Маяковский Владимир Владимирович - П. И. Лавут. Маяковский едет по Союзу

="justify">  

   Радость прет.

              Не для вас

                       уделить ли нам?!

   Жизнь прекрасна

                    и

                     удивительна.

   Лет до ста

            расти

   нам без старости.

   Год от года

             расти

   нашей бодрости

   Славьте,

           молот

               и стих,

   землю молодости.

  

  

   Жизнь Маяковского накрепко связана с Петроградом - Ленинградом.

   Он любил этот город своей молодости, часто навещал его, выступал во дворцах культуры, в вузах. Проезжая как-то по Литейному, он с нежностью указал на дом по улице Жуковского, в котором когда-то жил.

   Как всегда, он и на этот раз, в октябре 1927 года, приехав в Ленинград, остановился в "Европейской". Ему отвели роскошные апартаменты. Проведя в них одну ночь, он попросил перевести в освободившийся, свой излюбленный 25-й номер - большой и просто обставленный.

   Через шесть дней после чтения "Хорошо!" москвичам он повторил поэму в зале Ленинградской академической капеллы.

   - Хотя публика здесь и скучней московской, академичнее, не дерется и почти не ругается, но поэму приняли хорошо, я на них не в обиде,- сказал он после выступления.

   И следом - день за днем - вечера в клубах. Первый, по просьбе Маяковского, на Путиловском заводе.

   Рабочий клуб помещался тогда в бывшей церкви. Но из окон виделись уже контуры будущего Дворца культуры.

   Владимир Владимирович произнес короткое вступительное слово и перешел к стихам и отрывкам из "Хорошо!". Сразу же установился контакт с аудиторией.

   Но и здесь кто-то повторил уже не раз слышанное: "Когда сам читаешь - непонятно, когда читает Маяковский - почти все понятно".

   Из рядов раздался женский голом

   - А вас никто в библиотеке не спрашивает и никто не читает, потому что неинтересно!

   Маяковский провел голосование. Он попросил поднять руки тех, кому его стихи совершенно непонятны. Поднялась одна рука - рука библиотекарши.

   Густой бас ядовито заметил:

   - Покупала бы - читали бы.

   Маяковский к ней:

   - А вы рекомендуете мои книги читателям?

   - Зачем? Кому нравится, тот сам берет.

   Бас запротестовал:

   - Нет, другие она небось предлагает.

   Тогда Маяковский снова:

   - Она сама не читает и не выполняет своих прямых обязанностей - пропагандировать книгу. А больше всех артачится. С такими библиотекарями мы далеко не уедем.

   Посрамление библиотекарши еще больше сблизило аудиторию с поэтом. Слушатели стали приглашать его к себе в следующий приезд.

   - Тем более приеду, если примете меня в своем новом дворце.

   В 1928 году он выступал перед путиловцами в малом зале Московско-Нарвского дворца культуры, а через год - в большом театральном зале, на две тысячи мест.

   Ему приятно было встретиться со "старыми знакомыми", которые "привыкли" к его поэзии.

   В 1929 году на вечер Маяковского пришли не только путиловцы, но и рабочие близлежащих заводов. И несмотря на необычный - дневной час, они почти целиком заполнили зал.

   - Смотрите, - сказал он мне, - с каждым годом все больше и больше у меня слушателей, на глазах растет их поэтическая квалификация.

   Владимир Владимирович часто выступал в ленинградских вузах. Он читал "Хорошо!" в Военно-политической академии и университете, два раза, по просьбе писателей и журналистов,- в Доме печати. Одно из них прошло довольно бурно. "Красная газета" писала:

   "В Доме печати позавчера мы были свидетелями позорнейшего, в сущности говоря, явления. Литературная обывательщина, некогда прикрывавшаяся модой к Маяковскому, нынче резко повернула свой руль - и большой поэт, приехавший в город революции читать свою поэму о великой годовщине,- был встречен более чем сдержанно. Но сдержанность - это еще куда бы ни шло. Хуже, что литературная обывательщина под конец вечера совершенно рассупонилась и публично хамила. Маяковскому подавались записки о гонораре, о том, что, мол-де, его поэма написана "неискренне", и даже одна записка явилась обыкновенным хулиганством: "А скажи-ка, гадина, сколько тебе дадено?" Обывательщина всегда остается обывательщиной. Против этого не возразишь. Но удивительно было все-таки, что ареной для этой обывательщины явился Дом печати".

   "Обывательщина", о которой писалось в отчете, отдавала сильным антисоветским душком.

   Второй вечер в Доме печати - "Даешь изящную жизнь". (Название его повторяло заголовок стихотворения, но там - "изячную".)

   Стенограммы этого разговора-доклада, как, впрочем, и других вечеров, к сожалению, не было.

   Я как-то предложил Владимиру Владимировичу застенографировать выступление. Он возразил: "Это никому не нужно, а мне тем более..."

   Приходится сейчас довольствоваться моими скромными записями и тем, что удержала память.

   В афише, среди тезисов, значилось: "Черемухи и луны со всех сторон".

   О чем шла речь? О книгах: "Вез черемухи" - Пантелеймона Романова и "Луна с правой стороны, или необыкновенная любовь" - Сергея Малашкина, Маяковский резко критиковал их, как пошлые вещи.

   Другой тезис - "Новый жирок".

   - У нас появился излишний жирок, - говорил Маяковский. - Возрождаются старые бытовые навыки.

   И он читал стихотворение "Стабилизация быта", которое начинается так:

  

   После боев

             и голодных пыток

   отрос на животике солидный жирок.

   Жирок заливает щелочки быта

   и застывает,

              тих и широк.

  

   Близки по мысли еще два тезиса (Маяковский в афише называл их темами): "Эпоха фрака" и "Брюки дудочкой":

  

   Свежим ветерочком в республику

                               вея,

   звездой сияя из мрака,

   товарищ Гольцман

                  из "Москвошвея"

   обещает

          "эпоху фрака".

   Но,

       от смокингов и фраков оберегая охотников

   (не попался на буржуазную удочку!),

   восхваляет

              комсомолец

                       товарищ Сотников

   толстовку

            и брючки "дудочку".

  

   И здесь же Маяковский добавлял:

   - Отвечая на анкету журнала "Экран" о нашей моде и ее будущем, заведующий плановым отделом "Москвошвея" товарищ Гольцман говорил: "Мы идем... прямо в объятия смокингов и фраков".

   Тезис "Упраздненные пуговицы" раскрывался так:

   - Возьмите две пуговицы на спине вашего сюртука. Вы тщательно следите за ними. Без этих пуговиц человек по берет у портного сюртука. А по существу, зачем они? Кому нужны? Разве только затем, чтобы было чему оторваться. Когда-то, когда наши предки уйму времени проводили на лошадях, они пристегивали к ним путающиеся фалды. Теперь же все мчатся в трамваях и машинах - кому нужны эти пуговицы?

   Откуда в афише "Озерзамок с кулуарами"? Слова эти взяты из "Поэзоконцерта" Игоря Северянина. Там вначале:

  

   В Академии поэзии - в озерзамке беломраморном

   Ежегодно мая первого фиолетовый концерт.-

  

   И в конце:

  

   Гости ходят кулуарами, возлежат на софном бархате,

   Пьют вино, вдыхают лилии, цепят звенья пахитос.

  

   Отсюда, конечно, ироническое: "Озерзамок с кулуарами".

   Из "Грез" Надсона: "А ночью дан был бал" и "... в честь юной королевы" получился тезис: "Бал в честь юной королевы".

   В афишу была включена последняя строка броского четверостишия Саши Черного ("Отъезд петербуржца"):

  

   Злобно содрогаюсь в спазме эстетизма

   И иду к корзине складывать багаж:

   Белая жилетка, Бальмонт, шипр и клизма,

   Желтые ботинки, Брюсов и бандаж.

  

   (Напомню, что Маяковский ценил талант Саши Черного.)

   Владимир Владимирович говорил:

   - Еще крепок кое-где мещанский быт. Музторг издает романс: "А сердце-то в партию тянет"... Если кто не верит, что такой существует, убедитесь лично. Продается на Неглинной в музыкальном магазине. Там есть такие слова:

  

   У партийца Епишки

   партийные книжки,

   на плечиках френчик,

   язык как бубенчик.

  

   "Изящная жизнь" и "Изящная литература" поставляются нам с Запада буржуазными писателями, художниками, поэтами. Это приспособляются те, кто привык приглядываться к плечикам, не блестят ли на них эполетики. Поэты тоже не отстают. Они также стремятся вмешаться в жизнь.

   И заканчивал поэт фразой, представлявшей собой почти дословно, афишный тезис:

   - Пролетарий сам знает, что для него изящно и что красиво!

   Один крестьянский поэт напечатал в журнале небезызвестную былину, где Владимир Ильич, изображенный богатырем, побеждает "Сашку Керенского" и возвращается:

  

   Со добычею богатою

   Да со славою.

  

   А к нему приезжает: "Алеша Рыков со товарищи".

   Так выполняют "заказ" некоторые старые поэты-специалисты.

   Надо опасаться тенденции возрождения символизма, критически осваивать старую культуру, надо бороться с бытом, навеянным эстетами всех родов.

   Перед лицом всего мира мы строим новое, социалистическое государство, но мы должны создать и новый оригинальный быт, без унизительного подражания заграничным образцам.

   Рабочий по имени Борис читает французские книги. Его не устраивает свое собственное имя, и он срочно переименовывается в Боба.

   Девушка, работавшая на фабрике, отравилась из-за того, что потеряла (или точнее, у нее украли) шелковую юбку, без которой она не мыслила своего существования. Это говорит о том, что мещанство заедает, оно просачивается как в литературную, так и в рабочую среду.

   Пролетариат должен стремиться создать свою здоровую эстетику, и революционные художники, порвавшие с прошлым бытом, должны помогать созданию новой пролетарской красоты. А поэт Федор Сологуб после июльских событий 1917 года на собрании писателей внес такое предложение: "Революции разрушают памятники искусств. Надо запретить устраивать революции в городах, богатых памятниками, например, в Петербурге. Пускай воюют где-нибудь за чертой и только победители входят в город".

   Потом шли новые стихи. Я говорил уже, что часто одна и та же вещь называлась по-разному: в афише, с эстрады и в книге. Так и здесь, например, стихотворение "Чудеса" объявлялось с эстрады "Ливадия", а в афише "Мишка, как тебе нравится эта рифмишка?"; "Венера Милосская и Вячеслав Полонский"- в афише "Разговор с Венерой Милосской о Вячеславе Полонском"; "Даешь изячную жизнь" - в афише "Даже мерин сивый"; "Канцелярские привычки" - в афише "Мусье Гога"; "За что боролись?" - в афише "Слух идет, бессмысленен и гадок" и т. д.

  

   Зная и любя Ленинград, Владимир Владимирович с восторгом рассказывал о достопримечательностях этого города. Восторги Маяковского в первую очередь относились к архитектурному ансамблю Александринского театра {Ныне - театр им. Пушкина,}. Проезжая по площади Зимнего дворца, он буквально упивался:

   - Много видел городов в мире, но такой красивой площади не знаю. Она еще потому приятна, что не заграничная, а - своя.

   Однажды на извозчике мы направлялись из "Европейской" в Дом просвещения на Мойку, мимо гостиницы "Англетер", где повесился Есенин.

   Владимир Владимирович насупился, просил объехать:

   - Не могу мимо "Англетера".- Тут же стал вспоминать причуды Есенина,- А жалко его!

   В Колонном зале Дома просвещения Маяковский говорил о месте поэзии в рабочем строю, о воспитании хорошего вкуса у читателей. Он сослался на такой пример:

   - Один мой знакомый рассказывал, что лет пять-шесть назад его младший брат читал неприятным хриплым басом наизусть "150 000 000". Он умолял брата прекратить чтение. Ему неприятно было слушать. А теперь, когда ближе познакомился со стихами, его не оторвешь от них. Почти все наизусть знает. Вас ждет такая же участь! - закончил поэт, указывая на зал, под дружный смех.

  

   После выступления мы зашли поужинать в ресторан "Европейской". За соседним столиком сидели Л. Авербах, Ю. Либединский, А. Фадеев. Решили соединить столы.

   Около часа ночи Маяковский предложил Фадееву прогуляться, и мы долго бродили по Невскому. Разговор главным образом касался советской литературы. Посвящали друг друга в творческие планы...

   Невский совсем опустел. Лишь изредка промелькнет одинокий пешеход...

  

   Жалобы не очень приятно писать, да и самих жалобщиков считают, как правило, людьми вредными, дотошными.

   Путешествуя, Маяковский не раз прикладывал руку к этому виду "творчества". Это - принцип. Это борьба с косностью, разгильдяйством, грубостью. Я бы причислил многих жалобщиков к активным людям, во всяком случае, Маяковского.

   Недаром поэт писал:

  

   ...увидев

         безобразие,

                    не проходите мимо...

  

   Уж полночь близится... Владимир Владимирович очень устал. Позади - два горячих выступления. Томимся в ресторане "Европейской", дожидаясь официанта. Наконец он явился, однако лишь затем, чтобы попросить нас перейти в другой зал.

   - А почему здесь нельзя? - спрашивает Маяковский.

   - Здесь для иностранцев, - таинственно-торжественным тоном преподнес официант.

   - Странно, им можно, а нам нельзя, мы на задворках, что ли? Чем мы их хуже? Можно просто совместить и своих и гостей, наконец? Или предупредили бы, мы бы не стали подниматься на шестой этаж,- раздраженно внушал Маяковский. - Откажемся на время от роскошных блюд, - предлагает он, - и закажем скромные яичницы. Дело пяти минут.

   Мы перешли в соседний зал. Вот тут только и начались настоящие муки голода. Неоднократно напоминали официанту, но тщетно. Владимир Владимирович не выдержал, вскочил с места и потребовал книгу жалоб. И это нигде и никогда не опубликованное произведение заняло целую страницу большого формата.

   - Теперь пишите вы!-неожиданно предложил Маяковский, вручая мне свою ручку.

   - Лучше вас я не напишу, что можно еще прибавить?

   - Шут с вами, не пишите, лентяй, но расписаться подо мной вы обязаны!

   - Это - пожалуйста. Жаль только, что не под стихами, но все равно - соавторство.

  

   В Михайловском театре шли генеральные репетиции пьесы, вернее, композиции-инсценировки, сделанной по поэме "Хорошо!".

   Еще в декабре 1926 года Управление ленинградскими академическими театрами обратилось к Маяковскому с предложением написать пьесу к 10-летию Октября. В апреле 1927 года он прочел в управлении первые восемь глав поэмы "Октябрь" (первоначальное название "Хорошо!"). Эти главы и легли в основу пьесы "Двадцать пятое октября 1917 года".

   Представление было задумано как синтетическое: оно включало в себя музыку, хор, кино, радио и пояснительный авторский текст.

   Летом этого года Маяковский ездил в Ленинград читать готовые главы комиссии академических театров по празднованию Октября, а в августе работал над композицией с режиссером. Н. В. Смоличем, в Крыму.

   Несколько раз он бывал на генеральных репетициях и остался недоволен.

   В журнале "Рабочий и театр" Владимир Владимирович поместил заметку, в которой выражал все же уверенность, что спектакль получится. В те дни, решавшие судьбу спектакля, он, очевидно, колебался, огорчался, но надеялся. А перед отъездом в Москву сказал:

   - Нет, это не то, надо сделать настоящую пьесу!

   Премьера инсценировки состоялась 6 ноября. За три дня до этого Маяковский уехал из Ленинграда, тем самым, мне кажется, он выразил свое окончательное мнение о спектакле.

  

Я знаю:           глупость - эдемы и рай!    Но если           пелось про это,    должно быть,               Грузию,                      радостный край,    подразумевали поэты

  

   - Когда в Москве грянут морозы, в моих родных местах будет еще тепло. Люблю ездить на юг зимой. Если позволит время, задержусь в Грузии до нового года,- сказал Маяковский, собираясь в дорогу.

   Владимир Владимирович, как всегда, деловит, подтянут.

   В ростовской гостинице он разложил свои вещи и первым делом отдал гладить костюм.

   - Нельзя же в самом деле выходить на люди в мятом!

   Выступление за выступлением: Ростов, Новочеркасск, Таганрог. Иногда по два-три раза в день. Любопытное совпадение: в Таганроге вечер состоялся в тот же день, что и в прошлом году и в том же самом клубе кожевников - 25 ноября. Нынешняя программа в основном включала новую поэму.

   Слова поэта, обращенные в прошлом году к малочисленной аудитории, возымели свое действие: таганрогжцы "выправили свою неловкость" - народу явилось вдвое больше, чем в прошлом году, и Владимир Владимирович воспринял это событие буквально с детской гордостью. Здесь же, после вечера, я получил экземпляр поэмы "Хорошо!" с авторской дарственной надписью. Потом книга исчезла. Произошло следующее.

   Когда мы утром торопились на вокзал, к Маяковскому обратился молодой журналист с просьбой дать ему поэму, чтоб сегодня написать рецензию в местную газету, Маяковский извинился:

   - К сожалению все экземпляры остались в Ростове.- Потом обрадовался: - А впрочем, есть выход!

   - Павел Ильич, дайте, пожалуйста, товарищу ваш экземпляр.

   Я замялся:

   - Неудобно, с надписью.

   - Подумаешь, надпись! Тем более, завтра товарищ будет в Ростове и вам вернет.

   Я согласился.

   Спустя 37 лет, будучи в Таганроге, я напал на след моей книги и через посредника просил вернуть мне или хотя бы сообщить содержание надписи. Увы, у журналиста оказалась плохая память. Книга ко мне не вернулась.

  

   В Ростове сказалась усталость. У Маяковского начинался грипп. А тут еще рецензия на поэму "Хорошо!", с оскорбительно-хлестким заголовком "Картонная поэма", появившаяся в газете "Советский юг". В ней было сказано, что Маяковский "не отразил революции" и что под его возгласом "Хорошо!" подпишется "любой обыватель". Рецензия кончалась словами:

   "К 10-летней годовщине трудящиеся СССР преподнесли республике ценные подарки: электростанции, заводы, железные дороги.

   Поэма Маяковского не принадлежит к такого рода подаркам.

   Она скорее похожа на юбилейные, из дикта и картона, расцвеченные, приготовленные к празднику арки и павильоны.

   Такая арка, как известно, недолговечна. Пройдет месяц-другой, арка отсыреет, потускнеет, поблекнет, встретит равнодушный взор прохожего".

   В другой газете, "Молот", напечатан положительный отзыв:

   "Хорошо!" - поэма, написанная обычным для Маяковского динамическим, сжатым, полным стремительности и в то же время своеобразной размеренности темпа языком, она блещет целым рядом образных, заражающих своим пафосом мест. Такие куски поэмы, как "С Лениным в башке, с наганом в руке", "Пою мою республику, пою" {Автор статьи неточно цитировал строки из 17-й главы. Надо:

   ...пою

          мое отечество,

   республику мою!

   } др.- это лучшее, что дал нам Маяковский.

   Сочетание же пафосных частей с отдельными ироническими, сатирическими и даже лирическими стихами ("Две морковинки несу за зеленый хвостик") - отличительная и удачная в смысле формы и выполнения особенность новой вещи Маяковского".

   Но и этот отзыв не мог смягчить впечатления от "картонной поэмы". Владимир Владимирович мрачен.

   - А может быть, поэма действительно плохая? - сказал он мне, когда мы покидали Ростов.

  

   В армавирской гостинице Маяковский решил отлежаться до выступления.

   - Пусть швейцар говорит всем, кто будет спрашивать, что меня нет дома. Быть может, полежу спокойно и почувствую себя лучше. Не срывать же вечер.

   Но отдохнуть так и не удалось. Как ни уверял швейцар, что Маяковского нет, люди приходили и настойчиво стучали в дверь. Маяковский не отзывался, но это не всегда помогало. Некоторые стучали так долго, что мне приходилось выходить и внушать: человек болен.

   Самого настойчивого гостя он вынужден был все-таки принять. Им оказался заведующий книжным магазином. Он вошел, держа за руку мальчика:

   - А это мой сын, он ни за что не хотел со мной идти, но я ему сказал: дурак, ты потом будешь всем рассказывать, что видал живого Маяковского. Я ведь так ждал вашего приезда и даже сделал витрину из ваших книг.

   - А много у вас моих книг?

   - Сколько угодно.

   - Привезите их вечером в театр, я их куплю у вас.

   - У меня слишком много, столько вы не купите.

   - Тогда часть лично мне, а остальные продавайте в театре. Если они не пойдут, я вам помогу.

   В антракте был налажен книжный базар. У столика - толпа. Маяковский раздавал автографы.

   - Товарищи, подписываю без всякой надбавки, пользуйтесь случаем. У кого не хватает - я заплачу, а вы потом внесете в магазин.

   Сначала покупали недоверчиво и робко, затем число покупателей угрожающе разрослось. Завмагу стало явно не по себе: "Не найдешь с кого получать, смотрите, пожалуйста, как все вдруг заинтересовались стихами!" Столик под напором заскрипел. Завмаг суетился, ворчал: "Надо следить, как бы кто не стянул".

   Маяковский сразу его успокоил, вручив в счет возможных неприятностей внушительный задаток. Завмаг повеселел: "Если бы не вы, так лежали бы эти книги еще несколько лет, ведь среди них много совсем не ходких - старые издания".

   Перерыв затянулся, но публика не в претензии. Базар оказался интересным. Он - как бы продолжение выступления Маяковского.

   Перед началом второго отделения Владимир Владимирович вошел в зал и продолжал взывать:

   - Докупайте остатки! Потом будете жалеть!

   Летучий аукцион разогрел публику, и вторая часть вечера прошла, пожалуй, еще оживленней. Возникла непринужденная беседа, которая заменила ответы на записки.

   Маяковский возвратился в гостиницу с ценной добычей - связкой книг старых изданий.

   Грипп держался. Маяковский предложил отменить вечер в Грозном и ехать прямо в Баку.

   - Если я поеду сейчас в Грозный, то могут сорваться и Грозный и Баку. Жаль, конечно. Хорошо бы побывать в Грозном. Но что поделаешь?!

   В Баку до выступления было два свободных дня. На них он и наделся.

   Южное солнце быстро одолевало болезнь.

   В эти дни он работал над стихами о Баку {Стихи были закончены в Тифлисе и впервые опубликованы в газете "Заря Востока" 13 декабря 1927 года под общим названием "Баку": 1. "Я вас не понимаю, мистер Детердинг", 2. "Я вас понимаю, мистер Детердинг".}. Маяковский жадно вбирал в себя новый Баку: осматривал улицы, новостройки, восхищался первой в Союзе электрической железной дорогой, новым трамваем, заменившим унылую конку, побывал на нефтяных промыслах в Сураханах, на заводах.

   И вместе с тем он ежедневно выступал: в Доме Красной Армии и на заводе имени лейтенанта Шмидта, в рабочем клубе имени Шаумяна и у студентов, учителей...

   В последние два дня он выступил пять раз (из них четыре - бесплатно).

   О Маяковском распространялось много небылиц. Вот почему я и хочу остановиться на денежной стороне его поездок. Иногда он не только ничего не "зарабатывал" на них, но и докладывал к ним. Зато когда он находил нужным, вернее, справедливым, то настаивал на гонораре, считая, что его труд должен оцениваться высоко. Он воевал с людьми, которые полагали, что поэт - это "птичка божия" и поэзия - не профессия. Сами же деньги имели для него весьма условную ценность. Он мог гордиться тем, что "много заработал", однако, только потому, что его труд высоко ценится. С радостью помогал товарищам, щедро оплачивал услуги. Одним словом, он был человеком мифически широкой натуры.

   На одном из вечеров Маяковский сказал:

   - Товарищей часто волнует: не много ли получает Маяковский? Не волнуйтесь. Я получаю меньше, чем мне следовало бы. Расходы все съедают. Учтите: болезни, срывы, не удалось "снять города", переносы, отсутствие сборов - тогда почти убыток. И любой счетовод и даже не счетовод выведет очень скромное среднее. Почему я люблю получать деньги? Деньги существуют, пока они представляют собой какое-то мерило. Меня никто на службе не держит, не премирует, у меня свободная профессия. Чем дороже оплачивается мой труд, тем приятнее: значит, больше ценят то дело, которым я занят. Если скажут рабочему: "С сегодняшнего дня ты переводишься на высшую ставку" - разве он начнет кричать на весь завода "Не хочу?" Ему ведь приятно! А мне - тем более. Я - почти одиночка. Если я не буду уверен в том, что я делаю, то куда это будет годиться? Деньги - это тоже критерий. Я работаю не меньше любого рабочего. Отпуском ни разу в жизни не пользовался. Брать с тех, кто может платить,- правильно. А то перестанут ценить. Я получаю гонорар, как за любой литературный труд. Кстати, не везде я его получаю. Очень часто я выступаю бесплатно: например, в Москве я всегда выступаю бесплатно, кроме открытых вечеров. Оно и понятно - в Москве ведь нет дорожных расходов. Да и в других городах, на заводах и фабриках, в воинских частях, иногда в вузах. Я уверен, что большая часть публики это понимает. Но даже меньшинство должно отрешиться от ложных представлений.

   Строчки из "Во весь голос" Маяковского, пожалуй, лучший ответ на бестактные вопросы:

  

   Мне

       и рубля

              не накопили строчки,

   краснодеревщики

                  не слали мебель на дом.

   И кроме

            свежевымытой сорочки,

   скажу по совести,

                   мне ничего не надо.

  

   Перед началом вечера во Дворце тюркской культуры Маяковский с местными писателями прошел в читальный зал. Ему очень понравились азербайджанские издания книг. Беседовал с библиотекаршей. Та рассказала, что школьники, с которыми она работала, долго отказывались читать стихи, особенно современные. Тогда она подготовила к Октябрю большой литмонтаж из произведений Маяковского. "Стихи теперь доставляют им удовольствие",- говорила она. Маяковский, который не питал особых симпатий к библиотекарям (часто приходилось сталкиваться с их равнодушным отношением к поэзии, в особенности к его поэзии), был рад тому, что услышал, и горячо одобрил работу бакинской библиотекарши.

   Он отказался от машины и поехал в Белый город (предместье Баку), в клуб имени Шаумяна, трамваем:

   - Так интереснее - больше увидишь.

   Клуб заполнила рабочая молодежь. В зале холодно. Маяковский, боясь снова заболеть, не снимал пальто.

   - Товарищи! Так как я у вас выступаю впервые, думаю, что вы будете держать себя "скромно": будете кричать, свистеть, ерзать - одним словом, выльете свой восторг, и это будет признаком успеха.

   По рядам прокатился смех.

   Маяковский громко объявил: "Левый марш"!" - и прочел его как всегда темпераментно. Аудитория действительно заерзала, закричала и дружно зааплодировала.

   Затем переключился на сатирические стихи. Их сменили отрывки из "Хорошо!" Под конец - стихи из "американского цикла" и другие.

   Появились записки. Спрашивали: "Что такое футуризм?", "Как научиться стать поэтом?", "Что такое рифма?" Владимир Владимирович отвечал и в свою очередь задавал вопросы слушателям: "Понятно ли все то, что я читал?", "Какие стихи больше всего понравились?"

   На первый вопрос все отвечали утвердительно. Стихи называли разные.

   В док имени Парижской коммуны Маяковский прибыл к обеденному перерыву. Его сопровождали местные поэты - Михаил Юрин, Георгий Строганов, Сулейман Рустам, Виктор Виткович. Рабочие собрались в механическом цехе.

   - Готов читать здесь хоть до самого вечера,- сказал Маяковский, оглядывая цех.

   Он взобрался на токарный станок, и с этих необычных подмостков, которые пришлись ему явно по душе, грянул "Левый марш". Прочитав несколько стихотворений, он уступил место бакинским поэтам, о которых тепло отозвался.

   Первым выступил Юрин. Одно из его стихотворений кончалось строками:

  

   Вагоновожатый,

   Включи ток,

   До социализма без остановки!

  

   Рабочие дружно аплодировали.

   Сильное впечатление произвело стихотворение Строганова "Угрюмое, детство" - о беспризорщине, о том, как базарный вор Володька Сыч проиграл в карты свой глаз:

  

   Все это было не в бреду,

   а в детстве наяву.

  

   Маяковский читал отрывки из поэмы "Владимир Ильич Ленин".

   Рабочие проводили его до ворот, просили приезжать.

   Еще больший успех имел он на заводе имени Шмидта. Об этом свидетельствовала официальная справка, выданная заводским .комитетом:

   "Дана сия от заводского комитета Закавказского металлического завода имени лейтенанта Шмидта тов. Маяковскому в том, что сегодня он выступил в цеху перед рабочей аудиторией со своими произведениями.

   По окончании читки тов. Маяковский обратился к рабочим с просьбой высказать свои впечатления и степень усвояемости, для чего предложено было голосование, показавшее полное их понимание, так как "за" голосовали все, за исключением одного, который заявил, что, слушая самого автора, ему яснее становятся его произведения, чем когда он читал их сам. Присутствовало - 800 человек".

   (Этим одним, который составил "исключение", был бухгалтер.)

   Наконец, Маяковский в родном Тифлисе:

  

   Только

          нога

             ступила в Кавказ,

   я вспомнил,

              что я -

                    грузин.

  

   Рано утром он постучался ко мне в дверь:

   - Довольно спать, ведь весна на дворе! (Это в декабре-то! - П. Л.)

   И мы пошли смотреть тифлисский базар.

   Целый день приходили к нему писатели, журналисты, просто знакомые. Кто-то из поэтов, не помню фамилии, приехал из Армении, чтобы повидаться с Маяковским.

   В Тифлисе Владимир Владимирович чувствовал себя как дома. Он был оживлен и весел. Все ему было здесь приятно, всем он был доволен.

   Однажды мы договорились о встрече. Я опросил:

   - Где вы будете?

   - Вы меня все равно не найдете.

   - Почему?

   - Очень просто, я буду сидеть в одном духане. Точного адреса не знаю, но так и быть, я вам кое-как объясню: дойдете до памятника Пушкину, затем направо, потом налево... Словом, увидите симпатичную вывеску и на ней две замечательные селедочки - как живые. Вот там я и буду. В этом духане кормят как нигде!

   - Неужели лучше, чем в нашем ресторане?

   - Именно! Ничего похожего. Там настоящий кавказский стол. Придете - увидите.

   Духан, да еще с лирическим названием "Симпатия", и в самом деле оказался несравненным. Там мне открылось, каким знатоком кавказской кухни был Маяковский: он посвящал меня в тонкости кулинарии.

   В этом духане он бывал ежедневно. Часами просиживал он там за чтением газет и журналов, беседовал со своими грузинскими друзьями.

  

   В конце первой части вечера в театре имени Руставели Маяковский обратился с шуткой:

   - Товарищи, после перерыва я отвечу на записки и прочитаю пару-другую новых стихо