Витте Сергей Юльевич - Воспоминания

го души, он, конечно, был Русским Императором, потому что он наверно был благороднее, нежели все его верноподданные.

Как министр юстиции, Манасеин был довольно зауряден, и ничем себя не проявил; вскоре он заболел раком и должен был уйти; при этом он не был особенно ценим Императором Александром III-м.

Обер-прокурором Святейшего Синода был Константин Петрович Победоносцев. Это был человек несомненно высоко даровитый, высоко культурный и, в полном смысле слова, человек ученый. Как человек он был недурной, был наполнен критикою разумною и талантливою, но страдал полным отсутствием положительного жизненного творчества; он ко всему относился критически, а сам ничего создать не мог.

Замечательно, что этот человек не в состоянии был ничего воспроизводить, ни физически, ни умственно, {277} ни морально. Тем не менее, я должен сказать, что из всех государственных деятелей России, с которыми мне пришлось иметь дело во время моей, хотя и недолгой, государственной карьеры, но столь разнообразной по различным событиям, случившимся во время моей государственной деятельности - Константин Петрович Победоносцев был человек, наиболее выдающийся по своему таланту, или вернее не столько по таланту, как по своему уму и образованию; мне было приятнее всего беседовать с Победоносцевым, гораздо приятнее нежели со всеми остальными моими коллегами и другими государственными деятелями России, с которыми мне приходилось встречаться.

Государственным контролером был Тертий Иванович Филиппов. Тертий Иванович был церковник; он занимался церковными вопросами и вопросами литературными, но литературными определенного оттенка, вопросами чисто мистического направления. Он был человек неглупый, но как государственный контролер и вообще как государственный деятель, он был совершенно второстепенным. Т. И. Филиппов собственно не занимался теми делами, которыми он должен был заниматься, т. е. контролем над всеми государственными, экономическими и хозяйственными функциями.

Перевели его в государственный контроль потому, что он в своей деятельности проявлял русское национальное направление. Хотя нужно сказать, что Терпи Иванович Филиппов понимал русское национальное направление в гораздо боле широком смысле, нежели это понимается нашими националистами-проходимцами.

Тертий Иванович, конечно, был по своим талантам, способностям и образованию, гораздо ниже Победоносцева; они друг друга не любили и расходились во всем. Главное их несогласие заключалось в том, что Т. И. Филиппов признавал главою православной церкви константинопольского патриарха, считал, что все православные церкви, за исключением российской, (номинально даже и российская церковь), должны почитать главою своею патриарха константинопольского; Победоносцев же допускал самостоятельность болгарской церкви. (Как известно, болгарская церковь не подчинялась константинопольскому патриарху.)

Вот из за этого вопроса, который, как мне представляется, для русской православной церкви и вообще для России является достаточно второстепенным, у них, главным образом, и была страшная вражда.

{278} Т. И. Филиппов относился поэтому к К. П. Победоносцеву довольно злобно, а Победоносцев относился к Филиппову довольно презрительно.

Я помню следующий случай, который характеризует Тертия Ивановича. Когда я был уже министром финансов - я жил на углу Мойки и Невского; на Невском, где находится армянская церковь, жил министр народного просвещения Делянов, а обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев - жил на углу Литейного и Невского (там, где находится дом обер-прокурора Св. Синода). - И вот, однажды Т. И. Филиппов узнал, что, будто бы, товарищ обер-прокурора уходит, а на его место Победоносцев желает назначить попечителя Рижского учебного округа по фамилии, кажется, Лавровского. И так как Т. И. Филиппов почему то Лавровского ненавидел, то он поехал к Победоносцеву. Приезжает. Победоносцев принимает его, но так как отношения между ними были не особенно приятные, то и разговор мог быть тоже только не особенно приятный. Тертий Иванович говорить Победоносцеву:

- Правда ли, Константин Петрович, что вы желаете своим товарищем назначить Лавровского?

Победоносцев говорит:

- Ну а если бы я назначил его, так что ж из этого?

- Да, помилуйте - говорить Тертий Иванович - ведь Лавровский подлец.

А Победоносцев ему говорит:

- Ах, Тертий Иванович, кто ноне не подлец?

Тогда Т. И. Филиппов поехал обратно. Проезжает мимо Делянова. Заезжает к Делянову. У Делянова по обыкновению целая масса лиц. Он принимал обыкновенно массу лиц; большая часть этих лиц просила его протекции, в особенности его рекомендации; Делянов всем давал свои карточки, рекомендуя и прося дать место и т. д. Так как Делянов давал решительно всем свои карточки, то, конечно, все отлично знали цену этим карточкам, и, поэтому, как только кто-нибудь приходил с карточкой Делянова, так сейчас же, взяв эту карточку, ее рвали, не обращая на рекомендацию Делянова ровно никакого внимания, потому что знали, что Делянов всем раздает свои карточки, хотя бы даже его об этом и не просили.

Так вот, Т. И. Филиппов приходить к Делянову и возмущенный рассказывает всю историю. Говорит, что он был у Победоносцева, что у него с ним был вот такой разговор и вопросительно ждет от него ответа.

{279} Тогда Делянов говорит :

- Ах, Tepтий Иванович, как можно говорить, что Лавровский подлец? Вы сами виноваты, что так сказали.

Тертий Иванович спрашивает:

- Как же он не подлец?

- Какой же он подлец, - говорить Делянов - он просто двоедушный человек.

Тогда Т. И. Филиппов не удовлетворенный этим, поехал дальше. Проезжает по Невскому и вспоминает, что тут живет министр финансов. Приезжает ко мне и возмущаясь все это мне рассказывает, ожидая от меня какого-нибудь успокоения. Когда он мне все рассказал, я очень смялся и сказал Tepтию Ивановичу:

- Tepтий Иванович, скажите пожалуйста, какая вам охота в это дело вмешиваться ? Ведь это до государственного контроля никакого отношения не имеет.

Тертий Иванович недовольный тоже моим ответом ухал обратно.

Вообще, Тертий Иванович всегда занимался различными вопросами, не имеющими никакого отношения к тем делам, которые ему были поручены.

Контролем занимались его товарищи; сначала это был Череванский, который теперь состоит членом Государственного Совета, а потом, когда Череванский был сделан членом Государственного Совета, то Анатолий Павлович Иващенко, о котором я уже раньше говорил.

Управляющим морским министерством был Николай Матвевич Чихачев, тот самый Чихачев, который раньше был директором Русского Общества Пароходства и Торговли (когда я окончил курс университета я был одним из его ближайших сотрудников). Чихачев - человек в высокой степени достойный, очень неглупый, вообще крайне доброжелательный, но я думаю, что назначение его управляющим морским министерством - было ошибкою, потому что, будучи на посту, он гораздо более занимался хозяйственною частью министерства, нежели военной; у него вообще так сказать, чисто военной жилки не было.

Поэтому, мне представляется, что одною из причин полного расстройства нашего флота, несостоятельность которого обнаружилась в несчастном Цусимском бою, - была, между прочим, деятельность управляющего морским министерством Чихачева.

{280} Ближайшим сотрудником Чихачева был полковник, а впоследствии генерал по адмиралтейству - Обручев (брат начальника главного генерального штаба Обручева). Этот Обручев быль вообще умный, способный и толковый человек. Он за какие то грехи в молодости был сослан на поселение в Сибирь, возвратился оттуда и был очень протежируем Чихачевым, который его и реабилитировал. Что касается военных соображений, то на Николая Матвеевича Чихачева через своего брата, очень действовал Обручев, начальник главного штаба. Как член министерства, Чихачев был совершенно на своем месте, но как управляющий морским министерством, я не думаю, чтобы он принес соответствующую пользу, я полагаю, что он принес гораздо более вреда. Нужно сказать, что в то время не было должности морского министра, а был управляющей морским министерством, а все министерство находилось под непосредственной властью генерал-адмирала. (После нашего разгрома на водах Тихого океана эта должность была уничтожена.)

Генерал-адмиралом был Великий Князь Алексей, и, конечно, Чихачев во многом действовал в соответствии с его желаниями. Великий Князь Алексей Александрович был любимым братом Александра III, поэтому он имел большое влияние. Человек он был во всех отношениях достойный и прекрасный, но человек, который своих собственных государственных идей и вообще серьезных идей - не имел. Он был скорее склонен к личной удобной, приятной жизни, нежели к жизни государственной. Он имел тот недостаток, что не был женат, а поэтому всегда находился под влиянием той дамы, с которой он в данное время жил.

Может быть, со временем я буду иметь случай рассказать различные эпизоды бывшие перед последней японской войной, в которых Великий Князь Алексей выказал крайнюю свою слабость в смысле предупреждения этой войны, хотя он сознавал, что война эта принесет нам скоре беду, нежели пользу.

Министром народного просвещения был граф Делянов; он был из армян. Он состоял товарищем министра народного просвещения, когда этот пост занимал граф Толстой, а поэтому, когда граф Толстой сделался министром внутренних дел, то он провел графа Делянова в министры народного просвещения, вместо барона Николаи, {281} который заменял графа Толстого (как министр народного просвещения). Граф Делянов был очень милый добрый человек, и вопросы министерства народного просвещения вообще ему были не чужды. Он был человек культурный, образованный, но в полном смысле слова хороший, добрый и хитрый "армяшка". Он никогда никаких резких вещей не делал, всегда лавировал, держась того направления, которое в то время было преобладающим, а именно направления графа Дмитрия Толстого. Вообще он лавировал на все стороны. Но я должен сказать, что тем не менее он умел поддерживать некоторый порядок в высших учебных заведениях; по крайней мере, при нем не было таких резких несообразных вещей, какие делались впоследствии, в особенности в последние пять лет.

Начальником комиссии прошений был генерал-адъютант Рихтер. Человек во всех отношениях достойный, порядочный, образованный, культурный, но в государственной жизни не игравший особенной роли. Что касается влияния на Государя, то я думаю, что он его имел, хотя Рихтер умел себя держать так, что влияние его никогда ничем не выражалось.

Главным начальником канцелярии Его Величества был Константин Карлович Ренненкампф, а после его сменил Александр Сергеевич Танеев, который и теперь состоит главноначальником канцелярии. А. С. Танеев заменил Ренненкампфа потому, что отец Танеева был начальником канцелярии Государя Императора перед К. К. Ренненкампфом, который был у него помощником и следовательно это место досталось А. С. Танееву как бы по наследству. Танеева-отца я не знал. Говорят, что он был очень умный, дельный человек, чего нельзя сказать про его сына, у которого единственное достоинство, что он - ничто.

Министром земледелия или, как звали в то время, министром государственных имуществ был Михаил Николаевич Островский. Он был человек умный, образованный, человек культурный в русском смысле, но не в смысле иностранном, не в смысле заграничном. О земледелии он не имел никакого понятия (прежде, чем получить это место - он был товарищем государственного {282} контролера, государственный контроль он знал очень хорошо). М. Н. Островский имел некоторое влияние на Императора Александра III, благодаря своему уму, или вернее говоря, благодаря здравому рассудку, определенности, и политической твердости характера. Направления отбыл весьма консервативного.

  

  

  

  

  

Товарищем его был очень почтенный человек - Вишняков, который всю свою карьеру сделал в министерстве государственных имуществ, т. е. в министерстве земледелия; но и Вишняков также никогда ни практически, ни теоретически земледелием не занимался. Это обстоятельство и дало повод Александру Аггеевичу Абазе как то раз сказать, что "министр земледелия и его товарищ никогда в своей жизни не видели полей, а видели только поля своих шляп".

Министром двора был граф Воронцов-Дашков, который занимал этот пост в течение всего царствования Императора Александра III.

Когда Император Александр III вступил на престол, то Воронцов-Дашков несколько месяцев был начальником охраны Его Величества (Это был особый пост, созданный в то время.), а затем его заменил Черевин, о котором я уже имел случай говорить, а Воронцов-Дашков сделался министром двора вместо графа Адлерберга (который был министром двора при Императоре Александре II).

Адлерберг был человек чрезвычайно умный, талантливый, весьма культурный; он был другом Императора Александра II и имел на него большое влияние. Но Адлерберг был постоянно запутан денежно, т. е. он проживал всегда больше того, что имел. В молодости он делал долги и ходили слухи о его различных денежных некорректностях; хотя слухи эти после его смерти не подтвердились, так как он не оставил после себя никакого состояния. Просто в денежном отношении он был несколько "жуир".

Император Александр III вообще был настроен против Адлерберга, отчасти вероятно, потому, что когда Александр III был еще Наследником-Цесаревичем - Адлерберг был к нему недостаточно внимателен; затем потому, что Адлерберг имел репутацию человека не вполне корректного в денежном отношении, и может быть, потому, что Адлерберг, как ходили слухи, играл роль в той связи, которую имел Император Александр II с княжной Долгоруковой, будущей {283} его морганатической женой - княгиней Юрьевской. Все это настроило Александра III против Адлерберга. - Поэтому, когда Император Александр III вступил на престол, то в самом непродолжительном времени граф Адлерберг удалился и на его место был назначен граф Воронцов-Дашков.

Граф Воронцов-Дашков ни по уму, ни по образованию, ни по культуре не мог сравниться с Адлербергом; он в этом отношении гораздо ниже, слабее своего предшественника. Но тем не менее, он представляет собою русского барина с известными принципами, и по нынешнему безлюдью он является, во всяком случае, человеком, выдающимся по своему государственному и политическому поведению. Гр. Воронцов-Дашков был и остался до сих пор человеком довольно либерального направления; до некоторой степени он подбирал себе и таких сотрудников. Это не вполне нравилось Императору Александру III, а поэтому иногда Император относился к нему, т. е. к некоторым его мнениям и действиям - отрицательно. Но тем не менее Император сохранил дружбу с Воронцовым-Дашковым до самой своей смерти.

Из адъютанта, фельдмаршала князя Барятинского, - гр. Воронцов-Дашков сделался прямо адъютантом Наследника-Цесаревича будущего Императора Александра III. Таким образом между ними с молодости установились дружеские отношения.

Я помню один эпизод, касающейся гр. Воронцова-Дашкова и Императора Александра III, который обрисовывает характер Императора.

Прежде все представления о наградах министры делали Императору непосредственно. Таким образом на карьеру подчиненных имели наибольшее влияние министры, причем точно определенных правил о наградах не было, поэтому никакой определенности в выдаче наград не существовало. От того или другого влияния министра на Государя, от уменья его испросить те или другие награды, зависло повышение всех служащих, причем в этих повышениях равномерность не соблюдалась, а в значительной степени играло роль личное усмотрение.

Такой способ наград имел свои преимущества и недостатки.

Недостатки как я уже говорил, заключались в неравномерности наград и в значительной доле личного усмотрения.

Но зато преимущество этого способа заключалось в том, что оценщиком заслуг подчиненных - был министр, который мог более других судить о степени заслуг того или другого служащего.

{284} И, так как во всяком случае, министр является ответственным лицом за свое ведомство, то, естественно, он должен иметь наибольшее влияние на службу и на карьеру своих подчиненных.

Вдруг неожиданно для всех министров появился указ об инспекторском комитете о наградах. Этот указ был поднесен Императору Александру III для подписи графом Воронцовым-Дашковым. Вероятно, граф Воронцов-Дашков этим путем имел в виду несколько усилить свое влияние на персонал государственных чиновников.

Когда совершенно неожиданно вышел этот указ, по которому все награды должны представляться Государю через этот инспекторский наградной комитет и таким образом докладчиками всех наград являлись уже не министры, а управляющей делами комитета (который был вместе с тем и начальником канцелярии Государя Императора или главноуправляющим канцелярией Государя Императора), то, конечно, указ этот очень всех поразил и министры в этом деле, не без основания, видели ненормальность именно в том, что награды будут оцениваться и докладываться Государю Императору помимо них ведомством более или менее посторонним. Главным образом мера эта поразила их своею неожиданностью, что сделано это было со стороны графа Воронцова-Дашкова не вполне корректно, так как он никого из министров не предупредил, ни с кем из них не посоветовался.

Поэтому, когда вышел этот указ, то министры собрались и решили доложить Государю о невозможности этого указа, о невозможности такого порядка.

В то время министром юстиции был Николай Валерианович Муравьев, который взял на себя замедлить опубликование этого указа.

Затем было решено, чтобы сейчас же один из министров представит Государю доклад о том, что так как такого рода мера является крайне неудобной и нецелесообразной, то просить Государя, чтобы он разрешил указ этот не опубликовывать, т. е., иначе говоря, его уничтожить.

Как раз на следующий день после этого нашего частного заседания, когда министр юстиции получил этот указ для распубликования, первый доклад у Государя был моим. Поэтому министры просили меня представить Государю все соображения о неудобства этой меры.

И вот, на следующий день я начал докладывать Государю. Я просил его извинить меня, что я касаюсь этого вопроса. Но - сказал я -

{285} я касаюсь его по уполномочию всех министров. Я объяснил Государю, что это есть крайнее умаление значения министров и, что едва ли подобного рода мера может способствовать ревностной службе чиновников; что награды по существу своему должны являться исключением и не должны нормироваться какими-нибудь мертвыми формами; должны награждаться те, которые действительно, этого достойны без соблюдения определенных сроков, норм и других формальностей; а что благодаря этой мере дело это станет мертвым, так как каждый чиновник будет считать, что он имеет право получить награду через известное число лет, а ранее такого то числа лет, получить не может и что, конечно, это не может не иметь отрицательного влияния на деятельность чиновников.

Когда я все эти мысли развил Государю, то Александр III сказал, что он очень сожалеет, что всех этих соображений не знал раньше; что ему они не пришли в голову, когда докладывал гр. Воронцов-Дашков; что если бы только он это знал - он никогда бы этот указ не подписал. Что с другой стороны, он готов был бы взять этот указ обратно до распубликования его, если бы гр. Воронцов-Дашков был бы здесь, но гр. Воронцов-Дашков как раз вчера вечером ухал к себе в деревню, и что теперь при таких условиях он считает невозможным этот указ не опубликовывать, так как Воронцов-Дашков не хотел ехать в деревню, а хотел ожидать опубликования указа; но он (Император) сказал ему, что он может ехать и может быть покоен, что указ будет опубликован.

Это одна из черт характера Государя; он никогда не отступал от решений, которые он принял по докладу своего министра, иначе говоря, он никогда не выдавал своего министра, по докладу которого была принята та или другая мера.

Возвращаясь к гр. Адлербергу, я хочу сказать несколько слов о том: какое он имел влияние на женитьбу Императора Александра II на княгине Юрьевской.

Я кажется, ранее уже говорил о том, что у Адлерберга был большой друг гр. Баранов, тот самый Баранов, который был председателем железнодорожной комиссии, в которой я принимал такое деятельное участие. Этот Баранов был платонически влюблен в жену графа Адлерберга, был крайне дружен с самим Адлербергом и все свое свободное время проводил у них.

{286} Венчание Императора Александра II произошло в Царскосельском дворце; свидетелями на свадьбе были: граф Адлерберг и Лорис-Меликов, а шаферами - гр. Баранов (так как он был не женат), а кто другой, я не припомню.

Император Александр III, конечно, не мог быть не возмущен всей этой историй, тем более, что он был человек поразительно высокой нравственности, был замечательный семьянин, а поэтому, естественно, женитьба эта не могла на него не произвести очень тяжелое впечатление просто с чисто нравственной точки зрения.

Поэтому, понятно, он не мог питать особо добрых чувств к тем лицам, которые принимали такое большое участие в этой женитьбе, а следовательно, конечно, прежде всего к графу Адлербергу, тем более, что гр. Адлерберг, если и не устраивал, то, во всяком случае, покрывал всю жизнь Императора Александра II с Долгорукой еще ранее женитьбы Его на ней, когда тем не менее они жили совершенно maritalement, и Долгорукая имела влияние на различные денежные, не вполне корректные дела.

Через княжну Долгорукую, а впоследствии через княгиню Юрьевскую, устраивалось много различных дел, не только назначений, но прямо денежных дел, довольно неопрятного свойства.

Так после последней турецкой войны явилось следующее дело. - Во время войны главным подрядчиком по интендантству была компания, состоявшая из - Варшавского, Грегера, Горвица и Коген. Они получили громадный подряд и мне даже, случайно, известно, каким образом они его получили.

В сущности говоря, получили они этот большой подряд благодаря Грегеру. Грегер был очень близко знаком с генералом Непокойчицким, который был назначен начальником штаба действующей армии, т. е. начальником штаба у главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича. Получил он этот пост потому что во время предыдущей турецкой войны он был начальником штаба у графа Лидерса, поэтому его считали лицом, знающим вообще ту местность, в которой предполагалось вести военные действия, а также и способы ведения войны с Турцией.

Генерал Непокойчицкий был знаком с Грегером еще в Одессе, когда он был начальником штаба у графа Лидерса.

{287} С этих пор Грегер сталь очень близок с Непокойчицким, и затем, когда после многих десятков лет Непокойчицкий был назначен начальником штаба действующей армии у Великого Князя Николая Николаевича, то здесь возобновились прежние отношения Грегера, (который в это время уже был в Петербурге и управлял делами генерала Дурново) с Непокойчицким. Непокойчицкий и устроил так, чтобы громадный подряд по интендантству был дан компании "Грегер, Варшавский, Горвиц и Коген". Как говорили в то время, и, вероятно, не без основания, злые языки, Непокойчицкий за этот подряд получил или соответствующее вознаграждение, или чуть ли он не был пайщиком этой компании.

В конце концов на всех этих подрядах компания эта нажила довольно большие деньги; в то время она была "притчей во языцех", все указывали на крайние злоупотребления и вообще на нечистоплотность всего этого дела.

После войны между комиссией, которая была назначена для расчетов с этой компанией, и этой компанией произошли недоразумения. Компания эта считала, что она недополучила от казны несколько миллионов рублей и пробовала искать эту сумму путем закона, но видя, что она не в состоянии будет выиграть дело и получить эту сумму, она поручила все это дело присяжному поверенному Серебряному.

Этот Серебряный был еврей, я знал его потому, что встречался с ним в Мариенбаде. Это был человек чрезвычайно умный и еще более того остроумный. Вел он гражданские дела очень успешно, но тогда, когда не нужно было выступать на суде. Главным образом он вел дела письменно, писал прошения и пр.

Вот этот Серебряный нашел путь к княгине Юрьевской и в конце концов, благодаря ей, компания эта получила значительную часть тех сумм, на которые она претендовала и в которой ей было отказано как правительственной комиссией, так и судом.

Все это дело устроил присяжный поверенный Серебряный и, конечно, при этом, если не сама княгиня Юрьевская, то очень близкие ей лица получили соответствующий куш.

По этому поводу я вспоминаю следующий довольно забавный инцидент. После того, как это дело было уже решено и компания получила эту большую сумму, я был в Мариенбаде, где находился и Серебряный.

В той же гостинице, где остановился я, жили Серебряный и Низгурицер. По вечерам я очень любил сидеть на площадке этой {288} гостиницы вместе с этими двумя стариками. Я очень любил проводить вместе с ними время, потому что эти два старика-еврея были очень образованные люди, я редко встречал людей более остроумных, чем они, а потому очень забавлялся их всевозможными рассказами. Как то раз Серебряный говорит мне:

- Хотите послушать - завтра будет очень забавный разговор между мною и Варшавским?

- Каким, - говорю, - Варшавским?

- Это, - говорит, - тот самый Варшавский, который был в компании и дела которого я вел.

Я говорю Серебряному:

- Ведь вы говорили, что вы с Варшавским рассорились, так как он, по вашему мнению, не доплатил вам 500.000 рублей за выигрыш дела.

- Это верно, - говорит, - что я на него сердит и с ним поссорился, так как, действительно, он не доплатил мне 500.000 руб., которые он согласился мне заплатить, в случае если я выиграю дело. Теперь он желает со мной объясниться и приедет ко мне завтра в час (Варшавский жил в Карлсбаде.).

На другой день, я пришел к Серебряному в определенное время. Он попросил меня быть в комнате, которая находилась рядом с той комнатой, где должен был происходить разговор между Серебряным и Варшавским и откуда я мог прекрасно слышать весь этот разговор.

В определенное время, т. е. в час, приезжает Варшавский из Карлсбада. Они сидят в кабинете, а я рядом в комнате слышу весь их разговор.

Варшавский говорить Серебряному, что он теперь обратился к нему по поводу интендантской компании, что кто-то предъявил к Варшавскому иск, по которому с него требуют большую сумму, чуть ли не в миллион рублей и что он Варшавский не знает, как ему поступить? Он должен написать свой отзыв суду и вот по этому поводу он и приехал к нему, чтобы посоветоваться с ним и попросить его написать ему отзыв.

Когда Серебряный выслушал его, то самым спокойным и серьезным образом начал советовать ему, какое заявление Варшавский должен подать в суд и стал объяснять ему, как это заявление должно быть написано.

{289} Тогда Варшавский перед ним очень растаял и начал просить Серебряного, не напишет ли он это заявление?

Серебряный ответил, что он с большим удовольствием напишет. Сейчас же сел и карандашом минут в 15 написал весь этот отзыв.

Варшавский чрезвычайно его благодарил, говорил, что он очень сожалеет, что тогда между ними вышли такие недоразумения, по поводу дела, которое он вел у Юрьевской, но что он, Варшавский, считает, что он все-таки был прав.

Серебряный сказал, что он не хочет более об этом деле говорить и таким образом они расстались.

Слушая их разговор, мне были забавны выговор и ужимки, с которыми Варшавский говорил, ужимки были смешные, но тем не менее я подумал: "Почему это Серебряный заставил меня почти час сидеть рядом в комнате и слушать разговор, который не был мне особенно интересен?"

Потом встретив меня в гостинице, Серебряный спрашивает:

- Слыхали разговор?

Я говорю: - Слышал, но не нашел в нем ничего интересного.

- А вы знаете, - говорить он мне, - я остался разговором этим очень доволен.

- Почему? - спрашиваю.

- Потому что, если только Варшавский напишет этот отзыв так, как я ему написал,- а я уверен, что он это сделает, - то он наверное проиграет свой иск. Вот это, - говорить, - есть мое мщение за то, что он недодал мне 500.000 рублей.

Я рассказываю это, как образец тех нравов, которые были у этих господ.

Я уже упоминал, что министром юстиции, когда я сделался министром путей сообщения, был Манасеин; он оставался министром юстиции в первое время, когда я был министром финансов; но вскоре он ушел по болезни и был заменен Николаем Валериановичем Муравьевыми

Н. В. Муравьев сделался известным вследствие того, что он будучи прокурором, обвинял убийц первого марта, т. е. убийц Александра II, и обвинял их чрезвычайно талантливо. Вот тогда то он и обратил на себя внимание. Н. В. Муравьев вообще был человек в высшей степени талантливый. Он кончил курс в Московском {290} университете; в Москве же впоследствии он был прокурором судебной палаты, а в московском университете читал лекции по уголовному судопроизводству.

Сделал свою карьеру Н. В. Муравьев, как благодаря своему таланту, так и благодаря тому обстоятельству, что, когда он был прокурором судебной палаты, то генерал-губернатором Москвы был Великий Князь Сергей Александрович, которому Муравьев очень понравился. Великий Князь обратил на Муравьева внимание Государя и поэтому, когда открылось место государственного секретаря (а именно, когда Половцев, который был государственным секретарем, был сделан членом Государственного Совета), то Государь Император назначил Муравьева на должность государственного секретаря.

Можно, пожалуй, даже сказать, что Половцев, как человек, к которому не благоволил Император Александр III, был назначен членом Государственного Совета именно для того, чтобы очистить место государственного секретаря для Муравьева.

Муравьев был блестящим государственным секретарем, но занимал он этот пост недолго. Как только освободилось место министра юстиции, он был назначен министром. Был он назначен на этот пост еще совсем молодым человеком; (так я был сделан министром, когда мне было 42 года, а он был сделан министром, когда ему было 43 года, но вообще летами он был моложе меня года на полтора).

Как министр юстиции, Муравьев был выдающимся министром, но он немножко спустил флаг независимости юстиции и в этом смысле в его министерств были некоторые прегрешения. Он хотел до известной степени угодить направлению, если можно так выразиться "дворянскому", которому сочувствовал Император и которое выразилось в институте земских начальников; по мысли институт этот должен был быть чисто дворянским, а в действительности он сделался институтом, который заняли такие же чиновники, как и все остальные, только, пожалуй, во многих случаях более низкого качества.

Затем, по моему мнению, со стороны Муравьева была сделана та ошибка, что он присоединил к министерству юстиции тюремное ведомство, которое до того времени находилось в ведении министерства внутренних дел. Присоединение тюремного ведомства к министерству юстиции произошло тогда, когда министр внутренних дел И. Н. Дурново покинул этот пост и министром внутренних дел сделался Иван Логинович Горемыкин. Муравьев, как я уже сказал, урвал у министра внутренних дел Горемыкина тюремное ведомство, но тем {291} не менее все-таки, сравнительно с теперешним положением, Н. В. Муравьев держал высоко знамя независимости министерства юстиции.

В такое постыдное положение, в каком ныне находится министерство юстиции, оно могло быть поставлено только таким нравственно ничтожным человеком, как ныне существующий министр юстиции

г. Щегловитов.

При Муравьеве Щегловитов был, кажется, одним из товарищей обер-прокурора Сената; после этого он служил где-то в департаментах, чуть ли не был директором или вице-директором одного из департаментов у Муравьева, когда Муравьев был назначен послом в Рим.

Когда предполагалось, что Муравьев поедет в Портсмут, то он будучи вызван сюда, зашел в дом министра юстиции, в котором ранее, в бытность свою министром юстиции, он довольно долго жил для того, чтобы сделать визиты бывшему своему секретарю и другим чиновникам министерства юстиции, живущим в этом здании.

Когда Муравьев вошел в дом, то естественно швейцар представил себе, что прежде всего он пойдет отдать визит своему преемнику, а поэтому швейцар и доложил ему, что министр юстиции дома, что, вероятно, он знает о его визит и ожидает его.

Но Муравьев сказал, что он не намерен быть у министра юстиции.

Впоследствии, рассказывая мне всю эту историю, Муравьев говорил, что новый министр юстиции оказался таким ..... что он не счел возможным ни зайти к нему, ни оставить ему карточку.

Н. В. Муравьев, как я уже говорил, был вообще человек выдающегося таланта, образцовый оратор, отличный юрист, словом во всех отношениях он был замечательно талантлив. Что же касается его нравственности, то, к сожалению, она имеет некоторые темные стороны ...............................................................................................................................

В молодости с самого начала он женился, кажется, вопреки воле своей матери и вообще воле старших в семье.

Дядя его граф Муравьев-Амурский умер бездетный и должен был передать ему свой графский титул....................................................................

...............................................................................................................................

...............................................................................................................................

..............................................................................................................................

...............................................................................................................................

{292} Этот титул перешел к брату Муравьева - полковнику генерального штаба, который теперь кажется в отставке.

. . . . Николай Валерианович ..............................................................................

....................................разошелся с первой женой и женился вторично; затем развелся и со второй женой, причем вторая его жена вышла замуж за самого богатого человека в Пруссии - графа Генкель фон Донерсмарк, который впоследствии получил титул князя, он - помещик и имеет благодаря своему богатству и положению такое значение, что Император Вильгельм очень часто ездит в его имение и у него живет.

Эта вторая жена Муравьева теперь одна из самых богатых и самых видных дам Германии, но, тем не менее, как мне говорили, она еще в последние годы с особенною любовью вспоминала своего бывшего мужа Н. В. Муравьева.

В третий раз Муравьев женился также на разведенной жене одного из судебных деятелей, чуть ли не члена окружного суда г. Аккермана. Вот эта третья его жена (которую он развел, как я уже сказал, с Аккерманом), наконец, забрала его в руки и держала его в большом респекте; единственный человек, которого, можно сказать, боялся и слушался Муравьев - это была его жена.

Вместе с женою Муравьев взял и ее ребенка - девочку, которую он удочерил; девочка эта получила фамилию Муравьева. Кроме дочери у третьей жены был еще мальчик Аккерман, который жив и до настоящего времени; воспитывался он или в школе Правоведния или в Лицее; теперь он находится, кажется, в судебном ведомстве... Замечательно то, что хотя он сын бывшей г-жи Аккерман и носить фамилиюю Аккерман, но Муравьев тем не менее относился к этому сыну г-на Аккермана очень сердечно, всегда старался ему помочь, мать же его г-жа Муравьева не хотела видеть своего сына и, никогда его не принимала. Так что такая деликатность и любовь к сыну г-на Аккермана со стороны Муравьева, в то время, как г-жа Муравьева не хотела его видеть и не принимала к себе - довольно трогательны.

Кроме того, у Муравьева и от первой жены был сын, но сын этот, еще будучи юношей, застрелился. Говорили, что Муравьев относился очень бессердечно к этому сыну, обвиняли его в {293} бессердечности и говорили, что это его отношение к сыну послужило причиной этого самоубийства.

От третьей жены Муравьев кроме того имел еще двух дочерей и одного сына. К этим трем детям, а также к старшей, удочеренной - Муравьев всегда относился очень любовно и нежно.

В 1905 году министр юстиции Н. В. Муравьев был назначен послом в Рим. Этот шаг, сделанный Муравьевым, доказывает его практический ум; Муравьев понимал, что в России готовится нечто необычайное, а именно подготовляется, как последствие нашей позорной японской войны, наша так называемая революция 1905г........... Поэтому он инстинктивно пожелал уйти от всех этих событий, с которыми связаны и случайности карьеры.

Пользуясь своими прекрасными отношениями с Великим Князем Сергеем Александровичем, Муравьев упросил его исходатайствовать для него место посла, как место спокойное, находящееся вдалеке от той вьюги, которая начинала разыгрываться в России.

Конечно, Муравьев при этом ссылался на свое нездоровье и, на то, что он заработался.

Муравьев желал получить место посла в Париже, но это ему не удалось, и так как освободилось место посла в Риме, то он и был назначен в Рим. Таким образом он ушел от всех тех событий, которые произошли в 1905 году.

В последние годы Муравьев имел против меня совершенно неосновательно, так сказать, маленький зуб (См. Воспоминания. Царствование Николая II, т. I, стр. 147, сл.).

Когда после ухода Ивана Николаевича Дурново был назначен Иван Логинович Горемыкин и затем через некоторое время должен был уйти с своего поста и Горемыкин, - в это время осенью я был в Ялте. В Ялте же жил и Н. В. Муравьев; я поселился на даче министра государственных имуществ в Никитском саду, а Муравьев жил совсем в другом конце Ялтинского побережья, а именно в даче Шуваловой, ныне принадлежащей Александру (Санди) Долгорукому. Поэтому, когда я жил в Ялте, то я виделся с Муравьевым всего раза два, так как для того, чтобы проехать туда и обратно надо было употребить полдня.

{294} Когда я приехал в Ялту к Муравьеву (Он приехал в Ялту раньше меня.), он обратился ко мне со следующею просьбою: так как Горемыкин должен покинуть пост Министра внутренних дел, вследствие того, что Государь не желает его больше иметь своим министром, то Муравьев очень просил меня поддержать его кандидатуру на место министра внутренних дел. Муравьев по-видимому, отнесся недоверчиво к моим словам о том, что я не знаю, что Горемыкин должен покинуть пост министра внутренних дел. Он говорил мне, что ему достоверно известно, что Горемыкин должен оставить место в сентябре или октябре месяце, что этот вопрос совершенно уже решен, и что он знает это от Великого Князя Сергея Александровича.

Затем Муравьев сказал мне, что Великий Князь Сергей Александрович с своей стороны указывал уже Государю Императору на то, что следовало бы назначить министром внутренних дел его, Муравьева, но что он желает, чтобы я его тоже поддержал.

Я снова подтвердил Муравьеву, что я ничего об этом не знаю, что Государь ничего со мною об этом не говорил, и, вероятно, и говорить не будет.

Так как Муравьев знал, что Сипягин со мною очень дружен, то он потом никак не хотел поверить тому, что когда он со мною говорил об уходе Горемыкина в Крыму, то я понятия об этом не имел; он не хотел верить тому, что я совсем не знал об уходе Горемыкина и о предстоящем назначении Сипягина. Он был уверен в том, что все это я знал и даже содействовал назначению Сипягина, но все это от него скрыл.

Хотя по видимости наши отношения с Муравьевым были очень дружеские, но, на самом деле, он относился ко мне не вполне доброжелательно.

Муравьев как раз во время получил пост в Рим, так как бедный Великий Князь Сергей Александрович после того, в самом непродолжительном времени был взорван бомбою на Кремлевской площади - в Москве.

Из-за этого же самого места министра внутренних дел я, между прочим, еще нажил себе большого врага и в лиц Вячеслава Константиновича Плеве, который сделался министром внутренних дел после того, как Дмитрий Сергеевич Сипягин был убит анархистом Балмашевым.

{295} Когда Муравьев был послом в Риме, то он относился ко мне довольно индифферентно и я тоже самое; вообще мы имели с ним очень мало сношений.

Когда нужно было ехать в Портсмут, Муравьев, приехав сюда и вникнув немного в это дело - испугался, сделался больным, и я должен был совершенно неожиданно поехать в Портсмут на это ужасное дело, ужасное в смысле трудности, потому что, когда я ехал на это дело, я отлично понимал, что как бы оно ни кончилось, в ближайшие времена будут на меня "вешать собак".

Если мир будет заключен, то скажут, что я заключил мир несвоевременно, что если бы я этого не сделал, не заключил бы мира, то мы расколотили бы японцев в пух и прах. А если бы мир не был заключен, а продолжалась бы война, то явились бы опять сотни тысяч смертей, полнейшее разорение России и новый позор в военном отношении - все это могло бы кончиться полнейшим крахом Российской державы.

Конечно, я досадовал на Муравьева за этот его поступок, потому что он, как дипломат, нес большую обязанность принять на себя это трудное дело, нежели я.

Я видел Муравьева в Риме в 1907 году в последний раз, это было за несколько месяцев до его смерти.

Моя жена очень болела, поэтому я был с нею за границей в Виши, откуда затем мы приехали в местечко на Женевском озере, около Лозанны в Унии. Тут я виделся с знаменитым хирургом Кохером и решился сделать моей жене операцию. Но Кохер, так как он пользовался отпуском и отдыхал - просил отложить операцию недели на две-три.

Наступило 20 октября - в этот день я со времени смерти Императора Александра III всегда бывал на заупокойной литургии и панихиде; так как мне и в этом году хотелось быть на заупокойной литургии и панихиде, то я и решил поехать в Рим, чтобы пробыть там этот день.

Когда я приехал в Рим, то Муравьев, узнав об этом, сейчас же приехал ко мне в гостиницу и вот эти 3-4 дня мы с ним были почти неразлучно; мы вспоминали все прошедшее, причем я разъяснил ему некоторые вещи, объяснил ему свои действия в тех случаях, когда он находился в заблуждении и видел в {296} моих поступках нечто неблагоприятное для меня, то, чего у меня и в уме не было.

В конце концов Муравьев говорил мне о том, что он сознает, что будучи министром юстиции, он в своих отношениях не всегда был корректен.

В это время в Рим его жены не было, она приехала только в последний день перед моим выездом оттуда.

Вид Муравьева, по моему мнению, был довольно, как будто бы потрепанный, хотя он мне говорил, что чувствует себя хорошо. Муравьев совсем погряз в дипломатии, и я заметил, что поставил он себя, как посол, в Риме отлично.

Своим делом он очень много занимался, хотя, как известно, чтобы быть послом не нужно очень много заниматься; большинство послов часто ровно ничего не делает. Но Муравьев своим делом занимался и пользовался в Риме некоторым авторитетом, что весьма естественно, потому что, как я уже говорил, Муравьев был чрезвычайно талантливый и умный человек; он и раньше владел отлично французским языком, теперь же он окончательно овладел им, а также начал порядочно говорить и по-итальянски.

Я рассказывал Муравьеву о всех тех перипетиях, которые нам, главным образом мне, пришлось пережить после того, как он покинул Петербург, т. е. о событиях войны, приведших к Портсмутскому договору, о моей роли в Портсмутском договоре, потом, как затем я вернулся в Петербург, о событиях, связанных с 17 октября, о моем премьерстве в течение полгода, о тех ужасах и аде, которые я в это время претерпел.

В день моего отъезда Муравьев обратился к итальянскому правительству, чтобы мне дали отдельное большое отделение, сам провожал меня на вокзал.

Последние слова, сказанные мною Муравьеву были:

- Как вы, Николай Валерианович, счастливы. Сколько мне после того, как мы с вами расстались в Петербург, пришлось пережить, сколько вытерпел я огорчений, опасностей, людской злобы. А вы были все это время здесь, в Рим, в отличном, превосходном климате и для вас все случившееся казалось таким отдаленным, касающимся вас только как вообще всякого русского человека. Как вы счастливы, как я вам завидую.

С этими словами я и ухал, а через несколько месяцев последовало известие, что Муравьев умер.

{297} Когда я был министром путей сообщения, а потом и министром финансов - то все это время при Император Александр III министром иностранных дел был Гирс.

Раньше Гирс был товарищем министра иностранных дел, но в царствование Императора Александра III он все время был министром.

Государь Император ему доверял и его любил. Гирс был человек осторожный, дипломат, чиновник со средними способностями, без широких взглядов, но опытный.

Он как раз подходил, чтобы быть министром иностранных дел при таком Император, как покойный Император Александр III.

Император Александр III как то раз сам так выразился: "сам себе я министр иностранных дел".

Александр III относился к Гирсу, как к секретарю по иностранным делам, хотя это нисколько не исключало того, что иногда Император Александр III слушал Гирса, когда он видел, что Гирс делает ему какие-нибудь указания, которых он не имел в виду.

Раньше чем сдела