Панаева Авдотья Яковлевна - Воспоминания

Вся мостовая была завалена выбитыми из домов рамами, искалеченною мебелью и домашнею утварью. Дровяной двор представлял склад углей, в котором копошились черные силуэты пожарных, заливавших тлеющие остатки, и струи дыма с огоньком местами виднелись на черном фоне.

В одном каменном разрушенном доме еще дымился подвальный этаж, и около него стояла машина, на которой усердно качали воду два молодых человека с длинными волосами и в шляпах с широкими полями, какие тогда преимущественно носила учащаяся молодежь. На сломанном шелковом диване, возле машины, сидели в изнеможении двое пожарных; вероятно, молодые люди, сжалясь над ними, сменили их на время, чтобы качать воду. Так как было еще очень рано, то собравшаяся публика состояла преимущественно из простонародья.

Я не решилась протиснуться дальше и стояла за толпой зрителей. Впереди меня какой-то мастеровой сказал:

- Молодцы - господа, ишь как лихо работают! Какой-то жирный лавочник, стоявший около него, ответил на это:

- Хороши эти молодцы, - вечор подожгли, а теперь для отводу глаз качают воду, да еще посмеиваются.

Все, кто стоял около жирного лавочника, заволновались, а лавочник продолжал:

- Мне сказывал верный человек, генерал, что студенты с поляками заодно хотели спалить весь город.

- Что же полиция смотрит?! - воскликнул кто-то.

- И без полиции справимся! Ребята, сволочем их с машины! - гаркнул мастеровой, только что хваливший молодых людей, и ринулся вперед, а за ним двинулась вся толпа.

У меня замерло сердце, мне вспомнилось живо, как я в детстве с ужасом смотрела с балкона на бедного чиновника, с которым расправлялся народ в первую холеру, заподозрив в нем отравителя съестных припасов в мелочной лавочке.

Молодые люди мгновенно исчезли с машины, около которой волновался народ; за толпой мне ничего не было видно. Но вдруг часть толпы двинулась по направлению к Пяти Углам, а другая часть стала расходиться. У меня отлегло от сердца, когда я спросила у двух проходивших мимо меня с места происшествия - что случилось? Один мне ответил: "Изловили двух молодцов поджигателей. Здорово бы потрепали их, если бы полиция не увела их в часть. Выпустят; сказывают, у них полны карманы денег - поляки их подкупили".

Какая-то пожилая женщина в платке, стоявшая около меня, перекрестилась и радостно произнесла: "Слава те, Господи, что изловили этих нехристей, а то опять быть пожару".

Я уже говорила о том, что до редакции "Современника" доходили слухи о собиравшихся над ним тучах. И действительно, гроза разразилась очень скоро. В начале июня 1862 года "Современник" лишился главного своего сотрудника [210], а вскоре затем был приостановлен на восемь месяцев.

В 1863 году, после восьмимесячного отдыха, "Современник" снова стал выходить, к огорчению его недоброжелателей. Из числа этих недоброжелателей литераторы торжествовали было уже победу и пропели вечную память "Современнику", рассчитывая, что Некрасов не захочет больше возиться с изданием. Можно судить, как были они изумлены, когда разнесся слух, что "Современник" не только возникает вновь, но в нем будет напечатан роман Чернышевского.

Между тем редакция "Современника" в нетерпении. ждала рукописи Чернышевского. Наконец она была получена из Петропавловской крепости со множеством печатей, доказывавших ее долгое странствование по разным цензурам.

Некрасов сам повез рукопись в типографию Вульфа, находившуюся недалеко - на Литейной около Невского. Не прошло четверти часа, как Некрасов вернулся и, войдя ко мне в комнату, поразил меня потерянным выражением своего лица.

- Со мной случилось большое несчастье, - сказал он взволнованным голосом, - я обронил рукопись!

Можно было потеряться от такого несчастья, потому что черновой рукописи не имелось: Чернышевский всегда писал начисто, да если бы у него и имелась черновая, то какие продолжительные хлопоты предстояли, чтобы добыть ее!

Некрасов в отчаянии воскликнул:

- И черт понес меня сегодня выехать в дрожках, а не в карете!.. И сколько лет прежде я на ваньках возил массу рукописей в разные типографии, и никогда листочка не терял, а тут близехонько, и не мог довести толстую рукопись!

Некрасов не мог дать себе отчета, в какой момент рукопись упала с его колен:

- Задумался, смотрю: рукописи нет; я велел кучеру повернуть назад, но на мостовой ее уже не было, точно она провалилась сквозь землю... Что теперь мне делать?

Некрасов так был взволнован, что не мог обедать, был то мрачен и молчалив, то вдруг начинал говорить о трагической участи рукописи, представляя себе, как какой-нибудь безграмотный мужичок поднял ее и немедленно продал за гривенник в мелочную лавку, где в ее листы завертывают покупателям сальные свечи, селедки, или какая-нибудь кухарка будет растапливать ею плиту и т.п.

На другое утро объявление было напечатано в "Полицейских Ведомостях", и Некрасов страшно волновался, что никто не является с рукописью в редакцию.

- Значит, погибла она! - говорил он в отчаянии и упрекал себя, зачем он не напечатал объявление во всех газетах и не назначил еще больше вознаграждения.

В этот день, по обыкновению, Некрасов обедал в Английском клубе, потому что там после обеда составлялась особенная партия коммерческой игры, в которой он участвовал. Он хотел остаться дома, но за ним заехал один из партнеров и почти силою увез с собой.

Некрасов перед своим уходом пришел на мою половину и просил меня немедленно прислать за ним в клуб, если кто явится с рукописью, и удержать это лицо до его возвращения.

- Да-с... по объявлению... желаю видеть-с самого г. редактора, - конфузливо отвечал он.

Я пригласила дорогого посетителя войти в комнату и подождать несколько минут, и послала человека за Некрасовым в клуб, который помещался тогда очень близко, на Фонтанке, около Симеоновского моста, написав два радостные слова: "Рукопись принесли".

Я начала беседовать с чиновником; он сперва конфузился, но потом разговорился и рассказал мне, что поднял рукопись на мостовой, переходя Литейную улицу у Мариинской больницы, и долго стоял, поджидая - не вернется ли кто искать оброненную рукопись.

Я спросила его, почему он раньше не принес рукопись.

- Газеты не получаю-с, со службы хотел зайти просмотреть газеты, да, уходя домой, случайно услышал от своих товарищей объявление о потере рукописи. Я-с прямо и пришел сюда.

Я успела узнать, что у чиновника большая семья: шесть человек детей и старуха-мать, что он лишился казенной службы, вследствие сокращения штатов, и теперь занимается по вольному найму в одном ведомстве за 35 рублей месячного жалованья, и на эти деньги должен содержать всю семью.

Явился Некрасов и впопыхах, не снимая верхнего платья, вошел в комнату и спросил чиновника:

Чиновник переконфузился и, запинаясь, отвечал:

- Дома-с... я пришел только... Некрасов перебил его:

- Скорей поезжайте за ней, скорей!

Чиновник торопливо вышел из комнаты. Я заметила Некрасову, что, может быть, у такого бедняка нет денег на извозчика. Некрасов вернул его и, вынув из бокового кармана пачку крупных ассигнаций, сунул ему в руку 50 рублей, говоря: - Ради бога, скорей поезжайте за рукописью!

- Какое счастье, что она нашлась! - радостно произнес Некрасов.

Но недолго продолжалось его радостное настроение;

он начал волноваться от нетерпения:

- Чего вы теперь-то волнуетесь? - заметила я, - слава богу, она нашлась.

- Нашлась! мало ли что может случиться: наедет на него карета... выпадет с дрожек!..

Должно быть, рукопись у чиновника находилась поблизости у кого-нибудь на хранении, потому что он никак не мог так скоро съездить на Петербургскую сторону.

Лицо Некрасова просияло, когда он увидал рукопись в руках вошедшего чиновника. Он отдал ему деньги, взял рукопись и стал пересматривать, в целости ли она.

Надо было видеть лицо чиновника, когда в его дрожащей руке очутилась такая сумма денег, - вероятно, в первый раз. Он задыхался от радостного волнения и блаженно улыбался; но, однако, торопливо возвратил 50 рублей Некрасову, проговорив:

- Это-с, что вы мне дали прежде. Некрасов и позабыл об этих 50 рублях.

- Оставьте их у себя, пожалуйста! - отвечал Некрасов. - Есть у вас дети?

- Много-с!

- Так это им от меня на игрушки.

- Господи, господи! Думал ли я, поднимая с мостовой рукопись, что через нее мне будет такое счастье! - проговорил чиновник и стал благодарить Некрасова, который ему отвечал:

- И я вас благодарю за доставление мне рукописи. Если бедный чиновник был счастлив, то Некрасов, конечно, не менее его.

Роман Чернышевского имел огромный успех в публике, а в литературе поднял бесконечную полемику и споры.

В 1862 году в "Современнике" начал сотрудничать В.А.Слепцов. Первое его произведение было "Письма из Осташкова". Молодому автору пришлось увидеть в печати окончание своих писем лишь через 8 месяцев, когда "Современник", отбыв срок наказания, снова стал выходить. В 1863 и 1864 году были напечатаны в "Современнике" несколько рассказов Слепцова: "Питомка", "Казаки", "Постоялый двор", "Сцены в больнице" и, кроме того, маленькие статейки в "Петербургской хронике". По началу литературной деятельности Слепцова можно было ждать, что он будет плодовитым писателем. С каждым новым рассказом Слепцов приобретал расположение читающей публики и быстро занял видное положение между молодыми литераторами.

Я приехала на лекцию аккуратно в назначенный час, но все стулья уже были заняты слушательницами, между которыми находились дамы и девицы не из круга учащихся. Слепцов засуетился, видя, что для меня нет стула.

- Я повытаскал в залу стулья из всех комнат, - говорил он, - только в кухне осталась табуретка. - И добавил и гордостью: - Видите, я был прав, что в наших лекциях чувствуется большая потребность - сколько явилось слушательниц! Погодите, скоро эта зала окажется малой.

Нельзя было строго относиться к читавшим лекции, потому что никто из них не предназначал себя к этой профессии, и все в первый раз читали публично.

Когда очередь дошла до Слепцова, то он шепнул мне:

- Вообразите, я чувствую нервную лихорадку, мне стыдно читать мою пародию на лекцию.

Я торопила его идти на импровизированную кафедру. Он произнес "осрамлюсь" и пошел к столу, но, сохраняя наружное спокойствие, так что никто и не подозревал, что он сильно оробел.

Наружность у Слепцова была очень эффектная и отличалась изяществом; у него были великолепные черные волосы, небольшая борода, тонкие и правильные черты лица; когда он улыбался, то видны были необыкновенной белизны зубы. Цвет лица был матово-бледный. Он был высок, строен и одевался скромно, но тщательно.

Лекция Слепцова была не лучше других, но он читал мастерски и когда окончил чтение, то слушательницы зааплодировали.

С лекции я пошла домой пешком; Слепцов и еще двое наших общих знакомых провожали меня. Слепцов объявил нам, что более не будет читать лекций. Мы все удивились и стали его спрашивать: почему?

- Достаточно для меня и один раз испытать те ощущения, какие я сегодня испытал, - отвечал Слепцов. - Точно стоял на лобном месте и подвергался позорной экзекуции.

И Слепцов принялся смешить нас, критикуя свою лекцию.

- Меня надо было освистать, прогнать из залы за мою лекцию, - говорил он.

- Зачем же вы так торопились начинать лекции? подготовились бы хорошенько! - заметила я Слепцову.

- Надо было торопиться, - ответил он, - если бы отложить начало лекций, то одушевление прошло бы, и тогда, пожалуй, они не удались бы; есть пословица: куй железо - пока горячо! Главное дело сделано - дан толчок.

Но, к огорчению Слепцова, с каждой лекцией число слушательниц все убывало, потому что пошли слухи, что хозяина залы, где читались лекции, призывали куда следует для объяснения о сборищах в его квартире и требовали, чтобы более их не было. Кроме того, учащиеся женщины утром были заняты, а мнимо-учащиеся (которых было тогда много), побывав на первой лекции, нашли, что там слишком много бывает аристократок (так называли тогда женщин хорошо одевающихся), и не желали сидеть вместе с ними. Дамы же, которых считали за аристократок, испугались слухов, что во время чтения может явиться полиция, и перестали посещать лекции.

Наконец, на одну из лекций явилось всего восемь слушательниц. Слепцов расхаживал по пустой зале в ожидании, не прибудет ли хоть еще немного публики, чтобы начать лекцию; но ожидания его оказались напрасными. Тогда он сел за стол и позвонил в колокольчик. Присутствующие в зале прекратили разговор и смотрели на Слепцова, который встал и произнес следующую речь:

- Милостивые государыни и милостивые государи, прошу вашего внимания. Я должен сказать надгробное слово преждевременно погибшим нашим лекциям. С душевным, глубоким прискорбием я обязан объявить вам, что, за отсутствием слушательниц, лекции прекращаются. Но, покидая эту залу, я, как Галилей, воскликну: "А все-таки эти лекции принесли бы большую пользу женщинам в общем их образовании".

Слепцов раскланялся и вышел на средину залы. Его речь оживила всех, потому что присутствующие соскучились сидеть в пустой зале около часа. Мы все вместе, разговаривая, вышли из залы.

Слепцов, сходя с лестницы, сказал:

- Я, господа, не падаю духом, я уверен, что наши лекции еще возобновятся. Женщины хорошенько вникнут - какую пользу могли они извлечь для себя из них, - сами будут нас просить опять их открыть.

Слепцов не оставлял мысли продолжать лекции; он хотел привлечь к участию в них тогдашних молодых профессоров, которые очень сочувственно относились к высшему образованию женщин. Но Слепцов увлекся скоро новым проектом, который поглотил все его внимание.

Надо заметить, что 25 лет тому назад одинокой женщине очень трудно было найти комнату в порядочном семействе. Тогда еще не было особенной нужды прибегать ко всевозможным экономическим средствам, живя в Петербурге, так что барышни или дамы, приезжавшие учиться в Петербург, вынуждены были нанимать комнаты в меблированных квартирах, которых также было немного. Содержательницами дешевых меблированных комнат исключительно были тогда: устарелые чиновницы, нажившиеся кухарки, которые в молодости, как говорят, прошли огонь и воду, так что с такими особами и порядочному мужчине не очень-то приятно было иметь дело, а не только женщине.

Слепцов сам испытал всю прелесть нанимать комнаты у таких квартирных хозяек, и ему пришла мысль устроить общую квартиру и поселиться в ней вместе с несколькими лицами из круга своих знакомых. Его проект имел много преимуществ: во-первых, живущие избавлялись от бесцеремонной квартирной хозяйки, которая из своих экономических расчетов морозила жильцов в нетопленых комнатах, отравляла их обедами из несвежей провизии и часто пускала таких жилиц, у которых по ночам происходили пирушки и разные безобразия. Во-вторых, жизнь на общей квартире обходилась, разумеется, гораздо дешевле.

Будущие члены общей квартиры собрали на меблировку и обзаведение хозяйства небольшую сумму денег, потому что все они были люди, существовавшие литературным трудом.

Слепцов был мастер покупать все дешево и хорошо, и с утра до ночи бегал, приискивая подходящую квартиру и закупая подержанную мебель и разные хозяйственные вещи. Я удивлялась неутомимости Слепцова. Разве мог бы все это делать человек не увлекающийся?

Слепцов при устройстве общей квартиры выказал большие организаторские способности. Когда все комнаты были заняты, оказалось, что дамский элемент преобладал; мужчин было только двое: Слепцов и его приятель N. (А-Ф.Головачев).

Слепцов с восхищением рассказывал мне о хозяйстве на общей квартире, и я увидела, что он разыгрывал роль экономки.

- У вас не будет времени работать, а вам давно бы пора сесть писать, - заметила я ему.

- Дайте только наладить порядок в хозяйстве, тогда я и примусь писать, - отвечал Слепцов.

- Вовсе не ваше дело налаживать порядок в хозяйстве; ваши дамы гораздо лучше сумеют это сделать.

- В том-то и беда, что все они ничего не понимают в хозяйстве, - возразил Слепцов, но утешал себя, что дамы попривыкнут и все пойдет хорошо.

Слепцов шутя назвал общую квартиру "коммуной", и это название было усвоено всеми знакомыми; иначе не говорили: "я был в коммуне", или: "завтра вечером увидимся в коммуне?"

Слепцов выговаривал мне - почему я не хочу бывать в коммуне в назначенные дни, говоря:

- С каждым разом все более и более собирается у нас народу, ни стульев, ни чайной посуды у нас не хватает на всех гостей. Надо было бы всего прикупить, да денег ни у кого нет. Прислуга ворчит, что в приемный день ей надо раз пять нагревать наш небольшой самовар. Жаль, что у меня нет денег! Я бы завел образцовое хозяйство в нашей коммуне.

- Вы и так потратили достаточно своих денег на устройство вашей коммуны, - заметила я, - боюсь, что вы запутаетесь с этим хозяйством. Гораздо лучше было бы не иметь домашнего стола.

- Ну, это что же было бы! Семейного характера не имела бы наша коммуна! Нам-то это не так важно, а для наших дам домашний стол необходим.

Наконец я собралась в приемный день поехать вечером в коммуну. Когда я вошла в залу, то нашла в ней уже много собравшихся гостей. Я более или менее знала почти всех членов коммуны, да и большую часть их знакомых.

Зала была довольно большая, но низковатая и плохо освещенная; небольшая лампа висела над длинным столом, обитым клеенкой, и кругом его сидели за чаем члены коммуны и гости; некоторые из гостей, за неимением стульев, расхаживали по комнате или сидели на окнах. Кроме стульев и стола, не имелось другой мебели. Слепцова не было в зале; я спросила, где он, и мне отвечали,

что он в кухне ставит самовар, потому что старая прислуга отошла, а новая - еще не переехала. Смешно было видеть Слепцова с его изящной наружностью, когда он явился в залу с кипящим самоваром. Поздоровавшись со мной, он сказал:

- Какая досада, что вы застали беспорядок в нашем хозяйстве. Впрочем, вы сами - хорошая хозяйка и знаете, что при перемене прислуги всегда происходит маленькое расстройство. Новая прислуга обещала переехать сегодня утром и обманула.

Говоря это. Слепцов уселся разливать чай и затем тихонько сказал мне:

- Ни одна из наших дам не хочет разливать чай, находят, что - слишком скучно.

Гости все прибывали; в числе их приехала Н.П.Суслова, только что начавшая заниматься медициной. Она резко отличалась от других тогдашних барышень, которые тоже посещали лекции в университете и в медицинской академии. В ее манерах и разговоре не было кичливого хвастовства своими занятиями и того смешного презрения, с каким относились они к другим женщинам, не посещающим лекций. Видно было по энергичному и умному выражению лица молодой Сусловой, что она не из пустого тщеславия прослыть современной передовой барышней занялась медициной, а с разумной целью, и серьезно относилась к своим занятиям, что и доказала впоследствии на деле. Когда в Петербурге доступ женщинам на лекции в медицинскую академию был запрещен, Суслова уехала в Цюрих слушать лекции. В 1868 году она первая из русских женщин (и чуть ли не из первых европейских женщин) получила диплом доктора медицины и вернулась в Петербург держать экзамен в медико-хирургической академии. Какую сенсацию тогда произвела она в обществе, особенно в корпорации докторов, среди которых образовались две партии: одни были возмущены дерзостью женщины, претендующей сделаться их коллегой (тогда твердо укоренилось общее убеждение, что у женщины настолько слабы умственные способности, что она не может усвоить себе никакой науки). Другая партия докторов явилась защитниками умственной равноправности женщины. Г-жа Суслова блистательно оправдала на экзамене защитников женщин, получила докторский диплом и быстро приобрела практику. В 1869 году она вышла замуж за швейцарского подданного Ф.Ф.Эрисмана, молодого ученого, ныне известного гигиениста.

Как пионерке. Сусловой пришлось испытать и преодолеть массу неприятностей и препятствий на своем пути: надо было иметь сильный, энергичный характер, чтобы дойти до цели, не смущаясь враждебностью и оскорбительными насмешками.

В.О.Ковалевский часто бывал у нас, он и познакомил меня со своей невестой, которой тогда было всего лет семнадцать. Это была очень хорошенькая барышня, живая, веселая, но уже тогда избравшая себе целью изучить высшую математику. Теперь Софья Васильевна Ковалевская сделалась профессором в Стокгольмском университете.

Я уклонилась от коммуны, но мне хотелось показать- какие результаты получались из тогдашнего женского вопроса.

Я была в коммуне не более двух раз, но знала от Слепцова, как идет хозяйство в ней: по всему было видно, что оно ведется не в порядке, потому что надо было соблюдать большую экономию во всем, а какая может быть экономия, когда гости собирались не только раз в неделю, но стали бывать в коммуне каждый день и утром и вечером, обедали, пили чай. Благодаря разным личностям, бывавшим в коммуне, распространились всякие сплетни о живущих в ней. Когда я стала говорить Слепцову об этих слухах, он отвечал:

- Не стоит обращать на это внимания, пусть себе болтают всякий вздор, избежать этого трудно. Все отлично знают, что женщины жили прежде в меблированной квартире точно так же вместе с мужчинами, да еще бог знает с какими. Рутина в общественной жизни так сильна, что, какое бы ни явилось в ней полезное исключение, оно производит гвалт; покричат, поболтают и перестанут.

Но невыгодные слухи о коммуне принимали все большие и большие размеры. Уверяли, будто бы в коммуне каждый день бывает большое сборище мужчин и женщин, которые пируют всю ночь, что за ужином разливное море вина, посетители и хозяева напиваются до безобразия, и гости только на другой день расходятся по домам.

А между тем в коммуне, кроме чаю, никаких других угощений не подавалось гостям. Если впоследствии появилось в печати неверное описание жизни членов в коммуне, то это можно приписать лишь галлюцинации автора, видевшего описанное им во сне [214].

В городе распространились слухи, будто образовалась новая секта, под названием "коммуна", и что культ этой секты - самая безнравственная разнузданность.

Городовые бессменно торчали у подъезда квартиры коммуны. Прислуга, которой отказывали в коммуне или за бесцеремонное воровство при покупке провизии, или за большое количество кумовьев, торчащих постоянно в кухне, вымещала свою злобу, рассказывая небывальщину о своих бывших хозяевах.

Некоторые дамы, опасаясь компрометировать себя, выехали из коммуны, а остальным слишком дорого обходилась жизнь на общей квартире, и коммуна распалась.

Мне жаль было Слепцова, потому что все подсмеивались над ним и его неудавшейся коммуной, но он хладнокровно относился к этим насмешкам и говорил мне по этому поводу:

- Не стоит смущаться неудачей в полезных общественных делах, потому что большинство общества податливо на усвоение пустых рутинных обычаев в общественной жизни, и чуть возникает новизна, хоть и полезная, она вызывает рутинеров на глумление. Не следует робеть перед этим, иначе в общественной жизни не было бы никакого прогресса. Прогресс только и может быть тогда, когда люди действуют наперекор рутине. Посмотрите, как большинство восстает теперь против высшего образования женщин, а через несколько лет это же большинство будет пользоваться плодами высшего образования женщин.

- Странное дело, - говорил он, - на всякий пустяк люди бросают деньги, а чуть коснется чего-нибудь полезного, так не уломаешь их принять участие. Является какая-то недоверчивость в полезность дела, боятся, что пропадут деньги, точно дело идет не о нескольких стах рублей, а о целом состоянии! А как слушаешь их, так они, кажется, готовы пожертвовать даже своей жизнью из-за своих принципов. Ну, да обойдемся и без них: с миру по нитке - голому рубашка.

Слепцов устроил частный литературно-музыкальный вечер в пользу двух приезжих барышень, которые очутились в безвыходном положении. На этом вечере участвовал композитор А.Н.Серов, две сестры музыкантши (фамилии их не помню), Д.Д.Минаев читал стихи и еще кто-то из новичков литераторов. Сам Слепцов для этого вечера написал маленький рассказ "Спичка", подражание сказкам Андерсена.

Билетов было роздано очень много через знакомых, так что зала, в квартире одного семейства, не могла вместить всей публики, и многие должны были слушать чтение и музыку из соседних комнат.

Сбор оказался изрядный, потому что многие давали в пять раз более за билет. Слепцов проектировал дать несколько таких литературно-музыкальных вечеров, чтобы на сбор с них открыть женскую переплетную мастерскую. Но его планы рушились, потому что получены были достоверные сведения, что на него обращено особенное внимание за устройство коммуны и за ним зорко следят, как за организатором разных сборищ под видом частных лекций и литературных чтений; ему советовали на время умерить свою организаторскую деятельность.

- Принимайтесь-ка писать свои рассказы, давным-давно не было в "Современнике" вашего имени, - сказала я Слепцову по этому поводу.

- Я хочу не рассказ писать, а роман, - отвечал Слепцов. - Он у меня обдуман.

- У вас давно задумано много рассказов, да какой толк из этого? - заметила я.

- Мне хочется в своем романе изобразить современные отношения между супругами, людьми развитыми, - говорил Слепцов.

- Лет через десять мы прочтем ваш роман? - спросила я, смеясь.

- Не через десять, я очень скоро его напишу, - улыбаясь, отвечал Слепцов и предложил мне держать пари.

Я охотно согласилась, в полной уверенности, что выиграю.

Слепцову очень нравился у меня старинный бронзовый подсвечник изящной работы, а он был большой любитель изящных вещей. В случае проигрыша я должна была отдать ему этот подсвечник.

- Если я проиграю, что невероятно, то сделаю вам оригинальный портфель для бумаг, - сказал Слепцов.

Надо заметить, что Слепцов и в мелочах способен был увлекаться. Он придумал заказать токарю для своего письменного стола березовые подсвечники, покрытые лаком, носился с своим изобретением, показывая коротким знакомым эти подсвечники, и был очень доволен, если кто-нибудь просил его заказать такие же подсвечники или канделябры. Слепцов сам давал токарю рисунки и следил за его работой, а когда токарь взялся в летнем помещении приказчичьего клуба украсить танцевальную залу люстрами из березы, то Слепцов до такой степени был озабочен, как будто сам взял этот заказ. Каждый день он бегал к токарю, наблюдал за его работой, давал советы, делал рисунки.

Я позабыла о пари. Но, что-то вскоре после этого, Слепцов пришел ко мне обедать и, увидав двух своих приятелей, которые также пришли к обеду, сказал:

- А я заходил к вам обоим, чтобы вместе идти к Авдотье Яковлевне.

Я не обратила на его слова внимания, потому что Слепцов и оба его приятеля часто вместе обедали у меня.

Когда мы напились кофе после обеда, Слепцов спросил нас:

Мы были удивлены и обрадованы.

Я, кажется, уже упоминала, что Слепцов замечательно хорошо читал свои произведения, так что слушать его было большое наслаждение.

Прочитав первую часть своего романа "Трудное время", он рассказал конспект второй части.

Уходя домой. Слепцов сказал мне:

- Как видите, ваш подсвечник скоро будет стоять у меня на письменном столе.

Я согласилась, что проиграла пари, и отдала ему подсвечник; но оказалось, что я поторопилась, потому что Слепцов долго не принимался за вторую часть, и бог знает когда бы она была написана, если бы Некрасов настоятельно не требовал второй части, чтобы начать печатать роман в "Современнике".

- Не могу положительно писать, когда запродаю себя, - оправдывался Слепцов. - Я сам чувствую, что вторая часть у меня вышла плоха!.. Нет, теперь ни за что не возьму вперед денег из редакции, пока не окончу вещь! - воскликнул он и сам рассмеялся своему зароку, потому что забранные вперед деньги за роман были давно истрачены и он сидел без гроша.

В 1868 году роман был напечатан в "Современнике", а в следующем году вышел отдельно.

Слепцов намеревался переделать вторую часть, но остался при одном своем намерении. Ему нужны были деньги, и он торопился пустить в продажу свой роман.

Я часто стыдила Слепцова за леность его к работе, и он, смеясь, уверял, что никто его так не распекает, как я.

Раз он и его два приятеля должны были обедать у меня; мы сговорились вечером ехать вместе кататься по Неве.

Приходят его приятели и на мой вопрос о Слепцове отвечают, что он сейчас кончит работу и явится.

Я обрадовалась и воскликнула:

- Слава богу, наконец-то принялся за писанье!

Но приятели меня разочаровали, сказав, что они застали Слепцова совсем за другой работой, - он обшивал новой тесьмой свой пиджак.

Все короткие знакомые имели доказательства необыкновенных способностей Слепцова к разному мастерству. Он мог сделать все, что угодно, и так хорошо, точно несколько лет обучался этому мастерству.

Я хотела побранить Слепцова за то, что он тратит время на пустяки, а не занимается делом, но была обезоружена его самодовольствием, когда он, поздоровавшись со мной, спросил:

- Хорошо обшит мой пиджак?

- Отлично, но как вам не стыдно заниматься такой работой, когда бы могли отдать это сделать своему портному.

- Никак не мог, - отвечал Слепцов - во-первых, у меня не хватило бы денег для уплаты за работу; а во-вторых, пиджак ранее завтрашнего вечера не мог быть готов. А я, как видите, в несколько часов его обшил и так хорошо, что мой портной сначала не поверил, а потом сделал мне предложение быть его подмастерьем.

- Если бы вы целое утро писали, то заработали бы себе денег на новый пиджак, - заметила я.

- Да я не мог себя видеть в пиджаке с отрепанной тесьмой, а теперь он новенький, - говорил, улыбаясь, Слепцов.

Он часто в подобных случаях напоминал мне мальчика, довольного и гордого тем, что сумел сделать сам себе игрушку.

Кроме увлечений, Слепцову много мешала в литературных занятиях и обстановка его жизни. Если его хоть на минуту отрывали от работы, он уже не мог снова са-, диться за писание, а попав в центр тогдашнего круга учащихся женщин и пропагандистов женского вопроса, он, поневоле, завел обширное знакомство: то один забежит к нему утром, то другой, да кроме того, по соседству с его комнатой развлекал его какой-нибудь типичный разговор жильцов, или в коридоре крикливый голос чухонки, квартирной хозяйки, которая целыми днями бранилась то с своей прислугой, то с жильцами.

Слепцову нужно было уединение, чтобы его ничто не развлекало.

Слепцов переехал на лето на дачу на Черную речку, где нанял себе мезонин у бедной чиновницы во флигеле, во дворе.

Уезжая на дачу, он просил меня и своих двух приятелей приехать к нему поскорей пить чай. Мы собрались втроем и насилу отыскали Слепцова. Дети, игравшие на дворе, указали нам деревянную, темную лестницу с шатающимися ступеньками. Мы взобрались по ней. Дверь в мезонин была отворена настежь, и нам представилась следующая картина. Слепцов стоял на опрокинутой кадке и наклеивал обои. Рукава его рубашки были засучены по локоть, голова у него была повязана носовым платком, и он был опоясан каким-то ситцевым линючим передником. Мезонин был с очень низким потолком и с полукруглым окном. Хаос в мезонине царил ужасный; обрезки обоев валялись по полу, ветхая мебель сдвинута на средину, на клеенчатом диване лежал чемодан, платье, зеркало, на поленьях стояла доска и горшок с клейстером.

Слепцов стоял спиной к двери и так был занят работой, что не обратил внимания на наш приход, пока мы его не окликнули. Держа конец обоев в руке, он повернул голову и, улыбаясь, произнес:

- Сейчас доклею! Видите, какой кусочек остался. Разве я дурно оклеил комнату? Потолок-то, посмотрите, точно мраморный! А если бы видели, какой он был загрязненный, стены в дырьях, дуло страшно, я законопатил их; теперь будет чисто и тепло.

Говоря это, Слепцов доклеил кусок, соскочил с кадки и добавил:

Он высунулся в дверь и крикнул вниз:

- Пашенька, пожалуйте ко мне! - И обратись к нам, произнес: - Господа, вы сейчас увидите Миньону Черной речки.

Мы едва могли удержаться от смеха, взглянув на такую Миньону. Слепцов обратился к ней со словами:

- Проводите, Пашенька, моих гостей в сад, принесите стулья и стол и поставьте самовар.

Пашенька, улыбаясь, кивала ему головой. Мы пошли за Миньоной, которая привела нас в небольшой садик, очень запущенный, а через минуту принесла довольно большой деревянный кухонный стол на голове и четыре стула в руках так ловко, точно самую легкую ношу. Слепцов из мезонина распоряжался, куда лучше поставить стол, и велел Миньоне попросить у хозяйки чистую скатерть и чайную посуду.

Скоро Слепцов явился к нам джентльменом и извинился, что заставил нас ждать.

- Для чего вы подняли такую возню на каких-нибудь два месяца, да и того менее? - спросила я его.

- Не мог ни спать, ни работать в такой грязной комнате. Сегодня, как только встал, махнул в город, купил обоев, поискал здесь маляра, не нашел, и принялся сам оклеивать; как видите, все готово.

Пашенька радостно улыбалась, когда Слепцов хвалил ее за расторопность, с какой она прислуживала нам.

Я спросила Слепцова, почему он назвал девушку Миньоной Черной речки.

Слепцов так мастерски рассказал нам биографию девушки, что я ему заметила:

- Вам стоит только заняться несколько дней, и у вас будет готов рассказ.

- Непременно напишу! - отвечал мне Слепцов. - Теперь у меня комната сделалась чистенькая, и мне приятно будет работать. Я освобожу Пашеньку от эксплуатации пьянчуги-дяди; я уже познакомился с ним, угощал водкой и соблазнил его тем, что он может получать вдвое, если отпустит свою племянницу на место в Петербург. Как только он выправит ей вид, я помещу ее в одно хорошее семейство, где ее защитят.

Слепцов, точно, освободил девушку от дяди, но рассказа не написал.

Мы еще раз пили чай на даче у Слепцова и уже в его мезонине, который он превратил в уютную комнатку.