Веселитская Лидия Ивановна - Мимочка

C'est triste...

   Мимочку встрѣчаютъ вопросами о ея здоровьѣ. Maman сообщаетъ ближайшимъ сосѣдкамъ, что онѣ только-что отъ Варяжскаго.

   - Какъ это вы вѣрите Варяжскому? - съ ужасомъ говоритъ тетя Мари, стряхивая пепелъ съ папироски. Онъ зарѣзалъ одну мою знакомую. Она умерла подъ ножомъ. A потомъ оказалось, что вовсе не нужно было дѣлать операц³и... C'êtait une grossesse...

   - Ты смѣшиваешь, Мари. Ты это о Лисинскомъ разсказывала.

   - Будто? Ну, можетъ быть. Все равно. Всѣ они стоютъ одинъ другого.

   - Отчего вы не попробуете гомеопат³и? - говоритъ дама-гомеопатка. - Я убѣждена, что это такъ помогло бы вашей дочери. Именно въ нервныхъ болѣзняхъ...

   - Да, я не понимаю, - продолжаетъ тетя Мари, закуривая новую папироску, - отчего вы ѣздите къ Варяжскому? Вѣдь онъ акушеръ... Si c'est une maladie de nerfs, отчего вы ее посовѣтуетесь съ Мержеевскимъ?

   - A я бы свозила ее просто къ Ботвину, - говоритъ тетя Жюли. - Не можетъ быть, чтобы она такъ худѣла безъ всякой причины. Онъ опредѣлилъ бы болѣзнь и самъ рекомендовалъ бы вамъ спец³алистовъ, еслибы въ нихъ оказалась надобность. Я вѣрю только Боткину.

   - И Боткинъ ошибается, - говоритъ дама-гомеопатка. - Нѣтъ, серьезно, попробуйте гомеопат³ю. Вѣдь вотъ я сама вамъ налицо живая реклама гомеопат³и. Подумайте, сколько я лечилась, у кого я ни лечилась, чего ни принимала... И вотъ только съ тѣхъ поръ, что я лечусь у Бразоля...

   - Бразоль, а, Бразоль!.. Я встрѣчала его въ обществѣ. Il est très-bien.

   - Онъ женатъ?.. На вомъ онъ женатъ? Разговоръ о медицинѣ становится общимъ.

   - Бразоль? Да, на комъ же онъ женатъ? A Coловьевъ, вотъ удивительно добросовѣстный докторъ. Какъ же, какъ же... У него своя лечебница... И онъ такъ занятъ, такъ занятъ... A баронъ Вревск³й... Вы шутите? Нисколько... Изумительный случай... Вылечилъ слѣпого, настоящаго слѣпого, совсѣмъ слѣпого, котораго я видѣла своими глазами... Это вода или электричество... Enfin, il rêussit... Конечно, и вѣра очень много значитъ... - О, еще бы!.. Напримѣръ, отецъ ²оаннъ... Oh, ce n'est plus du tout la même chose... Vous croyez? Mais c'est un saint!!. - Грѣшный человѣкъ, je ne crois pas а sa saintetê. C'est la mode, voilà tout... - О, не говорите... Еслибы вы его видѣли... маленьк³й, худеньк³й... и во взглядѣ у него что-то есть, что-то такое свыше... Онъ у насъ пилъ чай и ѣлъ фрукты... Онъ очень любитъ виноградъ... Конечно, надо имѣть вѣру... О, да, вѣра - это все!.. Ho кто еще дѣлаетъ чудеса, - это Батмаевъ... - Qu'est ce que c'est que ce Батмаевъ? Est-ce que c'est encore un saint? - Non, non, c'est un mêdecin... Я могу вамъ дать его адресъ...

   Подъ шумовъ maman разсказываетъ тетѣ Жюли о томъ, что Варяжск³й посылаетъ ихъ въ Желѣзноводскъ, и старается вывѣдать, не возьметъ ли она на лѣто беби съ няней. Тетя Жюли возьметъ ихъ къ себѣ съ радостью на все лѣто, если maman согласится взять съ собой Ваву въ Желѣзноводскъ. Мержеевск³й совѣтовалъ удалить ее на время изъ семьи и велѣлъ ей лѣтомъ принимать желѣзо. И они всѣ вздохнутъ свободно, когда Вава уѣдетъ. Она становится невозможна. Всѣ въ домѣ изъ-за нея перессорились. Братъ предсказываетъ, что она кончитъ на висѣлицѣ, и совѣтуетъ отослать ее года на два во Франц³ю или хоть въ Швейцар³ю, въ какой-нибудь панс³онъ. Отецъ и слышать объ этомъ не хочетъ, онъ всегда держитъ сторону Вавы. Господи, если кто-нибудь возьметъ ее!.. Услуга за услугу. Вава за бэби, бэби за Ваву. И дѣло улаживается.

  

  

   За обѣдомъ maman сообщаетъ Спиридону Ивановичу о результатахъ визита къ Варяжскому и о переговорахъ съ тетей Жюли. При упоминан³и о Кавказѣ Спиридонъ Ивановичъ оживляется и приходитъ въ прекрасное настроен³е. На Кавказѣ протекли лучш³е годы его жизни, лучш³е годы его службы. У него и поднесь много знакомыхъ въ Тифлисѣ, въ Пятигорскѣ. Чудный край, чудныя воспоминан³я. Шашлыкъ, кахетинское, нарзанъ и кавалькады въ лунныя ночи! Будь Спиридонъ Ивановичъ свободенъ, онъ и самъ поѣхалъ бы съ дамами. Конечно, пускай Мими проѣдется, полечится. Кавказское солнце, желѣзныя води непремѣнно возстановятъ ея здоровье. Можетъ быть, въ августѣ, ему удастся самому пр³ѣхать за ними. Пускай, пускай ѣдутъ. Одной ей, конечно, нельзя ѣхать. На водахъ чортъ знаетъ какое общество. Но съ maman и съ Вавой можно смѣло ѣхать. Во сколько же приблизительно обойдется имъ такая поѣздка?

  

  

   Въ Петербургѣ - май. Холодный вѣтеръ поднимаетъ на улицахъ столбы пыли, но яркое солнце, свѣтлыя газовыя вуали и раскрытые дамск³е зонтики, грохотъ колесъ, смѣнивш³й величавую тишину зимы, - все это говоритъ уже о веснѣ, и яснѣе всего говоритъ о ней чистое, голубое небо, въ которомъ сквозитъ свѣтлая надежда, манящее обѣщан³е. Оно говоритъ, что гдѣ-то тамъ, далеко отъ гранитныхъ набережныхъ и каменныхъ домовъ, отъ пыльныхъ улицъ и скверовъ съ тощей зеленью, идетъ уже весна, настоящая весна съ ея легкимъ дыхан³емъ, съ трелями соловьевъ и жаворонковъ, съ ароматомъ сирени и черемухи. Та весна, которою насладится всяк³й, кто только хочетъ и можетъ вырваться изъ душнаго и пыльнаго города. И кто хочетъ и можетъ - спѣшитъ сдѣлать это.

   На вокзалѣ Николаевской желѣзной дороги суета и оживлен³е. Артельщики, носильщики снуютъ съ багажемъ, сталкиваясь въ дверяхъ. Въ буфетѣ стучатъ ножи, звенятъ стаканы, слышенъ говоръ, восклицан³я, шарканье ногъ, суетливый шумъ движущейся толпы.

   На платформѣ, передъ высокимъ синимъ вагономъ, стоитъ элегантная группа провожающихъ Мимочку. Толстый Спиридонъ Ивановичъ въ пальто на красной подкладкѣ; высокая и величественная тетя Жюли съ длиннымъ лорнетомъ, въ который она брезгливо оглядываетъ окружающую публику; румяный и толстый Вова, любимецъ тети Жюли, ея радость и гордость; красавица Зина въ огромной модной шляпѣ и крошечной модной кофточкѣ, съ двумя бѣленькими болонками, которыя смотрятъ на Бож³й м³ръ такъ же надменно и безучастно, какъ и ихъ госпожа; m-me Lambert, три сестры Полтавцевы подъ густыми вуалями, тетя Мари съ сыномъ, тетя Софи съ мужемъ. Мимочка сидитъ уже въ вагонѣ съ своей собачкой, которую она не рѣшилась оставить въ Петербургѣ, и нюхаетъ sel de vinaigre. Она ужасно устала, и потомъ всѣ они такъ ей надоѣли. Ужь поскорѣе бы ѣхать. A тутъ еще Спиридонъ Ивановичъ влѣзаетъ въ купэ и, еле поворачиваясь между диванами, освѣдомляется о томъ, удобно ли ей?.. Все, все прекрасно!

   Бава, худенькая, черноглазая дѣвочка шестнадцати лѣтъ, стоитъ на платформѣ съ отцомъ и, держа его за обѣ руки, даетъ ему честное слово не ссориться съ теткой и вообще быть умницей и не такой, какъ въ Петербургѣ. И Вава, въ свою очередь, беретъ съ него слово, что онъ будетъ писать ей и много, и часто.

   Maman суетливо и озабоченно перешептывается съ тетей Жюли, отдавая ей послѣдн³я инструкц³и насчетъ бэби, няни и остающейся прислуги. Потомъ выражен³е лицъ обѣихъ мѣняется: maman выражаетъ соболѣзнующее участ³е, тетя Жюли - терпѣливое смирен³е; очевидно, она говоритъ о крестѣ, который она несетъ, - о Вавѣ.

   - Я понимаю, что это обуза, - говоритъ тетя Жюли, - но я тебѣ отплачу при случаѣ. И главное, чтобы она не ходила одна.

   Двѣ старш³я Полтавцевы, улыбаясь m-me Lambert, играютъ съ болонками Зины; младшая, кокетливо вращая глазами, говоритъ Вовѣ, что она не вѣритъ ни въ дружбу, ни въ любовь.

   - A по моему это все-таки сумасшеств³е, - говоритъ тетя Мари: - ну, куда онѣ ѣдутъ? Вѣдь онѣ тамъ будутъ съ голоду умирать. Я отлично знаю, что Крымъ, что Кавказъ. Голодъ, скука, грязь. Брошенныя деньги. И что онѣ такъ вѣрятъ этому Варяжскому? Какъ будто нѣтъ докторовъ за границей?

   - Еще бы! - подтверждаетъ тетя Софи. - Насъ тоже посылали въ Эссентуки, но, конечно, мы поѣдемъ въ Карлсбадъ. Какъ можно! - Послѣдн³й звонокъ. Вава крѣпко цѣлуетъ отца и, взвизгнувъ, стремительно бросается въ вагонъ, сбивая съ ногъ кондуктора. Тетя Жюли обмѣнивается страдальческимъ взглядомъ съ Зиной. Блѣдная Мимочка показывается у окна и улыбается своимъ. Всѣ киваютъ ей, кланяются, улыбаются. Bon voyage! Bon voyage!

   Спиридонъ Ивановичъ смотритъ на нее добрымъ, ласковымъ взглядомъ. И поѣздъ, не дрогнувъ, тихо трогается съ мѣста и выходитъ изъ-подъ темной арки.

   Maman крестится, Мимочка зѣваетъ, Вава выходитъ изъ купэ.

   Вотъ и конецъ платформѣ, и конецъ забору, и конецъ огородамъ. Казармы, глядѣвш³я издали на отходящ³й поѣздъ всѣми своими окнами, скрылись, и поѣздъ вылетѣлъ въ чистое поле и понесся на всѣхъ парахъ.

   Maman производитъ осмотръ вещей. Все-ли здѣсь?.. все-ли на мѣстѣ? A гдѣ Вава?..

   - Должно быть въ корридорѣ, - лѣниво говоритъ Мимочка, закрывая глаза.

   - Это она, кажется, поетъ. Слышите? Какая сумасшедшая! - И Мимочка зѣваетъ.

   Maman нѣсколько смущена тѣмъ, что Вава сейчасъ же отъ нихъ убѣжала. какъ-то она довезетъ эту странную дѣвочку! Главное, надо дѣйствовать на нее лаской и мягкостью. И отецъ просилъ ее объ этомъ, и Мержеевск³й тоже говорилъ. Конечно, такая тонкая, нервная натура. У maman и у тети Жюли совершенно противоположный взглядъ на воспитан³е. Maman всегда находила, что тетя Жюли слишкомъ крута съ Вавой. - On ne prend pas les monches avec du vinaigre, mais avec du miel. Maman покажетъ, что можно ужиться и съ Вавой. Жюли - est une femme de beaucoup d'esprit, mais elle manque de coeur. A maman - напротивъ: у нея сердце на первомъ планѣ, а умъ на послѣднемъ, по ея собственному выражен³ю. Она будетъ дѣйствовать на Ваву лаской.

   Вава стоитъ въ корридорѣ у открытаго окна и во все горло поетъ:

  

  

   Это дико и смѣшно, но maman, подумавъ, рѣшается оставить ее въ покоѣ. Пускай она стоитъ тамъ и поетъ, - она больная. Сначала надо приручить ее, а потомъ уже стараться перевоспитать ее.

   И maman, осторожно выглянувъ въ щелку двери, садится на свое мѣсто и снова начинаетъ пересчитывать вещи, ощупывая у себя на груди замшевую сумочку съ деньгами.

   Мимочка сняла дорожную шляпку отъ Ivroz, разстегнула кофточку и, лежа на бархатномъ диванѣ, играетъ со своей собачкой, теребитъ ее за уши, гладитъ по головкѣ и говоритъ съ ней:

   - Ну, что, Моничка, ну, что, душка моя? Моничка чаю хочетъ? Да?.. Дадутъ, дадутъ Монѣ чаю. Какъ можно, чтобы мосенька у васъ легла спать безъ чаю! Спроси, Моня, бабушку, гдѣ вамъ чаю дадутъ? Да, да, Сабинька, чаю... Du thê... Et du sucre, oui, un peu de sucre.

   Въ Любани мосеньку поятъ чаемъ съ сахаромъ и сухариками. Дамы тоже пьютъ чай, поданный въ вагонъ высокимъ, молодцеватымъ кондукторомъ, на котораго красная подкладка и щедрость Спиридога Ивановича сдѣлали должное впечатлѣн³е.

   Темнѣетъ. Мимочка укладываетъ мосеньку, maman укладываетъ Мимочку, кондукторъ поднимаетъ диванъ для Вавы, которая располагается надъ maman, задергиваетъ фонарикъ, и въ купэ водворяется темнота и тишина, нарушаемая только похрапываньемъ мосеньки, свернувшейся клубочномъ на своей стеганой перинкѣ.

   A поѣздъ летитъ, стуча и гремя, летитъ черезъ рвы, мосты и болота и поетъ свой однообразный, дик³й гимнъ, убаюкивающ³й усталыхъ пассажировъ.

   Maman чувствуетъ себя прекрасно. Уложивъ Мимочку, которая сегодня такъ спокойна и ни на что не жалуется, maman надѣваетъ туфли; снявъ чепчикъ, повязываетъ голову косынкой и съ удовольств³емъ растягивается на диванѣ. Ну, вотъ онѣ и выѣхали. Maman очень надѣется на то, что воды и перемѣна воздуха благодѣтельно подѣйствуютъ на ея бѣдную больную. И потомъ Варяжск³й будетъ тамъ, а это - главное. Съ этой стороны, maman coвершенно спокойна. Она сознаетъ, что ей и самой пр³ятно будетъ проѣхаться, провѣтриться, отдохнуть на время отъ дрязгъ съ прислугой, отъ постоянной мысли и заботы объ обѣдѣ, о говядинѣ, о кашкѣ для бэби, и его ванночкѣ, о цѣнахъ на сахаръ и свѣчи, о бѣльѣ и керосинѣ. Три мѣсяца полнаго отдыха! За бэби нечего тревожиться. Онъ въ надежныхъ рукахъ, и уходъ за нимъ будетъ образцовый. Къ тому же Спиридонъ Ивановичъ будетъ наѣзжать въ Петергофъ и навѣщать его. Къ осени Спиридонъ Ивановичъ ждетъ Монаршей милости и, вѣроятно, дождется. Слѣдовательно, и тутъ все хорошо. А онѣ тѣмъ временемъ проѣдутся, провѣтрятся, соберутъ запасъ силъ и здоровья въ зимѣ. Вава, лежащая надъ головой maman, можетъ, конечно, надѣлать хлопотъ, - ну, да что Богъ дастъ. Главное, дѣйствовать на нее мягкостью. Катя будетъ вездѣ сопровождать ее; тетя Жюли положила Катѣ жалованье отъ себя и заплатила за проѣздъ ея въ одинъ конецъ. И вообще тетя Жюли очень щедро отпустила и на лечевнье Вавы, на ея столъ, квартиру,непредвидѣнные расходы. Maman везетъ такую кучу денегъ, что навѣрное не будетъ спать ночей изъ страха воровъ. A сестры еще говорятъ, что Жюли скупа. Нѣтъ, она не скупа. Она педантка, она аккуратная, но она не скупа. Напримѣръ, доктору, который будетъ лечить Ваву, она положила двѣсти рублей за лѣто. Maman находитъ, что это ужасно много. Неужели и Мимочкѣ заплатитъ Варяжскому столько же? Ну, нѣтъ. Мало онѣ переплатили ему въ Петербургѣ! И ста за глаза довольно. Или ужь такъ и быть, дать полтораста. Maman вѣритъ въ него какъ въ Бога. И онъ, дѣйствительно, славный, симпатичный человѣкъ... и belhomme. Но все-таки сто - за глаза довольно. Сто?.. полтораста?.. сто?..

   И не рѣшивъ этого вопроса, maman начинаетъ тихо храпѣть.

   Мимочка лежитъ на сосѣднемъ диванѣ, грац³озно положивъ на руку свою хорошенькую головку. Ей пр³ятно такъ лежать; ей здѣсь лучше, чѣмъ у себя въ кровати. Тамъ, во время истомившей ее безсонницы, ее окружала такая тишина, такое безмолв³е, но зато въ ней было смятен³е, была буря. Все въ ней дрожало, билось, стучало, колыхалось. Какая мука, какое томлен³е! A здѣсь наоборотъ, - здѣсь весь шумъ, все безпокойное извнѣ, и это такъ хорошо на нее дѣйствуетъ. Ей пр³ятны и свистки, и звонки, и это покачиванье и подрагиванье дивана, и стукъ колесъ, и дребезжанье стеколъ, и побрякиванье пепельницы. Этотъ хаотическ³й однообразный шумъ убаюкиваетъ ее. Ей хорошо такъ лежать, и она думаетъ о своихъ новыхъ платьяхъ. Съ какой шляпкой она будетъ надѣвать свое платье mousse? Она везетъ съ собой пять шляпокъ, но ни одна изъ нихъ не идетъ къ платью mousse, - развѣ если снять съ черной шляпы голубые цвѣты и положить блѣднорозовые и ленту mousse. И Мимочка обдумываетъ эту шляпку. Но что хорошо, что безспорно хорошо, это - ея амазонка. У нея не было ни одного лифа въ жизни, который бы такъ сидѣлъ. Восторгъ! Когда амазонку принесли отъ Тедески, и Спиридону Ивановичу попался счетъ на глаза, онъ ворчалъ за расходы, и она тогда такъ плакала. Глупая! Чего было плакать, когда лифъ сидитъ такъ дивно. Но съ кѣмъ она будетъ ѣздить? Варяжск³й будетъ тамъ. Онъ ей очень нравится. Онъ такой высок³й, стройный. Онъ сказалъ: - Я посмотрю, какъ вы будете тамъ скучать. - Можетъ быть, они будутъ сосѣдями. Во всякомъ случаѣ, они будутъ встрѣчаться. Они познакомятся. Это ничего, что онъ докторъ. Онъ такой же генералъ, какъ и Спиридонъ Ивановичъ. Они познакомятся и будутъ вмѣстѣ ѣздить верхомъ. Онъ, должно быть, хорошо ѣздитъ верхомъ. Онъ...

   И Мимочка, закрывъ глаза, видитъ отчетливо образъ доктора Варяжскаго; понемногу образъ этотъ начинаетъ выглядывать на нее и изъ спинки бархатнаго дивана, и изъ дверей съ зеркаломъ, и изъ дребезжащихъ стеколъ, задернутыхъ синей шторкой, и съ потолка, въ которомъ мерцаетъ син³й фонарикъ, задернутый лиловой занавѣской. И вл³ян³е ли этого образа, довѣр³е ли въ своему врачу, усталость ли, только Мимочка засыпаетъ, засыпаетъ безъ хлоралъ-гидрата, безъ валер³аны, и видитъ во снѣ доктора Варяжскаго.

   Вава бодрствуетъ больше всѣхъ. Ей вовсе не хотѣлось спать. Она бы и теперь охотно стояла еще у открытаго окна, вдыхая ночной вѣтерокъ, глядя, какъ роща убѣгаетъ за рощей, какъ зажигаются огоньки въ полѣ, какъ загораются на небѣ звѣзды. Но она дала честное слово слушаться, а потому не успѣла тетка заикнуться о томъ, что пора спать, какъ Вава уже лѣзла на верхъ. Теперь ей жаль, что она сюда залѣзла. Ей тутъ душно и скучно; къ тому же надо смирно лежать, чтобы не будить maman и Мимочку.

   Вава рада, что она ѣдетъ на Кавказъ, и главное - ѣдетъ одна. Вава считаетъ, что она ѣдетъ одна. Она знаетъ, что maman и Катя будутъ такъ поглощены заботами о Мимочкѣ и о ея комфортѣ, что имъ будетъ не до нея. И она будетъ свободна. А для нея это - главное: быть свободной и цѣлый день быть на воздухѣ. Какое счаст³е!

   Она будетъ гулять тамъ по горамъ и по лѣсамъ, и никакой француженки или англичанки не будетъ у нея за спиной, чтобы отравлять ей ея удовольств³е. Тамъ будетъ тепло, тамъ будетъ красивая мѣстность: горы, зелень, солнце... Будутъ новыя лица, новыя знакомства. Можетъ быть, тамъ, наконецъ, она увидитъ и узнаетъ тѣхъ хорошихъ, тѣхъ замѣчательныхъ людей, встрѣчи съ которыми она такъ жаждетъ, такъ ждетъ. Такихъ, какъ Вашингтонъ, Кромвель, Вильгельмъ Телль, Жанна д'Аркъ, мать Гракховъ... Не можетъ быть, чтобы такихъ людей не было. Если они были въ истор³и, они были въ жизни, они есть и теперь. Она только не встрѣчала ихъ. Но это случайность. И она еще встрѣтитъ ихъ, потому что ей такъ хочется, такъ хочется познакомиться съ такими людьми, пожить въ ихъ близости, поучиться у нихъ, возвыситься до нихъ... Никогда она не повѣритъ тому, что весь м³ръ заселенъ такими людьми, какъ ихъ знакомые. Охъ, ужь эти знакомые! Можно ли жить такъ безсмысленно и тупо! Кажется, еслибы жадность, зависть и тщеслав³е немножко не подталкивали ихъ, они совсѣмъ заснули бы, застыли бы. И такой жизнью, такой пустой, безцѣльной, безсмысленной и низменной жизнью живетъ большинство тѣхъ, кого она знаетъ. Такъ живутъ ея мать, сестра, тетки... Надъ ней смѣются, ее зовутъ чудачкой и фантазеркой за то, что ей хочется чего-то другого, болѣе благороднаго и осмысленнаго. Она понимаетъ, что должна казаться имъ несносной, но она не можетъ винить себя за это... Отецъ - онъ не такой, какъ они всѣ; онъ-то, голубчикъ, хорош³й. Онъ и уменъ, и добръ, и какъ онъ добръ къ ней! Еслибы не онъ, - она, кажется, давно убѣжала бы изъ дому. Отецъ - прелесть! Но все-таки и онъ труситъ... да, труситъ жены и сестеръ ея и уступаетъ имъ. Зачѣмъ? Онъ чуть-что не прикидывается такимъ же, какъ онѣ, а если и обнаруживаетъ лучш³я стороны своей души, то дѣлаетъ это какъ бы шутя, какъ бы подтрунивая надъ собою и извиняясь передъ ними. Зачѣмъ? Чему, кому онъ уступаетъ? Чего боится? Отчего не повернуть по-своему, не повести ихъ за собою? То ли дѣло быть смѣлымъ, твердымъ, сильнымъ... А всѣ, кого она знаетъ, всѣ, всѣ так³е...

  

             Любви стыдятся, мысли гонятъ,

             Торгуютъ волею своей...

  

   Но не можетъ быть, чтобы не было настоящихъ людей. Она ихъ только еще не встрѣчала. Можетъ быть, въ ихъ кругу ихъ почти и нѣтъ. Но вѣдь м³ръ великъ. Есть же гдѣ-нибудь простые, честные, трудолюбивые и здоровые люди, мужчины энергичные, безкорыстные, великодушные, женщины кротк³я, самоотверженныя, терпѣливыя...

   Конечно, Вава ихъ узнаетъ. Они научатъ ее, разъяснятъ ей всѣ ея сомнѣн³я. У нея столько сомнѣн³й! Она уже думала-было написать письмо Льву Толстому; но ей было совѣстно. А потомъ, когда она узнала, что одна ея знакомая писала Льву Толстому, это даже не поправилось ей, и она была очень рада, что не исполнила своего намѣрен³я. Очень нужно всякой букашкѣ безпокоить такое солнце! Надо самой до всего додуматься, а знакомство съ хорошими людьми надо заслужить. И она постарается, она постарается...

   Ей кажется, что именно тамъ, куда она ѣдетъ, гдѣ будутъ горы и орлы, гдѣ будетъ чудная природа, тамъ она и найдетъ этихъ хорошихъ людей. Тамъ все будетъ хорошо, и не будетъ тамъ ни жеманства, ни пустослов³я, не будетъ матери съ ея холоднымъ, враждебнымъ взглядомъ, ни брата съ его насмѣшками и издѣван³ями, ни сестры, этой модной картинки... И поймавъ себя на осужден³и ближнихъ, Вава, какъ и всегда, ужаснулась собственной мерзости и злобѣ и сейчасъ же стала горячо молиться Богу, чтобы Онъ простилъ ей ея грѣхи, - и грѣхъ осужден³я ближнихъ, и страшный грѣхъ нелюбви къ матери, - чтобы Онъ помогъ ей какъ-нибудь перетерпѣть все это и приготовиться къ жизни, чтобы Онъ поддержалъ и не оставлялъ ее и далъ бы ей силъ и здоровья душѣ и тѣлу. И съ молитвой на устахъ и въ мысляхъ, худенькая черноволосая Вава заснула на своей вышкѣ, надъ мѣрно похрапывающей maman и блѣдной, воздушной Мимочкой.

   На третьи сутки дамы благополучно высадились въ Ростовѣ, гдѣ предстояла пересадка. Несмотря на комфортъ, съ которымъ онѣ ѣхали, онѣ устали. И Вава, и Мимочка, сидя у стола въ ожидан³и заказаннаго завтрака, смотрѣли настолько кисло и плачевно, что не трудно было признать въ нихъ желѣзноводскихъ больныхъ. Мимочка такъ устала, что даже не въ силахъ была поднести къ носу свою нюхательную соль. И откинувшись къ стѣнѣ, она апатично смотрѣла на бутылки съ пестрыми ярлыками, уставленныя передъ ней. Мосенька лежала подлѣ нея и, высунувъ языкъ, тяжело дышала. Вава тоже уже не искала въ публикѣ ни Вашингтона, ни матери Гракховъ... У нея болѣла голова, въ виски стучало, глаза едва смотрѣли... Къ тому же вмѣсто Вашингтона и матери Гракховъ она видѣла около себя съ одной стороны знакомую ей по пр³емной Мержеевскаго даму, которая трясла головой, съ другой стороны - мальчика въ пляскѣ св. Витта, который то высовывалъ языкъ, то дѣлалъ как³я-то странныя тѣлодвижен³я.

   Да и большинство публики говорило уже о близости минеральныхъ водъ, этой купели Силоамской, къ которой со всѣхъ концовъ Росс³и стекались недужные... Блѣдныя истерическ³я дамы, паралитики, желтолицые и угрюмые эссентукск³е больные, пятигорск³е больные всякаго рода и вида, все это двигалось и сидѣло въ закуренной, дымной и пыльной залѣ, отдыхая и закусывая въ ожидан³и поѣзда.

   Кого-то внесли на носилкахъ. Мимочка закрыла глаза. Боже мой, неужели все лѣто имъ придется видѣть эти ужасы! Кажется, лучше умереть, чѣмъ продолжать это путешеств³е.

   Но вотъ среди этой невзрачной, разнокалиберной толпы, обращая на себя всеобщее вниман³е, вошелъ въ залу съ городскаго подъѣзда элегантно одѣтый господинъ лѣтъ тридцати пяти. За нимъ шелъ огромный черный водолазъ, а носильщикъ несъ изящный чемоданъ и плэдъ, стянутый новенькими и красивыми ремнями. Молодой человѣкъ дошелъ до стола, за которымъ сидѣли Вава и Мимочка, небрежно заплатилъ носильщику, небрежно заказалъ подбѣжавшему лакею блюдо для себя и блюдо для своей собаки, сѣлъ за столъ, не снимая монокля, бѣгло оглядѣлъ Ваву и Мимочку, скинулъ монокль и еще разъ, уже пристальнѣе и внимательнѣе, посмотрѣлъ на Мимочку.

   Она никакъ не ожидала встрѣтить такого элегантнаго кавалера въ этой душной грязной залѣ, среди такихъ уродовъ, и пожалѣла о томъ, что недостаточно почистилась и прикрасилась. Вава принялась искренно и довольно громко восхищаться собакой, а Мимочка тѣмъ временемъ разсматривала его блѣдное лицо съ чудесными черными глазами и всѣ подробности его изящнаго туалета.

   Maman, бѣгавшая устроить Катю, вернулась, задыхаясь отъ жары и усталости, и сѣла рядомъ съ нимъ. Дамамъ подали завтракъ. Мимочка неохотно подняла вуаль, ей казалось, что она должна быть ужасна; но она ошибалась, и въ этомъ сейчасъ же убѣдилъ ее взглядъ его черныхъ глазъ, съ удовольств³емъ остановившихся на ней. Мимочкѣ стало весело, какъ ей давно не было, и съ этой минуты все ея путешеств³е стало ей представляться совсѣмъ въ другомъ свѣтѣ. Оно, конечно, немного утомительно, но зато такъ освѣжаетъ, встряхиваетъ, такъ не похоже на петербургскую, монотонную, будничную жизнь.

   Maman принялась болтать, и онъ узналъ, что ее зовутъ Мимочкой, и что она ѣдетъ на Кавказъ. А онъ? Куда онъ ѣдетъ? Можетъ быть, тоже на воды?.. Онъ блѣденъ, и что-то въ его взглядѣ, въ углахъ рта говоритъ объ утомлен³и, если не о страдан³и... И онъ худъ, у него даже слегка впалыя щеки... Бѣдный, онъ тоже боленъ, тоже страдаетъ... И такъ изященъ, такъ изященъ... А как³е глаза! Ему тоже подали завтракъ, и онъ сталъ ѣсть, а Мимочка украдкой продолжала свои наблюден³я. Все въ немъ - и манера ѣсть, и манера сидѣть, и прическа, и платье - обличало человѣка изъ общества.

   Вава, между тѣмъ, уже гладила его собаку и собиралась отдать ей половину своего цыпленка; но maman такъ умоляюще посмотрѣла на нее, что она бросила собаку и приняла свой самый чинный и степенный видъ. Ньюфоундлэндъ, повертѣвшись около нея и оскорбившись ея внезапнымъ равнодуш³емъ, подошелъ къ мосенькѣ, пробуя свести съ ней знакомство. Мосенька, проснувшись и увидавъ надъ собой такое чудовище, страшно перепугалась, затрепетала всѣмъ тѣломъ и принялась ожесточенно ворчать и лаять. Молодой человѣкъ отозвалъ ньюфоундлэнда, и дамы узнали, что его зовутъ - Rex. Затѣмъ всѣ продолжали завтракать; но Мимочкѣ казалось, что что-то сближаетъ ее съ этимъ молодымъ человѣкомъ, - вѣроятно, общ³й столъ, накрытый общей скатертью, на которой стояла тарелка съ хлѣбомъ и графинъ съ водой, тоже общ³е для обоихъ, или же то, что они оба такъ красивы, молоды, элегантны и такъ непохожи на окружающихъ ихъ захолустныхъ помѣщиковъ и растрепанныхъ, измятыхъ провинц³алокъ съ папиросками въ зубахъ. Они завтракали, и глаза ихъ часто встрѣчались и говорили что-то другъ другу. У него были больш³е черные глаза; у нея были глаза Мадонны.

   Мимочкѣ становилось все веселѣе и веселѣе. Эта усталость и легкая головная боль, звонъ стакановъ, шарканье ногъ и говоръ пестрой толпы, все это было что-то новое, начало чего-то... И время до отхода поѣзда пролетѣло незамѣтно.

   Онѣ сѣли въ дамское отдѣлен³е, а онъ сѣлъ въ сосѣдн³й вагонъ, и Мимочкѣ стоило высунуться изъ окна, чтобы увидѣть его, такъ какъ онъ, тоже выглядывалъ изъ своего окошка.

   И опять поѣздъ летитъ, летитъ по зеленой степи, пестрѣющей весенними цвѣтами. Въ дамскомъ отдѣлен³и, кромѣ нашихъ дамъ, сидѣла еще одна дама изъ Москвы, съ которой maman сейчасъ же познакомилась. Дама, хоть и была москвичкой, но знала пол-Петербурга и не замедлила найти съ maman общихъ знакомыхъ и даже родственниковъ. Дама бывала на кавказскихъ водахъ и могла дать maman много драгоцѣнныхъ указан³й насчетъ гостинницъ, квартиръ, прачекъ и т. п. А maman, въ свою очередь, разсказала ей о Мимочкиной болѣзни, о ея припадкахъ и безсонницѣ, и дама-москвичка, поглядывая на разрумянившуюся и развеселившуюся Мимочку, которая ребячески болтала и смѣялась съ Вавой, не знала, смѣется надъ ней maman или нѣтъ?..

   На каждой станц³и онъ выходилъ и прогуливался передъ ихъ вагономъ, поглядывая на Мимочку, которая смотрѣла на небо или на станц³ю. И какъ это сокращало дорогу! Теперь на немъ была уже не шляпа, а круглая дорожная шапочка, которая еще болѣе шла къ нему. Вава скоро замѣтила его манёвры и сказала Мимочкѣ: - Кажется, этотъ красавецъ для тебя здѣсь прохаживается. Как³е у него глупые башмаки!

   Мимочка заступилась за него, говоря, что башмаки какъ башмаки, и что она видѣла точно так³е на французскомъ актерѣ въ его бенефисъ; вѣроятно, это въ модѣ...

   Съ наступлен³емъ вечера Вава ушла на свой любимый постъ - къ открытому окошку, провожать заходящее солнце... И стоя тамъ и глядя на розовыя и лиловыя облака, поминутно мѣняющ³я форму, на широкую зеленую степь, Вава испытывала часто находящ³й на нее приливъ любви къ Богу и людямъ. Ей хотѣлось обнять весь м³ръ, обнять людей, какъ братьевъ, дать имъ свѣта и тепла, хотѣлось подвига и жертвы, и дѣла, какого-нибудь хорошаго дѣла, не узкаго, какъ этотъ изъѣзженный путь съ проложенными на немъ рельсами, а широкаго, безграничнаго, безпредѣльнаго, какъ эта степь, какъ небо, какъ море, какъ радость, какъ любовь... Молодой блѣдный мѣсяцъ вырѣзался уже на потемнѣвшемъ небѣ. Солнце скрылось. Съ его заходомъ степь мѣнялась и окутывалась тѣнями. Пробуждался м³ръ духовъ, м³ръ фантастическ³й... Вава смотрѣла на молодой мѣсяцъ и вспоминала недавно прочитанныя ею книги о спиритизмѣ. Правда это или неправда? Какъ живутъ души, разставшись съ тѣломъ? Гдѣ онѣ? Зачѣмъ и какъ живутъ? Видятъ ли онѣ насъ? Жалѣютъ ли насъ?.. Смѣшны ли, имъ наши страдан³я?.. Жизнь и смерть... Сколько тайнъ, сколько загадокъ въ природѣ! Есть ли кто-нибудь, кто все, все знаетъ, или хоть много знаетъ, какъ Гетевск³й Фаустъ? И хорошо ли знать такъ много, все понимать, все видѣть, подобрать ключи ко всѣмъ тайнамъ, или лучше быть такой, какъ она, ничего не знать и ощущать счастье только отъ сознан³я своей молодости, своего полнаго любви сердца и прелести этой степи и этого молодаго мѣсяца?..

   Maman и дама продолжали неумолчно бесѣдовать въ вагонѣ. Онѣ не могли вспомнить, за кѣмъ была замужемъ дочь Веревкиной отъ перваго брака, которая была раньше невѣстой Мещерскаго, зятя Екатерины Ивановны?.. Мимочка тоже не помнила... И Вава не знала... Потомъ maman стала перечислять дамѣ все, что она везетъ съ собою. Maman держалась того мнѣн³я, что если ѣдешь за границу, то можно ѣхать совсѣмъ налегкѣ, такъ какъ за границей вездѣ и все можно достать. Въ Росс³и же, особенно въ провинц³и, нигдѣ и ничего нельзя достать, поэтому надо выѣзжать съ запасами. Мимочка сидѣла одна у открытаго окна и тоже глядѣла на молодой мѣсяцъ и мечтала. Кто бы онъ былъ? Кто онъ? Куда и зачѣмъ ѣдетъ? Она видѣла у него обручальное кольцо. Отчего онъ такъ смотритъ на нее? Понравилась она ему?.. Чѣмъ? Красотой? Но она такъ подурнѣла въ послѣднее время. Положимъ, сегодня она все-таки интересна. Она видѣла себя въ зеркалѣ, и сама себѣ удивилась. что-то есть въ глазахъ, въ цвѣтѣ лица, что ее украшаетъ. Ну, тѣмъ лучше. Пускай онъ ходитъ - она ему не мѣшаетъ. Она вѣдь не отвѣчаетъ на его взгляды, - развѣ такъ чуть-чуть, помимо ея воли. Во всякомъ случаѣ, она не дѣлаетъ ничего дурнаго... Куда же онъ ѣдетъ? И кто онъ такой? И Мимочка смотрѣла на молодой мѣсяцъ, а искры золотымъ дождемъ летѣли мимо нея, и вѣтеръ игралъ ея бѣлокурыми кудрями. Maman хотѣла поднять окно, но Мимочка сказала, что рано еще, и что въ вагонѣ слишкомъ душно. Было уже совсѣмъ темно, и Вава, maman и дама изъ Москвы уже спали, когда Мимочка въ послѣдн³й разъ высунулась изъ окна. Станц³я была какъ станц³я. Маленьк³й деревянный домикъ съ колокольчикомъ, съ мезониномъ, изъ освѣщеннаго окна котораго выглядывала изъ-за горшковъ герани и бальзаминовъ растрепанная начальница станц³и въ розовомъ ситцевомъ платьѣ. Фонарь освѣщалъ дрожащимъ свѣтомъ темную платформу, на которой застыли неподвижныя фигуры мужиковъ, устремившихъ тупой взглядъ на поѣздъ; неподвижно стоялъ и жандармъ. Кондуктора проходили мимо вагона. Кто-то здоровался съ начальникомъ станц³и. А, вотъ и онъ! Онъ еще не спитъ. Онъ еще разъ прошелъ мимо вагона Мимочки и прошелъ такъ близко и такъ выразительно заглянулъ ей въ глаза, что Мимочка даже испугалась и подняла окно. И поѣздъ полетѣлъ дальше. Мимочка легла спать, но она была смущена и недовольна и собой, и имъ, и всѣми. Зачѣмъ онъ такъ посмотрѣлъ на нее? Вѣдь это дерзость... И какъ онъ смѣлъ, за кого онъ ее принимаетъ? Положимъ, она сама немножко виновата... Но отчего и не подурачиться отъ скуки въ дорогѣ? Конечно, въ Петербургѣ она никогда не позволила бы себѣ ничего подобнаго. Какъ онъ посмотрѣлъ, какъ онъ посмотрѣлъ!.. Но все-таки как³е у него чудные глаза! Кажется, она никогда еще не видала такихъ глазъ. Ну, теперь довольно - и можно и забыть о немъ. Никто этого не узнаетъ, и онъ ея не знаетъ. Завтра они разъѣдутся въ разныя стороны и, можетъ быть, больше никогда и не увидятся... Пора спать.

   И Мимочка переворачивала подушку и закрывалась пледомъ. Но диванъ былъ неудобный и вообще было душно, пахло копотью и углемъ. Тщетно подносила она къ носу sel de vinaigre и отсчитывала себѣ валерьяновыя капли, - она заснула только тогда, когда шторки вагона начали уже бѣлѣть отъ лучей разсвѣта.

   Вотъ и "конченъ дальн³й путь." Вава уже вглядывается въ горы, которыя дама-москвичка называетъ ей по именамъ: Бештау, Развалка, Желѣзная.

   Кондукторъ отбираетъ билеты. Ручной багажъ стянутъ ремнями. Мимочка зѣваетъ; она не выспалась и не въ духѣ. Она желаетъ умереть. Поѣздъ останавливается у станц³и минеральныхъ водъ, утонувшей въ садикѣ, полномъ бѣлыхъ акац³й.

   Боже, сколько пассажировъ выходитъ здѣсь! Хватитъ ли экипажей? А какъ сладко пахнетъ бѣлая акац³я! Что за небо! Какой свѣж³й, чистый воздухъ!.. Maman торопливо прощается съ дамой, которая ѣдетъ дальше, и навьючиваетъ трехъ носильщиковъ ручнымъ багажемъ. Вава старается быть полезной, отыскиваетъ Катю, караулитъ вещи; Мимочка, закутавшись густымъ вуалемъ, идетъ въ дамскую уборную. Она прескверно себя чувствуетъ и желаетъ умереть. У нея все болитъ, и слезы слабости душатъ ее. Ей немножко совѣстно и за вчерашнее переглядыванье. Все-таки à son âge, dans sa position!.. И главное, кто его знаетъ, кто онъ такой? Она его не видѣла хорошенько. Это все темнота и воображен³е. Можетъ быть, онъ хвасталъ въ вагонѣ; положимъ, ему рѣшительно нечѣмъ хвастать... Да и, наконецъ, ей это все равно! И Мимочка, не оглядываясь, проходитъ черезъ залу, гдѣ онъ пьетъ чай; но, и не оглядываясь, она видитъ, что онъ переодѣлся. И какой онъ блѣдный; онъ даже вовсе не такъ хорошъ, какъ она вчера думала... Конечно, это все сдѣлали темнота и воображен³е.

   Коляска найдена, подана, вещи уложены и дамы садятся вмѣстѣ съ Катей. - Ну, трогай, съ Богомъ!

   И коляска катится среди зеленой степи, по мягкой проселочной дорогѣ. Въ небѣ журчатъ жаворонки. Друг³е экипажи обгоняютъ нашихъ дамъ. Вотъ и дама, которая трясетъ головой, вотъ и мальчикъ въ пляскѣ св. Витта... И вотъ, обгоняя всѣхъ, летитъ еще коляска, и въ ней сидитъ онъ, l'homme au chien, какъ мысленно прозвала его Мимочка. На немъ уже третья шляпа со вчерашняго дня. А у ногъ его, развалясь поперекъ коляски, лежитъ его чудный ньюфоундлэндъ.

   Онѣ ѣдутъ за нимъ, потомъ сворачиваютъ направо. Какъ? Такъ они не будутъ вмѣстѣ, не будутъ встрѣчаться? Такъ въ самомъ дѣлѣ кончено? Куда же это онъ поѣхалъ? Мимочка ни за что не спроситъ объ этомъ. Авось maman придетъ ей на помощь. И точно, maman уже спрашиваетъ извозчика: - Куда эта дорога? - Въ Пятигорскъ.

   - Такъ мы не поѣдемъ мимо Пятигорска?

   - А Желѣзноводска еще не видно? - спрашиваетъ Вава.

   - А вотъ, - И извозчикъ показываетъ кнутомъ на бѣленькое селен³е, пр³ютившееся у подошвы зеленой горы.

   Потомъ коляска въѣзжаетъ въ зеленую рощу изъ дубовъ и березокъ. Всѣ съ наслажден³емъ вдыхаютъ чистый утренн³й воздухъ. Вава, закинувъ голову, ищетъ въ небѣ жаворонковъ...

   Maman ей сочувствуетъ; maman тоже очень любитъ природу, любитъ лѣса и рощи. Мимочка этого не понимаетъ. Она любитъ деревья только гдѣ-нибудь на музыкѣ, и то когда они въ кадкахъ и чисто содержатся, и съ нихъ не падаютъ гусеницы, пауки и прочая дрянь. Наконецъ, миновавъ почту, коляска останавливается у подъѣзда гостинницы Мистрова. Слава Богу, пр³ѣхали! - Какой смѣшной Желѣзноводскъ! - говоритъ Мимочка: - да это совсѣмъ деревня!

  

  

   Прошло три недѣли. Мимочка не скучала. Мимочка хорошѣла и расцвѣтала. День шелъ за днемъ по правильно распредѣленной программѣ. Въ семь часовъ Мимочка и Вава вставали и въ восемь были уже на утренней музыкѣ, гдѣ пили воды и гуляли до чая; потомъ ванна, потомъ обѣдъ, и еще воды, и еще прогулка, и опять музыка, и опять воды, и опять прогулка, и такъ до вечера, пока, нагулявш³яся, усталыя, онѣ ложились и засыпали какъ убитыя. Докторъ Варяжск³й, пр³ѣхавш³й въ Желѣзноводскъ двумя днями раньше ихъ, встрѣтилъ ихъ очень любезно. Докторъ Варяжск³й рекомендовалъ имъ квартиру; докторъ Варяжск³й нашелъ имъ повара; докторъ Варяжск³й указалъ имъ доктора для Вавы, спец³алиста по нервнымъ болѣзнямъ. Докторъ Варяжск³й посовѣтовалъ Мимочкѣ ѣздить верхомъ и самъ предложилъ сопровождать ее въ этихъ прогулкахъ.

   Maman все это было тѣмъ болѣе пр³ятно, что она вѣрила въ него какъ въ Бога!

   А какъ добросовѣстно Мимочка лечилась! Maman такъ строго слѣдила за этимъ, что если у источника нечаянно наливали Мимочкѣ немножко больше полустакана, то она заставляла выплеснуть все и наливать снова... Какъ можно! Ужь лечиться, такъ лечиться. Воды не шутка...

   И добросовѣстное леченье шло Мимочкѣ впрокъ. На щекахъ ея заигралъ румянецъ, глаза заблистали живѣе и веселѣе... Она уже не такъ легко утомлялась, лучше спала и ѣла.

   Со второго же вечера дамы наши показались на музыкѣ, гдѣ обратили на себя вниман³е изяществомъ своихъ туалетовъ и манеръ. Maman нашла водяное общество ужаснымъ. Дамы были все как³я-то просвирни или захолустныя помѣщицы, а мужчины и того хуже. Петербургскихъ почти не было; знакомыхъ - никого. Въ первые дни maman только и раскланивалась что съ Варяжскимъ, да еще съ одной старой дѣвой изъ Петербурга, которая уже третье лѣто привозила сюда брата, не владѣющаго ногами. Дѣва чувствовала себя здѣсь какъ дома, и, вѣроятно, считала себя лучше всѣхъ, потому что относилась во всѣмъ очень свысока. Она знала всѣхъ докторовъ, ихъ женъ, ихъ романы и скандалы, ихъ сплетни... И хотя въ глазахъ maman докторск³я жены были тѣ же просвирни, тѣмъ не менѣе она не безъ интереса наводила на нихъ лорнетъ, слушая разсказы m-lle Коссовичъ.

   Вава чинно и послушно сидѣла подлѣ maman, но взглядомъ искала въ толпѣ Вашингтона и Вильгельма Телля, и, не найдя ихъ, начинала слѣдить за играми дѣтей, бѣгавшихъ въ полукругѣ.

   Мимочка улыбалась доктору Варяжскому, а взглядомъ искала его, - l'homme au chien. Но его не было.

   Онъ показался на музыкѣ только недѣли двѣ спустя по ихъ пр³ѣздѣ, тогда, когда Мимочка перестала уже ждать его и почти забыла о немъ. И появился онъ въ обществѣ самыхъ ужасныхъ дамъ. Кромѣ просвирней, докторскихъ женъ и всякихъ провинц³аловъ, на водахъ были еще актрисы. Тутъ была почти вся труппа изъ К³ева. Въ числѣ актрисъ была Ленская, очень хорошенькая водевильная актриса, а съ ней пр³ѣхала и ея сестра, неактриса, но уже положительная красавица. Обѣ сестры были всегда нарядно и ярко одѣты, всегда веселы и всегда окружены мужчинами. Всяк³й пр³ѣзжавш³й въ Желѣзноводсвъ ходилъ первые дни въ ихъ свитѣ; затѣмъ, освоившись и оглядѣвшись, находилъ себѣ другихъ знакомыхъ и уже едва имъ кланялся; но такъ какъ съ каждымъ днемъ все-таки прибывали все новыя лица, то онѣ и не оставались безъ кавалеровъ. Вотъ съ ними-то и показался онъ на музыкѣ. Онъ велъ подъ руку старшую Ленскую (неактрису), которая улыбалась радостнѣе обыкновеннаго, показывая чудные бѣлые зубы. За ними шли младшая Ленская и актриса Морозова, окруженныя толпой молодежи. Впереди всѣхъ шелъ "Рексъ". Господинъ его былъ одѣтъ уже совсѣмъ по новому, весь въ свѣтломъ, въ шляпѣ съ бѣлымъ вуалемъ, но съ тѣмъ же отпечаткомъ щегольства. Вава громко назвала по имени собаку, что заставило его оглянуться и узнать уже видѣнныхъ имъ дамъ. Но онъ только мелькомъ взглянулъ на нихъ и сейчасъ же принялся нашептывать что-то своей спутницѣ. Затѣмъ вся компан³я расположилась въ полукругѣ, какъ разъ противъ Мимочки, которой это было очень непр³ятно. ,

   Кто же онъ такой, если онъ находитъ удовольств³е въ такомъ обществѣ?.. Въ первый разъ сестра Ленской показалась Мамочкѣ такой отвратительной. Она красива, да, но какъ животное... И как³е у нея гадк³е глаза - влажные, окаймленные коричневой тѣнью. И руки не хороши. И какъ вульгарна, какъ пестро одѣта! И Рексъ лежитъ у ея ногъ, и она гладитъ его по головѣ рукой безъ перчатки, и смѣется, и с³яетъ удовольств³емъ, потому что онъ очевидно говоритъ ей что-то ласковое, и любезное, и пр³ятное.

   Мимочка была уязвлена. Она сидѣла одна подлѣ maman и m-lle Коссовичъ, которыя вели свой разговоръ. Вава ушла со своей новой знакомой на гимнастику. Варяжскаго не было на музыкѣ; не было и знакомаго офицера изъ ея дивиз³и. И она должна была сидѣть одна и смотрѣть на надоѣвш³й ей Бештау и на эту неприличную компан³ю.

   Въ этотъ вечеръ она вернулась домой очень не въ духѣ; ей даже хотѣлось плакать. Вѣроятно, она слишкомъ много ходила въ этотъ день, или это была "реакц³я".

   Къ утру, впрочемъ, досада стихла. Ей даже стало смѣшно, что она могла такъ принять къ сердцу равнодуш³е или невниман³е совершенно чужого ей человѣка. Никого ей не нужно. Развѣ она ищетъ поклонника? Господи, да еслибъ она захотѣла... да вся дивиз³я за ней ухаживала бы, да за ней не одни офицеры ухаживали бы. Развѣ она не хороша? Во всякомъ случаѣ, она не хуже этихъ актрисъ въ пестрыхъ платьяхъ.

   И что ей до нихъ, до всѣхъ? Она пр³ѣхала сюда лечиться. Ей пр³ятно, что она здѣсь одна, безъ Спиридона Ивановича, безъ бэби. Она снова чувствуетъ себя барышней, молодымъ и свободнымъ существомъ. Она знаетъ, что туалеты ея здѣсь лучше всѣхъ, что сама она тоже лучше всѣхъ. Она читаетъ это во взглядахъ встрѣчающихся ей мужчинъ и женщинъ... И это все, что ей нужно.

   Она продолжала добросовѣстно пить воды, занималась своимъ туалетомъ и своей наружностью, и при встрѣчахъ съ нимъ (онъ переѣхалъ въ Желѣзноводскъ) смотрѣла на него такъ, какъ будто передъ нею былъ фонарный столбъ. Но, и не обращая на него вниман³я, она всегда видѣла, какъ онъ одѣтъ, и съ кѣмъ онъ, и въ какомъ настроен³и, и какъ онъ на нее смотритъ...

   Вава, тѣмъ временем