Иванов Иван Иванович - Поэзия и правда мировой любви

ской дѣятельности нашего автора, но и вообще въ истор³и русской общественной мысли.

   Г. Короленко явился искреннѣйшимъ и наиболѣе глубокимъ выразителемъ одного изъ нац³ональныхъ моментовъ нашего самосознан³я.

  

  

   Непослѣдовательный отвѣтъ нашего автора, всѣмъ извѣстенъ. Г. Короленко публицистъ вполнѣ опредѣленнаго направлен³я. Его статьи отличаются тремя рѣдкими въ публистикѣ достоинствами и особенно въ русской. Онѣ никогда не являются упражнен³емъ полемическаго чистаго искусства, не блещутъ, можетъ быть, и забавнымъ, но совершенно безплоднымъ уловлен³емъ непр³ятельскихъ микроскопическихъ промаховъ, не изощряются въ словесномъ вольтижёрствѣ, не доказываютъ преимущественно фехтовальной ловкости полемиста и уже потомъ его освѣдомленности и добросовѣстности въ вопросѣ. Потомъ, полемика г-на Короленко всегда литературна въ самомъ высокомъ смыслѣ слова, она самый рѣдк³й образчикъ джентльменства въ русской журналистикѣ. Эти качества далеко не всегда выгодны для полемиста. Читатель безпрестанно подвергается искушен³ю подпасть гипнозу громкаго голоса, самоувѣреннаго тона, нравственно-невмѣняемаго зубоскальства и совершенно безпредразсудочнаго обращен³я съ фактами и личностями. Надо обладать большимъ личнымъ авторитетомъ и писательскимъ кредитомъ, чтобы остаться побѣдителемъ при помощи безукоризненно культурныхъ средствъ. Г. Koроленко, очевидно, обладаетъ всѣмъ этимъ. Но у него имѣется и еще одно преимущество надъ разнузданной улицей,- его художественный талантъ.

   Кто, напримѣръ, кромѣ г-на Короленко, могъ написать такую спокойную и въ то же время такую яркую статью о русской дуэли въ послѣдн³е годы? Одна характеристика бреттёра способна, пожалуй, вызвать краску конфуза даже на лицѣ самаго наглаго представителя типа. И этой характеристикой мы обязаны автору-художнику. Дѣйствительнѣе всякихъ полемическихъ громовъ такое же художественное изображен³е удивительныхъ операц³й, как³я производила русская "патр³отическая" печать съ болгарскими дѣятелями, въ зависимости отъ ихъ отношен³й къ русскому офиц³альному м³ру. Наконецъ, какая скромная, но какая многоговорящая картина одинокой дѣятельности провинц³альнаго публициста! Ее авторъ набросалъ въ память поволжскаго литературнаго работника - Гацисскаго, но она опять-таки, благодаря художественной силѣ автора, вышла типичнымъ изображен³емъ замѣчательнаго явлен³я русской интеллигентной жизни.

   Но особенно большую услугу оказалъ автору художественный талантъ въ его очеркахъ: Въ голодный годъ и Самозванцы.

   Въ Голодномъ годѣ нѣкоторыя беллетристическ³я страницы, по идеѣ Бѣлинскаго, дѣйствительно могутъ быть поставлены рядомъ съ экономическимъ трактатомъ по богатству и ясности реальнаго содержан³я. Картинность изображен³я вполнѣ замѣняетъ краснорѣч³е цифръ. Таковъ разсказъ о чисто-русскомъ бунтѣ василевцевъ, о бунтѣ на колѣняхъ, поразительно жизненная встрѣча съ "лѣснымъ человѣкомъ", донесшимъ все патр³архальное простодуш³е и первобытную безпомощность отъ миѳическихъ временъ славянскаго племени до конца Х²Х-го вѣка, наконецъ, характернѣйшая сцена съ женщинами, усердно скрывающими свои голодныя страдан³я. Вообще, ни одинъ краснорѣчивѣйш³й идиллическ³й народникъ не умѣетъ такъ просто и убѣдительно показать въ мужикѣ сознан³е человѣческаго и даже гражданскаго достоинства, доказательство, какъ глубоко и непоколебимо авторъ вѣритъ въ эту черту народной психолог³и. Мужикъ, еще не потерявш³й надежды быть "жителемъ", стыдится даже казаться нищимъ. Онъ и дѣтей своихъ не пуститъ попрошайничать, вообще обнаружитъ гораздо больше достоинства, чѣмъ можно подозрѣвать по его сѣрой приниженной внѣшности и по неизбывно страдальческой жизни.

   Все это ложится подъ перо нашего автора съ удивительной непосредственностью и рельефностью, будто естественные контуры ярко освѣщенныхъ предметовъ. Иллюз³я усиливается еще живымъ реализмомъ народной рѣчи, и вся книга является незамѣнимой лѣтописью не только тяжелой годины въ деревенской жизни, но и вообще, современныхъ культурныхъ и экономическихъ услов³й народнаго быта.

   И все-таки самое любопытное для характеристики самого автора - заключен³е книги. Ему приходитъ на мысль вопросъ: какова же "мораль голоднаго года?" Вопросъ этотъ, разумѣется, возникаетъ рѣшительно у всякаго читателя, и всяк³й читатель несомнѣвно выводитъ ту или другую мораль. Это неизбѣжное послѣдств³е всякаго правдиваго жизненнаго произведен³я. Витай око на какихъ угодно вершинахъ безстрастнаго художественнаго созерцан³я, оно непремѣнно таитъ въ себѣ смыслъ созерцан³я, не тенденц³ю, не преднамѣренное внушен³е, а просто преобладающее настроен³е, слѣдовательно и идею, и мораль.

   У автора "десятки и сотни моралей тѣснятся въ голову", и мы вѣримъ ему: матерьялъ книги дѣйствительно изобилуетъ смысломъ и что ни страница, то готовый тезисъ для публицистическаго разсужден³я.

   Такъ и должно быть, и не этотъ фактъ замѣчателенъ. Для насъ поучительно, что наблюден³я и впечатлѣн³я подсказали автору "сотни моралей". На этотъ разъ онъ ихъ не развиваетъ, но, напримѣръ, въ очеркахъ Современная самозванщина, еще болѣе художественной хотя и фактической лѣтописи - мораль подчеркивается чрезвычайно настойчиво.

   Художественность здѣсь не въ пейзажахъ и жанрахъ, а въ психологическомъ анализѣ, всецѣло направленномъ къ извѣстному моральному выводу. Объяснен³е самозванщины нестерпимыми страдан³ями личности русскаго человѣка давно уже художественно раскрыто Гоголемъ въ судьбѣ Поприщина - Фердинанда VIII. Но только нашъ авторъ послѣ Гоголя умѣлъ такъ убѣдительно и просто опредѣлить громадное значен³е обиды въ жизни беззащитныхъ русскихъ людей. Достоевскаго называютъ поэтомъ униженныхъ и оскорбленныхъ, такъ кстати называется и одинъ изъ романовъ автора. Но убѣдительность, жизненная значительность писательства Достоевскаго въ сильнѣйшей степени понижается исключительностью мотивовъ его вдохновен³я. Достоевск³й психологъ единицъ и историкъ событ³й, поэтъ униковъ и любитель происшеств³й. Всякое его произведен³е - катастрофа и революц³я, очень глубоко обслѣдованныя, но не представляющ³я и не могущ³я представить болѣе или менѣе вѣрнаго освѣщен³я нормальнаго хода жизни внѣшней и духовной. А между тѣмъ познан³е жизни и души отдѣльной личности и цѣлаго народа менѣе всего можетъ основаться на изучен³и революц³онныхъ моментовъ, когда у отдѣльнаго человѣка господствуютъ преимущественно атавистическ³е инстинкты, а среди нац³и руководящая роль попадаетъ въ руки меньшинства, часто самаго тѣснаго, съ крайне узкимъ нравственнымъ м³ромъ.

   Г. Короленко гораздо скромнѣе и цѣлесообразнѣе рисуетъ громадную власть унижен³й и оскорблен³й, царящихъ надъ русской жизнью. Въ очеркѣ На пути мимоходомъ разсказано, какъ мальчикъ-слуга, побитый мальчикомъ-барчукомъ, не могъ простить обиды и въ горѣ и въ тоскѣ одиночества ушелъ изъ дому. Герою этого факта кажется, что предъ нимъ, въ лицѣ бродягъ, так³е же оскорбленные, грубымъ ударомъ вытолкнутые изъ среды людей и они теперь не въ состоян³и избыть личной обиды, не въ силахъ сойтись съ другими не униженными и не обезличенними.

   Эта мораль лежитъ и въ основѣ Самозванщины. Личность человѣка воп³етъ о возмезд³и, о свѣтѣ и волѣ; "страшная горечь, жгучаяболь попранной личности" доводитъ отверженцевъ общества до безумнаго опьянен³я небывалымъ личнымъ велич³емъ. Это крикъ отчаян³я, роковая игра на счастье, увлекающая именно тѣхъ, кто все потерялъ - даже честь.

   Мораль очевидна. Неустанное издѣвательство надъ человѣкомъ даже самаго кроткаго духа и самаго безправнаго положен³я можетъ вызвать грозный протестъ. Смирен³е, очевидно, не входитъ въ число безусловно надежныхъ добродѣтелей русскаго народа, и авторъ даже прямо возстаетъ противъ "доктринерскихъ теор³й о мисс³и смирен³я", присущей будто бы народу. И автору извѣстно, какъ единодушно поднимался русск³й народъ въ рѣшительные моменты своего нац³ональнаго быт³я, и извѣстно опять въ интересахъ морали - ясной, настойчивой превосходно доказываемой фактами. Наконецъ, авторъ отрицательно настроенъ и насчетъ "романтическихъ мечтан³й о какомъ-то вѣщемъ словѣ, которое кроется гдѣ-то въ глубинѣ народной мудрости".

   Повидимому, воззрѣн³я ясныя, какъ дневной свѣтъ: защита личности и рѣшающей власти цивилизац³и. Хоровое народное начало, поглощающее личность, создающее "стремлен³е къ равнен³ю", естественныя достоинства народнаго сердца и ума вовсе не представляются идеальными самодовлѣющими силами. Они должны уступить мѣсто чему-то болѣе совершенному, и авторъ въ Голодномъ годѣ съ особенной рѣзкостью отмѣчаетъ рознь и разложен³е, глубоко проникающ³я современный крестьянск³й м³ръ. Особенно краснорѣчивъ фактъ полной неудачи именно тѣхъ расчетовъ, как³е власть возлагаетъ на будто бы цѣльный патр³архально-сплоченный строй крестьянской общины, напримѣръ, пользован³е круговой порукой, какъ вѣрнѣйшимъ средствомъ, заставить деревню выполнять повинности. Очевидно, сама жизнь, стих³йно, непреодолимо выдвигаетъ на сцену личностей, т. е. силу критическую, для вѣковыхъ стадныхъ основъ духовной и внѣшней жизни и оригинально-созидательную.

   Создаетъ ли народъ такихъ личностей въ наше время?

   Этотъ вопросъ, обращенный къ нашему автору, получаетъ смутные и как³е-то двусмысленные отвѣты. Если оставить въ сторонѣ оппозиц³онныя сновидѣн³я, въ родѣ сна Макара, самымъ сильнымъ представителемъ личнаго начала явится герой разсказа За иконой - Андрей Ивановичъ. Но его личность еще болѣе юмористическая, чѣмъ фигура Тюлина, даже забавная и вовсе не располагающая читателя къ серьезному взгляду на его "оппозиц³ю".

   Андрей Ивановичъ обыкновенно трудится съ утра до вечера, въ качествѣ сапожника; съ давальцами обращается очень почтительно. Но по временамъ имъ овладѣваетъ духъ возмущен³я. Тогда онъ "снимаетъ хомутъ" и становится другимъ человѣкомъ. "Въ немъ,- поясняетъ авторъ,- проявлялся строптивый демократизмъ и наклонность къ отрицан³ю. "Давальцевъ" онъ начиналъ разсматривать, какъ своихъ личныхъ враговъ, духовенство обвинялъ въ чревоугод³и, полиц³ю въ томъ, что она слишкомъ величается предъ народомъ и, кромѣ того, у пьяныхъ, ночующихъ въ части, шаритъ по карманамъ (онъ это испыталъ горестнымъ опытомъ во время своего запивойства). Но больше всего доставалось купцамъ".

   Легко представить, какой ничтожный авторитетъ могло имѣть "отрицан³е" подобнаго демократа и моралиста! И притомъ отрицан³е еще ниже по своему качеству, чѣмъ вѣщ³е сны Макара, потому что оно, повидимому, чаще всего совпадаетъ съ "запивойствомъ".

   По общему смыслу - это весьма краснорѣчивый портретъ русскаго отрицателя, необыкновенно либеральнаго подъ вл³ян³емъ внѣшняго и менѣе всего идеальнаго вдохновен³я и, конечно, отрицателя, крайне неправоспособнаго на истинно-гражданск³й протестъ въ силу многочисленныхъ "хвостовъ" своей по человѣчеству слабой и даже мало благородной натуры. Все это вполнѣ въ порядкѣ вещей, когда вопросъ идетъ о весьма распространенномъ типѣ отечественнаго "либерала". Но вѣдь Андрей Ивановичъ не либералъ, не сочинитель застольныхъ гражданскихъ спичей, онъ просто сапожникъ и мѣщанинъ, даже, повидимому, вовсе не растленный городской цивилизац³ей. Слѣдовательно, его слѣдуетъ считать личностью изъ народа, тѣмъ болѣе что онъ и споры ведетъ въ духѣ уреневскихъ богатырей, въ родѣ того, напримѣръ, какъ правильнѣе сказать - въ плоти или воплот_и_ ²исусъ Христосъ сошелъ на землю?..

   Итакъ, русск³й народъ не создаетъ независимыхъ жизнедѣятельныхъ м³росозерцан³й. Самое положительное критическое явден³е въ его средѣ искренняя богобоязненная борьба просыпающейся личной мысли съ завѣтами отцовъ, борьба, далекая отъ практическаго разрѣшен³я и осуждающая личность скорѣе на созерцательную оторопь, чѣмъ на прямое вмѣшательство въ течен³е окружающей жезни. Нельзя, повидимому, ожидать, чтобы городъ просвѣтилъ на этотъ счетъ деревню. Мы знаемъ, какъ мѣтко, по свѣдѣн³ямъ автора, деревня умѣетъ отразить городской скептицизмъ насчетъ чудесъ. Это лучш³е деревенск³е люди, и городское невѣр³е распространяетъ свою власть только на самвхъ легкомысленныхъ_; вродѣ, напримѣръ, молодого парня въ разсказѣ Щось буде.

   Заразился онъ скептицизмомъ весьма легко, будто пр³обрѣлъ въ городской лавкѣ пиджакъ вмѣсто армяка. Всего одна поѣздка въ Одессу, и скептикъ готовъ, но скептицизмъ этотъ не выдерживаетъ перваго же испытан³я и отрицатель "глупо" и "растерянно" становится на сторону суевѣрной деревни по поводу самыхъ темныхъ мужицкихъ суевѣр³й.

   Соедините всѣ эти данныя вмѣстѣ и попытайтесь сдѣлать общ³й выводъ. Онъ окажется чисто-художественнымъ, т. е. въ смыслѣ самаго чистаго искусства, свободнаго отъ всякихъ опредѣленныхъ отвѣтовъ на вопросы, даже непосредственно вытееающ³е изъ литературныхъ произведен³й. Авторъ стоитъ предъ многообразно волнующейся жизнью; онъ весь проникнутъ любовнымъ чуветвомъ къ ея процессамъ, онъ откликается на тончайш³е переливы ея волнъ. Не видитъ ли онъ цѣль ихъ стремлен³я и готовъ ли онъ выразить сочувственное напутств³е какой-нибудь одной волнѣ? Мы, разумѣется, говоримъ не объ убѣжден³яхъ нашего писателя, какъ представителя общественной мысли; мы могли убѣдиться въ ихъ опредѣленности и практической энерг³и. Роль г-на Короленко въ мултанскомъ дѣлѣ, одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ фактовъ русской публицистики и онъ по достоинству будетъ оцѣненъ впослѣдств³и, когда историку ясно и открыто предстанутъ всѣ услов³я идейной неофиц³альной дѣятельности русскаго современнаго человѣка. Не можетъ быть сомнѣн³я, что горячая защита вотявовъ, мнимыхъ виновниковъ въ человѣческомъ жертвоириношен³и, была подсказана г-ну Короленко его общимъ отношен³емъ къ народу, явилась частнымъ проявлен³емъ его философско-общественнаго м³росозерцан³я. То же м³росозерцан³е внушило автору и публистическ³я рѣчи яркой, если угодно, направленской окраски. Противорѣч³й нѣтъ между художникомъ и публицистомъ,- это личность одна, безъ всякихъ временныхъ преображен³й и самоизмѣнъ. Но существуетъ разница въ настроен³яхъ, въ высотѣ тона - художественнаго разсказа г-на Короленко и его публицистической статьи. Разница до такой степени велика, что ее и въ самомъ дѣлѣ можно перетолковать какъ, съ одной стороны, смирен³е, съ другой - насильственная покорность внѣшнему течен³ю. Вдохновен³е художника, по своему паѳосу, не достигаетъ уровыя идей публициста. Только одинъ разъ г. Короленко измѣнилъ мѣрному строю своего искусства,- въ Слѣпомъ музыкантѣ, измѣнилъ съ ясно-преднамѣренной цѣлью. Онъ создалъ цѣлый рлдъ опытовъ для героя и героини своего разсказа, опытовъ отрывочныхъ, придуманныхъ, направленныхъ на желательный закалъ и просвѣщен³е юныхъ думъ. Истор³я начинаетъ производить впечатлѣн³е нравоучительнаго педагогическаго романа въ духѣ прошлаго вѣка. Эвелина должна выдержать соблазнъ шумнаго, юношескаго увлекательнаго будущаго на необозримой сценѣ общаго дѣла, слѣпой, долженъ перестать быть "тепличнымъ цвѣткомъ", дойти до мысли, что его слѣпота еще не послѣдн³й предѣлъ человѣческихъ бѣдств³й, что на свѣтѣ есть и слѣпые и въ то же время нищ³е и одинок³е люди, однимъ словомъ слѣпой долженъ утратить слишкомъ острое и эгоистическое сознан³е личнаго горя.

   Это сознан³е осуждало его на бездѣйств³е, угнетало врожденную энерг³ю. Благодаря встрѣчамъ съ слѣпыми нищими, оно исчезаетъ и слѣпой будетъ своимъ талантомъ напоминать счастливымъ о несчастныхъ...

   Такова истор³я, единственная въ разсказахъ нашего автора напоминающая наивный гражданск³й мелодраматизмъ мелкихъ черезъ силу идейныхъ беллетристовъ. Она рѣшительно не удалась, несмотря на самыя благородныя намѣрен³я и авторъ къ счастью ни разу больше не прибѣгалъ къ подобной горько-усладительной защитѣ "меньшаго брата".

   И эта попытка осталась мимолетной. Въ самый горяч³й пер³одъ публицистической дѣятельности г. Короленко, какъ художникъ, не покидалъ своего обычнаго художественнаго жанра. И ничто не могло краснорѣчивѣе подтвердить постоянство автора, чѣмъ "картинка съ натуры" Смиренные.

  

  

   Предъ читателемъ неограниченное царство смирен³я; даже отъ пейзажа вѣетъ "смирен³емъ и покорностью", обитатели деревни смиренны до послѣдней степени, и иными они и быть не могутъ. Куда бы не обернулась ихъ тоскующая страдальческая дума, всюду ее встрѣчаетъ какая-то жестокая, противозаконная сила. И мучен³я тѣмъ невыносимѣе, что не знаешь, гдѣ первоисточникъ жестокостей и противозакон³й. Виситъ надъ м³ромъ какая-то роковая тайна, будто необходимость зла и охватываетъ смиренныхъ людей нескончаемая цѣпь неправдъ и притѣснен³й. Нестерпимо тяжело на сердцѣ униженнаго человѣка! Если бы онъ зналъ виновника своихъ золъ, онъ, по крайней мѣрѣ, могъ бы отвести душу если не въ борьбѣ, то въ надеждѣ на нее въ будущемъ, могъ бы найти и немалое удовлетворен³е всякаго немощнаго страдальца въ глухомъ, но опредѣленномъ сознательномъ ропогѣ.

   А здѣсь ничего!

   Изъ поколѣн³я въ поколѣн³е прозябаетъ деревня среди мрака и лишен³й, и то и другое она привыкла считать столь же неотразимыми, какъ градобит³е, засуха, неурожай, моровое повѣтр³е. Деревня не только безпомощна, но не имѣетъ даже и представлен³я о возможности получить откуда-либо дѣйствительную помощь. У нея имѣются только частныя объяснен³я частныхъ явлен³й, общаго смысла своего быт³я она даже не подозрѣваетъ: тяжко и безвыходно, вотъ и вся философ³я "смиренныхъ". Развѣ только, какъ ужъ самое послѣднее высшее нравственное объяснен³е, мысль о "грѣхахъ тяжкихъ". Но она ровно ничего не объясняетъ и своей способностью успокоивать цѣлые милл³оны людей свидѣтельствуетъ только о полномъ исчезновен³и энергическаго и сознательнаго отношен³я къ фатальности деревенскихъ невзгодъ.

   И авторъ понимаетъ значен³е покорныхъ мужицкихъ вздоховъ. Но онъ не останавливается на мужицкой растерянности. Онъ считаетъ это состоян³е духа единственно возможнымъ при извѣстномъ порядкѣ вещей. Предъ нами мужики выведены только, какъ дѣйствующ³я лица для интеллигентной нравственной драмы. Жизнь ихъ наблюдаетъ литераторъ, повидимому,- человѣкъ бывалый и не изъ послѣднихъ осмысливателей фактовъ: онъ переутомивш³йся корреспондентъ нѣсколькихъ столичныхъ газетъ и на лонѣ природы его не покидаютъ безпокойныя общ³я мысли о частныхъ явлен³яхъ.

   Естественно,- онъ видитъ и негодуетъ. На его глазахъ - сумасшедшаго держатъ на цѣпи и ужъ, конечно, дѣло не обходится безъ мужицкаго средства лечить психическую болѣзнь. Литераторъ внѣ себя и въ страстномъ гражданскомъ гнѣвѣ устремллется на поиски за виноватымъ. Въ самое короткое время - литератору приходится укротить свое расходившееся сердце: виноватаго не оказывается! И сердобольный герой приходитъ къ слѣдующимъ выводамъ:

   "Не виновата деревня, "м³ромъ" приковывавшая на цѣпь живого человѣка... Нельзя же допустить чтобы сумашедш³й рубилъ людей топоромъ. Не виноваты бабы,- теперь онѣ представлялись Бухвостову мученицами, предъ подвигомъ которыхъ дрожь проходила у него по всему тѣлу,- вѣдь онѣ могли бы оставить Гараську въ старомъ корпусѣ (въ первобытной больницѣ, гдѣ его истязали)... Не виноваты врачи: они все время толкуютъ земству о необходимости новыхъ затратъ. Не виновато земство - оно не можетъ взыскать своихъ недоимокъ, а нуждъ такъ много... Не виноваты ни эти поля, ни перелѣски, ни хлѣба, ни темный лѣсъ, съ одной стороны все ближе подступавш³й къ его думѣ"...

   Эти размышлен³я литератора - краснорѣчивѣйшая рѣчь, какая только была написана нашимъ авторомъ за самое послѣднее время. Болѣе точной и полной характеристики художественнаго м³росозерцан³я г-на Короленко нельзя и придумать. Какая неограниченная терпимость, какое универсальное сострадан³е, настоящ³й пантеизмъ сердца! И мы теперь видимъ - неразрывную связь между народными личностями извѣстнаго нравственнаго склада и идеями самого автора. Эти личности, въ родѣ самой глубокой среди нихъ,- также панкардисты, философы, осердечивающ³е всякое проявлен³е жизни и чувствующ³е смущен³е и страхъ - предъ необходимостью - поднять руку и прервать какой бы то ни было живой процессъ. Развѣ онъ самъ по себѣ виноватъ? Развѣ виновато чудовищное растен³е, истребляющее бабочекъ? Развѣ преступно одно изъ прекраснѣйшихъ морскихъ животныхъ, при малѣйшемъ прикосновен³и поражающее человѣческое тѣло нестерпимо жгучими ядовитыми ожогами? Все это жизнь и тайна жизни,- и во всякомъ явлен³и для человѣческаго ума и чувства есть двѣ стороны.

   Это прекрасно объяснено авторомъ уже давно, еще въ разсказѣ "Съ двухъ сторонъ". Тамъ описывается романтическое настроен³е затосковавшаго юноши, разбитаго въ своей научной вѣрѣ. Въ тоскѣ онъ пересталъ признавать даже красоту природы и при видѣ великолѣпнаго зимняго вечера, золотого блеска и багрянца, началъ восклицать:

   "Ложь, ложь и пустая блестящая иллюз³я! Въ дѣйствительности нѣтъ ни этой красоты, ни этого золота, ни этого "багрянца",- пустое и звонкое слово! Стоитъ подняться къ этой красивой мишурѣ, войти въ нее, и васъ окружитъ только холодный пронизывающ³й туманъ".

   Отсюда романтикъ дѣлаетъ уничтожающее заключен³е и насчетъ жизни: если посмотрѣть на нее по настоящему,- она просто безсмысленная слякоть и мгла, безъ красоты, безъ свѣта, безъ тьмы, безъ цѣли и смысла...

   Таково воззрѣн³е разобиженнаго юноши. Авторъ несогласенъ и вноситъ слѣдующую поправку, вполнѣ совпадающую съ философ³ей смиренныхъ. На вопросъ, гдѣ же полная истина? - онъ отвѣчаетъ: "Къ ней мы нѣсколько приблизимся, когда, мирно любуясь золотомъ, будемъ помнить, что то же золото для иныхъ является только туманомъ и холодомъ... И съ другой стороны - среди тумана сохранимъ въ душѣ свѣтъ и багрянецъ"...

   Перенесите это настроен³е, этотъ взглядъ въ м³ръ нравственныхъ явлен³й, поставьте подобнаго художника въ необходимость произнести ясный и рѣшительный судъ надъ личностью или фактомъ,- вы создадите для него безвыходное положен³е. Мы не хотимъ сказать, чтобы вы заставили художника прибѣгнуть къ шаржу въ общей картинѣ и къ разсчитанной комбинац³и частностей. Судъ художника - не приговоръ публициста. Въ то время когда публицистическое сочувств³е или негодован³е является повелительнымъ разсудочнымъ выводомъ, чисто логическимъ обобщен³емъ данныхъ фактовъ или умозаключен³емъ поставленнаго силлогизма,- судъ художника - непосредственное, патетическое воздѣйств³е его создан³й на сердце и волю читателя. Чтобы вызвать у насъ вполнѣ опредѣленное отношен³е къ извѣстной дѣйствительности, художнику нѣтъ никакой нужды прибѣгать къ морали или выводить какого-нибудь особаго героя въ роли выразителя авторскихъ воззрѣн³й. Художнику достаточно быть лично патетически настроеннымъ,- и этотъ паѳосъ неизбѣжно сообщится читателю на какой бы высотѣ объективнаго творчества ни стоялъ художникъ. У него будетъ невидимый, но неотразимо ощущаемый и воздѣйствующ³й добродѣтельный герой.

   Для примѣра можно привести гололевскую сатиру. Ген³альный художникъ, какъ извѣстно, былъ въ высшей степени далекъ отъ точнаго разсудочнаго представлен³я о дѣйствительномъ идейномъ значен³и своей сатиры. Какъ публицистъ, Гоголь, сравнительно съ общественнымъ смысломъ своего творчества,- человѣкъ первобытный и старозавѣтвый. Мертвыя души и Ревизоръ, какъ всеобъемлющ³е преобразовательные факты русскаго общественнаго сознан³я, для Гоголя-моралиста не существовали. И эта всеоблемлемость была вложена въ велик³я произведен³я не разсудкомъ автора, а паѳосомъ. Просвѣтительный, безусловно ясный смыслъ былъ сообщенъ не при помощи лирическихъ отступлен³й: они скорѣе противорѣчили и во всякомъ случаѣ ограничивали этотъ смыслъ, чѣмъ выясняли его,- отвергъ также авторъ и "добродѣтельнаго человѣка",- Стародума добраго стараго времени,- и все-таки у него оказался самый краснорѣчивый и настойчивый моралистъ,- смѣхъ автора. Гоголь именуетъ его восторженнымъ смѣхомъ: онъ излетаетъ изъ глубины потрясенной души, онъ, вызывая сочувственный себѣ откликъ, столь же непосредственный, лирическ³й, этимъ самымъ совершаетъ дѣло просвѣщен³я и очищен³я также потрясенной души человѣческой. Зачѣмъ тогда еще нравоучительныя пояснен³я и проповѣди! Вся природа человѣка взволнована въ пользу добра и противъ зла,- не умъ только, но именно природа, какъ чувство и воля. Она находится въ патетическомъ состоян³и, въ томъ самомъ, какое внушилъ автору художественный, но карающ³й смѣхъ.

   Мы видимъ, до какой степени безцѣльны и прямо неосмысленны допросы съ пристраст³емъ, обращенные къ художникамъ насчетъ ихъ направлен³я, т. е. публицистическаго содержан³я ихъ произведен³й. Дѣло не въ ваправлен³и, не въ тенденц³и, а въ самой психолог³и творчества. Оно, какъ сила художнику прирожденная, какъ власть стих³йная и вдохновенная, само по себѣ есть уже направлен³е. Оно полно внутренняго содержан³я, непремѣнно жизненнаго, слѣдовательно, нравственнаго и общественнаго смысла, все равно - желаетъ ли разсудочно самъ авторъ вложить тотъ или другой смыслъ въ свое творчество. И если "направлен³я" нѣтъ или оно сбивчиво и не достаточно энергично, это порокъ не идейный, а творческ³й; это значитъ - самый талантъ художника страдаетъ какимъ-то недугомъ. Разъ этотъ талантъ дѣйствительно силенъ и глубокъ, онъ и изъ Гоголя-неуча и росс³йскаго обывателя создастъ громадную просвѣтительную умстненную силу. А если самъ по себѣ талантъ нѣчто призрачное, взвинченное только благонамѣренной идеолог³ей, его хватитъ развѣ на чувствительныя нравоучительныя картинки, можетъ быть и очень тонко и разнообразно раскрашенныя, но по существу мертвыя и безароматныя, какъ даже самые художественные искусственные цвѣты. Онѣ, эти картинки, могутъ вызвать мимолетное впечатлѣн³е, но для общественной мысли и литературнаго богатства онѣ такъ и останутся хламнымъ памятникомъ творческаго заблужден³я и почтенныхъ, но безплодныхъ усил³й добродѣтельнаго моралиста, по недоразумѣн³ю избравшаго оруж³е художника.

   Очевидно, дѣйствительно художественный талантъ не можетъ служить тьмѣ и злу опять не въ силу преднамѣреннаго направлен³я, а по своей естественной сущеости. Зло и тьма лишены не только нравственнаго достоинства, но и вдохновляющей силы. Нормальный человѣкъ не можетъ искренне увлечься тѣмъ, что грозитъ страдан³емъ человѣку, что насилуетъ и уродуетъ здоровую человѣческую природу, что становится препятств³емъ свободному развит³ю его духовныхъ прирожденныхъ силъ. Зло можно защищать только корыстно и тенденц³озно, и поэтомъ зла можно быть только преднамѣренно или патологически. Ясно, художественный талантъ, не насилуемый извнѣ и не пораженный недугомъ, сила - органически жизненная, т. е. инстинктивно стремящаяся къ сохранен³ю, развит³ю и совершенствован³ю жизни. Въ переводѣ на публицистическ³й языкъ это значитъ: такой талантъ и при такихъ услов³яхъ, всегда гуманенъ и прогрессивенъ.

   Но этимъ не ограничивается необходимое содержан³е художественнаго дарован³я. Прогрессивность и гуманность - сердце, чувствительная сторона таланта; должна быть еще другая - импульсявная, волевая, патетическая. Все равно какъ отвлеченная мысль, помимо логичности, должна быть жизненно-содержательной, т. е. заключать въ себѣ побужден³я къ самоосуществлен³ю идеи, такъ и вдохновен³е художника, помимо свободнаго творческаго, слѣдовательно нравственно положительнаго процесса, должно быть одушевлено паѳосомъ, невольнымъ восторгомъ, яркимъ чувствомъ, должно жить въ потрясенной и взволнованной душѣ. Этотъ паѳосъ будетъ вызванъ не разсудкомъ, не нарочито поставленной темой: онъ такой же органическ³й фактъ, какъ и само вдохновен³е. И онъ дѣйствительно является волей и личностью художника, а для общества онъ превращается въ исходную точку и идеальную цѣль дѣятельности. Такой именно смыслъ и имѣлъ художественный, но восторженный смѣхъ Гоголя.

   Теперь припомните выводы, сдѣланные нами изъ произведен³й г-на Короленко и примѣните только что высказанныя соображен³я къ его личности не какъ публициста, а какъ художника,- должно получиться заключен³е въ высшей степени своеобразное, похожее на контрастъ нашимъ представлен³ямъ о Гоголѣ-художникѣ и о Гоголѣ-публицистѣ.

  

  

   Намъ нѣтъ необходимости настаивать на несомнѣнной истинѣ, до какой степени богаты содержан³емъ, самымъ жизненнымъ и глубокимъ, произведен³я нашего автора. Среди современныхъ беллетристовъ г. Короленко - самый поучительный и благодарный авторъ, т. е. никто не въ состоян³и вызвать у читателя такой сложный и разносторонн³й идейный процессъ, ннето не является до такой степени suggestif умственно возбудительнымъ, и немногочисленность и краткость разсказовъ и очерковъ автора выкупается ихъ идейно-вдохновляющей содержательностью. Мы могли убѣдиться въ этомъ даже на отдѣльныхъ частностяхъ, не только на цѣлыхъ произведен³яхъ, и въ этомъ фактѣ залогъ прочнаго и почетнаго мѣста г-на Короленко въ русской литературѣ.

   Но мы видѣли также, все богатство содержан³я неизмѣнно подчиняется особому настроен³ю автора, основанному на его непосредственномъ художественномъ м³росозерцан³и. Мы назвали это м³росозерцан³е панкардизмомъ, желая выразить представлен³е о м³рѣ какъ явлен³и осердеченномъ. Мы могли убѣдиться,- этотъ процессъ осердечиван³я совершается неуклонно во всѣхъ произведен³яхъ нашего автора, вплоть до новѣйшаго - Смиренные и приводитъ его неуклонно къ одному и тому же двустороннему настроен³ю. Мы теперь можемъ опредѣлить смыслъ этой двусторонности. Она вовсе не лжехрист³анское смирен³е, не смута идейныхъ взглядовъ и убѣжден³й, она - отсутств³е художественнаго паѳоса, особой творческой вдохновенной воли. Это гамлетизмъ таланта, рефлекс³я творчества, все равно какъ извѣстенъ гамлетизмъ мысли, рефлекс³я ума. И то и другое - велик³й недостатокъ человѣческой природы, но одинаково органическ³й и, если угодно, одинаково благородный.

   Умственный гамлетизмъ - колебан³я необыкновенно развитаго и въ высшей степени освѣдомленнаго ума - рѣшать, что - истинно безусловно и что только кажется таковымъ. Творческ³й гамлетизмъ - растерянность поразительно чуткаго сердца и музыкальной натуры предъ вопросомъ, чему, какому жизненному явлен³ю произнести уничтожающ³й приговоръ, гдѣ открыть первопричину зла и несовершенства? Мы видѣли - и мысль и чувство одинаково естественно могутъ привести человѣка къ двустороннему, т. е. въ сущности безвыходному сужден³ю объ истинѣ. И г. Королекно въ нашей литературѣ единственный представитель оригинальнѣйшаго гамлетизма и дисгармон³и. Безусловно направленск³й публицистъ, т. е. поневолѣ "односторонн³й", не въ порицательномъ смыслѣ слова, онъ - "двусторонн³й" художникъ. Обыкновенно и у насъ и вообще во всякой другой литературѣ двусторонностью страдала публицистика даровитыхъ и даже ген³альныхъ художниковъ, здѣсь же въ общественныхъ убѣжден³яхъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣн³я, но художественный паѳосъ представляется неограниченной м³ровой жалостью и разрѣшается въ безысходный воплъ сострадающаго сердца. "Чей же именно грѣхъ? И что такое грѣхъ?"

   Авторъ-публицистъ знаетъ отвѣты на эти вопросы. Онъ въ концѣ разсказа о Смиренныхъ прибавляетъ по поводу статьи литератора о невзгодахъ деревни: "Хотя никто въ частности не обвинялся, но обидѣлисъ очень мног³е"... Это значитъ - грѣшники нашлись и въ нихъ заговорило невольное раздраженное сознан³е вины. Они несомнѣнно отдавали себѣ ясный отчетъ въ томъ, что такое грѣхъ и чей онъ конечно, хотя могли какъ угодно объяснять свои личныя прегрѣшен³я и противоставлять свои добродѣтели.

   Г. Короленко, какъ публицистъ, сумѣлъ бы рѣшить эту тяжбу, но какъ художникъ, онъ все дѣло оставилъ подъ сомнѣн³емъ, а самихъ грѣшниковъ развѣ только "въ подозрѣн³и".

   Такова, по нашему мнѣн³ю, сущность художественнаго дарован³я нашего автора. Общество широко пользуется достоинствами таланта и не страдаетъ отъ его недостатковъ: они вполнѣ возмѣщаются публицистической дѣятельностью писателя. Но самъ писатель несомнѣнно, является жертвой своеобразности своихъ творческихъ силъ. Отсутств³е паѳоса въ сильнѣйшей степени должно обезпложивать вдохновен³е, все равно какъ рефлекс³я мысли парализуетъ жизненный нервъ всей идейной работы. Патетическая душа художника то же что систематизирующ³й умъ и въ системѣ идей и въ паѳосѣ чувствъ заключаются одинаково могуч³я побужден³я - дѣйствовать. И сравнительно самая производительность таланта г-на Короленко должна корениться, помимо всѣхъ другихъ внѣшнихъ причинъ, въ основномъ психологическомъ недостаткѣ художественной натуры.

   Но мы видѣли, врядъ ли человѣку свойственъ болѣе почтенный и благородный недостатокъ, чѣмъ этотъ панкардистическ³й гамлетизмъ. Онъ только ярче освѣщаетъ прочувствованность личности и искренность художника. И онъ, мы знаемъ, роднитъ художника съ народной душой. Въ благороднѣйшихъ личностяхъ изъ народа мы встрѣтили ту же двусторонностъ, то же чувство невольной оторопи предъ рѣшительнымъ дѣятельнымъ чувствомъ ради одного какого либо течен³я въ многообразномъ нескончаемо противорѣчивомъ процессѣ жизни. Эта оторопь - свидѣтельство истинно-философской глубины мысли и возвышенной совѣстливости всей человѣческой натуры,- но практически - она - безсил³е, лично-подвижническое, но общественно-безразличное страдан³е и фатальное подоощрен³е злу и эгоизму издѣваться надъ глубиной, насиловать совѣстливость и устранять ихъ со своего односторонняго пути - во имя своихъ цѣлей. Очевидно,- панкардизмъ - только переходная ступень къ высшему строю нравственнаго м³ра, критическая полоса между "старой вѣрой" и болѣе совершеннымъ творческимъ идеализмомъ. И никто глубже нашего автора не проникъ въ психолог³ю нашей нац³ональной двусторонности, никто какъ художникъ - не сумѣлъ освѣтить такъ ярко и воспроизвести такъ исчерпывающе - сложнѣйшаго явлен³я народной и культурной психолог³и. У г. Короленко творчество - истинный актъ общественнаго самосознан³я, тѣмъ болѣе убѣдительный и даже трогательный, что онъ въ то же время личная исповѣдь художника. Она не говоритъ намъ послѣдняго вдохновляющаго слова, она тоже не нашла своихъ паролей и лозунговъ, но это потому, что ихъ нѣтъ еще въ самой жизни русскаго народа, а она - правдивѣйш³й отголосокъ этой жизни и раздѣляетъ вмѣстѣ съ ней - всю муку сомнѣн³й - невольной нерѣшительности, повременамъ непреодолимаго бездѣйств³я, будто истощен³я творческихъ силъ и идеальныхъ задачъ. Но это - истома и брожен³е могучаго организма, пока еще не обрѣвшаго всей воли, равносильной богатству его идей, не успѣвшаго подчинить весь убытокъ своихъ чувствъ единому стройному патетическому побужден³ю...

   Мы не исчерпали всѣхъ достоинствъ произведен³й г. Короленко. Мы желали ограничиться только общимъ ихъ содержан³я, попутно отмѣчая ихъ высокую художественность. Но и эта цѣль привела насъ къ убѣжден³ю, какъ высоко стоитъ нашъ авторъ въ ряду идейныхъ художниковъ нашей литературы - онъ такой спокойный творческ³й талантъ, такой терпимый осмысливатель жизни! Какая краснорѣчивая защита искусства, какъ нравственной силы и какое завидное право не на современную беллетристическую популярность, а на историческое литературное имя!