Иванов Иван Иванович - Поэзия и правда мировой любви

ественной нѣжности дѣтскаго сострадан³я, создать даже въ противорѣч³е съ собственнымъ повѣствован³емъ.

   Наконецъ, еще одинъ ударъ по нервамъ читателя. Мы знаемъ, до какой степени чутка дѣтская природа въ правдѣ, не только нравственной, но даже логической. Мы вѣримъ, что дѣтское фантастическое творчество иногда можетъ оконфузить самый, повидимому, положительный умъ, глубиной своего смысла, но мы не думаемъ, чтобы ребенокъ являлся непремѣнно добрѣе взрослаго и проницательнѣе его понималъ чужое горе. Вопросъ зависитъ отъ формы, въ какой выражается горе и представляется несчастье, потому что дѣтское чувство и мысль въ сильнѣйшей степени управляются воображен³емъ и часто внѣшнимь впечатлѣн³емъ. Это - основной законъ дѣтской психолог³и при всей чуткости дѣтскаго сердца и при всемъ естественномъ благородствѣ дѣтской природы. Далеко не всякое горестное явлен³е способно растрогать ребенка. Надо, чтобы въ самой обстановкѣ этого явлен³я трогательное перевѣшивало комическое, величавое преобладало надъ уродливымъ. Иначе, какъ разъ въ силу чуткости, ребенокъ начнетъ забавляться надъ страдан³емъ и смѣяться надъ горемъ. Отсюда вѣрное, хотя и ошибочно обобщенное наблюден³е: "сей возрастъ жалости не знаетъ", т. е. дѣтск³й. Точнѣе, дѣти часто, дѣйствительно не понимаютъ жалости. Вообще, всякое человѣческое чувство, при всей своей естественной силѣ и красотѣ, для своей непогрѣшимости требуетъ одинаково высокаго развит³я и сердца, и ума.

   Г. Короленко рисуетъ именно одинъ изъ такихъ случаевъ, гдѣ жестокость обусловливается умственной ограниченностью и гуманность всецѣло можетъ быть основана только на полной гармон³и чувства и разума.

   Молодой чиновникъ спился и дошелъ до послѣдней степени унижен³й, вслѣдств³е несчастной любви. Толпа надъ нимъ издѣвается, это естественно: толпа, даже культурная, всегда наклонна къ жестокости именно надъ слабѣйшимъ. Но несчастный герой, помимо слабости, еще страдаетъ большими странностями. Въ пьяномъ видѣ онъ бесѣдуетъ съ неодушевлеными предметами, исповѣдуется предъ ними въ величайшихъ небывалыхъ преступлен³яхъ и, наконецъ, засыпаетъ... Взрослые смѣются надъ этой невмѣняемой исповѣдью, произносимой заплетающимся языкомъ. Какъ же относятся къ ней дѣти?

   Авторъ увѣряетъ, будто они "чуткими ребячьими сердцами слышали въ стонахъ вопли искренней скорби и принимая аллегор³и несчастнаго буквально были все-таки ближе къ истинному пониман³ю этой трагически свернувшейся жизни".

   Ближе къ пониман³ю... Это, очевидно, для автора символъ вѣры: въ другой разъ онъ скажетъ о тѣхъ же дѣтяхъ: ближе къ истинѣ. Но можно ли этой вѣрѣ придавать такое всеобъемлющее практическое значен³е?

   Врядъ ли. Отрицательный отвѣтъ чувствуется въ самой описанной сценѣ. Она слишкомъ сдѣлана и дѣти въ ней слишкомъ преднамѣренно и благонамѣренно одноцвѣтны. На этотъ разъ ихъ добродѣтель принадлежитъ всецѣло восхищенному сердцу автора. Пьяный покаянникъ для обыкновенныхъ дѣтей или страшенъ, или въ то же время и смѣшонъ. Чтобы нравственно оцѣнить его страдан³я, надо представлять ихъ психологически, надо понимать трагическую основу извнѣ ненормальнаго, уродливаго явлен³я. А потомъ, даже и пониман³е этой основы, измѣна "панны съ бѣлокурой косой", далеко не обезпечиваетъ за жертвой подобной трагед³и почтительнаго отношен³я къ его паден³ю. По человѣчеству, онъ, разумѣется, жалокъ, но въ идеѣ жалости заключается оттѣнокъ снисходительнаго сострадан³я, покровительственнаго отношен³я къ немощи и неразум³ю. А именно къ такого рода несчаст³ю дѣтямъ трудно подойти близко и сочувственно. Дѣтское сердце скорѣе оцѣнитъ страдающую силу, дѣйствительно глубоко пожалѣетъ павшаго героя, но оно, хотя бы даже инстинктивно, только развѣ въ исключительномъ случаѣ будегъ тронуто агон³ей очевиднаго безсил³я и ничтожества. Сострадать малымъ и немощнымъ - гуманность высшаго порядка, превосходящая естественныя побужден³я человѣческой природы, гуманность просвѣщенная или самоотверженной вѣрой или идеально-культурнымъ разумомъ. До такой степени идеализировать чуткость природы, значитъ возводить ее въ "божество благое", вседовлѣющее, всесовершенное, дѣлающее излишнимъ ея же собственныя стремлен³я облагораживать и углублять свою чуткость.

   Увлечен³е автора, по нашему мнѣн³ю, несомнѣнно, но оно вполнѣ естественно. Пантеизмъ, только одухотворяющ³й м³ръ, склоненъ всюду и во всемъ видѣть красоту, стройность, высшее наслажден³е для сознательно-художественнаго чувства. И въ самомъ разрушен³и начинается созидан³е, и въ смерти предчувствуется новая жизнь: все духъ, слѣдовательно, все энерг³я и движен³е. Идея м³ра осердеченнаго также должна имѣтъ свою поэз³ю и свою логику увлечен³я. Въ м³рѣ все полно тончайшей психологической жизни, все напряженно-чутко, невидимыми безчисленными нитями связано съ человѣческимъ сердцемъ, трепещетъ разнообразнѣйшими настроен³ями, будто громадная эолова арфа, не перестающая звучать въ созвуч³е радостямъ и болямъ человѣческой природы.

   Очевидно, - все близкое природѣ столь же гармонично, чутко и благородно. На первомъ планѣ - дѣти, и посмотрите какой чудный и глубок³й м³ръ - дѣтская душа! И благороднѣйш³й отблескъ этого м³ра падаетъ на всѣхъ, кто тѣснѣе всего связанъ съ нимъ. Посмотрите,- что можетъ быть прекраснѣе и возвышеннѣе образа матери! Какой изощренный инстинктъ любви и всезнан³я, лишь только вопросъ касается ея ребенка! Этотъ инстинктъ оставляетъ за собой - рѣшительно все: науку, хитроумную опытность, обдуманнѣйшую педагог³ю.

   Мать по крику новорожденнаго чувствуетъ, что онъ родился несчастнымъ, инвалидомъ. Мать умѣетъ разгадать жгучую жажду слѣпого сына - трагическую жажду свѣта. Только мать и природа одинаково неудержимо и обѣ стих³йно стремятся - восполнить странное лишен³е, поразившее ребенка до рожден³я. Природа протестуетъ противъ нарушенной гармон³и жизни, мать - невыразимо страдаетъ изъ-за того же нарушен³я,- и никто, кажется, проще и трогательнѣе нашего автора не умѣлъ создавать поэз³ю материнской любви. Эта поэз³я у г-на Короленко стоитъ рядомъ съ неменѣе поразительнымъ искусствомъ двумя-тремя чертами внушить читателю настроен³е, соотвѣтствующее тому или другому явлен³ю природы.

   Въ Слѣпомъ музыкантѣ мать на сценѣ въ течен³е цѣлыхъ лѣтъ; здѣсь полный просторъ авторской живописи. Но въ разсказѣ Парадоксъ мать является всего на нѣсколько мгновен³й,- но она изъ всей картины дѣлаетъ тотъ самый сюжетъ, какой въ живописи создаетъ ген³ально брошенный лучъ свѣта. Всего нѣсколько строкъ - и, схвачена именно та черта всей фигуры, которая потомъ въ течен³е всего разсказа заставляетъ насъ искать именно эту фигуру, ждать, что сдѣлаетъ и скажетъ эта совсѣмъ обыкновенная женщина, но надъ всѣми недосягаемо великая и царственная въ своей простотѣ какъ мать.

   Во дворъ въѣхалъ "феноменъ", уродъ, пользующ³йся ногами вмѣсто рукъ. Обитатели дома - высыпали наружу взглянуть на зрѣлище,- вышла и она. "Она стояла въ бѣломъ передникѣ, съ завернутыми рукавами, очевидно, только что оторванная отъ вѣчныхъ заботъ по хозяйству. Насъ у нея было шестеро, и на ея лицѣ ясно виднѣлось сомнѣн³е: стоило ли выходить сюда въ самый разгаръ хлопотливаго дня. Однако, скептическая улыбка видимо сплывала съ ея красиваго лица, и въ синихъ глазахъ уже мелькало какое-то испугавное сожалѣн³е, обращенное къ предмету, стоявшему среди толпы, у крыльца"...

   И дальше - весь свѣтъ сосредоточенъ на этомъ лицѣ. Самъ озлобленный феноменъ - явно нигилистическаго воззрѣн³я на м³ръ и людей только къ матери считаетъ нужнымъ относиться предупредительно, щадитъ только ея впечатлительность, признаетъ только за ней право - осудить или оправдать - его кощунственную выходку.

   Такъ обольстительна и неотразима спокойная нравственная красота этой женщины. И только потому, что она - красота матери, красота - воспитательницы и стража шестерыхъ дѣтей.

   Никакая идея, никакая культура не играетъ здѣсь ни малѣйшей роли,- одна природа царствуетъ и повелѣваетъ. Та самая природа, которая среди неодушевленнаго м³ра умѣетъ говорить съ разнообразнѣйшими оттѣнками,- именно говорить. Иначе нельзя назвать шумъ лѣса, когда совсѣмъ иначе шумитъ дубъ и сосна, иначе играетъ - звенитъ лѣсъ сильнѣйш³й и величавый и стонетъ-гудитъ лѣсъ, ожидающ³й бури и борьбы. И человѣку, близко знающему лѣсъ, понятна эта многоголосая музыка,- понятна и невыразимо дорога и поэтична...

   Такова природа сама по себѣ и въ людяхъ... Какъ же ей не таить въ себѣ великихъ чудесъ! Она мыслитъ и чувствуетъ, она могучая и безсмертная - какъ же ей своими внушен³ями не стоять выше ограниченнаго человѣческаго опыта и не давать поучительнѣйшихъ уроковъ робкому людскому уму! Пантеистъ не повѣритъ, будто человѣкъ можетъ создать нѣчто болѣе прекрасное и гармоничное, чѣмъ творчество природы; нашъ авторъ, истинный поэтъ м³роваго сердца, готовъ сомнѣваться, есть ли съ искусствомъ и знан³емъ воздѣланной человѣческой личности болѣе чуткая и благородная сила, чѣмъ непосредственная воля природы-матери?..

   Въ разсказѣ На пути есть одна изъ самыхъ глубокихъ психологическихъ сценъ; съ ней мы еще встрѣтимся. Смыслъ сцены - стих³йное накоплен³е злобы въ массѣ бродягъ при видѣ сытаго, довольнаго, юмористически-настроеннаго хорошаго человѣка. Именно эта самодовольная добродѣтель и счастливая доброта поднимаютъ всю тьму годами накопленной желчи, всѣ обиды часто невольнаго, но всей жизнью искупаемаго одиночества и сиротства,- и преступная толпа едва сдерживаетъ себя. Ей чудится нестерпимое оскорблен³е именно въ добродушнѣйшихъ шуткахъ и снисходительныхъ рѣчахъ пригрѣтаго судьбой семьянина, и страшная драма зависти и мести съ каждымъ мгновен³емъ назрѣваетъ все больше.

   И кто же чувствуетъ ея приближен³е?

   Виновникъ ея менѣе всего,- такой опытный и разсудительный,- его сынъ, ребенокъ. Онъ съ одного взгляда чуетъ что-то грозное и жестокое въ лицѣ бродяги. На его душу дыхан³е приближающейся катастрофы вѣетъ испугомъ и отчаян³емъ. И здѣсь все правда - до послѣдней черты: мальчикъ, прячущ³йся въ колѣняхъ отца отъ одного только выражен³я на лицѣ острожника - моментъ, озаряющ³й всю картину...

   И такихъ примѣровъ въ самой жизни безъ конца. Отчего же послѣ этого не открыть въ дѣтской душѣ отголосковъ, доступныхъ только самымъ развитымъ гуманизированнымъ натурамъ?

   И авторъ открываетъ ихъ, невольно превращая природу въ какую-то самодовлѣющую, слѣдовательно косную силу, хотя и высоко-поэтическую и благородную.

   Этотъ фактъ гораздо важнѣе и богаче послѣдств³ями, чѣмъ простое увлечен³е мотивами чувствительности и естественности. У г-на Короленко здѣсь источникъ основного противорѣч³я въ идейномъ содержан³и его произведен³й, первопричина въ высшей степени оригинальной разорванности общихъ мыслей и личныхъ сочувств³й, и разорванность эта звучитъ часто болѣзненнымъ диссонансомъ среди безукоризненно-художественныхъ образовъ и идеально-чистыхъ настроен³й.

   Так³е образы и настроен³я, наравнѣ съ дѣтьми, принадлежатъ другому столь же излюбленному герою нашего автора народу.

  

  

   Вопросъ о народѣ, его духовной личности и историческомь значен³и занялъ первое мѣсто въ публицистикѣ, въ политикѣ и отчасти даже въ философ³и нашего времени. Уже этотъ фактъ доказываетъ сложность и многосторонность вопроса и, слѣдовательно, неизбѣжность различныхъ даже противоположныхъ рѣшен³й. Они съ течен³емъ времени становятся все болѣе непримиримыми и концу нашего столѣт³я суждено видѣть безнадежное разочарован³е въ демократическомъ принципѣ - чувство, совершенно противоположное выспреннимъ народническимъ увлечен³ямъ конца минувшаго вѣка.

   Между этими полюсами движется и русская публицистика и поэз³я. Неустойчивость основного взгляда на народъ объясняется очень просто. Народъ можно понимать, какъ массу совершенно обособленную, какъ цѣлую расу, не только отличную отъ другихъ сослов³й и классовъ, но нравственно и исторически имъ противоположную. Этотъ взглядъ и является обыкновенно основой народническаго идеализма. Такъ было при первомъ появлен³и на европейской сценѣ демократической идеи, такъ и остается до послѣднихъ вспышекъ нашего отечественнаго лирическаго народолюб³я.

   Ошибочность и чисто поэтическое простодуш³е этого воззрѣн³я не требуютъ доказательствъ. Еще Тургеневъ, одинъ изъ родоначальниковъ русскаго народничества, очень близко подошелъ къ обличен³ю его младенческихъ заблужден³й. Въ одномъ изъ писемъ съ Герцену онъ писалъ: "Народъ, предъ которымъ вы преклоняетесь, консерваторъ par excellence и даже носитъ въ себѣ зародыши такой буржуаз³и въ дубленомъ тулупѣ, теплой и грязной избѣ, съ вѣчно набитымъ до изжоги брюхомъ и отвращен³емъ ко всякой гражданской отвѣтственности и самодѣятельности, что даже оставитъ за собою всѣ мѣтко-вѣрныя черты, которыми ты изобразилъ западную буржуаз³ю въ своихъ письмахъ. Далеко нечего ходить - посмотри на нашихъ купцовъ".

   Эту мысль можно распространить вполнѣ логически, именно указать, что народъ не представляетъ изъ себя замкнутаго царства, что изъ него же получаются въ настоящее время всѣ друг³е классы. На западѣ буржуаз³я пополняется богатѣющими рабочими, крестьянск³я дѣти безпрестанно превращаются въ Messieurs и ихъ именно Прудонъ презрительно называлъ "господа демократы". Адвокаты, заполонивш³е современные парламенты, тоже не аристократическаго происхожден³я. Литература вся сплошь переполнена толпой и массой. То же самое и у насъ. На западѣ понят³е народъ, при всеобщей подачѣ голосовъ и при необыкновенно энергичной соц³альной борьбѣ, постепенно становится чисто идеальнымъ понят³емъ. Сегодняшн³й рабоч³й завтра можетъ стать патрономъ, публицистомъ, даже членомъ законодательнаго собран³я.

   Въ Росс³и нѣтъ такого быстраго и естественнаго перемѣщен³я классовъ, но Тургеневъ совершенно правильно указывалъ на купцовъ и на сельскую буржуаз³ю, какъ дѣтищъ того же самаго народа. И Герценъ не могъ отрицать весьма неприглядныхъ нравственныхъ и особенно гражданскихъ чертъ у этихъ несомнѣнно демократическихъ фигуръ. Откуда же взялись эти черты? Надо признать,- онѣ не чужды народной психолог³и и остаются втайнѣ только до стечен³я удобныхъ обстоятельствъ.

   Извѣстно, напримѣръ, что едва ли не тягчайш³й гнетъ и жесточайш³я обиды при крѣпостномъ правѣ создавались не самими помѣщиками, а бурмистрами, старостами, дворовыми и просто лакеями. Этотъ фактъ установленъ и русской художественной литературой, подтверждается онъ и въ одномъ изъ произведен³й нашего автора - "Въ облачный день". Мужикъ у г-на Короленко разсказываетъ: "Господа ничего были, на господъ что грѣшить... на господъ грѣшить, нечего... Бурмистры вотъ, свой же братъ, ну, тѣ шибко примучивали".

   "Свой братъ", т. е. народъ, оказывается способнымъ производить изъ своей среды усерднѣйшихъ добровольцевъ деспотизма и совершенно безцѣльнаго чисто любительскаго издѣвательства именно надъ "своимъ братомъ".

   Очевидно, надо внести значительную поправку въ идеальное представлен³е о нравственномъ м³рѣ народа, тѣмъ болѣе, что возникновен³е буржуаз³и въ дубленомъ тулупѣ не всегда можетъ быть приписано растлѣвающему вл³ян³ю "города" и "цивилизац³и": буржуаз³я весьма часто вполнѣ почвенное, самобытное растен³е, непримиримо враждебное "цивилизац³и" въ самыхъ ея скромныхъ формахъ - въ формѣ даже элементарнаго образован³я и какихъ бы то ни было общихъ интересовъ.

   При такихъ услов³яхъ идеализац³я народа можетъ быть развѣ только боевымъ, полемическимъ средствомъ, отнюдь не положительной, неопровержимой основой для какихъ бы то ни было идейныхъ сооружен³й въ культурномъ и политическомъ смыслѣ. Народъ требуетъ чрезвычайно внимательнаго и безпристрастнаго изучен³я и изучающ³й не долженъ ни на одну минуту забывать, что въ законахъ самой природы лежетъ необходимость культурнаго развит³я, вообще умственнаго и экономическаго движен³я, что формы народной жизни, по самому своему существу - формы преходящ³я, несовершенныя, не исчерпывающ³я всего богатства нравственныхъ силъ человѣческой природы и что народная психолог³я производитъ впечатлѣн³е свѣта и правды чаще всего только какъ ярк³й контрастъ недугамъ и заблужден³ямъ интеллигентнаго быта, а вовсе не какъ идеальная конечная цѣль всѣхъ нравственныхъ и гражданскихъ стремлен³й. И у дѣтей имѣются свойства весьма похвальныя, даже у дикарей немало обычаевъ разумныхъ и подчасъ трогательныхъ, но это не значитъ, что мы, утративъ дѣтскую ясность души и навсегда лишившись первобытнаго склада жизни, должны стремиться вернуться къ дѣтству и уйти въ лѣса искатъ счастья и правды.

   Именно эту программу готовы были предложить первоучители демократизма на западѣ и горькими слезами оплакивали невозможность ея осуществлен³я. Не спаслось и русское народничество отъ проповѣди опрощен³я и одичан³я, изрѣдка даже отъ открытой войны противъ "интеллигенц³и", отъ страстнаго стремлен³я отдать ее на выучку народу, разумному безъ просвѣщен³я и мудрому безъ науки.

   Г. Короленко несомнѣнно принадлежитъ къ писателямъ, съ особенной любовью изучающимъ народъ психологически. Подробности внѣшняго быта являются предъ нами лишь по поводу нравственныхъ вопросовъ. Все вниман³е автора сосредоточено на душѣ и м³росозерцан³и народной массы и отдѣльныхъ личностей. Это самое поучительное изъ всѣхъ направлен³й народнической литературы. У автора нѣтъ въ распоряжен³и дешевыхъ, но часто очень сильныхъ эффектовъ. Какъ художникъ онъ не пускается въ живописное изображен³е мужицкой бѣдности. У него нѣтъ патетическихъ жанровыхъ картинъ, столь свойственныхъ лирическому народничеству. Правда, у него имѣется святочный разсказъ - Сонъ Макара. Здѣсь описывается многострадальное житье-бытье объякутившагося русскаго мужика. Но прежде всего - Макаръ не представитель русскаго народа, и его бытъ, собственно не русская дѣйствительность, а потомъ, какъ увидимъ дальше, именно это произведен³е вопреки восторгамъ критиковъ слѣдуетъ считать самымъ слабымъ, въ художественномъ отношен³и,- изъ всѣхъ, признанныхъ авторомъ достойными отдѣльнаго издан³я.

   Сила г. Короленко тамъ, гдѣ вдумчивый анализъ внутренняго м³ра, поэтическое обобщен³е его разрозненнихъ мельчайшихъ чертъ, гдѣ встаетъ предъ нами цѣльный, ярк³й образъ, какъ извѣстный человѣческ³й типъ, независимо отъ статистическихъ и бытовыхъ услов³й. Рисуя дѣтскую психолог³ю, авторъ не выбиралъ преднамѣренно дѣтей интеллигентной, богатой или бѣдной и мужицкой семьи. Онъ желалъ показать глубину и богатство естественныхъ нравственныхъ силъ, независимо отъ внѣшней обстановки и болѣе или менѣе благопр³ятныхъ обстоятельствъ. Такъ и въ разсказахъ о народѣ.

   Здѣсь можно указать только одну разграничительную черту - этнографическую, т. е. по существу тоже психологическую. Предъ нами два общихъ типа - хохолъ и великоруссъ и каждый изъ нихъ отмѣченъ родовымъ свойствомъ: одинъ - поэтъ, другой - съ природными наклонностями къ отвлеченной мысли, къ анализу, къ философскому и религ³озному исканью истины.

   Образъ поэта не представляетъ для автора ни малѣйшихъ затруднен³й. Онъ усвоенъ авторомъ съ дѣтства, такъ же близко знакомъ ему, какъ южная природа, и авторъ знаетъ тѣснѣйшее сродство душъ этой природы и этого человѣка. На этомъ сродствѣ у него и построена характеристика малорусскаго народа.

   Она всегда въ высшей степени увлекательна, проникнута живымъ авторскимъ сочувств³емъ, она невольно поэтична, такъ какъ является всецѣло отражен³емъ роскошной, богатой красками и звуками малорусской природы. Именно создавая образъ малорусскихъ крестьянъ, авторъ могъ во всей полнотѣ обнаружить чуткость своего слуха и зрѣн³я къ мимолетнымъ явлен³ямъ родныхъ полей и лѣсовъ. Эта чуткость въ малорусской народной поэз³и творитъ чудеса красоты и сердечности, вдохновляясь обыденнѣйшими фактами и предметами. Музыка души восполняетъ звуки и краски внѣшняго м³ра и, напримѣръ, въ пѣсняхъ Шевченко умѣетъ одухотворить чарующей нѣжностью рѣчи и чувства - самый будничный пейзажъ, воспѣть иву будто живое олицетворен³е сиротливой грусти и безнадежной истомы, пышный цвѣтущ³й макъ уподобить с³яющему счастью, зеленый хмѣль сравнить съ беззаботной, неистощимо-живой молодостью... И эта поэма естественной, осердеченной жизни прелестью и разнообраз³емъ психолог³и не уступитъ художественнѣйшему анализу человѣческой души.

   Такой же пр³емъ и у нашего автора.

   Герои его очень не краснорѣчивы. Они, повидимому, привычнѣе пѣть, чѣмъ говорить. Звуки пѣсни вызываютъ у нихъ первыя сознательныя впечатлѣн³я дѣтства и они же дольше всѣхъ другихъ воспоминан³й о родинѣ живутъ въ ихъ памяти. Старуха, выросшая въ Америкѣ, давно забыла свой родной языкъ, но слова пѣсни, убаюкивавшей ее въ дѣтствѣ, пережили всѣ утраты и забвен³я, и она можетъ привѣтствовать земляка только этой пѣснью. Сколько здѣсь правды, тѣмъ болѣе глубокой, что она - истинно народное достоян³е. И г. Короленко умѣетъ чрезвычайно просто раскрыть предъ читателемъ поэтичность и сердечность народнаго нравственнаго м³ра.

   Беретъ онъ самаго сѣраго мужика, съ весьма ограниченной умственной жизнью, по количеству идей врядъ ли превышающей разумъ ребенка. По крайней мѣрѣ, слѣпой мальчикъ даже превосходитъ ²охима прирожденнымъ безпокойствомъ мысли и богатствомъ общихъ запросовъ своей дѣтской души. Но у ²охима великое народное сердце и по натурѣ онъ богатырь сравнительно съ просвѣщеннѣйшимъ паномъ. Въ темномъ царствѣ его духа пока растетъ и развивается общее народное достоян³е - простѣйш³я чувства любви, горя, печали, радости, инстинктивной молодой жажды счастья. Для этихъ чувствъ не требуется вмѣшательства цивилизац³и и образованности: они благородны и сильны сами по себѣ, какъ органическое содержан³е народной психолог³и. И они находятъ себѣ соотѣтствующее выражен³е,- не разсудочную, складную рѣчь, а цѣлую вереницу поразительно сознательныхъ звуковъ. Все равно, какъ природа: вся исполненная чувствъ и настроен³й, она умѣетъ выражать ихъ до безконечности разнообразнымъъ шумомъ лѣса, журчаньемъ потока, сумракомъ вечера и живыми тѣнями ночи.

   ²охимъ молчаливъ, робокъ и неуклюжъ. Онъ - хлопъ и словами не высказываетъ своего отношен³я къ фатамъ панской жизни. Но онъ владѣетъ другой могущественной критикой - краснорѣч³емъ природы, поэз³ей сердца и неотразимой красотой чувства. Это - сила неизмѣримо высшая, чѣмъ бездушное искусство, и дудка ²охима заглушитъ городскую музыку, взволнуетъ душу ребенка, будетъ грозить отнять ее даже у матери.

   Откуда такая власть?

   Авторъ очень краснорѣчиво разсказываетъ истор³ю ³охимовой дудки: можетъ быть, рѣчь могла бы быть проще и хладнокровнѣе, но смыслъ ея нисколько не страдаетъ отъ тона. Въ ³охимовой музыкѣ дѣйствительно звучитъ сама украинская природа, вѣтеръ, солнце и плескъ рѣчныхъ волнъ - все это оживаетъ въ переливахъ мужицкой пѣсни и все это чуется дѣтскимъ сердцемъ, какъ родное и отнынѣ незабвенное. И сама гордая, образованная музыкантша-пани невольно смиряется предъ этой безсмертной властью естественной поэз³и и всего, что пережила и переболѣла душа народа.

   И какая это спокойная, величавая, художественно-царственная власть! Ни одного назойливаго вопля, ни одной хитрой ф³оритуры,- все неподдѣльно и стих³йно, какъ ночь послѣ захода солнца, какъ свѣжесть послѣ бури, какъ вздохъ въ минуту горя, какъ радостный крикъ въ порывѣ счастья. И именно народному творчеству свойственна эта простота безсознательная и власть не разсчитанная.

   Природа страны будто впитываетъ въ себя ея прошлое, а сердце и воображен³е народа вбираютъ въ себя чудные мотивы поэз³и и вдохновенныхъ думъ окружающаго ихъ м³ра,- это будто единый нервный творческ³й организмъ. И ²охимъ по какому-то тайному внушен³ю отыскиваетъ иву, изъ которой онъ сдѣлаетъ свою удивительную дудку. Матвѣй, "безъ языка" и съ самымъ мужичьимъ умомъ, становится лицомъ трогательнымъ и изящно-поэтическимъ, когда одинок³й и безпр³ютный, угнетенный чуждой и враждебной ему цивилизац³ей, онъ воскресаетъ душой при видѣ зеленыхъ полей, даже при звукѣ журчащей воды... Вѣдь это голосъ и черты безгранично любимой природы-матери: съ ней прожиты годы радостей и печалей и не однимъ Матвѣемъ, а необозримымъ рядомъ поколѣн³й такихъ же мужиковъ "съ дѣтскимъ сердцемъ" и наивными мыслями.

   Онѣ оказываются особенно простодушны и даже смѣшны, когда приходится переводить ихъ на городской и образованный языкъ. Тогда и мистеръ Берко гораздо умнѣе и бойчѣе. Но у Матвѣя имѣется множество мыслей, как³я никогда не приходятъ на умъ всѣмъ Берко на свѣтѣ: не хватаетъ только словъ. А иначе как³я удивительныя вещи разсказалъ бы Матвѣй про океанъ, на который онъ часами смотритъ съ парохода! Как³я дивныя волнен³я души онъ изобразилъ бы, вступая на берегъ чужой страны! И какими звуками всѣ эти мысли и волнен³я могъ бы передать поэтъ и музыкантъ ²охимъ!

   Какъ блѣдна, пошла и тщедушна показалась бы тогда намъ эта неугомонная толпа мастеровъ, владѣющихъ многочисленными языками и какими угодно словами! Ни однимъ своимъ языкомъ она не могла-бы выразить смысла любви Матвѣя къ случайно встрѣченной дѣвушкѣ-сироткѣ. И какое краснорѣч³е могло бы внушительнѣе подѣйствовать на ея испуганную душу, чѣмъ одна фраза Матвѣя: "Держись, малютка, меня..."

  

  

   Да, цивилизац³я со всѣми своими хитростями и завоеван³ями - весьма часто - бездушна и даже глупа. Рояль подъ руками образованной музыкантши только оскорбляетъ слухъ чуткаго ребенка послѣ игры мужика на самодѣльной дудкѣ. А историческая пѣсня, имъ спѣтая, развертываетъ слушателю безграничную даль великихъ дѣлъ и еще болѣе великихъ страдан³й народа! Пусть попробуетъ самый краснорѣчивый и письменный панъ состязаться съ этой поэтической истор³ей, съ этимъ звучащимъ прошлымъ!

   Но цивилизац³я, кромѣ сердечнаго тщедуш³я, безпрестанно обнаруживаетъ удивительное тупоум³е и близорукость. Она способна отнять у людей самый простой здравый смыслъ, закрыть ихъ глаза на самыя естественныя явлен³я и пр³учить исключительно къ искусственному, уродливому, притворному.

   Разсказъ Безъ языка написанъ въ юмористическомъ тонѣ, но отъ него вѣетъ драмой на каждой страницѣ. Матвѣй, герой разсказа, слишкомъ живое и художественно-созданное лицо, чтобы своими приключен³ями производить на насъ одно анекдотическое впечатлѣн³е. А потомъ, и въ самомъ дѣлѣ издѣвательства цивилизац³и надъ человѣкомъ "съ дѣтскимъ сердцемъ" не только правдоподобны, но прямо неизбѣжны при современномъ ея уровнѣ и направлен³и.

   Что касается юмора,- у г-на Короленко онъ играетъ въ высшей степени своеобразную роль. Мы уже знаемъ, какъ тонко и изящно творчество автора: ему по природѣ претитъ все слишкомъ рѣзкое и крикливое. Но это творчество въ тоже время искренне и правдиво,- а въ человѣческой жизни - бездна горя, неправды и, слѣдовательно, отталкивающаго и безобразнаго. Какъ все это представить, не нарушая спокойнаго - гармоническаго развит³я художественной идеи?

   И вотъ здѣсь-то юморъ является на помощь. Это - настроен³е мудреца, исполненнаго жалости къ человѣческой слабости и бѣдѣ, улыбка, ободряющая несчастнаго на борьбу и сулящая ему лучшее будущее, и въ тоже время какая-то трогательная снисходительность къ человѣческому неразум³ю и часто безцѣльному жесткосерд³ю. За этимъ юморомъ таится оптимистическая вѣра, все то же извѣстное намъ воззрѣн³е на м³ръ, какъ на гармон³ю осердеченныхъ нравственныхъ силъ. Отъ этого юморъ и выходитъ такимъ свѣтлымъ, такимъ примирительнымъ и ободряющимъ.

   Наконецъ, онъ - и именно этими своими чертами - достоян³е народной психолог³и. Только народъ, инстинктивно вѣрующ³й въ свою стих³йную мощь, въ свое историческое безсмерт³е, можетъ юмористически встрѣчать многочисленныя разочарован³я и огорчен³я въ данный моментъ своего быт³я. И г. Короленко именно здѣсь особенно близокъ къ народной почвѣ творчества и общихъ воззрѣн³й.

   У него есть цѣлый разсказъ, вдохновенный этимъ юморомъ, разсказъ, блестящ³й по глубоко-художественной красотѣ и истинно философскому содержан³ю и тону,- разсказъ, къ великой потерѣ русской литературы, недоконченный. Прошка-жуликъ своего рода эпическая фигура, знаменующая цѣлый пер³одъ въ бытовой жизни деревни. Внезапно появившаяся высшая наука разрушила вѣковой укладъ, выбила изъ колеи мужика, и онъ на собственномъ родовомъ мѣстѣ оказался L'homme dépaysé - изгоемъ и бродягой. Предъ нами одна изъ трудныхъ дилеммъ. Роза просвѣщен³я должна цвѣсти, несомнѣнно, но и деревенск³й репейникъ желаетъ жить, хотя онъ не можетъ соревновать розѣ красотой и ароматомъ. То и другое - явлен³я одинаково естественныя, и авторъ самъ не знаетъ въ чью пользу рѣшить вопросъ безусловно. Подобная задачи представляются г-ну Короленко неоднократно, и онъ будто любитъ ставить ихъ, предоставляя невѣдомому Эдипу найти всепримиряющую и справедливую разгадку. Мы увидимъ истинный смыслъ этихъ дилеммъ и оцѣнимъ значен³е авторскаго безпристраст³я: для насъ теперь одинъ фактъ не подлежитъ сомнѣн³ю; репейникъ, въ лицѣ хотя бы даже Прошки-жулика, можетъ представить настоящую драму, воп³ять о нашемъ сострадан³и и даже о чувствѣ правды.

   Прошка, выброшенный за бортъ новымъ потокомъ жизни, превращается въ своего рода вольнаго казака, общепризнаннаго врага существующихъ новыхъ порядковъ и онъ ведетъ войну съ ними упорно, сознательно и при сочувств³и всѣхъ представителей тѣснимаго репейнаго м³ра. Надо же ему ѣсть и жить,- и онъ безъ всякихъ теор³й, по мелочамъ, осуществляетъ принципъ борьбы за существован³е, какъ онъ можетъ и умѣетъ.

   И эту практику отлично понимаютъ всѣ друг³е пока еще честные Прошки и относятся къ Прошкѣ-жулику терпимо, даже любовно по-родственному. Такая постановка вопроса достойна всего нашего вниман³я.

   Взглянуть на предметъ съ точки зрѣн³я нравственности, законности, просвѣщен³я - Прошка окажется самымъ послѣднимъ человѣкомъ на землѣ. Уже въ самомъ его прозвищѣ звучитъ презрѣн³е и отвержен³е, такъ именно и произносятся слова Жуликъ-Прошка молодымъ теоретическимъ народникомъ. Прошка - не "народъ",- думаетъ идиллическ³й любитель народа.

   Онъ жестоко ошибается!

   Прошка именно "народъ", только въ "черненькомъ" видѣ, народъ - въ безвыходно-трагической борьбѣ съ невѣдомой, чуждой ему цивилизац³ей, вообще и по существу гуманной,- но вотъ съ этимъ народомъ не съумѣвшей сойтись и сговориться. Для него она какъ была, такъ и осталась благородная госпожа, въ высшей степени брезгливая, непонятная, величественная - въ лицѣ важныхъ профессоровъ, въ невразумительныхъ звукахъ лекц³й, въ эффектной внушительности ученаго дворца, господина "давальца" и нанимателя не болѣе... Роза благоухала, но репейникъ не имѣлъ основан³й - смѣнить свое досадное равнодуш³е къ ея аромату - на любовь и интересъ.

   И рядомъ - два м³ра, будто два государства или двѣ колон³и, населенныя двумя различными расами. Прошка - самое живое воплощен³е этой розни, краснорѣчивѣйшее свидѣтельство ненормальнаго, болѣзненнаго процесса, возникшаго въ деревенскомъ организмѣ, но это не мѣшаетъ Прошкѣ быть болячкой, язвой, преступникомъ.

   Попробуйте слить эти, повидимому, исключающ³я другъ друга нравственныя данныя! У зауряднаго народника или у правовѣрнаго адвоката культуры неизбѣжно оказался бы пересолъ въ краскахъ: Прошка вышелъ бы или мелодраматической жертвой разрушенныхъ "устоевъ" или отбросомъ и уродомъ народной среды.

   Передъ нами ни то, ни другое. Авторъ отнесся къ Прошкѣ, какъ относится къ нему народный мудрый юморъ, и поступилъ съ нимъ, какъ поступаетъ "мать-природа". Как³я высоко-юмористическ³е моменты, когда Прошка жалуется на разныя новшества, вродѣ кастетовъ: "Право-ну, какой народъ пошелъ... неаккуратный: хоть совсѣмъ не работай!"... Потомъ, когда онъ въ полномъ разгарѣ "работы". Сцена по существу дикая: Прошка является богатыремъ и артистомъ драки,- но посмотрите, какъ она описана! Наконецъ, этотъ несравненный духовный дворникъ! Всѣ его понят³я о законномъ и объ обцественномъ порядкѣ не идутъ дальше принципа: "не трогай своихъ". Как³е тупые люди и варварск³е нравы! - воскликнетъ иной слушатель, если ему пересказать частные факты и представить доблестныя черты героевъ! И слушатель съ негодован³емъ отвернется отъ этого разгула первобытныхъ инстинктовъ.

   Но пусть онъ прочитаетъ самый разсказъ, и впечатлѣн³е поразитъ его самого. Авторъ не говоритъ ни единаго слова въ пользу Прошки; онъ только непосредственно послѣ дикаго разгула Прошки рисуетъ слѣдующую картину.

   Утро, Прошка ушелъ въ лѣсъ освѣжить свою одурманенную голову. Онъ лежитъ на травѣ и чувствуетъ себя необыкновенно блаженно.

   "Онъ былъ похожъ на кота, котораго гладятъ по спинѣ. Но его никто не гладилъ по спинѣ или, вѣрнѣе, его гладила общая мать-природа. Она коснулась его души своимъ нѣжащимъ и любящимъ прикосновен³емъ, и онъ почувствовалъ, какъ эта душа разглаживалась, "выпрямлялась", добрѣла. Что-то изъ нея улетучивалось, что-то утопало, стиралось въ сознан³и и взамѣнъ изъ глубины поднималось нѣчто другое, невѣдомое, неопредѣленное, смутное... Все это совершалось такъ ощутительно, что порой у Прошки являлся даже вопросъ: что это такое? что это наростаетъ въ немъ, пробивается къ сознан³ю, напоминаетъ о чемъ-то, "подмываетъ" на что-то? О чемъ напоминаетъ, на что подмываетъ?.. Порой Прошка ощущалъ въ себѣ неясное желан³е. И когда, по привычкѣ, онъ задавалъ себѣ вопросъ: ужъ не выпить ли ему хочется? то поднимавшаяся въ душѣ безвкусица не оставляла ни малѣйшаго сомнѣн³я, что дѣло не въ выпивкѣ. Такъ въ чемъ же?"

   Прошкѣ неизвѣстно въ чемъ, не отвѣчаетъ и авторъ. Но сущность не въ опредѣленности прошкиныхъ желан³й, и въ самомъ ихъ существован³и - смутныхъ, неуловимыхъ, далекихъ отъ водки и обычной "работы".

   Вы видите, как³я чудеса творитъ мать-природа съ безнадежнымъ жуликомъ. И вы не сомнѣваетесь въ вѣроятности чудесъ. Нѣчто подобное творитъ и самъ авторъ со своимъ героемъ. Онъ и природа идутъ къ одной цѣли - отнять у васъ, читателя и моралиста, основан³е для патетическаго гнѣва на Прошку или для безпощаднаго презрѣн³я къ его грубой душѣ.

   Вѣдь паѳосъ въ какомъ бы то ни было направлен³и возможенъ только при единственномъ услов³и,- при существован³и одного рѣшительнаго взгляда на предметъ. Возможенъ ли такой взглядъ на Прошку?

   Мы знаемъ парализующ³е другъ друга факты, съ которыми связано появлен³е Прошки на сцену утѣсненнаго репейнаго царства. Мы знаемъ отношен³е къ Прошкѣ людей, не промышляющихъ его работой, даже студентовъ и именно симпатичнѣйшаго студенческаго поколѣн³я. Очевидно, это общественное мнѣн³е не могло придти къ безповоротному осужден³ю Прошки, но не стало, разумѣется, и на его сторону. Эта встрѣча фактовъ и мыслей, противорѣчащихъ другъ другу, не результатъ усиленнаго логическаго анализа, не плодъ какой-нибудь Grübelei, это - творчество самой жцзни. И оно въ эту минуту - глубоко юмористично. Оно будто забавляется исконнымъ стремлен³емъ человѣка знать правду "чистую и подлинную какъ монета", по выражен³ю Натана, и безпрестанно ставитъ нашъ умъ предъ дилеммами великаго нравственнаго значен³я.

   Недаромъ, у величайшихъ мудрецовъ древняго м³ра создалось убѣжден³е, что смыслъ жизни по существу ирониченъ, мы окружены юморомъ какой-то невѣдомой силы, на каждомъ шагу добродушно поднимающей на смѣхъ наши односторонн³я чувства энтуз³азма и гнѣва, отчаян³е или восторгъ, ненависть или страсть. И глубочайш³й жизненный умъ древности воплотился въ лицѣ Сократа - эйрона, Сократа - юмориста, взирающаго на человѣческ³я мнѣн³я и истины съ особаго рода улыбкой. Она напоминаетъ настроен³е отца или матери, умудренныхъ тяжелымъ опытомъ жизни и съ грустнымъ невыразимо-любовнымъ участ³емъ внимающихъ пылкимъ идеалистическимъ рѣчамъ сына-юноши, или необъятнымъ надеждамъ на счастье красавицы дочери.

   Они знаютъ, какъ жизнь далека отъ идеала и какая жестокая сказка - счастье, но у нихъ не поднимется рука разбить иллюз³ю рѣзкимъ холоднымъ словомъ. Можетъ быть, и иллюз³и имѣютъ свое положительное значен³е въ м³ровой драмѣ...

   Лучш³й отвѣтъ - юморъ, исполненный добродуш³я, гуманности и пощады, и онъ играетъ именно такую роль въ произведен³яхъ нашего автора. Въ одномъ случаѣ г. Короленко вполнѣ опредѣленно подчеркиваетъ эту черту своего художественнаго м³росозерцан³я, онъ создаетъ одну изъ любопытнѣйшихъ фигуръ во всей русской народнической литературѣ - Тюлина. О немъ авторъ говоритъ: "онъ весь проникнутъ какимъ-то особеннымъ безсознательнымъ юморомъ".

   Совершенно вѣрное опредѣлен³е; именно юморъ - оснона тюлинской психолог³и. Это значитъ отрицан³е всего патетическаго, односторонне-страстнаго, инстинктивное, "безсознательное" признан³е безчисленныхъ противорѣч³й жизни, слѣдовательно, невозможности найти цѣль, достойную безраздѣльнаго увлечен³я, неутомимаго труда, горячаго отклика.

   И Тюлинъ величаво равнодушенъ къ окружающему м³ру, къ людскимъ дѣламъ и суетѣ, даже къ своимъ личнымъ дѣламъ. Онъ одаренъ исключительнымъ перевозническимъ талантомъ, но этотъ талантъ просыпается у него только въ ту минуту, когда грозитъ опасность тюлинской философской лѣни и "серьезному взгляду на вещи". Во всѣхъ другихъ случаяхъ, м³ръ не стоитъ того, чтобы изъ-за него сдѣлать лишнее усил³е или даже движен³е. Это юморъ, доведенный до степени идеала, ставш³й единственнымъ содержан³емъ всей жизни человѣка!

   И именно юморъ заставляетъ автора рисовать своего героя-пьяницу и тунеядца увлекательнѣйшими художественными красками. Тюлина можно полюбить, и ужъ во всякомъ случаѣ, у читателя не остается ни тѣни презрѣн³я къ лѣнивому мужику, неутомимо локающему винище.

   Чѣмъ создано такое, повидимому, странное впечатлѣн³е? Вотъ, напримѣръ, уреневцы, умственные мужики и начетчики смотрятъ на Тюлина съ явнымъ пренебрежен³емъ и даютъ подобнымъ юмористамъ обычныя клички. Уреневцы энергичны, сильные волей; они внушаютъ къ себѣ уважен³е даже Тюлину, авторъ ихъ называетъ богатырями, но его сочувств³е не на ихъ сторонѣ. Оно всецѣло принадлежитъ Тюлину, и самъ авторъ недоумѣваетъ, почему его Тюлинъ для него такой милый?

   Отвѣтъ теперь намъ ясенъ. Тюлинъ - подлинный, хотя и безсознательный представитель народной мудрости, можно сказать, мудрости высшей, чѣмъ приговоръ съ точки зрѣн³я строгой личной нравственности и даже общественнаго долга. Уреневцы, несомнѣнно, превосходно выражаютъ эту точку, и она далека отъ мудрости. Она отвлеченна, формальна, безпощадна къ проявлен³ямъ свободной жизни, не входящимъ въ узко-очерченный логическ³й кругъ. Она исключительна и деспотична, и ежеминутно можетъ привести къ нетерпимости и угнетен³ю чужой личности и чужихъ воззрѣн³й.

   У нея есть и достоинства: она по самой природѣ стремится къ практическому самоосуществлен³ю, она ведетъ къ прозелитизму, къ дѣятельному воздѣйств³ю на окружающ³й м³ръ, она проповѣдъ разрушительная или созидательная.

   Ничего подобнаго въ психолог³и Тюлина. Отбросимъ крайн³я случайныя ея черты: мудрецъ юмористъ можетъ и не быть пьяницей и лежебокомъ,- сущность типа не измѣнится, и именно въ ней тайна его очарован³я. Эта сущность - любовное отношен³е ко всякому жизненному процессу во имя его жизненности, терпимость ко всякой человѣческой душѣ, снисходительное и сострадательное воззрѣн³е на всяк³й фактъ человѣческой жизни.

   У этой мудрости есть и свои недостатки, и очень крупные. Гдѣ положить предѣлъ терпимости? Какой процессъ жизни признать жизненнымъ и всякую ли душу человѣческою? Если паѳосъ является часто, можетъ быть, логически-неосновательнымъ и нравственно-несправедливымъ настроен³емъ, то и неограниченная терпимость и невозмутимый юморъ также подлежатъ сомнѣн³ю, какъ силы косныя и парализующ³я дѣятельныя побужден³я человѣческой природы. Онѣ, слѣдовательно, также не представляютъ послѣдняго слова разума и нравственности, все равно какъ критика, анализъ и скептицизмъ не могутъ и даже не должны быть конечной цѣлью живой человѣческой природы..

   Недаромъ самъ Тюлинъ попадаетъ подъ обаян³е "грозныхъ уреневскихъ богатырей". Его юморъ не можетъ устоять предъ окрикомъ людей паѳоса и, если угодно, нетерпимости. Симпатичность склоняется предъ силой холодной и чуждой даже для самого автора.

   Фактъ, можетъ быть, грустный, но неизбѣжный, и онъ совершается среди людей на самыхъ обширныхъ сценахъ и въ гранд³ознѣйшихъ размѣрахъ. Онъ въ сущности выражаетъ собой вѣчную борьбу органическихъ процессовъ жизни съ человѣческой волей, природы съ наукой, народной жизни съ цивилизац³ей, естественности съ условными формами. И этотъ вѣковой нравственный и культурный вопросъ нашъ авторъ умѣетъ поставить ясно, въ высшей степени художественно, но не такъ разрѣшить его.

  

  

   Рѣшен³е достается, между прочимъ, на долю лозищанина Матвѣя. Онъ попадаетъ непосредственно изъ захолустной русской деревни въ Нью-²оркъ и воспринимаетъ всѣ блага цивилизац³и совершенно беззащитный, способный противоставить имъ только свою громадную физическую силу да свое дѣтское сердце. Борьба оказывается въ высшей степени жестокой.

   Цивилизац³я вовсе не нападаетъ на Матвѣя, готова, пожалуй, оказать ему снисхожден³е и даже облагодѣтельствоватъ, и все-таки бѣдный мужикъ доходитъ до отчаян³я, переживаетъ мучительнѣйш³е дни своей жизни и самую тюрьму готовъ считать спасен³емъ.

   Правда, Матвѣй "безъ языка", но не въ этомъ главная причина его бѣдств³й. Цивилизац³я неспособна понимать не только его словъ, но всей его личности, его лучшихъ чувствъ, его трогательнѣйшихъ порывовъ. Для нея онъ дикарь, смѣшной, странный, подлежащ³й только одному воздѣйств³ю- укрощен³ю, и въ короткое время она въ душѣ незлобивѣйшаго человѣка умѣетъ пробудить волка. Среди громаднаго культурнаго города