Крылов Иван Андреевич - И. А. Крылов в воспоминаниях современников

олоду, как яду".

   Из собственноручной надписи И. А-ча на этом письме видно, что он предупредил эти просьбы. "Письмо с деньгами (200 р. ассигн.), - отметил он, - послано декабря 2-го, стало, он получит декабря 20-го". Из ответа на это письмо видим, что И. А. укорил брата за нерасчетливость и желал знать, что за хутор, который его разорил, и что на нем есть. Л. А. старается оправдаться и уверяет брата, что лучшей и выгоднейшей покупки и сделать не мог. "Божусь тебе, - говорит он, - что если бы не дорога из Каменца до Винницы, где я издержал на починку брички, и не поездка в город Брацлавль для производства следствия, то я бы до такой нужды не дошел. Прости меня, милый мой тятенька, что я тебя огорчил - единственно от моего слабого ума". Описав подробно свой хутор и все находившееся на нем имущество и представив свои блестящие планы и надежды на будущее, Л. А. продолжает: "Теперь прошу тебя, голубчик мой, сделай милость, пришли свои сочинения; в моем монашеском уединении это меня весьма утешает. А также, если хочешь меня одолжить, пришли мне, если можно, газеты или "Инвалид" <...> И. А. немедленно исполнил просьбу брата. В письме от 26 апреля 1819 года он благодарит его за присылку "Инвалида", который вместе со скрипкою и хутором увеселяют его и занимают. Хозяйство на хуторе с наступлением весны значительно расширилось: "Я купил, - пишет Л. А., - две коровы за 100 р. ассигн., цыплят у меня и гусенят до 50, огород огородил и вскопал, деревья в саду распускаются, - будет чем потешиться..." "Одно только печально, - прибавляет он в следующем письме, - что нет надежды скоро с тобою увидеться".

   Заботы о хозяйстве, наполнявшие жизнь Л. А-ча, И. А. одобрил; не одобрил лишь покупки лошади; а потому письмо от 27 мая наполнено доказательствами, что лошадь в хозяйстве необходима и содержание ее не дорого обходится. Это письмо, как и три предыдущие, заключается просьбою о присылке новых сочинений, что уже было прежде обещано. Надо заметить, что И. А. ужо в конце 1818 года готовил новое издание басен, которое вышло в начале 1819 года.

   Остальные пять писем, относящиеся к этому году, не заключают в себе ничего достойного внимания: те же просьбы писать чаще, не лепиться, благодарности за присланные деньги и извещения о хозяйстве на хуторе, которое было, к великому утешению Л. А-ча, в прекрасном состоянии. И. А., с своей стороны, исполнил обещание: выслал брату экземпляр басен, вышедших в свет новым изданием. "А басни, - пишет по этому поводу Л. А., - те же, что ты прежде мне прислал, с прибавлением только нескольких новых; а я полагал, что, по крайней мере, еще столько же их написал. Однако ж хотя не много, зато прекрасные!"

   В 1820 году Л. А-ча постигли два несчастья. Вот как он о первом рассказывает в письме от 24 января: - "Пожалей обо мне: хутор мой сгорел сего января 15-го дня, в 7 часов вечера. Денщичья дочь 9-ти лет ходила в сени с огнем взять прядева и нечаянно зажгла. При этом сгорело: две повозки, кур 15 и гусей 10; а коров и лошадь успели вывести; две коровы немного опалились, а сено, хотя и подле самой хаты стояло, но ветер был в противную сторону, - уцелело. Теперь денщик живет в чужой хате... Летом надо стараться поставить новую хатишку". Затем Л. А. извещает брата, что он постоянно занят бумагами, ибо ожидает с часу на час батальонного начальника, который намеревается смотреть его команду.

   И. А. выразил сожаление не только словом, но и делом. Следующее письмо Л. А-ча (от 23 марта 1820 г.) начинается таким образом: "Здравствуй, голубчик тятенька! целую тебя мысленно тысячу раз... Письмо твое получил я 20-го сего марта с 300 р. ассигн. Благодарность мою за отеческие твои ко мне милости можно только чувствовать, но не описать. Мне весьма чувствительно, любезный тятенька, что при всем твоем недостатке, как ты пишешь, прислал мне 300 р. Я полагаю, что ты у себя отнял последнее или занял, хотя я не писал тебе о недостатке своем, ибо я действительно, по милости твоей, до крайности не доходил, да и писал к тебе от 9-го сего же месяца, что я уже купил хату за 50 р. ассигн. Но теперь я сделался богачом и прошу тебя обо мне не беспокоиться..." Затем, отвечая на вопрос брата, Л. А. продолжает: "Мне странно, любезный тятенька, что ты думаешь, будто я владею хутором без всяких на него бумаг. Я купил его формально и утвердил крепостью на гербовой бумаге, за подписом магистрата; следовательно, он и потомству нашему принадлежать будет, которого, видно, у нас никогда не будет. По желанию твоему, план хутора я пришлю тебе, миленький тятенька, только не прежде, как на Фоминой неделе потому что теперь очень грязно и через реку Буг не можно переехать... Ты увидишь, что местоположение хутора очаровательно". В приписке к этому письму Л. А. просит брата известить его, не произведен ли в чин и не получил ли какого ордена. Об этом Л. А. и прежде спрашивал брата несколько раз, но, видно, не получал никакого определенного ответа.

   Любопытство его вскоре было удовлетворено: в апреле 1820 года он прочел в "Инвалиде", который получал постоянно, что И. А. награжден орденом св. Владимира 4-й степени и под влиянием первого впечатления написал следующее: "Я до беспамятства обрадовался, увидя в "Инвалиде", что ты награжден... Дай бог, от всего сердца желаю тебе, более и более, чтобы, я видел тебя в голубой ленте. Ум и добродетель твоя заслуживают всех почестей на свете" (письмо от 24 апреля 1820 г.).

   13 апреля Л. А. послал брату план своего хутора; но из этого плана не только нельзя заключить ничего об очаровательности местоположения, но и о количестве принадлежащей ему земли можно составить весьма смутное понятие. В этом же письме Л. А. говорит о своих беспокойствах: он с часу на час ожидает смотров, потому что есть слух, что государь намеревается смотреть армию.

   Эти беспокойства продолжались весьма долго, как видно из письма от 5 мая, в котором Л. Л. между прочим поздравляет брата с новою наградою: "Твое письмо, - пишет он, - от 15 апреля, меня до крайности обрадовало. Поздравляю тебя, мой милый тятенька, с великою монаршею милостью. Теперь я уверен, ты не будешь больше иметь нужды..." Эта награда состояла в удвоении пенсиона, который Крылов получал с 1812 года из Кабинета его величества.

   1 июня сбылись опасения Л. А-ча, и притом самым неприятным образом. "1 июня смотрел батальонный командир полковник Бурнашев и меня так огорчил, что я и теперь хожу как сумасшедший, - писал он 15 июня. - Ему показалось, что люди не так доведены в обучении, как в армии; но людей старых, изувеченных и поступающих в инвалид совершенно ни к какой службе неспособных, мучить учением кажется все равно, что убивать и укрощать последний остаток жизни их; да и я сам не в силах доводить до совершенства, которого требуют. Некоторые мундиры, построенные мною, показались командиру не хороши. Они довольно просторны, и я нимало не имел намерения на счет покройки интересоваться какими-нибудь 10 или 15 аршинами толстого серого сукна. К тому же, как сукно присылается из батальона, то я полагал, что оно моченое, и по спросе моем, мочат ли здесь сукно, старые унтер-офицеры отвечали, что сукон при команде никогда не мочили, да и в прочих командах я узнал, что сукон не мочат, а так кроят, как присылают из батальона. Потому батальонный командир отказал мне от командования, а поручил прапорщику другой команды. Из этого ты можешь судить, любезный тятенька, в каком я теперь нахожусь огорчении. Божусь, что насилу собрался к тебе написать. Батальонный командир думает, что я весьма много интересуюсь от команды; но я клянусь тебе, голубчик тятенька, как брату, отцу и другу, что, кроме жалования, ни на грош никогда не интересовался от команды. За грех и стыд почитал и почитаю чем-нибудь непозволительным пользоваться, через что мог бы потерять честь и доброе имя. Да и на что мне? Я по милости твоей нужды ни в чем не терплю. Прости, голубчик, сил моих более недостает писать. Будь здоров и счастлив. Остаюсь в нетерпеливом ожидании от тебя ответа".

   И. А. действительно не замедлил ответом. Чтобы читатели могли составить себе понятие о смысле этого ответа, приводим целиком письмо Л. А-ча от 24 июля 1820 года, тем более что оно характеризует отчасти самого автора и его служебное положение. "Письмо твое, от 4 июля, получил я, мой милый тятенька, сего июля 23 дня, и весьма жалею, что я писал тебе о моем неудовольствии, которое тебя так огорчило. Ты мне пишешь, любезный тятенька, что я будто бы не учил людей экзерциции; но я божусь тебе, что учение происходило, только много было препятствий: армейские стояли в то время в лагере и инвалидные занимали по всему городу караул; к тому же арестантов провожали беспрестанно инвалидные же, так что людей очень мало налицо оставалось. Что же касается до немочения сукон, то во всех командах сукно не моченое, и я здесь первый раз сделал постройку мундиров и полагал, что сукно мочено при батальоне; но со всем тем мундиры очень хороши, и г. полковник приказал сделать пробу - намочить один мундир, который, когда высох, то почти неприметно, чтобы сселся. Я надеюсь, голубчик тятенька, что меня г. полковник простит: он вчера смотрел команду и был очень доволен (представлял ему прапорщик), ибо команда недели три по два раза в день училась, потому что ныне опять армейские занимают все караулы, и учить было способно. Впрочем, я уверен, что г. полковник обо мне худых мнений сердечно не имеет. Я ему всегда был покорен, да и служа 34 года, с малолетства научился повиноваться и всегда был начальниками любим, как ты и сам был очевидец, когда приехал ко мне в полк; и в Каменце командовал ротой при полковнике три года безотлучно... Ты мне пишешь, голубчик тятенька, чтобы я съездил к г. полковнику извиниться. Но он службу мою знает, и я ему изъяснялся в своей неумышленной вине. Я уверен, что это все пройдет. Горячие люди вообще все добрые и рассудительные, и он меня простит со временем. Прошу тебя, голубчик мой, не беспокойся обо мне: твое беспокойство более меня будет мучить. Бог милостив!" и проч. В этом деле Л. А. занимал главным образом вопрос: донесет ли батальонный командир высшему начальству о его неисправности и своем распоряжении или нет. Наконец через месяц с небольшим он узнал от своего частного начальника, майора Колтовского, который, по его выражению, был ему больше друг, чем начальник, что Бурнашев и не думает доносить. Несмотря на то, Колтовский советовал ему перейти в неслужащий инвалид. Мысль эта очень понравилась Л. А-чу. "Хотя мне, - пишет он (от 7 августа 1820 г.), - полковник и отдаст команду, то кроме хлопот я ежедневно должен опасаться подпасть под штраф; ныне же весьма строго взыскивают за самую малость, особливо за побеги арестантов. Неслужащим же офицерам жалованье то же, как и служащим... И так я ожидать буду от тебя, любезный тятенька, совета, подать ли мне в неслужащие и в какой город". Впрочем, Л. А. тут же прибавляет, что оставаться в Виннице ему удобнее: во-первых, привычка быть в этом краю привязывала его к этому городу, во-вторых, дешевизна и, наконец, хуторок. "Впрочем, как ты, любезный тятенька, посоветуешь, так и сделаю - из твоей воли ни на шаг..."

   Следующее письмо (от 21 августа) принесло И. А-чу утешительное известие. 10 августа государь снова посетил Винницу и был всем доволен. Вероятно, это обстоятельство было причиною, что полковник Бурнашев "умилостивился" и возвратил команду Л. А-чу, о чем он с видимым удовольствием сообщает брату.

   И. А. отвечал ему на это извещение; но какого рода был этот ответ, судить нет возможности, потому что в двух следующих письмах, относящихся к этому году, читаем только укоризны, что И. А. пишет очень мало, и просьбы писать подробнее и обстоятельнее. Что же касается до Л. А-ча, то обычная жизнь, возмущенная описанным выше происшествием, снова вошла в свое прежнее течение, и хозяйство на хуторе, "Инвалид" и книжка басен снова поглотили все его внимание.

   19 декабря И. А. послал брату 150 р. ассигн. при письме, содержание которого отчасти определяется ответом Л. А-ча, от 7 января 1821 года: "С великим удовольствием вижу из твоего письма, что ты имеешь такого доброго начальника, который так к тебе расположен, как к родному. Желаю ему и всему его семейству всех благ, которыми человек может насладиться в здешней жизни и в будущей... Мне весьма приятно слышать, что императрицы к тебе так благосклонны, но не удивляюсь, зная твой разум, добродетель и счастливый характер. Я уверен, что, кто тебя раз увидит и насладится твоим разговором, тот, конечно, всем сердцем к тебе прилепится и пожелает быть с тобою неразлучно. Только жалею очень, любезный тятенька, что твоя муза такая сонливая и ленивая", и проч.

   В конце февраля (23-го) Л. А. извещал брата, что был опасно болен геморроем; на что И. А. отвечал соболезнованием и добрым советом воздерживаться от крепких напитков, а сверх того интересовался состоянием хозяйства на хуторе. Поэтому следующее письмо заключает подробное перечисление всего имения Л. А-ча. К гусям, цыплятам, огороду и прочему в настоящем случае прибавляются пчелы, которые "тоже подают хорошую надежду" <...>

   1822 год Л. А. начал тем же, чем кончил 1821-й: благодарностью за присланные деньги. Но на сей раз к выражениям благодарности присовокупляются оправдания. "Благодарю тебя от всего моего сердца за твою братскую и отеческую ко мне любовь и неоставление, - пишет Л. А. 4 января 1822 года. - Божусь тебе, голубчик, что меня до глубины сердца тронуло, что я тебя опечалил моею просьбою о присылке на сюртук 100 р. ассигн. И действительно, я много пред тобою виноват и неблагодарен. Мне бы можно было воздержаться с такою просьбою, ибо я не в такой крайней нужде находился, потому что у меня и из 150 р. твоих денег оставалось к празднику рублей 70, а к тому ж я взял жалованье перед новым годом 117 р. ассигн., а с присланными 200 р. у меня теперь с излишеством денег". Известив брата о полученной снова командировке для произведения следствия, Л. А. прибавляет: "Ты, может быть, думаешь, голубчик, что я мотаю и во зло употребляю твои ко мне милости. Но скажу тебе, что я уже стар и дряхл, то и мотать мне некстати; да ты и сам знаешь, что я смолоду не был мотом, а коли есть, не люблю себя морить и быть против других свиньей..."

   Ту же мысль продолжает развивать Л. А. в следующем письме (от 18 января). Он сшил себе сюртук "прекрасный и прочный", который стоил ему 111 р. ассигн. Отдав в этом отчет, он продолжает: "Обо мне не беспокойся, голубчик. В деньгах я не нуждаюсь, а если буду иметь нужду, то напишу тебе. Я знаю, хотя ты немного и рассердишься, а все-таки пришлешь и не оставишь единоутробного братишку. На мотовство, право, не употребляю твоих милостей..."

   Однако ж через два месяца Л. А - чу пришлось опять просить денег, впрочем обещанных братом в начале года. К тому побудили его два обстоятельства: во-первых, у него пала корова, которая стоила 50 р. ассигн., а во-вторых, он немного промотался - купил себе серебряные часы и заплатил за них 10О р. ассигн. "У меня часов не было, - пишет он, - я не помню, писал ли я тебе, что твои золотые часы с эмалью еще в 1813 году, под городом Иултуском, когда вел пленных французов до г. Минска, один французский поручик украл их у меня".

   После этого письма Л. А. заболел горячкою, почти в то же время лишился и другой коровы, предмета его особенной заботливости, обманулся в своих ожиданиях на счет урожая в огороде и сенокоса, потому что все погибло от засухи; разочаровался в "Академических ведомостях", которые в этом году получал вместо "Инвалида" и которые его вовсе не удовлетворяли, потому что помещали известия о торгах, продажах и подрядах и проходили молчанием интересные для Л. А-ча известия о производствах и повышениях. Обо всем этом он в свое время писал к брату и не получал от него ни слова в ответ. Он терялся в разного рода предположениях, думал даже, что И. А. совсем оставил Петербург и забыл о существовании брата, но ничто не могло прервать молчания И. А-ча. Наконец 22 ноября он написал к брату письмо, о содержании которого нет возможности составить себе ни малейшего понятия и послал ему 200 р. ассигн., которые были весьма кстати, потому что Л. А. уже давно побаивался, что к празднику придется занимать.

   6 января 1823 года Л. А. получил письмо от брата с вложением 200 р. ассигн. Ответ на это письмо (от 10 января 1823 г.) заключает в себе много интересных сведений, а потому мы приводим его с малыми исключениями: "Я несказанно радуюсь твоему уверению со мною делиться чем бог послал. Да наградит тебя всевышний долголетним здравием и всяким благополучием. Ты подлинно говоришь, как великодушный человек, что нас только двое и после нас наследников никого не останется; но только не все так думают, а одни высокие благороднейшие души. Мы же теперь оба уже становимся старики, ибо мне скоро 46 лет кончится (а в службе 37 с сентября пошел), а тебе, голубчик тятенька, 54 скоро минет, а в разлуке мы уже 17 1/2 лет. Но, конечно, так богу угодно. Будь его святая воля, он знает, что делает". Далее Л. А. извещает брата, что он здоров, "но только, - продолжает он, - так изнуряюсь службою, которая мне совершенно становится тягостна, что хотел бы от командования удалиться. Глаза мои чем далее, тем становятся слабее, и если ты хочешь, любезный тятенька, сделать мне величайшую милость и тем продолжить мою жизнь, то прошу тебя со слезами: попроси гр. Комаровского или дежурного при нем генерала-майора Мухина, чтобы сделали предписание г. полковнику Бурнашеву удалить меня от командования; ибо есть молодые люди в гарнизоне и в инвалидах совершенно праздные; а старому, слабому и трудами изнуренному человеку покою нет. Хотя я просил полковника Бурнашева, чтоб он меня уволил от командования, но он никак не согласился; а от инвалидов ныне весьма много требуется. Поверишь ли, голубчик тятенька, мне отпускают на канцелярские расходы 50 р. ассигн. в год, а выходит 100, и писать все-таки некому: писаря не положено, а письма столько со всех сторон, что голова кружится, и я думаю, что я от него должен буду кончить жизнь, если меня не уволят от командования или не переименуют в неслужащие... Кроме бумаг требуется солдат доводить до совершенного познания службы - и кого же? - старых калек, глухих и слепых. И так ты, любезный тятенька, из этого можешь судить о моем горьком положении..."

   Второе письмо (от 21 января) в 182.3 году было отослано с уезжавшим в Петербург прапорщиком Уфимского полка, квартировавшего в Виннице, Ляховичем, чрез которого Л. А. просил прислать книг.

   В следующем письме, от 3 февраля, он сообщает некоторые подробности об этом прапорщике: "Он сам вызвался доставить письмо И. А-чу, как человеку, которого немного знает, потому что недавно выпущен из 1-го кадетского корпуса". Здесь же Л. А. поздравляет брата с получением от Академии золотой медали: "Я вчера начитал в "Инвалиде", No 14, что истекшего января 14 было в Академии большое собрание и с неизреченною радостью увидел, что тебе и г. Карамзину за отличные ваши сочинения все единодушно согласились поднести золотые медали; а особливо тебе, голубчик тятенька, - сам президент поднес медаль и с рукоплесканием всех присутствующих, что мне тем более радостно и лестно слышать, что все ученые люди сердечно признали тебя достойным ⁷. Теперь мне весьма желательно знать, кто такой президент, а также и другие... Пожалуйста, уведомь меня, голубчик, какое изображение на медали и надпись, и на какой ленте, и не поленись, срисуй мне ее и пришли, чем много меня обрадуешь".

   И. А. в этом случае, как и во многих других, предупредил просьбу брата в своем письме, от 28 января. Вот ответ Л. А-ча на это письмо: "Письмо твое, от 28 января, получил я с живейшим чувством восторга и радости, с благодарением всевышнему за его к тебе великие милости; и молю его да наградит тебя по твоей истинной добродетели и здравому разуму, которые единодушно признаны всею почтеннейшей публикой. Ты, любезный тятенька, говоришь, что не мог не прослезиться, получая чистосердечные признания твоего достоинства от всей публики. И действительно, какое бы каменное сердце могло удержаться от волнения и чувства благодарности, которые ты в то время чувствовал... Ты предупредил меня, любезный тятенька, объяснением церемонии и исчислением присутствующих важных особ, а также и присылкою снимка с полученной тобою медали..." Далее Л. А. благодарит брата за намерение перевести его в неслужащий инвалид, которое он думал привести в исполнение при содействии какого-то его старого приятеля Щулепникова. Действительно, в следующем же месяце полковник Бурнашев, непосредственный начальник Л. А-ча, получил из Петербурга письмо, вследствие которого предложил ему подать прошение на высочайшее имя о переводе в неслужащий инвалид и представить лекарское свидетельство. В письме от 17 марта 1823 года он благодарит брата за содействие и просит поторопить дело, если оно пойдет по начальству и дойдет до главного начальника графа Комаровского.

   29 марта И. А. снова писал к брату и послал ему 300 р. ассигн. Ответ на это письмо показывает, что И. А. интересовался состоянием хозяйства на хуторе (которое, заметим кстати, вследствие разных неблагоприятных обстоятельств пришло в упадок); но ни слова не писал о прапорщике Ляховиче, продолжительное пребывание которого в Петербурге возбуждало сомнение не только Л. А-ча, но дяди его, полкового командира Уфимского полка.

   В мае И. А. исполнил просьбу брата о книгах, а потому письмо от 9 июня 1823 года посвящено преимущественно суждениям о присланных сочинениях. Приводим некоторые из них, полагая, что в них обнаружился не один личный взгляд Л. А-ча, но взгляд огромного большинства, к которому он принадлежал. "Читал я, - пишет он, - басни г. Измайлова; но в сравнении с твоими, как небо от земли; ни той плавности в слоге, ни красоты нет, а особливо простоты, с какою ты имеешь секрет писать, ибо твои басни грамотный мужик и солдат с такою же приятностью может читать, хоть не понимая смысла оных, как и ученый... Читал и сочинения г. Жуковского, но он, как мне кажется, пишет только для ученых и более занимается вздором, а потому слава его весьма ограничена. А также г. Гнедич, человек высокоумный и щеголяет на поприще славы между немногими. - Но как ты, любезный тятенька, пишешь - это для всех: для малого и для старого, для ученого и простого, и все тебя прославляют... Басни твои - это не басни, а апостол", В числе книг, посланных И. А-чем, был и французский перевод его басен. О самом переводе Л. А. отзывается сухо; но ему особенно приятно было прочитать предисловие. "Оно привело меня в восторг, - говорит он. - Он (автор) сердечно признается, что ты самых отличных талантов, и всякая бы просвещенная нация за честь себе поставила бы иметь тебя своим соотечественником. Этого, я думаю, еще никогда никто в России не слыхал" ⁸.

   Почти весь июнь Л. А. проболел и обязан был выздоровлением доброму приятелю своему и соседу, уездному доктору Прокоповичу. Донеся об этом И. А-чу уже 20 июля, он укоряет его за то, что он не отвечает на его письма. Но Л. А. не знал, что И. А. был в то время болен и что ему угрожала не меньшая опасность, отвращенная единственно заботливою попечительностью сначала семейства Олениных, а потом императрицы Марии Федоровны. Оправившись от болезни, И. А. немедленно сообщил брату о постигшем его несчастии и о последовавших за ним событиях, известных читателям из биографии, написанной Плетневым. Известие это и обрадовало, и огорчило Л. А-ча. "Письмо твое от 17 августа, - пишет он, - несказанно меня обрадовало. Благодарю всевышнего творца, что ты теперь по милости его и попечениями милосердной нашей императрицы выздоровел. Мне приятно и лестно государыни нашей и всего августейшего дома к тебе благорасположение. Молю создателя о здоровье твоем и благополучии и всей царской фамилии, а также о твоем почтеннейшем начальнике г. Оленине. Болезнь твоя была очень опасна и меня глубоко тронула; но, слава богу, я теперь спокоен". К письму, как видно, был приложен список басни "Василек", о которой Л. А. выражается таким образом: "Басня твоя "Василек", которую я вытвердил наизусть, беспримерна и очень кстати написана: в ней ты умел весьма тонко и серьезно изъявить свою благодарность великой нашей императрице... Басню эту я почитаю в роде оды, весьма тонкой и хитрой, не имеющей в себе ни почерка грубой и постыдной лести, что во многих одах приметно". И. А. в своем письме рассказывал, как проводил время в Павловске, это подало повод к забавному недоразумению. "Ты пишешь, любезный тятенька, что ты был всегда за столом императрицы и участвовал во всех играх, и играл роль в твоей басне Фоки, а князь Голицын Демьяна, а г-жа Ушакова жену его. Пожалуйста, голубчик, объясни мне: разве сделал ты из басни оперу, ибо говоришь, что на оную сочинена музыка; но я об этом нигде не находил в газетах. Сделай милость, если ты из басни сделал оперу, пришли мне ее, голубчик. Она должна быть чрезвычайна".

   В этом письме Л. А. уведомляет брата, что прошение его о переводе в неслужащий инвалид граф Комаровский возвратил, потому что "неслужащие уничтожены, а следовательно, и прошение не может быть представлено государю". "Итак, - заключает он, - видно, богу угодно, чтобы я еще тянул службу, хотя и через силу".

   Следующие два письма не представляют ничего особенно интересного. Оба они посвящены отчетам о хозяйстве, которое осенью значительно поправилось, и об образе жизни, в котором не произошло никаких перемен; только здоровье Л. А-ча стало заметно слабеть, так что в письме от 12 января 1824 года он сравнивает себя с термометром, на котором отражаются все перемены погоды.

   12 марта он отвечал брату на короткое письмо, заключавшее в себе 500 р. ассигн. И. А. интересовался его хозяйством, образом жизни и здоровьем. Поблагодарив брата за деньги, Л. А. сообщает, что, по милости его, живет совершенно хорошо, значительно потолстел, так что приходится шить новый мундир, и в заключение просит прислать ему экземпляр новых басен, о скором выходе которых было объявлено в "Инвалиде" <...>

   Наконец 11 августа И. А. известил брата, что ездил в Ревель, да еще и морем⁹. Это весьма обеспокоило старого воина: "Благодарю бога, что ты благополучно совершил свое путешествие, и радуюсь сердечно, что ты здоров. Но если бы я прежде узнал, то бы мне это не дало спокойствия, покамест не узнал бы о твоем благополучном возвращении, ибо я, как тебе известно, испытал сию непостоянную стихию: шесть месяцев не сходил с корабля и видел все ее проказы. Итак, ты теперь, любезный тятенька, можешь назваться мореходцем, только советую впредь без нужды не отдаваться прелестям сей обманчивой стихии <...>

   В заключение письма просит прислать ему новый портрет, который печатается по просьбе Оленина ¹⁰. Те же просьбы повторяются и в письме от 29 октября.

   Ровно через месяц И. А. снова получил из Винницы письмо, но уже писанное чужою, незнакомою рукою. "С душевным прискорбием, - пишет автор этого письма, ближайший начальник его брата, майор Колтовской, - берусь за перо, чтоб начертать Вам несколько строк о потере брата Вашего Льва Андреевича. Он оставил сей свет по кратковременной болезни, ноября 25-го, поутру, в 8 часов. Пять дней был он болен сильною горячкою, а в шестой скончался. Последнее письмо Ваше он получил 22 ноября, но не мог уже оного читать и попросил прочесть оное находящегося при нем штаб-лекаря Уфимского полка и, наконец, поцеловав портрет Ваш, сказал в слезах: "Ах, любезный брат, ты не знаешь, как я болен!" Затем Колтовской сообщает, что тело покойного предано земле в ограде Благовещенского девичьего монастыря, причем отдана ему последняя воинская почесть тремя ружейными залпами, "возвестившими конец всем мирским суетам". После похорон Колтовской опросил команду, которая не изъявила никаких претензий на бывшего командира, и передал ее старшему в команде офицеру.

   "С наличными оной команды г. г. офицерами, - продолжает он, - сделал я опись всем вещам и деньгам, оставшимся после его смерти, которую на рассмотрение ваше и распоряжение при сем препровождаю. Под священною клятвою доношу Вам, что более показанного в реестре вещей и денег ничего не осталось. Я только осмелился взять себе одну из книг, римскую историю, для своего сына и портрет Ваш, присланный при последнем письме, в знак памяти, и тот не иначе оставлю у себя, как с позволения Вашего".

   Сверх того автор письма упоминает о некоторых лицах, особенно близких к покойному. То были: казенный Денщик, служивший у него 18 лет, старший унтер-офицер его команды Усатов и отставной подполковник Шкурин, который был с ним в приятельских отношениях, некоторое время читал сам над ним псалтирь и заботился об устройстве печальной церемонии до прибытия в Винницу Колтовского.

   И. А. немедленно сделал распоряжение. Из благодарственных писем, полученных им из Винницы, видно, что хутор со всем строением, принадлежащими к хозяйству вещами, а также две коровы с телятами и 75 р. ассигн. он отдал во владение денщику, Василию Гаврилову; всю рухлядь - унтер-офицеру Усатову; сверх того жене подпоручика винницкой инвалидной команды, Марье Михайловне Ступиковой в память о своем брате, при котором она находилась во время его болезни, - две серебряные столовые ложки, одну чайную, ситце, табакерку и стакан, также серебряные.

   В письме своем к Колтовскому И. А. высказал желание узнать, кто такой Шкурин, и выразил ему благодарность за участие, которое он принимал в его брате до прибытия Колтовского. На это Шкурин отвечал И. А-чу пространным письмом, от 6 января 1825 года; из него приводим только начальные строки, которые вместе с обстоятельствами, упоминаемыми ниже, обнаруживают, что за человек был этот отставной подполковник Шкурин:

   "Милостивый государь Иван Андреевич, письмо Ваше, полученное Колтовским, я читал! Вы желаете знать о подполковнике Шкурине. Я живу в Виннице, не желая слышать ни от кого, ни за что благодарности!" Далее он рекомендует И. А-чу разных лиц, заслуживших от него "подарка" своим вниманием к его брату. Письмо, о резкости и брюзгливости тона которого можно заключить из приведенных выше строк, оканчивается следующей просьбой: "Всегда пользовался я присылаемыми от Вас к брату в Винницу газетами. Прошу вас и на сей год на счет мой выписать С.-Петербургские газеты, в коих более пишут политического, как в "Инвалиде". Деньги за оные с первою почтою получите". Затем он советует И. А. успокоиться и "не убиваться" и в постскриптум прибавляет: "Любовь брата вашего дороже мне всего. Рота инвалидная знает это. За добро, - правило есть мое, - платить оным". К чему относится последнее замечание, решить трудно.

   Этим переписка однако ж не кончилась. В конце августа И. А. получил еще письмо от Колтовского, который просит уведомить его, получены ли две купчие крепости на хутор и 300 р., отосланные ему до получения его распоряжения. Первые были необходимы, чтобы ввести деньщика во владение отданным ему хутором; из последних же нужно было возвратить в артель 115 р., взятые на похороны Л. А-ча. В конце письма Колтовской прибавляет, что Вас. Вас. Шкурин в ночь с 13 на 14 марта неизвестными людьми был убит и ограблен до последнего. "Он имел в вещах и деньгах порядочное состояние, но от излишних по-видимому расчетов нанимал квартиру у одной крестьянки вдовы в деревне в двух верстах от Винницы, не имел при себе даже служителя. Хозяйка и два работника содержатся в тюрьме по подозрению, однако ни вещей, ни денег тоже ни малейшего следа не отыскано".

   На этом письме рукою И. А-ча отмечено: "Ответ послан авг. 31 д. со вложением 120 р." {Следует заметить, что в то время, к которому относится вся эта переписка, имеющая в виду преимущественно материальные вопросы, сам И. А. Крылов еще не пользовался томи благами мира, какими впоследствии осыпала его прихотливая фортуна. После смерти брата И. А. нашел другое лицо, с которым мог допиться своими избытками; это лицо была та дама, о которой в биографии, написанной Плетневым, сказано: "Крылов, знавший ее почти с детства, до смерти своей сохранил к ней то уважение и дружбу, которые внушаются прекрасными качествами сердца, высоко образованным умом и наилучшим воспитанием". (Об этом свидетельствует Ф. А. Оом.) (Примеч. В. Ф. Кеневича.) ¹¹.}.

   Теперь читателям интересно будет узнать, как принял И. А. известие о кончине своего брата. Смерть, постигающая хотя по родству и близкого, но вдали живущего и давно не виданного человека, разлука с которым уже вошла в привычку, конечно, не может так поразить, как утрата тех, с кем сближают ежедневные личные сношения и одинаковые интересы. Однако ж от В. А. Олениной мы слышали, что внезапное известие о смерти брата сильно подействовало иа И. А-ча. Он сделался молчалив и мрачен, хотя не изменил ни в чем своего образа жизни: по-прежнему он посещал клуб, проводил вечера у Олениных. Друзья его терялись в предположениях, но не решались спрашивать. Елисавета Марковна была единственное существо, имевшее право на его откровенность; но и она выжидала удобного случая. Так прошло недели три. Наконец И. А. по-видимому стал приходить в свое нормальное состояние. Елисавета Марковна, улучив минуту, спросила его: "Что с вами было, Крылочка? Вы на себя не походили!" - "У меня, Елисавета Марковна, было на свете единственное существо, - отвечал Крылов, - связанное со мною кровными узами; у меня был брат. Недавно он умер. Теперь я остался один". Елисавета Марковна постаралась утешить его и с тех пор разговор об этом предмете никогда не возобновлялся. Искреннее чувство безмолвно...

  

  

   В заключение считаем необходимым прибавить, что, несмотря на опасение наскучить читателям мелочными подробностями, мы старались не упустить из виду ни одного факта, ни одной черты, которая могла бы служить к уяснению отношений между братьями. Эти отношения открывают новую, не тронутую биографами сторону в жизни Крылова и много способствуют к восстановлению правильного взгляда на него как человека. Характеристика его, написанная Вигелем, - произведение, по нашему мнению, столько же блестящее, как и требующее строгой поверки, - не могла не оказать своих последствий, тем более что автор ее, отдав справедливость уму баснописца и сознавшись, "что если сам имеет сколько-нибудь ума, то много около него набрался", - заставляет читателя верить ему безусловно. Даже Плетнев, лично знавший поэта и глубоко его уважавший, не мог не увлечься этой характеристикой и в некоторых местах биографии намекает на те черты, которые так резко очерчены Вигелем. Смеем думать, что изложенные нами факты значительно изменят то понятие о Крылове, которое составляется по воспоминаниям Вигеля. Мы же, с своей стороны, не колеблясь, решаемся применить к нему его же собственные слова в полной их силе:

  

   Кто добр поистине, не распложая слова,

   В молчанье тот добро творит.

  

   Мемуарные материалы, посвященные И. А. Крылову, разбросаны по многочисленным разнообразным изданиям, журналам и газетам, ныне малодоступным или вовсе недоступным широкому читателю. Некоторые не опубликованы до сих пор - хранятся в различных архивах (надо полагать, есть еще и не выявленные).

   Первая попытка критического обзора мемуарных материалов о Крылове была предпринята в 1904 году В. В. Каллашом во вступительной статье к Полному собранию сочинений Крылова. Однако до сих пор эти материалы никогда вместе не собирались, хотя первостепенное значение их для понимания весьма сложной личности и творческой судьбы великого поэта, воссоздания его реального живого облика не подлежит сомнению. Особенно имея в виду полное отсутствие каких-либо автобиографических сведений.

   Очень многое в мемуарной крыловской литературе анекдотично, что нельзя не учитывать. Крылов и сам был не прочь рассказать о себе курьезные истории, которые затем распространялись среди друзей и многократно повторялись ими. Однако и это не лишает воспоминания современников уникальной ценности.

   По типу своему предлагаемые материалы далеко не однородны. Это и пространные мемуарные очерки, такие, как очерк П. А, Плетнева "Иван Андреевич Крылов". И небольшие по размеру, но содержательные воспоминания Е. Н. Львовой, В. А. Олениной, В. М. Княжевича, И. П. Быстрова, М. А. Корфа, А. Г. Венецианова, А. И. Андрианенко, П. М. Еропкиной. И капитальные биографические труды, основанные на личных наблюдениях и воспоминаниях их авторов, многие годы знавших Крылова, - труды М. Е. Лобанова и П. А. Плетнева, носящие одинаковое название "Жизнь и сочинения И. А. Крылова". И записи рассказов о жизни поэта, сделанные со слов его самого или близких ему людей, - "Показания Крылова (поэта)" А. С. Пушкина, "Дополнительное биографическое известие о Крылове" Я. К. Грота, "Крылов и Пушкин по рассказам ярославцев" Л. Н. Трефолева, "Рассказы об И. А. Крылове" и "Библиографические и исторические примечания к басням Крылова" В. Ф. Кенсвича. В большинстве же случаев это посвященные Крылову страницы изданных отдельными книгами или опубликованных в журналах и исторических сборниках обширных мемуаров его современников - А. Т. Болотова, Ф. Ф. Вигеля, С. П. Жихарева, А. П. Глушковского, Д. Н. Свербеева, А. П. Керн, Ф. Г. Солнцева, Ф. А. Оома, П. А. и А. М. Каратыгиных, A. Е. Асенковой, М. Ф. Каменской, К. А. Полевого, B. И. Собольщикова, А. О. Смирновой-Россет, И. Т. Лисенкова, А. В. Никитенко, Е. А. Карлгоф, Н. И. Иваницкого, И. И. Панаева, И. С. Тургенева; дневников, статей, писем таких крупнейших писателей и литературных деятелей эпохи, как А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, П. М. Карамзин, К. Н. Батюшков, А. С. Грибоедов, Н. И. Гнедич, М. П. Погодин, П. А. Вяземский, П. А. Катенин, А. А. Шаховской, В. Г. Белинский.

   Лишь очень немногие мемуаристы знакомят нас с ранними годами жизни Крылова и его бурной молодости, когда он - начинающий литератор - выступал как радикальный журналист-сатирик, драматург и издатель, по всей видимости тесно связанный с определенными кругами русской политической оппозиции.

   Еще меньше сведений о годах странствий Крылова, когда, вынужденный покинуть Петербург в 1794 году, он постоянно не жил в столице до 1806 года.

   Начиная с 1800-х, особенно 1810-х годов, количество мемуарных свидетельств быстро возрастает.

   Жизнь и труды Крылова 1820-1830-х годов, периода его творческой зрелости, широчайшей популярности и славы, и в то же время закрепления за ним репутации чудака, оригинала, отражены особенно подробно.

   Начало мемуарной литературе о Крылове положено было еще при его жизни А. С. Пушкиным, сообщившим некоторые сведения о нем в статье "О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова" (1825) и записавшим опубликованный в 1837 году в "Современнике" анекдот о картине, висевшей над диваном в кабинете поэта. Также при жизни Крылова были опубликованы основанные на беседах с ним - биографический комментарий И. П. Быстрова к басне "Волк на псарне" (1838г., газета "Русский инвалид") и биографический очерк Е. А. Карлгоф (1844 г., журнал "Звездочка"). Многие важнейшие материалы появились в печати сразу после смерти поэта, в 1845-1847 годах: работы М. Е. Лобанова, П. А. Плетнева, заметки И. П. Быстрова. На протяжении 1850-1870-х годов, особенно в связи с отмечавшимся в 1868 году столетием со дня рождения Крылова, в журналах "Русская старина", "Русский архив", "Исторический вестник" и других была опубликована большая часть известных нам мемуарных крыловских материалов, в том число публикации Я. К. Грота, В. М. Княжевича, И. М. Колмакова, Л. Н. Трефолева, П. В. Алабина, В. Ф. Кеневича. Примерно в те же годы были напечатаны "Воспоминания" и "Дневники" Ф. Ф. Вигеля, С. П. Жихарева, А. П. Керн, А. М. и П. А. Каратыгиных, П. А. Вяземского, К. А. Полевого, А. В. Никитеико, М. П. Погодина, М. Ф. Каменской, В. И. Собольщикова, Е. А. Карлгоф, И. И. Иваницкого, И. И. Панаева, И. С. Тургенева. Только в наши дни увидели свет "Воспоминания о Крылове" Н. М. Еропкиной, "Автобиография" А. О. Смирновой-Россет, "Мои воспоминания" А. П. Глушковского. Воспоминания и заметки В. А. Олениной и М. А. Корфа полностью до сих пор по публиковались.

   Мемуаристы, писавшие о Крылове или рассказывавшие о нем, - люди разных поколений, разных профессий, разного общественного положения. Лишь А. Т. Болотов был старше его. Для большинства он был уже "дедушка".

   Наиболее значительные воспоминания принадлежат, естественно, литераторам или лицам, близким к литературным кругам - это в первую очередь А. С. Пушкин, И. С. Тургенев, И. И. Панаев, В. Г. Белинский, П. А. Вяземский, П. А. Плетнев, М. П. Погодин, М. Е. Лобанов, А. В. Никитенко, Ф. Ф. Вигель, С. П. Жихарев, Е. А. Карлгоф, В. А. Оленина. Но многие весьма ценные страницы принадлежат авторам и рассказчикам, не имевшим отношения к литературе, близко знавшим Крылова в его домашней жизни (А. П. и А. К. Савельевы), по совместной службе в Публичной библиотеке (И. П. Быстрое, В. И. Собольщиков) или только встречавшимся с ним при различных обстоятельствах (Е. Н. Львова, А. П. Керн, Ф. Г. Солнцев, Ф. А. Оом, М. А. Корф, И. Т. Лисенков, А. И. Андрианенко, Н. М. Еропкина, М. Ф. Каменская).

   В настоящем издании все тексты приводятся по наиболее авторитетным публикациям. В тех случаях, когда это оказалось возможным, печатные тексты сверены с авторскими рукописями. По авторским рукописям, как указывалось выше, приведены ранее полностью не печатавшиеся воспоминания и дневниковые записи В. А. Олениной, заметки и воспоминания М. Л. Корфа, отрывки из дневника М. Н. Погодина.

   Специально посвященные Крылову мемуарные очерки и рассказы публикуются нами полностью; подробные мемуарно-биографические труды - в сокращении, за счет тех разделов, в которых речь идет главным образом о творчестве Крылова; из обширных мемуаров, дневников и статей выделены те части, которые посвящены непосредственно Крылову - характеристике его личности, образа жизни, литературных и общественных связей. При сокращениях учтена необходимость сохранения последовательности изложения и авторской концепции. Купюры обозначаются отточием в ломаных скобках. Когда приводимые тексты взяты из разных мест пространного оригинала, они отделяются один от другого пробелами. Апокрифичность некоторых сообщений, не поддающихся точной документальной проверке, не являлась причиной для их исключения из настоящего издания, но всякий раз подробно оговаривается в комментариях. Сохранены в ряде случаев встречающиеся у разных мемуаристов повторения одних и тех же фактов или наблюдений - здесь имеет значение контекст, да и сам факт повторения знаменателен.

   Воспоминания (полностью и в отрывках), дневниковые записи и рассказы составляют первый раздел настоящего издания.

   Во второй раздел вошли имеющие мемуарный характер отрывки из писем виднейших русских литераторов - современников Крылова и лиц, близких к литературным кругам.

   Внутри разделов материал расположен в соответствии с хронологией излагаемых событий. Мемуары, охватывающие всю жизнь Крылова или различные ее периоды, отнесены к тому из периодов, который отражен в них наиболее полно (исключение составляет очерк М. Е. Лобанова, содержащий важные факты как из раннего периода жизни Крылова, так и из 1830-1840-х годов). Некоторую роль при определении места расположения того или иного материала данного раздела играло также время знакомства и наиболее интенсивного общения мемуариста с И. А. Крыловым.

   В Приложении даны письма к Крылову его брата Льва Андреевича за 1799-1822 годы - в извлечениях и с комментариями, выполненными в 1868 году В. Ф. Кеневичем (местонахождение оригиналов этих писем в настоящее время неизвестно). И они, не являясь собственно мемуарами, представляют интерес как документы, содержащие такие данные для понимания личности Крылова, какие нельзя найти больше нигде.

   Все тексты печатаются по новой орфографии и с исправлениями пунктуации. Сохранены лишь немногие специфические формы правописания.

   Имена и фамилии, обозначенные у авторов инициалами или сокращенно, в большинстве случаев развернуты.

   Под строку вынесены примечания, принадлежащие авторам или первым публикаторам, а также переводы иноязычных слов и выражений.

   Все прочие пояснения составляют раздел Комментарии. Здесь приводятся краткие сведения о мемуаристах, времени и характере их общения с Крыловым; указаны источники публикуемых текстов; дан историко-литературный, биографический и реальный комментарий. Сюда же отнесены и некоторые мемуарные материалы, по тем или иным причинам не вошедшие в основной состав книги, но представляющие значительный интерес.

   Собственные имена вынесены в Указатель имен, являющийся естественным продолжением раздела Комментарии.

  

   Пушкину с детских лет были знакомы произведения Крылова, и не только басни, но и такие, как неопубликованная, распространявшаяся в списках шуто-трагедия "Трумф, или Подщипа". В лицейском стихотворении "Городок" (1815) он называет Крылова в ряду самых известных и уважаемых авторов, посвящая ему несколько теплых строк: "И ты, шутник бесценный, который Мельпомены котурны и кинжал игривой Талье дал!.." С этих пор и до конца жизни Пушкин сохранил самое высокое уважение к Крылову, видя в нем подлинно народного русского поэта. Знакомство их состоялось в 1817-1819 годах, когда они встречались в Петербурге на "субботах" у Жуковского, в гостиной Олениных, в театре и в других местах, затем возобновилось и перешло в постоянное дружеское общение после возвращения Пушкина из ссылки в Петербург, особенно в 1830-е годы, хотя их литературные позиции и личные симпатии не во всем совпадали. В 1820 году Крылов выступил с эпиграммой но поводу критической статьи А. Ф. Воейкова о поэме "Руслан и Людмила" ("Сын отечества", ч. 64, No 38, с. 233).

  

   Напрасно говорят, что критика легка.

   Я критику читал "Руслана и Людмилы".

   Хоть у меня довольно силы,

   Но для меня она ужасно как тяжка!

  

   Эту эпиграмму, еще не зная, что автор ее Крылов, Пушкин процитировал в письме Н. И. Гнедичу 4 декабря 1820 года, говоря о нападках Воейкова: "Согласен со мнением неизвестного эпиграммиста - критика его для меня ужасно как тяжка". Выражение "тяжкие критики" Пушкин употребляет и в другом пис