Чехов Антон Павлович - Статьи, рецензии, заметки, "Врачебное дело в России". 1881 - 1902

  

  

  ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ И ПИСЕМ

  

  

  

   В тридцати томах

  

  

  

   СОЧИНЕНИЯ

  

  

  

  В восемнадцати томах

  

  

  

   ТОМ ШЕСТНАДЦАТЫЙ

  

  

  

   1881 - 1902

  

  (Исключены разделы "Варианты" и "Примечания")

  ________________________________________________________________

  

  

  

   СОДЕРЖАНИЕ:

   Сара Бернар

   Опять о Саре Бернар

   "Гамлет" на Пушкинской сцене

   Фантастический театр Лентовского

   "Скоморох" - Театр М. В. Л.*** (3-е января)

   "Калиостро, великий чародей, в Вене" в "Новом театре" М.

  и А. Л.***

   Злостные банкроты

   "Женевьева Брабантская". Буффонада в 4-х действиях и 9

  картинах

   Америка в Ростове-на-Дону

   Осколки московской жизни

   Дело Рыкова и комп. (От нашего корреспондента)

   Аптекарская такса, или Спасите, грабят!! (Шутливый

  трактат на плачевную тему)

   Герат (От нашего собственного корреспондента)

   Среди милых москвичей

   Интеллигенты-кабатчики (Письмо в редакцию)

   Модный эффект

   Московские лицемеры

   <Н. М. Пржевальский>

   Наше нищенство

   <Театр Ф. Корша>

   <Бенефис П. М. Свободина>

   В. А. Бандаков (Некролог)

   Фокусники

   Вопрос

   <З. М. Линтварева>

   От какой болезни умер Ирод?

   <Обеды беллетристов>

   <М. А. Потоцкая>

   <Столичный литературно-артистический кружок>

   <И. А. Мельников>

   Хорошая новость

   <Н. Н. и М. И. Фигнер>

   Речь министра

   <Письмо в редакцию газеты "Новое время">

   <Автобиография>

   <Ответ на анкету "Отжил ли Некрасов?">

  

  

  

   ПРИЛОЖЕНИЯ

   Врачебное дело в России

   <Медицинский отчет по временному мелиховскому участку за

  1892 год>

   <Медицинский отчет по временному мелиховскому участку за

  1893 год>

   Голодающие дети

   <Пожертвования в пользу детей крестьян Самарской

  губернии>

   <Пожертвования в пользу голодающих Казанской губернии>

   В пользу нуждающихся приезжих больных

   <Воззвание о помощи нуждающимся туберкулезным больным>

  ________________________________________________________________

  

  

   ==============================

  

  

   СТАТЬИ, РЕЦЕНЗИИ, ЗАМЕТКИ

  

  

   "ВРАЧЕБНОЕ ДЕЛО В РОССИИ"

  

  

   ==============================

  

  

  

   САРА БЕРНАР

  Побывавшая на обоих полюсах, избороздившая своим шлейфом вдоль и поперек все пять частей света, проплывшая все океаны, не раз летавшая под самые небеса, тысячу раз известная Сара Бернар не побрезговала и Белокаменной.

  В среду, часов в 6 1/2 вечера, два локомотива величаво подползли под навес Курского вокзала, и мы увидели всесветную, легендарную диву. Мы увидели ее... но чего нам стоило это?! Нам помяли бока, оттоптали ноги; у нас болят глаза, потому что мы пальцами растянули наши орбиты, чтобы сквозь вокзальный полумрак на платформе получше рассмотреть дитя Парижа, так кстати нарушившее наш уродливый покой.

  И Москва стала на дыбы...

  Два дня тому назад Москва знала только четыре стихии, теперь же она неугомонно толкует о пятой. Она знала семь чудес, теперь же не проходит и полминуты, чтобы она не говорила о восьмом чуде. Те, которым посчастливилось достать хоть самый маленький билет, умирают от нетерпения, ожидая вечера. Забыты глупая погода, плохие мостовые, дороговизна, тещи, долги. Нет того канальи-извозчика, который, сидя на козлах, не разводил бы рацеи о приезжей. Газетчики не пьют, не едят, бегают, суетятся. Одним словом, артистка стала нашей idee fixe. Мы чувствуем, что в наших головах происходит нечто подобное первичному умопомешательству.

  Про Сару Бернар писали и пишут ужасно много! Если бы мы собрали все то, что было написано о ней, и продали бы на пуды (по полтора рубля за пуд) и если бы мы пожертвовали полученную от продажи сумму Обществу покровительства животных, то - клянемся нашими перьями! - лошади и собаки обедали бы и ужинали по меньшей мере у Оливье или у Татар. Писали много и, разумеется... врали много. Врали, кажется, больше, чем не врали. Писали о ней французы, немцы, негры, англичане, готтентоты, греки, патагонцы, индийцы... Напишем и мы о ней что-нибудь, напишем и постараемся не врать*.

  _______________

  * Замечательно, господа! Как только начнешь писать про Сару Бернар, так и хочется что-нибудь соврать. Почтенная дива, надо полагать, поработила самую красивую из человеческих страстей...

  Наружности ее описывать не станем по двум весьма основательным причинам: во-первых, наш талантливый художник г. Чехов даст в следующем нумере портрет, а во-вторых, наружность парижско-семитическая не поддается описанию.

  M-lle Сара Б. родилась в Гавре от отца еврея и матери голландки. В Гавре прожила она, к счастью, не долго. Судьба, в образе ужасной бедности, загнала ее мать в Париж. Попав в Париж, Сара поступила в консерваторию. На приемном испытании в консерватории она прочла басню Лафонтена с таким чувством и выражением, что гг. экзаменаторы не замедлили поставить ей самый высший балл и занести ее в число принятых. Не прочти она басню с чувством, получи единицу, не пришлось бы ей, пожалуй, побывать в Москве. Воспитывалась она в монастыре. Будучи порядочной фантазеркой, она чуть-чуть не постриглась в монахини; однако артистическая струнка и огонек, гулявший по всем жилкам, помешали этому намерению.

  Впервые выступила она на сцену в 1863 г. Она дебютировала в Comedie Francaise и потерпела кораблекрушение: ее ошикали. Понесши фиаско и не желая здесь, в Comedie Francaise, играть вторые роли, она перешла в Theatre de Gymnase. Здесь счастье ей улыбнулось. На нее обратили внимание. В Theatre de Gymnase пробыла она не долго. В одно прекрасное утро директор театра получил следующую записку: "Не рассчитывайте на меня. Когда вы прочтете эти строки, я буду уже далеко". В то время, когда m-r директор распечатывал эту записку и надевал на нос очки, Сара Бернар была уже по ту сторону Пиренеев.

  Человек вообще ужаснейший невежа... Заставить его помнить о себе трудно. Легкомысленные французы совершенно забыли про Сару, пока она разъезжала на испанских почтовых в стране померанцев и гитар. Когда она возвратилась в Париж, ей пришлось поцеловаться со всеми театральными замками: двери театров для нее были заперты. Кое-как добилась она местечка в театре Porte Saint-Martin, - местечка статистки на двадцатипятирублевое жалованье. Занимая это ничтожное местечко, она ревностно изучала роли пьес, даваемых на сцене Odeon'а, и ее работы увенчались успехом. В 1867 году она выступила на сцене Odeon'а в ролях Анны Дамб в "Кине" и Занетты в пьесе Коппе. В роли Занетты Сара превзошла все на свете. Успех был так грандиозен, что генерал от французской литературы Виктор Гюго нарочно для Сары Бернар написал роль королевы в "Рюи Блаз"... Дотоле микроскопические драматурги, благодаря игре Сары, начали выдвигаться вперед и сделались видимыми... Так она выдвинула Коппе. С вторичным поступлением Сары на "первую сцену Франции", в Comedie Francaise, слава ее настолько выросла и упрочилась, что не было в Париже ни одного легкомысленного француза, который не знал бы "notre grande Sarah"*.

  _______________

  * "нашу великую Сару" (франц.).

  Девиз Сары - "Quand meme", то есть "во что бы то ни стало". Девиз хорош, эффектен, ослепителен, поразителен и вызывает чихание. Женское "Quand meme" ужаснее мужского: это засвидетельствуют вам все мужья... "Quand meme" Сары - упрямо, настойчиво. С ним Сара Бернар бросалась очертя голову в такие тартары, сквозь которые можно пробраться уму недюжинному и воле по меньшей мере железной. Она прошла, как говорится, сквозь огонь, воду и медные трубы... Кончилось тем, что она прослыла "самою оригинальною женщиной".

  Любит она больше всего на свете... рекламу. Реклама - ее страсть. "Figaro" и "Gaulois" во вторую половину семидесятых годов только тем и занимались, что во все лопатки воспевали "grande Sarah"... Репортеры целыми армиями ходили за ней и наступали на ее шлейф. В ее передней всегда толпится такая толпа, которая ничто в сравнении с толпой кредиторов, наполняющих переднюю прокутившегося купеческого сынка. Реклама - великое дело. Она дала состояние и имя Иоганну Гоффу и конечно играла не малую роль в баснословных подвигах Сары.

  Больше всего на свете не любит Сара немцев... На здоровье!

  Сара Бернар соперничает со всеми музами. Она скульптор, живописец, писатель и все что хотите. Группа ее "После бури" - довольно серьезная работа. За нее получила она в "салоне" похвальный отзыв. В живописи она похрамывает, но все-таки ее кисть не лишена широких, сочных взмахов... В обоих искусствах она реальна.

  В 1879 году Сара была в Лондоне, и "во время ее лондонских гастролей, - говорит "Фигаро", - не было в Лондоне ни одного англичанина, страдавшего сплином". В прошлом году директор Comedie Francaise получил от нее такую записку: "Не рассчитывайте на меня и проч." Когда m-r директор распечатывал эту записку и надевал на нос очки, Сара была уже по ту сторону океана, в Америке... В Америке она творила чудеса... Летала на поезде сквозь горящий лес, сражалась с индейцами и тиграми и т. п. Посетила там, между прочим, профессора черной магии и волшебника Эдисона, который показал ей все свои телефоны и фонофоны. По свидетельству французского художника Робида, американцы выпили все озеро Онтарио, в котором выкупалась Сара... В Америке она дала (horribile dictu!*) 167 представлений! Цифры сборов так длинны, что их не выговорит любой профессор по математике... Говорят, что французы к ней уже охладевают...

  _______________

  * страшно сказать! (лат.).

  Когда она возвратилася из Америки, ее не пригласили в Comedie Francaise, а это... В настоящее время она путешествует... Объезжает города и веси Европы и пожинает лавры, тщательно минуя Берлин. Бедные немцы! Впрочем, нет худа без добра, лишняя сотня тысяч рублей останется дома, в немецких карманах, а сотня тысяч годится детишкам на молочишко...

  В Одессе Сару приняли несколько эксцентрично: обрадовались, крикнули ура и бросили в карету камушком... Неприлично, но зато оригинально... Камень коснулся Сары, как окружность касательной... М-г Жаретту кусок каретного стекла залез в глаз... Дебют в холодных русских степях, как видите, никуда какой...

  О подвигах Сары в Москве сообщим, и сообщим беспристрастно... Как гостье скажем комплимент, а как артистку раскритикуем наистрожайше.

  

  

  

  ОПЯТЬ О САРЕ БЕРНАР

  Черт знает что такое!

  Утром просыпаемся, прихорашиваемся, натягиваем на себя фрак и перчатки и часов в 12 едем в Большой театр... Приходим домой из театра, глотаем обед неразжеванным и строчим. В восьмом часу вечера опять в театр; из театра приходим и опять строчим, строчим часов до четырех... И это каждый день! Думаем, говорим, читаем, пишем об одной только Саре Бернар. О, Сара Бернар!! Кончится вся эта галиматья тем, что мы до maximum'а расстроим свои репортерские нервы, схватим, благодаря еде не вовремя, сильнейший катар желудка и будем спать без просыпа ровно две недели после того, как уедет от нас почтенная дива.

  Ходим в театр два раза в день, смотрим, слушаем, слушаем и никак не дослушаемся и не досмотримся до чего-нибудь особенного. Всё как-то сверх ожидания обыкновенно, и обыкновенно до безобразия. Смотрим не моргая и не мигая на Сару Бернар, впиваемся глазами в ее лицо и стараемся во что бы то ни стало увидеть в ней еще что-нибудь, кроме хорошей артистки. Чудаки мы! Раздразнили нас многообещавшие заграничные рекламы. Мы не увидели в ней даже ни малейшего сходства с ангелом смерти. Это сходство признано было за Сарой (как говорил кто-то где-то) одной умиравшей, глядя на которую Сара училась отправляться в конце драмы ad patres*.

  _______________

  * к праотцам (лат.).

  Что же мы увидели?

  Пойдемте, читатель, вместе в театр, и вы увидите, что мы увидели. Пойдемте... ну хоть на "Adrienne Lecouvreur". Идем в восьмом часу. Приближаемся к театру и видим бесчисленное множество двуглазых тарахтящих карет, извозчиков, жандармов, городовых... Ряд гуськом возвращающихся от театра извозчиков буквально бесконечен. Съезд - размеров ужасающих. В театральных коридорах толкотня: московские лакеи налицо все до единого. Одежд не вешают, а, за неимением крючков на вешалках, складывают их вчетверо, сжимают и кладут одно платье на другое, как кирпичи. Входим в самую суть. Начиная с оркестра и кончая райком, роится, лепится и мелькает такая масса всевозможных голов, плеч, рук, что вы невольно спрашиваете себя: "Неужели в России так много людей? Батюшки!" Вы глядите на публику, и мысль о мухах на обмазанном медом столе так и лезет в вашу голову. В ложах давка: на стуле сидят papa, на коленях papa - maman, а на коленях последней - детвора; стул же в ложе не один. Публика, надо вам сказать, не совсем обыкновенная. Среди театральных завсегдатаев, любителей и ценителей вы увидите немало таких господ, которые решительно никогда не бывают в театре. Вы найдете здесь сухих холериков, состоящих из одних только сухожилий, докторов медицины, ложащихся спать не раньше не позже 11 часов. Тут и до чертиков серьезный магистр дифференциального вычисления, не знающий, что значит афиша и какая разница между цирком Саломонского и Большим театром... Здесь и все те серьезнейшие, умнейшие дельцы, которые в интимных беседах театр величают чепухой, а актеров дармоедами. В одной из лож заседает старушка, разбитая параличом, со своим мужем, глухим и гугнивым князьком, бывшим в театре в последний раз в 1848 году. Все в сборе...

  Стучат. Парижем запахло... В Париже не звонят, а стучат. Поднимается занавес. На сцене m-me Lina Munte и m-me Sidney. Вы видите не совсем незнакомую картину. Вы что-то подобное, кажется, видели года полтора-два тому назад на страницах "Нивы" или "Всемирной иллюстрации". Недостает только Наполеона I, стоящего за портьерой, в полутени, и тех богатых, роскошных форм, на которые так щедры французские живописцы... Начинается тарахтенье и трещанье на французском диалекте. Вы вслушиваетесь и ушами едва успеваете догонять расходившиеся языки картавящих француженок. Вам мало-мальски известно содержание "Adrienne Lecouvreur", вы чуточку утомляетесь следить за игрой и начинаете рассматривать... На сцене две француженки и несколько господ французов. Безупречно роскошные костюмы, не наш язык, это чисто французское уменье бесконечно улыбаться - переносят ваши мысли в "о, Париж, край родной". Он припоминается вам, умный, чистенький, веселый, как вдовушка, снявшая траур, с своими дворцами, домами, бесчисленными мостами через Сену. В лицах и костюмах этих легкомысленных французов вы узнаете Comedie Francaise с его первым и вторым рядами кресел, на которых восседает сплошной польдекоковский виконт. Вы мечтаете, и пред вашими глазами мелькают один за другим: Булонский лес, Елисейские поля, Трокадеро, длинноволосый Доде, Зола с своей круглой бородкой, наш И. С. Тургенев и наша "сердечная" m-me Лаврецкая, гулящая, сорящая российскими червонцами семо и овамо.

  Первое действие оканчивается. Занавес падает. В публике ни-ни... Тишина гробовая даже в райке.

  Во втором действии показывается и сама Сара Бернар. Ей подносят букет (нельзя сказать, чтобы плохой, но и не совсем, не в обиду будь сказано, хороший). Сара Бернар далеко не похожа на ту Сару Бернар, которую вы видели на продающихся у Аванцо и Дациаро карточках. На карточках она как будто бы свежей и авантажней.

  Оканчивается второе действие. Занавес падает, и публика аплодирует, но так лениво! Федотовой и даже Кочетовой аплодируют гораздо энергичнее. А как Сара Бернар раскланивается! С главою, склоненною несколько набок, выходит она из средней двери, идет к авансцене медленно, важно, никуда не глядя, точно maximus pontifex* пред жертвоприношением, и описывает в воздухе головой не видимую простым глазом дугу. "Нате, смотрите! - как бы написано во всей ее фигуре. - Смотрите, удивляйтесь, поражайтесь и говорите спасибо за то, что имеете честь видеть "самую оригинальную женщину", "notre grande Sarah"!"

  _______________

  * верховный жрец (лат.).

  Интересно было бы знать, какого мнения гг. гости о нашей публике? Странная публика! Американцы выпили озеро Онтарио, англичане впрягали себя вместо лошадей, индейцы целой армией сторожили поезд, в котором она ехала, чтобы ограбить ее сокровища, а наша публика не хохочет, не плачет и аплодирует, точно озябла или держит свои руки в ватяных рукавицах.

  "Медведи! - так, может быть, подумают спутники Сары. - Не хохочут и не плачут потому, что не знают французского языка. Не ломают от восторга шей и кресел потому, что ни бельмеса не смыслят в гении Сары!" Очень возможно, что так подумают. Всему миру известно, что заграница не знает нашей публики. Мы хорошо видели эту публику, а потому и можем "сметь о ней суждение иметь". Театр был переполнен медведями, которые так же хорошо говорят по-французски, как и сама Сара Бернар. В райке мы видели таких знатоков, ценителей и любителей, которые знают, сколько волос на голове г. Музиля, которые обрызжут ваше лицо слюной, опрокинут расходившимися руками лампу и не извинятся, если вы начнете спорить с ними о том, кто лучше: Ленский или Иванов-Козельский. В оркестре, на местах контрабасов, барабана и флейт заседает самая что ни на есть соль мира. Публики, аплодирующей г. Музилю за то, что тот "говорит смешно", на представлениях Сары Бернар не имеется; на эти представления ей ходить незачем; для нее интереснее смотреть клоуна Танти, чем Сару Бернар. Мы видели публику, избалованную игрой покойных Садовского, Живокини, Шумского, часто видящую игру Самарина и Федотовой, воспитанную на Тургеневе и Гончарове, а главное, перенесшую в последние годы столько поучительного горя. Одним словом, мы видели публику, которой угодить очень трудно, публику самую взыскательную. Немудрено, если она не падает в обморок в то время, когда Сара Бернар за минуту до смерти энергичнейшими конвульсиями дает публике знать, что она сейчас умрет.

  Мы далеки от поклонения Саре Бернар как таланту. В ней нет того, за что наша почтеннейшая публика любит Федотову: в ней нет огонька, который один в состоянии трогать нас до горючих слез, до обморока. Каждый вздох Сары Бернар, ее слезы, ее предсмертные конвульсии, вся ее игра - есть не что иное, как безукоризненно и умно заученный урок. Урок, читатель, и больше ничего! Будучи дамой очень умной, знающей, что эффектно и что не эффектно, дамой с грандиознейшим вкусом, сердцеведкой и всем, чем хотите, она очень верно передает все те фокусы, которые иногда, по воле судеб, совершаются в душе человеческой. Каждый шаг ее - глубоко обдуманный, сто раз подчеркнутый фокус... Из своих героинь она делает таких же необыкновенных женщин, как и она сама... Играя, она гонится не за естественностью, а за необыкновенностью. Цель ее - поразить, удивить, ослепить... Вы смотрите на Adrieime Lecouvreur, и вы видите в ней не Adrienne Lecouvreur, а умнейшую, эффектнейшую Сару Бернар... Во всей игре ее просвечивает не талант, а гигантский, могучий труд... В этом-то труде и вся разгадка загадочной артистки. Нет того пустячка в ее малых и больших ролях, который не прошел бы раз сто сквозь чистилище этого труда. Труд необыкновенный. Будь мы трудолюбивы так, как она, чего бы мы только не написали! Мы исписали бы все стены и потолки в нашей редакции самым мелким почерком. Мы завидуем и почтительнейше преклоняемся пред ее трудолюбием. Мы не прочь посоветовать нашим перво- и второстепенным господам артистам поучиться у гостьи работать. Наши артисты, не в обиду будь им это сказано, страшные лентяи! Ученье для них хуже горькой редьки. Что они, то есть большинство наших артистов, мало дела делают, мы заключаем по одному тому, что они сидят на точке замерзания: ни вперед, ни... куда! Поработай они так, как работает Сара Бернар, знай столько, сколько она знает, они далеко бы пошли! К нашему великому горю, наши великие и малые служители муз сильно хромают по части знаний, а знания даются, если верить старым истинам, одним только трудом.

  Мы смотрели на Сару Бернар и приходили от ее трудолюбия в неописанный восторг. Были местечки в ее игре, которые трогали нас почти до слез. Слезы не потекли только потому, что вся прелесть стушевывалась искусственностью. Не будь этой канальской искусственности, этого преднамеренного фокусничества, подчеркивания, мы, честное слово, заплакали бы и театр содрогнулся бы от рукоплесканий... О талант! Кювье сказал, что ты не в ладу с гибкостью! А Сара Бернар страсть как гибка!

  Труппа, разъезжающая с Сарой, - ни то и, пожалуй, ни се. Народ здоровый, рослый, коренастый. Имея в виду всякие могущие произойти случайности (нападения тигров, индейцев и проч.), Сара недаром возит с собой этих мускулистых людей.

  Держат себя французы на сцене восхитительно. Один московский рецензент, воспевая до кровавого пота Сару Бернар, упомянул между прочим о ее уменье слушать. Это уменье мы признаем не за одной только ею, но и за всей труппой. Французы отлично слушают, благодаря чему они никогда не чувствуют себя лишними на сцене, знают, куда девать свои руки, и не стушевывают друг друга... Не то, что наши... У нас не так делается. У нас г. Макшеев монолог читает, а г. Вильде, его слушающий, глядит куда-нибудь в одну точку и нетерпеливо покашливает; так и кажется, что на лице его написано: "И не мое это, брат, дело!" Труппа очень приличная, выдрессированная, но... бесталанная. Ни то ни се...

  Возвращаемся, однако, к Adrienne Lecouvreur. Или вот что, читатель! Вам надоело читать мою дребедень, а мне ужасно спать хочется. Бьет четыре часа, и у моей хорошенькой соседки горланит петух... Глаза слипаются, как обмазанные клеем, нос клюет по писанному...

  Завтра опять на Сару Бернар... ох!

  Писать, впрочем, про нее больше не буду, даже если редактор заплатит мне по полтиннику за строчку. Исписался! Шабаш!

  

  

   "ГАМЛЕТ" НА ПУШКИНСКОЙ СЦЕНЕ

  Жил-был себе на свете очень мудрый человек. Этот мудрый человек был не от мира сего: не ел, не пил, не спал, а все науками занимался. Халат был его единственной одеждой, а кабинет, заваленный книгами, единственным увеселительным местом.

  - Вы бы легли спать, герр профессор! - каждую полночь обращалась к нему его кухарка. - "Вздор!" - отвечал он. (Спанье-то - вздор!! Экий чудак!)

  - Обедать будете, герр профессор? - каждый полдень спрашивала его кухарка. - "Некогда!"

  И этого мудрого человека встретил я однажды в одном месте... в очень нехорошем месте! Он по-гусарски дул шампанское и сидел с хорошенькой пухленькой француженкой...

  - Что вы делаете, герр профессор?!?! - воскликнул я, побледнев от удивления.

  - Глупость, сын мой! - отвечал мудрец, наливая мне шампанского. - Я делаю глупость...

  - Для чего же??!

  - А для того, сын мой, чтобы проветрить малость атмосферу... За женщин и вино!

  Я выпил и еще более побледнел от удивления.

  - Сын мой! - продолжал мудрый человек, играя волосами француженки. - В моей голове собрались тучи, атмосфера отяжелела, накопилось многое множество... Все это должно проветриться, очиститься, стать на свое место, и я ради этого делаю глупость. Глупость глупая вещь, но она нередко действует освежающе... Вчера я был похож на гниющую траву, завтра же утром, о bone discipule*, ты увидишь меня свежим. Да здравствует раз в год глупость! Vivat stultitia!

  _______________

  * добрый ученик (лат.).

  Мы выпили.

  Если глупость действует иногда освежающе, то кольми же паче противоположная ей крайность!

  Никто так сильно не нуждается в освежении, как наши сцены... Атмосфера свинцовая, гнетущая. Аршинная пыль, туман и скука. Ходишь в театр, честное слово, только потому, что некуда больше ходить. Смотришь на сцену, зеваешь да потихоньку бранишься.

  Глупостью не освежишь театральной атмосферы по очень простой причине: к глупости театральные подмостки присмотрелись. Надо освежать другою крайностью; а эта крайность - Шекспир.

  Стоит ли в театре Пушкина играть "Гамлета" или не стоит? не раз слышался вопрос. Этот вопрос праздный. Шекспира должно играть везде, хотя бы ради освежения, если не для поучения или других каких-либо более или менее высоких целей.

  "Гамлет" на Пушкинской сцене был встречен с удовольствием. И публика была многочисленна, и господа артисты повеселели. Никто не зевал и тоски не чувствовал, несмотря на все нижеписанные промахи. Из театра никуда не тянуло. Сиделось охотно.

  Г. Иванов-Козельский не силен для Гамлета. Он понимает Гамлета по-своему. Понимать по-своему не грех, но нужно понимать так, чтобы автор не был в обиде. Все первое действие г. Иванов-Козельский прохны, кал. Гамлет не умел хныкать. Слезы мужчины дороги, а Гамлета и подавно; и на сцене нужно дорожить ими, не проливать попусту. Г. Иванов-Козельский сильно испугался тени, так сильно, что даже его жалко стало. Он сжевал и скомкал во рту все обращение к отцу. Гамлет был нерешительным человеком, но не был трусом, тем более, что он уже готов был к встрече с тенью. Сцена, где Гамлет приглашает своих друзей поклясться на мече, не удалась: Иванов-Козельский не говорил, а шипел, точно гусак, за которым гонятся мальчишки. В беседах с Розенкранцем и Гильденштерном отсутствовало достоинство. Перед ними Иванов-Козельский ломался. И т. д. и т. д. Мы могли бы исписать очень много бумаги, если бы стали изображать все промахи Иванова-Козельского... Много чувства, много щемящей за сердце задушевности, но мало самого главного. Это самое главное далеко отстоит от г. Иванова-Козельского. Мало чувствовать и уметь правильно передавать свое чувство, мало быть художником, надо еще быть всесторонне знающим. Образованность необходима для берущегося изображать Гамлета. Сцена с матерью проведена прекрасно. То же можно сказать и о сцене на кладбище. Много было прелести в игре Иванова-Козельского, и всю эту прелесть можно записать на счет его уменья чувствовать... только! Он подчеркивал каждое слово, следил за каждым своим движением, рассчитывал шаги... Этот недостаток есть удел всех начинающих. Смерть с ужасным голосом и с судорогами можно было бы заменить естественною смертью.

  Клавдий был недурен. Он не умел только становиться на колени. Королева, тень, Горацио и прочие были плохи. Впрочем, 1-й актер (Новиков) был хорош, у Офелии, говорят, голос был лучше, чем у г-жи Барановой, которая, впрочем, играла недурно. Теперь чисто внешняя сторона дела.

  Сцена мала, декорации плохи. Торжественные возгласы короля не были по размеру к маленьким комнаткам, изображавшим дворцовые палаты. Но это не беда. На безрыбье и рак рыба, а на безлюдье и Фома человек. Г. Иванову-Козельскому иностранные костюмы так же не к лицу, как г. Ленскому черный сюртук. Далее... Для чего Горацио нарядили в шлем? Для чего выпускали из текста то, чего нельзя выпускать?

  Но эти маленькие промахи бледнеют пред гениальностью того, кто первый подал мысль поставить "Гамлета" на Пушкинскую сцену.

  Лучше плохо сыгранный Шекспир, чем скучное ничего.

  

  

  ФАНТАСТИЧЕСКИЙ ТЕАТР ЛЕНТОВСКОГО

  Для москвичей, которые осуждены судьбой провести все лето в облаках пыли, нюхать в продолжение целого лета смесь тысячи мерзопакостнейших запахов и обливаться день и ночь потом, фантастический театр г. Лентовского новинка слишком приятная.

  Некоторое время мы сердились на почтеннейшего Михаила Валентиновича. Нам надоели все те дары, которые он подносил нам с усердием крыловского Демьяна. Его "Корневильские колокола", "Жирофле-Жирофля", русский хор с своими неизменными флейтами и плясовой, несменяемый г. Гулевич, рассказывающий анекдоты, которые знавал еще и Голиаф, стрельба в цель, фокусы, приводящие в восторг одних только гимназистов, - все это так старо и так пресно! Мы возроптали и роптали бы до сегодня, если бы г. Лентовский не поднес нам презента в виде выдуманного им самим фантастического театра; за что мы делаем ему чувствительнейший реверанс...

  Театр сей воздвигнут на стогнах сада Эрмитаж, в одном из тех пустопорожних мест, которые доселе были ни богу свечкой, ни черту кочергой. О начале представления дают знать звоном в здоровеннейший, вокзальный колокол...

  Вообразите себе лес. В лесу поляна. На поляне огромнейшим брандмауэром возвышается более всех уцелевшая стена стариннейшего, средневекового замка. Стена давно уже облупилась; она поросла мхом, лебедой и крапивой. Она одна уже дает вам некоторое представление о тех поэтических руинах, которые вы так привыкли встречать в иностранных романах. От этой стены к зрителю и в стороны идут более и совсем уже развалившиеся стены замка. Из-за развалин сиротливо и угрюмо выглядывают деревья, бывшие свидетелями тех благообразий и безобразий, которые совершались во время оно в замке. Деревья высушены временем; они голы. На площадке, которая окружена развалинами и была прежде "полами" замка, заседает публика. Пересечения стен и разрушившихся простенков изображают собой ложи. Вокруг замка рвы, в которых теряются ваши глаза... Во рвах разноцветные, фантастические огни с тенями и полутенями... Все прелестно, фантастично, волшебно. Не хватает только летающих сов, соловья, поющего те же самые песни, которые пелись около замка, когда он еще не был разрушен... Не хватает и плеска моря... Будь слышен плеск моря, мы припомнили бы Горацио, который говорил Гамлету:

  

   Подумайте! Одна пустыня места,

  

   Сама собой, готова довести

  

   К отчаянью, когда посмотришь в бездну

  

   И слышишь в ней далекий плеск волны...

  Развалины освещены электричеством. Нам кажется, что стена с занавесом освещена слишком. Искусственное освещение, пущенное неумеренно, стушевывает несколько фантастичность.

  Суть вся, разумеется, в фантастичности. Нужно стараться, чтобы фантастичность не пропадала во все время, пока зритель глядит на развалины; иначе пропадет очарование. Очарование пропадает бесследно, когда занавес, устроенный в одной из стен, распадается и вы видите на банальной сцене банального водевильного любовника, ревнивых мужей и бешеных тещ или хохла, говорящего так же по-хохлацки, как армянин по-русски. По нашему мнению, водевили, дающиеся на сцене фантастического театра, нужно заменить чем-нибудь другим, не портящим общего впечатления. Чем заменить - не станем советовать. У г. Лентовского есть изрядный вкус, есть уменье, есть и желанье. Эти три двигателя, которые поставили на настоящие ноги наше "Эрмитажное" дело, посоветуют ему лучше нас.

  Если позволит место, мы в следующих номерах изобразим описываемый театр и карандашом. Увидев его на картинке, вы не поверите, что он "сделан". Вы скажете, что это настоящие руины...

  

  

   "СКОМОРОХ" - ТЕАТР М. В. Л.***

  

  

  

   (3-е января)

  Начну прямо с начала. В коридорах темно и жутко, как в инквизиционных подвалах. Лишние лампочки не мешает поставить. Цена умеренная, всем видно, контролем не надоедают, публика аплодирует - значит, хорошо. Но чертовски холодно! Зуб на зуб не попадешь. - Нос зябнет самым неприличным образом.

  Когда мы вошли в театр, стоящие около вешалок предложили нам раздеться.

  - А у вас тепло? - спросили мы.

  - Тепло-с.

  Мы поверили этим лгунам и заплатили по двугривенному. Заплатили даром, потому что через пять минут пришлось опять облечься в шубы. Нехорошо надувать! Коли холодно, так и говорите, что холодно, а не берите двугривенных. Гг. капельдинеры, надевая на нас шубы, поздравили нас с Новым годом. Это после двугривенных-то! Вежливо, но - некрасиво. Народный обычай поздравлять - может и не иметь места в народном театре.

  В буфете всё есть, но нечем закусывать после водки: ни килек, ни селедки.

  Выход ужасен. Нужно отворять две половинки двери, а не одну, а то приходится выходить поодиночке, гуськом, что скучно и неудобно. Тесноту нужно избегать по многим причинам.

  Мы глядели "Смерть Ляпунова", драму Гедеонова. Пьеса старинная, холодная, трескучая, тягучая, как кисель, но мы почти ничего не имеем против ее постановки на сцену "Скомороха". Пусть малознающая публика хоть за четвертак поучится истории. Это во-первых, а во-вторых, подобные пьесы понятны каждому, не тенденциозны и трактуют далеко не о пустяках... А этого, пожалуй, достаточно. При нынешней дороговизне и за это спасибо.

  О труппе можно сказать весьма мало по весьма уважительной причине: видели ее только раз. Г. Рахимов ничего себе. Картавящий г. Пальм ("князь Пъёнский... Говою тебе... дъюг дъюгу"!!), Осетров, Протасов годятся; как для пьес, так и для сцены. Глядя на них, узнаешь тетку-провинцию. Г-жа Савина много ныла, много руками махала, энергично белками вращала, но ничего не вышло. Что-нибудь из двух: или она плохая актриса, или же озябла... Думаем, что то и другое.

  

  

  "КАЛИОСТРО, ВЕЛИКИЙ ЧАРОДЕЙ, В ВЕНЕ"

  

  

   В "НОВОМ ТЕАТРЕ" М. и А. Л.***

  1. - Слышали? А? Граф Калиостро дает такие капли, что если выпьешь, то помолодеешь... Ежели тебя не любят, так и против этого есть у него капли. Колдун! Золото делает, сквозь карман письмо читает! и т. д.

  2. Северин. Не верьте, господа! Вздор! и т. д.

  3. Приезжает Лоренца Феличиани (г-жа Волынская) и слабым голоском уверяет, что это правда. Около нее граф Принценштейн (г. Леонидов) и маркиз Центифоли (г. Вальяно) поднимают ноги выше головы, но тем не менее влияния на ход событий не имеют. Оба лишние.

  4. Граф Калиостро. Интендант, кассир: большой приятель Рыкова. Вытащит деньги из воспитательного дома, не падая в обморок на бульваре... Превзошел изобретателя мази Иванова: изобрел эликсир долгой жизни и любовный напиток. Шельма!.. Вечен - хочет жениться на миллионе тетушкиной племянницы, любящей барона Ливена. Доказывает ей, что барон ей неверен, и за доказательство ему обещали руку и сердце и проч.

  5. Гг. Шеромов и Стрешнев. Возмутительные тенора. Слушая их, заболеваешь изжогой. Изображают двух сиятельных балбесов, графа Штенерека и барона Ливена. Первый влюблен в Феличиани, второй - в Эмилию, тетушкину племянницу. Оба пьют любовный напиток, но, увидев, что Калиостро их надувает, начинают хорохориться и помогать добру побеждать зло и т. д...

  Надо отдать справедливость г. В<аль>цу. Это самый лучший фокус Калиостро. Поднимается стена, и надуваемые видят эффектнейшую картину. Феличиани помогает Калиостро. Она его жена, что видно из брачного свидетельства, хранящегося у Калиостро. Она не любит мужа и готова его полюбить с тем только условием, чтобы он позволил ей удрать от него. - "Помогай мне, - говорит он, - и я заплачу тебе отпуском во все четыре стороны!" Она и не знает, что свидетельство подложно и что их венчал не священник, а лакей Калиостро... Она любит Штенерека (не за голос) и надувает его поневоле.

  6. Дочь швейцара, которую Калиостро выдавал за 70-летнюю старуху, хватившую капель через меру. Плакала хорошо, за что и вкусила сладость аплодисментов.

  7. Тетушка выпивает капли, и лакей Калиостро, одетый маркизом, делает вид, что влюблен в нее... За это Калиостро получил племянницу с миллионом... Но все имеет свой конец.

  8. Лакей крадет у барина брачное свидетельство и продает его. Все открывается. Но Калиостро не робеет. Когда в доме тетушки Ливен требует, чтобы он расписался мошенником, Калиостро дает понюхать букет, и Ливен засыпает. Приходит ясновидящая Феличиани и т. д. Графу шах и мат.

  9. Калиостро бежал из Вены с позором. Теперь он морочит уже не венских дур. Так добро побеждает зло.

  10. Арбенин и Волховской были хороши. Волынская эффектна, оперетка тоже, но... в залах ужасно холодно! Около вешалок сквозной ветер.

  

  

  

  

  

   С подлинным верно:

  

  

  

  

  

  

  

  

   Н. Чехов

  

  

  

  

  

  

  

  

   М. Ковров

  

  

  

  ЗЛОСТНЫЕ БАНКРОТЫ

  На днях мы прочли в "Голосе" воззвание комитета Общества вспомоществования студентам Петербургского университета. Общество взывает к своим неоплатным должникам, прося их уплатить долг или же по меньшей мере прислать свои адресы.

  Мы беремся сообщить несколько адресов. Ловите их, вот они:

  Иван Семеныч и Егор Петрович - оба товарищи прокурора N-го суда. Можно видеть ежедневно в местном клубе за карточным столом. Первый пьет редерер, второй - шабли. Оба проигрывают. После карт глотают устриц и кушают блины с астраханской икрой.

  Федор Федорыч, учитель математики в Z-й гимназии. Можно видеть ежедневно в 6 часов вечера, на Московской улице, идущего с большим букетом к своей невесте. Собирает деньги к свадьбе и уже собрал около двух тысяч. К венчанию нанял певчих и заказал паникадило. Через неделю получит в приданое 25000.

  Борис Иванович, присяжный поверенный в Монрепо. Ежедневно можно видеть в здании управы, где он на свой счет устроивает сцену для любительских спектаклей. Первый любовник и сценариус. После спектаклей артистов и публику угощает ужином. Душа-человек.

  Николай Осипыч, чиновник особых поручений в Глупове. На прошлой неделе собирался в Париж. Если еще не уехал, то можно застать у Марьи Карловны или Адели Петровны. Обе не без основания считают его своим кормильцем. В прошлом году получил наследство.

  Мы знаем еще одиннадцать адресов, но их не сообщаем, ибо считаем лишним. Эти одиннадцать так растолстели, разбогатели и заважничали, что никого не принимают и писем просительных не читают. Их нельзя беспокоить: рассердятся...

  

  

   "ЖЕНЕВЬЕВА БРАВАНТСКАЯ"

  

   БУФФОНАДА В 4-Х ДЕЙСТВИЯХ И 9 КАРТИНАХ

  Маркграф Сифроа, герцог Кюрассо (г. Волховской). Женат на Женевьеве (г-жа Вельская). Глуп и туп, как двенадцать дюжин пробок. Несчастлив тем, что не имеет наследника. Когда-то, где-то колдун наложил на его родительские способности заклятье. Поет петушком и играет в куклы. Г. Волховской мастер изображать дураков. Всегда недурен.

  Дроган, поваренок; маленький, но