| Главная » Книги |
Блок Александр Александрович - Последние дни императорской власти, Страница 7
Блок Александр Александрович - Последние дни императорской властиовременно, сколь и непрочно. Наиболее сильной и деятельной из них
является партия кадетов, ведущая в поводу все остальные; но если
приглядеться к ней не в смысле писанных программ, а в смысле бытовых
черт самого ее существования и последовательного хода ее
возникновения, то придется признать, что эта партия сильна лишь своей
слабостью. Нося название демократической, а сама по себе в составе
своем чисто буржуазная, она должна была, не имея собственной почвы,
принять навязанные ей слева лозунги народоправства и отрицания
собственности. Имея в составе своем значительное число, так
называемых, земских деятелей, владельцев земли, кадетская партия
первым пунктом своей программы поставила отчуждение земли,
окончательное разорение собственных своих сочленов; конечно,
руководители ее не были искренни в этом случае и к этому вовсе не
стремились, весьма охотно выпустив этот пункт из программы созданного
и руководимого ими прогрессивного блока, но не является ли это лучшим
доказательством того, что они не верят в собственное свое
самостоятельное существование и ищут сочувствия извне путем уступок и
жертв; без этого сочувствия слева, без этих козырей из чужой, не ихней
колоды карт, кадеты есть не более как многочисленное сообщество
либеральных адвокатов 1), профессоров и чиновников разных ведомств-и
ничего более.
1) Слово "адвокатов" вставлено в подлиннике рукой Н. Маклакова
Еще меньше можно назвать политической партией партию октябристов, в
самой Думе уже расколовшуюся на разные оттенки, партию искусственно
созданную на лозунгах Манифеста 17 Октября для многих спорного и ни
для кого не ясного. Слабость ее заключается уже не в том, что она
приняла чуждые ей лозунги, а в том, что их у нее нет вовсе; и не
видели ли мы самых разительных примеров того, как люди, называющие
себя октябристами, перебегали из одного лагеря в другой, легко и
свободно меняя свои убеждения в зависимости от временных
обстоятельств, колебаний правительственной политики, а еще чаще
совершенно личных побуждений. Прав был один из правых ораторов в Думе,
сказавший, что стоит сжечь одну помещичью усадьбу, чтобы превратить
сотню октябристов в правых, и достаточно обойти наградами к 6 Декабря
несколько видных либеральных чиновников, чтобы сделать из октябристов
кадетов.
Что же можно сказать, наконец, о так называемом центре, или о
прогрессивных националистах. Возможно ли назвать политической партией
этих людей, сегодня довольных начальством и прошедших в Думу по правым
спискам за счет правых партий, а завтра огорченных увольнением князя
Щербатова и тотчас забывших, кто они именно такие. И этот центр и эти
либеральные националисты не являют ли они столь же убедительный пример
того, сколь смешны и ничтожны деления русских людей на политические
партии. Сколь еще младенческая страна Россия в политическом отношении.
Явные и наиболее яркие антисемиты юго-западного края прошедшие
голосами и грошами низов, ненавидящих евреев вплоть до погромов, с
непоколебимой уверенностью в легальности своей позиции, как народных
избранников, подписывают программу прогрессивного блока, где одним из
пунктов стоит еврейское равноправие.
Или что можно сказать про украшающих высшее Государственное
Законодательное Учреждение сановников, бывших министров, даже
премьеров, превознесенных милостями Монарха и Им одаренных свыше меры,
поставленных Им здесь на защиту Его прав и прав Его Наследников,-
сановников, участвующих в прогрессивном блоке и подписывающих
резолюции, клонящиеся к узурпированию этих прав, к скомпроментированию
Самого Царского Имени? Что можно сказать про придворных чинов,
кичащихся своим мундиром и званием перед простыми смертными и в то же
время братающихся с явными и откровенными врагами Своего Государя? А
семидесятилетний сановник, всю долгую жизнь на разных постах
утверждавший принципы Царского Самодержавия, переходящий к левым в
верхней палате из-за неизбрания его правыми в какую-то комиссию?
Где предел этой политической невоспитанности? Надо признать, что и
правые партии находятся в состоянии летаргии. Обыкновенно посылаемый
им упрек в бездеятельности и отсутствии программы, едва ли, однако,
справедлив, и вся вина их заключается в том, что они сразу и
бесповоротно не устранили себя от участия в осуществлении Манифеста 17
Октября, основанного на началах, совершенно противоречащих их
государственному самосознанию. Что могли они сделать и что сказать,
когда с высоты Престола провозглашена была ломка тех устоев, которыми
держалась Россия до сих пор и без которых она, по их мнению, должна
погибнуть? Много ли им давала та неопределенность выражений,
туманность некоторых пунктов основных законов, допускавших некоторую
возможность разноречивых толкований? Правые сделали все, что могли:
они содействовали проведению в третью и четвертую Думы более умеренных
элементов, они сами не боялись ни травли, ни унижении, но могли ли они
дать стране политическое воспитание, могли ли сами образовать
политическую партию с определенной программой,-они, люди, отрицающие
эту политику, защитники Единой Царской Самодержавной Власти? С ними
сбылось то, чего надо было ожидать: в условиях политической борьбы они
оказались разбитыми, рассеянными и не признанными той самой властью,
которая только на них одних могла опираться.
Совершенно иное положение партий левых: трудовиков, социал-
демократов, вплоть до социал-революционеров. Не смотря на совершенную
нелепость их настоящих представителей в Думе, не смотря даже на то,
что нет такого социал-демократа или социал-революционера, из которого
за несколько сот рублей нельзя было бы сделать агента охранного
отделения, опасность и силу этих партий составляет то, что у них есть
идея, есть деньги и есть толпа, готовая и хорошо организованная. Эта
толпа часто меняет свои политические устремления, с тем же увлечением
поет "Боже Царя храни", как и орет "Долой Самодержавие", но в
ненависти к имущим классам, в завистливом порыве разделить чужое
богатство, в так называемой классовой борьбе толпа эта крепка и
постоянна, она в праве притом рассчитывать на сочувствие подавляющего
большинства крестьянства, которое пойдет за пролетарием тотчас же, как
революционные вожди укажут им на чужую землю. 1905 и 1906 годы с
достаточной убедительностью уже показали, что, яростный защитник своей
собственности и такой же консерватор в своем быту, русский мужик
делается самым убежденным социал-демократом с той минуты, когда дело
коснется чужого добра.
Итак, при полной, почти хаотической, незрелости русского общества в
политическом отношении объявление действительной конституции привело
бы к тому, что более устойчивые и сильные политические партии и
течения, имея благоприятную под собою почву в самых конституционных
гарантиях, тотчас стали бы поглощать партии менее жизненные и сильные
и приобрели бы преимущественное влияние на дальнейшие судьбы
государства. Можно без всякого преувеличения сказать, что
обнародование такого акта сопровождалось бы прежде всего, конечно,
полным и окончательным разгромом партий правых и постепенным
поглощением партий промежуточных: центра, либеральных консерваторов,
октябристов и прогрессистов партией кадетов, которая по началу и
получила бы решающее значение. Но и кадетам грозила бы та же участь.
При выборах в пятую Думу эти последние, бессильные в борьбе с левыми и
тотчас утратившие все свое влияние, если бы вздумали итти против них,
оказались бы вытесненными и разбитыми своими же друзьями слева (как и
было, напр., в некоторых губерниях при выборах во вторую Думу). А
затем.... Затем выступила бы революционая толпа, коммуна, гибель.
династии, погромы имущественных классов и, наконец, мужик-разбойник.
Можно бы итти в этих предсказаниях и дальше и после совершенной
анархии и поголовной резни увидеть на горизонте будущей России
восстановление Самодержавной Царской, но уже мужичьей власти в лице
нового Царя, будь то Пугачев или Стенька Разин, но, понятно, что такие
перспективы уже заслоняются предвидением вражеского нашествия и
раздела между соседями самого Государства Российского, коему уготована
была судьба Галиции или Хорватской Руси.
Поэтому все надежды на то, что с объявлением действительной русской
конституции все успокоится, кажутся столь же наивными, как и наивно и
утверждение, что, Бог даст, и так все само собой образуется как-
нибудь.
Ничего не может образоваться из неудачно задуманной и еще более
неудачно осуществленной 10 лет тому назад реформы, и если дальнейшие
по этому пути уступки, завершенные обнародованием конституции,
приведут к катастрофе, то и оставление в этом же положении, как и в
настоящее время, Государственной Думы с периодическим
свидетельствованием ей доверия и недоверия, с признанием
неосуществимой возможности правительству работать с Думой и с
перемежающими эту, будто бы плодотворную работу ее роспусками доведет
к тому же, продлив только срок этой агонии и подорвав в народе веру в
силу и правду Монарха.
"'>В чем же заключаются недостатки реформы 1906 года? Их столь
много, что скорей можно было бы спросить, в чем заключаются ее
достоинства. Но в числе этих дефектов по степени неотложности их
исправления и важности в смысле приносимого Государству вреда
необходимо выделить два основных капитальных положения:
соблазнительную неясность и противоречие в основных законах,
касающихся прерогатив Верховной Самодержавной Власти и прав
законодательных учреждений, и совершенную несостоятельность положений
о выборах в Думу.
Как бы ни хитры были истолкования выражении: Самодержец, самое
понятие это в глазах народа, кроме значения Всемогущего и никем и
никаким законом человеческим, кроме Божьего, не ограниченного Монарха,
никакого иного не имеет, а вычеркнуть это слово из основных законов и
из ежедневных молитвословий не решились и составители новелл 1906 г.
Между тем, ст. 87, 112 и 113 Основных Законов явно умаляют это
значение, ставят Царя не только в равноправные отношения с
законодательными учреждениями, но как бы подчиняют Его Волю усмотрению
этих последних: проведенный по 87 ст. и Царским Именем опубликованный
закон может быть без всякого его рассмотрения отвергнут Думой и
Советом и даже просто механически теряет свою силу сам собой в том
случае, если правительством в определенный срок в Думу внесен не
будет; каждый законопроект, одобренный Думой и Советом, должен быть,
по смыслу этих статей, непременно рассмотрен и утвержден или не
утвержден Монархом, законопроект же, внесенный в эти учреждения от
Имени Монарха правительством, может быть вовсе не рассмотрен
законодательными учреждениями, ибо никакого срока им на это не
положено, и судьба такого законопроекта в дальнейшем законом не
предусмотрена вовсе; даже согласительные комиссии этих двух учреждений
как будто бы имеют более прав, чем сам Монарх, ибо им представлена
возможность в случае разногласий по отдельным статьям вырабатывать
общие согласительные формулы, Монарх же не имеет ни права, ни
возможности утвердить закона, хотя бы вызванного совершенной
государственной необходимостью, при рассмотрении коего хотя бы в одной
статье его разногласие между двумя палатами осталось бы неустраненным.
Таким образом, Монарх не является во всех таких случаях Верховным
Судией, решителем судьбы важнейших государственных мероприятий, и
занимает какую-то связанную формальностью, как бы лишь
делопроизводственную позицию.
Этот величайший государственный соблазн должен быть уничтожен и
указанные статьи коренным образом изменены в том смысле, что Монарх, в
порядке утверждения рассмотренных палатами законопроектов остается
неограниченным и никаких в сем отношении обязательств на него законом
не возложено.
Несмотря на все пережитое, а, быть может, благодаря именно этому,
формула: "народу мнение, а Царю решение" является единственно
приемлемой для России.
Столь же коренным образом должен быть решен вопрос о выборах в
Государственную Думу. Печальные результаты выборного закона и неудача
поправок его по закону 3 июля 1907 г. объясняется тем, что в положения
эти была заложена странная и неисполнимая идея смешать все классы
населения Империи в одну общую бесформенную толпу и уже из этой толпы
выбрать, так сказать, выудить наиболее способных, толковых и
государственно мыслящих людей, производя самый этот отбор сложным и
неестественным порядком двух и трехстепенных выборов: как будто бы
предполагалось, что надо сначала уничтожить существующие бытовые
деления общества и народа и заменить их делениями на политические
партии, и забывалось, что реальная Россия вовсе не смешана, что эти
бытовые, классовые и сословные грани фактически существуют и
достаточно еще крепки, а политических партия нет вовсе или таковые
находятся еще в зародыше. Хотели, будто бы, получить не действительных
представителей земли русской, а уловить настроение разношерстной толпы
в лице ее вожаков, эти настроения наиболее ярко выражающих. Дворян-
помещиков сметали, вообще, с земледельцами и духовенством, купцов с
чиновниками и интелигентами, крестьян домохозяев с крестьянами
пролетариями и даже казаков, с целью совершенно обезличить эту бытовую
группу, свалили в одну кучу с иногородними и инородцами; а чтобы эта
смесь и вовсе потеряла свое лицо, все эти группы еще раз сметали в
губернских собраниях и только здесь разрешили им на предвыборных
собраниях, наконец, вновь разделиться, но уже не так, как разделил их
тысячелетний быт и история, а так, как хотелось этого незрелой мысли
политических авантюристов. Сначала надеялись, что поддерживать
правительство будут крестьяне, затем стали искать опоры у
землевладельцев и во всех горько разочаровались, ибо вместо крестьян
получили трудовиков, а вместо помещиков левых октябристов-лидеров
партий, только вчера образовавшихся на предвыборном сборище, людей в
этот день первый раз встретившихся друг с другом.
На сельских сходах в небольших городах и в уездных собраниях
землевладельцев, эти лидеры проходили более или менее случайно и здесь
не имели еще решающего успеха, а в число выборщиков попадали в
большинстве люди не партийные, и, быть может, действительно
заслуживающие всей своей прежней деятельностью доверие своих
избирателей, но в губернии они решительно теряли все свои шансы, и у
ораторов, лидеров партий, являлись перед ними неоценимые
преимущества,-ни тех, ни других чужие города и уезды не знали, и
видели, быть может, в глаза в первый раз в жизни, но первые скромно
молчали, а вторые говорили зажигательные речи и угадывали настроение;
созданные не бытом и даже не существующими еще политическими партиями,
а этими настроениями эти новые решители судеб России и в дальнейшей
своей деятельности в Государственной Думе подчинялись не местным
интересам и не политическим лозунгам, а именно, настроениям; в первой
Думе они олицетворяли настроение революционной толпы, ошеломленной
неудачами Японской войны, во второй-настроение крестьянских масс,
требовавших чужой земли и воли грабить чужое имущество, в третьей-
настроение испуганных погромами помещиков, а в четвертой-настроение
этих же помещиков уже успокоившихся и уже снова недовольных
правительством. Если бы пятая Дума была созвана в 1917 году по
действующему положению, можно с уверенностью утверждать, что в нее
попали бы те, которые особенно горячо и нервно стали бы
кликушествовать и раздувать всякие легенды и небылицы о Распутине.
Ясно, что выборы должны быть одностепенные, непосредственные от
городских и уездных бытовых и сословных групп. Иначе говоря, каждое
волостное крестьянское общество, уездное дворянское собрание, собрания
купеческие, мещанские, уездное духовенство, казачьи станицы, городское
чиновничество и т. д. должны выбрать каждое по одному своему
представителю и этим избранием вся процедура выборов должна быть
закончена. Так как, очевидно, в каждой губернии число таким образом
избранных в кандидаты будет значительно превышать число положенных от
каждой из них членов Думы и из избранных от каждой из перечисленных
групп придется призвать лишь незначительную часть, то необходимо
установить дальнейший порядок их отбора и утверждения, быть может, по
жребию, а всего лучше по Высочайшему соизволению, подобно тому как
ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР утверждает, напр., одно из избранных в губернские
предводители дворянства двух лиц; остальные оставались бы кандидатами
и, в случае выбытия членов Думы, замещали бы сих последних в том же
порядке утверждения или призвания их Высочайшей Волей. Такой порядок,
кроме непосредственности дешевизны, простоты и устранения всех вредных
последствий смешения обывателей, дал бы, кроме того, возможность
устранить от участия в законодательной деятельности элементы
нежелательные и вредные без всякого права для этих последних какой
либо претензии, ибо вполне ясно, что говорить от имени напр.,
крестьянства с одинаковым правом может и тот, кто был избран от
Ивановского схода и не утвержден и тот, кто выбран Петровским сходом и
утверждение получил.
Не входя в дальнейшие подробности указанного порядка, необходимо,
однако, остановиться на одном обстоятельстве, до сего времени
совершенно упускаемом из вида правительством. Последнее, за
исключением лишь слабых попыток времен Столыпина, не вело в Думе или,
верней сказать, с Думой никакой политики. Политику эту, конечно, надо
понимать не в смысле подслуживания к Думе или, так называемого
доверия, до сих пор дававшего столь печальные результаты, ни, тем
более, каких либо уступок и поблажек, клонящихся к укреплению
сознания, что ей, Думе, принадлежит первенствующая роль в
государственном управлении. Однако, и такое положение, при котором
собранные с разных концов земли несколько сот человек оставляются на
произвол собственных страстей и интриг, без всякой заботы о том, что
из этого выйдет, положение, которое существует ныне, является
совершенно ненормальным.
Правительство во что бы то ни стало должно иметь большинство в Думе
и к созданию этого большинства должно относиться с величайшей
ревностью и притом без всяких иллюзий и предубеждений. В ближайшем
прошлом возможность создания прогрессивного блока надо поставить в
тяжкую вину правительству, ровно ничего не сделавшему в предупреждение
его образования. Что сделало оно вообще в смысле укрепления и
численного увеличения правых партий в Думе, чем поощряло людей
действительно преданных Монарху и готовых защитить Его правительство?
В лучшем случае выдавало грошовую субсидию внедумским правым органам
печати, иногда после десятилетней деятельности, многолетней голгофы,
предлагало место Акмолинского виде-губернатора и, если не выражало
явного пренебрежения к правому крылу Думы, то, во всяком случае,
проявляло к нему значительную долю равнодушия, тем самым как бы
наперед предупреждая колеблющихся, что ждать каких либо поощрений им
нечего. Чем старались удержать на правых скамьях таких господ, как
напр., Савенко? Ровно ничем, и скорей поощряло их переход на лево, в
то время когда их можно было брать голыми руками. Надо говорить
откровенно: помыслы и действия правительства были слишком чисты,
нелицеприятны и нисколько не соответствовали ни нравственному уровню,
ни стремлениям той среды, с которой оно имело дело; все его
руководители, даже сами вышедшие из рядов правых партий, стремились
только убедить, уговорить Думу, переспорить ее и вовсе не заботились о
том, чтобы собрать, если нужно, создать и укрепить за собой послушное
большинство. Кроме бесцельных и скучнейших раутов с приглашением
нескольких сот человек без всякого разбора, никаких попыток в сем
отношении сделано не было, а в грозную силу общественности
правительство верило больше, чем верила она сама себе, и вовсе не
хотело понять, что никакой общественности в России нет, а есть лишь в
разных видах чиновники способные и удачные, получающие соответствующие
награды и содержание от казны, и есть чиновники менее способные и
неудачливые, от казны содержание не получающие, но к нему, равно как и
к денежным и иным наградам, ревнивые не менее первых.
В распоряжении Председателя Совета Министров должно состоять особое
лицо, особая и притом серьёзно поставленная организация и крупный
специальный фонд для ведения внутренней политики в самой Думе с
единственной целью создания и поддержания прочного и постоянного
большинства благоприятного правительству.
Приложение IV. Письмо Н. А. Маклакова Николаю II во второй половине декабря 1916
года.
Заключенного в крепости Николая Маклакова.
Согласно предложению Вашего Превосходительства вчера 22-го Августа
мне сделанному, я воспроизвожу здесь, поскольку мне позволяет это моя
память, письмо мое к Государю Императору, посланное мною в Царское
Село 19-го или 20-го Декабря 1916 года.
Я просил Его Величество извинить меня за причиняемое письмом моим
беспокойство, но высказывал ту мысль, что сложность и небывалая
острота минуты обязывает всякого верноподданного высказать своему
Государю всю правду положения. Я счел своим долгом, потому, сказать
то, что я вижу и то, что предчувствую. Я указал, что направление
занятий Государственной Думы и характер произносимых там с самого
начала ноября месяца речей в конец расшатывают остатки уважения к
правительственной власти и не могут не отозваться пагубно на
настроении армии, читающей подробные отчеты газет о заседаниях Думы.
Различные общественные организации, учреждения и группы повсеместно и
открыто присоединяются к решительным постановлениям Думы. Заседания
Государственного Совета, объединенного дворянства знаменательно-
тревожны. Наконец, обращает на себя особое, внимание открытая в Москве
подписка на образование фонда для стипендии имени Кн. Ф. Ф. Юсупова.
Все это свидетельствует о том, что волна недовольства резко подымается
и широко разливается по России, а продовольственные неурядицы, очень
волнующие жизнь городов и деревни, подготовляют для общего
недовольства исключительно благоприятную почву, которою не преминут
воспользоваться враги существующего строя. Здесь, в столице, уже
начался штурм власти, и, несомненно, признаки анархии уже показались.
Они угрожают всему строю нашему, угрожают и самой династии. А без
монархии, которой наша родина на протяжении долгих веков неизменно
росла, крепла, ширилась и венчалась, Россия останется как купол без
креста. Наступили, я убежден в этом глубоко, решающие дни. Трудно
остановить близкую беду, но, думается мне, еще возможно. Для этого
надо верить в себя, в непреклонную законность своих прав. Надо
перестать правительству расслаблять себя внутренними раздорами и
борьбой в своем собственном центре, тогда когда все кругом шатается.
Оно должно быть однородно и единодушно, оно должно знать куда оно идет
и итти неуклонно, спокойно и решительно восстанавливая разваливающийся
порядок. Для успеха этого дела, мне кажется, необходимо было бы
отложить возобновление занятий Думы при настоящих условиях, на более
отдаленный срок: необходимо было бы тем временем, направить все силы
власти везде по России на всяческое и быстрое упорядочение
продовольственного дела, как на основную задачу данной минуты; было бы
необходимо остановить и ввести в рамки закона деятельность
общественных учреждений все смелее и ярче выступающих в открытое море
чистой, широкой политики; необходимо было бы так или иначе оказать
действительное влияние на деятельность тех общественных организаций,
которые, составляя живую связь между тылом и фронтом и, работая в
области, вызывающей, по самому существу своих задач, общее сочувствие,
планомерно преследуют в то же время ярко проявленные цели борьбы с
властью и бесспорно обозначающиеся и уже едва скрываемые намерения,
изменения государственного строя. Вот и все письмо. Думаю, что передаю
его содержание очень близко к подлиннику, хотя не поручусь за их
полную тождественность, так как после этого я писал еще письмо и
проект Манифеста, и в памяти не осталось отчетливых следов всех этих
документов в их подробностях. Кончил я письмо извинением за смелость
моего обращения и надеждой на то, что оправдает меня серьезность
положения, которое замалчивать перед Государем не позволяет мне моя
преданность Ему. 23 Августа 1917 года.
Ник. Маклаков.
Приложение V. Совещание членов прогрессивного блока с А. Д. Протопоповым,
устроенное на квартире М. В. Родзянко.
19 октября 1916 года.
Присутствовали: И. И. Дмитрюков, Д. П. Капнист, П. Н. Милюков,
Савич, Сверчков, Стемпковский, Чихачев, Шингарев, Н. Д. Крупенский,
Шульгин, Б. А. Энгельгардт.
По приезде Протопопов обратился с просьбой побеседовать запросто,
под условием, чтобы ничто не вышло из этой комнаты. Милюков заявил на
это, что пора секретов прошла и что он не может дать требуемого
обещания, так как должен будет обо всем, что здесь будет происходить
доложить фракции.
А. Д. Протопопов. В таком случае я ничего не могу говорить и
извиняюсь, что потревожил председателя Гос. Думы и Вас, господа. Что
же произошло, что Вы не хотите беседовать по товарищески?
Милюков (вскакивая с места, подходя к креслу П-ва, повышенным
тоном): - Вы хотите знать, что произошло? Я Вам скажу: - Человек, который
служит вместе со Штюрмером, при котором освобожден Сухомлинов,
которого вся страна считает предателем, освобожден Манасевич-Мануйлов;
человек, который преследует печать и общественные организации не может
быть нашим товарищем. Говорят, при том, об участии Распутина и Вашем
назначении.
Протопопов. - Я отвечу по пунктам: что касается Сухомлинова, он не
освобожден, а изменена лишь мера пресечения.
Милюков (перебивая его). Он сидит у себя дома под домашним арестом
и просит о снятии его.
Протопопов. - Да, печать от меня не зависит. Она в военном ведомстве.
Но я ездил к Хабалову и освободил "Речь" от предварительной цензуры. О
Распутине я хотел бы ответить, но это секрет, а я здесь должен говорит
"для печати". П. Н. закрывает мне рот, чтобы я не мог объясниться с
товарищами. Я мог бы ожидать после нашей совместной поездки за-
границу, что, по крайне мере, сердце заговорит и смягчит отношения;
но, невидимому, я ошибался. Что же делать. Я хотел столковаться, но
если этого нельзя и ко мне так враждебно относятся; я принужден буду
пойти один.
Шингарев. - Прежде, чем товарищески беседовать, нужно выяснить
вопрос, можем ли мы еще быть товарищами. Мы не знаем, каким образом Вы
назначены. Слухи указывают на участие в этом деле Распутина; затем Вы
вступили в М-ство, главой которого является Штюрмер-человек с
определенной репутацией предателя. И Вы не только не отгородились от
него, но напротив, из Ваших интервью мы знаем, что вы заявили, что
ваша программа Штюрмера, и что он будет развивать вашу программу с
кафедры Гос. Думы. В Ваше назначение освобожден другой предатель,
Сухомлинов, и вы заняли место человека, который удален за то, что не
захотел этого сделать. При вас же освобожден Ман.-Мануйлов, личный
секретарь Штюрмера, о котором ходят самые темные слухи. И, наконец, в
происходящих теперь рабочих волнениях ваше М-ство по слухам,
действует, как прежде, путем провокации, пуская в рабочую среду
возможные слухи. Вы явились к нам не в скромном сюртуке, а в мундире
жандармского ведомства. Вот обо всем этом мы желали бы слышать от Вас
прежде чем определить каковы должны быть наши отношения.
Протопопов. - Я пришел сюда с целью побеседовать с Вами. А теперь
выходит, что я присутствую здесь в качестве подсудимого. Притом, вы
можете говорить все, что вам угодно, тогда как мне, П. Н. зажал рот
своим заявлением, что то, что я скажу, появится завтра в печати. При
этих условиях я не могу говорить многих интимных вещей, которые
опровергли бы те слухи, которым вы напрасно поверили. Напр., Распутина
я видел несколько лет тому назад, при обстановке, совершенно далекой
от нынешней. Я личный кандидат государя, которого я теперь узнал ближе
и полюбил; но я не могу говорить об интимной стороне этого дела. В
Департамент полиции я взял человека мне известного и чистого. Я
допрашивал чиновника этого Деп-та Васильева об их приемах; я спросил
его строго: Ну, а еще что есть у вас?" Он отвечал: ,;Есть
сотрудники".-"А еще?"- Он бледнел и краснел, потом встал предо мной и
сказал: "что больше ничего нет". Провокации у нас теперь нет (голоса:
"А роль Курлова при Столыпине?") Курлова обвиняют напрасно. (Милюков:
"А записка Новицкого?"). Ну, вот, вы верите разным запискам. Столыпин
убит не по его вине. Курдов до убийства его был уже назначен
сенатором. Об этом у меня в столе есть бумаги. Столыпин говорил мне,
что ездил со своим начальником охраны потому, что тогда чувствовал
себя безопаснее. Что же делать, если оказалось, что много белых мышей
и ни одной белой лошади. Много доказательств мошенничества-и ни одной
измены.
Шульгин. - Мы все действительно, прежде всего, должны решить вопрос о
наших отношениях. Мы все осуждали Вас, и я осуждал публично, и считаю
поэтому своим долгом повторить это осуждение в вашем присутствии.
Предупреждаю, что доставлю вам несколько тяжелых минут. Мы не знали
как думать: или вы мученик если шли "туда" с целью что нибудь сделать,
при явной невозможности сделать что бы то ни было в этой среде. Или вы
честолюбец, если вы просто увлеклись блестящим положением, не скрывая
от себя, что вы сделать ничего не можете. В какое, в самом деле,
положение вы себя поставили. Были люди, которые вас любили, и были
многие, которые вас уважали. Теперь..... ваш кредит очень низко пал.
Вы отрезали себя от своих единственных людей, которые могли поддержать
вас "там". Этот разговор, который мы ведем теперь, надо было вести
тогда до того, как вы приняли власть. При этих условиях понятно,
почему П. Н. не считает возможным сделать секрета из нашей беседы.
Завтра ж, когда общество узнает, что мы беседовали с вами, оно может
предположить, что мы с вами вошли в заговор и мы вас не поддержим, а
себя погубим; подобно вам. Я допускаю еще возможность секрета, если бы
сегодня мы ни к чему не пришли. Тогда так и можно сказать: говорили,
но ни до чего не договорились. Но, если мы на чем нибудь согласимся,
то тогда уже мы обязаны будем сообщить обществу, почему мы нашли
возможным согласиться.
| |
| Просмотров: 253 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры