Пругавин Александр Степанович - Старообрядческие архиереи в Суздальской крепости

div align="justify">   миллионам наших старообрядцев и сектантов, очень мало изменились к лучшему, так как по-прежнему им постоянно приходилось исиытывать разного рода стеснения и преследования. И хотя эти преследование не носили уже того ожесточенного и систематического характера, каким они отличались в 30-х и 40-х годах, но, тем не менее, и теперь продолжали практиковаться такие меры, как "ловля" старообрядческих епископов, священников и наставников, их аресты и заточение в монастыри и т. п.

   Так, в самом конце 1858 года вдруг прошел слух, что "пойман" еще один старообрядческий епископ, Конон, на этот раз уже не в турецких владениях, а в одной из русских губерний: в Сквирском уезде, Киевской губернии. Разумеется, тотчас же началось дело, началась секретная и конфиденциальная переписка.

   Результатом этого дела, этой переписки явился Высочайший указ: государь император Александр II в 20 день января 1859 года повелеть изволил: "отослать Конона в один из православных монастырей, по назначению Святейшего Синода, с тем, чтобы ему там были делаемы кроткие увещания об оставлении его заблуждений и присоединении к святой церкви".

   Таким образом, гуманизм нового царствование в данном случае сказался лишь в том, чтобы те увещания, которые делаются сидящим в монастырских тюрьмах, были непременно "кроткие". В прежнее же время настоятелям монастырей, в которые посылались старообрядцы и сектанты, обыкновенно предписывалось производить "увещания", но, как, каким образом - ничего не говорилось. Но

  

  

   приведенной оговоркой и ограничивается дань вновь наступившей либеральной эпохе, все же остальные условия монастырского заточения остаются прежние, без всяких изменений и послаблений.

   Святейший Синод решил отправить епископа Конона в суздальский Спасо-Евфимиевский монастырь "под особенный надзор епархиального и монастырского начальства". Владимирский епископ Иустин, получив указ Святейшего Синода по этому поводу, положил на нем такую резолюцию: "поместить в отдельной комнате при арестантском отделении".

   7 апреля 1859 года, в 7 часов утра, жандармы привезли Конона в Спасо-Евфимиевский монастырь. Сдав арестанта архимандриту Амвросию, они получили от него такую квитанцию: "Доставленный во вверенный управлению моему суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, к содержанию в крепостном арестантском отделении, пойманный в Сквирском уезде, Киевской губернии, раскольнический лжеепископ Конон от сопровождавших его владимирской жандармской команды унтер-офицера Черненко и рядового Чеснокова, в означенном монастыре сего 1859 года, апреля 7-го дня в 7 часов утра, мною благополучно принят, в чем им, жандармским унтер-офицеру Черненко и рядовому Чеснокову, за подписом моим, с приложением монастырской казенной печати сия квитанция и дана".

   На другой день, 8 апреля, архимандрит Амвросий пишет "секретно" начальнику суздальской инвалидной команды майору Иголкину: "Честь имею уведомить ваше высокоблагородие, что вновь присланный во вверенное моему управдению крепостное арестантское отделение при секретном отношении г. на-

  

  

   чальника Владимирской губернии, от 6 февраля, за N 93 по Высочайшему повелению, арестант Конон под строжайший надзор, каковой мною принят и помещен в отдельной камере при арестантском отделении, почему благоволите повелеть военному караулу иметь за ним особый строжайший надзор".

   При Кононе "оказались" деньги 186 руб. Деньги эти, по заведенному порядку, были отобраны от него и взяты на хранение архимандритом Амвросием, который затем, по мере надобности, выдавал Конону маленькими частями: по 6, по 10 рублей. На содержание Конона в монастырской тюрьме казной было назначено по 46 руб. в год.

   Так как в секретном указе владимирской духовной консистории по делу о заключении в монастырь Конона было предписано архимандриту "о лжеепископе Кононе рапортовать пополугодно", то поэтому, по прошествии шести месяцев со дня заточения старообрядческого архиерея, настоятель монастыря спешит донести владимирскому архиерею о поведении Конона и о результате "делаемых ему кротких увещаний". В октябре 1859 г. архимандрит писал: "Находящийся под строгим надзором в крепостном арестантском отделении вверенного управлению моему суздальского Спасо-Евфимиева монастыря раскольнический лжеепископ Конон в течение истекшего полугода с 7-го апреля по 7-е октября делаемым ему мною при посещениях кротким увещаниям об оставлении раскольнических заблуждений не внимал и к присоединению церкви совершенно отказывался; свой лжеепископский сан, принятый им за границей, считает законным и даже выражается с сожалением,

  

  

   что не уехал за границу". Тем не менее, по свидетельству архимандрита, Конон "вел себя в течение полугодичного сего времени смирно".

   До чего соблюдалась тайна, которою облечено было содержание в монастыре старообрядческих епископов, показывает, между прочим, следующий случай. В 1873 г. войсковой штаб войска Донского обратился через суздальское полицейское управление к настоятелю Спасо-Евфимиева монастыря с просьбою сообщить: "Не содержится ли в крепости при вверенном ему монастыре казак Козьма Смирнов и если содержится, то за что и когда заключен, и не имеется ли решение о его ссылке и заключении, с какового решения, если таковое есть, прислать копию".

   Архимандрит Досифей отлично знал, что "казак Козьма Смирнов" не кто иной, как содержащийся у него в крепости арестант под N 1-м; но он не забыл, разумеется, строжайших инструкций и предписаний о той тайне, которая должна облекать все, что только касается арестантов, значащихся под NN 1, 2 и 3. И вот, очевидно, с совершенно покойной душой, он пишет в суздальское полицейское управление, что "в арестантском отделении вверенного ему монастыря казака Козьмы Смирнова нет". При этом он считает нужным прибавить, что "если бы и находилось в означенном крепостном отделении прописанное лицо, то и в сем случае он тогда только мог бы выдать копию с начальнического распоряжения, когда получил бы на это предписание от своего епархиального начальства".

   Об этом случае архимандрит Досифей считает долгом донести владимирскому архиерею. Изло-

  

  

   жив подробно обращенный к нему запрос войскового штаба, относительно казака Козьмы Смирнова, и свой ответ на этот запрос, он тут же прибавляет: "Но между тем, почитаю нужным доложить вашему высокопреосвященству, что казак Козьма Смирнов, как мне положительно известно, есть тот самый раскольничий лжеепископ Конон, который в настоящее время в арестантском отделении содержится".

   Долго пришлось ждать о. Досифею ответа на это донесение. Отсюда можно думать, что владимирский преосвященный, прежде чем ответить настоятелю монастыря по этому поводу, счел нужным снестись с высшим начальством. Только 9-го марта 1876 г. владимирская духовная консистория отправила Досифею указ, в котором предписывала ему "взять объяснение от лжеепископа Конона: действительно ли он был казак Козьма Смирнов до принятие монашества".

   В отобранном от него объяснении Конон подтвердил, что "до принятия им монашества и епископского сана он, действительно, был казак Козьма Смирнов и принадлежал к Есауловской станице войска Донского. Монашеское же звание он принял, по обещанию, в Белой Кринице, Австрийской империи, как помнится, в 50-х годах, но в каком именно году - не упомнит, а также и во епископа посвящен там же, но года также не упомнит". После этого владимирская духовная консистория уведомила архимандрита Досифея, что "требование войскового штаба войска Донского относительно казака Козьмы Смирнова епархиальным начальством ему, архимандриту, разрешено исполнить".

   Таким образом, о. настоятелю предстояла пе-

  

  

   чальная необходимость сознаться, что первое его сообщение в войсковой штаб было, выражаясь мягко, не верно.

   Но как ни строго, казалось, было обставлено содержание в суздальской монастырской тюрьме старообрядческих епископов, тем не менее от времени до времени возникали разные инциденты, которые вызывали тревогу среди представителей высшей власти и заставляли их требовать и настаивать на усилении надзора за арестантами, числившимися под номерами: 1, 2 и 3-м.

   Так, в 1872 году министр внутренних дел генерал-адъютант Тимашев уведомил обер-прокурора Святейшего Синода, что "в виду происков коноводов раскола к удержанию содержащегося в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре лжеепископа Конона в расколе, к которому он (будто бы) начинает охладевать, необходимо, по мнению его, Тимашева, усилить надзбр за означенным арестантом". В свою очередь, обер-прокурор, вполне соглашаясь с мнением по этому поводу г. министра внутренних дел, немедленно же обратился к владимирскому епископу с просьбою сделать "зависящие со стороны его преосвященства на сей предмет распоряжения". Конечно, владимирской духовной консисторией тотчас же посылается строжайший указ на имя настоятеля Спасо-Евфимиева монастыря об усилении надзора за лжеепископом Кононом.

   Эта тревога, как можно видеть из указа Святейшего Синода от 2б-го мая того же 1872 года за N 1024, возникла вследствие того, что в Спасо-Евфимиевом монастыре было перехвачено от какой-то неизвестной женщины свидетельство за N 147

  

  

   за подписом лжеепископа Иова; в этом свидетельстве заключалось воззвание к лжеепископу Конону, - воззвание, которое имело целью побудить его оставаться верным старообрядчеству.

   Обстоятельство это и дало повод начальству полагать, что епископ Конон поколебался в своих взглядах на старообрядчество. Однако предположение это не находит себе решительно никаких подтверждений. Наоборот, есть полное основание думать, что ни "кроткие увещания" настоятеля, ни долгие годы монастырского заточение нимало не поколебали убеждений Конона. Лучшим доказательством этого являются те донесения и аттестации, которые делал о нем и об его поведении о. архимандрит.

   Так, например, в 1861 году архимандрит Досифей писал владимирскому преосвященному: "Находящийся под строгим надзором в крепостном арестантском отделении вверенного управлению моему Спасо-Евфимиева монастыря раскольнический лжеепископ Конон в течение истекшего полугодия с 7-го апреля по 7-е октября делаемым ему, как предшественником моим, так и мною при посещениях кротким увещаниям об оставлении раскольнических заблуждений не внимал и от присоединения к православной Церкви совершенно отказывался, считая законными как свои заблуждения, так и лжеепископский сан. Но при этом архимандрит спешит прибавить, что за отчетное время Конон "вел себя кротко".

   За 1862 год черновик или, как говорят в канцеляриях, "отпуск" аттестации был написан точно так же, как и предыдущий, но затем в нем сделаны были следующие изменения: вместо слов "не внимал" - поставлено "несколько внимал". За-

  

  

   тем из фразы: от присоединения к православной Церкви совершенно отказывался", слово "совершенно" зачеркнуто. А в самом конце добавлено: "усердно занимался чтением православных книг".

   Подобные аттестации с самыми незначительными вариациями отправлялись о. архимандритом правильным образом два раза в год. Так, за 1865 год, вместо слов "не внимал кротким увещаниям" поставлено: "мало внимал" и т. д. В конце донесения стоит: "усердно занимался чтением православных книг и направленных противу раскольнических заблуждений". При этом следует, однако, иметь в виду, что "усердное чтение православных книг" тем или другим из монастырских арестантов отнюдь еще нельзя рассматривать, как признак, указывающий на возможность близкого перехода этого лица в православие. Монотонное, удручающе-томительное однообразие, на которое обречены монастырские узники, заставляет их, конечно, интересоваться всякой книгой, которая только проникает в их одинокую тюрьму. А ведь никаких других, кроме чисто православных и "противораскольнических", в монастырскую тюрьму не попадает.

   Бывали случаи, когда сектанты, сидевшие в суздальской тюрьме, набрасывались на книги, которые им предлагал о. архимандрит, но затем, ознакомившись с содержанием этих книг, они обыкновенно довольно быстро охладевали к ним. Так было, между прочим, и со старообрядческими епископами. Относительно Аркадия, например, настоятель монастыря в 1865 году доносил владимирскому преосвященному: "нрава он кроткого, но ныне стал гнушаться чтением наших церковных и нравоучительных книг".

  

  

  

   В июле месяце 1863 года число старообрядческих архиерев, сидевших в суздальской тюрьме, увеличилось еще одним. 2-го июля этого года был привезен в монастырь "для увещания" пермский старообрядческий епископ Геннадий. О причинах и обстоятельствах, вызвавших эту ссылку, нам удалось извлечь довольно подробные сведение из некоторых архивов Пермского края. Этими сведениями мы и поделимся здесь с своими читателями.

   В ноябре месяце 1861 года епископ уфимский уведомил оренбургского военного губернатора, что через Златоустовский и Миасский заводы тайно проезжал "раскольнический епископ Геннадий" и совершал богослужение в ските, находящемся в лесах, на восточной стороне Уральского хребта, между деревнями Тургоякской и Куштумгинской. В этом ските, как дознало духовное начальство, Геннадий освящал старообрядческую походную церковь и посвятил во священники живописца крестьянина Ксенофонта Вяхирева, проживавшего в Катав-Ивановском заводе.

   В виду этого уфимский епископ настоятельно просил губернатора немедленно же принять все

  

  

   зависящие от него меры к поимке Геннадия. При этом он сообщал, что лжеепископ Геннадий не имеет постоянного пребывания ни в Миасском ни в других Златоустовских заводах, но что он большею частью находится в Екатеринбурге и Тюмени и в разъездах по Оренбургской, Пермской и Тобольской губерниям, заведуя, по назначению своих сообщников, тайною раскольническою сибирскою епархией".

   Такое же точно "сообщение" отправлено было уфимским епископом и главному начальнику горных заводов Уральского хребта генералу Фелькнеру.

   И вот закипело дело. Нужно заметить, что местные власти на Урале давно уже знали о существовании лжеепископа Геннадия, давно уже до них доходнли смутные, неясные слухи, что по заводам и селам уральским тайно разъезжает раскольнический епископ, который ставит попов и монахов, исполняет требы, освящает церкви, совершает богослужение и т. д. Давно уже отдан был приказ о поимке Геннадия, давно уже полиция старалась напасть на следы лжеепископа, но до сих пор он необыкновенно ловко и искусно увертывался от рук властей.

   Поэтому, как только оренбургский губернатор получил сообщение уфимского епископа о появлении Геннадия в Златоустовских заводах, он тотчас же поспешил снестись об этом с пермским и тобольским губернаторами, а те, в свою очередь, немедля снеслись с главным начальником горных заводов.

   В то же время ко всем исправникам полетели "секретные" предписания о поимке раскольнического епископа, а от исправников такие же точно пред-

  

  

   писание "с нарочными" понеслись к становым приставам. И вот снова повсюду начались рьяные, энергические поиски "лжеепископа".

   Исправники вели особые "памятные записки" или дневники, в которые они заносили все свои наблюдения за действиями Геннадия. Они обязаны были строго следить за теми из местных старообрядцев, у которых происходили частые собрания, богомоление и т. п. В то время не существовало еще урядников, поэтому в селах и деревнях поимка Геннадия была возложена исправниками на "особо-избранных людей", главным образом, на волостных и сельских писарей, котррые обязаны были зорко следить за всеми приезжими и вновь появляющимися лицами.

   Однако время шло, а Геннадий не попадался. Исправники аккуратно доносили, что, "несмотря на всевозможные меры, принятые ими к поимке раскольнического лжеепископа Геннадия, такового во вверенном им уезде не оказалось". Так прошло полгода, прежде чем полиции снова удалось напасть на следы лжеепископа.

   В конце мая 1862 г. через село Белоярское (Екатеринбургского уезда) проезжал какой-то неизвестный человек. Так как он проезжал "на сдаточных лошадях в подрыв вольной почте", то станционный смотритель Белоярской станции, Пилецкий, остановил его и потребовал от него вид, по которому тот проезжал. У "неизвестного человека не оказалось ни вида ни паспорта. Это возбудило подозрение в Пилецком; он наотрез отказал незнакомцу в лошадях и грозил донести о нем начальству.

   Положение проезжого незнакомца было весьма

  

  

   критическое, тем не менее он нимало не потерялся. Неизвестно каким образом, о происшествии на станции узнает один из местных раскольников, крестьянин Белоярской волости Тимофей Чуваков и немедленно является к Пилецкому. И вот, благодаря "содействию Чувакова", смотритель Пилецкий соглашается отпустить таинственного незнакомца, за что и получает тридцать рублей денег. А незнакомец получает лошадей и едет далее, но уже не один, а в сопровождении "раскольника" Чувакова.

   Об этом узнает волостной писарь Белоярской волости Федотовский, принадлежавший к числу тех "особо-избранных" людей, на обязанности которых лежало способствовать поимке Геннадия. Услыхав о происшествии на станции и сообразив, что "тут дело не ладно", Федотовский немедленно же отправился в погоню за "неизвестным человеком".

   Однако все его поиски не привели ни к чему: таинственный путешественник исчез бесследно, словно в воду канул. "Вероятно, Чуваков, - догадывался впоследствии писарь, - заметив за собою преследование и пользуясь темнотою ночи, успел скрыть неизвестного человека". При всем этом писарь был совершенно убежден, что скрывшийся неизвестный человек был не кто другой, как именно раскольничий епископ Геннадий..

   Это же самое убеждение разделял и екатеринбургский земский исправник, который 29-го мая получил подробное донесение по этому поводу от местного станового пристава. "Надобно полагать, что это был Геннадий", - пишет исправник в рапорте своему губернатору. И вот он поручает становому приставу "произвести строжайшее фор-

  

  

   мальное следствие над станционным смотрителем Пилецким и государственным крестьянином Чуваковым, при участии депутатов, как со стороны почтового ведомства, так и управления государственными имуществами".

   При следствии, смотритель Пилецкий и раскольник Чуваков "силились доказать", что проезжий был кунгурский мещанин Федор Григорьев, фамилии которого они не знают. Но эти уверение никого не убедили, и исправник попрежнему остался при мнении, что скрывшийся незнакомец "непременно должен быть лжеепископ Геннадий". Он сожалел, что поздно узнал о проезде подозрительной личности и потому не мог принять личного участия в преследовании.

   В рапорте своем губернатору исправник, сообщая, что Геннадий часто ездит по вольной почте, жалуется на станционных смотрителей, которые свободно дают лошадей всякому проезжему; по его словам, это дает полную возможность разным подозрительным личностям ускользать от преследований полиции. Он просит губернатора снестись с губернской почтовой конторой и при ее содействии обязать всех станционных смотрителей - в случае проезда Геннадия, немедленно задержать его. Но распоряжение это, заботливо прибавляет исправник, станционные смотрителя должны держать в строжайшем секрете.

   Убежденный этими доводами, губернатор сносится с губернскою почтовою конторой, которая и обязывает станционных смотрителей следить за появлением подозрительных лиц и, в случае проезда "лжеепископа Геннадия", немедленно задержать его.

  

  

  

  

   Проходит еще полгода, а о Геннадии, как говорится, ни слуху ни духу. Как вдруг, 7-го декабря 1862 года, в Перми получается такая телеграмма: "Пермь. Военному губернатору. - В Екатеринбурге взят мною лжеепископ Геннадий. Екатеринбургский полицеймейстер Пестерев".

   По получении телеграммы, губернатор тотчас же телеграфирует об аресте Геннадия министру внутренних дел, а затем отправляется телеграмма Пестереву такого содержания: "Екатеринбург. Полицеймейстеру. - Душевно благодарю, Геннадия обыщите, посадите под строжайший караул, чтобы не ушел. Возьмите его грамоту. О последующем уведомьте. - Лошкарев".

   Это тот самый г. Лошкарев, который недавно получил такую громкую и в то же время такую печальную известность в качестве главного участника и покровителя разных более чем некрасивых деяний бывшего минского губернатора г. Токарева. Занимая в последнее время должность члена совета Министерства Внутренних Дел, генерал-лейтенант Лошкарев, как воочию доказал недавний процесс, оказывал огромное содействие своим влиянием успеху разных затей г. Токарева.

  

  

   Наш очерк застает г. Лошкарева на посту пермского военного губернатора.

   Вслед за телеграммой было получено от полицеймейстера Пестерева донесение, сообщавшее подробности ареста Геннадия. В начале донесения полицеймейстер упоминает о своих трудах, понесенных им в деле поисков и выслеживании за Геннадием. "Мною, - пишет он, - были принимаемы всевозможные меры и способы к поимке лжеепископа Геннадия, но все они долгое время оставались без успеха. Наконец, 5-го декабря Геннадий пойман в доме проживающего в Екатеринбурге колыванского купца Чувакова. Вместе с ним взят временно-обязанный крестьянин князей Белосельских-Белозерских, Владимирской губернии, Вязниковского уезда, деревни Сергеевой, Ксенофонт Макаров Вяхирев, показавший себя священником".

   При обыске у Геннадия найдена была ставленная грамота, данная на имя "Геннадия, епископа пермского", за подписью "Антония, архиепископа владимирского и всея России"; кроме того, на нем оказались: наплечная мантия, камилавка и на шее кипарисный крест на шнурке, вместе с особым бархатным значком, на котором шелками и золотом вышито изображение креста. При Вяхиреве взята вместе с паспортом грамота, за подписом епископа Геннадия, на чин священника Ксенофонта.

   Дом Чувакова был подвергнут самому тщательному обыску и осмотру; но при этом найдено было лишь несколько книг и напрестольцая пелена, других же вещей, относящихся до богослужения, не оказадось. Уже после ареста Геннадия, на улице, неподалеку от дома Чувакова, найден был узел

  

  

   и в нем оказалась "шелковая соборная архиерейская мантия, которую Геннадий признал за принадлежащую ему".

   Что касается наружности или, как выражается донесение, "примет" лжеепископа, то полицеймейстер описывает его: "Геннадию 38 лет от роду, росту он 2 арш. 4 верш., лицо имеет чистое, мусколоватое, сухощав, глаза серые, впалые, нос небольшой, волосы темнорусые, усы и борода рыжеватые".

   "Приметы эти, - прибавляет Пестерев, - вполне подходят под описание наружности Геннадия", и вслед затем он заканчивает свой рапорт словами: "обо всем вышеизложенном произвожу строгое исследование".

   Здесь будет кстати сообщить рассказ сына Пестерева, студента Казанского университета, с которым нам пришлось встретиться прошлым летом во время поездки на Урал, - рассказ о подробностях, сопровождавших арест Геннадия. По его словам, дело происходило таким образом:

   6-го декабря 1862 года, отец рассказчика, екатетеринбургский полицеймейстер Пестерев, встретил на улице неизвестного ему человека, который, остановившись, сказал ему:

   - Если вы хотите захватить Геннадия, то ступайте в дом купца Чувакова, - он отправляет там богослужение... Подойдите к двери и постучитесь, а когда вас спросят, кто такой, то отвечайте так: "Господи Исусе Христе Сыне Божий, помилуй нас. Свои". Тогда вам отворят.

   Г. Пестерев так и сделал. Подходя к дому Чувакова, он заметил, что на углу стоит караульный, который поглядывает по сторонам, нет

  

  

   ли опасности. Полицеймейстер неожиданно бросился на него, но он рванулся и пустился было бежать; однако г. Пестерев схватил его и остановил. Караульный закричал.

   - Только пикни, - сказал полицеймейстер, - я тебе все кишки выпущу!

   Оставив караульного солдатам, которые следовали за ним, г. Пестерев отправился в дом. Постучался. "Кто такой?" спрашивают изнутри, не отворяя дверей. Полицеймейстер прочел "Господи Иисусе" и прибавил "свои". Тогда дверь полуотворилась, но затем тотчас же снова была захлопнута. Дело в том, что г. Пестерев забыл переменить форменную фуражку, поэтому раскольники как только увидали его кокарду, тотчас же быстро захлопнули дверь. Разумеется, это ни к чему не повело, - полицие силой вломилась в дом.

   Арестованный вместе с Геннадием в доме Чувакова "лжесвященник" Ксенофонт Вяхирев показал, что он долгое время проживал в Катав-Ивановском заводе, Уфимского уезда, в доме временно-обязанного крестьянина Павла Киселева. Здесь "общество единомышленников" сделало ему предложение быть у них священником, и он изъявил на это согласие.

   Тогда епископ Геннадий, в феврале 1861 года, рукоположил его сначала в диаконы, а потом и во священники. Обряд посвящения был совершен в келлии, находящейся в лесах, близ горы Юрмы, около Златоустовского завода. С этого времени Ксенофонт Вяхирев носит сан священника, на который ему выдана ставленная грамота за подписью епископа Геннадия. По праву священника, он постоянно совершает у своих прихожан все

  

  

   требы: крестит, "кает", хоронит и т. п. В Екатеринбург он прибыл вследствие вызова епископа Геннадия, который прислал к нему письмо с предложением явиться в Екатеринбург, но вскоре по прибытии его туда он был арестован вместе с Геннадием.

   Кроме Вяхирева, в доме Чувакова, вместе с Геннадием, был арестован еще "лжеиподиакон" Василий Иванов Кульков. Будучи приэван к допросу, Кульков объяснил, что он - старообрядец, сын уволенного от обязательной службы мастерового Миасского завода. В ноябре месяце он прибыл в Екатеринбург с целью приискания места и вступления в брак с "избранною невестой". 11-го ноября, в доме купца Михаила Ушкова, он был "свенчан" по обряду старообрядческому с "работническою дочерью" Авдотьею Черепановой. Обряд бракосочетания совершал епископ Геннадий; по окончании "свенчания" Кульков был поставлен Геннадием в "иподиаконы".

  

  

  

  

   Едва успел совершиться арест Геннадия, как по Екатеринбургу начали ходить слухи, которые набрасывали невыгодную тень на действие лиц, производивших этот арест. Городская молва указывала на какия-то злоупотребления, будто бы, допущенные при аресте лжеепископа; произносилось страшное слово взятка; в довершение всего выражалась твердая уверенность, что Геннадий непременно уйдет из-под ареста.

   Слухи эти скоро перешли в Пермь; здесь они не могли, раэумеется, не встревожить местного начальства и, главным образом, членов секретного совещательного комитета по делам о расколе. Такие комитеты, как известно, существовали в то время во всех тех губерниях, в которых раскол успел развиться с особенною силой. Постоянными членами этих комитетов были: губернатор, архиерей, начальник губернского жандармского управления и некоторые другие лица из числа высшей губернской бюрократии.

   14-го декабря пермский секретный совещательный комитет собрался в особое заседание, чтобы обсудить частные сведения, полученные некоторыми из членов комитета относительно обстоятельств,

  

  

   сопровождавших арест Геннадия. По этим сведениям оказывалось, что "при поимке Геннадия полиция вступила в дом купца Чувакова не тотчас, а по истечении некоторого времени, вследствие чего Геннадий, совершавший служение, получил возможность переодеться и таким образом не был накрыт на месте преступления".

   Далее выеснилось, что поимке Геннадие главным образом содействовала враждебная геннадиевской "пафнутиевская" партия раскольников, следующая другому лжеепископу, Пафнутию, присланному будто из Москвы на смену Геннадию". Таким образом, в перспективе всплывало новое дело - о новом лжеепископе Пафнутии.

   С целью охарактеризовать отношение членов совещательного комитета к делу, привожу с буквальною точностью постановление, состоявшееся по этому поводу в комитете 14-го декабря: "Секретный совещательный комитет, принимая во внимание: первое, что найденная при Геннадии ставленная грамота от Антония, называющего себя архиепископом владимирским и всея России, указывает на связь с другими губерниями, чрез что, при надлежащем развитии, дело это может получить государственную важность, и второе, что следствию по этому делу должно дать возможно полное развитие и быстрый ход, при чем, преградив виновным всякую возможность уклониться от законной ответственности, отвратить все могущие возникнуть попытки к подлогам и извращению истинной силы обстоятельств дела, возможные в делах сего рода, - определяет:

   "Просить г. жандармского штаб-офицера, полковника Комарова, безотлагательно отправиться

  

  

   в Екатеринбург и, приняв во внимание вышеизложенные соображения комитета, удостовериться, не было ли при поимке Геннадия сделано каких-либо упущений, правильно ли во всех отношениях производится следствие и не следует ли по важности оного назначить особую следственную комиссию при участии его, полковника Комарова".

   Вместе с этим, комитет обязал Комарова войти в личные сношения с главным начальником горных заводов и вообще употребить с своей стороны все усилия к тому, чтобы "настоящему делу дано было полное развитие, которого важность оного требует". В особенности же он должен был принять меры к непременному отвращению всякой возможности виновным уклониться от заслуженного ими наказания. Наконец, Комаров обязан был выеснить дело о новом "лжеепископе Пафнутии".

   Копии с этого постановления были представлены комитетом в Синод и министру внутренних дел; затем такая же копия препровождена подполковнику Комарову "для исполнения". По получении ее, Комаров тотчас же входит с представлением к губернатору об отпуске ему 85 руб. на поездку в Екатеринбург, а губернатор пишет об этом в казенную палату, которая немедленно же делает распоряжение о выдаче Комарову "просимой суммы".

   Комаров уезжает в Екатеринбург, а 18-го декабря от него уже получается телеграмма на имя губернатора такого содержания: "У Геннадия взято лисьмо московского раскольнического комитета, подписанное всеми членами. Грамоты Фелькнер отправил в Петербург. Необходимо Геннадия вы-

  

  

   везти (отсюда), - он уже раз был подменен в кунгурском остроге. Он - мастеровой Лысвинского завода. Дело очень важное. Жду приказаний. - Комаров".

   В ответ на это 22-го декабря ему была отправлена такая телеграмма: "Екатеринбург. Полковнику Комарову. - Ежели, по окончании поручения, выедете, примите меры осторожности при отправке арестанта, если министр его потребует. - Лошкарев".

   Не получив ответа на эту телеграмму, губернатор на другой же день, 23-го декабря, снова телеграфирует Комарову, на имя полицеймейстера Пестерева: "Передайте Комарову ожидать моего приказания. Если он выехал, то уведомите, представлено ли дело о Геннадии в суд".

   В ответ на это летит телеграма: "Комаров выехал. Следствие о Геннадии оканчивается. - Полицеймейстер Пестерев".

   Но все это, как видно, весьма мало успокоивало губернатора. Мысль о возможности побега со стороны Геннадия сильно смущала г. Лошкарева, и беспокойство это еще более усиливалось в нем, благодаря тому обстоятельству, что он, повидимому, не питал особенного доверия к лицам, заправлявшим следствием.

   Как на беду, в это самое время от главного начальника горных заводов, Фелькнера, получается отношение, которое неминуемо должно было еще более усилить тревогу губернатора: "Этот человек, - писал Фелькнер о Геннадии, - прежде сего дважды уже был пойман - сначала в Оренбургской, а потом в Пермской губерниях, а в 1855 году он содержался в пермских арестантских ротах, но всегда успевал бежать. Самое укрыва-

  

  

   тельетво его среди раскольников было облечено такой тайной, что было трудно проникнуть ее, а при одном из побегов, после поимки его в Кнауфском заводе, Геннадий был даже подменен другим арестантом".

   В виду подобных прецедентов, Фелькнер настаивал на необходимости "принятие особых мер, чтобы Геннадий снова не скрылся". Между прочим, он предлагал, "по окончании следствия над Геннадием, содержать его в особом месте заключения, как, например, в монастыре, куда было бы безопаснее отправить его с жандармами. Таким образом, Фелькнер первый как бы предрешил дальнейшую судьбу лжеепископа.

   Получив такое послание, губернатор начинает волноваться больше прежнего, и результатом этого настроение является новая телеграмма на имя полицеймейстера Пестерева (от 2б-го декабря): "Окончив следствие, передайте скорее дело Геннадия в уездный суд, и как только он суду не будет нужен, привезите его в Пермь под строгим караулом. - Лошкарев".

   Следя за дальнейшим развитием дела, мы уже не встречаемся более с деятельностью секретного совещательного комитета; зато тем чаще встречаются распоряжения, идущие прямо и непосредственно от начальника губернии, г, Лошкарева.

   В одном из своих представлений в Петербург губернатор, между прочим, писал: "Геннадий не отвергает звание епископа, напротив, показывает, что таких епископов, как он, в России двенадцать и что им, Геннадием, поставлено в разное время 23 священника. Это указывает, что он составляет звено правильно устроенного обще-

  

  

   ства, действующего во многих губерниях, центром коего - г. Москва, и что общество это чувствовало себя уже в такой степени самостоятельным, что Геннадий не счел нужным скрывать об его существовании. А потому, чтобы следствие не осталось при исключительно местном значении, я бы полагал полезным вызвать его в Петербург для дальнейших расследований по его указаниям".

   Помимо этого, вызов Геннадия в Петербург, по мнению губернатора, желателен еще потому, что вместе с ним в значительной степени устранилась бы возможность побега или подмены Геннадия другим лицом; оставлять же Геннадия в пределах Пермской губернии особенно опасно в виду явной "приверженности к нему местного раскольнического населения". Г. Лошкарев напоминает при этом, что Геннадий уже три раза бегал из-под стражи и укрывался от заслуженного им наказания.

  

  

   В числе лиц, которые относились к делу Геннадия с особенным рвением, стараясь, как говорится, "раздуть" его и выискать возможно большее количество улик против Геннадия и его "сообщников", одно из самых видных мест принадлежит главному начальнику горных заводов Уральского хребта генералу Фелькнеру. С самого начала следствия он принимал деятельное, горячее участие во всем, что только так или иначе относилось к делу.

   Не доверяя местным властям, Фелькнер поспешил отправить в Петербург, к министру финансов, грамоты, которые были найдены у Геннадия при аресте его и которые указывали на существование в России целой правильно организованной духовной старообрядческой иерархии. Фелькнер употреблял все усилие к тому, чтобы открыть и дознать, из кого именно состоит эта таинственная иерархия, повсюду рассеявшая своих агентов, и кто те лица, которые играют в этой иерархии роль епископов, священников, монахов.

   Обо всем, что только выеснялось следствием, по вопросу об этой "противозаконной иерархии", Фелькнер тотчас же сообщал пермскому губер-

  

  

   натору и настойчиво просил его распоряжений о розыске и поимке всех тех лиц, на которых падало подозрение, что они так или иначе участвовали в этой "самозванной иерархии". После первых допросов, которым был подвергнут арестованный епископ, Фелькнер писал Лошкареву: "Геннадий при допросах сделал указание на пребывание в разных местах и уездах Пермской губернии мнимодуховных лиц, поставленных им во священники, с выдачею ставленных грамот. Из какого именно звания происходят эти лица, Геннадий отозвался незнанием, объяснив только, что некоторые из них в означенных местах проживают в своих собственных домах". При этом Фелькнер приводит именной список указанных Геннадием лиц.

   Далее, по словам Фелькнера, Геннадий высказал на допросе, что в прошлом ноябре месяце был в Екатеринбурге проездом в Сибирь епископ Пафнутий, отправлявшийся для учреждения сибирской раскольнической иерархии ¹). По указанию Геннадия, Пафнутий выбыл из Екатеринбурга, но куда именно - неизвестно. Лжеепископ Пафнутий, судя но рассказам Геннадия, имеет около пятидесяти лет от роду и большую окладистую бороду с проседью. В заключение, Фелькнер настаивает на необходимости немедленно же принять меры к розыску и поимке как Пафнутия, так и других лиц, указанных Геннадием.

   С своей стороны губернатор также не щадил никаких усилий для того, чтобы дознать, из кого

  

   ¹) Свидания Геннадия с Пафнутием происходили иа заводе купца Ушакова и в доме купчихи Анны Блохиной, близ Екатеринбурга.

  

  

   именно состоит и кем заправляется эта неуловимая, прочно установившаяся организация, известная под именем старообрядческой иерархии. Его усилие в этом направлении не остались без результатов, и вскоре ему удалось открыть имена лиц, занимавших высшие ступени старообрядческой иерархии. Жандармский полковник Комаров, на запрос губернатора по этому поводу, доставил ему следующий список старообрядческих епископов:

  

   1) Архиепископ владимирский и всея России Антоний.

   2) Епископ Онуфрий - председатель духовного совета в Москве.

   3) " симбирский - Софроний.

   (Все трое поставлены митрополитом Кириллом).

   4) " саратовский - Афанасий.

   5) " казанский - Пафнутий.

   6) " кавказский - Иов.

   7) " Варлаам, без епархии.

   8) " коломенский - Пафнутий (запрещенный).

   9) " Израиль }

   10) " Константин } оба без епархии

   11) " уральский - Виталий.

   12) " пермский - Геннадий.

  

   В свою очередь, Фелькнер доставил губернатору подробный список всех тех "мнимодуховных" лиц (помимо епископов), о которых упоминалось в показаниях Геннадия.

   Вот этот список:

   "Лжеиноки" и "лжеиеромонахи".

   Ананий (пойман и содержится в г. Сарапуле),

  

  

   Аввакум, Константин, Иона, Паисий, Иов и Савватий.

   "Лжепопы": Зиновий, Аристарх и Иоанн - все трое сарапульские, Евсигней - екатеинбургский, Софоний - сыльвинский, Иларион, Иоанн и Александр - оханские, Иоанн и Макарий - ялуторовские, Ксенофонт - Катавского завода (пойман в Екатеринбурге вместе с Геннадием), Алексей - Златоустовского округа, Александр - шадринский, Семен и Филипп - сибирские.

   "Лжеиеродиаконы": Коментарий (пойман в Екатеринбурге), Корнилий и Максим.

   И, наконец, "лжедиакон" Роман, "лжеиподиакон" Василий (пойман в Екатеринбурге вместе с Геннадием) и "священнописец" Герман - Златоустовского завода.

   Препровождая эти списки губернатору, Фелькнер снова повторяет просьбу о розыске и поимке, как Пафнутия, так и всех других "мнимодуховных" лиц, значащихся в списках. Характерна резолюция, положенная Лошкаревым на бумаге Фелькнера: "Сообщить секретно полиции, чтобы непременно были пойманы". Коротко и внушительно!

   И вот снова летят секретные предписа