Главная » Книги

Ежов Николай Михайлович - Алексей Сергеевич Суворин, Страница 2

Ежов Николай Михайлович - Алексей Сергеевич Суворин


1 2 3 4 5

вечером и общим к себе вниманием). Он сказал приблизительно следующее:
   - Много рассказчиков на святой Руси, и все они рассказывают, пожалуй, недурно. Но перед И. Ф. Горбуновым все уничтожается. В одной известной сцене толстая купчиха, высовываясь из окна, говорит нищим, которых она приготовилась оделять: "Эй, вы, которые... подходите!" Так вот и И. Ф. Горбунов именно так может обратиться к толпе рассказчиков и сказать им от себя: "Вы, которые, подходите!".
   Это довольно ироническое начало Д. В. Григорович пригнал к тому, что, невзирая на присутствие такого удивительного артиста-рассказчика, он сам, Григорович, никогда не рассказывавший, дерзает среди милых собратий сейчас рассказать "анекдотец"...
   Аплодисменты были ему ответом.
   И Григорович рассказал фривольный анекдот про старика и старуху, причем, сам шамкая, старался шамкать нарочно, и поэтому две трети анекдота разобрать было затруднительно. Все кончилось смехом, рукоплесканиями. Все, наконец, поднялись и стали собирать подписные деньги (по 4 рубля 50 копеек, если не ошибаюсь). Казначеем был А. П. Чехов. На прощанье решили собираться на беллетристические обеды ежемесячно... Однако для меня это был первый и последний беллетристический вечер. На другие обеды мне попасть не удалось, да, кажется, и Чехову также.
   На этом первом обеде я слышал, как А. С. Суворин говорил со своими соседями:
   - Это хорошо, что теперь устанавливается дружба среди пишущих. Не все же драться и махать картонными мечами! Пусть такие же обеды устраивают драматурги, журналисты... все же это лучше игранья в карты по клубам, право, лучше!
   Я очень хорошо разглядел тогда Суворина. Какая мощь чувствовалась в нем! Большой, плечистый, с суровым лицом, которое было как-то внутренне освещено серьезной мыслью, оно было положительно прекрасно; это был образец журнального борца, сознающего святость задачи своего дела и бесстрашно идущего к намеченной цели.
    

VII

Наезды А. С. Суворина в Москву

    
   Я думаю, что А. С. Суворин не любил Москвы. По крайней мере, ходя вместе со мной или ездя по Москве, он всегда был недоволен городом.
   - Ну, послушайте, голубчик, - говорил он, глядя на кучи мусора, неровную мостовую, стаи собак и т. п. - Ведь это что же такое! Константинополь! Что у вас полиция делает? То-то, читаешь ваши корреспонденции, сразу видишь, что человек ругаться хочет. Теперь понимаю, что ругаться следует.
   Но он любил Москву в "кусках". Кремль, виды Москвы, театры, магазины - это нравилось Алексею Сергеевичу. Часто бывал он в Третьяковской галерее, хотя сердился, что "далеко".
   - Что за город! Лучший музей где-то под Таганкой, лучший ресторан - возле Грачевки... Кстати, Грачевка вам отлично удалась. Описывайте почаще эту голытьбу. Ваш фельетон и Леле (А. А. Суворину) понравился. Вы умеете описывать людей. Теперь вам бы описать биржу...
   Пушкинский праздник был отравлен А. С. Суворину. Раньше он сам писал мне, что приедет на всероссийское торжество, но перед этим были студенческие беспорядки, и Суворин написал свое знаменитое "Маленькое письмо", в котором сказал, в сущности, вовсе не страшную фразу:
   "Студенты, не желающие учиться, могут уходить из университета. На их место кандидатов сколько угодно".
   Однако же враги "Нового Времени" постарались из мухи сделать слона. Они стали печатать инсинуации на автора "Маленького письма", начались "письма в редакцию" из публики, какие-то инженеры "отказались от подписки" на "Новое Время", словом, началась травля Суворина. И хотя он был боец обстрелянный, все-таки подобная несправедливость его взволновала и уколола больно его самолюбие. Правда, он приехал в Москву как раз накануне Пушкинских дней, я его и А. П. Чехова увидел в магазине "Нового Времени", но в тот же вечер он направлялся к себе в имение.
   Узнав, что я, по распоряжению А. А. Суворина, заказал венок и буду в числе прочих депутаций возлагать венок от "Нового Времени", Суворин сказал недовольным голосом:
   - Ну, к чему все это? Что можно придать великому Пушкину какими-то венками и депутациями?
   Замечательно, что о Пушкинском чествовании буквально ту же мысль высказал Л. Н. Толстой. Я приехал к великому писателю узнать, правда ли то, что про него рассказала одна газета.
   Л. Н. Толстой (я с ним уже был знаком) встретил меня очень любезно и сказал:
   - Прочитайте, пожалуйста, что там такое написано! - и добавил с неподражаемым юмором: - Интересно послушать, что я-то сказал писателю!
   В газете говорилось, что Толстой был против всяких чествований:
   "Собравшиеся должны отслужить панихиду и разойтись по домам!"
   Л. Н. Толстой, выслушав, вскочил и забегал по кабинету.
   - Это, они пишут, я сказал?
   - Да, вот, поглядите...
   - Ну, послушайте, что же это такое?! Ведь я еще не умер! Я еще живу! Видите ли, теперь у меня к вам просьба. Когда-то мы с вами кое о чем поговорили, а я просил вас ничего не печатать. Вы исполнили это?
   - По вашей просьбе ни одного слова не опубликовано, - ответил я.
   - А сейчас я, напротив, прошу вас опубликовать! Опубликуйте, во-первых, что это вздор, то есть что я не мог рекомендовать служить панихиды и расходиться домой. Я говорил и еще раз скажу, что Пушкин, в сущности, настолько велик и блестящ, что никакие чествования не прибавят ему ни величия, ни блеска. Поэтому можно чествовать Пушкина, но можно и не чествовать. Хорошо бы соединить с этими праздниками какое-нибудь доброе дело. Если же литераторы и разные общества решили непременно праздновать Пушкинские дни, то отчего же не праздновать? Вот единственное мое мнение, так вы и напишите.
   Однажды А. С. Суворин приехал в Москву и взял ложу в Новый театр, где в тот вечер "молодые артисты и артистки" труппы Малого театра играли в пьесе Сарду "Термидор". Режиссеры А. П. Ленский и А. М. Кондратьев очень просили издателя "Нового Времени" посетить именно первое представление.
   А. С. Суворин вызвал к себе Чехова и попросил его известить и меня, говоря, что вместе смотреть "Термидор" будет интереснее.
   Так мы втроем в ложе бельэтажа и восседали. Суворин до зрелища был весел, разговорчив и все обещал хороший результат спектакля.
   - Ленский мне прямо ручается за успех! И пьеса эффектная и играют, говорит, хорошо. Пьесу-то я знаю, а вот как играют - посмотрим...
   Игра началась. Смотрю, лицо Суворина вытягивается, глаза начинают поблескивать. Наконец, он не выдерживает и шепчет:
   - Господа, это черт знает что такое! Антон Павлович, вы что скажете...
   - Да, что-то не тово...
   - Это хуже, чем не тово! Это и поставлено омерзительно, и игра самая заволжская... Крик, шум, нескладная суетня! Что за вздор - вот хоть эта сцена... Как фамилия этой актрисы?
   Я шепотом называю.
   - Откуда они их набрали?
   - Это молодежь... их много, этих молодых...
   - Да что, Малый-то театр - воспитательный дом, что ли? Молодежь! Это мне нравится!
   Кончилось одно или два действия, уж не помню. Двери ложи отверзлись, и А. М. Кондратьев влез своей грузной фигурой: за ним виднелся виц-мундир какого-то чиновника театра.
   - Ну, как, Алексей Сергеевич? - осведомился Кондратьев. Суворин так на него и вскинулся.
   - Послушайте, голубчик, да это что же? Позвольте, разве это представление? Разве это постановка? Ведь это ужас! Зачем у вас такая сумятица? Это что - толкучка московская, что ли? Кто у вас ставил "Термидор"?
   - Ленский, Александр Павлович, - испуганно отвечал Кондратьев.
   - Как ему не стыдно! Вы так ему и передайте, что стыдно! Или вот, например, сейчас, в сцене...
   Они вышли из ложи. Чехов смеялся потихоньку и говорил мне:
   - Глядите, глядите, как Суворин увлекается! Точно юноша! А как кричит-то... ужас! Вот за что его всегда полюбить можно...
   Мы брели сзади, а Суворин продолжал распекать и Кондратьева, и чиновника. Те уж не знали, как от него отбиться. Наконец Суворин увидал С. В. Васильева (Флерова), известного и очень талантливого театрального критика "Московских Ведомостей".
   - А! Вот кого мне надо... Как, бишь, зовут его? Мы замялись, но Суворин не стал дожидаться и рванулся на Васильева.
   - Ну, что, батюшка! Ведь это что же, а?! Он ухватил его за руку и потащил с собой, говоря целые монологи о пьесе и об игре артистов.
   Васильев - важный старик небольшого роста - шел и солидно кивал своей красивой головой с седыми кудрями. А Суворин, большой, сгорбленный, с лохматыми волосами и бородой, шел, махал руками и кричал на все фойе, обращая на себя внимание публики.
   - Как увлекается, Боже, как он увлекается! - твердил Чехов.
   Да, так любить театр и увлекаться им мог только А. С. Суворин. Я не забуду никогда нашей беседы о московском Художественном театре. Скажу кстати, что до открытия этого театра я ожидал совершенно иного. Мне казалось, что гг. Вл. Ив. Немирович-Данченко и К. С. Станиславский явятся добросовестными режиссерами, любовно и тщательно ставящими хорошие пьесы. Первое представление "Царя Феодора Иоанновича" положительно разочаровало меня. Я увидал море мишуры и мало таланта в исполнении. Кроме того, к пьесе сделаны были "режиссерские дополнения" - новинка тогдашнего времени, и я, удивленный, не стал даже писать отчета о первом спектакле, дал только небольшую заметку, а самому Суворину написал большое частное письмо, говоря, что я новых приемов нового московского театра не понимаю. По-моему, это только странность, дающая простор для режиссерского произвола, и если подобная мода установится, то, пожалуй, все искусство сценических изображений будет областью одного режиссера. Во что же обратятся актеры? В куклы, в марионетки? И что же будет, если режиссер окажется глуп?
   Не знаю, попало ли в руки А. С. Суворина это письмо. Как будто нет... Однако ж, когда Суворин сам полюбовался на спектакли Художественного театра, он написал свою знаменитую статью "о скворцах в искусстве".
   В Художественном театре поставили "Доктора Штокмана". Роль ибсеновского героя очень хорошо играл К. С. Станиславский, и я расхвалил его в рецензии. Спустя довольно долгое время приезжает в Москву А. С. Суворин, и из "Славянского Базара" мне передали, что Алексей Сергеевич ждет меня к себе в восемь часов вечера.
   Я приехал - у Суворина на столе стоял красивый самовар, и знаменитый театрал попивал чаек. Тут же стояла корзинка с яблоками "Наполеон" (я случайно узнал, что это, кажется, были любимые яблоки Алексея Сергеевича). Я поклонился.
   - Здравствуйте, здравствуйте! Что это вы, голубчик, пишете о Художественном театре? Ах да ох! И хорошо, и талантливо, и то, и се... Я говорю о "Докторе Штокмане". Уж как расписали!
   - А разве не хорошо? - спросил я. - Согласитесь, что Станиславский очень недурен...
   - Я не говорю, что он плох. Хорош. И это хорошо, что вы их похвалили. За "Доктора Штокмана", пожалуй, можно. А только особенного ничего нет. Народное заседание, где действует это самое "никогда не могущее быть правым" большинство, - даже очень деревянно и вымученно. Сразу видно, что актеров натаскали, а все-таки вышло плохо... Сам Штокман... Не знаю, право, а по-моему Станиславский не так играет. Я бы не так играл... Вы помните сцену, как он из-под мебели камни достает? Он вот что делает, этот длинный Станиславский...
   Суворин вдруг живо вскочил со стула и, внезапно приняв позу Станиславского (и это было так похоже!), полез под диван и голосом того же Станиславского закричал:
   "Катерина, Катерина! Смотри, я еще нашел камень... вот, гляди, Катерина!"
   Суворин поднялся и продолжал:
   - Зачем это он все моргает, все моргает, как обезьяна? Все это у него "сделано", для эффекта, а не от души! И голос не потрясенный, а равнодушный... Разве это возможно? Ну, скажите, разве можно в эту минуту говорить равнодушно? С толпой он держится лучше, но... и там фальшь в голосе! Нет, не говорите! Если придираться, то и в "Штокмане" Станиславский наделал грехов и промахов... И как он ходит странно... (Суворин прошел, опять делаясь очень похожим на Станиславского). Вообще, они фокусники, великие люди на малые дела, у них душа-то на втором плане, а прежде всего виднеется форма. Вы видели у нас "Царя Феодора Иоанновича"?
   - Видел, - отвечал я. Суворин продолжал горячо:
   - Орленев двумя головами выше вашего Москвина, а у вас его уж как хвалили! Москвин даже не понимает, кого играет. У нас трагедия поставлена проще, а у них напичкано много сусального золота. Разве это нужно? А что я, голубчик, вчера увидал у Корша, так это... это...
   И Суворин с тем же увлечением стал говорить о какой-то пьеске, данной в театре "Корша" (Суворин тут же остроумно разбранил и пьеску, и исполнителей). В заключение он добавил:
   - А ведь нельзя сказать, чтобы актеры были плохи! Нет, труппа у него подобрана изрядная, только он на пустяки тратит силы артистов!
   Да, Суворин глубоко, искренно любил театр. Газету и театр он любил больше всего на свете. И о них он всегда говорил - пылко, увлекательно.
    

VIII

Юбилей В. П. Буренина

    
   Этот праздник сотрудников "Нового Времени" состоялся 20-го декабря 1896 года. Решительно не помню, где происходило чествование Виктора Петровича и пировали как сотрудники, так и гости, но знаю, что на этом вечере выступал застольным оратором А. С. Суворин.
   В. П. Буренина, вообще, приветствовали речами многие. Эффектную юбилейную речь сказал С. С. Татищев, говоря, что в древнем Риме победителя Цезаря приветствовали кликами:
   - Цезарь - Виктор (победитель)! А теперь все почитатели юбиляра, собравшись здесь, приветствуют его такими же кликами:
   - Буренин - Виктор!
   Это всем ужасно понравилось, и искусному оратору очень аплодировали.
   Выступали и дамы: артистка Л. Б. Яворская, беллетристка Н. А. Лухманова. Первая сказала коротко, но умно и ловко, а вторая, по совести сказать, наговорила столько лести, что слушатели опустили глаза и потихоньку смеялись над ораторшей. Говорила что-то известная тогда г-жа Шабельская (речи ее я не помню, но знаю, что эта дама ослепляла массой брильянтов). Поэт В. С. Лихачев (седой господин с беспокойными глазами) сказал хорошенький экспромт:
    
   Вам ваши пятницы, [022] быть может, надоели,
   А мы бы календарь иметь хотели,
   Где бы семь пятниц было на неделе!
    
   Сказал тост от имени "литературных младенцев" С. Н. Сыромятников (Сигма), в те годы красивый и франтоватый молодой человек, сказал весело, безобидно и также имел успех.
   Ораторов, вообще, было чересчур много.
   Вдруг поднялся А. С. Суворин. Едва он встал - дружные аплодисменты встретили главу "Нового Времени".
   Как только Суворин заговорил, я сразу почувствовал, что могучий публицист сейчас сконфужен, как ребенок. И, действительно, голос его дрожал, а лицо имело самое потерянное выражение.
   - Господа, извините, я говорю, но... я не готовился! - начал оратор при одобрительном смехе и улыбках. - Меня предупреждали: вам придется что-нибудь сказать, приготовьтесь! А я все-таки не готовился... Я, знаете, не оратор... И не понимаю, как это у иных так льется... Ну-с, так вот, я вам хочу сказать несколько слов о Викторе Петровиче Буренине. Это я с особым удовольствием скажу. Мне хочется внести своей речью некоторую поправку... потому что существует ошибка... и ее надо исправить... Видите ли, про Виктора Петровича все говорят, что он убийца! То есть, я не про тех убийц говорю, которые выходят с ножом на большую дорогу (общий хохот), нет... Речь моя идет о литературных убийствах... Будто бы Буренин много совершил таких убийств! У читателя, чего доброго, о Викторе Петровиче сложится странное понятие, что В. П. Буренин - злой человек! Это вот, господа, и есть большая ошибка. В. П. Буренин, напротив, очень добрый человек, я это отлично знаю. Если бы его скромность не требовала известной тайны... знаете, как говорится, пусть шуйца не знает, что творит десница... если бы сам В. П. Буренин не был против, я бы вам мог рассказать множество примеров, как мягок, добр и снисходителен к людям В. П. Буренин... Вот все, господа, что я хотел сказать... И я хочу выпить за здоровье моего друга В. П. Буренина как за добрейшей души человека!
   После этого "тоста" подняли "на ура" и юбиляра, и Суворина. Все аплодировали. Все смеялись. Суворин был, видимо, в восторге, что исполнил свою трудную задачу - произнес-таки целую речь. И он, обращаясь к окружающим его, говорил:
   - Как я рад сегодняшнему вечеру! Я увидел, что сотрудники "Нового Времени" умеют и пошутить, и от души повеселиться. Очень я доволен, очень...
   Тут стали все приставать к В. П. Буренину:
   - Речь! Речь! Пусть юбиляр скажет! В. П. Буренин, сидевший со своими взрослыми дочерьми (одна была замужняя), почему-то долго отнекивался.
   - Виктор Петрович, вас дамы просят!
   - Виктор Петрович, умоляем! Юбиляр встал. Все умолкло.
   - Полагается, - сказал тихо Виктор Петрович, - что юбиляр в день своего юбилея должен быть непременно тронут... Эта фраза вызвала смех и аплодисменты.
   - Ну, а что же занимательного и интересного может сказать "тронутый" человек?!
   Этим каламбуром юбиляр и ограничился. Его шутка подбавила веселья, и затем надвинулись, как густой Донзинанский лес, новые и новые ораторы...
   Юбилей кончился под утро.
    

IX

Примеры доброты А. С. Суворина

    
   Я думаю, что если биографы Суворина захотят тщательно переписать все случаи проявления доброты издателя "Нового Времени", то очень большую книгу придется им тогда печатать. Я начну говорить сначала о самом себе, потому, что добро, сделанное мне Алексеем Сергеевичем, для меня всего ближе и ощутительнее.
   Не говорю об авансах, этой хронической болезни почти всех писателей. Деньги у Суворина роли никогда не играли, и если он давал их, то следовало ценить его расположение, а не деньги.
   Однажды, присутствуя на одном из "Касьянов" (29-го февраля - день выхода 1-го N "Нового Времени" под редакторством А. С. Суворина; эти дни, обыкновенно, праздновались очень шумно и весело), я был рассмотрен в толпе хозяином и уведен в другую комнату для беседы наедине.
   - Я что вам хотел сказать, - начал Суворин, - вы развиваетесь и улучшаетесь, у вас фельетоны удаются все лучше и лучше! Я очень рад это сказать вам.
   Признаюсь, я никак не ожидал подобных слов. Не так давно получались письма от того же Суворина с некоторыми распеканиями по моему адресу. Суворин продолжал:
   - Вы отлично описали духоборов. Как вы ухитрились пробраться к ним, если даже английского корреспондента арестовали? Очень мне про духоборов понравилось... И насчет ртути, насчет соляных копей - все это удачно. Путешествия вам полезны, я надеялся, что именно так они на вас и повлияют. Знаете что? В будущем году выставка в Париже... Сначала вы отправляйтесь в Берлин и опишите нам его. Вам полезно заглянуть в Европу. А Берлин - мудрый хозяин, есть чему поучиться городским деятелям вашей Москвы. Покончив дела в Берлине, поезжайте в Париж, на выставку, это уж не для писем в газету, а для собственного удовольствия. Впрочем, встретится что-нибудь интересное - пишите и из Парижа... И вот еще что... (Суворин понизил голос). Без Лели это нельзя устроить... Вы скажите Алексею Алексеевичу, что послать вас в Берлин и Париж - мое большое желание, я очень этого хочу... Повторяю, вам эта прогулка доставит не только удовольствие, но и горизонты откроет. Рад буду вашему путешествию!
   Скажите, читатель, случалось ли вам видеть в редакторе газеты такое чисто отеческое отношение к своим сотрудникам? Считая себя человеком очень маленьким в "Новом Времени", я никогда не рассчитывал на такое особое внимание. Но А. С. Суворин знал мои труды, старания, добросовестность. Он верил мне, в мою честь журналиста, он знал, что я ни разу не уронил и не уроню достоинства газеты, в которой работаю. И он, прозорливо наблюдая за всеми сотрудниками, вероятно, каждого умел сделать, так же, как и меня, счастливым. Помимо желания доставить радость, А. С. Суворин заботился о нашей пользе. Это всегда и но всем. Не будучи добрым разгильдяйски и неосмотрительно, Суворин был добр разумно и расчетливо. И если траты его несли пользу, он не жалел никаких денег. Вот чем высока и ценна доброта А. С. Суворина.
   Не могу не упомянуть, что когда я чистосердечно рассказал А. А. Суворину о своей беседе с его отцом, и он также посмотрел на дело. Надо сказать, что я наметил летом поехать в Сибирь. Теперь указание А. С. Суворина меняло дело, и Алексей Алексеевич, улыбнувшись, сказал мне:
   - Насчет Сибири погодите. Вот напишете что-нибудь такое вольное, тогда вас на казенный счет туда отправят. А пока приготовляйтесь ехать в Берлин, потом в Париж. Загляните и в Вену.
   И А. А. Суворин снабдил меня адресами наших заграничных корреспондентов, разными советами, указаниями и деньгами на поездку.
   Доброта А. С. Суворина выражалась неоднократно, и я являлся также и исполнителем ее. Как раз перед Пушкинским праздником отыскалась в Москве современница Пушкина, Вера Александровна Нащокина. Мне о ней рассказал тогдашний ректор университета профессор Д. Н. Зернов, я написал Суворину, и тот сейчас же выслал 100 рублей для этой редкостной старушки.
   В. А. Нащокина жила в селе Всехсвятском, под Москвой, вместе со своим неудачником-сыном, который мне даже не показался. Нащокина была живая, хотя и очень дряхлая женщина, маленькая, худая, с глазами, все еще говорящими о былой красоте. Я отвез ей деньги, а по просьбе ректора купил черное шелковое платье и привез прямо в университет и платье, и Нащокину. Об этой старушке стоит как-нибудь написать особо, а теперь я скажу только, что Вера Александровна не могла понять, откуда ей Бог посылает 100 рублей.
   - Вы говорите, от "Нового Времени"? Откуда газета узнала, что я существую на свете?
   - Это я узнал от ректора Московского университета и написал Алексею Сергеевичу Суворину, издателю "Нового Времени". А он и выслал вам 100 рублей, - объяснял я.
   - Да за что? Чем я могу отплатить этому доброму человеку?- женировалась старушка.
   - Я передам ему от вас поклон, вот и делу конец!
   - Ах, передайте, что я его благодарю от всей души! Я его целую и обнимаю, как мать... даже как бабушка! Ведь г. Суворин, вероятно, красив, молод!
   - Он сам старый, седой и почтенный человек.
   - Ну, тогда я целую его, как сестра...
   Взволнованная Нащокина, измученная жизнью в нищете, не могла удержать своих слез.
   Однажды я встретил В. А. Тихонова. Он был чем-то очень взволнован.
   - Вы давно в Питере? - спросил он меня.
   - Вчера приехал.
   - Суворина видели, старика?
   - Собираюсь к нему.
   - Собирайтесь! Видеть Алексея Сергеевича, говорить с ним - это удел завидный... Разговор его - это откровение, положительно, откровение! Придешь к нему, расскажешь про свое горе, а он засмеется и скажет просто: этому горю помочь не трудно! И поможет...
   В. А. Тихонов говорил это очень сердечным тоном. Очевидно, он сам только что испытал доброту А. С. Суворина, и рассказ вел от полноты души.
   Я нарочно вставил сюда этот крошечный эпизод. Он характерен. Много, много людей бывали в положении покойного Тихонова, и кто не присоединится к его словам с такой же горячей благодарностью?
    

Х

Суворин и Чехов

    
   Алексей Сергеевич Суворин любил Ант. П. Чехова, это всем известно. Когда Чехов умер, Суворин, печатая о нем сочувственную заметку, сказал, между прочим, так:
   - Он молодил меня.
   Суворин как человек очень увлекающийся, всегда что-нибудь ищущий, открывающий и радующийся всякой своей удаче на этом пути, услыхал впервые об Ант. П. Чехове от В. П. Буренина. Последний с великой прозорливостью увидал в авторе рассказов "Скорая помощь", "Егерь" и т. п., напечатанных в "Петербургской Газете" (по восьми копеек за строчку!), нечто побольше веселого Антоши Чехонте и сказал об этом Д. В. Григоровичу и А. С. Суворину. Григорович прочитал указанные г. Бурениным рассказы, также пришел в восторг и приехал к Суворину, крича:
   - Талант! Талант! Вы должны его пригласить!
   А. С. Суворин сразу поверил этим двум авторитетным мнениям и пригласил Чехова. Читая присланный им рассказ "Панихида" (за подписью "А. Чехонте"), он так восхитился этим произведением, что телеграммой просил автора подписаться настоящей фамилией. Таким образом и народилось в литературе новое имя "Ан. Чехов".
   Второй рассказ - "Агафья" и затем третий - "Ведьма" окончательно покорили Суворина. И он полюбил Чехова заглазно, за его талант, свежесть, самостоятельность. Он сразу дал ему отличный гонорар, обласкал, наговорил при этом много полезного, укреплял в той манере письма, которую избрал Чехов, отмечал все наиболее удачное в его рассказах. Одним словом, Суворин выбрал в беллетристической оранжерее лучший тогда цветок-сеянец и стал его холить, нежить, лелеять, ухаживать за ним, и Чехов распустился роскошным, благоуханным цветом. Буренину, Григоровичу Чехов был обязан многим, Суворину - всем. По свойству своей натуры делать людям добро Суворин отдавал Чехову столько отцовской ласки и любви, что Антон Павлович обязан был до гробовой доски это ценить и помнить. Но впоследствии Чехова забрали в свои руки так называемые либералы. Как это ни прискорбно и ни смешно, а те же Лавров и Гольцев, о ком молодой Чехов столь презрительно отзывался в беседе с А. А. Сувориным, закабалили Чехова, платя ему жалование по двести рублей (только!) в месяц и по скольку-то с листа, лишь бы Чехов не писал в других изданиях. Период сотрудничества в "Русской Мысли" самый печальный для Чехова. Насколько он был свеж и талантлив в "Новом Времени", настолько же тускл и посредствен в "Русской Мысли". Все эти повести - "Жена", "Убийство", рассказ о каком-то интеллигенте, во имя политики угодившем в лакеи, - все это было настолько слабо, что прежнего Чехова напоминало в очень незначительной степени. Этого мало, появился рассказ "Ариадна", цель которого была ниже достоинства автора...
   В этот период Чехов, несомненно, получал от А. С. Суворина немало писем. Думаю, что Суворин, любя Чехова, а еще более его талант, скорбел о странном направлении его дарования и, по своей откровенности, не оставлял это без письменных и, может быть, резких упреков. Однажды Чехов при мне получил письмо от Суворина. Большое, мелко исписанное обычными суворинскими иероглифами. Чехов читал его долго, насупившись, и вдруг сказал:
   - Суворин думает, что мой свет в окне только "Русская Мысль"! Странно, право... И за что нападать на "Русскую Мысль"? Если я пишу неудовлетворительно, то разве журнал здесь причиной?
   Больше Антон Павлович ничего не сказал, и что было еще в письме Суворина, я не знаю. Думаю, что Суворин упрекал Чехова за исключительное сотрудничество у Лаврова и, может быть, высказывал мысль, что серая обстановка журнала плохо влияла на талант автора книги "В сумерках". Но это только мои предположения.
   Возможно ли, действительно, такое влияние? То есть влияние журнала на писателя-сотрудника? Это смотря, что за человек автор. Чехов был очень впечатлителен и в то же время рыхл, и на него обстановка могла влиять в ту или иную сторону. Я допускаю, что люди, вроде Гольцева, Соболевского, Лаврова, могли до известной степени понизить вдохновение Чехова. А по правде сказать, Чехов к тому времени почти использовал себя как беллетрист, и краски его пера естественно поблекли. Они ожили в драмах Чехова, потому что драмы потребовали огромного напряжения сил, и Чехов это сделал, в ущерб своему здоровью. Писание для театра оживило, воскресило его талант, но не настолько, чтобы он создал что-нибудь замечательное. Л. Н. Толстой совсем не понимал его драмы "Дядя Ваня" и называл ее "трагедией на пустом месте" - убийственная, но верная характеристика.
   А. С. Суворин, насколько мне известно, чеховских пьес последнего периода его творчества не любил, но он высоко поставил драму "Иванов" (в смысле пьесы, пожалуй, самую удачную) и за "Чайку", провалившуюся в Александрийском театре, вступился горой. Он отметил все, где горит и переливается искрами чеховское дарование. Продолжая любить писателя-Чехова, он возмутился грубым отношением петербургской публики, громко называвшей пьесу "чепухой" и "вздором"; вообще, эта статья Суворина есть горячая отповедь всем, кто осудил произведение талантливого автора. Но еще более - она отеческое любовное заступничество за милого человека.
   А. П. Чехов, во времена давнопрошедшие, высказывал симпатии к Суворину, а в письмах к нему говорил о своей любви. В последнее время, когда он писал драмы для Художественного театра, о такой любви к Суворину даже было говорить странно. Чехов выражал, и не раз, полную неприязнь к А. С-чу, и я не знаю, чем это объяснить. Думаю, что не разность взглядов в политическом отношении тому причиной. Вернее, что откровенные и проникнутые горьким чувством упреки Суворина и при встрече, и в письмах раздражали Ант. П. Чехова. Он и физически был нездоров, и самолюбие его достигло болезненно ненормальных размеров. Все это привело к печальному разрыву Чехова с Сувориным, и это более повредило Чехову, чем Суворину. Если бы Антон Павлович остался до конца другом Алексея Сергеевича, он бы, может быть, удержался от многого такого, что он сделал...
   Ошибки, конечно, свойственны каждому. Но дружба с Сувориным избавила бы Чехова от многих ошибок, а вот дружба с гг. Гольцевым, Лавровым, а затем с редакцией "Русских Ведомостей" и руководителями и артистами театра не избавила Чехова от некоторых неверных шагов. Очень жаль, что все это так вышло...
   Любовь Суворина к Чехову, разумеется, также потускнела, хотя Суворин всегда стремился сделать Чехову только одно добро. Суворин, отыскав Чехова в мелкой прессе, первый способствовал росту его таланта. Он его любил, как коллекционер, отыскавший на грязном рынке довольно ценную редкость. Суворин в литературном смысле коллекционировал долгие годы. Его состав сотрудников доказывает, какая у него бывала коллекция талантов. Чехов был в ней яркий самоцветный камень. И Суворин - первый и главный его гранильщик. Блеск Чехова - в нем рука мастера-Суворина отражена бесспорно. И таланту, и душе человека, пользующегося дружбой А. С. Суворина, это было всегда выгодно. Потому что Суворин, повторяю, как глубоко-нравственная личность, мог влиять лишь в добром смысле, а его ум и талант создали из него первоклассного руководителя многих литературных деятелей.
   И Антон Чехов был средней по величине золотой чашей русской литературы; на этой изящной чаше-кубке есть, несомненно, узоры искусной чеканки А. С. Суворина...
    

* * *

    
   Влияние А. С. Суворина на Чехова было прежде огромное. Помню, когда происходили словесные бои в обществе драматических писателей и оперных композиторов, когда крупные драматурги стремились лишить голоса драматургов маленьких и скоро добились этого, - к А. С. Суворину ходили на поклон и казначей общества Майков, и писатель Шпажинский; общество поднесло А. С. Суворину какую-то почетную медаль. При этом Суворину постарались изобразить суть дела так, что и он склонился к идее, что хозяином может быть лишь тот, кто зарабатывает известную определенную сумму денег. Но что от этого страдал принцип права собственного голоса каждого драматурга, хотя бы и маленького, на это Суворин особого внимания не обратил, тем более, что он верил составу правления. Антон Павлович Чехов сначала был на стороне маленьких драматургов и горячо об этом говорил с А. Д. Курениным, в те годы писавшим в "Новое Время" фельетоны из Москвы и громившим гг. членов правления названного общества. Да и мне лично Чехов говорил (когда уж права голоса для большинства членов были отменены):
   - Это несправедливо, очень несправедливо! Сам Суворин, вероятно, побывал на общем собрании драматургов, которые проходили очень бурно и подчас даже бестолково, рассердился на шумящих неизвестностей, поэтому и стал на сторону нового правила. И вот, когда борьба была в полном разгаре, а Чехов гостил в квартире издателя "Нового Времени", А. С. Суворин, как я предполагаю, перестроил мысли Антона Павловича в обратную сторону, и Чехов написал и напечатал в "Новом Времени" шуточную статейку "Вынужденное объяснение", за подписью "Акакий Тарантулов", а Суворин снабдил ее примечанием от редакции. Вещичка эта была невелика, смешна и характерна, и я ее привожу здесь целиком, тем более, что она в те давние годы произвела страшное волнение и досаду среди маленьких драматургов.
    

ВЫНУЖДЕННОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

    
   В 1876 году, 7 июня. в 8 с половиной часов вечера мною была написана пьеса. Если моим противникам угодно знать ее содержание, то вот оно. Отдаю на суд общества и печати.
    

СКОРОПОСТИЖНАЯ КОНСКАЯ СМЕРТЬ или ВЕЛИКОДУШИЕ РУССКОГО НАРОДА

Драматический этюд в 1 действии.

    

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

  
   Любвин, молодой человек.
   Графиня Финикова, его любовница.
   Граф Фиников, ее муж.
   Нил Егоров, извозчик N 13326.
    

Действие происходит среди бела дня, на Невском проспекте.

    

ЯВЛЕНИЕ I

Графиня и Любвин едут на извозчике Ниле Егорове.

  
   Любвин (обнимая ее). О, как я люблю тебя! Но все-таки я не буду в спокое, покуда мы не доедем до вокзала и не сядем в вагон. Чувствует мое сердце, что твой подлец-муж бросится сейчас за нами в погоню. У меня поджилки трясутся. (Нилу). Поезжай скорей, черт!
   Графиня. Скорее, извозчик! Хлобысника ее кнутом! Ездить не умеешь, курицын сын!
   Нил (хлещет по лошади). Но! Но! Холера! Господа на чай прибавят.
   Графиня (кричит). Так ее! Так ее! Нажаривай дрянь этакую, а то к поезду опоздаем.
   Любвин (восторгаясь ее неземной красотой). О, моя дорогая! Скоро ты будешь принадлежать всецело мне, но отнюдь не мужу! (Оглядываясь с ужасом). Твой муж догоняет нас! Я его вижу! Извозчик, погоняй! Скорей, мерзавец, сто чертей тебе за воротник! (Лупит Нила в спину).
   Графиня. По затылку его! Постой, я сама его зонтиком... (Лупит).
   Нил (хлещет изо всех сил). Но! Шевелись, анафема! (Изморенная лошадь падает на землю и издыхает).
    

ЯВЛЕНИЕ II

Те же и граф.

    
   Граф. Вы бежать от меня? Стой! Изменница! Я ли тебя не любил? Я ли тебя не кормил?
   Любвин (малодушно). Задамка я стрекача! (Убегает под шум собравшейся толпы).
   Граф (Нилу). Извозчик! Смерть твоей лошади спасла мой семейный очаг от поругания. Если бы она не издохла внезапно, то я не догнал бы беглецов! Вот тебе сто рублей!
   Нил (великодушно). Благородный граф! Не нужно мне ваших денег! Для меня послужит достаточной наградой сознание, что смерть моей любимой лошади послужила к ограждению семейных основ! (Восхищенная толпа качает его).
    

Занавес.

    
   Эту шутку Чехов кончает следующим ядовитым послесловием:
   "В 1886 году, 30-го февраля (!) эта моя пьеса была сыграна на берегу озера Байкала любителями сценического искусства. Тогда же я записался в члены общества драматических писателей и получил от казначея А. А. Майкова надлежащий гонорар. Больше никаких пьес не писал и никакого гонорара не получал.
   Итак, состоя членом названного общества и имея права, сим званием обусловленные, я от имени нашей партии настоятельно требую, чтобы, во-первых, председатель, казначей и секретарь и комитет публично попросили у меня извинения, во-вторых, чтобы все перечисленные лица были забаллотированы и заменены членами нашей партии, в-третьих, чтобы 25.000 рублей из годового бюджета общества были ежегодно ассигнуемы на покупку билетов гамбургской лотереи, и чтобы каждый выигрыш делился между членами общества поровну..." и т. д., еще несколько смешных требований.
   От редакции (то есть, может быть, от самого А. С. Суворина в компании с Чеховым). - "Помещая это заявление почтенного члена общества русских драматических писателей и оперных композиторов Акакия Тарантулова, мы льстим себя надеждою, что оно вызовет полное сочувствие по крайней мере в половине достопочтенных членов этого общества, заслуги которых столь же велики, как и заслуги г. Акакия Тарантулова. Русская драматургия есть именно тот важный род поэзии, в котором Акакии Тарантуловы могут приобретать неувядаемую славу от финских хладных скал до пламенных кулис, от потрясенного Кремля до трескотни общих собраний общества драматических писателей и оперных композиторов..."
   Надо кстати сказать, что драматурги "Тарантуловы" ратовали против действительно чудовищных гонораров, которые получал путем процентных отчислений простой чиновник А. М. Кондратьев (который не написал даже драматического этюда г. Акакия Тарантулова, но брал с общества по 20.000 рублей в год, да и теперь берет!), против слишком щедрого жалованья казначею Майкову и т. д. Раздоры в обществе послужили впоследствии образованию союза драматических писателей в Петербурге.
   Но тогда Суворин и Чехов поглядели на это дело глазами московского правления общества.
    

XI

Суворин-драматург

    
   Когда в московском Малом театре поставили "Татьяну Репину" с М. Н. Ермоловой в заглавной роли, спектакль прошел с громадным успехом, с выдающейся игрой артистов. Помимо г-жи Ермоловой, превзошедшей себя в роли несчастной Репиной, отлично играл Сабинина А. И. Южин, а еврейку - Н. Д. Никулина.
   "Татьяна Репина" - произведение зрелого и сильного Суворина. Пьеса эффектна, сценична и написана превосходным русским литературным языком. И в Петербурге, и в Москве, и в провинции эта драма прошла с громом аплодисментов, всем понравилась, а артистам давала отличный материал для игры.
   И все-таки А. С. Суворин даже в "Татьяне Репиной" - не драматург. Это произведение большого писателя, но публицист проскальзывает всюду в этой пьесе, чуть-чуть искусственной, с явным расчетом на эффект смерти артистки на сцене.
   Я здесь расскажу о другом драматическом произведении А. С. Суворина, написанном уже в старости, о драме "Вопрос", также шедшей впервые на Малом театре в Москве, а потом - в Петрограде, в театре самого Суворина.
   Алексей Сергеевич явился в Москву задолго до постановки и вызвал меня. Мы с ним завтракали в "Славянском Базаре", в ресторане. Суворин ждал князя А. Н. Сумбатова для беседы о пьесе. Он волновался и спрашивал:
   - Есть в труппе Малого театра хорошая молодая артистка? Я боялся назвать ему имена.
   - Сумбатов рекомендует Селиванову. Помнится, вы ее не хвалили.
   - Вам нужна молодая артистка?
   - Да, для роли бойкой барышни, дочери важного петербургского чиновника.
   - Берите, кого хотите, только не Селиванову, - сказал я. - Ничего особенного не представляет собой г-жа Садовская 2-я, но, во всяком случае, она хоть по-русски говорить будет.
   - А Селиванова что такое?
   - По-моему, артистка без всякой дикции, но, как говорят, с протекцией.
   Как раз в это время приехал князь Сумбатов.
   - Ах, это для роли дочери Юрьева? - спросил князь Сумбатов. - Я бы рекомендовал г-жу Селиванову. Я сейчас же возразил и князю Сумбатову.
   - Я знаю, вам она не нравится! - заметил тот.
   - О, ведь эти господа театральные критики народ престрогий! - сказал быстро Алексей Сергеевич. - Впрочем, он на Садовскую указывает...
   - Нет, я стою за Селиванову, - продолжал князь Сумбатов,

Другие авторы
  • Комаровский Василий Алексеевич
  • Ленский Дмитрий Тимофеевич
  • Басаргин Николай Васильевич
  • Кандинский Василий Васильевич
  • Милюков Павел Николаевич
  • Герцык Евгения Казимировна
  • Каченовский Михаил Трофимович
  • Майков Аполлон Николаевич
  • Бальдауф Федор Иванович
  • Авилова Лидия Алексеевна
  • Другие произведения
  • Ирецкий Виктор Яковлевич - Воспоминания о Н. С. Гумилеве
  • Салиас Евгений Андреевич - Аракчеевский подкидыш
  • Карнаухова Ирина Валерьяновна - Русские Богатыри (былины)
  • Фурманов Дмитрий Андреевич - Наши дни. Альманах, No 4
  • Кущевский Иван Афанасьевич - Кущевский И. А.: Биобиблиографическая справка
  • Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - Подростки
  • Толстой Лев Николаевич - Доклад, приготовленный для конгресса о мире в Стокгольме
  • Мерзляков Алексей Федорович - П.Берков. Мерзляков
  • Северин Дмитрий Петрович - Мышь
  • Авсеенко Василий Григорьевич - Школьные годы
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 387 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа