Меньшиков Михаил Осипович - Письма к русской нации

bsp;  

    Завтра тяжелый наш "день судный", день поминовения флота, погибшего под Цусимой. Три года назад в этот день со стоном повернулись кости Петра Великого в гробу. В далеком океане огромные броненосцы русские горели, перевертывались один за другим, шли ко дну. Другие - неслыханное дело! - спускали священный флаг России и сдавались целой эскадрой. Третьи - целой же эскадрой - бежали с места боя... Страшно вспомнить, что тогда происходило, точно кошмар какой-то. Но из этого разгрома и постыдного малодушия, из пучины унижения, небывалого и невероятного, поднимаются, точно волшебные призраки, бесчисленные примеры мужества, неустрашимой смерти...

   На днях вы читали в "Новом времени" о броненосце "Александр III" гвардейского экипажа, на котором все офицеры и вся команда погибли, до одного человека. Вы помните, как на опрокинувшемся гиганте, на киле его в последние минуты стояли несколько офицеров и матросов и кричали "ура!" идущим на гибель русским кораблям. Океан разверзся и в бездонной своей могиле похоронил такое же великое, как он, непобедимое чувство долга. Под портретом Курселя, молодого красавца моряка, вы читали, как он с товарищами на "Суворове", Вырубовым и Богдановым, отказался покинуть корабль, хотя бы и тонущий, и предпочел вместе с ним перейти в вечность. Три героя, единственные оставшиеся из живых на "Суворове" (после съезда с него адмирала Рожественского), вместе с небольшой кучкой команды отстреливались из винтовок от японских миноносцев. Но их было не три, их было гораздо больше. Вот что мне пишет вдова еще одного погибшего на "Суворове" - лейтенанта Новосильцева: "Со слов самого Рожественского я знаю, как невыносимо страдал покойный муж мой от жестоких ран и как он с одной рукой (другая была оторвана) и тяжело раненный в грудь отдавал до последнего момента распоряжения - не переставать стрелять. Он первый отказался спастись на "Буйном", желая остаться до последней искры жизни верным своему святому долгу. Оставшиеся в живых офицеры говорили мне, что это исключительный пример геройства. И вот этот герой забыт! Боже, как это тяжело мне и моему сыну Алеше!"

   Я знал этого забытого Новосильцева и могу удостоверить, что еще до войны он был из тех скромных людей, которые составляют истинное украшение родины и ее гордость. Молодой, сильный, деятельный, трудолюбивый, истинно благородный, этот полный жизни моряк и тогда уже служил России не как все, а как немногие. Перед отправлением злополучной эскадры Новосильцев мне показывал броненосец "Сисой Великий", на котором он тогда служил. Впечатление от этого крайне утомительного осмотра было то, что есть еще в России удивительные люди, которые всей душою преданны военному делу, скромные герои, на мужество и честь которых родина может положиться. Уже тогда, до ухода эскадры, было ясно, дела ее плохи. Уже тогда на эскадре и на всем флоте шел глухой ропот отчаянного сознания, что суда плохи, орудия плохи, снаряды плохи, адмиралы плохи, команда не подготовлена, переход - почти кругосветный - громадной трудности и надежд на победу почти нет. Вспомните, как вели себя тогда революционеры, подстрекаемые евреями: рабочие на судостроительных и металлических заводах то и дело бастовали, доходили до самого предательского злодейства. Лучший и сильнейший из наших броненосцев - "Орел" был затоплен в гавани во время вооружения. Самое строгое расследование не открыло виновных, но, очевидно, среди команды были "товарищи", так как непостижимые аварии с машиной броненосца продолжались в Кронштадте и в море (От Либавы до Цусимы. Письма флагманского инженера Е. С. Политовского.).

   "Забастовщики и стачечники сделали свое злое дело, - говорит г-н Беломор, - благодаря их усилиям флот наш томился на Мадагаскаре и, обрастая травою, терял одно из важнейших качеств - быстроходность" (А. Беломор. Памятка для моряков).

  

   Как откровенно высказался один из командиров, мрачный Бухвостов, эскадра Рожественского мечтала лишь умереть с честью, не больше. Под тяжелым, точно свинцовая крышка гроба, сознанием русские люди готовились и шли на подвиг. Кто знает, может быть, они сделали все, что человеческой природе доступно. Пусть г-н Небогатов сдался, пусть г-н Энквист бежал, но подавляющее большинство русских моряков не сдавались и не бежали.

   В печальном виде дошла русская эскадра до Цусимы. Истомленные девятимесячным переходом, океанскими бурями, тропической жарой, точно тюремным заключением в железных кузовах, а главное - ожиданием смертного боя без права на победу, двенадцать тысяч моряков наконец устали жить. И у Рожественского, и у последнего матроса сложилось одно, неудержимое, как мания, желание: добраться до Владивостока. Суда грузно обросли водорослями и потеряли ход. Перегруженные донельзя, они плелись в зловещих предчувствиях. За два дня до боя умер измученный Фелькерзам, и под адмиральским флагом эскадра везла уже труп одного из вождей. Совершенно невероятно, чтобы такой ученый артиллерист, как адмирал Рожественский, не знал о тех недостатках нашей артиллерии, брони, снарядов, лафетов, о которых ужасные разоблачения сделаны талантливым пером г-на Брута. Адмирал Рожественский, мне кажется, знал многое такое, что, может быть, до сих пор никому не известно, но он шел вперед, как солдат, которому приказано идти на смерть. И флот погиб... Да помянет же несчастная мать-Россия своих заброшенных за край земли несчастных сынов, что мученически, с верою и честью положили живот свой в бою неравном!

   Пожар над безднами - вот картина боя. Первым погиб "Ослябя", буквально засыпанный японскими ядрами. "Тонул он всего несколько минут; спаслось около 100 человек. Тонувшим посланы были три миноносца, но японцы открыли по ним страшный огонь и они принуждены были уйти" (См.: Летопись войны с Японией (роскошное издание Д. Дубенского в 1 т.). Вторым погиб "Бородино", затем "Александр III", потом "Суворов", наконец "Наварин". "Снаряды наши, - пишет очевидец, - никуда не годились: большинство их вовсе не разрывалось или разрывалось, разрушая маленькое пространство. Японские же снаряды все разрывались и притом производили огромные опустошения..." Все море от минных и ядерных взрывов превратилось в лес фонтанов. "Не успеет миноносец подойти к кругу, за который ухватились 30-40 утопающих русских, вдруг снаряд, и из всего круга образуется красный фонтан". Красный, то есть кровавый! "На нас пустили 120 миноносцев... До 12ч. 30 м. мы отбивались от них, причем погиб "Наварин", затем "Владимир Мономах" и "Адмирал Нахимов"..."

   Из трагедии цусимского боя осталось лишь несколько разрозненных страниц, точнее, строк, и восстановить картину этого человеческого жертвоприношения никто не может. Но зато эти немногие моменты, о которых дошел голос из пучины, - они священны. Можно ли, скажите, забыть геройский броненосец "Адмирал Ушаков"? Выдерживая день и ночь жестокий бой, видя, как сгорают и тонут один за другим "Ослябя", "Бородино", "Александр III", "Урал", наконец "Суворов" с главнокомандующим флотом, броненосец "Ушаков" сам получил две тяжелые пробоины и погрузился носом. Стало очень трудно управляться и стрелять, нельзя было дать полного хода. Но решили держаться до конца. На маленький наш броненосец (всего в 4 тысячи тонн, с четырьмя орудиями) напали два громадных японских крейсера, каждый по 19 700 тонн, с 36 орудиями. "Советую вам сдать ваш корабль", - подняли сигнал японцы; и затем шло еще какое-то продолжение сигнала. "Продолжение и разбирать нечего, - сказал Миклуха, командир "Ушакова". - Открыть огонь". Даже и эти немногие наши выстрелы геройского корабля не долетали до неприятеля. Японцы издалека засыпали "Ушакова" ядрами. У нас приступили к обряду умирания: кингстоны были открыты, бомбовые погреба подорваны, машины остановлены. Броненосец лег на правый борт и, перевернувшись кверху килем, пошел на дно, до последнего мгновения расстреливаемый неприятелем.

   Пусть же не забудет Россия имен Миклухи, Мусатова, Жданова, Трубицына, Зорича и многих-многих других, что отдали тут Богу душу. Те, что в холодной воде держались, хватаясь за обломки, пережили страдания хуже смерти: уже подобранные японцами, закоченевшие Яковлев и Хлымов умерли от паралича сердца...

   "Суворов" не осрамил своего исторического имени. Он принял не одну, а три смерти, он был расстрелян, сожжен и потоплен, но не сдался. По японским источникам, "Суворову" два раза предлагали сдаться, на что оставшаяся (после съезда адмирала Рожественского) кучка героев отвечала залпами из винтовок. Ни одной уже целой пушки не оставалось. Последний залп раздался, когда "Суворов" наполовину уже скрылся под водой - вместе с теми, имена которых да будут в нашей памяти бессмертны...

   Пусть не забудет Россия геройский крейсер "Светлану", КОТОРЫЙ на другой день боя, уже полуразбитый, был атакован двумя японскими крейсерами и миноносцем. Снарядов почти уже не было, но на военном совете решено было вступить в бой и, когда будут израсходованы снаряды, затопить крейсер. Взорваться было уже нельзя, так как минный погреб был залит еще накануне. Как решили, так и сделали: пробившись несколько часов, открыли кингстоны. Крейсер лег на левый борт и с поднятым флагом пошел на дно океана. Японцы безжалостно расстреливали "Светлану" до тех пор, пока она не скрылась среди волн. Пусть же Россия не забудет храброго командира Шеина, Арцыбашева, Толстого, Дьяконова, Воронцова, графа Нирода, Зурова, Свербеева, Агатьева и около ста шестидесяти разделивших смерть с ними нижних чинов. Нераненый, невредимый Шеин лишь за несколько минут до погружения судна был убит японским снарядом.

   Пусть не забудет Россия отважного "Владимира Мономаха", расстрелянного, израненного, подвергшегося девяти минным атакам и потонувшего с поднятым андреевским флагом. Пусть не исчезнет в благородной памяти крейсер "Дмитрий Донской", на котором убиты были Гольц, Дурново и Гире и тяжело ранены Лебедев, Бло-хин, Коломейцев, Шутов, Вилькен, Храбро-Василевский, князь Ливен и выбыли около двухсот нижних чинов. Эти не сдались и не сдали своего корабля.

   Пусть не забудет Россия броненосец "Наварин", который, заметив отчаянное положение "Суворова", горевшего как костер, прикрыл его собою от сыпавшихся японских бомб. Разбитый, взорванный минами и бомбами, с перебитой командой, со смертельно раненным командиром, броненосец все еще держался. Раненный в голову и в грудь барон Фитингоф отказался оставить корабль и решил потонуть с ним. "Верные принятому решению умереть, но не сдаться, - пишет один участник боя, - офицеры перед самою гибелью судна простились с выстроенной командой и, готовясь к смерти, братски перецеловались друг с другом, а изувеченный командир приказал вынести себя наверх". Отказался от спасательного пояса и сменивший его старший офицер Дуркин, до последнего момента спасавший команду. Японцы продолжали расстреливать барахтавшихся в воде русских людей. Японский миноносец через несколько часов еще видел плававших и умиравших от истощения русских и не дал им помощи. Только английский пароход успел спасти трех матросов, которые и рассказали об ужасах этой ночи. Не забудь же, мать-Россия, имен Фитингофа и Дуркина, Рклицкого, Грау, Измайлова, Челкунова, Огарева и многих-многих замученных и убитых за великое твое имя!

   У меня нет места, чтобы напомнить здесь чудные подвиги "Буйного", "Грозящего", "Стерегущего", как и эпопею "Рюрика", погибшего еще до Цусимы в блистательном бою. Цель настоящих строк - помочь читателю возобновить в памяти ужасное событие, что случилось ровно три года назад, и дать отчаянию русского сердца некоторое утешение. Пусть разбито тело русского флота, но осталась непобедимой душа его, пока в нем не перевелись герои вроде Новосильцева, Вырубова, Жданова, Огарева, Курселя, Богданова, Фитингофа, Шеина, Хлодовского, Подгурского и многих-многих других, их же имена известны Богу.

   Я пишу эти грустные строки во дни глубоко грустные, когда нет уже почти никакой надежды на восстановление флота - до такой степени прочно утвердились в нем люди старые, вся жизнь которых прошла в подготовке флота для разгрома. Рутина, своекорыстие, карьеризм, инородческое засилье, невежество и равнодушие к русскому народному делу - вот что привело нас к катастрофе и вот что до сих пор, точно черное волшебство, мешает подняться нашей морской силе. Нету великого государства левой руки его - флота, загублено державное дело Петра, и народ русский опять отброшен на двести лет назад в отношении морской базы. Флота нет, но ведь он был, и ради памяти невинно погибших под Цусимой десяти тысяч мучеников за Россию флот должен быть восстановлен! Вторым зачатием его да будет благодарная память о героизме тех, которых будущие моряки назовут когда-нибудь своими предками.

   Одна из многочисленных вдов героев, погибших под Цусимой, Е. А. Шеина, передала мне через своего брата, князя М. А. Урусова, мысль, к которой я присоединяюсь всем сердцем. Следует воздвигнуть памятник в виде храма, где на стенах были бы собраны и увековечены имена русских людей, погибших в цусимском бою. Забвение этих страдальцев ужасно: ничего нет постыднее неблагодарности Отечества, и ничто так не возрождает мужества, как пример героев. Неудача войны при нашем естественном могуществе не есть для России смертный приговор. Есть нечто худшее всяких поражений - это упадок духа, когда исчезает даже память о своем прежнем величии. Нельзя собрать костей героев со дна Великого океана, чтобы заключить их в общую братскую могилу, но можно и следует построить храм, где были бы благоговейно погребены имена их, куда приходили бы оплакивать их осиротевшие жены и дети и где Россия могла бы, поминая их, преклонить колени. Где-нибудь на берегу Невы, среди эллингов, в центре вооружения флота, против Морского корпуса, грустный храм над водой напоминал бы многое и вдохновлял бы на многое. Нельзя жить, отрываясь от корней прошлого, а корни у нас целы. Даже в дни величайшего из ужасов нашей истории были явлены свидетельства того бесстрашия, при котором нация не умирает.

  

    

   <...> Всероссийский национальный союз задается целью содействовать: господству русской народности в пределах Империи, укреплению сознания народного единства, устройству русской бытовой самопомощи, развитию русской культуры и упрочению русской государственности на началах самодержавной власти царя в единении с законодательным народным представительством. Последний пункт - признание установленного Основными Законами титула Верховной Власти и ее отношений к народному представительству - отгораживает наш союз одинаково от революционных и реакционных партий. И те и другие отвергают существующий порядок вещей, мы его признаем базой для дальнейшего развития - в ту сторону, куда укажет общечеловеческий и общерусский опыт. Должен оговориться (и эту оговорку прошу запомнить), что, говоря в данном случае "мы", "нас" и т. п., я говорю лишь о себе, о своих личных мнениях. Я был бы счастлив, если бы выразил одновременно общее мнение союза, но отнюдь не приписываю себе этой чести и надежд на нее не питаю. Каким союз сложится - покажет опыт. Я позволю себе лишь с моей точки зрения разъяснить те начала в уставе Национального союза, которые мною были предложены и приняты учредителями почти без изменения. Особенно я удовлетворен был тем, что параграф первый устава - содействие господству русской народности - после продолжительных и жарких прений был принят в моей редакции.

   Как я уже докладывал читателям, в гордом слове "господство" вносится не новый факт, а древний, равновозрастный самой России. Господство есть государство, и наоборот. Отрицая господство русского племени в черте России, мы тем самым отрицаем государство русское, то есть без полномочия народа развенчиваем его из великого и царственного племени в сырой этнографический материал. Наши кастрированные в национальном чувстве кадеты под внушением разлагающей пропаганды евреев, не имеющих отечества, порешили на том, что все племена в России полноправны и каждая, хотя бы засохшая ветка какой-нибудь расы имеет право на "национальное самоопределение". На этом основании первый кадет от Петербурга в первой Думе, профессор Кареев 1, предложил даже отменить название "русское государство", ибо наше государство будто бы не русское, а русско-польско-татарско-литовско-финско-армянско-грузинско-киргизско-эстонско-самоедское, что ли. Хотя взгляд отменно простодушного кадета не имел успеха, однако множество так называемых либеральных людей близки к мысли, что равноправие племен разумно и справедливо. Именно с этой мыслью, глупой и несправедливой, придется вести борьбу Национальному союзу.

   Без принятых ужимок и лицемерных оговорок мы ввели в наш устав первый догмат национальности - господство своего племени в государственной черте. Мы, Божиею милостью народ русский, обладатель Великой и Малой и Белой России, принимаем это обладание как исключительную милость Божию, которой обязаны дорожить и которую призваны охранять всемерно. Нам, русским, недаром далось это господство. Оно нам стоило более тысячи лет неисчислимых трудов и лишений, оно стоило мучений, ран и подвигов для тридцати поколений предков, оно стоило их благородной крови, пролитой с верой в Россию, единую и неделимую. Ни с того ни с сего делить добытые царственные права с покоренными народами - что же тут разумного, скажите на милость? Напротив, это верх политического слабоумия и представляет собой историческое мотовство, совершенно подобное тому, как в купечестве "тятенькины сынки", получив миллион, начинают разбрасывать его лакеям и падшим женщинам. Сама природа выдвинула племя русское среди многих других как наиболее крепкое и даровитое. Сама история доказала неравенство маленьких племен с нами. Скажите, что ж тут разумного - идти против природы и истории и утверждать равенство, которого нет? И справедливо ли давать одни и те же права строителям русского государства и разрушителям его? Ибо не забудьте, что маленькие племена в течение многих веков боролись с нами и всеми силами пытались разрушить наше царство. Если вы не совсем слепы, то можете видеть, что и теперь еще идет инородческая борьба против нашей государственности, борьба непримиримая, скрытая, но тем более опасная. Крик инородцев о равноправии не есть требование гражданского равенства. Это требование тех исторических позиций, которые мы завоевали для себя. О совершенно обрусевших инородцах, конечно, нет и речи, такие не нуждаются в равноправии. Они получают его по мере слияния с русским племенем. О полноправии, о национальном самоопределении кричат необрусевшие инородцы, признающие себя открыто нерусскими. Но в таком случае какое же для нас отличие они имеют от иностранцев и почему давать им преимущество перед иностранцами? Есть ли хоть тень смысла предоставлять нерусским людям хозяйские права в русской земле?

   В XVIII веке Россия перенесла роковое несчастие - она потеряла свой национальный правящий класс. С ним померкло народное политическое сознание. На Россию хлынули из-за границы и из покоренных окраин целые волны равнодушных, часто враждебных элементов. Пользуясь безличностью власти, они заняли в разных точках страны крайне важные позиции, которые продолжают захватывать вширь и укреплять. С Россией совершилось нечто подобное тому, что было с Китаем: гигантская империя была захвачена ничтожными по численности маньчжурами, а у нас без всякой войны, свободным наплывом взяли засилье немцы, шведы, поляки, евреи, армяне. Нет сомнения, и маньчжуры сделали кое-что для Китая, однако не сумели организовать его в великое и неприступное государство. То же и инородцы в России - известные заслуги их отрицать нельзя, однако общий итог их двухвекового внедрения оказался весьма печальным. Как и Китай, Россия - столь огромная - оказывается парализованной в духовном могуществе, в государственной воле, в железной решимости бороться за свою жизнь. Китай, включающий в себя четвертую часть человеческого рода, разбит мизерной Японией. Приплывают эскадры из противоположного полушария и занимают китайские гавани, китайские территории и источники дохода. Россия, распростершаяся на два материка, разбита той же незначительною Японией, и почти те же захваты, что в Киао-Чао и Квантунге, у нас идут на Чукотском полуострове, на Камчатке и в Приамурье. Флоты обеих империй уничтожены, армии разбиты, и вся надежда обеих стран остается на будущие преобразования. Но какие ни вводите реформы, какие ни заводите парламенты, обе империи будут никнуть, пока в самом сердце их, в тайнике государственной жизни будут присутствовать чужие, инородные элементы. Среди сильно окитаенных маньчжурских вельмож есть, конечно, люди очень умные; несомненно, они преданны престолу, но роковой факт, что они чужие для Китая и он им чужой, чрезвычайно связывает их психологию. Они годятся на роль исполнителей, но чтобы стать вождями нации, вдохновителями ее в годы гибели - маньчжуры на это не способны. Наши инородцы, захватившие чрезмерное влияние в самых важных слоях общества, далеко не всегда предатели. Иной раз они весьма сочувствуют империи, которая их кормит, но даже и в этих случаях их сочувствие не может подняться до героизма, до принятия тех великих решений, что спасают нацию.

   Выдвигая первой целью своей господство русского племени, Национальный союз хотел бы вернуть народу своему самую первую и необходимую из функций - национальность командующих классов. Под "властью" в данном случае я разумею не только политическое преобладание, но и экономическое и моральное. Мы, Национальный союз, ровно ничего не имеем против инородцев, действительно обрусевших. Еврейские газеты печатали, будто я на учредительных собраниях восставал против допущения в союз всех, фамилии которых нерусские. Конечно, это вздорная ложь, одна из бесчисленных лжей, которые паразиты нашей печати связывают с моим именем. Я уже множество раз заявлял, что среди вполне обрусевших инородцев встречаются пламенные русские патриоты. Почти все русские люди носят еврейские и греческие имена: об этом можно жалеть, но придавать серьезное значение именам не придет же в голову. Но при полнейшей симпатии к обрусевшим инородцам, вошедшим в нашу плоть и кровь, Национальный союз должен заявить самую решительную нетерпимость к инородцам необрусевшим. Как посторонние тела в организме, как занозы и наросты, не сливающиеся с нами племена должны быть удаляемы во всех тех случаях, где они выдвигают свое засилье. Ограничив их в политических правах, Россия может терпеть на своей территории некоторое количество иностранцев; но допускать проживание в черте Империи на основе равноправия целых миллионов нерусских людей - принцип безумно гибельный. Таким инородцам в России должна быть указана определенная территория и даны их местные права, но собственно имперские, государственные права их должны быть строго ограничены - до тех пор, пока натурализация каждого инородца в России не будет достаточно доказана. Гениальные фальсификаторы евреи убеждают: дайте лишь полноправие - и ненавистники России станут верными ее сынами. Но ежедневный опыт говорит иное. Среди евреев наименее опасный для нас элемент - именно бесправные евреи, сидящие за чертой оседлости, и наиболее опасный - это те, которые получили - вроде г-д Винавера, Гессена и др. - все права. Самые же опасные, пожалуй, - это некоторые выкресты, что отказываются от своей веры и совести для того лишь, чтобы легче втереться в христианское общество. Даже во втором поколении иных выкрестов встречаешь безотчетную неприязнь к России и неодолимую симпатию к своему "гонимому" племени. Явная и тайная поддержка инородческому захвату идет у выкрестов на несколько поколений. Вот почему для России необходимо отгородиться от своих - по крайней мере некоторых - инородных племен хотя бы ценой расширения их местных прав.

   Я лично убежден, что не инородцы нуждаются в автономии окраин, а Россия в ней нуждается. Именно Россия должна делать все возможное, чтобы ее оставили в покое, чтобы не захватывали хозяйского господства под нашей же крышей. С этой точки зрения я считаю колоссальной ошибкой допущение в русский парламент представителей других племен. Парламент есть храм законодательства; как в храме, тут должно быть одно национальное исповедание, одна политическая вера. Как в храме признается один Господь, в парламенте один господин - свой народ и одно господство - свое собственное. Присутствие в русской Думе польского кола, мусульманской группы и т. п. есть грубейшая описка нашей конституции, которая - вместе с многими другими - нуждается в решительном исправлении. Если бы Англия или Франция позволили себе ту же нелепость - дать права парламентского представительства инородцам своих колоний, они тотчас перестали бы быть Англией и Францией. Из шестисот членов английского парламента на англичан пришлось бы полтора десятка депутатских мест - все остальные места заняли бы индусы, африканцы, американцы, австралийцы, до подданных кофейного и оливкового цвета включительно. Спрашивается, почему же то, что в голову не придет англичанам, как смешной курьез, у нас вошло в Основные Законы?

   Цель Всероссийского национального союза - прояснить, сколько возможно, омраченное разными бреднями русское народное сознание и восстановить в русской политике здравый смысл. Каковы же средства для этой цели? Вы их прочтете в уставе. Так как мы - частное общество, то и средства у нас частные, более или менее общепринятые. Первое из средств - широкая пропаганда прав русской народности путем печати и разных просветительских учреждений. Второе средство - организация бытовой самопомощи. Если инородцы в России берут своею сплоченностью и поддержкой друг друга, то и русским следует устраивать взаимную оборону - поддержкой русских людей и русских интересов. Бойкот и обструкция - явления вообще отвратительные. Они возможны лишь в скрытой гражданской войне и противны, как всякий бунт. В нормальных условиях эти средства негодны уже потому, что невыгодны для обеих сторон. Но разве мы, русские, живем в нормальных условиях? Разве России и всему русскому не объявлен бойкот со стороны, например, евреев и поляков? Разве когда-нибудь еврей или поляк позволил себе купить что-нибудь в русском магазине? Разве еврей или поляк, немец, швед и т. п. помогут когда-нибудь русскому человеку и не предпочтут ему своего земляка? Вот на их безмолвный, крепкий и ненарушимый заговор против всего русского (кроме, конечно, денег, чинов, орденов) члены Всероссийского национального союза должны будут отвечать подобною же отчужденностью.

   Мы, русские, нуждаемся в общечеловеческом опыте и принимаем все, что цивилизация дает бесспорно полезного. Но Россия в данный момент ее развития совершенно не нуждается в услугах инородцев, особенно таких, которых фальсификаторская репутация установлена прочно. Россия - для русских и русские - для России. Довольно великой стране быть гостеприимным телом для паразитов. Довольно быть жертвой и материалом для укрепления своих врагов. Времена подошли тяжелые: извне и изнутри тысячелетний народ наш стоит как легкодоступная для всех добыча. Если есть у русских людей Отечество, если есть память о славном прошлом, если есть гордое чувство жизни - пора им соединиться! <...>

  

    

  

   Когда революционеры ополчаются на правительство, образованное общество может оставаться более или менее равнодушным. Что такое революционеры? В подавляющем большинстве это не слишком внушительный народ. Это чаще всего недоучившаяся молодежь, неудачники, озлобленные еврейчики, разночинцы, те "declasses", что тяжким ходом истории выброшены из культуры и которым нечего терять. Если в последнее время в революцию пошли кое-какие профессора, доценты, публицисты и т. п., то опять-таки какие же это ученые и писатели? Ни одного между ними таланта. Почти сплошь это жалкие компиляторы, иногда глубокие невежды, совершенно под стать своей неучащейся аудитории. Пока на правительство восстает вот эта слабость, образованный круг может сохранять сочувственный власти нейтралитет. Нейтралитет - не более, так как само правительство, так называемая бюрократия, иногда компрометируя власть, становится для нее опаснее ее врагов. Но дело меняется, когда против правительства выступает великий писатель, каков Лев Толстой, и выступает не против таких-то и таких чиновников, а вообще против учреждения власти, сложившейся в веках, то есть составляющей факт природы. Тут мы, люди культуры, невольно выходим из своего равнодушия. Здесь перед нами развертывается зрелище грандиозное, почти трагическое. Здесь каждый должен определенно выяснить перед совестью своей, на чьей он стороне.

   Спор Толстого с властью напоминает спор Иова с Богом. Помните эту чудную книгу в Библии, столь удивительную по глубине и силе. Карлейль¹ называет Книгу Иова величайшим произведением человеческого духа. С одной стороны, здесь праведник, покорный Богу, влюбленный в Него, как влюблен Толстой в природу. С другой - верховная и благая сила, допустившая сатану унизить и оскорбить величайшего из людей. Помните, какая буря разыгрывается в могучей душе обиженного праведника, какой протест! Читать нельзя без замирания этот ропот великого человека, дерзкий и гневный, при страстном почтении, - ропот, доходящий до оскорбления Величества Божия. Иов возмущался не за себя, не за свои незаслуженные, слишком непереносимые страдания; он возмущался за Самого Создателя, за нарушение Им вечной справедливости. Он звал своего Господа на суд, ни более ни менее. Читателям известен ответ Вечного, страшный и неизъяснимый, перед которым смолкнул великий дух, перед которым должен смолкнуть всякий человеческий ропот, теперь и во все века.

   Мне кажется, человеческая власть как установление самой природы могла бы ответить на гневные обвинения Льва Толстого приблизительно то же, что Бог Иову. Говоря о власти, я разумею не живых представителей ее, а вечное учреждение, что сложилось за тысячелетия и действует уже почти слепой инерцией. Что касается живых, хотя бы превосходительных носителей власти, например г-д Столыпина, Коковцова и пр., они могли бы ответить Толстому Словами Вилдада Савхеянина: "Спроси у прежних родов, и вникни в наблюдения отцов их; а мы вчерашние, и ничего не знаем, потому что наши дни на земле тень" (Иов. 8, 8-9). Наши министры, как все министры на свете, столь же случайные и скромные актеры своих ролей, как и мы, простые смертные. Они могли бы ответить с большим смирением на громы Толстого: "Помилуйте, граф, что же вы на нас-то сердитесь? Разве мы с Петром Николаевичем придумали учреждение ненавистной вам земельной собственности? Она существует с начала веков, она возникла задолго до писаной истории, и создавал ее весь человеческий род. С незапамятной зари жизни, с перехода из дикого быта к оседлому люди начали огораживаться от зверей и соседей. Если угодно, учреждение собственности идет еще глубже. Посмотрите, например, как муравьи одного муравейника защищают свою территорию от муравьев другого. И даже еще глубже: проследите, как корни растения захватывают свой кусок земли и защищают его от вторжения других корней. Как же вы хотите, чтобы мы, тайные советники такие-то, живущие на земле один миг, взяли на себя смелость отменить то, что устанавливалось на этой планете вместе с горными хребтами и очертаниями морей? Далее. Вы проклинаете деньги, требуете отмены их. Но опять-таки не мы же их выдумали. Деньги появились вместе с обществом, с разделением труда и обменом продуктов. Это средство обмена принято человечеством до нашего с вами рождения, до рождения России, до появления Европы, до появления европейской цивилизации, гораздо ранее христианства и еврейства, задолго до египетских пирамид. Как же вы хотите, чтобы мы, кучка русских чиновников, которых вчера не было и завтра не будет, взяли бы да и отменили деньги? Неужели так-таки без всякого основания, без очень серьезного основания, тысячи поколений человеческих "выдумали" вот такие обычаи, как отрицаемые вами власть, собственность, брак, торговля, наука, искусство и пр.? Вы - выдающийся романист. Воображение ваше безбрежно. В качестве сверххудожника вы можете позволить себе любую фантазию, но мы - люди средние, мы представители рядового человечества, не слишком мудрого и подавленного страстями. Как же мы, "вчерашние", можем взять на себя смелость пойти против природы? Вы требуете отмены таких-то и таких-то законов, но установления человеческие, столь долговременные и прочные, как собственность, торговля, власть, деньги и пр., вовсе не русские законы, и не немецкие, и не французские, а общечеловеческие, обязательные для всех правительств. Вглядитесь в них хорошенько - вы увидите, что это законы самой природы. Вы скажете: что же, и людоедство закон природы? Ведь вышло же оно из употребления, хотя держалось веками? Да, оно вышло из употребления. А вот собственность - не вышла. И людоедство отменено, сколько известно, не чьим-либо министерским Циркуляром, а само постепенно сошло на нет. Оно исчезло вследствие некоторого изменения природы человеческой. Дайте же природе самой решить и относительно собственности, и относительно Денег, власти, войны, брака, науки, искусства и многих других будто бы ужасных вещей. Живые представители власти на самом Деле не хозяева, а рабы ее. Сама человеческая власть - вне правительства; и не оно ей повелевает, а она им. Власть как учреждение с ее основными устоями проходит толщу веков и заключена в нерушимой организации духа человеческого, в страстях, предрасположениях, наследственных инстинктах, вкусах. Попробуйте-ка их отменить росчерком хотя бы верховного пера! Даже тиранам удавалось отнимать только жизнь у людей, но не вечные учреждения этой жизни".

  

   Так от имени древнего духа земли, властвующего над нами, могли бы ответить Льву Толстому покорные исполнители этого духа, люди правительства. "Позор! - в ответ на это закричит какая-нибудь молоденькая курсисточка или студентик, мечтающие где-нибудь в мансардочке о том, чтобы усовершенствовать вращение земли, повернуть ее, например, от востока к западу. - Позор, - скажут они, - мы, молодое поколение, не рабы духа земли, мы хотим быть повелителями, а не рабами". Полно, господа, отвечу я. Мало ли чего вы хотите или не хотите. Попробуйте подскочить над землей и освободить себя от подчинения этой будто бы мертвой глыбе. Хотя вы и молодое поколение, но очень старая земля, по-вашему, выжившая из ума, сейчас же вас притянет назад. Протестуйте сколько вам угодно, но безмолвный закон тяготения сильнее всех ваших криков. Совершенно таким же непреодолимым законом тяготения связан дух ваш. Если вы этого не замечаете, то потому лишь, что находитесь в доньютоновском неведении относительно законов духа. Охорашиваясь друг перед другом, щеголяя идеями, как перьями, понадерганными из чужих хвостов, вы шумите будто бы в либеральном духе: "Долой прошлое!" Но как вы сбросите прошлое, когда оно в то же время и настоящее, и будущее? Почитайте-ка об этом у старика Канта...

   Ради молодежи мы отвлеклись от великого старца. Не молодежь, а он, 80-летний, кричит: долой прошлое! Тут с почтением, которое подобает заслуженному человеку, образованное общество должно вслушаться серьезно и серьезно рассудить. Вправе ли требовать Толстой от власти того, чего он требует? Например, вправе ли требовать насильственной отмены земельной собственности?

   Почитатели Л. Н. Толстого меня поправят: Толстой не требует насильственной отмены, Толстой против всякого насилия, он учит не противиться злу насилием. Да, и тем не менее он требует именно насильственной отмены земельной собственности. В доказательство беру книжечку Льва Толстого, изданную в Петербурге два года назад, - "Обращение к русским людям: к правительству, революционерам и народу". Эту книжечку мне прислали недавно из Ясной Поляны с целью вразумить меня относительно подлинных мнений великого писателя. Вот подлинные слова его, обращенные к власти: "Спасение ваше не в думах с такими или иными выборами, и никак не в пулеметах, пушках и казнях, а в том, чтобы признать свой грех перед народом и постараться искупить его, чем-нибудь загладить пока вы еще в силах. Поставьте перед народом идеалы справедливости, добра и истины... и возьмитесь за осуществление его". Спрашивается, что же это за идеалы? Их, по словам Толстого, не надо выдумывать. Например, давнишний идеал всего русского народа - это "возвращение всему народу - не одним крестьянам, а всему народу - его естественного и законного права на землю". Предчувствуя возражение, почему же это идеал, если он никогда и нигде не был осуществлен, Толстой настаивает: "Именно потому, что идеал этот нигде еще не был осуществлен, он и есть истинный идеал нашего времени, а кроме того, идеал ближайший и могущий быть и долженствующий быть осуществленным прежде чем среди других народов, именно теперь в России. Загладьте свои грехи добрым делом, постарайтесь, пока вы еще у власти, уничтожить давнюю, вопиющую жестокую несправедливость частной земельной собственности, которая так живо чувствуется всем земледельческим народом... Отжила или не отжила та форма общественного устройства, при которой вы пользуетесь властью, пока вы пользуетесь ею, употребите ее... на то, чтобы сделать великое доброе дело не только для своего народа, но и для всего человечества. Если же эта форма отжила, то пускай последний акт ее будет акт добра и правды, а не лжи и жестокости".

   Обратите внимание на выделенные мною слова. Лев Толстой требует от власти, чтобы, пока она еще в силах, поспешила бы уничтожить частную земельную собственность. Этого хочет будто бы весь народ, это будто бы "вечное и справедливое требование всего народа", это будто бы идеал народный. Говорю "будто бы", потому что в действительности, конечно, нет ничего подобного.

   В действительности народ ни у нас в России, нигде на свете не требует отмены частной собственности на землю и никогда не ставил эту отмену идеалом. Если бы это было "вечное и справедливое" требование, оно еще в незапамятные времена было бы осуществлено. Совершенно невероятно, как это ни один народ не мог нигде Добиться своих вечных требований? Ведь тысячами лет держались и теперь держатся республики, где простонародье может настоять на всем, что захочет. Почему же частная земельная собственность не отменена ни во Франции, ни в Швейцарии, ни в крохотном Сан-Марино, ни в гигантских Соединенных Штатах? Да просто потому, что народ этого не хочет. Даже в разгар революции, как было в 1789 году, народ отнимает частную собственность, чтобы утвердить ее за собой. И у нас в истории не было момента, когда бы народ искренне желал уничтожения частной собственности на землю. Он желал уничтожения помещичьей собственности, но не своей. И чужую, помещичью собственность мужик перестал уважать не ранее, чем потеряли к ней уважение сами помещики. Мужик постепенно увидел, что барин отбился от земли, что она у него зря болтается, что он не вкладывает в нее себя - свой труд и разум - и потому чужд земле. Такая болтающаяся земля действительно есть фиктивная собственность и, как res nullius (ничья вещь. - Ред.), разжигает жадность овладеть ею. В тех случаях, когда сам мужик сорганизован со своей землей и когда он видит помещика, столь же сорганизованного, вошедшего в землю корнями, он твердо признает частную собственность и свято чтит ее. Мечта и идеал каждого порядочного, хозяйственного мужика не отказаться от земельной собственности, а добыть ее и укрепить за собой. Поговорите с кем хотите из крестьян, кроме разве социалистов и бродяг, давно бросивших наделы на своих баб, - каждый скажет, что мужику нужна земля, и именно своя земля. Как вообще не признавать некоторых видов собственности? Ведь одежда, жилище, орудия работы, земля - все это дополнительные органы человека, все это входит в состав и продолжение его деятельной личности.

   Так, стало быть, Толстой сказал неправду? - спросят идолопоклонники великого старца, готовые растерзать за всякое непредвзятое мнение о нем. Он не сказал неправды, отвечу я, но он грубо ошибся. Толстой, по общей нашей слабости, навязывает народу свои мысли, совершенно чуждые последнему. Окруженный толстовцами из народа, людьми совершенно ничтожными, которые смотрят ему в рот и стараются отвечать учителю его же словами, Толстой искренно вводит себя в заблуждение относительно народа. Идеал народный - отменить собственность! Но Толстой не хочет понять, что все действительные идеалы народные уже осуществлены и что идеал вообще есть вещь, наиболее осуществимая из всех. Идеал есть самое лучшее, чего народу хочется, чего хочется всего сильнее, напряженнее, неотступнее, до страсти. Идеал есть высшее возбуждение воли. Согласитесь, что это условие, самое вы годное для достижимости. Если теперешняя действительность так печальна, то это не потому, что народные идеалы недостижимы (стоило бы в таком случае рассуждать о них!), - а потому лишь, что народные идеалы невысоки - в общем, как раз под стать невзрачной действительности. Если наш народ беден, то потому лишь, что у него нет серьезного влечения к богатству, например, как у французского крестьянина. Наш мужик и барин больше расточители, чем собиратели, и нищета наша - естественный продукт мотовства и пьянства. Если народ невежествен, то только потому, что любопытство его не идет за пределы нынешних его сведений. Если народ унижен и оскорблен, то опять-таки оттого лишь, что нравственное его сознание недостаточно протестует против этого. О, идеал - если он не фраза, а действительное чувство - есть сила, и сила могучая. Это всемогущий Бог в человеке. Пока Он живет в народе, народ велик, а вот когда народ отступает от божества, когда мельчают его идеалы - тогда и силы, движущие жизнью, становятся мелкими. Распустившийся, истрепавшийся, ослабевший народ уже не может пожелать чего-нибудь сильно - вот основная беда народная. Каким-нибудь мальчикам и девочкам, начинающим читать и мыслить, простительно думать, будто "правительство" причиной всех бед и зол, но люди старые и мудрые понимают, что истинное правительство только то, что заложено в народной воле, в его крови и нервах.

  

   Требуя от правительства, чтобы оно, "пока в силах", отменило частную собственность на землю. Толстой стоит не за народный идеал, а против него. Он подговаривает власть к величайшему насилию, какое мог бы придумать тиран. Толстой говорит: "пока вы у власти", "пока вы пользуетесь властью" - уничтожьте частную земельную собственность. Разверните-ка эту формулу, раскройте скобки. Ведь это значит: пока в руках ваших сила - употребите силу, отнимите у собственников их землю. И правительство, и народ, и Толстой отлично понимают, что современная власть опирается лишь на грубую силу, что только эта ultima ratio (последний довод. - Ред.) позволяет правительству что-нибудь осуществлять. Лев Толстой не сказал, конечно: "Берите кнуты и ружья и гоните помещиков с земли" - но ведь именно это он и сказал, убеждая правительство "воспользоваться властью". Вы скажете: ни кнутов, ни штыков не нужно, правительству стоило бы приказать - помещики и купцы не ослушались бы. Да, они не ослушались бы, если бы увидели миллион плетей и штыков. Но если бы не увидели их? Если бы вдруг стало известно, что правительство требует, но не принуждает? Неужели вы думаете, что при этом условии помещики, купцы, духовенство, крестьяне-собственники отказались бы от своей частной земельной собственности? Конечно, нет. Никто не шевельнулся бы, как никто не стал бы вносить податей, если бы узнал, что их требуют, но не принуждают платить. Стало быть, если Толстой настаивает на том, чтобы правительство воспользовалось своей властью для отмены земельной собственности, то он допускает в этом случае все самые чудовищные формы насилия, которые столь сурово осуждает. Выходит, что он осуждает лишь то насилие, которое идет против его идей, а то, которое стоит за его идеи, он признает. Но ведь это то же самое, что признают обыкновенные революционеры. Куда же девалась у Льва Николаевича знаменитая заповедь о непротивлении злу насилием?

   Древний дух человечества, дух земли, мог бы сказать нашему отрицателю и всем революционерам, идущим вместе с ним: "А ведь я, власть ваша, либеральнее вас! Вы, господа анархисты, ополчаетесь на насилия правительства, а ведь сами вы куда более нетерпимые насильники! Вы требуете, чтобы правительство "воспользовалось властью" и силой отняло у людей их добро. Но если бы желала этого не кучка революционеров, а весь народ - кто мешал бы каждому собственнику и всем вместе отказаться от своей земли? Никакое правительство, никогда и нигде не запрещает этого. Не только у нас, но даже в Бухаре раздача имения бедным считается добродетелью". К добродетели нельзя принуждать народ. По существу, это акт свободной воли, и правительство, борясь с пороком, нигде не принуждает к добродетели. Если народ действительно хочет земельной реформы в толстовском вкусе, он может произвести эту реформу в одни сутки: пусть все собственники откажутся от земли. Как известно, случаи таких отказов необычайно редки. Уж на что сам Лев Николаевич проклинает частную земельную собственность, однако даже он не имел силы отказаться от нее. Вот что пишет в газетах по поводу юбилея ближайший друг Толстого В. Г. Чертков²: "Бедственное положение крестьян Ясной Поляны до того велико, что более половины населения не находит себе дела и выселяется в ближайшие города, на юг, в Москву. Деревня не растет, замерла. Я знаю Ясную Поляну скоро 25 лет, и за все это время как были в деревне семьдесят жалких домиков, так и до сих пор. Чуть кто подрастает в доме, его уже отправляют в извозчики в Тулу либо рабочим на завод. А девушки из-за куска хлеба идут самым печальным торным путем. Избы полуразваленные, с раскрытыми крышами, имеются еще и избы по-черному, то есть в печке нет трубы и весь дым идет из устья в хату и наполняет ее во время топки от потолка до полу; стены покрыты сажей пальца на два. Люди обескровлены, с гноящимися глазами, страдают головными болями, простуживаются от врывающегося в открытые двери во время топки холода" и пр.

   В. Г. Чертков описывает яснополянскую деревню с целью тронуть русских читателей и побудить их выкупить у семьи Л. Н. Толстого помещичью землю, чтобы подарить ее крестьянам. Спасти от хронической гибели ближайших к Л. Н. Толстому крестьян, наделить их помещичьей землей - это, по мнению В. Г. Черткова (одобренному великим писателем), было бы лучшим способом почтить последнего вдень его 80-летия. В воззвании г-на Черткова поражает следующее. До какой степени инстинкт собственности живуч, что даже такой сострадательный и чуткий человек, как В. Г. Чертков, мог 25 лет наблюдать Ясную Поляну - и ему не пришло в голову при его громадном когда-то богатстве выкупить для крестьян эту землю. До чего инстинкт собственности могуч: сам Лев Толстой, человек великой души, был в состоянии целых 80 лет ежедневно наблюдать агонию своей деревни, всех этих обескровленных людей с гноящимися глазами, всех этих детей, выбрасываемых из родного дома, всех этих девушек, из-за куска хлеба идущих в проституцию, - он в силах был видеть это родное ему крестьянство, хиреющее без земли, сам владея именно той землею, которая яснополянским крестьянам нужна! Ни при наделе кр