Витте Сергей Юльевич - Воспоминания

абандою и вообще всюду, где необходимо было проявлять силу и даже пускать в ход оружие - являлось делом пограничной стражи; таможенное же дело должно было ограничиться только всеми теми операциями, которые производятся в таможнях пограничной стражи.

Итак, мною была проектирована такая организация:

Во главе стоит корпусный командир; у корпусного командира - начальник штаба. Затем штаб и канцелярия пограничной стражи, а также медицинская часть - подобно тому, как это существует во всех военных корпусах, но в несколько увеличенном виде, так как самый корпус пограничной стражи несомненно больше, нежели обыкновенный корпус войска.

Затем вся пограничная стража разделяется на округа; имеется начальник округа пограничной стражи. Потом округа разделяются на бригады, в которых имеются командиры бригад, а затем бригады делятся на отделы.

Таким образом, мною было составлено положение об организации пограничной стражи вполне на военном основании.

В составлении этого положения мне несколько помогли военные, к которым я тогда обращался, между прочим, и военное министерство.

Но так как все таки пограничная стража имеет некоторое соприкосновение с департаментом таможни, то, конечно, министр финансов, в конце концов, должен был быть начальником, как пограничной стражи, так и всего таможенного ведомства. Таким образом, соединение этих двух частей сосредоточивалось только в одном лице, а именно министре финансов.

Когда я все это положение доложил Государю, то Император очень меня благодарил за это и почти никаких изменений в этом положении не сделал.

Только относительно названия "Отдельного Корпуса Пограничной Стражи" Государь заметил мне: - Для чего называть "отдельным", - прямо назвать "Корпус Пограничной Стражи".

Я сказал Государю, что название это мною заимствовано потому, что когда были корпуса, которые составляли совершенно отдельную военную единицу, то они всегда назывались: "отдельным" корпусом. Так, например, в последнюю Турецкую войну, на Кавказе был "отдельный". корпус и начальником отдельного корпуса был Лорис-Меликов, который впоследствии за эту войну получил графство.

  

  

  

  

  

{320} На это Государь Император сказал: тем не менее, Лорис-Меликов быль подчинен Кавказскому Наместнику - Великому Князю Михаилу Николаевичу.

Во всем же остальном Государь вполне одобрил это положение и пожелал, чтобы министр финансов был шефом пограничной стражи.

Сделал он это, очевидно, для того, чтобы оказать мне внимание за сделанное мною преобразование.

Тогда явился вопрос: кого назначить корпусным командиром?

По указанию генерала Ванновского - я выбрал трех лиц (Лично я всех этих трех лиц не знал.), причем по предыдущей деятельности - из этих трех лиц мне боле всех был симпатичен генерал Свиньин, потому что он был - боевой генерал, который очень отличился при взятии Плевны (потом он был начальником гвардейской артиллерии).

Государь Император знал всех, в том числе и Свиньина, и, с своей стороны, одобрил назначение Свиньина корпусным командиром, сказал мне, что это очень хороший выбор и что он его лично знает.

Сделав это преобразование пограничной стражи я, в течение всего времени, пока был министром, особенно сердечно относился именно к этой части, находящейся в моем ведении. Может быть именно потому, что я не был военный - мне было приятно иметь в своем ведении целый корпус войск, а может быть чувство это было у меня потому, что я сам уроженец Кавказа, жил на Кавказе до 16 лет, когда происходили непрерывные войны: постоянно был среди военных у дяди моего генерала Фадеева и постоянно встречал выдающихся в России военных людей, - во всяком случае, факт тот, что я очень занимался пограничной стражей и, с своей стороны, чувствовал, что я очень любим всем офицерством и вообще всеми чинами пограничной стражи.

Мне приходилось довольно часто бывать на смотрах пограничной стражи и играть роль военачальника, хотя должен сказать, что роль эта всегда меня очень стесняла.

Впоследствии Император Николай II дал мне особый полувоенный мундир шефа пограничной стражи, который имеют право теперь надевать все шефы пограничной стражи.

Когда я ушел из министерства финансов, то Государю Императору угодно было оказать мне милость, сохранить за мною мундир {321} шефа пограничной стражи, в виду того, что весь этот корпус был мною, по указанию Его Августейшего Отца, основан.

Затем при постройке Великого Сибирского пути, когда мы получили концессию на постройку дороги через Манджурию, (по направленно от Читы к Владивостоку) - я ввел там охранную стражу, которая состояла из отставных военных или военных действительной службы, преимущественно, из пограничников, которые временно как бы вышли в отставку для того, чтобы поступить в охранную стражу, так как непосредственно военных на восточно-китайской дороге держать было невозможно.

Затем уже через несколько лет мы начали, так сказать действовать более открыто, и эту охранную стражу я преобразовал в округ пограничной стражи, так называемый "Заамурский округ пограничной стражи", - это один из самых больших округов.

Этот Заамурский округ пограничной стражи сыграл выдающуюся роль во время последней японской войны. Все военачальники, без исключения, не могли нахвалиться офицерами и солдатами этой пограничной стражи Заамурского округа, что, впрочем, вполне понятно, так как с одной стороны, это были: точно такие же солдаты, точно такие же офицеры, как и остальные, но только они были более правильно сформированы, не так, как это было сделано в нашей действующей армии, где были собраны служащие различных сроков и друг друга не знающие. С другой стороны, это были люди, которые жили в Манджурии еще раньше войны, следовательно, привыкли к этой местности - знали хорошо эту местность.

К сожалению, тогда я уже не был министром финансов и не имел удовольствия, так сказать, ощущать заслуг той части войска, которую мне привелось организовать.

Директором департамента торговли и мануфактуры был некто Бер, почтенный старичок, довольно опытный чиновник, но в общем ничего собою не представляющий. Его лично знал Император, потому что, как я уже имел случай говорить, Император очень интересовался и был главою дома призрения бедных детей (Дом призрения имеет в своем распоряжении два училища: мужское - Цесаревича Николая и женское - Императрицы Марии Александровны.), a Бер был председателем дома призрения. Этот дом призрения {322} находился под особым попечением Государя и все, что там делалось - даже самые мелкие назначения - делались при его посредстве. Государь довольно часто ездил туда и, понятное дело, довольно близко знал Бера.

Вскоре после того, как я сделался министром финансов, Бер умер. Вместо него я назначил Владимира Ивановича Ковалевского, человека весьма талантливого, чрезвычайно способного, который теперь состоит председателем технического общества. Он наверно сделал бы совершенно выдающуюся карьеру, если бы не его слабость в отношении женского пола, слабость, благодаря которой недостойные женщины его эксплоатировали и доныне его эксплоатируют.

В ведении министерства финансов была и палата мер и весов; начальником этой палаты был Менделеев. Его назначил на этот пост Вышнеградский. Но палата эта мер и весов была в большом запущении, и сам Менделеев был в большом загоне.

Я, конечно, не мог не оценить того обстоятельства, что управляющим этой палатой мер и весов состоит такой выдающийся ученый, как Менделеев. Поэтому, как самому Менделееву, так и учреждению, находящемуся в его ведении, я оказывал всякую поддержку. Мне удалось поставить это учреждение на ноги, конечно, благодаря только Менделееву, так как я сам в научную часть этого дела не вмешивался и не мог вмешиваться, по неимению надлежащих для этого познаний.

С тех пор как было организовано министерство торговли и Промышленности (которое было организовано по моей инициативе, когда я был председателем совета министров) палата мер и весов находится в ведении этого министерства.

Я забыл упомянуть о директоре департамента железнодорожных дел, Максимове.

После того, как я покинул место директора департамента железнодорожных дел, должность эту занял Максимов, бывший при мне членом тарифного комитета от министерства финансов. Почему-то Вышнеградский не хотел сделать директором департамента моего вице-директора Романова, который впоследствии был моим товарищем, а теперь он член Государственного Совета и {323} председатель бюджетной комиссии (Гос. Совета), - а назначил директором Максимова.

Максимов человек способный, знающий, гораздо более живой, нежели Романов, но любил различные аферы и запутался в деле постройки дороги, которое вел Мамонтов.

  Я не могу судить: запутался ли он из интереса или просто из увлечения, но тем не менее во всяком случае, он скомпрометировал себя. Поэтому я должен был с ним расстаться. Максимов вышел в отставку. В настоящее время он занимается различными частными делами; между прочим, он, кажется, состоит председателем общества подъездных дорог.

Когда управляющий Государственным Банком Жуковский был сделан сенатором, так как его здоровье было расстроено, то я решился представить к назначению (на место Жуковского) директора кредитной канцелярии Плеске; при этом у меня явился вопрос: кого же назначить директором кредитной канцелярии? - Мне хотелось назначить Малишевского.

Этого Малишевского я знал давно. Я познакомился с ним еще когда служил на Одесской жел. дор., а он в то время служил на Киево-Брестской жел. дор. заведующим контролем. Это был искренний поляк, но весьма честный и благородный, как в материальном, так и в моральном отношении. Будучи поляком и поляком патриотом, он тем не менее был истинный верноподданный Государя Императора.

Малишевский был человек большого ума и математического образования; по натуре своей он принадлежит к тому классу людей, которые имеют в своем уме нечто особенное, что отличает их от обыденных людей, но что эта особенность их ума с другой стороны, ставит таких людей на грань между нормальным человеком и сумасшедшим, - это обыкновенное свойство почти всех гениальных людей.

Возьмем из другой области - Льва Толстого и Достоевского,. они тоже были отмечены Богом своею гениальностью и часто в своих поступках и суждениях находились совершенно на грани между людьми нормальными и свихнувшимися.

Поэтому я Малишевского всегда, будучи его товарищем по службе на жел. дороге, называл не Малишевским, а Умалишевским.

{324} Малишевский кончил курс в кадетском корпусе в то время когда директором корпуса был Ванновский - (будущий военный министр при Императоре Александре III). Еще когда Малишевский был кадетом, его знал Драгомиров, который мне говорил, что, когда Малишевский был кадетом, он был очень способный и очень честный мальчик, но тоже умственно не вполне уравновешенный.

По окончании кадетского корпуса Малишевский поступил в Варшавский университет и кончил там курс. Потеряв в молодости родителей, Малишевский был на попечении г. Затлера, главным образом, почтенной женщины госпожи Затлер. (Это тот Затлер, который был интендантом в Севастопольскую войну и был судим за злоупотребления в интендантстве. Хотя сам Затлер, как это свидетельствуют все лица, знавшие его, не оставил после себя решительно никакого состояния, что служит доказательством, что сам Затлер - совершенно честный человек.)

Когда Малишевский кончил курс Варшавского университета, он поступил к Блиоху на службу.

В это время Блиох уже начал заниматься писанием своих различных сочинений и вместе с тем строил Либавскую железную дорогу на подрядных основаниях. Потом Малишевский сделался начальником контроля Киво-Брестской жел. дор. а впоследствии начальником контроля сборов юго-западных дорог.

Когда Малишевский был начальником контроля (сборов) юго-западных дорог, то он жил в Петербурге, так как правление жел. дорог находилось в Петербурге.

Заслуга Малишевского в железнодорожном деле та, что благодаря его трудам была основана эмеритальная касса для служащих юго-западных жел. дорог, в которой участвовало взносом и общество Киево-Брестской жел. дороги.

Затем касса эта была расширена и распространена на юго-западные жел. дор. тогда, когда образовалось общество юго-западных

ж. д.

  

  

  

  

  

  

  

При Посьете был поднят вопрос об образовании общей эмеритальной кассы для служащих железных дорог.

Для выработки плана общей эмеритальной железнодорожной кассы обратились к Малишевскому, и он очень много работал по этому предмету.

Как известно всякая правильно поставленная эмеритальная касса основывается на теории вероятности и требует значительной {325} математической эрудиции, хотя часто, когда не имеется надлежащих статистических данных, одной математики недостаточно.

Так, например, эмеритальная касса военного ведомства была разработана при участии такого специалиста-математика, как покойный академик Буняковский, но тем не менее, расчеты оказались не соответствующими действительности, т. е. не оправдались действительностью.

Вот, во избежание таких казусов Малишевский и предпринял сначала теоретическую разработку всего этого вопроса и написал по этому поводу целый том (том этот был удостоен премии Акад. Наук). Затем Малишевский составил все расчеты для общего устава эмеритальных касс русских железных дорог, - за что ему был дан чин статского советника и "Владимир". В те времена награда эта являлась совершенно исключительной потому что тогда подобного рода награды не давали с такою легкостью, с какою он даются в настоящее время.

Таким образом, Малишевский по своим качествам совершенно удовлетворял тому назначению, которое мне хотелось ему дать -

1) потому, что я на него мог вполне рассчитывать и в нравственном смысле и в смысле благонадежности; я был уверен, что он не введет казну в какой-нибудь ущерб; затем, 2) и в том смысле что я вполне мог полагаться на все его расчеты; при том, наконец, он был не чужд и финансового дела, так как будучи одним из сотрудников Ивана Станиславовича Блиоха, он, служа в правлении юго-западных жел. дор., имел случай постоянно касаться финансовых вопросов. Но мне представлялось, что препятствие к его назначению будет, и этим препятствием, как мне казалось, будет то, что Малишевский - поляк, притом поляк искренний, так как он признавал, что он поляк, польский патриот, хотя и верноподданный русского Императора.

Когда я докладывал Государю, что Жуковский нездоров - Государь согласился дать ему звание сенатора; затем я сказал, что вместо Жуковского, я полагаю, следует назначить Плеске - (на что Государь также согласился), но вот, что касается директора кредитной канцелярии, то, добавил я - сейчас я затрудняюсь в указании ему лица, так как хотя я имею (в виду) лицо вполне подходящее, но, вероятно, его назначение встретит затруднение.

Тогда Император меня спросил:

- Какое же может быть затруднение? сказал Императору, что, хотя этот человек безусловно честный, весьма знающий, на которого я вполне могу положиться и которому {326} могу доверить столь важные, касающиеся государственной казны, расчеты, но затруднение к его назначению, вероятно, будет в том, что он поляк, и при том поляк искренний, который не только признает, что он поляк, но в известной степени этим гордится, хотя, с другой стороны, он человек честный и безусловно благонадежный в политическом отношении, и я убежден, что он самый верный верноподданный.

На это Император Александр III мне заметил, что тогда он не понимает, какие же могут быть препятствия к назначению Малишевского? Если Малишевский поляк, честный поляк и этого не скрывает, а с другой стороны верноподданный, то это показывает, что Малишевский честный и благородный человек и - поэтому он не видит никакого препятствия к назначению Малишевского директором кредитной канцелярии (Когда Император Александр III бывая в Царстве Польском, то относился к полякам весьма милостиво. Из этого, конечно, нельзя сделать вывод, что он не держался вполне исторического русского направления и что он мог мирволить полякам, но это означает, что Император Александр III понимал, что раз Царство Польское было присоединено к России и поляки сделались его подданными, то Он должен относиться к ним, как к своим подданным, т. е. преследуя общеимперские интересы, - дать возможность им спокойно жить.

То, направление, которого держался Император Александр III в отношении Царства Польского, было ясно выражено во всех мероприятиях тогдашнего генерал-губернатора Царства Польского, известного героя генерал-адъютанта Гурко.

Гурко с одной стороны держал Царство Польское в строгости не мирволил полякам, но, с другой стороны, относился к ним так, как должен относиться представитель императорской власти, а именно: попечительно и к верноподданным полякам - благосклонно.

Поляки всегда относились с глубокою преданностью к Императору Александру III и в настоящее время они относятся с глубоким уважением, как к памяти Императора, так и генерал-губернатора Гурко и другого представителя того же направления - генерал-губернатора юго-западного края - Дрентельна, который был также строгий, но попечительный генерал-губернатор, заботившийся о всех жителях вверенного ему края.

Тогда были люди сильные, строгие, но справедливые; не искавшие популярности посредством провозглашения каких то новых национальных принципов, которые более смахивают на принципы балаганные и, во всяком случае, выражаются по отношению инородцев, не в строгости, не в справедливости, а в человеконенавистничестве.).

Таким образом Малишевский был назначен довольно неожиданно и необычайно для Петербургского бюрократического общества, директором кредитной канцелярии.

{327} Он был директором кредитной канцелярии все время при мне и затем при последующих министрах. При Коковцеве - только два года тому назад - он ушел; его сделали тоже сенатором. Малишевский только несколькими годами старше меня, но он уже совсем рамоли; умственные его способности так понизились, что, когда с ним говоришь, он имеет вид человека совершенно умственно пошатнувшегося; на вид ему можно дать лет 70.

Когда Плеске был сделан управляющим государственным банком, то он просил меня назначить товарищем управляющего гос. банка - Тимашева (Нынешнего министра торговли и промышленности.), который в то время был вице-директором кредитной канцелярии.

Этого Тимашева я считал молодым человеком, деловым, порядочным, но небольших способностей, и ума.

Тогда явился вопрос: кого же назначить на место Тимашева?

Николай Христианович Бунге, бывший тогда председателем комитета министров и Анатолий Николаевич Куломзин, - занимавший в то время должность управляющего делами комитета министров (в настоящее время он состоит членом Государственного Совета), рекомендовали мне молодого человека Шипова, который был начальником отделения канцелярии комитета министров.

Этот молодой человек Шипов был очень близок к Н. X. Бунге, т. е. иначе говоря умел ему угодить, к нему приблизиться.

Как начальник отделения - он был очень выдающейся и способный и мне, как члену комитета министров, часто приходилось иметь с ним дело.

Кроме того, я обратил внимание на Шипова еще и потому, что он написал одну книжку, вернее не написал а перевел с французского языка на русский и составил к ней предисловие. Книжку эту - о известной исторической личности Джон Ло - он перевел по указанию Н. X. Бунге. Всякий финансист знает, что при имени Джон Ло - сейчас же представляются кредитные билеты и все то зло, все те несчастья, которые Джон Ло причинил Франции введением этих кредитных билетов. С именем Джон Ло и с кредитными билетами всегда неразрывно связана мысль о тех несчастьях, к которым ведет всегда злоупотребление кредитными билетами.

{328} Джон Ло - это, так сказать, пугало для всякого правоверного финансиста.

Н. X. Бунге рекомендовал Шипову сделать перевод этой книжки (и предисловие к ней) не без некоторой задней мысли, или иначе говоря, из-за некоторого опасения. Бунге опасался: как бы Иван Ал. Вышнеградский, заместивший как министр финансов Н. X. Бунге, а затем и я, заместивший И. А. Вышнеградского, не увлеклись системою кредитных билетов и не нанесли Российской Империи этим вреда.

Книжка эта составлена, или вернее сказать переведена Шиповым очень хорошо, что и обратило мое внимание на этого молодого человека.

Доказательством того, как Н. X. Бунге боялся, чтобы новый молодой министр финансов, т. е. я (В это время я только что вступил на пост министра финансов; я сделался управляющим министерства финансов 30 августа 1892г.), не увлекся системою кредитных билетов, иначе говоря не увлекся бы печатанием бумажных денег - может служить следующий анекдот.

Когда я сделался управляющим министерством финансов и приближалось 20-ое сентября, то мне директор казначейства - Голиндо доложил, что касса находится в таком положении, что не хватит денег, чтобы платить содержание служащим, т. е. всем чиновникам и войскам.

Я был назначен министром финансов после страшного голодного 1891 года, это был самый большой неурожай в России, имевший место во второй половине XIX столетия, а поэтому естественно, что средства были истощены.

Так вот директор департамента казначейства, докладывая мне, что дней через 10 придется платить жалованье, а между тем денег не хватит, просил моего распоряжения.

Так как я только что вступил в управление министерством, то, конечно, не успел еще взять в руки это дело, т. е. финансы Российской Империи, и сообразить положение дела, а, следовательно, конечно, ничего не мог придумать. Поэтому я сказал ему:

- Что же делать, если окажется, что денег нет, чтобы платить жалованье, то другого средства нет, как только выпустить из экспедиции заготовления государственных бумаг миллионов на {329} 10-20 кредитных билетов и таким образом покрыть все содержание, которое причитается служащим.

Когда эта мера была распубликована, то ко мне явился Н. X. Бунге, почтеннейший во всех отношениях старец, профессор, бывший министр и председатель комитета министров и вел со мною такой разговор:

Он сказал мне, что вот только что я занял пост министра финансов и уже стал на самый ужасный путь. Что путь этот, т. е. выпуск кредитных билетов и печатание по мере надобности денег - приведет Россию к полнейшему финансовому расстройству.

Тогда я говорю Н. X. Бунге:

- Поверьте мне, Николай Хриспанович, я совсем не сторонник кредитного денежного обращения. Я понимаю, что это вред, но мне, пока я не взял хотя до некоторой степени дело в руки - другого выхода, кроме этого, не было. И я могу вас уверить, что к этому средству я прибегать не буду.

На это Н. X. Бунге дал такой ответ, что я только засмеялся и ничего не мог ему возразить.

Он говорит:

- Я знаете, готов верить вашей искренности. Я верю, что вы искренно говорите, что вы больше этого делать не будете, но, говорит - вера вашей искренности, я, тем не менее, не уверен в том, что то, что вы говорите, в действительности будет, потому что министр финансов, который так взял и выпустил 20 миллионов кредитных билетов, приказав прямо их отпечатать в экспедиции заготовления государственных бумаг, когда билеты эти ничем не гарантированы - ни серебром, ни золотом, вообще никакой реальной ценностью и ценностью общепризнанной на всех биржах - уподобляется такой француженке, которая согрешила, и затем, когда к ней приходят и говорят о том, что вот как не хорошо, что она согрешила, - она всегда будет уверять, что это только в первый раз в жизни она сделала и больше уже не будет... Как, - говорит, - я такой француженке не поверю, также и такому министру финансов не поверю.

Впоследствии, когда через несколько лет, вопреки общественному мнению всей России, мне удалось восстановить денежное золотое обращение, - то при начале этого дела, когда Бунге еще был жив и мне несколько в этом содействовал, я часто напоминал ему о его сомнениях по поводу меня и француженки.

{330} Когда Петр Михайлович Романов был сделан моим товарищем и освободилось место директора моей канцелярии, то на это место я назначил Шипова (который, как я уже говорил, занимал в то время место вице-директора кредитной канцелярии). Когда же освободилось место директора департамента казначейства, то я перевел Шипова с места директора моей канцелярии на место директора казначейства.

Затем, когда предстояло ехать в Портсмут, чтобы заключать мир, то после того, когда наш посол в Париже Нелидов отказался и был назначен наш посол в Риме - Муравьев, то, так как ни тот, ни другой совсем не знали финансов и вообще истории сооружения восточно-китайской дороги, то в числе лиц, состоящих при уполномоченном был назначен и директор департамента казначейства - Шипов и наш посланник в Пекине Покотилов. Когда же, заболев, неожиданно отказался Муравьев, и я - совершенно неожиданно должен был принять на себя звание первого уполномоченного по ведению мирных переговоров с Японией, то все назначения свиты уполномоченного уже были сделаны, и я, не желая никого обижать, сказал министру иностранных дел, что я, с своей стороны, никого назначать не хотел бы и прошу, чтобы были оставлены все те лица, которые были назначены для Муравьева, так как через несколько дней мне уже пришлось выехать.

Таким образом Шипов был со мною в Америке, т. е. был при заключении мною Портсмутского договора, а затем после 17-го октября, когда ушел Коковцев, - я просил Государя назначить министром финансов Шипова.

Что же такое собою представляет Шипов?

Это очень способный, даже талантливый чиновник; чиновник, умеющий не только много работать, но и читать соответствующие книги, изучать предмет по книгам; чиновник чрезвычайно добросовестный, умеющий разбираться во всех материалах; он может всякое дело разобрать, не сделав никакой ошибки; но Шипов представляет из себя человека, не имеющего крупных государственных взглядов, я могу даже сказать, вообще не имеющего государственных взглядов.

После того, как я оставил пост председателя совета министров - он должен был вместе со мною оставить место министра финансов. Но при министерстве Столыпина Шипов был сделан министром торговли и промышленности.

{331} Как известно, Столыпин, в особенности первое время, все искал лиц, бывших прежде моими сотрудниками, этих лиц он выдвигал, рассчитывая, что будучи в моей школе, они многое от меня заимствовали. Но Шипов оказался и министром торговли и промышленности - неудачным. Теперь он член Государственного Совета.

Что касается Ивана Павловича Шипова как человека вообще, то он безусловно честный и добросовестный человек; но он принадлежит к числу таких лиц, которые, как говорить французская пословица, любят есть в двух стойлах (à deux râteliers). Øипов всегда поклоняется своему начальству, умет ему кадить фимиам, но затем, когда это начальство несколько теряет свою силу, то он умет от него постепенно и отходить.

Государь Император Николай II относился к Шипову, когда он был министром финансов, а затем министром торговли и промышленности, не особенно благосклонно. По поводу Шипова он сказал, как то раз, что он вообще не любит людей, которые не смотрят в глаза.

В данном случае Его Величество ошиблось, так как, хотя Шипов малый с хитрецой, но причина, почему он не смотрит в глаза - чисто физиологическая; он не может смотреть в глаза просто вследствие недостатка в его зрении.

Я, между прочим, помню такой эпизод, происшедший в Портсмуте.

Когда настал критический момент, и мне пришлось решать за всю Россию и потомство судьбу Портсмутского договора, т. е. подписать его или не подписывать, и я его подписал, - то Шипов, когда я вернулся домой, пришел ко мне (в комнату), молча схватил мою руку, поцеловал ее и ушел.

Я ужасно был этим смущен и удивлен. Впоследствии, когда я его спросил об этом: что это вам вздумалось?

Он мн отвечал, что я не мог удержаться от восторга. Но вот затем, я не знаю, сохранился ли его восторг, когда мы вернулись в Петербург и некоторые органы печати начали требовать, чтобы меня за Портсмутский договор повесили. Первый потребовавший такого рода меру был известный и до настоящего времени знаменитый иеромонах Илиодор.

{332} Когда я вступил в управление министерством финансов, то моим предшественником Иваном Алексеевичем Вышнеградским был составлен проект об ответственности хозяев фабрик и промышленных заведений перед рабочими за смерть, увечье и пр.

Я не помню: был ли уже внесен этот проект Вышнеградским в Государственный Совет или же он только был окончательно составлен и последовало Высочайшее соизволение на его внесение и мне пришлось лишь его подписать? - Но знаю, что проект этот был исключительно составлен Иваном Алексеевичем Вышнеградским, а я не принимал никакого участия, потому что проект этот составлялся еще в то время, когда я был министром путей сообщения, а потому не касался дел финансового ведомства.

При обсуждении этого проекта в департаменте Государственного Совета встретилась некоторая оппозиция, но большинство все-таки приняло с некоторыми изменениями этот проект. Таким образом, проект этот перешел в общее собрание Государственного Совета.

При обсуждении этого проекта в общем собрании (это было в первые месяцы после назначения меня министром финансов) - К. П. Победоносцев держал большую речь против этого проекта, указывая, что в этом проекте есть стремление, есть симпатия к различным социалистическим идеям, что вообще с развитием за границей социализма, социалистические идеи входят в сознание нашего правительства или же правительство под давлением рабочих проводит различные законы об ответственности перед рабочими, законы крайне социалистического характера. Затем он говорил, что у нас, мол, в России между работодателями и рабочими существуют будто бы совершенно патриархальные отношения, что наши рабочие на фабриках, собственно говоря, есть землепашцы и землевладельцы, что они не разорвали связи с землею и что таким образом мы этим проектом как бы хотим создать в России пролетариатство, рабочих пролетариев, кочующих с одной фабрики на другую, не имеющих никакого твердого пристанища.

Все подобного рода идеи были присущи складу ума и складу убеждений бывшего обер-прокурора К. П. Победоносцева, человека громадного ума, громадного таланта, но тем не менее крайне узкого.

Речь К. П. Победоносцева произвела на Государственный Совет впечатление; эта речь, как я уже сказал, вполне соответствовала убеждениям Победоносцева, но тем не менее, я был уверен, - и впоследствии моя уверенность оправдалась, - что эта речь была подбита членом Государственного Совета Половцевым, который также {333} очень возражал против этого проекта в департаментах, но остался в меньшинстве.

Половцев возражал исключительно из за узких эгоистических побуждений; так как он направил часть своих капиталов (в то время он еще не был разорен) в промышленность, то ему все чудилось, что правильное установление отношений между фабрикантами и рабочими может уменьшить его доходы.

В виду таких возражений против этого проекта, так как проект не был мною продуман, не был мною так сказать прочувствован, то я заявил, что хотя я не разделяю мнения К. П. Победоносцева, но готов этот проект взять обратно для того, чтобы еще раз его обсудить, приняв во внимание те замечания, который были сделаны.

  

  

  

  

  

  

  

Это мое заявление, по-видимому, было очень приятно председателю Государственного Совета - Великому Князю Михаилу Николаевичу.

Затем, как теперь, так и в прежнее время после заседания Государственного Совета - государственный секретарь всегда посылал Государю краткую записку о том, что происходило в общем собрании Государственного Совета.

Когда я в следующую пятницу пришел к Государю Императору, то Государь спросил меня:

- Почему вы взяли обратно проект об ответственности фабрикантов перед рабочими из Государственного Совета?

Я объяснил Государю, что это проект Вышнеградского, что против этого проекта очень восстал Победоносцев; что Победоносцев вел кампанию против проекта; что Победоносцев имеет такой большой авторитет благодаря своему положению и летам, и в обществе, и в Государственном Совете, что я не счел возможным с ним спорить, не подготовившись хорошенько к этому делу и, так как я не участвовал в составлении этого проекта, составлял его Вышнеградский, то я и просил взять проект обратно, чтобы иметь возможность его хорошенько изучить.

На это мне Государь сказал: что вообще против этого он ничего не имеет, но что он только бы хотел, чтобы этот вопрос был скорее рассмотрен и, чтобы закон об ответственности фабрикантов перед рабочими был скорее проведен. Затем Государь сказал мне, что вообще он меня предупреждает, чтобы я не поддавался влиянию Победоносцева; что вообще Победоносцев человек очень ученый, хороший, бывший его профессор, но, что тем не менее, из долголетнего опыта, он убедился, что Победоносцев отличный критик, но {334} сам никогда ничего создать не может.

С этой точки зрения в смутное время Победоносцев принес ему (Императору) много пользы тем, что помог временно остановить смуту 1881 года и дать России опомниться, но что все-таки одною критикою жить нельзя, а надо идти вперед, надо создавать, а вот в этом отношении К. П. Победоносцев и другие лица его же направления - более не могут принести пользы и во всяком случае - сказал Император - я уже давно перестал принимать во внимание их советы.

Я уже говорил, что Император Александр III положил основу нашей таможенной протекционной системе; что Вышнеградским был разработан, а в последний год его управления и введен строго протекционный и систематический таможенный тариф, основы которого, конечно, с значительными изменениями, существуют и до настоящего времени.

До того времени вся германская промышленность пользовалась в отношении потребления продуктов своей промышленности в России всевозможными льготами. Масса товаров проходила без всяких пошлин.

Когда в последние годы царствования Императора Александра II и в первые годы царствования Императора Александра III начали уже делать попытки к установлению протекционных ставок в отношении чугуна, железа и некоторых продуктов из чугуна и железа - канцлером Германии был еще великий Бисмарк.

На водах, кажется, в Карлсбаде или, может быть, в Mapиенбаде - не помню - встретился Бисмарк с Гирсом и обращал внимание Гирса на то, что вот это новое направление русской экономической политики не соответствует интересам Германии и вынудить Германию также принять меры в отношении установления протекционизма на сельские продукты и сырье.

Я думаю, что то указание, которое сделал Бисмарк Гирсу - в смысле угрозы - не было вполне правильно, ибо только, может быть отчасти, стремление России к введению протекционизма способствовало, или, вернее, ускорило введете протекционизма в Германии, так как известно, что пошлины на сельскохозяйственные продукты в Германии были введены еще ранее и идея протекционизма на сельскохозяйственные продукты была гораздо более раннего происхождения.

Отцом этого движения был известный экономист - Фридрих Лист, о котором, между прочим, я написал маленькую брошюру, {335} еще когда я был начальником эксплоатации Юго-Западных жел. дор. Эта брошюра была напечатана отдельным изданием.

Между Россией и Германией торговых договоров не существовало; Россия и Германия или, вернее говоря, Пруссия, жили столь тесной жизнью, вследствие династических отношении, что торговых договоров как будто бы и не требовалось.

Как известно, Прусское Королевство, а затем и Германская Империя создались можно сказать наполовину усилиями России и скованы значительными ручьями русской крови.

При таких общеполитических отношениях вопрос о торговом договоре не поднимался. Вопрос о необходимости торгового договора был поднять уже после того, как была создана Германская Империя. Когда на престол вступил Александр III, он повернул политические паруса по направлению Франции.

Германия ввела пошлины на сельскохозяйственные продукты и преимущественно на хлеб; мы, с своей стороны ввели протекционный тариф, покровительствующий и имеющий в виду создать свою собственную русскую, национальную промышленность.

Таким образом, события экономической жизни двух государств, как бы соответствовали и политическим течениям. Как политические, так и экономические отношения, естественно привели, наконец, к необходимости установить формальные договорные торговые отношения, зиждущаяся на трактатах, а не на одних словах и обещаниях монархов и их министров, тем более, что всегда эти обещания и слова, коль скоро они исходили от русских, понимались немцами в самом широком смысле, а когда обещания исходили от пруссаков или от германцев, то они часто забывались или толковались ими в смысле ограничительном.

Так или иначе, а после того, как Германия ввела пошлины на все хлеба и вообще на сельскохозяйственные продукты, а мы установили в 1891 году наш таможенный тариф - обе стороны были друг другом недовольны.

Германия ввела двоякого рода пошлины на сельскохозяйственные продукты - пошлины максимальные и минимальные, т. е. одни пошлины боле высокие, а другие менее высокие. Причем Германия заявила, что ко всем тем державам, с которыми она заключить торговые договоры, к этим державам могут применяться пошлины минимальные, а к тем державам, с которыми не будет заключено торговых договоров, Германия будет применять максимальные пошлины.

{336} Так как Российская Империя не имела с Германией торговых договоров, - то к нам сразу применили пошлины максимальные. С другими державами уже имелись торговые договоры и, следовательно, к ним применялись минимальные пошлины. - К тем же державам, с которыми, хотя и не имелись торговые договоры, но с которыми уже начали вести переговоры - к этим державам Германия также не применяла максимальных пошлин, указывая на то, что уже ведутся переговоры и что уже предстоит заключение торговых договоров.

Таким образом в результате оказалось, что почти одна Российская Империя была подвергнута максимальной пошлине.

Легко себе представить, что если, положим, какая-нибудь страна, например, Германия взыскивает, скажем, с пуда хлеба 30 коп. (с каждого пуда хлеба в зерне, откуда бы этот хлеб ни шел), то это составить, конечно, некоторый урон для всякой страны, ввозящей туда свои продукты, а в том числе и для России. Но коль скоро такая пошлина взыскивается со всех стран, откуда бы этот хлеб ни шел, одинаково, то этот урон не столь еще чувствителен. Если мы, скажем, со всех стран взыскивается 15 коп. с пуда хлеба в зерне, а с русского - 30 коп., то такая мера несравненно тяжелее; она является более тяжелой, чем если бы со всего хлеба - всех стран - взыскивалось не 30 коп. с пуда, а, скажем, 60 коп. или и р. Это было бы легче, нежели с русского взыскивается одна пошлина (максимальная), а с хлеба остальных стран - другая пошлина. Очевидно, такая мера - крайне резкая и боевая.

Еще при Вышнеградском мы начали вести торговые переговоры, но эти переговоры все не ладились. Вели мы их, с одной стороны, через наше посольство в Берлине, а с другой стороны, вели их здесь, в Петербурге, через германское посольство.

Но переговоры эти велись довольно безжизненно и не энергично.

Когда мне, по вступлении моем в должность министра финансов, пришлось взять в руки ведение переговоров с Германией о торговом договоре, то состав посольств был следующий.

Берлинское посольство в Петербурге не играло в этом деле никакой роли. Послом был генерал Вердер, человек, к которому был очень расположен наш Император, но который вообще не мог играть никакой политической роли.

Нашим послом в Берлине был граф Павел Шувалов, генерал-адъютант, хороший военный, отличившийся в последней турецкой {337} войне 70-х годов. Очень светский, образованный человек и весьма хитрый, но хитрый в хорошем смысле этого слова. Он имел русский характер, а хитрость поляка, так как мать его была полька. Граф Шувалов был выдающимся послом, и его в Берлине, как старый Император Вильгельм, так и молодой Император Вильгельм, весьма любили и ценили.

Граф Шувалов очень желал, чтобы состоялся торговый договор с Германией и чтобы при этом не произошло никаких столкновений. В этом смысле он делал все возможное. Относительно того, какими жертвами будет достигнуть этот договор, он особенно в это не входить, да, вероятно, это не особенно и понимал, так как вопросы экономические и общегосударственные были от него довольно далеки.

Для переговоров с Германией по поводу торгового договора в помощь нашему посольству был посылаем Василий Иванович Тимирязев, - который был впоследствии министром торговли и промышленности, а ныне он состоит членом Государственного Совета от промышленности и торговли.

Василий Иванович Тимирязев дело, конечно, знал, так как он был вице-директором департамента торговли и мануфактур, и, конечно, мог вести переговоры, но только постольку, поскольку это соответствовало его характеру и уму, а как по характеру, так и по уму, он не способен был судить о предметах с надлежащей точки зрения. С другой стороны, Тимирязев всячески старался и стремился к тому, чтобы как-нибудь это дело уладить, чтобы этот договор состоялся, а именно вследствие этого немцы были крайне неуступчивы и желали достигнуть как можно более выгодного для них договора, не делая нам никаких соответствующих уступок.

Как я уже говорил ране, они провели через рейхстаг таможенный тариф, по которому имелись двоякие ставки: ставки минимальные и ставки максимальные. Минимальные ставки были применены к большинству иностранных держав, к конкурентам России, а России было поставлено нечто вроде ультиматума: или примите наши условия, тогда мы вам дадим те же самые минимальные ставки, которые мы даем другим странам, или же мы будем брать с вас максимальные ставки, причем надо иметь в виду, что минимальные ставки, хотя он и назывались "минимальными", были весьма существенны, а максимальные ставки были просто невозможны.

При таком положении вещей, я сразу понял, что при подобных условиях вести переговоры с пользою для нас будет невозможно. Поэтому я решил поступить твердо и резко и просил Государя дать {338} мне разрешение провести через Государственный Совет два тарифа: существующий тариф признать за минимальный, а в другом тарифе, повышенном - повысить большинство ставок по предметам обрабатывающей промышленности, которые к нам ввозятся в Россию, на несколько десятков процентов, т. е. стать на такую точку зрения, на какой стоить Германия.

Германия нам говорит: сделайте нам в вашем таможенном тарифе целый ряд самых существенных и больших уступок, тогда и мы к Вам применим минимальный тариф. А раз мы проведем этот (русский) тариф, то мы поставим в свою очередь вопрос так: дайте нам минимальный тариф и тогда мы будем применять к вам наш существующий таможенный тариф, который был недавно введен Вышнеградским, а в противном случае, если вы (т. е. Германия) не примените к нам минимальный тариф, то мы к вам применим новый максимальный тариф, повышенный против прежнего на несколько десятков процентов соответственно товарам, - по различным товарам - различно.

Государь Император согласился на мое предложение и уполномочил меня сделать представление в Государственный Совет.

Как только я сделал представление в Государственный Совет -сейчас же об этом, конечно, узнали все и всполошились.

С одной стороны восставал против этого министр иностранных дел Гирс, который видел в этом моем шаге нечто необычайное, потому что сделал я это без сношения и разрешения со стороны его, т. е. со стороны министра иностранных дел.

С другой стороны всполошились в Берлин, и граф Шувалов написал по этому предмету донесение, в котором он отнесся ко мне критически и предупреждал Петербург, что от предпринятого мною шага могут произойти различные дипломатические серьезные осложнения.

Но Император Александр III отнесся к этому так, как это соответствовало его твердому, прямому и верному характеру, а именно: он не обратил внимания на претензии Гирса, а что касается графа Шувалова, то он приказал ему дать знать, что он находит мои действия и вообще мое направление совершенно правильными и мне в этом деле вполне доверяет.

В Государственном Совете, при проведении этого промышленного (двойного тарифа), я тоже встретил большие возражения. {339} Боялись: как бы применение этого тарифа не повлекло за собою дипломатических, а затем, пожалуй, и военных осложнений.

Но я, тем не менее, настаивал на этой мере и провел в Государственном Совете этот повышенный тариф, причем я заявил в Государственном Совете, что если применю этот тариф, то сделаю это только в самой крайности; что я надеюсь, что немцы поймут, что невозможно вести переговоры на тех основаниях, на которых они вели их ранее. Если же они нам сделают соответствующие уступки, которые должны заключаться в том, чтобы применять к нам минимальный тариф, и вообще сделать нам различные льготы, то и мы при этих условиях согласимся не применять повышенный тариф; но с другой стороны, конечно, нельзя никоим образом допускать существенн