Веселитская Лидия Ивановна - Мимочка

ъ, блаженствовала. Она гуляла одна. Maman не разрѣшала ей этого, но смотрѣла на это сквозь пальцы. Утромъ Вава выходила на музыку вмѣстѣ съ Мимочкой, но чуть подходилъ къ Мимочкѣ докторъ Варяжск³й или офицеръ изъ ея дивиз³и, какъ Вава исчезала и черезъ минуту была уже гдѣ-нибудь въ чащѣ, въ глухихъ тропинкахъ, высоко на скалѣ, по которой она карабкалась, какъ коза. У нея были любимые уголки на каждый часъ дня. Она знала, откуда лучше всего видъ на закатъ, гдѣ прохладно въ полдень, гдѣ тепло утромъ... Вава не боялась ни змѣй, ни тарантуловъ, лѣзла въ чащу лѣса, въ бурьянъ и крапиву и возвращалась домой въ изорванныхъ башмакахъ, съ исцарапаннымъ лицомъ и руками, съ репейникомъ и травой въ волосахъ, съ клещами и гусеницами на бѣльѣ и платьѣ... Катя, по приказан³ю maman, принималась переодѣвать и отчищать ее, а Вава говорила, смѣясь, что ей по сердцу только так³я прогулки, которыя свидѣтельствуютъ о ея общен³и съ природой. Утро Вава проводила, большею частью, на верху Желѣзной горы. Тамъ, не доходя до вершины, была маленькая площадка, заросшая полевыми мальвами и кустами орѣшника. Вава ложилась на траву или садилась на свой камень и смотрѣла на Бештау, на синѣющ³я долины, на маленьк³й Желѣзноводскъ, ютящ³йся подъ горой, гдѣ бѣлѣли чистеньк³е домики, блестѣлъ золотой крестъ церкви, гдѣ кричали пѣтухи и лаяли собаки... А лѣвѣе, изъ кущи зеленыхъ деревьевъ поднимались звуки оркестра, игравшаго вальсъ "Невозвратное время". Тамъ кружились и копошились, встрѣчаясь и здороваясь, и оглядывая другъ друга, больные, которыхъ Вава уже такъ знала. Вава смотрѣла на землю около себя, и ей казалось, что и тутъ та же суета и музыка. Хоръ кузнечиковъ свисталъ свои вальсы; муравьи сновали суетливо и озабоченно, точно доктора съ добычей и безъ добычи... А божьи коровки, жуки, гусеницы, мотыльки и пчелы составляли публику... Вавѣ гораздо веселѣе было на этой музыкѣ, чѣмъ на той. Здѣсь она ложилась на траву, и ей было такъ хорошо, такъ хорошо! Солнце согрѣвало ея безкровное тѣло, а въ душѣ были миръ и радость, которыхъ она не знала дома. Здѣсь она была у Бога! И она испытывала полное, ничѣмъ не отравленное, блаженство. Издали она любила мать. Вспоминая ее, она рисовала себѣ ее въ самомъ симпатичномъ свѣтѣ... Дѣятельная, разсудительная, заботливая, хотя и строгая... И Вава мечтала о томъ, что придетъ время, когда онѣ поймутъ другъ друга и сдружатся, и Вава покажетъ, что и въ ней есть же что-нибудь хорошее... Братъ женится и уйдетъ изъ семьи, сестра тоже выйдетъ замужъ... Зина говоритъ, что выйдетъ не иначе какъ за титулованнаго... Ну, что-жъ, можетъ найтись и титулованный... И Вава останется дома одна съ отцомъ и съ матерью... Тогда, вѣроятно, ей будетъ легче, и все будетъ хорошо. А пока ей и здѣсь отлично. Здѣсь она не чувствуетъ себя ни несчастной, ни одинокой. Солнце ласково грѣетъ ее, лѣсъ шумитъ, пчелы жужжатъ надъ бѣлой акац³ей, поникшей подъ тяжестью своего цвѣта... Мотыльки кружатся въ воздухѣ... И Вавѣ такъ хорошо, такъ хорошо, что она всѣмъ сердцемъ чувствуетъ, что нѣтъ у Бога существа одинокаго, несчастнаго и забытаго... И, лежа на травѣ, она смотритъ въ небо, а надъ головой ея орелъ тихо поднимается вверхъ, какъ бы унося на своихъ широкихъ крыльяхъ ея мечты, надежды и вѣру въ Бога.

   Maman хоть и смотрѣла сквозь пальцы на эти одинок³я прогулки Вавы, но, въ сущности, онѣ очень тревожили ее. Не говоря уже о змѣяхъ и бѣшеныхъ собакахъ, мало ли куда она могла забрести, кого встрѣтить... Въ горахъ бродили и музыканты, и нищ³е... Поэтому maman была отчасти довольна, когда Вава нашла себѣ друзей и знакомыхъ. И хотя знакомые эти были не изъ такихъ, какихъ бы она выбрала для себя или для Мимочки, но ужь хорошо было и то, что, по крайней мѣрѣ, Вава теперь не одна. Прежде всего, на гимнастикѣ, Вава познакомилась съ нѣсколькими дѣтьми, потомъ съ ихъ нянюшками, боннами, родителями, и не прошло трехъ недѣль, какъ узы нѣжнѣйшей дружбы связывали ее уже съ одной барышней, только-что окончившей курсъ институткой, съ юнкеромъ, братомъ этой барышни, съ одной гувернанткой, съ маленькимъ московскимъ докторишкой и его женой и со студентомъ, гувернеромъ десятилѣтняго сына актрисы Морозовой.

   Они составили свой кружокъ, вмѣстѣ гуляли, предпринимали экскурс³и въ горы и по окрестностямъ, давали другъ другу книги, бесѣдовали и спорили... Вава была въ восхищен³и отъ своихъ новыхъ знакомыхъ. Конечно, это еще не были Вашингтоны, но это были славные, хорош³е люди и такъ непохож³е на ея петербургскихъ знакомыхъ. Они ни надъ кѣмъ не смѣялись, ничѣмъ не гордились, были строги къ себѣ и снисходительны къ другимъ, не сплетничали, были заняты своимъ дѣломъ... Они не только передумали все то, что она думала, но у нихъ были еще свои мысли и взгляды, новые для нея и будивш³е въ ней рой новыхъ мыслей. Это такъ радовало ее. Теперь, что бы она ни услыхала, что бы ни прочла - ей было съ кѣмъ подѣлиться впечатлѣн³емъ.

   Это были чудные люди, и куда лучше ея... Особенно гувернантка ей нравилась: умная, терпѣливая, ровная... Вава не стоила и ея мизинца.

   О своихъ домашнихъ, о матери Вава никогда не говорила со своими новыми знакомыми. Она считала бы низостью жаловаться или интересничать своими огорчен³ями. Но изъ отвлеченныхъ разсужден³й и изъ другихъ примѣровъ она видѣла, что съ ихъ точки зрѣн³я она права въ томъ, что ей не нравится строй жизни ея семьи, и что ей хочется другого. Но теперь пока надо подчиниться и выждать, а потомъ устроиться по своему.

   И, раздумывая о томъ, какъ она устроитъ впослѣдств³и свою жизнь, Вава особенно плѣнилась одной мечтой. Она нашла свое призван³е, придумала себѣ дѣло по сердцу, нашла цѣль жизни и достижимую, и осуществимую, и увлекательную.

   Такъ жить, какъ живетъ Зина, она не можетъ. Если бы у нея былъ талантъ, она жила бы для таланта; но у нея нѣтъ никакихъ талантовъ; поэтому она сдѣлаетъ вотъ что. Какъ только ей минетъ двадцать пять лѣтъ, и всѣ увидятъ, что она осталась старой дѣвой, она попроситъ, чтобы ей отдали ея деньги. И на эти деньги она откроетъ домъ для подкидышей. И она возьметъ къ себѣ всѣхъ чужихъ дѣтей, которыхъ бросаютъ, которыхъ прячутъ, скрываютъ... Она возьметъ ихъ къ себѣ, и у нея будетъ много-много дѣтей, сначала сто, потомъ двѣсти, потомъ больше и больше... И всѣхъ ихъ она сама будетъ купать и вытирать, и одѣвать, и укладывать спать, потомъ учить ходить, говорить, читать, думать, любить, прощать...

   Вава уже видѣла свои залы, полныя дѣтскихъ кроватокъ, сверкающихъ ослѣпительной бѣлизной, и въ нихъ дѣтей, маленькихъ, нѣжныхъ, безпомощныхъ, милыхъ... Они засыпали, они просыпались, и улыбались, и кричали, и плакали, и звали ее: "мама!" И она любила ихъ всѣхъ, всѣхъ... Одни здоровы, красивы, веселы и даютъ пищу ея гордости; друг³я - жалки, слабы, увѣчны и даютъ пищу ея жалости, ея нѣжности... И она любитъ ихъ всѣхъ, всѣхъ... Потомъ они растутъ, въ нихъ развиваются характеры... Они помогаютъ ей воспитывать вновь прибывшихъ маленькихъ. Они трудятся, учатся, развиваются... И вотъ они Гракхи и Вильгельмы Телли, которыхъ она ждала... И они вступаютъ въ жизнь, а она, сѣдая, старая, слѣдитъ за ними, готовая благословить, утѣшить...

   Поскорѣй бы ей минуло двадцать пять лѣтъ. Дожить можно. Мимочка дожила же. А пока надо подучиться, подготовиться, главное - исправиться и достигнуть душевнаго равновѣс³я. Съ ея характеромъ это трудно. Но что-жъ такое? Она поработаетъ надъ собой. А потомъ само дѣло дастъ ей силы. У нея будутъ помощницы. Она возьметъ къ себѣ молодыхъ дѣвушекъ, только хорошихъ молодыхъ дѣвушекъ, безприданницъ, и обставитъ ихъ настолько хорошо, чтобы онѣ не тяготились своимъ положен³емъ. . Потомъ возьметъ старушекъ, такихъ, что идутъ въ богадѣльни, старенькихъ и простыхъ. Онѣ тоже могутъ быть нянями. Ей не надо ни гимнастики, ни боннъ-англичанокъ; все будетъ на самую простую ногу, безъ затѣй и фокусовъ. А зато потомъ, потомъ...

   И мечты эти такъ одушевляли Ваву, что она здоровѣла съ каждымъ днемъ и писала матери нѣжныя, почтительныя письма и такъ угождала теткѣ, что та искренно привязалась къ ней и часто говорила Мимочкѣ: "Decidement, Julie est une personne de beaucoup d'esprit, mais elle manque de coeur".

   Первое время за Мимочкой поухаживалъ-было докторъ Варяжск³й. Онъ гулялъ съ ней, сидѣлъ съ ней на музыкѣ, ѣздилъ съ ней верхомъ, раза три пилъ чай у нихъ, но скоро это ему наскучило. И maman надоѣдала ему своей болтовней, да и сама Мимочка была такъ незабавна, неловка и ненаходчива.

   Она, со своей стороны, тоже разочаровалась въ докторѣ, который сначала-было ей очень понравился. Мимочка была избалована и изнѣжена, и привыкла къ тому, чтобы все дѣлалось къ ея благу и удовольств³ю, а докторъ былъ ужасный эгоистъ и думалъ только о себѣ. Напримѣръ, онъ ѣздилъ съ ней верхомъ и ѣздилъ все рысью (ему, почему-то, это было полезно). А каково ей, бѣдняжкѣ! И разъ она только-что выпила свой кумысъ, да и корсажъ былъ ей узокъ, и она терпѣла так³я ужасныя мучен³я, что даже плакала, когда вернулась домой. А maman, растирая ей бока и отсчитывая пятнадцать капель валерьяны, думала: "Как³я, однако, свиньи эти мужчины (про себя maman выражалась вульгарно). Скачетъ, скачетъ для своего удовольств³я и не подумаетъ о томъ, что бѣдняжка слабаго здоровья. А еще докторъ!"

   Но еще болѣе вознегодовала maman на доктора Варяжскаго, когда ей сказали, что онъ побѣжденъ своей сосѣдкой и пац³енткой Черешневой. Черешнева была вдова, лѣтъ тридцати четырехъ, и пр³ѣхала на воды съ няней и шестилѣтнимъ сыномъ. Она заняла квартиру рядомъ съ Варяжскимъ; балконы ихъ были смежны. У нея были хорошеньк³е туалеты и вообще она казалась изящной и интересной. Все это maman узнала отъ m-lle Коссовичъ.

   Скоро она вооч³ю убѣдилась въ справедливости. этихъ сообщен³й. Варяжск³й гулялъ съ Черешневой, онъ ѣздилъ съ ней верхомъ стрѣлять орловъ (она стрѣляла - и къ чему это женщинѣ?), онъ пилъ чай у нея, игралъ съ ея мальчикомъ, - словомъ, они не разставались. Это заставило нашихъ дамъ очень и очень охладѣть къ Варяжскому. Конечно, maman отнюдь не желала, чтобы онъ компрометировалъ ея дочь, какъ компрометировалъ Черешневу. Да онъ и не посмѣлъ бы. Мимочка и Черешнева, все-таки, не одно и то же. Мимочка могла имѣть поклонниковъ, но она не могла имѣть романа. И допустить ухаживать за собой доктора, человѣка, которому даешь десять рублей за визитъ, котораго отпускаешь, какъ парикмахера, - maman удивлялась Черешневой!.. Ужь еслибъ Мимочка хотѣла, то, конечно, нашла бы и лучше.. Да захоти она только, и за ней будетъ ухаживать вся дивиз³я... Да за ней князья будутъ ухаживать! А докторъ... Человѣкъ, которому даешь деньги за визитъ!.. И maman считала его серьезнымъ, почтеннымъ человѣкомъ!.. Слава Богу, вѣдь не юноша. И сидитъ цѣлыми днями у Черешневой; а son âge!.. Видно, правду говорилъ о немъ докторъ Скавронск³й, когда разсказывалъ, что Варяжск³й ѣздилъ въ фескѣ и съ трубочкой въ зубахъ, со свитой изъ восьми влюбленныхъ въ него дамъ... Чего-чего тутъ не наслушаешься, не насмотришься!.. И легкомысленное поведен³е доктора Варяжскаго настолько охладило къ нему maman и Мимочку, что на этотъ разъ положительно рѣшено было заплатить ему сто, а не полтораста.

   Maman даже перестала вѣрить въ него какъ въ Бога.

  

  

   Кисловодскъ готовился къ сезону. Цѣны въ гостинницахъ повышались уже въ ожидан³и подлечившихся больныхъ, которымъ оставалось еще съѣхаться здѣсь для полировки, для отдыха отъ режима. "Въ Кисловодскѣ, - говоритъ Лермонтовъ, - бываетъ развязка всѣхъ романовъ, начавшихся у подошвы Бештау, Машука и Желѣзной". Здѣсь вообще подводятся итоги, развязываются интриги, обнаруживаются обманы, доктора пересчитываютъ собранный гонораръ, больные испытываютъ пр³обрѣтенное здоровье, - словомъ, здѣсь, въ поднарзаненномъ воздухѣ разыгрывается гранд³озный финалъ водянаго сезона.

   Кисловодскъ готовился къ сезону. А пока на остальныхъ группахъ завязывались и развивались романы, которымъ суждено было развязаться въ Кисловодскѣ. Скучающ³я вдовы, разведенныя жены, жены неудовлетворенныя, легкомысленныя и вѣтренныя, сантиментальныя старыя дѣвы, засидѣвш³яся невѣсты, - все это копошилось у Желѣзныхъ источниковъ и, почерпая въ нихъ жизнь и отвагу, закидывало направо и налѣво крючки и сѣти. И рыбка, крупная и мелкая, клевала и запутывалась.

   И вотъ насталъ день, когда первые три пац³ента доктора Иванова переселились изъ Желѣзноводска въ Кисловодскъ, а семь пац³ентовъ доктора Грац³анскаго перебрались изъ Пятигорска въ Желѣзноводскъ, гдѣ сезонъ былъ въ полномъ разгарѣ. Больные поправлялись, больные знакомились, больные веселились, втягиваясь въ праздную, но суетливую "водяную" жизнь. Вечера становились все темнѣе, звѣзды ярче, грозы чаще.

   Мимочка не скучала. Она хорошѣла и расцвѣтала.

   У нея не было романа, о, нѣтъ! "Сердце ли въ ней билось черезъ-чуръ спокойно, иль кругомъ все было страсти недостойно?" Ни то, ни другое. Просто, она была слишкомъ хорошо воспитана для какого-нибудь уклонен³я съ пути долга. И хотя вокругъ нея, на ея глазахъ, пары встрѣчались, улыбались, флиртовали, хотя ее окружала атмосфера влюбленности, - Мимочка была совершенно холодна и спокойна. Что ей эти просвирни? Что ей до букашекъ, до кузнечиковъ, которые копошатся и ползаютъ въ травѣ подъ лучами солнца? Они живутъ какъ хотятъ: она живетъ, какъ она "должна" жить.

   И, гордая сознан³емъ своей безупречности, своей недоступности, Мимочка, молоденькая, свѣженькая, хорошенькая, легко и грац³озно похаживала по аллеямъ, не обращая ни малѣйшаго вниман³я на одобрительные и жарк³е взгляды, которыми ее встрѣчали и провожали, ни на встрѣчи съ нимъ, съ l'homme an chien (а какъ онъ еще похорошѣлъ!).

   У Мимочки не было и тѣни романа, - и, вмѣстѣ съ maman, она смѣялась надъ ихъ сосѣдкой по балкону, молодой вдовой изъ Смоленска, которая, еще не снявъ траура, говорила своей знакомой: "Да, я не прочь бы отъ романа, только чтобы не моя иниц³атива". И когда, вслѣдъ затѣмъ, у нея сталъ бывать молодой армейск³й офицеръ, maman такъ и прозвала его "офицеръ съ иниц³ативой". И надоѣлъ же онъ имъ! Онъ плевалъ и кашлялъ и курилъ папиросу за папиросой, и самыя скверныя папиросы, а вдова томно пѣла:

  

  

   Maman подслушивала ихъ разговоры; ихъ раздѣлялъ только кусокъ холста.

   - Нѣтъ-ли у васъ чего-нибудь почитать? - говорила вдова: - такая тоска!. Дайте мнѣ какую-нибудь книжку, только, пожалуйста, чтобы безъ любви... Есть так³я?

   - Какъ не быть. Вы Глѣба Успенскаго читали?

   - Глѣба? Нѣтъ. А хорошо?

   - Вотъ прочтите. Я вамъ принесу.

   - Принесите, принесите.

   И они читали вмѣстѣ Глѣба Успенскаго, потомъ читали Шопенгауэра. И maman, сидя съ работой на своемъ балконѣ, тоже слушала Шопенгауэра и улыбалась про себя, думая: "читайте, читайте; видно, tout chemin mène à Rome".

   Уставъ читать, офицеръ клалъ книгу на столъ и закуривалъ папиросу.

   - Какъ это вѣрно, какъ это вѣрно! - говорила вдова, задумчиво глядя на Бештау. - Я совершенно такъ же смотрю на жизнь, какъ и Шопепгауэръ. Нѣтъ ничего, что не разлетѣлось бы какъ дымъ отъ прикосновен³я анализа. Право, не стоитъ жить.

   - Да, конечно, жизнь - порядочное безобраз³е. Но все-таки отчего немножко и не пожить такъ, не анализируя, не задумываясь?

   - Нѣтъ, разъ ужь знаешь, - не стоитъ, не стоитъ жить.

   - Нѣтъ, стоитъ попробовать, хоть бы для того, чтобы убѣдиться.

   - Да когда заранѣе знаешь, что не стоитъ.

   - Да отчего же не стоитъ? Вѣдь и Шопенгауэръ пожилъ прежде, чѣмъ написать все это.

   - То-есть, какъ пожилъ? Ну да, извѣдалъ, что все ложь, призракъ, суета, что мы сами себя обманываемъ. И всѣ мы къ этому приходимъ. Стоитъ-ли тратить силы на то, чтобы придти къ результату, уже извѣстному, хотя бы путемъ литературы!

   - Ну вы это что-то очень высоко, Я проще смотрю на вещи.

   - Что-жъ мы все болтаемъ? Читайте, читайте!..

   Конечно, все это было смѣшно, и Мимочка никогда не допустила бы себя сдѣлаться такой же смѣшной, какъ эта вдова. Фи! Ей было такъ хорошо, такъ весело и безъ романа. Офицеръ изъ ея дивиз³и ѣздилъ съ ней верхомъ и представлялъ ей своихъ знакомыхъ. Всѣ любовались ею, всѣмъ она нравилась. Ей ничего не стоило бы познакомиться и съ l'homme au chien. Но она сама не хотѣла. Вотъ еще, очень нужно! Мимочку, какъ и Ваву, больше всего радовало сознан³е своей свободы, отсутств³е стѣснен³я и опеки. Здѣсь maman не надоѣдала ей и не сопровождала ее въ прогулкахъ. Она бы и рада, да мѣшало ревнивое кавказское солнце. Maman не выносила жары. Утромъ, снарядивъ дѣтей и, какъ Провидѣн³е, устроивъ для нихъ необходимый комфортъ, maman, по уходѣ ихъ, затворяла ставни, опускала шторы и, устроивъ себѣ темноту и прохладу, ложилась съ книгой на кровать. Мысленно она, конечно, была со своими бѣдными больными, которыя жарились на солнцѣ. За Мимочку она была совсѣмъ спокойна, но Вава порядочно безпокоила ее. Вава была такой огонь, такая порывистая, увлекающаяся (эти тоненьк³я - всегда так³я страстныя), а тутъ еще эта атмосфера, это солнце... И при томъ Вава такъ весела, такъ мила, такъ похорошѣла, такъ всѣмъ довольна... Что, какъ это не спроста?

   И maman трусила, сильно трусила, и не разъ, въ ночной тиши, образы юнкера и студента пролетали надъ ея изголовьемъ, какъ два демона, тревожа ея сонъ и спокойств³е. Подумавъ и приготовившись, maman какъ-то было приступила къ Вавѣ съ предостережен³ями. Вава отвѣтила на это предостережен³е только взглядомъ, но такимъ взглядомъ, что у maman душа ушла въ пятки, и она рѣшила никогда не возвращаться къ этому предмету. Чтобы успокоить свою совѣсть и снять съ себя отвѣтственность передъ Жюли, она позвала къ себѣ горничную Катю и велѣла ей строго-настрого слѣдить за барышней и докладывать ей, съ кѣмъ барышня гуляетъ и куда ходитъ, и не бываетъ-ли съ кѣмъ наединѣ.

   И Катя, разгладивъ Мимочкины юбки и приготовивъ все нужное къ вечеру, выходила въ паркъ съ благимъ намѣрен³емъ слѣдить за барышней. Но такъ какъ барышня была такая егоза, что бѣгать за нею по солнцу было слишкомъ утомительно, то Катя благоразумно садилась на скамейку, въ тѣни раскидистаго дерева, мимо котораго Вава непремѣнно должна была пройти, возвращаясь къ обѣду, и спокойно сидѣла, разглядывая проходящую публику.

   Противъ скамейки, на возвышен³и стояли продавцы со своими витринами: итальянецъ съ кораллами и мозаикой и восточные люди съ кавказскимъ товаромъ. И стоялъ тамъ маленьк³й армянинъ съ хитрыми узкими глазками и огромнымъ носомъ, въ высокой черной шапкѣ. И стоя подлѣ своей витрины, въ которой красовалась кавказская бирюза и серебряныя издѣл³я съ чернью, пояса, кинжалы, брошки, булавки съ надписью: "Кавказъ, Кавказъ, Кавказъ", онъ такъ хитро и такъ многозначительно поглядывалъ на Катю, точно зналъ, какъ она проводитъ свою генеральшу.

   Три дня подъ-рядъ Катя садилась на эту скамейку, а армянинъ, похаживая около своего товара, стрѣлялъ въ нее уб³йственными взглядами, причемъ, казалось, глазки его дѣлались еще уже, а носъ еще больше. А Катя дѣлала видъ, что ничего не замѣчаетъ, и чертила зонтикомъ по песку. Потомъ онъ заговорилъ съ ней. Она проходила мимо и смотрѣла черезъ него на Бештау, когда онъ сказалъ ей: "Какъ жарко! Что теперь гулять-то. Теперь нехорошо гулять. Хорошо гулять вечеромъ. Вечеромъ не жарко, вечеромъ хорошо". Катя опять сдѣлала видъ, что не слышитъ, и кокетливо поднялась въ гору, помахивая зонтикомъ. Потомъ онъ сталъ ей кланяться. Потомъ и Катя стала отвѣчать на поклоны, сперва серьезно, потомъ съ улыбкой. Онъ сталъ зазывать ее купить что-нибудь.

   - Дорого продаете; - сказала Катя, - намъ не по карману.

   - А ты узнай, а потомъ скажи... Дорого не возьмемъ... Ты узнай... Ты посмотри...

   И Катя стала разсматривать и выбирать вещи у него въ витринѣ. Черезъ недѣлю она уже знала наизусть все, что было въ витринѣ, знала, какъ его зовутъ, сколько ему лѣтъ, знала, что у него есть двоюродный братъ въ Петербургѣ, въ магазинѣ кавказскихъ винъ, что онъ самъ пр³ѣдетъ въ Петербургъ, знала про Тифлисъ, про Кисловодскъ, знала, что по вечерамъ въ паркѣ гораздо лучше, чѣмъ днемъ, потому что не жарко и темно, темно!.. Катя знала все это, а все еще ничего не выбрала въ витринѣ, откладывая это до Кисловодстка.

   А Вава, возбуждавшая въ maman так³я черныя подозрѣн³я, мирно сидѣла на гимнастикѣ со своей подругой-институткой и, не утерпѣвъ, развивала ей свой проектъ дома для брошенныхъ дѣтей. Институтка сочувствовала идеѣ, но не очень вѣрила въ возможность ея осуществлен³я и недовѣрчиво улыбалась, качая головой.

   - Все это прекрасно, - сказала она, дослушавъ Ваву. - Но ничего этого не будетъ. Вы выйдете замужъ и будете няньчить своихъ дѣтей. И это будетъ гораздо лучше.

   - Чѣмъ?..

   - Да натуральнѣе. Никогда нельзя любить чужого ребенка какъ своего.

   - Как³я же они чуж³я, когда они будутъ моими почти со дня рожден³я?

   - Все-таки не то. Господи, конечно, я не могу дѣлать сравнен³й. Но всѣ это говорятъ. Да мнѣ и самой такъ кажется. Нельзя любить чужого ребенка, какъ своего. Я бы не могла.

   - А я вотъ могу... Какъ ихъ не любить? Да вѣдь ихъ жалко - маленькихъ, брошенныхъ, невиноватыхъ. А когда любишь съ жалостью, - лучше, крѣпче любишь.

   - Нѣтъ, все-таки тутъ что-то ненатуральное. Я понимаю, еслибы вы были несчастны, еслибы у васъ было разочарован³е въ личномъ счастьѣ, - ну, тогда это хорошо, а то такъ выдумать себѣ это, когда вы еще можете быть такъ счастливы.

   - Да, я только этимъ и могу быть счастлива.

  

  

   Мимочка сидѣла въ это время одна въ Арх³ереевской бесѣдкѣ и читала "La grande marnière". Читалось не очень хорошо. Романъ не заинтересовывалъ ее, и она по нѣскольку разъ перечитывала одну и ту же страницу. Въ бесѣдкѣ сидѣли еще два священника и няньки съ дѣтьми, и хотя разговоры ихъ были неинтересны, все-таки они развлекали ее. А уйти отсюда Мимочкѣ не хотѣлось, потому что здѣсь было лучше и прохладнѣе, чѣмъ гдѣ бы то ни было.

   Священники встали и, выходя, наткнулись на l'homme au chien, который входилъ въ бесѣдку со своимъ ньюфоундлэндомъ. Молодой человѣкъ подошелъ къ периламъ и, облокотясь, сталъ смотрѣть въ даль. Мимочка еще прилежнѣе углубилась въ чтен³е. Няньки, оглядѣвъ вошедшаго, вернулись къ своему разговору.

   - Отчего это тутъ священниковъ такъ много?

   - Болѣзнь вѣрно такая. Отъ постнаго имъ животы подведетъ - вотъ они все грязнушку и пьютъ. Она хорошая вода, эта грязнушка. Наши пьютъ...

   - И наши тоже спервоначалу грязнушку пили. Теперь барятинскую стали пить. А то барынѣ утромъ неохота идтить самой: сходи, говоритъ, нянька, принеси грязнушки. Ну и идешь. А далеко ходить-то. Теперь барятинскую.

   - Такъ у васъ сама лечится?

   - Нѣтъ, у насъ всѣ: и барышня, и баринъ, и барыня.

   - Вправду больные, али такъ, съ жиру?

   - Нѣтъ, оно не то, что съ жиру, а, конечно, какъ кому отъ Бога. Баринъ у насъ въ родѣ какъ ума рѣшивш³йся. Онъ и въ помѣшанномъ домѣ сидѣлъ, да!.. И въ воду бросался, покончить, значитъ, самъ надъ собой хотѣлъ. Ну, теперь, ему полегче. Кузьмичъ вылечилъ. Теперь онъ, значитъ, сейчасъ, самъ себѣ гуляетъ. Воду тоже пьетъ, а послѣ еще въ Крымъ поѣдемъ. Теперь онъ ничего...

   - Помѣшанный! это не дай Богъ!

   - Не дай Богъ! И что это у насъ тогда было, - страсть! Кузьмичъ вылечилъ.

   - А барышня у васъ что-жъ?

   - Да ничего. Худощавая и застѣнчива только... Ну, и прыщи на лицѣ. Она тихая барышня, ничего. Женихъ у насъ былъ, настоящ³й, военный, съ мундиромъ... Только задатку приданаго взялъ, а самъ другую нашелъ. Ну, она поскучала, поскучала... Теперь ничего. Кузьмичъ помогъ.

   - А барыня?

   - А барыня страсть какая больная. Она и изъ себя, вы видѣли, изъ лица желтая такая. У ней нынѣшней зимой разливъ печени былъ, а позапрошлой - камни шли. Такъ, какъ они идутъ, камни-то, она ажъ благимъ матомъ кричитъ. Сколько, скольвко ее лечили: и бабки, и дохтора - все болѣетъ, и ходить почти не можетъ, потому у нея внутренн³й разрывъ. Да! Сколько мы денегъ переплатили. Ѣздитъ дохторъ, лечитъ, а тамъ услышали, что другой дороже беретъ, - подавай его! Полечитъ, полечитъ, а тамъ скажутъ: "А вотъ еще дороже есть!" Ну, и его позовутъ. И молебны служатъ, и иконы поднимаютъ, и все болѣютъ. А какъ весной мы собрались на Кавказъ, я, грѣшнымъ дѣломъ, говорю: матушка, говорю, барыня, а какъ это мы поѣдемъ, какой дорогой, говорю? Мимо Самары, говорю, не будетъ намъ дорога? "Поѣдемъ, говоритъ, пароходомъ по рѣкѣ Волгѣ и мимо Самары, говоритъ, поѣдемъ (а я самарская, бузулукскаго уѣзда). Ну, говорю, матушка, ужь какъ хотите, а воли хотите барину добра и себѣ здоровья отъ Бога, - заѣзжайте въ Кузьмичу (у насъ Кузьмичъ есть, выше всѣхъ дохторовъ; изъ крестьянскаго зван³я, а только въ нему князья и генералы ѣздятъ лечиться, и много господъ. Потому кого дохтора залечатъ, а онъ вылечитъ). Поѣзжайте, говорю, матушка. Это самъ Богъ васъ въ Самару посылаетъ. "Молчи, говоритъ, нянька. Ты ничего не понимаешь. Какой такой Кузьмичъ? Иди, говоритъ, нянька, въ аптеку". Хорошо, говорю, мнѣ что-жъ? Я пойду. - А потомъ это плывемъ мы по рѣкѣ Волгѣ, подъѣзжаемъ къ Самарѣ, барыня мнѣ и говоритъ: "Смотри, говоритъ, нянька, никому не сказывай. Мы къ Кузьмичу съѣздимъ" (извѣстно, они купцы, хоть и богатые, пять домовъ у Калашниковской пристани, а все противъ господъ стыдятся). Я говорю: - Что-жъ? Зачѣмъ я скажу? Я не скажу. - Поѣдете такъ поѣдете. Мнѣ кому говорить-то? Я не скажу. Такъ и съѣздили къ нему, къ батюшкѣ. А онъ, батюшка, провидѣцъ, онъ ихъ обоихъ и вылечилъ. Сперва барина посмотрѣлъ, взялъ за руку и отъ плеча ощупалъ. Дохтора за кончикъ руку берутъ и по часамъ считаютъ, а онъ, батюшка, всю руку отъ плеча перещупаетъ, и безъ часовъ болѣзнь найдетъ. И барину сказалъ: "У тебя, говоритъ, подъ завалами рематиза. Не бойсь, говоритъ, поправишься, пей!" и бутыль сейчасъ далъ. Да! А барынѣ говоритъ: "Это точно, что у тебя печень развелась. Это, говоритъ, плевое дѣло; а вотъ что внутренн³й разрывъ, говоритъ, у тебя, это нехорошо. Ты, говоритъ, опасайся, потому, не будешь опасаться - помрешь. Да! Лежи, себѣ, говоритъ, да полеживай, легче будетъ, а вотъ тебѣ - пей!" И другую бутыль далъ. Барышня не хотѣла къ нему показываться, смѣется, говоритъ: "что онъ мужикъ понимаетъ!" А онъ, батюшка, говоритъ: "Чего смѣешься? Былъ, говоритъ, женихъ, да сплылъ". - Провидѣцъ! - "Не бойсь, другого найдешь. Деньги есть, говоритъ?" - Есть, батюшка, говоримъ, какъ не быть? пять домовъ у Калашниковой пристани. - "Ну, говоритъ, хорошо. Выйдетъ замужъ, здорова будетъ. А пока вотъ тебѣ - пей!" И еще бутыль далъ. И дѣтямъ велѣлъ пить. И мнѣ говоритъ. Я говорю: спина болитъ, батюшка. А онъ: "пей, говоритъ, старая". Ну, и пьемъ.

   - И помогаетъ?

   - Помогаетъ. Утромъ, какъ встанемъ, всѣ натощакъ и пьемъ. Дохтуру не сказываютъ. И грязнушку барыня пила, и теперь барятинскую пьетъ. А ужь зато, какъ что изъ аптеки принесутъ, все вонъ выбрасываемъ. Потому Кузьмичъ сказалъ: не надо этого ничего. А какъ барынѣ похуже, такъ онѣ и воды оставляютъ, а только Кузьмичево пьютъ. На мятѣ настоенное...

   - Мята - это хорошо. А я вотъ все михайловскую воду здѣсь пью. Такъ мнѣ нравится. Прохладная вода.

   - Да нешто можно ее здоровому пить? Я не пью. Боюсь. Ну, какъ болѣзнь себѣ напьешь?

   - Нѣтъ, оно ничего. Оно точно, что тучнымъ это и нехорошо пить, ну, а худощавымъ и полнокровнымъ вреда нѣтъ, а даже польза.

   - Я бы выпила, да боюсь...

   - Чего бояться? Да сейчасъ пойдемъ выпьемъ. Гдѣ мои пострѣлята? Ваня, Вася, идите сюда! Пойдемъ на гимнастику.

   Няньки встали и вышли изъ бесѣдки, уводя пострѣлятъ. Мимочка и l'homme au chien остались вдвоемъ. Мимочка переворачивала страницы, не отрывая глазъ отъ книги. Онъ сѣлъ наискосокъ отъ нея, вынулъ газету и тоже сталъ читать. Оба чувствовали близость и присутств³е другъ друга и чувствовали, что если они бросятъ читать и начнутъ разговаривать, имъ будетъ пр³ятно и весело; но они не разговаривали. Онъ не смѣлъ; она не хотѣла. Изрѣдка Мимочка поднимала свои голубые глаза и устремляла ихъ въ голубую даль. Онъ украдкой любовался ею, ея прической, кончикомъ маленькой ножки, всей ея фигурой, молодой, изящной и свѣжей... Мимочка чувствовала на себѣ его взглядъ и не безъ злорадства думала: "Ага, такъ не однѣ актрисы хороши?" Потомъ онъ спряталъ газету, вынулъ оксидированный портсигаръ и попросилъ у нея позволен³я закурить. Мимочка изъявила соглас³е наклонен³емъ головы. Потомъ ей вдругъ стало страшно. Сейчасъ онъ съ ней заговоритъ. Что она будетъ ему отвѣчать? И къ чему это поведетъ? До сихъ поръ все было такъ хорошо и интересно, и вдругъ все испортится. Если онъ съ ней заговоритъ какъ съ кокоткой, она оскорбится. Она - генеральша и порядочная женщина. И потомъ, что ей говорить? Она такъ не любитъ говорить. И Мимочка, закрывъ книгу, встала и вышла изъ бесѣдки своею грац³озной и легкой походкой. А онъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ, насвистывая "Азру". Больше ничего и не было. Но Мимочкѣ было весело, весело. И хоть ей очень хотѣлось вернуться къ нему, она, не оглядываясь, пошла домой.

  

  

   Къ обѣду всѣ четверо сходились въ самомъ прекрасномъ настроен³и. Обѣдали дружно и весело, подсмѣиваясь надъ неудавшимися блюдами (надъ надоѣвшимъ барашкомъ), дѣлая честь удавшимся и похваливая стряпню maman, которая не только готовила котлеты и бифштексы на своей керосиновой кухнѣ, но ухитрялась приготовлять и пирожныя, желе, компоты и пр.

   Катя отчищала Ваву отъ гусеницъ и клещей; Мимочка разсматривала въ зеркалѣ свое лицо, вытирая загаръ и пыль, а maman сообщала всѣмъ результатъ своихъ наблюден³й надъ сосѣдями и сосѣдками. Эти окружающ³е ее романы возмущали, но волновали и интересовали maman. Даромъ что героинями ихъ были просвирни, - maman сворачивала себѣ шею, слѣдя за ихъ перипет³ями... Катя, скромно, подавая кушанье, дополняла разсказы maman своими сообщен³ями.

   - Теперь для меня все ясно, - захлебываясь, говорила maman о докторшѣ съ ихъ улицы: - Le mari sait tont... c'est clair comme le jour... Чего-чего тутъ не насмотришься, не наслушаешься!"...

   Послѣ обѣда Мимочка и Вава снова исчезали, а maman, не спѣша, одѣвалась по-петербургски, отирала потъ съ лица, посыпала его пудрой и, прифрантившись, шла въ курзалъ, гдѣ прочитывала газеты, послѣ чего садилась на балконѣ со старенькимъ сановникомъ изъ Петербурга, страдающимъ желудкомъ и печенью, и играла съ нимъ въ пикетъ.

  

  

   Въ концѣ ³юля, въ послѣднихъ числахъ этого мѣсяца, когда у насъ на сѣверѣ уже краснѣетъ и наливается рябина, а въ Желѣзноводскѣ на лоткахъ смуглыхъ торговцевъ фруктами появляются горы абрикосовъ и персиковъ, въ одно прекрасное утро къ Мимочкѣ явились двѣ незнакомыя дамы и попросили ее, отъ имени прочихъ домовладѣлицъ города Желѣзноводска, принять участ³е въ благотворительномъ праздникѣ въ пользу дѣтскаго пр³юта. Мимочка изъявила соглас³е. Она продавала на многихъ благотворительныхъ базарахъ въ Петербургѣ, и это было даже однимъ изъ ея любимыхъ развлечен³й.

   И въ назначенный день Мимочка, въ нѣжнѣйшемъ патьѣ цвѣта pêche, стояла за столомъ; убраннымъ зелеными гирляндами н флагами, и продавала чай. Рядомъ съ нею продавали печенье, фрукты и конфекты баронесса Бенкенштейнъ въ голубомъ, Черешнева въ красномъ, и еще двѣ дамы изъ желѣзноводскихъ "сливокъ", одна въ бѣломъ, другая въ платьѣ цвѣта раздавленной земляники.

   На другомъ концѣ площадки стояли столы съ аллегри, гдѣ продавали актрисы, съ толстой Борисовой во главѣ.

   Maman и офицеръ изъ дивиз³и Cпиридона Ивановича помогали Мимочкѣ наливать и подавать чай; докторъ Варяжск³й помогалъ Черешневой; l'homme au chien былъ помощникомъ баронессы. Мимочка видѣла, что теперь неизбѣжно состоится знакомство съ нимъ, но на этотъ разъ это не пугало ее. Баронесса уже и раньше заговаривала съ ней въ ваннахъ, такъ что при встрѣчахъ онѣ уже раскланивались... Баронесса нравилась Мимочкѣ. Она была немножко эксцентрична, но очень мила. Къ тому же elle etait bien nêe et bien appareutêe, что очень цѣнила maman. Баронесса пр³ѣхала сюда съ барономъ, который пробылъ въ Желѣзноводскѣ пять дней и поѣхалъ дальше, оставляя жену лечиться. И она лечилась, подобравъ себѣ веселое и молодое общество, въ которомъ l'homme au chien игралъ не послѣднюю роль. На праздникѣ и maman была гораздо разговорчивѣе и общительнѣе, чѣмъ Мимочка; она познакомилась съ баронессою, - послѣдовали взаимныя приглашен³я, а тѣмъ временемъ Мимочкѣ представили его, l'homme au chien.

   Какъ Мими была грац³озна и мила въ этотъ вечеръ, какъ она улыбалась, пересчитывая деньги и отдавая сдачу! Какъ-то само собою случилось, что онъ сталъ ея помощникомъ, а офицеръ ея дивиз³и перешелъ къ баронессѣ. Съ нимъ было такъ легко, такъ просто говорить - не то, что съ Варяжскимъ, который все какъ будто подсмѣивался. Для вступлен³я Мимочка спросила его: - Вы въ первый разъ на Кавказѣ? - Она всѣмъ говорила это. О, нѣтъ, онъ уже четвертое лѣто ѣздилъ сюда, какъ на дачу. Четыре года тому назадъ онъ пр³ѣхалъ сюда больной, грустный, усталый, съ тяжелымъ бременемъ на душѣ, и здѣсь онъ нашелъ успокоен³е и исцѣлен³е... Съ той поры... И разговоръ пошелъ у нихъ легко и свободно. Мимочка была молчалива и ненаходчива, но онъ могъ говорить за двоихъ, и спрашивать, и отвѣчать. А она только слушала, улыбалась, кивала головой и, слѣдя за рѣчью, поднимала на него свои глаза мадонны, которые говорили что-то, отъ чего онъ дѣлался еще веселѣе и краснорѣчивѣе. А maman, глядя на него сбоку въ лорнетъ, наводила о немъ справки. Знала ли баронесса его раньше? Еще бы! Она давно его знаетъ, онъ - другъ ея мужа. Онъ - адвокатъ изъ К³ева, богатый человѣкъ, то-есть женатъ на богатой, на дочери к³евскаго заводчика и землевладѣльца. Жена его - прелестная женщина, только немножко дика и серьезна. Она мало выѣзжаетъ, потому что занята дѣтьми, по они приняты въ лучшемъ обществѣ. Теперь жена его съ дѣтьми у себя въ имѣн³и, а онъ ѣздитъ сюда каждое лѣто - пить воды. Онъ вполнѣ порядочный человѣкъ... И maman, выслушавъ все это и покивавъ головой, пригласила къ себѣ и Валер³ана Николаевича.

   Базаръ кончился. Выручка была чудесная, и дамы бомонда выручили на пятнадцать рублей больше, чѣмъ дамы демимонда. Черешнева особенно этимъ гордилась. Баронесса устала и говорила, что она умираетъ. Мимочка же чувствовала себя молодцомъ. Какъ она поправилась, какъ она поправилась!

   Она пошла еще съ maman и съ Валер³аномъ Николаевичемъ на танцовальный вечеръ. Она, конечно, не танцовала, но сидѣла и смотрѣла, какъ танцуютъ. Валер³анъ Николаевичъ сидѣлъ подлѣ нея и острилъ насчетъ танцующихъ. По желан³ю князя Джумарджидзе, княжна Ардживанидзе и князь Какушадзе протанцовали лезгинку. На балконѣ поручикъ Никеладзе перепилъ кахетинскаго и, обнаживъ кинжалъ, грозилъ заколоть содержателя гостинницы Чихвадзе за то, что ему подали черствую курицу. Во всѣхъ комнатахъ Чихвадзе стоялъ запахъ жаренаго сала и кухоннаго чада. Докторъ Бабанинъ въ черкескѣ и съ нагайкой въ рукѣ похаживалъ между своими пац³ентами и пац³ентками, подбирая компан³ю ,для ночной поѣздки на Бештау. Музыканты въ папахахъ и красивыхъ бѣлыхъ костюмахъ дудили во всю мочь лезгинку, подъ задирающ³е звуки которой княжна Ардживаеидзе порхала въ волнахъ кухоннаго чада.

   Maman такъ воодушевилась, что рѣшила покутить. Съ ея разрѣшен³я, Валер³анъ Николаевичъ велѣлъ подать дамамъ кахетинскаго и шампанскаго и заказалъ шашлыкъ и чихиртму. Сѣли ужинать. "Кавказъ предо мною..." - декламировалъ Валер³анъ Николаевичъ, наливая Мимочкѣ кахетинскаго, а она ловила вилкой пережженые кусочки баранины и говорила, улыбаясь: "Mais c'est excellent, le chachlyk!"

   Валер³анъ Николаевичъ проводилъ ихъ домой. Былъ чудный вечеръ. Полная луна плыла по небу, заливая нѣжнымъ свѣтомъ бѣлые домики и дремлющ³е сады... Прощаясь, maman еще разъ пригласила его заходить.

   Мимочка долго еще улыбалась, придя домой. Maman непр³язненно вспоминала скушанный шашлыкъ и искала баночку съ nux vomica. A Мимочка стала завивать свои кудри на лбу и, завиваясь, думала о немъ, вспоминала его лицо, его взгляды. Какъ онъ долженъ нравиться женщинамъ и своей женѣ! Какая у него жена?.. Отчего она не съ нимъ? Можетъ быть, она гадкая, некрасивая... А можетъ быть - красавица... Что онъ говорилъ ей? Какъ онъ хорошо говоритъ, и умно, и свободно!.. Она никого не знаетъ, кто бы такъ хорошо говорилъ. И какъ просто и хорошо она себя съ нимъ чувствуетъ! Какой онъ хорош³й человѣкъ! И какъ все вышло удачно. Они познакомились такъ прилично. Она не искала его знакомства, не уронила своего женскаго достоинства... Все случилось само собой. Жаль, что тогда въ дорогѣ они переглядывались. Было бы еще лучше, еслибы и этого не было. Но это пустяки, и онъ очевидно позабылъ объ этомъ... О, онъ такой порядочный человѣкъ! Онъ никогда себѣ ничего не позволитъ; положимъ, и она не допуститъ.

   Какъ хорошо, что они познакомились! Между ними можетъ установиться хорошая, чистая дружба. Онъ именно можетъ быть такимъ другомъ, какого она желала!.. Онъ ей нравится... И онъ такъ уменъ. Онъ можетъ дать ей именно то, чего ей не достаетъ... У нея нѣтъ друга, товарища, подходящаго ей по возрасту, умнаго, интереснаго въ разговорѣ и притомъ вполнѣ честнаго и порядочнаго... А онъ ли не честный и не порядочный?! Еще нѣсколько такихъ людей, и у нея составится свой симпатичный ей кружокъ, въ которомъ ей будетъ весело и пр³ятно и въ которомъ она будетъ отдыхать душой отъ гнета и горечи, которой не можетъ не оставлять ей въ душѣ ея неравный (ну да, конечно, неравный) бракъ. И разумѣется кружокъ этотъ будетъ состоять только изъ вполнѣ порядочныхъ и приличныхъ людей. Ей не надо дикаго веселья. Она не хочетъ быть такой легкомысленной, какъ Нетти, и такой tapageuse! Боже сохрани! Она никогда не вступитъ на опасную дорогу. Ей не нужно ничего дурного. Она хочетъ только пр³обрѣсти друзей, честныхъ, порядочныхъ людей, съ которыми она могла бы встрѣчаться и говорить о томъ, что ее интересуетъ. Одного такого друга она уже нашла. Онъ женатъ, она замужемъ, оба несвободны, слѣдовательно ничто не можетъ мѣшать ихъ дружескимъ отношен³ямъ. Какъ хорошо, что они познакомились!

   "Что-то онъ теперь дѣлаетъ?" думала Мимочка, закручивая передъ зеркаломъ двѣнадцатую и послѣднюю папильотку. "Думаетъ ли обо мнѣ? Что онъ думаетъ?"

   И раздѣвшись и задувъ свѣчу, Мимочка опустила на подушку свою хорошенькую головку, увѣнчанную рядомъ крѣпкихъ папильотокъ... Но и мысли, и папильотки, цѣпляясь одна за другую, мѣшали ей заснуть... что-то онъ думаетъ, что онъ дѣлаетъ?..

   А Валер³анъ Николаевичъ, воротясь въ гостинницу, подсѣлъ бъ князю Какушадзе, съ которымъ онъ наканунѣ познакомился, и, наливая себѣ кахетинскаго, сказалъ: - Ну, познакомился я съ моей генеральшей. Умомъ не блещетъ, но въ глазахъ у нея - море. И ручка, ножка!.. - И Валер³анъ Николаевичъ послалъ воздушный поцѣлуй по адресу Мимочки.

  

  

   На другой день они поѣхали верхомъ въ Карасъ. Кавалькада состояла изъ девяти человѣкъ, но Мимочка ѣхала съ нимъ въ парѣ, и были минуты, когда они оставались совсѣмъ одни. Онъ говорилъ еще больше, чѣмъ наканунѣ. Откуда только у него бралось! И съ какой легкостью переходилъ онъ отъ одного предмета къ другому. Мимочка спросила его, давно ли у него его собака? Прямо съ отвѣта на этотъ вопросъ онъ перешелъ къ любви. И полилось, и полилось...

   Онъ говорилъ, что жизнь безъ любви скучна, какъ безводная пустыня, что женщина живетъ одной любовью, что внѣ ея она бьется какъ рыбка на пескѣ, что женщины извращены, искажены нелѣпымъ воспитан³емъ, что онѣ добровольно налагаютъ на себя цѣпи и оковы, подъ тяжестью которыхъ потомъ изнемогаютъ. И еслибы сейчасъ сказать женщинамъ, что завтра конецъ м³ра, конецъ жизни, что рушится здан³е предразсудковъ и условныхъ понят³й, онѣ сбросили бы маску, обнажили бы свои чувства, желан³я, заговорили бы живымъ, настоящимъ языкомъ... Плотина бы прорвалась... И стишокъ изъ Гейне, и стишокъ изъ Байрона... тутъ латинская цитата, тамъ куплетъ изъ оперетки...

   Любовь двигаетъ м³ромъ. Любовь - цвѣтъ жизни, это ея ароматъ, ея благоухан³е. Она - вѣнецъ, она - куполъ въ здан³и человѣческаго счастья... Какъ хорошо сказалъ Мюссе... А Шиллеръ, говоря... А Боделэръ, а Сѣченовъ, а Фетъ, а царь Соломонъ, а Дранморъ, а Кузьма Прутковъ!.. - Извольте разобраться въ этомъ поэтическомъ хаосѣ!

   Лошадь Мимочки хлопала ушами, а сама Мимочка поправляла пряди волосъ, выбивш³яся изъ-подъ шляпки, и была хороша, какъ кавказское солнце.

   Они ѣхали рядомъ по лѣсной тропинкѣ. Зеленыя вѣтки били ихъ по головамъ, и онъ отклонялъ ихъ рукою, а она низко наклоняла головку. Впереди слышенъ былъ топотъ лошадей, смѣхъ и возгласы баронессы и ея спутниковъ.

   Неожиданная гроза застигла ихъ въ лѣсу. Мимочка вообще боялась грозы, но съ нимъ ей не было страшно, только жутко и весело. Хлынулъ дожд