Маяковский Владимир Владимирович - П. И. Лавут. Маяковский едет по Союзу

т соседей. Да и сам по себе человек, направляющийся к телефону, привлек внимание пассажиров.

   От телефона Владимир Владимирович вернулся с хорошими вестями: полчаса назад предисполкома выслал свою машину и уверяет, что публика не разойдется.

   Прошло больше часа. Звоню в Бердичев. Выясняю, что машина опрокинулась в кювет и пострадала кассирша театра. "Сама напросилась ехать,- сообщили мне потом.- Такой редкий случай: заранее распродать билеты, прокатиться в машине и первой увидеть Маяковского".

   Оставался только один выход: отправиться поездом в 10 часов 40 минут вечера. Можно ли, однако, надеяться на чудо, на то, что публика не разойдется и будет ждать с 8 почти до 12 ночи?

   Но чудо свершилось!

   Маяковский прежде всего спросил директора театра:

   - Сколько народу ушло?

   - Человек тридцать-сорок.

   - Значит, они меньше всего интересуются стихами. Не жалко - скатертью дорога! А те, кто остался - это настоящая публика. Перед ней приятно и почетно выступать.

   Полтора часа он держал аудиторию в радостном напряжении, отказавшись, с ее разрешения, от перерыва. И слушатели, судя по реакции, были вполне вознаграждены за муки ожидания. Был доволен и Маяковский.

   Когда Владимир Владимирович звонил в Москву, он прежде всего рассказал об этом случае.

   Гостиница в Бердичеве переполнена. Нас устроили в частном "приезжем доме", в комнатке, где не помещались даже две кровати. Подали чай.

   - Комната крохотная, а самовар - наоборот! Подумаешь, тоже Тула,- смеялся Маяковский.

   Наутро первый вопрос:

   - Вы не знаете, что интересного в Бердичеве?

   - В местном костеле венчался Бальзак.

   - Не будем терять времени, пройдемся, посмотрим костел.

  

   Часа через два мы - в Житомире.

   Отдохнув с дороги, Маяковский направился в театр. За кулисами он разговорился со стариком сторожем, который рассказал ему чуть ли не всю столетнюю историю театра:

   - Здесь играли крепостные актеры, в ложах восседали царские губернаторы, побывали здесь и белогвардейцы, и немцы, и гайдамаки, и поляки. Много разных знаменитостей бывало...

   - Ну, дедушка, таких, как я, наверное, не было.

   - Не знаю. Вот послушаю - скажу.

   Маяковский начал свое выступление пересказом этого разговора. Необычно, интересно, оригинально и смешно. Этот зачин дал тон всему вечеру.

   Завтра - вечер в Киеве.

   Ненадолго - Москва и снова - в Киев.

   Расположившись в купе, Маяковский извлек газеты и журналы. Среди них - "Новый мир" No 2 (вышедший с опозданием). Листая журнал, он вдруг громко и весело произнес:

   - Бабель. "Закат". Пьеса в восьми сценах.

   Поначалу я думал, что он просто читает оглавление. Но дальше последовало:

   - Действующие лица... (Он прочел полностью.) Действие происходит в Одессе, в 1913 году. Первая сцена...

   И тут случилось неожиданное. Сюрприз из сюрпризов.

   Маяковский не только читал, но и изображал, играл, часто опуская имена. Он повторял отдельные места, хлесткие фразы...

   После трех первых сцен он сделал маленький перерыв, а потом дочитал пьесу до конца.

   - Это здорово - ничего не скажешь!- заключил он.- Если б только смогли поставить по-настоящему. Это первосортная драматургия.

   ...В Киевском доме коммунистического просвещения собралось много молодежи. Украинская газета "Пролетарская правда" писала в отчете:

   ..."Все места заняты, в проходах стоят, всю эстраду обсели, на рояль навалились, под рояль залезли, негде одежду вешать, так что раздевались у порога".

   В Киеве Владимир Владимирович побывал на строительстве кинофабрики, встретился с рабочими заводов "Ленинская кухня" и "Большевик", читал стихи по радио. Он придавал большое значение своим выступлениям по радио и говорил, что радио с лихвой заменит малотиражные издания его книг.

   Что запомнилось в Виннице?

   Неуютный и тесный вокзал. Кто-то энергично плюет на пол. Маяковский пытается пристыдить этого человека и советует ему воспользоваться урной. Тот не обращает внимания. Маяковский повышает голос:

   - Какая гадость - плевать на пол! Я понимаю - плюнуть в лицо, когда есть за что!

   Впоследствии в афише появился заголовок: "Как плюются в Виннице", а на литографском плакате - стихи:

  

   Омерзительное явление,

   что же это будет?

        По всем направлениям

        плюются люди.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Товарищи люди,

   будьте культурны!

   На пол не плюйте,

   а плюйте

           в урны.

  

   - Удивительно, такой небольшой - и такой грязный городок! А сколько гигиенических парикмахерских; почти на каждой улице "Перукарня"! - сказал Маяковский.- Я насчитал их двадцать три от вокзала до гостиницы. Если не верите - сами подсчитайте. Прямо-таки - "падоракс"! (Это означало - парадокс -П. Л.)

   - Вы знаете, целые дни звонят: приехал или не приехал? Теперь мы сможем наконец-то ответить, что приехал,- сказал в Одессе дежурный "Лондонской" гостиницы. (Из-за болезни Маяковского выступление отменялось уже два раза. )

   Но далеко не каждый одессит склонен был верить тому, что отвечают по телефону. Многие приходили в гостиницу, чтобы лично удостовериться. А убедившись, что действительно приехал, стали раскупать билеты.

   Близилась весна. Владимир Владимирович с балкона своей комнаты часами любовался морем.

   Пришел, гостивший у родных, Кирсанов. Маяковский пригласил его выступить сегодня вместе с ним в зале горсовета.

   Помню, как Маяковский раскрывал некоторые интригующие тезисы афиши "Слушай новое", такие, например, как "Слово читаемое и слышимое", "Альбом тети или площадь Революции":

   - Стихи я пишу в основном для чтения вслух. И в процессе работы чувствую, как они будут звучать. Я считаю, что в наши дни стихи должны быть рассчитаны, главным образом, на слуховое восприятие - не для альбома тети, а для площади Революции. Это есть целевая установка.

   О другом тезисе: "Есенин и есенинчики", "Социальный заказ" - Маяковский говорил:

   - Появилась целая армия есенинчиков... Поэты, подражая Есенину, подпадают под его упадочнические настроения. Подражать здесь нечему. Надо бороться с этим поветрием. Бороться новыми революционными стихами. Надо не дожидаться социального заказа, в том смысле, что тебе позвонят и закажут, а самому стараться опережать этот заказ. Поэт должен жить сегодняшним днем и помогать стране строить социализм.

   В афише значилось: "Понимают ли нас крестьяне и рабочие?"

   - Мы стараемся писать проще и понятнее, - разъяснял Маяковский. - Нельзя сказать, что все стихи одинаково понятны всем. Поэты должны стремиться писать и для людей, обладающих малым запасом слов. Авангард рабочего класса, передовые крестьяне - понимают. Нельзя забывать и того, что культура в нашей стране растет, и таким образом, наши вещи со временем будет читать все большее количество рабочих и крестьян.

   Одесский медицинский институт был буквально осажден молодежью, желающей попасть на вечер.

   Кто-то крикнул изо всей силы: "Дивчата, сидайте хлопцам на колени, иначе ничего не выйдет!" Но и это не помогло: зал, рассчитанный на 400 человек, уже вобрал свыше тысячи. Слушатели разместились и под столом. Маяковского и Кирсанова прижали к трибуне. Пот лил о них градом.

   Возможно, по уплотненности зала, этот вечер был рекордным в практике поэта.

   После вечера, когда мы остались одни, я показал свой ботинок с оторванной подметкой.

   Маяковский рассмеялся:

   - Вот оно что значит: "На ходу подметки рвут".

   В Одессе сумели доказать, что такое действительно бывает.

   Высокий Маяковский и низенький Кирсанов (провожавший его) шагали по перрону до самого отправления поезда и о чем-то горячо говорили.

   От Киева до Москвы нашей попутчицей оказалась киноактриса Юлия Солнцева.

   Маяковский пригласил ее к нам в купе из соседнего вагона. Проводник требовал, чтоб она вернулась к себе: "Не имеет права переходить в вагон высшей категории". Владимир Владимирович не соглашался с прихотями проводника и принципиально не отпускал Солнцеву, уговаривая ее остаться. Помню, Солнцева спросила Маяковского: "Почему вы выходите на каждой станции?"

   - Я должен все знать, иначе мне неинтересно.

   В Москве Маяковский предложил "не ждать у моря погоды" - то есть такси, а взять извозчика.

   - Успокоительная процедура!

   С Киевского вокзала путь порядочный - за Таганскую площадь. У Бородинского моста Владимир Владимирович с увлечением рассказывал о побеге политкаторжанок из женской Новинской тюрьмы:

   - Это было в 1909-м. Я сам принимал участие. Помогали мама и сестры. Они сшили гимназические платья для каторжанок.

   Он жадно смотрел по сторонам. У Смоленского рынка его взгляд остановился на большущем рекламном щите.

   - Когда въезжаешь в город, сразу по афишам чувствуешь, чем он дышит. Я прочитываю почти все афиши. Представьте: вдруг со щитов исчезли бы все афиши - впечатление вымершего города...

  

  

   На юге Маяковский бывал ежегодно, хотя ни Крым, ни Кавказ не были для него просто курортом.

   "Отдыхать некогда!" - говорил он.

   Здесь он работал, подчас, не менее интенсивно, чем в Москве. Лишь одному Крыму, например, посвящено тринадцать стихотворений, написанных в Крыму. Тут же, в Крыму, он заканчивал в 1927 году поэму "Хорошо!" и создал многие другие произведения.

  

   Я езжу

          по южному

                 берегу Крыма,-

   не Крым, а

             копия

                  древнего рая!

   Какая фауна,

                флора

                     и климат!

   Пою,

          восторгаясь,

                   и озирая.

   Огромное

           синее

                  Черное море.

  

   А в другом стихотворении о Крыме:

  

   Хожу,

          гляжу в окно ли я -

   цветы

          да небо синее,

   то в нос тебе

                магнолия,

   то в глаз тебе

               глициния.

  

   Маяковского спрашивали:

   - Почему вы так много выступаете на курортах? Это пахнет гастролерством.

   - У товарищей неправильный взгляд на курорты. Ведь сюда съезжаются со всего Советского Союза. Тебя слушают одновременно и рабочие, и колхозники, и интеллигенты. Приходят люди из таких мест, куда ты в жизни не попадешь. Они разъедутся по своим углам и будут пропагандировать стихи, а это - моя основная цель. Почему-то существует еще до сих пор неправильное мнение о курортах: как будто там отдыхают только привилегированные люди. Посмотрите, кто теперь в домах отдыха и санаториях. Вот для них я и выступаю и думаю, что делаю неплохое дело.

   В Ялте я показал Владимиру Владимировичу выписку из протокола заседания Совета Народных Комиссаров Крыма.

   Он обрадовался:

   - До чего приятно! Специально слушают в Совнаркоме! О чем? Об освобождении лекций Владимира Маяковского от налогов! Постановили... Что постановили? Принимая во внимание агитационно-пропагандистское значение... освободить! Дайте еще раз посмотреть! Поймите - это сильно. Значит, я нужный поэт.

   Из Ялты в Симферополь он приехал с художником Натаном Альтманом. Они поселились в одном номере: Маяковский не отпускал от себя людей, которых любил. Он был неразлучен с Альтманом, и тот присутствовал почти на всех его вечерах.

   Возвращаясь из Ливадии в Ялту, мы распевали песни (впрочем, крику было больше, чем пения). Я пытался петь на "вольные" мотивы стихи Маяковского. Кое-что ему нравилось, и он даже подпевал. А иногда ни за что не желал мириться с "подтасовкой". Его любимая ария "Еще одно последнее сказанье..." сменилась "Гренадой" Светлова.

   - Здорово сделана вещь! Люблю!

   "Гренаду" мы пели на мотив "Яблочка". Увлеченно и вместе с тем сдержанно. В одном месте я перебил:

   - У Светлова "ответь, Александровск, и Харьков, ответь...", а вы поете "скажи, Александровск..."

   - Это я нарочно. Так лучше. Остальное все хорошо.

   В другой раз мы неслись в открытой машине из Севастополя. Возникли Байдарские ворота, о которых сказано так точно и выразительно:

  

   ...И вдруг вопьешься,

                     любовью залив

   и душу,

         и тело,

                и рот.

   Так разом

           встают

                 облака и залив

   в разрыве

            Байдарских ворот.

   И сразу

           дорога

                 нудней и нудней...

  

   В том месте, где дорога пошла "нудней и нудней", Владимир Владимирович открыл железную коробку (в ней оставалось несколько папирос) и тут же закрыл ее:

   - Бросаю курить! - крикнул он. И коробка летит а море. (Конечно, до моря далеко - оно только кажется рядом.) Именно после этого и родились строки:

  

   Я

      сегодня

            дышу как слон,

   походка

         моя

             легка,

   и ночь

          пронеслась,

                  как чудесный сон,

   без единого

               кашля и плевка.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Граждане,

           вы

                утомились от жданья,

   готовы

          корить и крыть.

   Не волнуйтесь,

                сообщаю:

                       граждане -

                                 я

   сегодня -

             бросил курить.

  

   В Кисловодском "Гранд-отеле" для Маяковского и его спутников - Натальи Брюхоненко и Валерия Горожанина - были забронированы три номера. Я приехал туда на 5 дней раньше. Встретив знакомого артиста-певца, который слонялся в поисках ночлега, я предложил ему поселиться пока в номере, предназначенном для Маяковского. Сам я тоже перешел туда - за компанию.

   На рассвете нас разбудил стук в дверь. Оказалось, Маяковский с друзьями приехал раньше, чем я рассчитывал. Я, естественно, очень смутился и сказал, что мы сейчас же перейдем в другой номер.

   - Ни за что! Вы с ума сошли! Продолжайте спать, - успокаивал меня Владимир Владимирович.-Дайте только ключи от других комнат.

   И, извинившись за ранний визит, он ушел в мой номер.

   Небольшое отступление.

   Второго сентября 1927 года, точнее - в ночь на третье, произошло землетрясение в Крыму.

   Маяковский за несколько часов до этого отплыл из Ялты в Новороссийск. Казалось, повезло. Но не совсем. Землетрясение настигло его в открытом море. Ночью внезапно разыгрался сильнейший шторм. О том, что ночью было землетрясение, пассажиры узнали лишь днем в Новороссийске.

   Маяковский и его попутчики испытали мытарства переезда: из Новороссийска до Тихорецкой, снова ожидания, отсюда до Минеральных Вод и в ночь добрались до Кисловодска.

   Газеты пестрели сообщениями о крымском несчастье.

   В стихотворении "Солдаты Дзержинского" есть такая строка:

  

   Будут

         битвы

               громше,

                     чем крымское

   землетрясение.

  

   А вскоре за этим событием появилось стихотворение "Польза землетрясений". Оно кончалось так:

  

   Я

     землетрясения

                   люблю не очень,

   земле

        подобает -

                    стоять.

   Но слава встряске -

                 

  Крым

  

  

  

  

  

  

   орабочен

   больше,

          чем на ять.

  

   Удалось провести лишь одно выступление - в Пятигорске. Маяковский заболел сильнейшим гриппом. Остальные вечера пришлось переносить и отменять.

   Железноводская публика узнала об отмене вечера перед самым началом. Все билеты проданы. Назревал скандал. Отдельные лица в толпе особенно рьяно подстрекали остальных: "Ничуть не болен!", "Передумал!", "Знаем мы эти болезни!".

   Чтобы не огорчать больного, я скрыл всю эту историю, хотя он живо интересовался подробностями. Через несколько дней до него все же дошли слухи о скандале.

   Накануне ко мне приехала из Москвы знакомая, и мы навестили больного. Гостья вскоре удалилась, а я остался. Маяковский ко мне в упор:

   - Где вы нашли такую красивую жену?

   Я пытался отшутиться: "Во-первых, как правило, жен не ищут, во-вторых, она пока не жена, а кандидат в жены - невеста, мы еще не расписались, и, наконец, главное, не я ее искал, а она меня нашла. В Москве она сняла угол в квартире, где я живу, на Таганке.

   Однажды, когда я возвратился домой из поездки, хозяйка меня, с места в карьер, заинтриговала: "Когда придет с работы моя новая квартирантка, то я за вас не ручаюсь!"

   - Мне все ясно. Крепко вас поздравляю, - уверенно заключил Владимир Владимирович.

   Хозяйка и Маяковский оказались правы: вскоре мы поженились.

   В Ессентуках и Кисловодске менялись дни и часы выступлений (непривычное время - пять часов). Пока печатались новые афиши, решили срочно сделать наклейки на старые.

   Маяковский частенько вникал в детали "производства". Вот и здесь Владимир Владимирович включился в работу. Написав один внушительный плакат, он, стоя на коленях, засучив рукава, принялся за наклейки. Он писал с невероятной быстротой и раскладывал их на полу для сушки. Папиросный окурок заменил ему кисть, а чернила - краску.

   - Это детские игрушки по сравнению с "Окнами РОСТА", - сказал Маяковский.

  

   В 1929 году Владимир Владимирович, нарушив традицию, решил ехать сначала на Кавказ.

   В первых числах июля я шел в Москве по Солянке, держа кулек с клубникой. Из-за угла - Маяковский. Рука моя испачкана ягодой, и я не протянул ее, а сделал извинительный шест.

   - Так как я в принципе против рукопожатий, то это даже кстати,- сказал он.- Как жена, ребенок? Когда вы, наконец, уедете в Сочи?

   - Эту клубнику я несу в родильный. Завтра выписываю жену и исчезаю из Москвы.

   - Значит - договорились? Еще раз поздравляю! Имя уже придумали? Советую обязательно назвать его Никитой или Степаном. Вот у Шкловского есть Никита, и он не жалуется. Замечательное имя! Поверьте мне! Ну, пора! Торопитесь, умоляю! До свидания в Сочи!

   Через несколько месяцев, когда мы вернулись в Москву, я снова шел по Солянке, но теперь с ребенком на руках. Маяковский проезжал в "Рено" и, открыв дверцу, на ходу крикнул:

   - Привет, Никита!..

   В Сочи, поселившись в скромном номере "Ривьеры", Маяковский тотчас достал из чемодана каучуковую ванну {Это был большой складной таз с громким именем "ванна".} и потребовал у горничной горячей воды. Та всплеснула руками:

   - Просто удивительно! Вздумали в номере купаться! Кругом море, а они баню устраивают!

   Маяковский вежливо уговаривал ее:

   - Не понимает девушка, что в море основательно помыться невозможно. Грязь может долипнуть еще.

   После процедуры он оделся особенно тщательно.

   - Хочу выглядеть франтом.- И игриво: - Недаром я мчался в Сочи.

   - Вы ведь против франтовства? - заметил я.

   - Бывают в жизни исключения. Еду к девушке. И вообще, для разнообразия можно иногда шикарно одеться!

   И посоветовался, какой галстук повязать.

  

   В кафе повезло: подали "хворост" и любимое розовое варенье.

   - Моя мама делает розовое варенье - это вещь! Недавно подарила мне большую банку, - поведал Владимир Владимирович.

   К столику подсели артисты Большого театра Мария Рейзен, Леонид Жуков и иже с ними. Маяковский просил заменить розетки настоящими блюдцами, а то "негде размахнуться".

   Ему приятна была встреча с сестрой Людмилой Владимировной здесь, в поездке. Он пригласил ее на свой вечер.

   В летнем сочинском кинотеатре люди сидят, стоят и висят (на заборе и на деревьях за забором).

   Афиша гласила: "Леф и Реф - новое и старое - стихи и вещи". Под "вещами" в данном случае подразумевались крупные произведения.

   Маяковский читал отрывки из первой части "Клопа". Ярко, в образах, исполнил он три картины, почти не повторяя имен действующих лиц.

   Попутно приведу такой разговор. Когда приближалась премьера "Клопа" в театре Мейерхольда, Маяковский неожиданно спросил меня:

   - Как, по-вашему, лучше назвать пьесу: "Клопы" или "Клоп"?

   Подумав, я ответил:

   - Конечно, "Клоп".

   - А почему так?

   - А потому, что "Клопы" - это нечто массово-стихийное, название само по себе уже отпугивает, шокирует зрителей. А "Клоп" не так страшен и это - обобщенно и вместе с тем более конкретно и точно. Есть другая сторона дела, чисто формальная: четыре буквы лучше читаются и выигрышнее на афише, чем пять.

   - Я тоже склоняюсь к "Клопу", небольшие колебания были, и я решил проверить на людях. Все, в основном, за единственное число. Твердо остается "Клоп".

   Стихотворение "Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст от Москвы по Ярославской ж. д.)" на афише называлось просто "Необычайное". Но с эстрады поэт объявлял его полным, даже расширенным названием ("...бывшее со мной, с Владимиром Владимировичем, на станции Пушкино..."). Очень громко и четко произносил "необы...", а вторую половину слова и все последующие - быстрее, доводя до скороговорки. Еще добавлял:

   - Эту вещь я считаю программной. Здесь речь идет о плакатах. Когда-то я занимался этим делом. Нелегко давалось. Рисовали иногда дни и ночи. Часто недосыпали. Чтобы не проспать, клали под голову полено вместо подушки. В таких условиях мы делали "Окна РОСТА", которые заменяли тогда частично газеты и журналы. Писали на злобу дня, с тем, чтобы сегодня или на следующий день наша работа приносила конкретную пользу. Эти плакаты выставлялись в витринах центральных магазинов Москвы, на Кузнецком и в других местах. Часть их размножалась и отправлялась в другие города.

   Концовка "Необычайного..." звучала так: предельно громко - "Вот лозунг мой..." и пренебрежительно, иронически, коротко - "и солнца".

   В афише были сокращены все названия стихотворений: "Товарищу Нетте - пароходу и человеку" называлось просто "Нетте", "Сергею Есенину" - "Есенину". Все заграничные стихи шли под заголовком "Разная заграничность". "Стихи о советском паспорте" вовсе не значились. Но они звучали на всех вечерах. Это стихотворение не было напечатано при жизни Маяковского, хотя он и сдал его в "Огонек" незадолго до отъезда на юг.

   Читал он "Паспорт", как сатиру, с подчеркнуто гротесковыми интонациями и сарказмом. Это был живой рассказ. Первую строфу он произносил в убыстренном темпе, а дальше - спокойнее, слегка ироническое описание купе и кают. Когда же доходило до "пурпурной книжицы", то здесь - чувство достоинства, патриотической гордости.

   Отдельные места подчеркнуто утрировались. Это - в первую очередь: "двухспальным лёвою", сопоставление афиши и козы, образные и неожиданные метафоры - бомба, еж, змея, которые вызывали дружный смех публики. Выразительно звучала рифма: "коза" и "что это за" (он нажимал и резко отрывал это "за"). Менялась интонация, что, само по себе, определяло отношение поэта к происходящему.

   Злой иронией окрашивались строки:

  

   С каким наслажденьем

                        жандармской кастой

   я был бы

           исхлестан и распят...

  

   И - с любовью, с гордостью, переходя к последней строфе, которую он заканчивал, подняв вверх руку:

  

   ...Читайте,

            завидуйте,

                      я -

                         гражданин

   Советского Союза.

  

   Еще о записках, адресованных Маяковскому, и о его ответах. За последние четыре года он собрал около 20 000 записок. Незадолго до смерти Владимир Владимирович говорил о будущей книге, которую хотел назвать "Универсальный ответ записочникам". Замысел остался неосуществленным.

   Иногда казалось, что одно и то же лицо настигает поэта в разных городах - до того была порой похожа одна записка на другую. Он разил таких "записочников" острым словом, но они появлялись снова и снова.

   Во время его выступлений вырастала целая гора записок. Ответы на них занимали столько же времени, сколько сам разговор-доклад. Записочный ажиотаж переходил подчас в перепалку. Выкрики с мест сливались в нестройный гул смельчаков-задир.

   Однажды Маяковский не без огорчения сказал:

   - Товарищи! Я прекрасно понимаю, что ругательные записки пишутся одиночками, а не всем залом, но и над ними я потею достаточно, чтобы доказать, рассказать и оправдаться!

   Приведу ответы на своеобразные, специфические, я бы сказал размашисто курортно-развлекательные записки:

   "Утверждают, что вы почти не пользуетесь трамваем и очень редко ходите пешком. Как же вы передвигаетесь?"

   - Товарищу хочется, очевидно, чтобы я ему открыл тайну моего заграничного автомобиля {Обладателя автомобиля в ту пору зачисляли в крезы. Малолитражка Маяковского - маленькая, не под стать владельцу,- казалась роскошью.}. Но он задает вопрос ехидно и трусливо. Дорогой товарищ, я даже не затрудню себя специальным для вас ответом, ибо на случай таких дурацких вопросов и сплетен у меня есть уже стихотворный ответ:

  

   Не избежать мне

                  сплетни дрянной.

   Ну что ж,

             простите, пожалуйста,

   что я

         из Парижа

                 привез Рено,

   а не духи

            и не галстук.

  

   "Вы считаете себя хорошим поэтом?"

   Маяковский - резким тоном, во весь голос:

   - Надоело! Мне наплевать на то, что я поэт! Я прежде всего считаю себя человеком, посвятившим свое перо сегодняшнему дню, сегодняшней действительности и ее проводнику - Советскому правительству и нашей партии!

   "Почему провалился "Клоп"?

   - Клопа-то поймали, а вы со своей запиской действительно провалились.

   А вот записка, которую он неожиданно оглашает нарочито пискляво:

  

   "Голос ваш сочен,

   Только противен на вкус.

   Потому-то я в Сочи

   Вами не увлекусь".

  

   - Это результат прямого воздействия южного климата.

   "Почему вы так много говорите о себе?"

   - Я говорю от своего имени. Не могу же я, например, если я полюбил девушку, сказать ей: "Мы вас любим". Мне это просто невыгодно. И наконец, она может спросить: "Сколько вас?"

   Последние два слова он уже кричит в рупор из сложенных ладоней.

   "Почему вы так свободно себя держите? Ваш доклад - скорее веселое времяпрепровождение".

   - Я стремлюсь к тому, чтобы мой доклад был живым, а не сухоакадемическим и нудным. И думаю, что мне это до некоторой степени удается. Я вообще считаю, что надо стремиться жить и работать весело. Если бы мое выступление было неинтересным, народ уходил бы. Но, как видите, никто не уходит. Впрочем, я должен сознаться, что однажды был такой случай - женщина поспешно покинула зал. Мои огорчения быстро рассеялись, как только я узнал, что ей вышло время кормить ребенка.

   Гнусавый фальцет, сидевший у самой сцены, глядя в глаза поэту и жестикулируя, решил его пристыдить:

   - Бросьте, это вы уже говорили в Киеве!

   - Вот видите, товарищ даже подтверждает этот факт!

   Эффект необычайный - раздались аплодисменты, дружно и долго смеялись.

   "Ваши стихи непонятны массам".

   - Что значит "непонятны?" Смотря для кого. Даже центральная газета, например, не может быть понятна буквально всем. Имеются разные газеты: специально "Крестьянская газета" и другие. Нельзя писать стихи для людей, имеющих в своем арсенале триста слов. ЦК партии в двадцать третьем году направил одного товарища обследовать Воронежскую губернию. В то время в Москве была сельскохозяйственная выставка. Оказалось, что крестьяне не понимают, что такое павильон. Только один сказал, что он понимает. Когда у него спросили: "Что же такое павильон?" - он ответил: "Это самый главный, который всеми повелевает". Шекспир знал двадцать тысяч слов. Мы с вами знаем тысяч десять. А некоторые - только триста. Разберитесь. Но все же я стараюсь писать и для людей, обладающих малым запасом слов. В дальнейшем буду стараться больше работать в этом направлении.

   Маяковский рассматривает новую записку и произносит: