мировой войны. К этому времени надежды на самоуправление Индии
под британской властью были в значительной степени поколеблены, но
сочувствовать врагам Великобритании Ганди не мог. Когда вторая мировая война
началась, Ганди в принципе был на стороне демократических стран - Англии и
Франции (***), но он уже выступал за полную независимость Индии, и в 1942 г.
был интернирован британскими властями, проведя основную часть войны в
заключении. В конце жизни Ганди посчастливилось увидеть осуществление
главной своей мечты - освобождение Индии от английской власти (хотя и с
отделением Пакистана). Но считать это освобождение делом его рук,
осуществлением его "безнасильственной, мирной революции", едва ли возможно.
Сама борьба Ганди за освобождение велась в иных условиях, чем борьба русских
революционеров или советских диссидентов против тиранической власти, и
возможность сравнительно удачного исхода этой борьбы определялась не только
ее "ненасильственным" характером, но и тем, что противником освобождения
Индии была страна, пришедшая - в ходе своей длительной и далеко не мирной
истории - к строю, дававшему возможность легальной борьбы с государством. Не
менее важным было и то, что Англия к этому времени была значительно
ослаблена второй мировой войной, которую она вела с Гитлером в течение всех
шести лет (и частично - в полном одиночестве). Это была уже не Британская
империя, владычица морей, а сильно ослабленное государство.
(* Ср.: Литературное наследство. М., 1939. Т. 37-38. С. 339-352; Green
Martin. Tolstoy and Gandhi, Men of Peace. N. Y., 1983. P. 85-97. *)
(** Gandhi M. K. Non-violence in Peace and War. Ahmedabad, 1942, No 30. P.
101-103; No 32. P. 108-113; No 40. P. 140. **)
(*** Gandhi M. K. Non-violence, N 83. P. 294; N 89. P. 318. ***)
И этот последний факт в значительной степени объясняет, почему
"ненасильственные" методы борьбы с государством оказываются в ряде случаев
более осуществимыми в XX веке, чем в прежние времена. При жизни Толстого
государственная власть не только в России, но и в демократических странах
(которыми в XIX в. были почти исключительно отдельные страны Западной Европы
и Америки) была еще чрезвычайно сильной; очень велика была и социальная
дифференциация в этих странах. Именно поэтому Толстой не видел существенной
разницы между демократическими и деспотическими режимами; он выступал против
государства вообще. Но в XX веке, параллельно с установлением и падением
тоталитарных режимов, происходили важные изменения и в характере
государственной власти демократических стран. Значительно либерализовалась
пенитенциарная система; широко распространилась система условного
освобождения из тюрем; психические больные, не представляющие серьезной
опасности для окружающих, получили возможность выйти на свободу.
Государственная власть стала не столько более гуманной, сколько менее
могущественной. В некоторых странах гражданам рекомендуется "непротивление
злу силой" в тех случаях, когда они имеют дело с уличными грабителями или
хулиганами. Пилоты самолетов, захваченных пиратами, не имеют права оказывать
вооруженного сопротивления (дабы не подвергать пассажиров риску катастрофы в
воздухе), а должны следовать курсом, предписанным захватчиками. Так,
довольно необычно (и не всегда удобно для граждан) стала осуществляться
толстовская идея "ненасилия". И параллельно этому во многих странах была
принята мера, за которую ратовал Толстой: отмена смертной казни. Перестав
быть всесильными, демократические государства поневоле стали более
нравственными.
Войны XX века, принесшие гибель миллионам людей, имели одно немаловажное
последствие - они в значительной степени развеяли романтическое
представление о войне как о благородном призвании, и убедили миллионы людей,
что война - величайшее несчастье, которое, вопреки Достоевскому, "зверит и
ожесточает человека" больше, чем мирная, даже рутинная и обывательская
жизнь. Уже в полемике с И. Ильиным в 1928 г. З. Гиппиус отмечала, что "мы...
к войне относимся не совсем по-прежнему", что уже "последняя европейская
война" "вызывала столько сомнений", и люди настойчиво искали "ее
"виновника", первого "поднявшего" меч" (*). Те же настроения, но гораздо
более сильные, возникли после второй мировой войны.
(* Гиппиус З. Меч и крест // Современные записки. 1926. Кн. XXVII, С. 362.
*)
В 1990-1991 гг. американский президент, вступивший по решению Организации
Объединенных Наций в войну с Ираком, захватившим соседний Кувейт, имел
полную возможность довести эту войну до логического конца: свергнуть Саддама
Хусейна и освободить Ирак от диктатора. Но он не сделал этого - не потому,
что проникся идеями "ненасилия", а потому, что должен был считаться с
позицией мусульманских и других стран, которые сочли бы дальнейшую войну
после освобождения Кувейта захватнической. Ослабление авторитарных режимов
принудило и их стать менее воинственными. Горбачев, проиграв войну в
Афганистане, не смог воспротивиться революциям в Восточной Европе и
разрушению берлинской стены не потому, что он внезапно стал поборником
справедливости (он дал достаточно доказательств противоположного), а потому,
что не имел сил противостоять этому движению.
Наряду с центробежными тенденциями "квантующихся" наций, XX век обнаружил
все более усиливающиеся центростремительные тенденции. Стремлению к
международному единству во многом содействует появление таких средств связи,
каких не знали предшествующие века. Уже Толстой, использовавший герценовский
образ самодержавия, как "Чингис-Хана с телеграфом", писал, что "железные
дороги, телеграфы, пресса" оказываются не только "могущественным орудием" в
руках "Чингис-Хана", но и "соединяют людей в одном и том же сознании",
противостоящем "Чингис-Хану", вследствие чего народ "не может быть уже
принужден повиноваться правительству" (38, 165). Ныне людей связывают уже не
только железные дороги, но и воздушные пути, сокращающие расстояния между
странами; на место телеграфа пришло радио и телевидение. Бесспорна огромная
роль западных радио-"голосов", разрушивших, вопреки всем препятствиям,
монополию тоталитарных режимов на информацию; в Восточной Европе важнейшую
роль сыграло также западное телевидение.
Конечно, итоги XX века дают немного оснований для оптимизма. Вышедшая
недавно книга американского социолога Фрэнсиса Фукуямы, усмотревшего в
событиях конца XX века свидетельство неизбежной победы общечеловеческой идеи
свободы, "конца истории" (*), вряд ли показалась бы убедительной Толстому -
он никогда не принимал гегелевской теории прогресса, которой следует
Фукуяма. Но едва ли бы он согласился с беспросветно мрачными взглядами тех,
кто оплакивает сегодня "Россию, которую мы потеряли" вследствие революции.
Толстой жил в этой России и совсем не склонен был ее идеализировать -
напротив, он ясно видел в ней (как и во всем мире начала XX века) зловещие
черты, предопределившие последующие несчастья. Но, возможно, он усмотрел бы
в нынешнем состоянии мира некие "проблески во тьме" (выражаясь словами его
дочери).
(* Fakuyama Francis. The End of History and the Last Man. N. Y., 1992. *)
Первая половина XX века была временем двух мировых войн - во второй
половине столетия столкновений такого глобального масштаба не было, хотя мир
несколько раз оказывался близок к ним. Колониализм, по-видимому, изжил себя
- опыт Японии и Германии показал, что экономическая экспансия выгоднее
военной. Географический патриотизм (стремление к приобретению или сохранению
наибольшей территории) - абстрактная, но далеко не безобидная форма
патриотизма - еще побуждает его носителей требовать восстановления империи в
границах 1914-го или хотя бы 1988 года. Однако идеи эти не находят широкого
распространения. Люди, помнящие вторую мировую и афганскую войны, и та
молодежь, которой, очевидно, предстоит участвовать в новых сражениях, не
испытывают патриотического энтузиазма. Политика новых правителей страны пока
еще определяется этими массовыми настроениями. Ослабление мощи государств,
усиление межнациональных связей и дискредитация национальной идеи в наиболее
развитых странах - все это позволяет надеяться, что исторический процесс в
XXI веке наконец освободит людей от "клановой" (национальной или социальной)
морали и даст им свободу действовать в соответствии со "здравым смыслом" -
общечеловеческой нравственностью.
Яков Соломонович Лурье
ПОСЛЕ ЛЬВА ТОЛСТОГО
Исторические воззрения Толстого
и проблемы XX века
Редактор издательства И. И. Шефановская
Художник Р. П. Постылев
Технический редактор Т. В. Буланина
Корректор Д. М. Буланин
Сдано в набор 20.04.93. Подписано к печати 15.07.93. Формат 60x90 1/16
Гарнитура обыкновенная. Печать высокая. Усл. печ. л. 12.
Печ. л. 12. Тираж 1000. Зак. 149.
Издательство "Дмитрий Буланин"
Санкт-Петербургская типография No 1 ВО "Наука".
199034, С.-Петербург, В-34, 9 линия, 12.