Пругавин Александр Степанович - Старообрядческие архиереи в Суздальской крепости

ние "ко всем гражданским и земским полициям Пермской губернии" о розыске и поимке лжепопов, лжемонахов, лжеепископов. В то же время сообщается генерал губернатору Западной Сибири о розыске лжеепископа Пафнутия. Сделав все эти распоряжения, губернатор доносит о них министру внутренних дел.

   Не трудно себе представить те ближайшие последствия, какие должны были вызвать эти энергические распоряжение и предписания. Исправники и ста-

  

  

   новые, имея перед собою столь категорическое требование начальства о иепременной поимке "мнимодуховных лиц", не гнушались никакими способами, никакими средствами, чтобы выследить и захватить этих лиц. Обыски, аресты, облавы и т. п. "меры" практиковались в саимых широких размерах.

   Но все эти меры вели лишь к тому, что население губернии, состоящее почти наполовину из старообрядцев разных толков, еще более замкнулось в себе, еще более стало таиться от власти, еще крепче стало беречь и хоронить своих попов и монахов. В конце концов, исправники, несмотря на все свое рвение выполнить волю начальства, потерпели полное фиаско и принуждены были рапортовать, что, "несмотря на всевозможные меры, принятые ими к поимке мнимодуховных лиц, таковых во вверенных им уездах не оказалось".

   Счастливее других в этом отношении был оханский исправник. В уезде его по списку значилось трое лжесвященников: Александр, Иоанн и Иларион. Исправнику удалось "дознать, что священник Александр есть не кто другой, как временно-обязанный крестьянин графини Строгановой, Александр Михайлов Путин, священник Иоанн - государственный крестьянин деревни Стариковой Иван Иванов Чечкин и, наконец, священник Иларион - не кто другой, как временно-обязанный крестьянин деревни Пьянковой, Иларион Семенов Пьянков.

   Далее исправник "дознал", что Путин, Чечкин и Пьянков, действительно, выдают себя за священников, что они венчают браки, отправляют разные требы и т. п. "Узнав об этом, -

  

  

   пишет исправник, - я немедленно же отправился в деревню Старикову и произвел обыск в доме крестьянина Чечкина". При этом обыске найдено под полом множество образов и книг религиозного содержания. Все это было отобрано, описано и отправлено в Пермь к губернатору.

   Просматривая описи отобранных при обыске вещей, вы встречаете там: лестовки, пояс из белой парчи с шелковыми завязками из красных лент, кресты, две тетради, писанные полууставом, из которых одна начинается словами: "Прекрасная мати пустыня", на 9 листах, а другая без начала и конца, на 17 листах, печатные книги в кожаных досках; одна из таких книг называется "Символом". Но особенно много было найдено и отобрано деревянных икон и медных складней.

   Чечкин был немедленно арестован. Затем становым приставам было предписано исправником произвести обыски у остальных заподозренных лиц, т. е. у Путина и Пьянкова, и также арестовать их. Когда все это было исполнено, исправник вошел к губернатору с вопросом, что ему делать с арестованными "лжепопами" и не отправить ли их в Пермь.

   Но так как и сам губернатор не знал хорошенько, какое именно направление примет возбужденное дело, то и не мог разрешить недоумение исправника. Последнему было дано знать только, чтобы он "учредил строжайший надзор за арестованными лжепопами и оставил бы их в Оханске впредь до особого распоряжения.

  

  

  

  

   Весть об аресте Геннадия быстро разнеслась по Екатеринбургу и его окрестностям. Больше всего этому способствовали старообрядцы, присутствовавшие при богослужении в доме Чувакова в день ареста лжеепископа (6-го декабря). Всего на этом богослужении присутствовало семьдесят человек; все они были опрошены полицеймейстером Пестеревым и затем отпущены по домам.

   В числе этих лиц находился, между прочим, крестьянин деревни Пепляков, Урминской волости, Владимир Кондратьев Перин, горячий приверженец Геннадия. Незадолго до происшествие 6-го декабря, Перин прибыл в Екатеринбург с тем чтобы принять священство от Геннадия, но внезапный арест лжеепископа помешал этому.

   Есть много оснований полагать, что Геннадий пользовался большим уважением среди местного старообрядческого населения; понятно, поэтому, что арест его не мог не произвести между ними сильного впечатления. Последователи Геннадия решили хлопотать об его освобождении, думая для этого пустить в ход подкуп. Предполагалось, в случае успеха, переправить Геннадия за границу. С этого целью Перин добился свидания с арестованным

  

  

   епископом, который содержался в это время при екатеринбургском полицейском управлении, куда он был препровожден тотчас же после ареста. Каким образом устроилось это свидание, из дел не видно; но, судя по многим данным, можно заключить, что Геннадия содержали в Екатеринбурге совсем не под таким "строжайшим караулом", о каком писал губернатор Лошкарев.

   При свидании Геннадий просил Перина отправиться в Москву вместе с другим старообрядцем, екатеринбургским мещанином, фамилия которого не была обнаружена следствием. В Москве Перин и его товарищ, прежде всего должны были подать прошение "тамошнему лжепатриарху и архиепископу Антонию" с изложением всех обстоятельств дела. Затем, на их обязанность было возложено "сделать гласным арест Геннадия среди общества московских купцов-старообрядцев", со стороны которых ожидалось активное и веское содействие в деле освобождение Геннадия из-под стражи.

   Прошение на имя архиепископа Антония было написано одною "екатеринбургскою купеческою девицею", фамилия которой также не была открыта. Получив прошение и все нужные наставления, Перин, в сопровождении товарища своего, екатеринбургского мещанина-старообрядца, двинулся в путь, но прежде заехал к себе домой в свою деревню, чтобы "выправить паспорт".

   Здесь сотоварищ его "за старостью и болезнью" отказался ехать в Москву и просил Перина, чтоб он один отправился к Антонию, при чем передал ему деньги на расходы, а сам вернулся обратно и в Екатеринбург. Тогда Перин пригласил ехать

  

  

   с собою в Москву брата своего, Тита Кондратьева Перина.

   Братья пришли в волость и заявили о выдаче им паспортов на отлучку.

   - Зачем вам паспорты? Куда вы едете? - спрашивали их в волости.

   - Едем в Пермь хлопотать о переселении в Томскую губернию, - отвечали Перины.

   Получив паспорты, Перины 17-го декабря выехали из дома по направлению к Перми, рассчитывая там взять билет конторы вольных почт. Но едва они успели сделать несколько станций, как вслед за ними отправляется погоня: оказалось, что замыслы их были открыты полицией.

   Периных выдал мастеровой Тисовского завода, Красноуфимского уезда, Николай Иванов Васильев, который находился в это время в Урмах, занимаясь шитьем платья. Васильев ходил из дома в дом, "обшивая крестьян". В то время, как Владимир Перин приехал из Екатеринбурга, Васильев был у них в доме; таким образом, ему пришлось присутствовать при сборах братьев в Москву с целью освободить Геннадия и слышать те разговоры, какие велись по этому поводу.

   Следует заметить, что Урминская волость считается одним из главных центров раскола в Пермской губернии; почти все население этой волости сплошь состоит из раскольников. Этим, вероятно, следует объяснить тот факт, что Перин, явившись туда, совсем, повидимому, не считал нужным (за исключением волости) скрывать о цели своего путешествия.

   Разговоры о необходимости освободить Геннадия велись открыто, без всяких конспиративных прие-

  

  

   мов и уловок. Васильев делал вид, что вполне разделяет взгляды Периных и сочувствует их замыслу; мало этого, он даже оказывал им услути в их приготовлениях. Так, когда Перин вложил в пакет прошение на имя Антония, то Васильев написал адрес на этом пакете и запечатал его.

   Проводив Периных в путь, Васильев едет в Кунгур и доносит обо всем исправнику; исправник, памятуя губернаторские предписание о необыкновенной важности дела Геннадия, тотчас же садится в сани и несется преследовать Периных. Он гонится за ними вплоть до Каяновской станции, но не мог нагнать и принужден был вернуться обратно.

   Вслед за этим исправник шлет губернатору рапорт, в котором подробно излагает все, что удалось ему узнать от Васильева относительно замысла братьев Периных. Далее, он сообщает NN, за которыми выданы Периным паспорты, и описывает их наружность или приметы. По описанию исправника, Владимир Перин имеет 31 год от роду, ростом 2 арш. 2 ⁷/₈ вершк., "волосы и брови несколько темнорусые, глаза серые, нос и рот обыкновенные, подбородок круглый, лицо чистое, знает грамоту, женат сводным браком, особых примет не имеет".

   Вероятно, братья Перины были очень схожи между собою по внешности, так как приметы другого брата Тита, по описанию исправника, совершенно совпадают с приметами Владимира: те же серые глаза, то же "чистое лицо", "круглый подбородок", волосы и брови "несколько темнорусые", "нос и рот обыкновенные" и т. д. Подобное шаблонное описание едва ли могло сколько-нибудь облегчить по-

  

  

   иски полиции. Гораздо существеннее в этом отношении было указание на N билета, взятого Периными из кунгурской конторы вольных почт.

   В рапорте своем исправник напоминает, что Геннадий есть не кто иной, как арестант Иларион Старцев, бежавший в 1859 году при пересылке его от исправника Юговских заводов к приставу 3-го стана Кунгурского уезда. Подмененный крестьянином Курдюковым, Иларион Старцев (Геннадий то ж) скрылся тогда неизвестно куда. Курдюков же после этого долгое время содержался в кунгурском тюремном замке. В то же самое время и в том же самом остроге содержался и мастеровой Васильев. За что именно и по какому делу содержался в тюрьме Васильев, из рапорта не видно; известно только, что "не за веру".

   Из дел, бывших в нашем рассмотрении, не видно, что именно было предпринято по поводу рапорта кунгурского исправника, а также не видно, были ли пойманы Перины, или же они благополучно достигли Москвы. Судя по некоторым данным, следует предполагать, что им удалось избежать преследований, но были ли они в Москве и если были, то что именно удалось им сделать в пользу задуманной дели, нам не известно. Как бы то ни было, но очевидно, что попытка их добиться освобождение Геннадия при помощи московского общества старообрядцев потерпела полное фиаско.

   Следя за дальнейшим развитием дела о Геннадии, мы еще раз встречаемся с именем Владимира Перина. Оказывается, что, потеряв надежду на помощь со стороны московского общества старообрядцев, он решился обратиться с ходатайством об освобождении Геннадия к высшей власти.

  

  

   В мае месяце 1863 года статс-секретарь у принятия прошений, на Высочайшее имя приносимых, препроводил к министру внутренних дел всеподданнейшее прошение проживающих в Екатеринбурге крестьян Николая Журавлева и Владимира Перина об освобождении из-под стражи раскольнического епископа Геннадия, священника Вяхирева и иподиакона Кулькова.

   В свою очередь, министр внутренних дел с предложением от 15-го мая обратился к пермскому губернатору и поручил ему объявить просителям, что так как "дело о лжеепископе Геннадии, Вяхиреве и Кулькове находится в производстве в судебном месте, то дальнейшее разрешение их участи будет зависеть от этого места"...

  

  

   Мы уже упоминали, с каким безпокойством и тревогою следил пермский губернатор за производством следствие по делу о Геннадии. Ему все казалось, что местные власти недостаточно строго относятся к Геннадию, недостаточно зорко следят за ним, что оне не могут проникнуться сознанием огромной "государственной важности" этого дела, Его пугает и страшит мысль о том, что Геннадий, того гляди, уйдет из-под ареста. И вот он шлет в Екатеринбург телеграмму за телеграммой о более строгом карауле и надзоре за лжеепископом.

   Вскоре обнаружилось, что безпокойство губернатора имело свои основания. 5-го января 1863 года в Перми получилась на имя губернатора бумага министра внутренних дел, Валзева, такого содержания: "В министерстве внутренних дел получены сведения, что задержанный в г. Екатеринбурге лжеепископ Геннадий содержится под присмотром в полицейском доме, где свободно навещают его раскольники и особенно жены их, между которыми есть много весьма богатых. Они относятся к нему с уважением и, как слышно, стараются освободить его из-под ареста, для чего и собрали довольно значительную сумму денег".

  

  

   Далее в бумаге высказывалось, что "отобранное у Геннадия письмо показывает, что и в Москве заботятся об освобождении его для отправление в более безопасное место - за границу. В числе бумаг, отобранных у Геннадия, есть также письмо к нему из Москвы от собора лжеепископов. Так как Геннадий уже два раза был ловим, но каждый раз находил случай уйти, то содержание его при полиции не безопасно".

   В виду этого, министр внутренних дел предлагал губернатору "принять меры к устранению изложенных опасений, сделав распоряжение о переводе лжеепископа Геннадия в более надежное место и о строжайшем там за ним надзоре, с прекращением ему возможности входить в сношение с раскольниками".

   В конце этой бумаги министром, статс-секретарем Валуевым, сделана собственноручная приписка такого рода: "об исполнении же меня уведомить, с присовокуплением, когда присутствие Геннадия на месте будет не нужно для производящегося исследования".

   Получив эту бумагу, губернатор кладет на ней резолюцию: "Сейчас же спросить по телеграфу полицеймейстера, передано ли дело в уездный суд, и ежели Геннадий не нужен, то чтоб ускорить доставление его в Пермь".

   Спустя несколько дней, полицеймейстер Пестерев доносит губернатору телеграммой, что "дело Геннадия 21-го января будет передано главному начальнику горных заводов, а 23-го в суд".

   Тогда губернатор епешит дать наставление суду: "По важности обстоятельств, заключающихся в следственном деле о пойманном в Екатеринбурге

  

  

   лжеепископе Геннадии, - пишет г. Лошкарев, - предлагаю уездному суду:

   "1) безотлагательно приступить к рассмотрению сего дела и

   2) тотчас по миновании надобности в личности Геннадия уведомить о сем екатеринбургского полицеймейстера, для отправления его, Геннадия, согласно особому распоряжению".

   Одновременно с этим, губернатор пишет полицеймейстеру Пестереву, чтобы он "немедленно по окончании дела лично сам привез Геннадия в Пермь под строгим караулом". Не успел, вероятно, Пестерев получить эту бумагу, как телеграф приносит ему новое подтверждение губернатора: "Телеграфируйте: скоро ли окончится дело о Геннадии и он будет доставлен в Пермь?"

   Наконец, 27-го января, полицеймейстер Пестерев, "под прикрытием одиннадцати человек конвойных, благополучно привез лжеепископа в Пермь" ¹). На рапорте, который по этому поводу был представлен полицеймейстером губернатору, последний положил резолюцию: "Заключить в тюремный замок и донести г. министру внутренних дел, присовокупив, что дело передано в екатеринбургский уездный суд, и что он (Геннадий) здесь более не нужен".

   В тот же день пермский полицеймейстер рапортовал губернатору, что лжеепископ Геннадий принят им и "заключен в местный тюремный замок под личный надзор тюремного смотрителя". При этом Геннадий был снова обыскан; деньги и

  

   ¹) На "доставку" Геннадия в Пермь полицеймейстером Пестеревым было израсходовано 198 руб. 81 коп. казенных денег.

  

  

   разные "одежные вещи", которые оказались при нем, были отобраны и переданы на хранение тюремному смотрителю. Но, кроме этого, при Геннадии были найдены: черная мантия, скуфья, книга под заглавием "Богослужение русской церкви до монгольского времени", тетрадка и рукопись, содержащая биографию лжеепископа Геннадия. Все это также было отобрано от Геннадия, при чем мантия и скуфья переданы были екатеринбургскому полицеймейстеру "для приобщение к делу", рукописи же и книга препровождены к архиерею. При этом губернатор спрашивал преосвященного: могут ли быть возвращены Геннадию найденные у него рукописи и книга, или же они должны быть подвергнуты рассмотрению в установленном порядке.

   Получив этот запрос, архиепископ пермский Неофит передал книгу и рукописи Геннадия на рассмотрение духовной консистории, которая, по обсуждении возбужденного вопроса, пришла к следующему заключению:

   1. Книга "Богослужение русской церкви до монгольского времени" есть известное сочинение Филарета, епископа рижского, изданное Императорским Обществом Истории и Древностей Российских. Хотя во многих местах этой книги на полях написано "зри", тем не менее эти места никак не могут быть истолкованы в пользу раскола.

   2. Найденная при Геннадии тетрадка заключает в себе рассказ обратившегося в православие старообрядца о времени пребывания его в расколе. Ближайшее рассмотрение этой тетрадки убедило духовную консисторию, что заключающийся в ней рассказ "есть описание приключений и бродяжничества известного арестанта Ведерникова". Тетрадка эта

  

  

   дает некоторое понятие о современном состоянии раскола.

   3. Биография лжеепископа Геннадия составляет особую записку, адресованную на Высочайшее имя и заключающую в себе описание происхождение и бродяжничества Геннадия. Описывая свои детские годы, Геннадий находит в них разные прообразы своего епископства; побег свой из арестантских рот объясняет особым содействием ангела, который явился к нему с неба; при этом бывшие на нем "тридесяти-фунтовые кандалы" сами спали с него. Почувствовав, что цепи спали, Геннадий оставил место работы и направился через город в леса и горы; при этом совершилось другое чудо: арестанты, которые работали вместе с ним, а также все встречавшиеся с ним в то время, как он в арестантском костюме проходил по городским улицам, - "все были аки слепы" и не замечали его бегства.

   Побег же свой из Юго-Кнауфского завода Геннадий объясняет тем, что сам заводский исправник, при поимке его в означенном заводе, дал ему совет скрыть звание епископа и показать себя каким-нибудь обыкновенным старцем. Геннадий так и сделал; затем за тысячу рублей серебром он был отпущен и даже отправлен на лошадях в Екатеринбург.

   Далее в биографии рассказывается о том, как Геннадий защищал законность австрийской иерархии и "другие раскольнические мудрования" пред преосвященным Митрофаном, епископом екатеринбургским. Вообще, по отзыву духовной консистории, вся биография Геннадия "наполнена раскольническими лжемудрованиями" и потому никак не может быть

  

  

   выдана обратно Геннадию, а должна храниться при библиотеке местной духовной семинарии. Архиепископ Неофит согласился с отзывом духовной консистории.

   Между тем, Геннадий, сядя в тюрьме и ничего не зная о судьбе отобранных от него вещей, пошел с прошением к губериатору, ходатайствуя о возвращении ему "келейной мантии" которая особенно была необходима ему в виду того, что без нее он - епископ - принужден был облечься в арестантский халат. Привожу здесь, с буквальною точностью, не изменяя ничего, кроме знаков препинания, прошение Геннадия, написанное им по этому поводу:

  

   "Его превосходительству

   "Господину пермскому губернатору

   "Нижайшее прошение.

  

   "Я, нижеподписавшийся, прошу ваше пр-ство в том, что поступил из Екатеринбурга на 27 число генваря текущего года и привезен в тюремный пермский замок. При осмотре вещей отобрана (от меня) келейная мантия, без которой я не могу оставаться, в крайнем нахожусь неуважительном положении, также и стеснении релегиозном, насопротив комитета, от июня 26 изданного, как можете видеть сами в Сыне Отечества 1861 года декабря 1-го N 288. Но эта мантия по обсуждению прежде была отдана мне в руки, а ныне опять отобрали. И так, в ожидании вашего превосходительства. Писал Божиею милостию смиренный Геннадий, епископ пермский древлеправославных христиан".

  

   Это, как видите, довольно-таки безграмотное прошение написано самим Геннадием на листе серой

  

  

   бумаги крупным, ученическим почерком. По этотому поводу нам припоминается газетное известие, проскользнувшее как-то в печати и рисовавшее Геннадия хорошо образованным человеком, владеющим, между прочим, греческим языком. Если судить по приведенному нами прошению, то известие это является более чем сомнительным. Ссылка же Геннадия на N "Сына Отечества" указывает на его наивность и полное незнакомство с порядками, существующими в сфере официальных дел и сношений.

   Прошение Геннадия не было уважено, и вскоре ему было объявлено, что ходатайство его "оставлено без последствий, так как мантия приобщена к делу".

   Вообще, заключение Геннадия в пермском тюремном замке было обставлено самым строгим и тщательным надзором. Полицеймейстер обязан был каждую неделю подробно рапортовать губернатору обо всем, что так или иначе относилось до Геннадия. Приведу один из этих рапортов.

   "В течение истекшей недели, - пишет полицеймейстер, - посетителей к лжеепископу Геннадию не было, но в тюрьму являлись разные лица и приносили с собою подаяние для передачи Геннадию. Так, 9-го февраля, кучер от купца Куприяна Суслова принес два францусских хлеба, пирог с рыбою и блины; все это, по надлежащем осмотре, передано было лжеепископу. Затем являлась с подаянием родственница купца Андрея Матвеева, Наталья Мокеева; но так как она требовала личного свидания с Геннадием, то поэтому не была пущена".

  

  

  

   Первые сведения о прошлом Геннадия были сообщены пермским архиепископом Неофитом. Как только сделалось известно об аресте лжеепископа, Неофит сообщил губернатору следующие данные о прошлой жизни Геннадия.

   Выдающий себя за епископа Геннадия есть ни кто другой, как беглый крестьянин Лысвинского завода княгини Бутеро, по фамилии Григорий Васильев Беляев. В самых молодых летах, когда ему, было не более 18-ти лет от роду, он скрылся из места своего жительства и около двадцати лет находился в безвестной отлучке. На месте родины, в Лысвинском заводе, у него осталось три брата: Сидор, Яков и Дмитрий Беляевы; семейство это состояло и состоит в расколе; раскольником был и Григорий. В детстве он учился в местной школе и в это время, несмотря на свою принадлежность к расколу, постоянно ходил в православную церковь. "Дел о нем по расколу не возбуждалось; но за побег он был судим и наказан в стенах полиции плетьми" (далее мы увидим, что этот последний факт не верен).

   В другой раз, преосвященный Неофит сообщал, что Геннадий есть тот же самый человек,

  

  

   который в 1859 году, под именем инока Илариона Старцева, был пойман в Юго-Кнауфском заводе, но "снова отпущен заводским исправником Брусницыным и подменен другим бродягою-раскольником Спиридоном Курдюковым". Этот последний, пишет Неофит, - "конечно (?), за деньги согласился выдать себя за Геннадия в той мысли, что и без того ему не миновать кунгурского острога".

   Дело о Курдюкове решено и, по указу пермской судебной палаты от 4-го мая 1862 года, Курдюков "подвергнут наказанию розгами шестидесятью ударами" и, кроме того, с него взыскано 50 рублей серебром. Такому же точно наказанию были подвергнуты вместе с Курдюковым двое других мастеровых - Кудрин и Умятников: они также были признаны виновными в устройстве побега Геннадия.

   Что же касается мастерового, назвавшегося при поимке иноком Иларионом Старцевым, то будучи подменен Курдюковым, он скрылся в кунгурских лесах, а затем, по прошествии некоторого времени, явился в Екатеринбург, где "впоследствии объявил себя епископом Геннадием". Курдюков же, по освобождении из тюремного замка, также отправился в Екатеринбург, чтобы здесь принять от Геннадия рукоположение во священники. Но здесь в декабре оба они были захвачены в доме купца Чувакова.

   Откуда узнал преосвященный Неофит об аресте Курдюкова, из его переписки не видно; по всей вероятности, он ошибочно принял за Курдюкова священника Ксенофонта Вяхирева, арестованного вместе с Геннадием.

  

  

   Более подробные и точные сведения о прошлом Геннадия сообщали екатеринбургский полицеймейстер и, особенно, общее присутствие екатеринбургского уездного суда и местного городового магистрата.

   Отец Геннадия, крепостной человей княгини Бутеро, Василий Беляев, был женат на крестъянке Дарье Фроловой; они имели свой собственный дом в Лысвинском заводе. По словам Геннадия, отец его давно уже умер; что же касается матери его, то он не знает наверное, жива ли она. Из соседей, которые жили около них в заводе, Геннадий помнят только крестьян Вахрушевых, других же никого не помнит. 18-ти лет он бросил дом и удалился в леса "для богомоления". В расколе он не состоит, а считает себя христианином древней православной Церкви. Со времени бегства в леса он ни разу не был в доме своего отца.

   Сначала Геннадий жил в лесах около Кунгура - "в раскольническом ските", состоящем из нескольких келлий, населенных старообрядцами, искавшими спасение вдали от греховного мира. Настоятелем у них был схимник Никита. Кто именно были эти люди, откуда и какого они звания, ему, Геннадию, неизвестно. Теперь этого скита уже не существует и келлии разорены. Опасаясь поимки, жившие в ските отшельники начали ходить с места на место. Во время этих переходов старец Никита был пойман властями и заключен в острог в городе Осе; отсюда он был переведен в кунгурский тюремный замок, где и умер

   После этого, Геннадий оставил кунгурские леса и удалился в Уральск, а оттуда около 1853 года

  

  

   перебрался в Саратовскую губернию. Здесь он разыскивал старообрядческого епископа (австрийского рукоположения) Афанасия. Наконец, благодаря указаниям и наведению местных жителей ему удалось встретиться с Афанасием в лесах Хвалынского уезда.

   С этих пор они начали путешествовать вместе. Некоторое время они имели приют близ города Хвалынска, в доме купеческой дочери Анны Козьминой, жившей "в саду". Здесь Геннадий получил от епископа Афанасия иноческое пострижение и сан иеродиакона.

   Из Хвалынского уезда инок Геннадий снова отправился в путешествие с проповедыо о старой вере. На этот раз он ударился на восток и бродил по степям и горам Оренбургской губернии. Здесь он встретился и вскоре близко сошелся с двумя старообрядческими монахами - Серафимом и Аароном. Они начали было путешествовать все вместе, но вскоре, а именно в марте месяце 1854 года, были задержаны в Белебеевском округе исправником Усене-Ивановского завода. Они были арестованы и затем, по допросе, отправлены в места приписки: Аарон - в Екатеринбург, Геннадий - в Пермь, а Серафим, как местный уроженец, оставлен в Белебее.

   Началось дело, во время которого Геннадий содержался в пермском тюремном замке; но случилось так, что следователь не обратил внимание на заявление Геннадия о том, что он носит сан иеродиакона. По решению "судебного места", Геннадий был переведен в арестантские роты, при чем он должен быле подвергнуться наказанию плетьми; но, вследствие Высочайшего манифеста, приго-

  

  

   вор суда относительно наказания Геннадия плетьми не был приведен в исполнение.

   В арестантских ротах Геннадий пробыл до 14-го сентября 1855 года. В этот день вечером, Геннадий, находясь вместе с другими арестантами на городской работе, бежал и скрылся в кунгурских лесах. Здесь он прожил зиму, а летом он снова ушел в Хвалынский уезд, к лжеепископу Афанасию, который с радостию и восторгом приветствовал своего старого друта, так много пострадавшего за "правую веру".

   С этих пор начинается быстрое возвышение Геннадия, как человека уже испытанного. 29-го октября 1856 года он был поставлен епископом Афанасием в пресвитеры, а 21-го ноября того же года в архимандриты. Обряд постановления происходил, по словам Геннадия, в доме той же купеческой дочери Анны Козьминой, у которой они жили несколько лет назад.

   Но этим не ограничились "повышения", выпавшие на долю Геннадия за его испытанную стойкость в деле исповедывания и распространения старой веры: епископ Афанасий отправил своего друга в Москву к Антонию, архиепискому владимирскому и всея России, как человека, достойного воспринять сан епископа. Геннадий выехал в Москву вместе с священником Пафнутием.

   Нужно думать, что Геннадий и Пафнутий, явившись в Москву, произвели вполне благоприятное впечатление как на архиепископа Антония, так и на духовный старообрядческий совет. Оба они были признаны достойными епископского сана, при чем решено было, что обряд посвящение будет совершен в знаменитых Гуслицах.

  

  

   К назначенному дню в Гуслицы съехались члены духовного совета, архиепископ Антоний и многие другие чины высшей старообрядческой иерархии. 9-го января 1857 года Геннадий был посвящен в епископы, а на другой день, 10-го января, тот же самый обряд совершен был над священником Пафнутием.

   Посвящение это совершено было с необыкновенною торжественностью; кроме архиепископа Антония, богослужение совершали епископы: кавказский - Иов и зыбковский - Конон ¹). На Геннадия было возложено все архиерейское облачение: подрясник с источниками, крестовая епитрахиль, поручи, пояс с источниками, набедренник, фелонь крестовая, омофор, панагия, наперсный крест, митра и, наконец, ему вручен был жезл. Затем Геннадию была пожалована походная церковь, в виде особого рода палатки.

   Вслед за поставлением в епископы, Геннадию вручена была ставленная грамота на пермскую епархию, та самая, которая впоследствии была отобрана от него при аресте 6-го декабря. Назначением Геннадия в пермскую епархию, которая с давних пор считается одним из главнейших очагов раскола старообрядчества, духовный совет как бы воздал должное за все заслуги, оказанные этим лицом делу староверия.

   Приняв посвящение и получив благословение Антония, епископ Геннадий отправился в назначенную ему епархию; но он не избрал себе постоянного места для своего жительства, а переезжал с одного места на другое, навещая также и соседние

  

   ¹) Впоследствии епископ Конон, по словам Геннадия, был арестован и умер в тюрьме.

  

  

   с Пермскою губернии: Оренбургскую, Вятскую и Тобольскую. Город Екатеринбург был центральным пунктом того района, который был отведен для деятельности Геннадия. В этом городе у него, по его собственному показанию, было 300 человек прихожан из числа местных старообрядцев.

   За время своего управление пермскою епархией Геннадий обнаружил необыкновенную деятельность на пользу старообрядчества. Беспрестанно разъезжая из конца в конец по Пермской и соседним с нею губерниям, он всюду находил приверженцев "древнего благочестия", наставлял и укреплял их в вере, отправлял богослужение, поставлял священников и других чинов иерархии. По праву епископа, Геннадий посвятил для своей епархий архимандрита Зиновия, четырех дьяконов и 23 священника.

   Подобного рода деятельность не могла, разумеется, избежать огласки. Полиция давно уже и энергически разыскивала "лжеепископа" Геннадия. В 1859 году он был снова задержан на Кнауфском заводе, в доме мастерового Осипа Носкова, под именем инока Илариона Старцева. Геннадий был арестован и посажен в арестантскую, а затем отправлен и по этапу в кунгурскую тюрьму. Но последователи его не дремали и немедленно же явились к нему на выручку. Дело конилось тем, что вместо инока Старцева (Геннадий то ж) в кунгурскую тюрьму был доставлен какой-то неизвестный никому раскольник Спиридон Курдюков.

   Все эти сведения о прошлом Геннадия полиция узнала из его собственных показаний, которые отличались необыкновенною искренностью и почти пол-

  

  

   ною откровейностью. Как видно, Геннадий считал несогласным с достоинством убежденного человека таиться в своих заветных взглядах и верованиях; в то же время он не считал нужным скрывать все, что было им сделано на пользу дела, которому он служил. Только в тех случаях, когда от него требовались указания, касавшияся других лиц, он становился сдержан, осторожен и даже скрытен. Так, когда следователи потребовали, чтоб он указал, кто именно были те лица, из которых состоял его приход в Екатеринбурге, то Геннадий категорически отказался исполнить это, заявив, что ни фамилий, ни имен их он не знает.

  

  

  

   В Петербурге, как мы уже отчасти и видели, серьезно взглянули на дело Геннадия. Не только в среде светского, но и духовного начальства обнаружилось заметное безпокойство, выразившееся, между прочим, в необычайно обильном писании всякого рода предписаний, циркуляров, отношений, указов и предложений по этому поводу.

   Святейший Синод не раз напоминал то пермскому, то оренбургскому преосвященным об огромной важности дела Геннадия, о необходимости строгих мер, которые бы устранили всякую возможность нового побега со стороны лжеепископа, о доставлении сведений, знакомящих с ходом следствие и суда по этому делу и т. д.

   С своей стороны министр внутренних дел также не раз напоминал губернатору о "важности дела Геннадия" и неоднократно просил его наблюсти, чтобы следствие о лжеепископе "привело все обстоятельства дела в надлежащую полноту и ясность"; далее, он поручал г. Лошкареву наблюсти за тем, "чтобы дело это получило законное и соответственное разрешение"...

   Общее присутствие екатеринбургского уездного суда и городового магистрата, обсуждая дело Ген-

  

  

   надия, пришло к следующему заключению: "Так как преступник Беляев (Геннадий то ж) бежал из арестантской роты в то время, когда находился на городской работе, под военным конвоем и, таким образом, совершил преступление против военной дисциплины и затем в течение побега впал в другие нарушения закона, то поэтому он, Беляев, на точном основании 38 п. 761 ст. XV т. 2 ч. и иоии и 1011 ст. XIV т. Свода законов, подлежит суждению военного суда".

   Губернатор в принципе вполне соглашался с заключением общего присутствие относительно предания Геннадия военному суду, но его останавливало одно соображение: у лжеепископа было найдено "письмо от духовного совета", существующего якобы в Москве; в этом письме "духовный совет" приглашал Геннадия прибыть в Москву "для отправление за границу в безопасное место". Таким образом, кроме побега из арестантских рот и других преступлений, - против Геннадия возникло новое обвинение - "в соучастии его с обществом московских лжеепископов, каковое дело еще не обследовано". В силу этого соображение губернатор решил представить все дело на благоусмотрение министра внутренних дел.

   Но прежде чем рапорт об этом был получен в Петербурге, судьба Геннадия была уже решена: 8-го апреля (1863 года) из министерства внутренних дел на имя пермского губернатора была отправлена бумага такого содержания:

   "Государь император, по всеподданнейшем докладе его величеству представления вашего превосходительства о том, что раскольнический епископ Геннадий, по окончании о нем следствия, переведен

  

  

   из Екатеринбурга в Пермь и для дальнейшего хода о нем дела более не нужен, в 5-й день сего апреля Высочайше повелеть соизволил: удалить Геннадия из места прежней его деятельности, поместив для увещания в суадальский Спасо-Евфимиевский монастырь владимирской епархии, в арестантском отделении оного".

   Есть основание предполагать, что мысль о заключении Геннадия в монастырь впервые явилась у министра внутренних дел. Еще ранее Высочайшего повеления 5-го апреля г. Валуев входил в сношение с Св. Синодом по поводу "удаления Геннадия в суздальский монастырь". Синод, "разделяя мнение г. министра внутренних дел относительно удаления лжеепископа Геннадия из места бывшей его деятельности и содержания его в монастыре для испытания над ним увещаний к оставлению раскольнических заблуждений", высказался, что он с своей стороны "не находит никаких препятствий к помещению Геннадия в арестантском отделении суздальского монастыря*. Поэтому, как только состоялось повеление об удалении Геннадия в монастырь, Синод тотчас же дал предложение владимирскому преосвященному "о принятии Геннадия в упомянутый монастырь".

   Между тем, пермский губернатор, получив бумагу министра от 8-го апреля, недоумевал: следует ли выслать Геннадия тотчас же в монастырь и не будет ли он нужен при получении ответа министра на сделанное им представление относительно предания Геннадия военному суду? Г. Лошкарев затруднился в этом, главным образом, потому, что в то время, как состоялось распоряжение о ссылке Геннадия в монастырь, министерству

  

  

   не было известно, что "он есть беглый арестант". "Затем, - думал губернатор, - в случае если бы последовало распоряжение судить Геннадия военным судом, то как тогда быть беэ него? Ведь известно, что военный суд, на точном основании закона, не может никого судить заочно".

   И вот губернатор Лошкарев шлет телеграмму на имя министра: "Прикажете ли отправить Геннадия тотчас, или ожидать разрешения на представление за N 182".

   В ответ на это получается телеграмма: "О лжеепископе Геннадии ожидать разрешения министерства. Министр Валуев".

   Отсрочка эта была сделана в виду того, что статс-секретарь Валуев, по получении представления пермского губернатора за N 183, счел необходимым снестись предварительно с главным начальником III-го Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии и обер-прокурором Св. Синода. По получении от них благоприятных отзывов министр 18-го мая предписал пермскому губернатору "немедленно сделать распоряжение о приведении в исполнение Высочайшего повеления относительно помещения кр. Григория Беляева, выдающего себя за епископа Геннадия, в суздальский монастырь, и затем дальнейшее производство о нем прекратить".

   Тогда г. Лошкарев спешит сообщить владимирскому губернатору о Высочайшем повелении относительно "помещения в суздальский монастырь на увещание" раскольнического епископа Геннадия и просит его сделать распоряжение об отправлении лжеепископа из Владимира, куда он вскоре будет доставлен, в суздальский монастырь.

  

  

   Сначала предполагалось отправить Геннадия из Перми до Владимира с "двумя благонадежными жандармами", но затем решено было поручить это дело жандармскому офицеру штабс-капитану Латухину_;

   26-го июня 1863 года из Перми выехала по казанскому тракту тройка почтовых лошадей; в тарантасе сидели жандармский офицер и рядом с ним невысокий худощавый мужчина с бледным выразительным лицом и серыми, глубоко впавшими глазами, в которых светилась непреклонная, железная воля. Это был Геннадий.

   Перед отъездом из Перми Латухину были выданы деньги на путевые издержки в количестве 211 руб. 65 коп., открытый лист и особая "инструкция". В "открытом листе" значилось: "Предъявителю сего, пермской жандармской команды штабс-капитану Латухину, сопровождающему арестанта Григория Беляева до г. Владимира, обязаны гг. начальники воинских команд, расположенных по этому тракту, немедленно отряжать благонадежный добавочный караул, который и оставлять во все время нахождения его на месте". Этот "лист" был подписан пермским военным губернатором, генерал-майором Лошкаревым.

   Приведем затем инструкцию, которою должен был руководиться штабс-капитан Латухин, конвоируя Геннадия:

   "Назначая вас для сопровождения до гор. Владимира крестьянина Григория Беляева, я предписываю вам теперь же принять его и немедленно отправиться с ним в г. Владимир, наблюдая следующее:

   "1. Во время пути до г. В