ым образом, для того, чтобы ценность рабочего труда была низка.
Император Александр III, конечно, утвердил журнал Сибирского комитета, в котором была выражена идея о полезности переселения для общегосударственных интересов и идея о вреде искусственного затруднения этого переселения.
Император Александр III был очень набожный, православный человек, но это не мешало ему быть в некоторых случаях и, очень строгим даже и с высшей иерархией.
Я помню такой инцидент: хоронили великую княгиню Екатерину Михайловну, дочь Великого Князя Михаила Павловича, жену принца Мекленбургского (обладательницу Михайловского дворца); процессия вышла из Михайловского дворца и пошла в Петропавловский собор; певчие, как обыкновенно, конечно, шли раньше гроба, перед духовенством, потом шло духовенство, а затем катафалк; за катафалком все время шел пешком Император Александр III, свита, высшие лица, между прочими и я, как министр.
Когда мы вошли в Петропавловскую крепость, то, подходя к собору Петропавловской крепости, духовенство и певчие остановились около собора, и вдруг я вижу, что у певчих крайне засаленные и замаранные одеяния, на что обратил внимание и Император, которого это ужасно покоробило.
Когда митрополит (а в то время митрополитом был Палладий) отслужил литию и должен был входить в собор - Император подошел к Палладию и сказал ему:
- Посмотрите, владыко, как певчие одеты, ведь это просто постыдно.
Этот бедный старец Палладий весь затрясся.
Император Александр III, хотя и относился к Великой Княгине Екатерин Михайловне очень благосклонно, но, однако, тем не менее он был очень гневен на К. П. Победоносцева за следующий случай:
{402} Когда Великая Княгиня Екатерина Михайловна умерла, то она оставила завещание, которое составлял Победоносцев. Между прочим, в этом завещании было написано, что Великая Княгиня оставляет Михайловский дворец старшему сыну (или, кажется, сыновьям).
Великая Княгиня жила в Михайловском дворце потому, что этот дворец принадлежал ее отцу, но, собственно говоря, этот дворец Императорский, принадлежащий вообще царскому дому; Великая Княгиня имела только право в нем жить, но дворец этот ей не принадлежал. По праву же, если можно так выразиться, "давности", так как Великая Княгиня давно уже в нем жила и была особенно всеми уважаема и так как в составлении этого завещания участвовал К. П. Победоносцев, с которым она была в очень хороших отношениях, т. е. Победоносцев был близок с ее семейством, то в этом завещании был помещен пункт: что дворец она оставляет своим сыновьям (кажется, сыновьям, а не сыну).
Когда Великая Княгиня Екатерина Михайловна была уже на смертном одре, перед смертью она просила к себе приехать Императора Александра III. И вот, будучи уже совсем больной, лежа, она сказала ему, что скоро она умрет, что у нее оставлено завещание и что она просит Императора это завещание утвердить.
Император поинтересовался узнать: кто составил завещание?
И когда Великая Княгиня ответила, что составлял К. П. Победоносцев, так как Император доверял Победоносцеву (который был юрист, профессор гражданского права), Он, не читая из корректности завещания, прямо его подписал.
Впоследствии, когда Великая Княгиня умерла и оказалось, что дворец, принадлежащий Императорскому дому, должен перейти этим принцам, католикам или лютеранам (из которых один в прошлом году умер, а другой в настоящее время, будучи генералом от артиллерии, командует какой-то артиллерийской бригадой), то Государь был очень возмущен тем, что Императорский дворец перешел к этим принцам.
Как то раз я имел разговор с Императором, и Он сказал мне, что ему очень неприятно, что этот исторический дворец, который принадлежит Императорскому дому - перешел по какому то недоразумению в руки этих принцев. Государь сказал, что Его подвел К. П. Победоносцев и что Он очень желает, чтобы этот дворец был все-таки выкуплен, а поэтому просил меня войти как-нибудь в переговоры относительно выкупа Михайловского дворца.
{403} Раз уже завещание подписано, Он не хочет его переменить, так как сам утвердил, но вообще, - говорил Государь, - Он очень недоволен Победоносцевым и был бы очень рад, если бы мне удалось как-нибудь этот дворец выкупить, причем сказал, что если в этом дворец никто из Императорского семейства не будет жить, то, может быть, можно будет устроить там Ксенинский Института, т. е. Институт имени Его дочери Ксении Александровны.
Это был просто разговор. Затем вскоре Император умер.
Но мысль эта, это желание Императора Александра III у меня запало в сердце, и я как то раз, когда Император Николай II вступил на престол, говорил с ним об этом.
Из слов Императора Николая II я увидел, что и Он точно также слыхал о том, что Его покойный Отец был недоволен тем, что Михайловский дворец перешел в руки принцев. Я рассказал ему весь разговор с Его Батюшкой, рассказал о желании Императора
Александра III выкупить этот дворец и о том, что Государь меня тогда просил это устроить.
Император Николай II тоже сказал, что он просит меня это дело докончить. Тогда я переговорил с этим принцем и вошел с ним в соглашение.
Он согласился продать мне этот дворец, если я не ошибаюсь, кажется, за 4 милл. рубл. Я на эту сумму согласился; доложил Императору, который, в свою очередь, изъявил согласие.
Итак, было решено, что мы этот дворец покупаем. Я сказал, что когда принц получит деньги, то он должен через столько то месяцев очистить дворец. Это происходило как раз летом. Дворец был очищен, причем оказалось, что при очистке дворца были сняты все ценные двери, камины, вообще все украшения, которые в сущности, у нас не признаются движимым имуществом, а считаются принадлежностями недвижимого имущества. Но тем не менее, принц все это ободрал, забрал все ценные двери, камины и т. д.
Таким образом, когда дворец перешел в собственность Государя (хотя за него заплатила казна), Император спросил меня: что, по моему мнению, следует делать с этим дворцом?
{404} Я сказал Государю, что Его Отец желал сделать из этого дворца институт и назвать его "Ксениинским", но, что мне казалось бы, что было бы очень хорошо, если бы Государю было угодно там поселиться, потому что в Аничковском дворце живет Его матушка Императрица Мария Феодоровна, а Михайловский дворец очень удобный, имеет хороший сад и если восстановить (Там, до настоящего времени, помещается Собственная Канцелярия Государя Императора.) этот дворец, возобновить парк, то можно пользоваться воздухом, так как там большое место.
Но Государь от этого уклонился, сказав:
- Я не вижу, почему я должен жить не в тех помещениях, в которых жили мой Отец и мой Дед?
Государь поселился в Зимнем дворце. Я еще ранее обращал внимание на то, что при Зимнем дворце нет сада, где бы мог гулять Государь и Его дети.
Когда Император Николай II поселился в Зимнем дворце, то я не имел с Ним об этом разговора. Он отчудил себе часть Дворцовой площади (вследствие чего вышло недоразумение с городом), сделал превосходную решетку, которая теперь составляет украшение площади; там разведен парк.
В этом парке Император, до 1904 года, (т. е. до всей этой истории с революцией), окруженном превосходной решеткой, представляющей вместе с тем и отличную защиту, - постоянно гулял ; там же резвились и Его дети.
Таким образом вопрос о том: что делать с Михайловским дворцом, не был решен.
Затем, когда я снова возбудил вопрос о том: что же делать с этим дворцом, и напомнил о Ксениинском институте, то Император сказал, что он желал бы, чтобы Ксениинский институт был в Николаевском дворце, а этот Николаевский дворец после смерти Великого Князя Николая Николаевича перешел к его сыновьям: Великому Князю Николаю Николаевичу (которого, в отличие от его отца Николая Николаевича "старшего", называли - "младшим") и Петру Николаевичу.
Эти Великие Князья запутались в долгах и просили этот дворец купить. Государь опять поручил мне купить этот дворец на счет {405} казны и сказал, что он желал бы, чтобы Ксениинский институт был устроен в Николаевском дворце.
После того, как этот дворец был мною, по приказанию Государя, куплен, я дал мысль устроить в Михайловском дворце, "Музей Императора Александра III" в память того, что покупка этого дворца была сделана по инициативе покойного Императора; хотя он и предполагал устроить институт, но я, питая благоговение к Его памяти, хотел, чтобы кроме памятника, который предполагалось поставить, а ныне поставлен на Знаменской площади, был еще какой-нибудь другой памятник Его имени. Поэтому я и подал эту мысль, которая и была очень благосклонно воспринята нынешним Императором Николаем II.
Теперь там устроен музей Имени Императора Александра III, который разрастается, и со временем, конечно, составить громадный памятник искусства, памятник великий, соответствующий величию самого покойного Императора.
Тому, кто верит в предрассудки, представился бы знаменательным тот факт, что в последнее светлое воскресение перед кончиною Императора Александра III произошел следующий случай:
Обыкновенно в этот день в Зимнем дворце была торжественная заутреня; на эту заутреню приглашались почти все высшие чины Империи, (а также военные высшие чины) и двор - одним словом, выход был большой, торжественный.
Когда начался выход, то как только Император с Императрицей вышли из своих покоев, вдруг всюду потухло электричество. Почти весь дворец был в темноте (только в некоторых комнатах восстановилось электричество), так что пришлось осветить его простыми керосиновыми лампами и свечами.
Уже тогда Император Александр III имел очень болезненный вид. Он вообще всегда был очень бледен и имел вид малокровный; в особенности же он стал выглядеть болезненным после катастрофы в Борках, - о чем я говорил ране.
В течение времени от Пасхи до моего последнего всеподданнейшего доклада (который был, вероятно, так, в конце июля или в начале августа) - болезнь Государя уже сделалась всем известной.
{406} Из Москвы приезжал известный Московский профессор Захарьин, который с неделю даже прожил с Государем в Гатчинском дворце.
Но сам Государь болезнь свою не признавал. Вообще в Царской семье есть какой-то странный - не то обычай, не то чувство - не признаваться в своей болезни и, по возможности, не лечиться, и вот, это-то чувство, эта привычка у Императора Александра III были особенно развиты.
Когда Захарьин приезжал в Петербург и лечил Государя, то сделалось известным, что у Императора Александра III болезнь почек - нефрит.
Впрочем, не нужно было быть доктором, чтобы определить эту болезнь. Нефрит - болезнь почек - выражается особою бледностью, одутловатостью тела. Я хорошо знаю эту болезнь, потому что близко видел ее, так как моя жена была больна этою болезнью, от нее и умерла.
(тут же в книге, стр. 207- "...Но вдруг я, будучи уже в Петербурге, совершенно неожиданно получил депешу, что жена умерла от разрыва сердца. Для меня не подлежит никакому сомнению, что смерть ее была последствием лечения Нарзаном"!?..ldn-knigi.)
Затем, стало известным, что у Государя отекают ноги, появилась в ногах вода.
Итак, Государь в июле или в августе уехал в Беловежскую пущу, в тамошний дворец, а оттуда, кажется, проехал в Ялту (не помню, прямо ли оттуда проехал в Ялту или сначала из Беловежской пущи он посетил Царство Польское - Скерневицкий дворец).
Когда Император Александр III приехал в Ялту, то он был уже совсем больной; к нему был вызван доктор Лейден, известный профессор в Берлине.
Я этого Лейдена знал и после смерти Императора Александра III встречался с ним в Берлине. Он говорил мне то же, что говорил и Захарьин, а именно, что Император, как человек, производил самое отрадное впечатление, но что он, очевидно, в медицину не верил и, как пациент, он был один из самых непослушных пациентов, с которыми ему приходилось иметь дело.
Когда Император покинул Петербург, я уехал за границу в Виши. Это была моя первая поездка в Виши; поехал я туда для моей жены. Пробыв там несколько недель, я вернулся из-за границы в Петербург.
{407} По принятому обычаю, когда министры возвращаются из отпуска, то они не вступают в исполнение своих обязанностей, не испросив разрешения Государя, поэтому как только я приехал в Вержболово, то я сейчас же телеграфировал Императору, докладывала о моем возвращении и испросил его разрешения на вступление в исполнение моих обязанностей министра финансов. Немедленно я получил от Государя ответ, в котором он повелевает мне вступить в исполнение моих обязанностей. Это было последнее слово Императора, обращенное ко мне.
После смерти Императора, я просил дать мне подлинную телеграмму, так как во первых, она была как память, а кроме того мне было интересно узнать: была ли эта телеграмма написана им лично, или кем либо из его свиты.
Эту телеграмму мне переслали, она хранится в моем архив. Написана телеграмма лично Императором, совершенно твердым почерком.
После моего возвращения наступили очень тяжелые недели...
Цесаревич Николай поехал за своей невестой, так как Император, предчувствуя свою смерть, желал, чтобы Наследник женился скорее.
Цесаревич Николай привез свою невесту из Дармштадта прямо в Ялту; привез Он ее туда дней за 10, если не менее, до смерти Императора.
Хотя Император прежде, когда Дармштадтская принцесса Алиса в первый раз была в России, отнесся к ней не с особенной симпатией, - вследствие чего и не состоялась свадьба, - но на этот раз, Он с болезненным нетерпением ждал приезда своего сына с невестой, считал даже все время дни, оставшиеся до его приезда и, как мне рассказывали, был чрезвычайно рад, когда Он приехал в Ялту.
Кроме Лейдена, который видел Его Величество часто, при Императоре постоянно был лейб-медик, известный хирург, Вельяминов, теперешний начальник {408} Военно-Медицинской Академии. К этому Вельяминову Император относился очень сочувственно. Вообще у Государя к некоторым лицам были особенные симпатии и привязанности и, большею частью, в своих симпатиях и привязанностях он не ошибался. Так вот и к Вельяминову Император Александр III питал это чувство особой привязанности. Вельяминов постоянно ходил к Государю в его помещение.
Соответственно своему характеру, Император не жил в большом доме, т. е. в самом Ливадийском дворце, а занимал совсем маленьком домике, в котором он ранее, когда еще был Наследником престола, иногда живал и который был рядом с этим дворцом.
Как я уже говорил ранее, Император не любил жить в больших помещениях, а любил очень маленькие и скромные помещения.
Этот большой дом-дворец год тому назад разрушен, так как он оказался малым, и в настоящее время вместо него воздвигается большой каменный дворец, который спешно приводится к концу, так как Император Николай с Императрицею, которая больна, эту осень предполагает провести в Ялте.
Дворец этот, который начали строить год тому назад, строят с особой спешкой.
Домик же, в котором жил Император Александр III и в котором Он умер, конечно, остался нетронутым, и надо надеяться, что он, как историческая святыня для потомства, останется нетронутым.
Когда, после смерти Императора Александра III, мне приходилось бывать в Ялте во время пребывания там нынешнего Императора, всякий раз, когда я бывал в Ливадии, я заходил в этот домик и в те маленькие комнаты, в которых провел последние дни своей жизни Император Александр III и где Он и скончался.
Последние недели перед смертью, которая последовала 20 октября 1894 г., внимание всей Европы было приковано к Ялте и в эти последние недели с особенною яркостью выяснилось, какой громадный престиж и какое громадное значение имел Император Александр III на всю мировую политику.
{409} Все без исключения газеты, всех направлений и всех стран, писали Императору дифирамбы, признавая Его громадное значение в международной жизни всего мира, a также отдавая справедливость Его честному, благородному, правдивому и прямому характеру.
Весь мир признавал, что если последние 13 лет, во время царствования Императора Александра III, Россия жила в покое и вся Европа прожила мирно, то это только благодаря крайне миролюбивому характеру Императора Александра III, который был миролюбив не на словах, - он не подавал инициативы для различных мирных конференций, мирных выступов и мирных погремушек, - а фактически, по существу своего высокого характера, - был тверд, но в высокой степени миролюбив.
19-го октября под впечатлением тревожных сведений, идущих из Ялты, было официальное молебствие в Казанском соборе, на котором присутствовали не только все высшая административные лица города Петербурга, но и простые обыватели, а в том числе и студенты. Петербург молился о даровании Императору Александру III жизни, а 20 октября получилось ужасное известие об Его смерти...
{413}
ПРИЛОЖЕНИЕ
О ПОСТРОЙКЕ ПАМЯТНИКА ИМПЕРАТОРУ АЛЕКСАНДРУ III
По смерти Императора Александра III, в виду моего чувства поклонения его памяти, я сейчас же возбудил вопрос о сооружении ему памятника, зная, что если это не будет сделано покуда я нахожусь у власти, то это затем не будет сделано в течение многих десятков лет.
Достаточно сказать, что в Петербурге мы до настоящего времени не имеем памятника Императору Александру II. Конечно, будущее потомство о памятнике Александру III думало бы еще менее, ибо Император Александр III представлял собою тип монарха абсолютно неограниченного, хотя благороднейшего из монархов Российской Империи. Но, так как Россия в те времена, в особенности, до 17-го октября 1905 года, находилась под полным гипнозом крайне либеральных идей, то, само собой разумеется, что со смертью современников Императора Александра III никто бы не подумал о сооружении памятника. Таким образом инициатива сооружения этого памятника принадлежит исключительно мне.
Я представил Его Величеству Императору Николаю II мою мысль, которую, конечно, Император принял с радостью, так как он к памяти своего отца относился и, вероятно, относится и поныне с крайним почтением и любовью. Я предложил такой способ ведения этого дела: составить конкурс на представление проектов этого памятника, причем были выработаны и условия, которым этот конкурс должен удовлетворять. Условия эти были выработаны особым комитетом, в котором принимали участие специалисты по этому делу.
Когда все проекты на конкурс были представлены, причем, по принятому, в этом случае, порядку, авторы представленных проектов были неизвестны, то все эти проекты были выставлены в Зимнем Дворце. В этом дворце все эти проекты осматривались Государем Императором, Августейшей супругой почившего Императора Александра III Марией Феодоровной и другими членами Царской фамилии. В осмотре этом, кроме Царской Семьи, никто не участвовал, затем Его Величеству угодно было мне передать, что он остановился на таком-то проекте.
{414} Открыв запечатанный пакет, который был при этом проекте, оказалось, что проект этот принадлежит русскому по имени художнику, князю Трубецкому. Этот князь Трубецкой в то время жил в Москве и считался преподавателем одной из тамошних художественных школ.
Я вызвал его. Оказалось, что он, в сущности говоря, совсем не русский, а итальянец, родившийся в Италии и проживший всю свою молодость в Италии и только недавно приехал сюда, причем ему в это время было, вероятно, не более 24-25 лет. Оказалось что он сын итальянки, но был прижит с незаконным супругом, князем Трубецким, русским, жившим в Италии, человеком бедным.
Воспитан он был своею матерью. В сущности говоря, из разговоров с ним, можно было убедиться, что он человек почти совсем необразованный и даже весьма мало воспитанный, но с громадным художественным талантом. Уже ранее того, он в Италии, где такая масса выдающихся художников, был отличен тем, что выиграл несколько художественных конкурсов, вследствие которых по его проекту и были сооружены некоторые памятники в Италии. Затем он сделался известным и в Париже, вследствие своих мелких, но крайне характеристичных художественных вещей.
Оказалось, что он попал в Москву потому, что тамошний Трубецкой, а именно бывший предводитель дворянства Петр Николаевич Трубецкой, который был членом Государственного Совета и который в это лето так трагически погиб, будучи убит своим племянником Кристи, - его родственник, взял его как бы под свое покровительство.
Трубецкой этот затем представлялся Государю и Императрице Марш Феодоровне и Им очень понравился. Всего того, что Трубецкому было нужно, он добивался именно потому, что он был принимаем как Императором, так и Его Августейшей Матерью, которая к нему очень благоволила, что с моей точки зрения было довольно естественным, так как у Императора и у Августейшей Его Матери, конечно, была еще свежа рана, причиненная смертью Императора Александра III.
Была учреждена комиссия по сооружению этого памятника, в которой участвовали, как члены, президент Академии художества, граф Иван Иванович Толстой, который впоследствии, когда я был председателем Совета Министров, был министром народного просвещения; затем А. Н. Бенуа, - известный художник по живописи, два выдающихся архитектора и председателем комиссии был князь Б. Б. Голицын, заведывавший в то время экспедицией заготовления {415} государственных бумаг, где имеется особый весьма выдающийся художественный отдел. Этот самый Голицын вместе с тем состоял еще тогда и ныне состоит академиком Академии наук по физике.
При сооружении памятника сразу оказалось, что князь Трубецкой обладал совершенно неуживчивым характером. Он решениям комиссии не подчинялся, постоянно обходил указания, которые ему давали как князь Голицын, так и я, которым было поручено полное руководство этим делом. При сооружении памятника делал некоторые фантастические выходки, который стоили громадных денег. Ему на Невском проспекте был устроен громадный павильон, в котором он лепил свой памятник. Памятник этот он лепил и постоянно его переделывал.
В хозяйственную часть комиссии я вмешивался, но в художественную часть не вмешивался, потому что ни я, ни другие члены комиссии не считали себя компетентными в этом деле, а что касается художника Бенуа и Толстого, который в качества председателя Академии Художеств имел некоторое художественное образование, то они не могли оказывать на Трубецкого никакого влияния, так как Трубецкой не признавал никакого авторитета. В конце концов, по части художественной он руководствовался указаниями, или правильнее говоря, влиянием Государя Императора и Его Августейшей Матери.
Во время работы, когда работа была почти что кончена, то как Его Величество, так и Его Августейшая Матушка несколько раз приезжали осматривать памятник. Я всегда присутствовал при этом осмотре, и Их Величества высказывали свое удовлетворение работою князя. Его Величество никаких указаний не делал, а Ее Величество несколько раз указывала на различные недостатки в фигуре Императора, в его лице, которые князем Трубецким были исправлены; в конце концов, когда была сделана модель в настоящем виде, то как Императором, так и Императрицей-Матушкой модель была вполне одобрена.
Памятник осматривать приезжал также и почетный председатель Академии Художеств Великий Князь Владимир Александрович, брат покойного Императора. Он сначала относился к работе князя Трубецкого крайне критически и даже мне во дворце как то раз сказал, что он никогда не дозволить выставить памятник, вылитый по модели князя Трубецкого, так как это представляет собою карикатуру на его брата, а не его брата, но затем Великий Князь Владимир Александрович еще несколько раз приезжал осматривать памятник и при последнем осмотре сказал, что памятник этот или модель {416} представляет некоторые недостатки, но что, в конце концов, в нем что то есть такое, которое заставляет его примириться с этим памятником.
Так как, в конце концов, исполнителем всего этого дела являлся князь Трубецкой, который уже к тому времени приобрел громкое имя как художник во всей Европе и, в особенности, в Париже, и так как я знал, что если я его не буду поддерживать или по крайней мере примирять с комиссией, то дело выйдет еще хуже, то я употреблял со своей стороны все усилия, чтобы сгладить разногласия между Трубецким и комиссией, причем по памяти моей к Императору Александру III, я очень часто ездил осматривать работу Трубецкого, так как мне всегда этот осмотр напоминал личность этого, выдающегося во всех отношениях, самодержца.
Раньше, чем приступить к отливке самой статуи, я решил выставить эту модель на площади, где этот памятник стоит ныне, против Николаевского вокзала, дабы посмотреть какой эффект будет производить этот памятник.
Это было года за два до его открытия. Место, где должен был быть сооружен этот памятник, было огорожено забором, забор этот был еще возвышен, был устроен деревянный пьедестал вместо камня, на котором стоить этот памятник. Вот эту модель привезли и ночью выставили. Я помню как теперь, что я в 4 часа ночи, по рассвету поехал туда. Еще никого из публики не было, и вот поднявшись к памятнику, мы открыли его, и он представился нам в таком виде: вместо каменного пьедестала сделан из досок пьедестал и сверху эта модель. На меня произвел этот памятник угнетающее впечатление, до такой степени он был уродлив.
Это меня чрезвычайно взволновало, и я начал говорить то, что говорил и Великий Князь Владимир Александрович, что я никоим образом не допущу, чтобы памятник был выставлен. Сам Трубецкой признал многие капитальные недостатки его, и очень меня благодарил, что я сделал такую пробу, при которой он сам мог видеть этот памятник на пьедестале и в том положении, в котором он должен будет стоять. Вследствие этого он затем эту модель еще значительно переделал, и вот тогда, после этого, Великий Князь Владимир Александрович ее видел и сказал, что хотя в ней есть еще недостатки, но что он тем не менее против нее не возражает, потому что в ней есть что-то привлекательное и напоминающее брата, которое его в известной мере чарует.
Когда я ушел с поста министра финансов, то уже модель была совершенно готова, нужно было ее отлить. Князь Трубецкой для отливки {417} выписал специалистов и предпринимателей из Италии. Ранее туда в Италию ездил князь Голицын, чтобы удостовериться, что эти лица, которым князь Трубецкой настаивал отдать отливку памятника, заслуживают уважения и внимания. Князь Голицын привез о них удовлетворительные сведения.
Памятник отлили эти итальянцы при участии князя Трубецкого. Конечно, в конце концов, князь Трубецкой поссорился и с этими итальянцами; затем была целая история с устройством пьедестала. Сначала предполагали пьедестал устроить в вид горы, в виде глыбы, а затем по докладу Трубецкого, так как соответствующих камней не могли достать, а с другой стороны и по соображениям Трубецкого, художественного порядка, вместо этой глыбы решили с утверждения Государя устроить нечто в род катакомбы, четырехугольного ящика.
Когда я ушел с поста министра финансов, то я продолжал все еще заниматься делом этого памятника в том смысле, что некоторые доклады проходили через меня, т. е. я являлся докладчиком у Государя, но так как я уже не был министром финансов, то ассигнование денег всегда встречало затруднительное положение со стороны министра финансов, причем, я находил, что министр прав, ибо на памятник этот была затрачена такая масса денег, сумма приближавшаяся к миллиону рублей, что дальнейшее ассигнование, вследствие разных фантазий князя Трубецкого, естественно встречало возражение со стороны министра финансов.
После того, как я покинул пост председателя совета министров, а именно в апреле 1906 года, то руководство делом по сооружению памятника осталось, опять таки, за мной по желанию Его Величества, но когда я вернулся из за границы, куда я поехал немедленно после того, как я покинул пост председателя совета министров, а именно это уже было в ноябре месяце 1906 года, то я являлся к Государю с докладом по одному какому то вопросу, касавшемуся этого памятника, причем доложил Государю, что не угодно ли будет снять с меня эту обязанность, ибо памятник уже приходить к концу и с другой стороны моя роль всегда больше заключалась в том, что мне приходилось докладывать о разных ассигнованиях денег и что эта роль боле подходящая к министру финансов, и что не угодно ли будет эти обязанности передать министру финансов.
Его Величество не высказался: ни нет, ни да, и сказал, что подумает и мне передаст.
Через несколько дней я получил от министра финансов письмо, в котором он меня уведомлял, что Государю Императору не угодно {418} было согласиться на то, чтобы я передал обязанности докладчика по делу памятника министру финансов, а что эта обязанность должна остаться за мною. Но тем не менее, после этого уведомления мне ни разу не приходилось докладывать Государю, так как князь Трубецкой с одной стороны, а затем князь Голицын, председатель по сооружению памятника, находили к Государю доступ помимо меня и докладывали Ему все дела или непосредственно, или через посредство различных министров.
Наконец, в 1909 году наступило время открытия памятника. Памятник был готов и выстроен. Я вернулся из за границы, и вдруг ко мне приходить князь Голицын, перед открытием памятника, и говорит, что он составил список наград за сооружение этого памятника, причем себе поместил совершенно исключительную награду, и что он просит меня как руководителя и докладчика этого дела, доложить этот список Государю. Я передал князю Голицыну, что я уже с 1906 года не имел ни одного доклада Государю по этому делу, и что он всегда докладывал сам непосредственно и что вследствие этого я затрудняюсь доложить. На это князь Голицын меня стал убеждать, что он сам не может доложить, потому что это дело касается его и других членов. Я все-таки сказал Голицыну, что я Государю доложить это дело не могу, но ездил к барону Фредериксу и просил его доложить Государю.
Через несколько дней я видел барона Фредерикса, и он мне сказал, что он докладывал Государю, что Государю было угодно утвердить все награды и что он спросил, почему я в это дело впутался, что ведь я сам отказался от руководства делом этого памятника в 1906 году. Тогда я показал барону Фредериксу письмо, которое я получил от Коковцева, министра финансов, в котором он меня уведомлял, что Государю Императору не угодно было исполнить мою просьбу, в которой я просил меня освободить от этого дела, что с тех пор я ни разу не имел доклада у Государя, потому что Голицын находил пути помимо меня, что в данном случае Голицын обратился ко мне и что я вследствие этого не мог ему отказать, не передать его просьбу.
Через несколько дней барон Фредерикс мне сказал, что он напомнил обо всем Государю и что Государь сказал, что действительно граф Витте прав, что он хотел отказаться от руководства, но я на это не согласился.
Наконец быль назначен день открытия памятника. В обществе начали относиться к этому памятнику крайне критически. Все его {419} критиковали. Потом у меня явилась дилемма: идти ли мне на открытие памятника или не идти. С одной стороны в виду того отношения Государя, которое он проявлял ко мне по делу этого памятника последние годы, мне не хотелось идти на открытие памятника, с другой стороны, я опасался, что если я не пойду, то сейчас же скажут, что, мол, так как это дело неудачно, то Витте, конечно, от этого дела открещивается. Вследствие этого, я пошел на открытие памятника и был во главе комиссии по сооружению памятника.
Князь Трубецкой на открытие памятника не приехал, так как ему во время не было дано знать об открытии памятника, так что он опоздал на несколько дней.
Памятник открыли при торжественной обстановке: Его Величество командовал войсками, которые проходили перед памятником. Государь Император мне сказал несколько слов, причем это, очевидно, было сделано, в виду громадного количества народа, который был при открытии, так что если бы Государь не сказал этих нескольких слов, то могли бы вывести заключение, которое, вероятно, Государь не хотел, чтобы было выведено; с другой стороны, мне казалось, что Государь это сделал по настоянию находившейся при открыли памятника Императрицы Марии Феодоровны.
Таким образом все это неприятное дело свалилось с моих плеч, но тем не менее и после по поводу открытия этого памятника я имел некоторые неприятности, прежде всего мне было, конечно, крайне неприятно то, что памятник этот при открытии заслужил общее хуление. Все большей частью критиковали этот памятник.
Отчасти эта критика была связана с тем, что памятник Императору Александру III, Императору весьма реакционному, был так скоро открыт благодаря моему содействию, моей энергии, в то время, когда памятник Александру II в то время и до настоящего времени отсутствует. Затем в некоторых слоях общества этот памятник критиковали в виду моего участия в этом деле, а большинство критиковало потому, что этот памятник вообще имеет в себе нечто несуразное.
Но прошло некоторое время и теперь с этим памятником более или менее примирились, а некоторые даже находят выдающимся в художественном отношении. Так, известный художник Репин уверяет, что этот памятник представляет собою выдающееся художественное произведение. Мне приходилось последнее время встречать людей, которые сначала критиковали этот памятник, а теперь находят в нем некоторые черты высокого художества.
{420} Что касается Трубецкого, то он живет теперь в Париже, имеет там мастерскую и пользуется большою популярностью. Сам Трубецкой - это человек очень оригинальный, он крайний вегетарианец, затем он не признает никакой науки и в особенности науки художественной. Он проповедует, что всякая наука только портит человека, что человек сам по себе носить известные дары, и эти дары не следует портить и что всякий художник, который захочет получить художественное образование портит свой природный талант.
Вообще он полон различными абсурдными теориями, затем человек не без хитрости, с очень большими фантазиями и стремлениями сорить деньгами, но не подлежит сомнению, что в нем находится громаднейший талант, и поэтому недаром за границей он пользуется выдающейся репутацией.
Именной указатель дан отдельно!
ldn-knigi.narod.ru ldn-knigi.russiantext.com
Добавленно ldn-knigi - о С. Ю. Витте :
Еще о характере Витте - см. на нашей стр. книгу -
"Граф В. Н. Коковцов (1853-1943) Из моего прошлого" Т.1,2
----------------------------------------------------
Док. исторических наук, доцент Российского университета дружбы народов
Степанов С.А. :
"..Они
(мемуары) до сих пор остаются, наверное, самым популярным, многократно переиздававшимся и наиболее часто используемым историческим источником. Парадокс заключается в том, что трехтомные мемуары Витте дают весьма искаженное представление и о нем самом и государственных деятелях, с которыми ему доводилось общаться. Они крайне субъективны и подчинены его политическим интересам.
О Витте написан ряд книг как русскими, так и иностранными авторами. Но нельзя сказать, что в этих монографиях дана исчерпывающая характеристика государственной деятельности Витте, И через сто пятьдесят лет его противоречивая личность вызывает споры, и, быть может, этот интерес является лучшей оценкой дел Сергея Юльевича Витте.
----------------------------------------------------
Тарле Е. В. "Граф С. Ю. Витте. Опыт характеристики внешней политики." Л., 1927:
"..Отношение Витте к людям всегда было сугубо утилитарным. Е. В. Тарле точно подметил, что именно на это строились оценки, которые Витте давал современным ему государственным деятелям: "Ты чего хочешь? Помочь мне? Значит, чудеснейший и идеальнейший, хотя бы ты был даже великим князем Сергеем Александровичем или Рачковским. Ты намерен мешать мне? Значит, негодяй, вор, тупица, ничтожество".."