Ключевский Василий Осипович - Терминология русской истории

ой, данной лицам известного общественного состояния, когда их можно было звать на суд: иные пользовались правом ставиться на суд только в известное время года - на рождество Христово (т. е. вслед за ним), на богородицын день (8 сентября). Чтобы обеспечить явку ответчика на суд в указанный срок, его отдавали на поруку обыкновенно его соседям.

   СУДОГОВОРЕНИЕ. Затем начиналось самое судоговорение. Иногда судоговорение до решения дела обозначалось общим термином "суд", но судом назывался также и весь процесс с приговором или решением дела. Вообще значение юридических терминов очень колебалось в древних актах: почти каждое слово имело то широкое, то узкое значение. Но, прежде чем мы перейдем ко второму моменту судебного процесса, надобно запомнить термины, которыми обозначался состав суда. Руководил делом судья или князь, но довольно рано мы начинаем встречать при суде ассистентов, они носили название судных мужей; судья действовал с судными мужами. По уставным грамотам XV, XVI вв., также по судебникам, судные мужи - это представители общества, земского мира, в пределах которого совершался суд; обыкновенно это земский староста, или сотник, и добрые люди, т. е. понятые. Понятые - взятые из общества по его выбору или по усмотрению судьи для присутствования в известном деле; постепенно они заменились постоянными выборными присяжными, которые избирались на известное время, не для каждого дела; тогда добрые люди стали называться целовальниками. Итак, судные люди - земский староста, или сотник, и добрые люди, или понятые, потом целовальники, т. е. постоянные присяжные заседатели. Оговорюсь, что я не разъясняю учреждений, не вхожу в подробности самого судопроизводства, а говорю о различных моментах суда лишь настолько, насколько это нужно для объяснения терминов.

   Тяжущиеся носили название истцов; истцы - это обе стороны, между которыми идет тяжба. Это слово, всего вероятнее, надо производить не от "искать", а от древнерусского "исто". "Исто" - любопытное слово в истории нашего языка; я не умею объяснить этимологически происхождение значения этого слова, с каким оно является, например, в Святославовом сборнике XI в.: "исто" - во множ. "истеса" - почки, а также testicula, потом "исто" - капитал, позже - истина; отсюда истовый, или истинный - настоящий, коренной, капитал; "да увемы истовааго бога" - в Святославовом сборнике 1073 г.; "Дух истинный" (τό πνεύμα της αληθείας) - "Дух истовый". Итак, "исто" - капитал, истец - владелец капитала, а потом - человек, имеющий притязание на известный капитал, следовательно, как тот, кто отстаивает капитал, подвергшийся спору со стороны, так и тот, кто ищет этого капитала; отсюда выражение "обои истцы". С таким двояким значением слово "истец" является уже в Русской Правде; там истец значит и тот, кто ищет на другом, и ответчик. Припомните статью об ударе, нанесенном свободному человеку холопом (58-я статья по сп. Троицкому, 76-я по Карамзинскому): если хозяин не выдавал этого холопа потерпевшему человеку, а последний потом встречал истца, т. е. ударившего его холопа, то мог с ним поступить так-то; здесь истец - ответчик, лицо, на которое направлено притязание. Истцы были: ищея и ответчик. Ищея - от слова "искать" - истец в нашем смысле слова; ответчик - слово понятное; оба эти термина - ищея и ответчик - встречаются впервые в актах только удельного времени.

   ПРАВДА. Правдой мы назовем второй момент судебного процесса, состоявший в представлении и проверке доказательств, приводимых в защиту дела или в оправдание обеими сторонами, и решении дела. Сумма судебных доказательств собственно и называлась доводом; довод - все доказательства, какие могли представить ищея и ответчик в свою защиту; отсюда выражение: "а он (истец) на ответчика, кроме поля, никакого другого довода не учинил", т. е. истец в обвинение ответчика не мог представить никакого другого доказательства, кроме того, что вызвал его на поединок. Правдой называлось еще отдельное доказательство, например свидетели, на которых ссылались тяжущиеся во время суда. Правда имела и другие значения: во-первых, правда - право, принадлежащее лицу и защищаемое в суде; отсюда выражение Олегова договора: "погубить правду свою", т. е. потерять право искать чего-либо, право защищать свой иск; кто не допускал у себя обыска в случае пропажи челядина, тот губил свою правду, т. е. проигрывал дело. Во-вторых, правда - порядок суда, установленный законом, или самый закон, устанавливающий порядок суда; в этом смысле Судебник Ярослава то же, что Русская Правда, или Правда Ярослава. Затем 3) правда - показание по совести и, наконец, 4) правда - право оправдать или решить дело; отсюда в древнерусском суде различались судьи с правдой и судьи без правды, т. е. судьи с правдой могли решать дела, судьи без правды, только расследовав его, предоставляли решение высшей инстанции. Согласно со вторым значением этого слова в нашей древней письменности оно означало заповеди, δικαιώματα. В смысле судебного доказательства надобно понимать выражение Русской Правды в статье, определяющей значение холопа как послуха: "холопу на правду не вылазити" (81-я ст. по сп. Троицкому, 99-я - по сп. Карамзинскому) - свидетельство холопа могли принять на суде к сведению, но его показание не было судебное доказательство, изменявшее ход дела, т. е. не имело юридической цены; это и выражается приведенными словами. В этом же смысле надобно понимать и выражение Судебника, что доводчик за свой езд или хоженое берет известную пошлину, а на правду - вдвое: езд для вызова свидетеля на суд оплачивался простою пошлиною; если на суде тяжущиеся делали ссылку на послухов, которых на суде не было, то вызов их производился доводчиком, который за это брал двойные прогоны, разумеется, на счет той стороны, которая ссылалась на этих послухов; езд для вызова послухов, на которых сделана ссылка во время суда, назывался ездом на правду, т. е. прогонами для оплаты решающего доказательства на суде.

   СУДЕБНЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА. Виды правды, или различные роды судебных доказательств. Судебные доказательства в разное время были различны, смотря по характеру, какой носил суд в разное время. Суд в древнейшее время, как известно, был словесным боем между тяжущимися, который часто кончался настоящим боем. Вот чем объясняется термин, которым обозначался судебный процесс в древнейшее время: "пря" - значит борьба; то же понятие борьбы осталось и в термине "тяжба"; в одном из русских слов на св. Четыредесятницу (памятник XI в.) прямо сказано: "когда у тебя тяжба с кем-нибудь и ты его зовешь к князю на прю" и т. д. Доказательства в древнейшем процессе - в судебной пре соответствовали ее характеру: это была или борьба, где оружием служили формальные улики, или настоящая вооруженная борьба.

   В числе доказательств, вероятно, исстари имело место добровольное признание, но в древнейших памятниках оно почти незаметно. Целью процесса не было вынуждение признания, потому что процесс разрешался иными средствами, но добровольное признание облегчало процесс: оно кончало его, но не имело никакого влияния на приговор; ответчик обыкновенно запирался, но, когда он сказывался виноватым, дело кончалось. Формы, в каких высказывалось добровольное признание, были различны; редко ответчик на суде сказывался виноватым, чаще он облекал признание в косвенную форму, именно не являлся на суд в условленный срок, это значило, что он признавал себя виновным; отказывался целовать крест, когда истец предлагал ему это, "бегал с поля", т. е не являлся на поединок. Так как древнейший суд был юридически словесной борьбой, то признание не имело нравственного значения, т. е. не служило смягчающим вину обстоятельством; это вы видите в Судебнике 1550 г., в статье о порядке решения лихих дел: если по обыску тать - вор - оказывался лихим человеком, то его пытали; если он признавался, его казнили смертью - как вы видите, признание нисколько не облегчало наказания.

   ПОСЛУШЕСТВО. Древнейшим и наиболее употребительным в древней Руси доказательством - судебным в собственном смысле - было послушество; большая часть дел, решавшихся не судом божиим, обыкновенно решались послушеством. Послух - свидетель в пользу той или другой стороны; этим он отличался от стороннего беспристрастного свидетеля: сторонний свидетель показывал факты, послух поддерживал известные притязания, т. е. свидетельствовал в пользу известной стороны. Этим объясняется неодинаковая ценность показаний послухов и сторонних людей: послушество само по себе не решало дела, не имело безусловной цены; оно принималось во внимание, осложняясь одним из видов суда божия - присягой послухов; показание сторонних людей решало дело безусловно. Поэтому послухов можно было отводить, противная сторона могла не признавать послушества; показание сторонних свидетелей не могло быть отклонено или оспорено противной стороной. Закон долго не требовал никаких нравственных качеств от послушества, Русская Правда знает видока, но отсюда не следует, что послух должен был быть непременно очевидцем дела. Такой неопределенный характер послушества сохранялся до позднейшего времени; вот, например, судебный случай XVI в., в котором послушество является еще с таким древним характером: на дороге произошел разбой - одного из проезжавших убили, другие из подвергшихся нападению бежали; бежавшие начали призывать на помощь, из соседних сел и деревень сбежался народ; пустились преследовать преступника; привели его на место преступления, привязали к ноге убитого и отправили в ближайшую волость для возбуждения дела; истцы, т. е. спасшиеся от нападения, в то же время заявили о случившемся в ближайших селах выборным начальникам, также церковным причтам; когда дело дошло до суда, истцы сослались не только на погонных мужей, т. е. тех, кто преследовал преступника и поймал его, но и на тех, до которых дошел слух о происшедшем вследствие "явки", т. е. вследствие распространения дела между окрестными обывателями; эти люди, до которых только дошел слух, являлись на суде в качестве послухов. Судебник царский 1550 г., кажется, впервые стал требовать от послушества известных нравственных качеств и впервые стал наказывать за ложное свидетельство; в нем мы читаем: "Послухам не видев не послушествовати, а видевши сказати правду" - в древности этого не требовалось. Послухи были различные, смотря по свойству дела; они назывались иногда еще мужами; свидетельствовать против кого-нибудь значило в древней Руси опослушествовать и омужевать. Поземельные тяжбы обыкновенно разрешались показанием стариков, которые могли утвердить за тою или другою стороною давность владения, т. е. могли доказать, кому издавна принадлежала эта земля; эти свидетели назывались старожильцами. Если речь шла о границах спорной земли, то свидетели должны были точно показать суду эту границу, прошедши по ней; в таком случае они назывались еще знахарями, т.е. людьми сведущими, знающими - по нашему, экспертами. Это важнейшие виды послухов, обозначаемые терминами, которые требовалось разъяснить. Свидетельство, или послушество, и было обычным и в древнейшее время единственным судебным доказательством. Правда, рано появляются намеки на показание сторонних людей, из которого потом развился повальный обыск. Намек на это мы находим, между прочим, в Русской Правде; помните статью (38-я ст. по сп. Академич., 36-я - по сп. Троицкому, 38-я - по сп. Карамзинскому, 13-я - по сп. кн. Оболенского) о воре, убитом у клети на месте преступления; там сказано, что если вора, пойманного на месте преступления, люди уже видели связанным, а он потом оказывался убитым, то за это убившие хозяева подвергались наказанию: люди - значит сторонние свидетели, не послухи.

   Отличительною особенностью судебных доказательств в древнейшем процессе, за исключением стороннего свидетельства, была их необязательность для сторон: судья не мог заставлять сторону принимать доказательства противника на основании их внутреннего качества; ответчик мог не согласиться ни с одним из доводов противника или мог опровергать каждый из них; может быть, даже показание сторонних свидетелей не решало дела, если одна сторона, против которой направлялось это показание, не считала его для себя убедительным.

   СУД БОЖИЙ. Процесс состоял в борьбе, следовательно, каждая сторона боролась, пока были силы, вот почему важные тяжбы обыкновенно кончались судом божиим. Суд божий, или правда божия, выводил судебный процесс из чисто юридического момента и возвращал ему первобытный характер не юридической, а материальной, т. е. вооруженной, борьбы; это было уже не судебное доказательство, а решение дела посредством либо физической силы, либо высшей силы, таинственной. Обычная формула, которой одна из сторон прекращала судебное прение и обращалась к суду божию, была такова: когда последнее доказательство, приводимое одной стороной, отвергалось другой или когда между послухами обнаруживалось разногласие, тогда одна сторона говорила судье: "Дай нам, господине, животворящий крест (вариант: правду божию); целовав крест да лезем на поле битися"; полю обыкновенно предшествовала обоюдная присяга идущих на бой. Виды суда божия, или правды божией, были таковы.

   ИСПЫТАНИЕ ЖЕЛЕЗОМ ИЛИ ВОДОЙ. Испытание железом или водой - эта древнейшая форма суда божия, исчезнувшая ранее других; я не знаю, применялась ли она уже в XIV в. Как производилось испытание железом, сказать довольно трудно; кажется, у нас оно состояло в том, что подвергавшийся испытанию произносил известную клятвенную формулу - заговор, держась рукою за раскаленное железо, и если обжигал руку, то считался виновным. В договоре смоленского князя Мстислава с немцами 1229 г. говорится о том, когда русин может вести немца или немец русина к железу горячему, а Русская Правда, говоря об этом испытании, признает виноватым испытываемого, когда он ожжется. Гораздо более знаем мы о том, как производилось испытание водой: обвиняемого бросали в воду и смотрели, тонул ли он или нет; если тонул, его оправдывали. Одно из самых поздних свидетельств об испытании водой находим в слове епископа владимирского Серапиона XIII в.; позже я не знаю свидетельств об этом испытании. Серапион жестоко восстает против испытания водой, которому подвергались преимущественно колдуньи, потому что только об этом казусе он говорит; епископ очень порицает свою паству за то, что она более доверяет твари (материи) - воде, чем другим, более разумным способам узнать истину; "Вы же, - говорит он, - воду послухом постависте и глаголите, аще утопати начнеть неповинна есть, аще ли попловеть, волховь есть". Очевидно, этот способ решения связан был с языческими поверьями: "Вода-де принимает - стало быть, колдунья невинна; не принимает вода в себя - стало быть, виновата". Бросание в воду политических преступников по решению новгородского веча имело уже значение не испытания, а казни, только облеченной в форму древнего испытания; вот почему я и говорил, что уже в XIV в. я не помню испытания водой, хотя бросание в воду с моста происходило и в XV в. В древнейшем процессе применение обоих видов испытания определялось тяжестью преступления или размером иска; испытание железом по Русской Правде назначалось при иске на сумму не менее полугривны золотом, испытание водой - на сумму не менее двух гривен кун; если иск был менее этой суммы, то назначался легчайший вид суда божия - рота - присяга. Довольно трудно рассчитать эти нормы, потому что мы не знаем сравнительной стоимости золота и серебра в XII в.; в XIII в. золото относилось к серебру, как 6 2/3 к 1; отсюда вы можете рассчитать эти нормы, припомнив, что в XII в. гривна кун была вначале 1/2, потом 1/3, а далее 1/4 частью гривны серебра.

   ПОЛЕ. Вторым видом правды божией был судебный поединок, или поле. Этот вид также очень древний; я признаю его существование во времена Русской Правды, хотя о нем последняя не проговаривается даже намеком. Это поле употреблялось, впрочем, еще в X в.: на это прямо указывает арабский писатель Ибн-Даста, писавший в первой половине X в. при Игоре; он очень хорошо изобразил поле, говоря, что оно имело место, когда которая-нибудь сторона оставалась недовольною приговором князя, вероятнее, его судьи. Впоследствии поле не было апелляцией к суду божию на приговор судьи, а назначалось судьей, когда не удавались чисто юридические доказательства; значит, в допущении поля заключалось понятие не об апелляции на приговор судьи к суду божию, а высказывалась мысль о бессилии судьи решить дело на основании наличности представленных судебных доказательств. Поле имело, по словам Ибн-Дасты, такую обстановку: на поединок выходили, очевидно, за город, в поле; обе стороны были сопровождаемы своими родственниками, которые были вооружены, но дело решалось единоборством. Может быть, араб не передал нам всего, что бывало при поле в X в.; по крайней мере в позднейшее время поле не всегда оканчивалось единоборством, и недаром родственники-ассистенты стояли при поле вооруженными. Герберштейн описывает нам поле чертами, которые показывают, что решение дел поединком было возвращением к первобытному способу решения тяжб, имевшему место в то время, когда еще действовала родовая месть; это была просто борьба тяжущихся сторон при содействии их сторонников, т. е. повальная драка. Герберштейн говорит, что сторонники тяжущихся являлись на поле также в доспехах и с оружием, тяжущиеся начинали бой в доспехах с дубинами - ослопами, копьями, мечами; не дозволялось употреблять только оружия, действующего издали, огнестрельного или лукострельного - пищали и лука, но ассистенты также были вооружены, они следили за правильностью боя; если они замечали, что соперник их клиента начинал прибегать к уловкам, к обману, они вступались за своего; тогда сторона противная тоже вступалась за своего, и начиналась повальная драка. Если так происходило поле во времена Герберштейна, т. е. в первой половине XVI в., то Судебник царя Ивана старался несколько упорядочить поединок, придать ему более приличный вид. Судебник гласит, что поединок должен совершаться в присутствии дьяка и окольничего; польщики - поединщики - выходили на поле со стряпчими и поручниками; поручники были поручители, обязывавшиеся поставить польщиков на поле в урочный срок. Поле совершалось не тотчас после того, как судья его назначал: польщики "стояли у поля", т. е. являлись на поле несколько дней, прежде чем им дозволялось драться; вероятно, этим имели в виду довести польщиков до мировой, дать время одуматься, ибо поля не любили судьи, как не любило и общество. Стряпчие заменяли собою тех вооруженных родственников, о которых говорит Ибн-Даста; по-видимому, они должны были следить за правильностью боя, на что указывает самое их название: стряпчий - значит ходатай; вот почему их можно назвать секундантами. Но Судебник обязывал стряпчих и поручников стоять у поля без оружия - знак, что в прежнее время оружие в их руках имело практическое применение; притом опричных людей - сторонних зрителей - закон не допускал при поле: окольничий и дьяк должны были отвести их от поля, не слушавшихся сажали в тюрьму; очевидно, и опричные люди могли нарушить порядок поля, т. е. вступить в бой. Поле присуждалось всем тяжущимся; в древнее время не допускали только полей между русскими и иноземцами; так, в договоре смоленского князя с немцами 1229 г. русин не мог вызвать на поединок немца в Смоленске, немец не мог вызвать русина в Риге, но немец немца мог вызвать на поединок в Смоленске, русин русина мог вызвать в Риге. Так как вызывали друг друга на поединок не только тяжущиеся стороны, но и их послухи, а тяжущиеся и послухи могли быть люди всех состояний и даже лица женского пола, то поле могло быть присуждено духовному лицу, малолетнему, увечному и женщине. Но закон, конечно, наблюдал равенство сил борющихся сторон: некоторые из польщиков были неспособны драться, отсюда развился обычай заменять себя подставным бойцом; эти бойцы, по известиям иностранцев, в Москве составляли особый класс, который этим промышлял. Люди служилые, по-видимому, обыкновенно нанимали за себя бойцов, или наймитов; обычай этот объясняется тем, что в позднейшее время поле редко оканчивалось смертью, хотя побежденный назывался в Судебнике старинным термином "убитый". Однако из Псковской Правды мы знаем, что иногда поле кончалось и смертью, но закон косвенно старался предупредить такой печальный исход дела, побуждая победителя щадить побежденного; победитель выигрывал процесс, но если побежденный бывал убит, то победитель лишался своих денег; он мог снять доспех и одежду с убитого, но если предметом тяжбы были деньги, то победитель лишался их. "А на трупу кун не имати", - говорит Судная Псковская грамота. Легко понять, что церковь издавна мешала практике этого судебного доказательства, хотя это, собственно, уже не судебное доказательство. На Стоглавом соборе было постановлено, чтобы духовенству не присуждать ни полей, ни креста (крестоцелования), ни в каких делах, опричь душегубства и разбоя с поличным; если духовное лицо будет обвиняемо в этих преступлениях, то судит его светский суд, а не церковный, который отказывался мараться в таком судебном доказательстве. После Судебника царя Ивана уже не заметно практики этого доказательства, хотя поединки то и дело присуждаются; судья присуждает поединок по требованию тяжущихся, но не допускает до него, а заставляет их целовать крест. Вот почему, когда читаете акты судных дел, кончившихся вызовом одной стороны на поединок другою, то вы не предполагайте, что дело этим и кончилось; дело кончалось обыкновенно крестоцелованием, т. е. присягой. Еще в начале XVII в. присуждаются поля, разумеется, только номинально; Уложение впервые исключает поле из судебного процесса.

   ПРИСЯГА. Полю обыкновенно предшествовала обоюдная присяга тяжущихся. Когда поле стало выходить из употребления, присяга стала самостоятельным судебным доказательством как третий вид суда божия. Она имела также языческое происхождение и чрезвычайно тесно была связана с полем. В древнейших памятниках она называется ротой; ротитися - клясться (рота - клятва); рота - одного корня с словом "рать" - "борьба". Судебная связь этого вида суда божия с полем была причиной этимологического родства самых терминов, обозначающих то или другое доказательство. Ротитися значит ратитися, т. е. драться, а потом клясться. Рота, или крест, совершалась при известной торжественной обстановке. Флетчер описывает, как приносилась судебная присяга в его время в Москве: она приносилась всегда в одной церкви - Николы старого; когда ответчик или истец целовал крест, на его глазах перед образом висела спорная вещь, обыкновенно кошелек с деньгами; когда истец или ответчик кончал присягу, ему тотчас отдавали этот кошелек. И роть не любила церковь и принимала издавна меры против нее, как и против поединков. В XV в. церковь запрещала хоронить убитых на поле и на 18 лет лишала причастия принимавших это судебное доказательство; точно так же наказывались ротители, ротники. Общество относилось с особенною брезгливостью к судебной присяге; иные отказывались от своего иска, когда им предлагали крест. Точно так же как есть указание на то, что монастырские власти соглашались лучше отказаться от спорной земли, когда ответчик вызывал монастырь на поединок.

   ЖРЕБИЙ. Рота предлагалась истцом или ответчиком противной стороне; дело могло решиться тем, что ответчик вызывался принести присягу или клал спорную вещь у креста и предлагал присягнуть истцу; если обе стороны вызывались на роту, назначался жребий. Когда рота стала выходить из употребления, жребий получил значение самостоятельного судебного доказательства; с ним сделалось то же, что прежде с судебным поединком и ротой, т. е., как скоро выходил из употребления тягчайший вид суда божия, вид легчайший, служивший первоначально вспомогательным к нему средством, получал самостоятельное значение и т. д.; по степени же тяжести виды суда божия шли в таком порядке: испытания железом и водой, судебный поединок, рота, жребий. В XVI в. дела очень часто решаются даже не крестоцелованием, а жребием. Когда стороны вызывались обе на роту, им присуждался этот способ решения дела, но их не допускали до крестоцелования, а заставляли вынимать жребий и этим дело кончали. Один иностранец XVI в. очень подробно описывает нам вынимание жребия; это английский купец Лэн, московский агент английской компании, тягавшийся в 1560 г. с московскими купцами; их тяжба именно и решена была жребием. Лэн предложил купцам мировую, те не согласились; судья решил бросить жребий; тогда судья в присутствии большой толпы зрителей засучил рукава, взял два восковых шарика и какими-то знаками написал имена обеих сторон на этих шариках; потом вызвал из толпы зрителей высокого детину, велев снять с себя шапку и держать, бросил в нее оба шарика и вызвал из толпы другого детину, который, засучив рукава, вынул один шарик и подал судье; на шарике оказалось имя Лэна, он и выиграл дело. Жребий был последним из видов суда божия - последним в том смысле, что он последним из них умер, вышел из употребления.

   ОСОБЫЙ ВИД СУДА БОЖИЯ. Но в древней Руси существовал еще один своеобразный вид суда божия, о котором нельзя сказать, имел ли он повсеместное употребление; он обыкновенно и не упоминается в исследованиях о древнерусском праве. Любопытно то, что его придумала церковь, пытаясь помощью его заменить противные ей языческие виды суда божия. Происхождение его не совсем ясно. В 1410 г. в Новгороде, в церкви исповедников Гурия, Самона и Авива, случилось какое-то чудо с церковными сосудами; местная летопись упоминает об этом чуде, но не говорит, в чем оно состояло; судя по тому, что вышло из этого чуда, можно догадываться, что, вероятно, были украдены церковные сосуды из церкви и воры были как-нибудь уличены или сами признались благодаря таинственному участию исповедников. Новгородский архиепископ Иоанн решился воспользоваться этим случаем и разослал грамоту с распоряжением, чтобы между крестьянами новгородского Софийского собора тяжбы о воровстве решались не ротой, а особым видом суда божия. Именно, по церквам была разослана икона исповедников; священник, когда возникала тяжба, призывал тяжущихся в церковь, ставил их перед иконою исповедников, служил им молебен, потом литургию; за литургией на жертвеннике была особая просфора, крестообразная, с изображением креста на каждом из четырех ее концов; во время литургии он вынимал из просфоры кресты, произнося особую молитву - прелюбопытную, ибо в ней есть части, носящие прямой характер заговорной формулы, она помещена в самом акте. Вынув последний крест, священник и предлагал тяжущимся вкусить его; кто соглашался - выигрывал дело, кто отказывался - проигрывал. Грамота заканчивалась запрещением священнику допускать до роты и приказанием решать все дела таким образом - посредством освященного хлеба. По-видимому, этот вид суда божия был распространен не в одной Новгородской земле, ибо в XV в. указание на какой-то порядок решения дела посредством молебна этим исповедникам встречается и в актах других местностей.

   ПОВАЛЬНЫЙ ОБЫСК. Другой слой судебных доказательств развился с течением времени, когда самый суд изменил свой характер. Эти доказательства появились тогда, когда суд утратил характер боя и получил значение раскрытия факта, расследования истины. Бой сменился розыском; тогда и судебные доказательства, столь тесно связанные с боем, т. е. различные виды суда божия, сменились следственными средствами: допросом, проверкой документов и т. п. Но эти доказательства как позднейшие и более понятные не требуют подробного объяснения; я их только перечислю.

   Повальный обыск - это допрос сторонних людей. Это доказательство, очевидно, основывалось на доверии к к совести мира, общества; оно имело безусловную силу, только обыкновенно требовало, чтобы обыскных людей было как можно больше: иногда требовалось 50 человек, 100; впрочем, по Судебнику царя Ивана дела о воровстве решались показанием 10 - 15 боярских детей, 15 - 20 крестьян. Второе доказательство - письменные документы, грамоты. В древнейшем процессе письменные документы не имели никакого значения; в позднейшем процессе на них основывалось часто самое решение дела. Письменные документы были двоякого рода: 1) правительственные акты, например жалованные грамоты, 2) частные сделки, или акты (духовные, закладные) и т. п.

   Представлением и проверкой судебных доказательств кончался суд. Судом, собственно, называлась самая тяжба, процесс, т. е. собирание, представление и проверка или оценка судебных доказательств. На основании суда судья клал приговор; приговор бывал окончательный и неокончательный; окончательный назывался вершением дела, неокончательный приговор переносил дело в высшую инстанцию на доклад. Доклад - это ревизия дела с его вершением, ибо при докладе повторялись представление и проверка доказательств, особенно когда одна сторона оспаривала ведение дела в низшей инстанции, лживила судный список, судный приговор, говорила, что или судья судил не по суду, или дьяк записал не по суду, т. е. дело велось не так, как следовало, или записано не так, как велось. Но ревизия дела на докладе завершалась окончательным его решением.

   ПРАВЕЖ. Третий и заключительный момент древнерусского судебного процесса можно назвать правежом, придавая этому слову широкое значение, какого оно на древнерусском юридическом языке не имело: правежом, собственно, называлось взыскание с обвиненного ответчика в пользу истца, и притом взыскание, соединенное с понудительными средствами; мы назовем правежом вообще исполнение судебного приговора.

   Виды наказаний и взысканий сообразовались с тяжестью преступлений и гражданских правонарушений. В Московское время система наказаний была гораздо сложнее старинной системы времени Правды: в древнейшее время, как мы знаем, показания эти почти все сводились к денежным пеням; теперь, в Московское время, денежные взыскания не только в пользу потерпевших лиц, но и казны остались, но к ним присоединились еще наказания телесные и смертная казнь в разнообразных видах. В судебниках и в Уложении перечислен длинный ряд важнейших преступлений, за которые древнерусский закон карал смертною казнью; я не буду повторять этого перечня, а скажу только, что смертною казнью карали за тяжкие преступления против веры, против государя и государственной безопасности, против личности вообще и особенно за оскорбления родительской власти и тяжкое оскорбление женщин. Смертная казнь имела различные формы; были виды смертной казни чрезвычайно изысканные. Так, за богохульство, за поджог и за обращение православного русского в басурманскую веру виновный подвергался сожжению; за политические преступления сажали на кол, четвертовали, вешали, обыкновенно отрубали голову или умерщвляли ударом в голову, иногда топили, пуская под лед зимой. Герберштейн говорит, что чаще всего вешали; я не знаю, как примирить это известие со специальным значением, какое имели слова "смертная казнь" на древнерусском языке. Смертною казнью, по-видимому, тогда называли далеко не всякую казнь, рассчитанную на немедленное прекращение жизни преступника, а, вероятно, преимущественно обезглавливание. В царствование Михаила в Тобольске несколько ссыльных поляков задумали сжечь город, т. е. крепость, и бежать; заговор открылся, и по приговору Сибирского приказа велено было главных заводчиков повесить, а остальных заговорщиков казнить смертью. За некоторые преступления не лишали жизни, а подвергали лишь увечью, например отсекали руки; кто на государеве дворе или в присутствии государя обнажал оружие против другого и наносил ему рану, того казнили смертью, кто же обнажал оружие, не нанося раны, тому отрубали руку. Разноречивы известия о другой изысканно квалифицированной казни, какой подвергались женщины за мужеубийство и детоубийство; их обыкновенно закапывали в землю по грудь. Уложение говорит, что преступницы оставались в таком положении, пока умрут, а один иностранец (Таннер) говорит, что если женщина выдерживала три дня, то становилась свободной. Тот же иностранец описывает виденную им в 1678 г. казнь одной женщины в Москве: ее закопали за мужеубийство, связав назад руки; она долго не умирала, к ней приставлена была стража; ночью собаки, бродившие громадными толпами в Москве, напали на нее; женщина долго защищалась зубами, но они, наконец, вытащили ее из земли и разорвали; стража, приставленная к преступнице, не двинулась с места, чтобы защитить ее.

   ТОРГОВАЯ КАЗНЬ. За менее важные преступления, к которым принадлежала и татьба, если только она не совершена была человеком, признанным за лихого, т. е. за промышляющего этим делом, наказывали торговой казнью, т. е. кнутом; торговой она называлась потому, что совершалась на торговой площади. Иностранцы сообщают некоторые подробности и об этой казни, подробности, без которых мы бы могли с удовольствием обойтись, но которые надо знать, как скоро они ими переданы. Олеарий, например, рассказывает, что татей за первое воровство наказывали кнутом, ведя от Кремля до Большого торга - я не знаю, что разумеет он под этим Большим торгом; на торгу татю резали ухо и сажали в тюрьму. За второе воровство повторялась та же казнь, к которой присоединялась еще ссылка в Сибирь. Точно так же он описывает виденную им торговую казнь, которая совершена была в 1634 г. в Москве над девятью преступниками, занимавшимися противозаконной продажей табака и водки; между ними была одна женщина. Палач явился с кнутом из свежей воловьей кожи с тремя хвостами на конце из невыделанной лосиной кожи; хвосты эти были, по замечанию Олеария, востры, как бритва. Каждого преступника одного за другим вешали на спину к помощнику или слуге палача, обнажая этому преступнику спину; ноги ему связывали веревкою, которую продергивали между ногами помощника палача; за конец веревки держался другой помощник, а первый держал своими руками преступника за руки, лежавшие на его плечах; благодаря всему этому преступник не мог пошевельнуться. Каждому преступнику отсчитано было 25 ударов, преступнице - 16; считал удары присутствовавший при казни подьячий с бумагой в руке, где было обозначено определенное каждому преступнику число ударов вместе с изложением вины его. Когда палач отсчитывал положенное число ударов, подьячий кричал: "Полно", что означало полное количество ударов; отсюда, вероятно, "полно" - синоним "довольно". Один иностранец замечает, что надо иметь чисто московскую кожу, чтобы вынести даже четвертую долю подобного наказания. Наказанных преступников повели еще по городу, продолжая битье, хотя некоторые из них едва держались на ногах. Воротившись после обхода на место казни, палач и подьячий отпустили преступников на свободу.

   БАТОГИ. За малые вины наказывали батогами. Батог - палка, или, лучше сказать, толстый прут локтя в полтора длиной; это не розги, которые были во всяком случае школьным смягчением древнерусских батогов. Батоги были обычной ежедневной формой наказания; им подвергали людей и простых и даже сановных, кроме духовных лиц и думных чинов: люди думные, как и духовные, по Уложению освобождены были от телесных наказаний. Таннер, бывший при Алексее Михайловиче, говорит, что в Москве, на Красной площади, редкий день можно было не видеть наказанных батогами; но на это наказание не обращали внимания и вовсе не ставили его в бесчестие, хотя оно иногда принимало очень суровые формы; так, встречаем в актах распоряжение: "Бить батогами нещадно, чтоб стоило кнутья"; это было переходной формой между батогами простыми и кнутом.

   Все наказания, сопровождавшиеся лишением жизни, увечьем, как и телесные, носили общее название казни; все преступления, за которые им подвергали, носили общее название воровства. Воровством называлось всякое противозаконное деяние, сопряженное со злым умыслом; в этом смысле воровство не следует смешивать с татьбой.

   ВЗЫСКАНИЕ СУДЕБНЫХ ПОШЛИН. Взыскания, каким подвергались виноватые, были либо судебные пошлины в пользу казны - замена древних вир и продаж, либо вознаграждение истцовой гибели, т. е. всего, что потерпел истец; сюда относились и судебные издержки и имущества, уничтоженные или похищенные преступником, и долг. Взыскание собственно этой истцовой гибели и называлось правежом; "править" на древнерусском языке значило "взыскивать". Взыскание это часто соединялось с понудительными мерами, которые особенно употреблялись как средство взыскания долга. Если должник почему-нибудь не хотел или не мог платить долга, его ставили на правеж. Правеж этот состоял в том, что неплатящего должника в течение известного времени ежедневно, кроме праздников, ставили перед судом или приказом, где он был обвинен, и в продолжение нескольких часов били батогами по ногам, по икрам. При царе Иване IV законом 1555 г. определены были сроки стояния на правеже; именно при долге во 100 руб. неплатящий должник мог простоять на правеже месяц; если долг был больше или меньше, срок правежа пропорционально сокращался или удлинялся. Если должник выстаивал свой срок и продолжал отказываться платить или если не находилось человека, который выкупал его с правежу, т. е. вносил за него долг, его отдавали истцу головою до искупу, т. е. он становился его кабальным холопом и должен был зарабатывать свой долг личным трудом; законодательство определяло стоимость этого труда. У иностранцев можно найти описание и самого правежа. По Флетчеру, по Олеарию и др., правеж этот производился обыкновенно в Москве, впрочем, его могли производить воеводы по городам. В Москве он производился перед длинным зданием приказов, помещавшихся в Московском Кремле. Дворцовые приказы, замечу кстати, сосредоточивались в самых дворцовых зданиях; большая часть других помещалась в длинном здании на площади между Архангельским собором и Спасскими воротами; здесь находились приказы: Разряд, Посольский, Поместный и др. С восходом солнца становились перед приказами несколько неплатящих должников. По описанию иностранцев XVII в., несогласному с описанием, которое мы находим у Татищева (очевидно, описывавшего по воспоминаниям), должники эти становились в ряд и разделялись на партии между несколькими недельщиками; каждый недельщик батогом ударял по очереди каждого должника своей партии три раза по икрам; прошедши ряд, он возвращался и повторял ту же процедуру на обратном пути; так продолжалось до тех пор, пока не выезжал из приказа судья, т. е. начальник приказа: надо думать, что это битие продолжалось часа два, три. Тяжесть правежа была неодинакова для всех должников; если должник был злостный банкрот, он платил недельщику взятку, за что ему дозволялось за сапоги или то, чем обвертывались ноги, класть толстую кожу или жесть; с помощью этого он мог долго стоять на правеже, обязанный лишь издавать узаконенные штатные звуки, ибо судья смотрел на процедуру из окна. Если, напротив, истец был богат, он также давал взятку недельщику, который за это усердствовал; благодаря этому усердию некоторых должников, говорит один очевидец, везли с правежа на телегах без движения. Судебные пошлины были очень разнообразны, смотря по свойству гражданского правонарушения или уголовного преступления, а также по размерам исковой суммы. В древнейшее время пошлина эта равнялась, кажется, сумме иска и называлась противнем против истцова; после убавилась наполовину и называлась потому противнем вполы истцова, а наконец, свелась к 10% с суммы иска. Пошлины платил, разумеется, виноватый.

   Окончив этим изложение древнерусского судебного процесса, следовало бы обратиться к формам письменного делопроизводства в древней Руси, но мы ограничимся только изображением устройства древнерусской приказной канцелярии Московского времени.

  

  

   ДРЕВНЕРУССКАЯ ПРИКАЗНАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ. Древняя Русь, особенно Московская, оставила нам громадное количество письменного материала, по которому подробно можно восстановить разнообразные формы письменного канцелярского делопроизводства XV, XVI и XVII вв. Трудно сказать, было ли так развито письменное делопроизводство в удельные века, от которых уцелело сравнительно немного памятников канцелярского делопроизводства, может быть, вследствие еще неполного развития канцелярии. Но про древнюю Русь XI и XII вв. можно решительно сказать, что там было очень слабо развито письменное делопроизводство. Это объясняется частью дороговизною письменного материала - пергамена; уцелевшие акты тех веков написаны на маленьких лоскутках, а иногда даже на белых листах книг. Во всяком случае можно сказать, что в московских приказах письменное делопроизводство достигало развития, которого преемники старинных московских дьяков и подьячих - чиновники XVIII в. не подвинули ни на шаг вперед. И канцелярский писец древней Руси и его бумага названиями своими показывают, что канцелярское делопроизводство у нас водворено было греками: писец или секретарь назывались дьяком или подьячим; бумага, ими написанная, деловая, носила общее название грамоты; все эти термины заимствованы из греческого языка; подьячий - переделанная по-русски форма, означающая помощника дьяка.

   ДЬЯКИ И ПОДЬЯЧИЕ. Канцелярское письмоводство было в руках дьяков и подьячих. По-видимому, в XVII столетии этот класс служилых людей не был еще очень многочисленным, по крайней мере по Котошихину, который сам принадлежал к числу подьячих, в Москве около половины XVII в. и по городам считалось около 100 дьяков - секретарей и около тысячи подьячих, состоявших на приказной службе; вот все двигатели канцелярского письмоводства в Московском государстве; эти дьяки и подьячие были рассеяны по столичным приказам и по уездным съезжим или приказным избам. Московский приказ и Городовая съезжая изба - вот две канцелярии, которые служили основными колесами в древнерусской правительственной машине. Обе эти канцелярии отличались одна от другой только своими размерами, большей или меньшей сложностью устройства; основные черты одни и те же у той и другой. Приказ управлялся обыкновенно каким-либо служилым человеком высших чинов: боярином, окольничим или думным дворянином, стольником; в немногих приказах начальниками были думные дьяки. Начальники приказов носили специальное название судей; в большей части приказов судья имел товарища также из служилых людей и главного секретаря, главного старшего дьяка. Судья с товарищем и старшим дьяком составляли присутствие приказа, это была коллегия, члены которой: обязаны были по закону вести все дела вместе. Приговор этой коллегии, когда во главе ее стоял боярин, а товарищем был окольничий, назывался даже приговором бояр такого-то приказа.

   Присутствие приказа я потому называю коллегией, что довольно трудно отличить порядок ведения дел ею от того, который потом был установлен в коллегиях Петра; приказы отличались от них разве тем, что решали дела единогласно, а не по большинству голосов, как коллегии. Закон запрещал единоличное решение дел судьей без содействия товарища и главного дьяка; у Котошихина встречаем забавную формулу, которой он выражает этот порядок ведения дел в приказном присутствии: судьям с товарищем и дьяками, говорит он, указано судить "всем вместе и без единого и единому без всех" ; Котошихин хотел сказать, что приговор присутствия получал полную силу только тогда, когда был принят единогласно: ни один без всех других не мог решить дела, ни все без одного. Та часть приказа, где помещалось это присутствие, носила название казенки, потому что здесь обыкновенно хранились казенные суммы, поступавшие в приказ; в остальных комнатах помещались второстепенные дьяки с подьячими. Каждый приказ делился на столы; если приказы можно назвать министерствами, то эти столы можно сравнить с департаментами. В Разрядном приказе - одном из главных - в 1676 г. было, кроме дьяков, 109 подьячих; и Посольском - 41, при Котошихине, вероятно, их было менее. В Разряде по акту 1666 г. встречаем три стола, между которыми были распределены различные уезды, управлявшиеся Разрядом, и разные дела - судебные и другие, которые ведал тот же приказ; эти столы назывались: Московский, Новгородский и Приказный, который, кроме судных дел, ведал также некоторые уезды. Каждый стол притом разделялся на несколько отделений, по которым дела вели особые подьячие; эти отделения назывались вытями или повытьями; отсюда повытчик в качестве помощника столоначальника. Точно такой же состав имела и Городовая съезжая изба, только там был гораздо ограниченнее личный состав. В больших городах съезжей избой управлял воевода с товарищем и дьяками; в малых - воевода с главным подьячим. В съезжей избе была также своя казенка или присутствие, свои столы, но в съезжей избе находилось немного подьячих и очень редко дьяк; этот дьяк и подьячие были наезжие гости, присылались из Москвы на время.

   Подьячие получали, как и служилые люди, поместные и денежные оклады за свою службу. Денежное жалованье им не было велико; высший оклад жалованья подьячему я нашел в списке личного состава Посольского приказа 1676 г.: первый подьячий этого приказа получал жалованья 55 руб. в год, на наши деньги это 935 руб.: поместного оклада у этого подьячего не обозначено; низшие оклады упадали до рубля в год. Вероятно, что денежный оклад составлял лишь малую долю дохода. который получали дьяки с подьячими; этот доход состоял в различных пошлинах, которые шли с составляемых дьяками и подьячими крепостей, т. е. актов.

   ПОСУЛЫ. Видное место в бюджете древнерусских дьяка и подьячего занимала взятка. О развитии взяточничества единогласно говорят все сами древнерусские подьячие; очень открыто признается в этом грехе своей братии сам Котошихин; он говорит, что, несмотря на строгие запрещения посулов и поминок, они в большом употреблении: дьяки и подьячие дают "крестное целование з жестоким проклинательством, что посулов не имати и делати в правду по царскому указу и по Уложению; ни во что их есть вера и заклинательство, и наказания не страшатся, от прелести очей своих и мысли содержати не могут и руки свои ко взятию скоро допущают, хотя не сами собою, однако по задней лестнице чрез жену или дочерь, или чрез сына и брата, и человека, и не ставят того себе во взятые посулы, бутто про то и не ведают". Известные доходы с людей, имевших дела в приказах, допускались не только обычаем, но и законом, и в практике если было легко провести, то еще было легче не проводить черты между доходами дозволенными и недозволенными. Мы не раз встречаем челобитные, в которых подьячий просит себе прибавки жалованья, объясняя эту просьбу тем, что у него в столе нет челобитчиковых корыстовых дел, а все дела государевы, бездоходные, т. е. казенные.