотя и тихого чувства, что часто, не обнаруживая в себе прямой и определенной мысли, они погружают душу именно в невыразимое ощущение того чувства, которого сами они только как бы невольные отзывы, выброшенные переполнившимся волнением. Прошлый год был ознаменован появлением нового дарования, подающего в будущем большие надежды: {111} мы говорим о г. Майкове, которого стихотворения являлись, впрочем редко означенные полним именем автора, в "Библиотеке для чтения". Из напечатанные "в этом журнале особенно замечательны "Пустынник", "Сомнение" ( 2); в "Отечественных записках" "Вакханка" и "Искусство" ( 10 и 11). Лучшие стихотворения г. Майкова - в антологическом роде. В них столько эллинского и пластического в содержании и форме, столько полноты и жизни, что нельзя в авторе не признать положительно поэтического таланта. Конечно, не все его стихотворения равного достоинства; есть между ними и не совсем удачные; но зато иные не оставляют ничего желать; лучшее из них "Сон", напечатанный в "Одесском альманахе" на 1840 год, и цитованное в статье "Отечественных записок" о "Римских элегиях Гете". Стихотворения г. Майкова не антологические большою частию отличаются прекрасными стихами и поэтическими частностями; но их содержание почти всегда неопределенно и отзывается какою-то юношескою незрелостию. В нынешнем году г. Майков издаст свои стихотворения; мы поговорим о них, когда они выйдут в свет. - В прошлом году вышла первая часть стихотворений графини Ростопчиной, уже известных публике и оцененных ею по достоинству. Стихотворения Козлова напечатаны _третьим_ изданием. "Пиитические опыты" Елизаветы Кульман вышли _вторым_ изданием. Третье издание "Сказаний русского народа" и первая часть русских народных сказок, изданных г. Сахаровым, дополняют собою общий итог прошлогодней поэзии. Из капитальных произведений русской поэзии появились вторым изданием: "Ревизор" (с новыми сценами и письмом автора о первом представлении его комедии) и "Герой нашего времени". Нового по части романа и драмы ничего не являлось. Впрочем, к романам сколько-нибудь замечательным принадлежат: "Эвелина де Вальероль", помещенный в девяти книжках "Библиотеки для чтения", да "Византийские легенды" и вышедший вторым изданием "Аббаддонна" {112}. "Эвелина де Вальероль" г. Кукольника читается легко и весело, потому что в ней много _внешнего_ интереса, бездна эффектов, толпа лиц, из которых лицо Гар-Пиона даже похоже на характер. Героя в романе нет ни одного, а героев много; виден ум и изучение, но мало фантазии. Одним словом, "Эвелина де Вальероль" примечательный tour de force {верх ловкости (франц.). - Ред.} таланта, который не так слаб, чтоб ограничиваться безделками, доставляющими фельетонную известность, и не так силен, чтоб создать что-нибудь выходящее за черту посредственности. Сколько ни написал г. Кукольник драм, и русских и итальянских, все они не что иное, как "этюды", которые могут иметь свои относительные достоинства, но которые читать очень скучно. Повестями наша литература была гораздо богаче. Лучшая повесть прошлого года, без всякого сомнения, - "Аптекарша" графа В. А. Соллогуба, напечатанная во втором томе "Русской беседы". И не мудрено: граф Соллогуб - писатель с замечательным дарованием, а "Аптекарша" решительно выше всего, что он написал. Давно уже мы не читали по-русски ничего столь прекрасного по глубоко _гуманному_ содержанию, тонкому чувству _такта_, по мастерству формы, простирающемуся до какой-то художественной полноты. Это третье прекрасное произведение графа Соллогуба после "Истории двух калош" и отрывка из "Тарантаса", и мы видим особенное доказательство таланта автора в большей зрелости его, которая так очевидна в последнем его произведении. Содержание "Аптекарши" очень просто, так что для людей без эстетического чувства она может показаться повестью, лишенною высокого содержания, простым рассказом о простом случае; но в этом-то все и достоинство ее. Прочитав повесть, вы чувствуете, что внутри ее совершалась трагедия, тогда как снаружи все было спокойно. Курляндский юноша, барон Фиренгейм, - "природа которого была благородная, часто
  возвышенная,
  но
  всегда нравственно-аристократическая", как выражается автор, - живя в Дерпте, на квартире профессора, _заинтересовался слегка_ его хорошенькою дочкою, которая, с своей стороны, глубоко полюбила его. Превосходно изображена автором борьба в душе барона между приятным впечатлением, которое производила на него милая девушка, и оскорбительным впечатлением, которое производила на него проза окружающей ее действительности. Это понятно: розовое личико пятнадцатилетней девочки, с большими темно-синими глазами, длинными шелковистыми ресницами, детской, задумчивой головкой, - не совсем вяжется с кухонными хлопотами, сальными свечами и изношенным салопом. Только навсегда уезжая из Дерпта, барон понял, как любила его бедная Шарлотта. Долго не видались они. Барон начал хлопотать о служебной карьере и, говоря словами самого автора, - "Анне с короной он кланялся с развязной улыбкой, а Андрею Первозванному с чувством глубокого почтения"... Потом он встречает ее в дрянном уездном городишке, женою бедного немца-аптекаря, старается соблазнить ее; но ему не удается и, пристыженный благородством аптекаря, бескорыстною любовию его и чистым уважением к жене, уезжает из городка. Приехав опять, через год времени, в городишко, он узнает, что Шарлотта умерла от чахотки... Не знаем, долго ли он грустил, или скоро ли опять утешился: знаем только, что повесть графа Соллогуба оставляет в душе глубоко грустное впечатление... О рассказе нечего и говорить: это само мастерство; характеры все до одного прекрасно очерчены, верно выдержаны. Герой - одно из тех типических и часто встречающихся лиц, которым природа не отказала в чувстве и способности понимать многое, но которых она в то же время наделила большим избытком ничтожности и пустоты в характере. Отец Шарлотты - тип немецкого _гелерта_, и как хорош он, когда выкатывает студентской ватаге весь скудный свой погреб и с сверкающими от восторга глазами смотрит на их ученый разгул или когда он от души восхищается мастерскою раною, от которой мог умереть его любимец. Но в повести есть еще лицо, " - "котором мы не говорили: это уездный франт, в венгерке с кистями - лицо в высшей степени типическое, мастерски очерченное...
  Г-н Панаев напечатал в прошлом году две повести: "Онагр" ("Отечественные записки",  5). и "Барыня" (в первом томе "Русской беседы"), принадлежащие к замечательнейшим явлениям прошлогодней литературы. "Барыня" особенно хороша: в ней етолько характеристического, верного, ловко и цепко схваченного. Впрочем, каждая новая повесть г. Панаева бывает лучше предшествовавшей, в чем читатели наши особенно могут убедиться по "Актеону". Это добрый знак: развитие и движение вперед есть несомненное доказательство истинного дарования...
  В "Отечественных записках" обратили на себя внимание избраннейшей части публики две повести А. Н. (псевдоним): {113} "Звезда" ( 3) и "Цветок" ( 9). Они отличаются особенным, самостоятельным характером и обнаруживают в авторе дар творчества, который, при условии развития, может обещать много в будущем. "Звезда" особенно хороша по какому-то грустному и зловещему колориту, разлитому по фону картины. К особенностям обеих повестей принадлежит какая-то вкрадчивая, завлекающая внимание читателя верность в малейших подробностях изображаемой действительности и необыкновенное умение завязать целую драму на самых, по-видимому, обыкновенных, вседневных случайностях. Рассказ столько же простой, сколько увлекающий и поэтический. А. Н. написал уже не одну прекрасную повесть; в "Телескопе" 1836 года были напечатаны его "Катенька Пылаева" и "Антонина"; в "Московском наблюдателе" 1838 и 1839 гг. - "Одни сутки из жизни холостяка" и "Флейта"; в "Отечественных записках" 1840 - "Недоумение". Общий недостаток почти всех его повестей состоит в том, что женские характеры изображаются в них типически, искусно, верно, а мужские большею частию бледно и бесцветно.
  В "Библиотеке для чтения" была только одна оригинальная повесть, но зато прекрасная: мы говорим о "Теофании Аббиаджио" ( 1 и 2) г-жи Ган, обыкновенно подписывающейся _Зенеидою Р-вою_. Г-жа Ган принадлежит к примечательнейшим талантам современной литературы. В ее повестях заметен недостаток такта действительности, умения схватывать и изображать с ощутительною точностию и определенностию самые обыкновенные явления ежедневности. Но этот недостаток вознаграждается внутренним содержанием, присутствием живых, общественных интересов, идеальным взглядом на достоинство жизни, человека и женщины в особенности, полнотою чувства, электрически сообщающегося душе читателя. Поэтому часто в повестях г-жи Ган внешнее содержание, завязка и развязка бывают не совсем правдоподобны и естественны, как, например, в повести "Идеал", где женщина, одаренная глубоким чувством, увлекается поэтом, который оказывается негодяем, и потом удивляется, как можно быть таким "небесным" в своих сочинениях и "земным" в своей жизни: тут что-нибудь да не так - или героиня повести не довольно имела эстетического такта, чтоб не очароваться пустыми фразами, или поэт не был негодяй. Очевидно, что сюжет для г-жи Ган имеет значение оперного либретто, на которое она потом пишет музыку своих ощущений и мыслей. И в самом деле, эти ощущения у ней иногда возвышаются до пафоса, - и мы ничего не сказали бы о ее повестях, если б не выписали из них хотя нескольких строк, характеризующих ее талант. Вот, например, вдохновенная выходка женского чувства, оскорбленного предательскою мишурою общественного мнения о значении женщины:
  Но какой злой гений так исказил предназначение женщины? Теперь она родится для того, чтобы нравиться, прельщать, увеселять досуги мужчин, рядиться, плясать, владычествовать в обществе, а на деле быть бумажным шахом, которому паяц кланяется в присутствии зрителей и которого он бросает в темный угол наедине. Нам воздвигают в обществах троны; наше самолюбие украшает их, и мы не замечаем, что эти мишурные престолы - о трех ножках, что нам стоит немного потерять равновесие, чтобы упасть и быть растоптанной ногами ничего не разбирающей толпы. Право, кажется иногда, будто мир божий создан для одних мужчин; им открыта вселенная со всеми таинствами; для них и слава, и искусства, и познания; для них свобода и все радости жизни. Женщину от колыбели сковывают цепями приличий, опутывают ужасным "что скажет свет" - и если ее надежды на семейное счастье не сбудутся, что остается ей вне себя? Ее бедное, ограниченное воспитание не позволяет ей даже посвятить себя важным занятиям; она поневоле должна броситься в омут света или до могилы влачить бесцветное существованье!.. {114}
  Или вот заключительные строки прекрасной повести "Суд света", где убитая ложным мнением женщина, в сознании своей правоты, пишет к тому, кто, умев так сильно полюбить, не умел достойно оценить ее:
  Суд света теперь тяготеет над нами обоими; меня, слабую женщину, он сокрушил, как ломкую тросточку: вас, о! вас, сильного мужчину, созданного бороться со светом, с роком и со страстями людей, он не только оправдает, но даже возвеличит, потому что члены этого страшного трибунала всё люди малодушные... С позорной плахи, на которую положил он голову мою, когда уже роковое железо занесено над моей невинной шеей, я еще взываю к вам последними словами уст моих: "Не бойтесь его!.. Он раб сильного и губит только слабых"... {115}
  "Теофания Аббиаджио" - лучшая из повестей г-жи Ган...
  Г-н Кукольник в прошлом году написал много повестей, о которых нельзя судить верно, не разделив их на три разряда: на повести, содержание которых взято из русской жизни времен Петра Великого; на повести, которых содержание заимствовано из других эпох русской жизни, и, наконец, на повести, которых содержанием служит жизнь чуждых нам стран, особенно Италии. Первые все очень интересны; вторые - посредственны; третьи - из рук вон плохи... И потому поговорим о первых. Это собственно не повести, а рассказы о старине, в основание которых г. Кукольник всегда берет какой-нибудь известный _исторический_ анекдот. Но надо знать, чт_о_ он умеет сделать из этого анекдота, с каким искусством он расскажет его, свяжет частный быт с историею, а историю с частным бытом; сколько у него тут комического, а иногда и истинно высокого, особенно в тех сценах, где является у него Петр Великий; сколько оригинальных характеров и какая яркая картина борьбы нововведений с старинною дикостию нравов! Не думайте, чтоб г. Кукольник делал из приверженцев старины карикатуры и чудища: нет, это иногда верные слуги, великого царя, люди честные и благородные; но не думайте, чтоб г. Кукольник изображал их на манер героев наших патриотических драм, то есть людьми, которые говорят нравственными сентенциями и действуют, как машины: нет, это лица действительные, исполненные комизма и в то же время трогающие своим благородством в грубых формах. Таков, например, Иван Михайлович, олонецкий прокурор... {116} Жаль, что г. Кукольник не издаст своих рассказов отдельно: их немало, а книжка вышла бы преинтересная. Вот перечень этих рассказов: "Новый год" и "Авдотья Петровна Лихончиха", "Прокурор", "Сказание о синем и зеленом сукне", "Иван Иванович" - лучшая в этом роде повесть г. Кукольника, занимающая собою первый выпуск "Сказки за сказкою". Кстати заметим, что и "Капустин", помещенный в "Утренней заре" на нынешний год, принадлежит к числу таких же рассказов г. Кукольника.
  Но мы заговорились, - и потому спешим в общем перечне поименовать другие, заслуживающие большего или меньшего внимания повести, рассеянные в периодических изданиях. "Еще из записок одного молодого человека" Искандера ("Отечественные записки",  8); первый отрывок из этих записок, полных ума, чувства, оригинальности и остроумия и заинтересовавших общее внимание, был помещен в "Отечественных записках" 1840 года ( 12); о втором можно сказать, что он еще лучше первого; {117} "Кулик", повесть г. Гребенки, в "Утренней заре" на
  1841 и его же "Записки студента" в "Отечественных записках" ( 2); "Южный берег Финляндии", повесть князя Одоевского, в "Утренней заре"; "Лев", рассказ графа Соллогуба, в "Отечественных записках" ( 4); "Институтка", роман в письмах С. А. Закревской - новой талантливой писательницы, вышедшей на литературное поприще ("Отечественные записки",  12); "Мичман Поцелуев" В. И. Даля, во втором томе "Русской беседы". - Барон Брамбеус в последней книжке "Библиотеки для чтения" вдруг разразился, после долгого молчания, _началом_ большой повести "Идеальная красавица, или Дева чудная". В этом начале нет никакого содержания, а есть одни рассуждения о том, о сем, а чаще ни о чем, рассуждения, местами умные, но большею частию скучные, прескучные...
  Отдельно вышли уже известные публике повести графа Соллогуба, под названием "На сон грядущий" - заглавие, совершенно не соответствующее аффекту интересного сборника...
  Теперь - о переводах. Можно сказать утвердительно, что у нас в настоящее время больше всего переводят Шекспира, хоть и нельзя сказать, чтоб его больше всего читали. Здесь первое место должно занимать смелое и благородное предприятие г. Кетчера - перевести прозою всего Шекспира. Г-н Кетчер напечатал пять пьес, другие последуют безостановочно. Журналы уже отдали полную справедливость важности предприятия г. Кетчера и достоинству его перевода; а возможность продолжать предприятие доказывает, что на Руси есть люди, которые читают не одни сказки и умеют понимать не одни "репертуарные" пьесы... В 7  "Отечественных записок" помещен превосходный перевод "Двенадцатой ночи" г. Кронеберга; в "Пантеоне русского и всех европейских театров" - замечательный по своему поэтическому достоинству перевод г. Каткова "Ромео и Юлия"; в "Библиотеке для чтения" - "Сон в ивановскую ночь", как-то _странно_ переведенный; {118} в "Репертуаре русского театра" - "Кориолан" - в четырех (?) действиях, прозою ( 4) и "Отелло", переведенный весьма посредственно и вяло, стихами ( 9) {119}. Лучшие переводные романы тоже в журналах: "Виттория Аккоромбона" Лудвига Тика в "Отечественных записках" ( 3 и 4); _экстракт_ из того же романа в "Библиотеке для чтения" ( 5); "Оливер Твист", роман Диккенса, в "Отечественных записках" ( 9 и 10); "Оллен Камерон" {120} в "Библиотеке для чтения" ( 8, 9 и 10). Этот роман приписывается Вальтеру Скотту. Герой его - Карл II, представленный здесь совершенно наоборот тому, как представлен он в романе Вальтера Скотта "Вудсток". Впрочем, роман, чей бы он ни был, читается легко и с удовольствием. Отдельно вышедшие переводы: напечатанный в "Отечественных записках" 1840 года перевод превосходного романа Купера "Путеводитель в пустыне, или Озеро-море"; прекрасный перевод с подлинника, стихами, поэмы Тегнера "Фритиоф" г. Грота: это был истинный подарок русской литературе; перевод "Клавиго", драмы Гете, г. Струговщикова.
  Вот вся наша изящная и беллетрическая литература: мы не пропустили ничего сколько-нибудь примечательного и забыли только о вещах, которые не стоят того, чтоб их помнить... Самое утешительное и отрадное явление последнего времени есть, без сомнения, движение в ученой и учебной литературе России. Вот перечень всего примечательного по этой части: "Описание Финляндской войны 1808 и 1809 годов" Михайловского-Данилевского; "О России в царствование Алексея Михайловича, современное сочинение Григория Кошихина"; "Энциклопедия законоведения" профессора Неволина; "Основания уголовного судопроизводства" профессора Баршева; "Уральский хребет в физическо-географическом, геогностичесном и минералогическом отношениях" профессора Щуровского; "Китай, его жители, нравы и пр." отца Иакинфа; "Картинная галерея", изданная А. Плюшаром; "Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю" и прибавление к этому путешествию, фон Врангеля; - "О больших военных действиях" генерала Окунева; "Лекции статистики" Рославского; "История смутного времени в России в начале XVIII века" (_вторая часть_) Бутурлина; "Руководство к познанию средней истории" Смарагдовая "Древняя история" профессора Лоренца; первый том ученого альманаха "Юридические записки"; издаваемого профессором Редкиным.
  Всех книг на русском языке, кроме периодических изданий, брошюр и отдельно отпечатанных журнальных статей, вышло в прошлом году около четыр

Другие авторы
  • Максимович Михаил Александрович
  • Парнок София Яковлевна
  • Осипович-Новодворский Андрей Осипович
  • Чернышевский Николай Гаврилович
  • Лухманова Надежда Александровна
  • Тимашева Екатерина Александровна
  • Радклиф Анна
  • Айхенвальд Юлий Исаевич
  • Митрофанов С.
  • Ватсон Эрнест Карлович
  • Другие произведения
  • Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна - Друг моего детства
  • Ясинский Иероним Иеронимович - Далида
  • Екатерина Вторая - [о смерти императрицы Елизаветы Петровны]
  • Гайдар Аркадий Петрович - Дальние страны
  • Стасов Владимир Васильевич - Музыкальное обозрение 1847 года
  • Майков Аполлон Николаевич - Сны
  • Клушин Александр Иванович - П. Н. Берков. Клушин
  • Гоголь Николай Васильевич - Вечера на хуторе близ Диканьки, часть первая
  • Куприн Александр Иванович - Футуристы и большевики
  • Ходасевич Владислав Фелицианович - Письма Ю. И. Айхенвалъду
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 458 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа