Модзалевский Борис Львович - Анна Петровна Керн

шего я получил письмо от моей матери; она говорит о вас; например, она пишет: "один Загрядский и один Дадианов заменяют на минуту опасного кузена". Ах, как она ошибается,- кузен не был таковым никогда, но кузина будет таковою всегда.- Кто этот последний? Вы мне скажете это,- не правда ли? Позвольте мне быть вашим наперсником, быть хоть чем-нибудь для вас, когда вы - все для меня! В течение 8 дней я буду ждать ответа! Ради самого бога, ответьте мне, я постараюсь быть спокойным, но что будет со мною, если эта последняя надежда меня покинет! Да, я буду все же любить вас. Не покидайте меня! Я ничего не прошу! только это забвение,- оно ужасно! Прощайте, мой ангел! Да сохранит тебя господь! Если у вас будет минутка свободная, - посвятите ее мне - несколько строк - и вы сделаете меня счастливым. Прощайте! 1 октября 1825".- Письмо это любопытно тем, что дает новую черту для выяснения всей обстановки, в которой разыгрался роман Пушкина...

   В начале того же октября Анна Петровна вторично посетила П. А. Осипову в Тригорском,- на этот раз не одна, а с мужем.

   "Вы видели из писем Пушкина,- сообщала она П. В. Анненкову⁴⁴,- что она [П. А. Осипова] сердилась на меня за выражение в письме к Алексею Вульфу: "je mИprise ta mХre" {я презираю твою мать.} *. Еще бы! И было за что. Керн предложил, мне поехать; я не желала, потому что Пушкин, из угождения к тетушке, перестал мне писать, а она сердилась. Я сказала мужу, что мне неловко ехать к тетушке, когда она сердится; он, ни в чем не сомневающийся, как и следует храброму генералу, объявил, что берет на себя нас помирить. Я согласилась. Он устроил романическую сцену в саду (над которой мы после с Анной Николаевной очень смеялись). Он пошел вперед, оставив меня в экипаже; я через лес и сад пошла после - и упала в объятия этой милой, смешной, всегда оригинальной маленькой женщины, вышедшей ко мне навстречу в толпе всего семейства. Когда она меня облобызала, тогда все бросились ко мне,- Анна Николаевна первая. Пушкина,- прибавляет Анна Петровна,- тут не было, но я его несколько раз видела; он очень не поладил с мужем, а со мною опять был по-прежнему, и даже больше, нежен, боясь всех глаз, на него и на меня обращенных".

   При личных отношениях с Анной Петровной Пушкин терялся, бывал застенчив и неловок, что и сам сознавал,- терял тот смелый, даже дерзкий тон, в котором писал свои письма к ней. 10-го октября он сообщал Алексею Вульфу в Дерпт: "Вы, конечно, уже знаете все, что касается до приезда Анны Петровны. Муж ее очень милый человек, мы познакомились и подружились"⁴⁵.

   Из Тригорского Керны вернулись в Петербург.

   "Уезжая из Риги,- рассказывает она⁴⁶,- я послала ему последнее издание Байрона, о котором он так давно хлопотал, и получила еще письмо, чуть ли не самое любезное из всех прочих,- так он был признателен за Байрона".

   "Никак не ожидал я, очаровательница, - писал Пушкин в этом письме (от 8-го декабря),- чтобы вы обо мне вспомнили, и от глубины сердца благодарю вас. Байрон⁴⁷ получил в глазах моих новую прелесть,- все героини его облекутся в моем воображении в черты, забыть которые невозможно. Вас буду видеть я в Гюльнаре и в Лейле; самый идеал Байрона не мог быть более божественно прекрасен. Итак, вас и всегда вас судьба посылает для услаждения моего уединения! Вы - ангел-утешитель, а я - неблагодарный, что еще ропщу. Вы едете в Петербург,- и мое изгнание тяготит меня более, чем когда-либо. Быть может, перемена, только что происшедшая⁴⁸, приблизит меня к вам,- не смею на это надеяться. Не станем верить надежде: она нечто иное, как хорошенькая женщина, которая обходится с нами, как со старыми мужьями. А что поделывает ваш муж, мой кроткий гений? Знаете ли,- в его образе я представляю себе врагов Байрона, в том числе и жену его.- Опять берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ног ваших; что я все люблю вас; что иногда ненавижу вас; что третьего дня говорил про вас ужасные вещи; что я целую ваши прелестные ручки; что снова целую их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и т. д.".

   На этом письме прекратилась переписка Пушкина⁴⁹ с женщиной, которая вызвала в нем чувства такой пылкой любви, примеров которой,- по крайней мере в таком реальном отражении, как письма его,- мы не имеем более в биографии поэта. Письма эти давно и по справедливости останавливали на себе внимание биографов⁵⁰.

   По мнению В. Я. Стоюнина⁵¹, в них "высказалась вполне" страстная натура Пушкина: "Прочитав его письма, каждый скажет, что их пишет не только влюбленный до безумия человек, но и человек необыкновенный. Тут раскрывается вся душа его, как и у всякого в порыве страсти. Все вообще его приятельские письма отличаются необыкновенным остроумием, неожиданными оборотами речи, шутливым тоном, даже и тогда, когда, кажется, совсем бы не до шуток; но в письмах к любимой женщине все это еще усиливается, а между тем здесь слышатся и бешеная любовь, и нежность, и опасения, и подозрения, и ревность,- и ничего нет натянутого, фальшивого, придуманного".

   А. А. Венкстерн⁵², говоря, что встреча Пушкина с красавицей произвела на него опьяняющее действие, и что в его сердце вспыхнула любовь, не похожая на те полушуточные увлечения, которыми он платил долг красоте тригорских барышень, пишет: "Это была страсть безумная и необузданная, на которую только способна была африканская натура поэта,- страсть со всеми ее порывами, сомнениями, восторгами и страданиями. Чтобы убедиться в этом, стоит только проследить те бешеные скачки от безграничной нежности к упрекам, ревности, почти ненависти, которыми переполнены письма Пушкина к А. П. Керн". В. В. Сиповский⁵³, справедливо замечая, что письма эти, "столь пестрые по настроению, вполне отразили те полные противоречий чувства, которые поэт питал по отношению к Керн", превосходно их характеризует: "Письма... рисуют нам эту своеобразную любовь, отливающую самыми прихотливыми красками,- от головокружительной земной страсти до благоговейного, чисто эстетического преклонения перед ее неземной красотой... Муки ревности, радость мимолетной ласки, остроты и даже прозрачные двусмысленности,- все сверкает разноцветными искрами в этих семи письмах..."

   Что касается дивного стихотворения: "Я помню чудное мгновенье", то ему посвящен особый этюд Н. И. Черняева: "Послание "К А. П. Керн" Пушкина и "Лалла-Рук" Жуковского" - в сборнике "Критические статьи и заметки о Пушкине" (Харьков, 1900, стр. 33-64) и заметка Н. Ф. Сумцова в его "Исследованиях о поэзии Пушкина" (Харьковский университетский сборник в память Пушкина, Харьков, 1899, стр. 229-235).

   ""Я помню чудное мгновенье", - пишет Н. И. Черняев,- одно из гениальнейших стихотворений Пушкина, изумительно прекрасное по музыкальности стиха, по изяществу формы, по глубине содержания, возвышенности и искренности чувства. Если бы Пушкин ничего не написал, кроме этой очаровательной пьесы, его нельзя было бы не признать первоклассным поэтом. Доколе будет... звучать и изучаться русский язык... послание "К А. П. Керн" будет читаться и перечитываться, вызывать восторги и удивления, смягчать, трогать и умилять человеческие сердца, вдохновлять талантливых композиторов и вызывать соревнование даровитых актеров, способных истолковывать великие создания великих поэтов посредством дикции, мимики и жеста. "Я помню чудное мгновенье" может выдержать любое сравнение. Это такой дивный гимн в честь возрождающего и облагораживающего влияния одухотворенной красоты, которым могла бы гордиться любая литература. Своим посланием "К А. П. Керн" Пушкин обессмертил ее так же, как Петрарка обессмертил Лауру, а Данте - Беатриче. Пройдут века, и когда множество исторических событий и исторических деятелей, которые представляются нам очень крупными, будут забыты,- личность и судьба Керн, как вдохновительницы Пушкинской музы, будут возбуждать большой интерес, вызывать споры, предположения и воспроизводиться романистами, драматургами, живописцами и скульпторами...

   В этом стихотворении нет метафор. Поэт хотел сказать им именно то, что говорится в нем. Оно вылилось у Пушкина прямо из души⁵⁴, было порождением внутреннего опыта и самонаблюдения. Под обаянием красоты в поэте пробуждались и ярко сказывались и религиозное чувство с его высокими порывами, и художественное творчество, и способность плакать благодатными слезами счастья и любви. Послание "К А. П. Керн" имеет важное значение не только как поэтическая исповедь Пушкина, но и как психологический этюд, раскрывающий одну из благороднейших тайн человеческого сердца. Послание "К А. П. Керн" всегда будет приводиться, как неотразимое доказательство против безотрадно скептического и пессимистического отношения к человеческой природе".

   Далее в своем очерке Н. И. Черняев справедливо возражает Н. Ф. Сумцову, сближавшему⁵⁵ это стихотворение с пьесой Уордстворта "Phantom of delight", и вслед за Анненковым (изд. 1855 г., т. II, стр. 187) находит лишь сходство основной мысли этого послания с лицейским стихотворением самого Пушкина "К ней" (т.е. Е. П. Бакуниной, 1817 г.)⁵⁶, которое является лишь юношеским эскизом в сравнении с законченной дивной картиной, но неудачно сближает его с "Лаллою-Рук" Жуковского, откуда, по его мнению, он "взял и выражение "гений чистой красоты", и мысль уподобить Керн "мимолетному видению"", хотя тут же не может не признать, что Пушкин "творил самостоятельно, а не подражал Жуковскому".

  

  

   Рассказанным эпизодом не ограничились сношения Пушкина с А. П. Керн, и она оставила нам много любопытных повествований о дальнейших встречах, отношениях и связях своих с поэтом⁵⁸. Отсылая за ними читателей к этим интересным повествованиям, скажем лишь о самой Анне Петровне.

   Покинув Ригу и бросив там ненавистного своего мужа, Анна Петровна переехала в Петербург и поселилась сперва у С. Л. и Н. О. Пушкиных, а затем с отцом и сестрою Елизаветой Петровной ⁵⁹,- у Обухова моста.

   В период, последовавший за отъездом ее из Тригорского,- в 1826 году,- мы находим неоднократные упоминания об Анне Петровне в письмах к Пушкину Анны Н. Вульф, влюбившейся в поэта и потому увезенной матерью (которая к тому же сама ревновала к нему свою дочь) в Тверское имение Малинники⁶⁰. Письма Анны Николаевны вообще очень любопытны для биографии поэта ⁶¹ и вводят нас в ту атмосферу мелких женских самолюбий, интриг, ревности и поклонения, которыми был окружен поэт в своем деревенском заточении. По письмам этим видно, что в 1826 г. Керн познакомилась и очень сдружилась с сестрой поэта Ольгой Сергеевной.

   "Как я была удивлена,- читаем в письме А. Н. Вульф к поэту от 2-го июня 1826 г.,- получив большое послание от вашей сестры, в котором она пишет мне вместе с А. Керн; они в восторге друг от друга. Лев⁶² пишет мне тысячу нежностей в том же письме и, к моему великому удивлению, я нахожу там же несколько строк Дельвига, которые доставили мне большое удовольствие. Однако мне кажется, что вы немножко ревнуете ко Льву. Я нахожу, что А. Керн прелестна, несмотря на свой огромный живот,- это выражение вашей сестры. Вы знаете, что она осталась в Петербурге, чтобы там разрешиться от бремени, а потом она предполагает приехать сюда⁶³. Вы хотите отомстить на жене Льва его успехи перед моей кузиной: это не свидетельствует о безразличии к ней с вашей стороны".

   31-го июля О. С. Пушкина пишет брату, что она "так сдружилась с Керн, что крестила ее ребенка", которому та в честь ее дала имя Ольги. В письме от 11-го сентября Анна Николаевна уже из Петербурга пишет Пушкину по поводу его освобождения из Михайловского заточения: "Аннет Керн принимает живейшее участие в вашей судьбе. Мы говорим только о вас; она одна понимает меня, и только с нею я плачу". "Плетнев, Козлов, Гнедич, Сленин, Керн, Анна Николаевна - все прыгают и поздравляют тебя",- сообщает Дельвиг Пушкину⁶⁴. "А. Керн вам велит сказать, что она бескорыстно радуется Вашему благополучию и любит искренно и без зависти",- пишет поэту А. Н. Вульф 16-го сентября.

   Отношения Пушкина и Керн,- по крайней мере еще некоторое время,- поддерживались и перепискою: "Что делает Вавилонская блудница Анна Петровна? - спрашивал поэт Алексея Вульфа 7-го мая 1826 г.- Говорят, что Болтин очень счастливо метал против почтенного Ермолая Федоровича. Мое дело - сторона, но что скажете вы? Я писал ей: "Вы пристроили ваших детей,- это очень хорошо; но пристроили ли вы вашего мужа? Последнее гораздо более затруднительно""⁶⁵.

   Когда Пушкин вернулся в Петербург из Москвы в 1827 году, Анна Петровна встретилась и затем видалась с ним в доме его родителей, у которых бывала почти всякий день; заходил он иногда и к ней, когда она жила с отцом и с сестрой Елизаветой Петровной у Обухова моста. За время отсутствия Пушкина Анна Петровна успела "вскружить совершенно голову" брату его Льву Сергеевичу⁶⁶ и вызвать "нежное участие и дружбу" со стороны вскоре столь неожиданно и преждевременно умершего поэта-философа Д. В. Веневитинова⁶⁷. Лев Пушкин посвятил ей стихотворение:

  

   Как можно не сойти с ума,

   Внимая Вам, на Вас любуясь!

   Венера древняя мила,

   Чудесным поясом красуясь;

   Алкмена, Геркулеса мать,

   С ней в ряд, конечно, может стать;

   Но чтоб молили и любили

   Их так усердно, как и Вас,

   Вас спрятать надо им от нас:

   У них Вы лавку перебили! -

  

   Лев Пушкин, долго находился под обаянием Керн,- и еще в 1832 г. писал ей шуточную записку:

  

   Приехавши на берег Невский

   Лев Пушкин ныне был у Вас,

   А вместе с ним и Соболевский,-

   Прождали здесь Вас целый час,-

  

   а Веневитинов любил ее общество, вел с ней беседы, "полные той высокой чистоты и нравственности, которыми он отличался", хотел нарисовать ее портрет⁶⁸, говоря, что "любуется ею, как Ифигенией в Тавриде, которая, мимоходом сказать, прекрасна"⁶⁹.

   К этому же времени относится близкое знакомство Анны Петровны с Дельвигом и его женою Софьей Михайловной,- знакомство, вскоре перешедшее в тесную дружбу. О Дельвиге, его частной жизни и литературном кружке, у него собиравшемся, Анна Петровна оставила очень ценные воспоминания; а об Анне Петровне, в свою очередь, рассказывает племянник поэта Дельвига - барон А. И. Дельвиг, не избегнувший, как и его брат, всесильных чар любвеобильной красавицы (см. Воспоминания барона А. И. Дельвига, т. I, М. 1912, стр. 73-75).

   Вообще петербургский период жизни с 1826 года был одним из самых светлых в жизни Анны Петровны. Вращаясь в литературном кружке, связанная многими отношениями с целым рядом писателей⁷⁰, она блистала красотою и пользовалась общей любовью и симпатиями за свой приятный характер, образованный, живой и наблюдательный ум и доброе сердце, которое, однако, вовлекало ее и в рискованные связи и отношения...

   Так, в одном из писем своих к С. А. Соболевскому (от конца марта 1828 г.)⁷¹ Пушкин, с присущей ему способностью писать корреспондентам своим в тоне их собственных писем и в соответствии с их характерами, сообщал - в крайне циничной форме, - что он добился, наконец, полного расположения Анны Петровны и одержал над нею победу... Соболевский и сам в это время ухаживал за Анной Петровной⁷²; однако наиболее близким к ней в эту эпоху человеком,- и притом близким физически, был ее кузен Алексей Вульф, оставивший в замечательном Дневнике своем⁷³ немало рассказов об отношениях своих к молодой, красивой и пламенной Анне Петровне, которую, как мы видели, еще в 1826 году Пушкин, в письме к тому же Вульфу,- и, по-видимому, не без оснований,- назвал "вавилонской блудницей". Пылкость ее сердца и чувств толкали ее навстречу новым и новым увлечениям,- она была женщина с горячими страстями, предававшаяся своим чувствам сознательно и почти открыто. Недаром она в цитированном уже нами месте своего дневника записала изречение, где-то ею вычитанное: "Течение жизни нашей есть только скучный и унылый переход, если не дышишь в нем сладким воздухом любви".

   Близость ее с Вульфом относится к 1828-1832 гг. В конце октября 1828 г. Вульф, например, записывал в своем Дневнике: "Анна Петровна сказала мне, что вчера поутру у ней было сильное беспокойство; ей казалося чувствовать последствия нашей дружбы. Мне это было неприятно и вместе радостно: неприятно ради ее, потому что тем бы она опять приведена была в затруднительное положение, а мне радостно, как удостоверение в моих способностях физических. Но, кажется, она обманулась".

   Разлука на время прервала личное общение любовников, но тогда велась откровенная переписка,- Анна Петровна сообщала своему ветреному кузену о новых своих увлечениях, например, в июле 1830 г., когда она страстно влюбилась в одного молодого человека и была им также любима и - счастлива... "Вот завидные чувства,- восклицает по этому поводу Вульф,- которые никогда не стареют; после столь многих опытностей я не предполагал, что еще возможно ей себя обманывать. Посмотрим, долго ли эта страсть продолжится и чем она кончится". А Анна Петровна, между тем, была еще долго "в любовном бреду,- и до того, что хотела бы обвенчаться с своим любовником". Через месяц, вдохновленная все тою же страстью, она велит Вульфу "благоговеть пред святынею любви. Сердце человеческое не старится,- прибавляет скептик Вульф,- оно всегда готово обманываться. Я не стану разуверять ее, ибо слишком легко тут сделаться пророком".

   Удивляясь силе ее чувства, он пишет далее: "Ее страсть чрезвычайно замечательна,- не столько потому, что она уже не в летах пламенных восторгов [Анне Петровне было, впрочем, всего 30 лет], сколько по многолетней ее опытности и числу предметов ее любви. Про сердце женщин после этого можно сказать, что оно свойства непромокаемого,- опытность скользит по ним. Пятнадцать лет почти беспрерывных несчастий, уничижения, потеря всего, чем в обществе ценят женщины, не могли разочаровать это сердце или воображение,- по сю пору оно как бы в первый раз вспыхнуло!"

   В свою очередь и Вульф за годы связи с Анной Петровной не переставал, почти на ее глазах, вести роман и с ее сестрой, и с подругами, и со знакомыми. Романы эти, говорит П. Е. Щеголев⁷⁴, "имели свое, различное течение, но верный приют любовное чувство Вульфа находило всегда у Анны Петровны. Анна Петровна, конечно, знала о любовных историях Вульфа, и это знание не мешало их взаимным наслаждениям; в свою очередь, близкие отношения к Вульфу нисколько не мешали и Анне Петровне в ее увлечениях, которых она не скрывала от него. Они не были в претензии друг на друга. В их отношениях поистине царила какая-то домашность, родственность".

   Вульф навсегда остался благодарен Анне Петровне за ее любовь. "Никого я не любил и, вероятно, так не буду любить, как ее",- писал он в дневнике 1832 года. Но, зная Вульфа, мы можем сказать, что в его чувстве не было ни восторга, ни упоения, ни вдохновения, без которых Анне Петровне жизнь не в жизнь была и любовь не в любовь!.. Нет сомнения, что и Пушкин был осведомлен о любовных успехах Вульфа, но это не внесло холодности в их отношения. "Все было в порядке вещей", и сам Пушкин, как мы видели, в одно время с Вульфом был в самых близких отношениях с А.П. Керн - столь же близких, как и Вульф. И Пушкин продолжал относиться к А. П. Керн с великим уважением и любовью. Свидетельство уважения и любви - в замечательном стихотворении Пушкина:

  

   Когда твои младые лета

   Позорит шумная молва,

   И ты по приговору света

   На честь утратила права,-

   Один, среди толпы холодной,

   Твои страданья я делю...

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Не пей мучительной отравы;

   Оставь блестящий, душный круг;

   Оставь безумные забавы:

   Тебе один остался друг.⁷⁵

  

   Своеобразное в отношениях к А. П. Керн и Пушкина, и Вульфа, несомненно, отголосок эпохи, вернее, жизни определенного общественного круга, к которому принадлежали и Вульф, и Пушкин.

   Близкая дружба Анны Петровны с нежно любимой сестрой поэта - О. С. Пушкиной - содействовала расположению Пушкина к Анне Петровне, а после того, как она приняла такое близкое и сердечное участие в семейных волнениях, вызванных выходом Ольги Сергеевны замуж за Н. И. Павлищева (28-го января 1828 г.), поэт чувствовал себя обязанным ей и, по ее словам, "старался любезностью и вниманием выразить благодарность за участие, принимаемое мною в столь важном событии в жизни его сестры". П. А. Осипова, приезжая в Петербург одна или с дочерьми, останавливалась у Анны Петровны.

   Родители поэта также относились к ней с неизменной симпатией, что видно, например, из писем их к ней, очень теплых и дышащих непритворной симпатией, столь мало вообще свойственной этим людям. Вот, например, неизданное еще письмо Н. О. Пушкиной,- вероятно, из Павловска, от 16-го августа 1827 г. (подлинник - по-французски):

   "Дорогая и добрейшая Annette, прежде получения вашего письма через Россильона я писала вам, чтобы сообщить вам добрую новость, полученную мною о Льве; к счастию, она пришла ранее газеты, которая не только не доставила бы нам никакого утешения, но увеличила бы наше беспокойство, ввиду всех опасностей и неведения, жив ли мой сын. Это моя добрая Ольга избавила меня от нескольких часов страданий в то самое утро, как я получила письмо к полудню; встав раным-рано для прогулки, она зашла к одной подруге, нашла у нее реляцию обо всем этом деле 5-го июля⁷⁶, вернулась домой и имела достаточно присутствия духа, чтобы сдержать себя, но при чтении письма нашего дорогого Льва разрыдалась и призналась, что провела самое несчастное утро в своей жизни, видя, в какой опасности был Нижегородский полк, и не зная ничего о своем брате. Наконец-то мы спокойны хоть на короткое время,- но война не кончилась. Я надеюсь на милость Божию, до сих пор Бог его хранил; я не перестаю воссылать к Нему мои мольбы о сохранении моего дорогого Льва; Он не будет глух к молитве матери, я уповаю на Его милосердие. Может быть, скоро я буду иметь счастие видеть его и прижать его к моему сердцу. Александр пишет две строчки своей сестре⁷⁷; он в Михайловском, около своей няни, как вы прекрасно выражаетесь ["auprХs de sa Bonne, comme Vous le dites trХs bien"]. Уже давно я не имею известий от Прасковьи Александровны; Annette [Вульф] пишет Ольге. Не имею времени более беседовать с вами, дорогая и любезная Annette, будьте здоровы и любите меня всегда".

   В другом письме от 22-го августа того же года Н. О. Пушкина благодарила Анну Петровну за хлопоты по приисканию ей квартиры в Петербурге, а затем писала: "Позвольте мне сделать вам маленький упрек за то, что вы так мало сообщаете мне о себе самой; вы мне не говорите, берете ли вы эти ванны, которые должны были принести вам столько пользы. Что хорошего вы поделываете? Кого вы чаще видите? По-прежнему ли вы ленитесь ходить пешком? Как идут ваши денежные дела? Ответьте мне на все эти вопросы, которые вам доказывают то живое участие, которое я принимаю в вашей очаровательной особе. Базен не приезжает,- он не может решиться покинуть вас - он прав".

   Что касается самого Сергея Львовича Пушкина, то он, вообще нестойкий перед женской красотой, тоже был увлечен Анной Петровной и при всяком удобном случае осыпал ее комплиментами, писал влюбленные письма, "волочился" за нею, по выражению А. В. Маркова-Виноградского, и желая выказать ей чувства своей симпатии, но будучи в то же время феноменально скуп, "дарил ей копеечные духи". Влюбляясь до глубокой старости, он, по свидетельству того же лица, не устоял и перед дочерью Анны Петровны и незадолго до смерти хотел жениться на молоденькой Екатерине Ермолаевне Керн⁷⁸. Не приводя здесь писем С. Л. Пушкина к А. П. Керн, очень любопытных по своему тону, обратимся теперь к очень ценному для нас источнику - дневнику А. В. Никитенки,- впоследствии академика, а тогда - только начинавшего свою житейскую карьеру 23-летнего студента Петербургского университета.

  

  

   Дневник Никитенки знакомит нас еще с одним романом Анны Петровны,- несколько более ранним; в нем она играла, впрочем, пассивную роль, так как увлечение шло не с ее стороны... Познакомившись с Анной Петровной, Никитенко сразу же увлекся этой, привыкшей к победам женщиной, хотя так же быстро и охладел: весь эпизод увлечения Никитенки продолжался всего с мая по сентябрь 1827 года и рассказан "пострадавшим" очень подробно: "Несколько дней тому назад,- записывает он 23-го мая,- г-жа Штерич праздновала свои именины. У ней было много гостей и в том числе новое лицо, которое, должен сознаться, произвело на меня довольно сильное впечатление. Когда я вечером спустился в гостиную, оно мгновенно приковало к себе мое внимание. То было лицо молодой женщины поразительной красоты. Но меня всего больше привлекала в ней трогательная томность в выражении глаз, улыбки, в звуках голоса.

   Молодая женщина эта - генеральша Анна Петровна Керн, рожденная Полторацкая. Отец ее, малороссийский помещик, вообразил себе, что для счастья его дочери необходим муж генерал. За нее сватались достойные женихи, но им всем отказывали в ожидании генерала. Последний, наконец, явился. Ему было за пятьдесят лет. Густые эполеты составляли его единственное право на звание человека. Прекрасная и к тому же чуткая, чувствительная Анета была принесена в жертву этим эполетам. С тех пор жизнь ее сделалась сплетением жестоких горестей. Муж ее был не только груб и вполне недоступен смягчающему влиянию ее красоты и ума, но еще до крайности ревнив. Злой и необузданный, он истощил над ней все роды оскорблений. Он ревновал ее даже к отцу. Восемь лет промаялась молодая женщина в таких тисках, наконец потеряла терпение, стала требовать разлуки и в заключение добилась своего. С тех пор она живет в Петербурге очень уединенно. У нее дочь, которая воспитывается в Смольном монастыре.

   В день именин г-жи Штерич мне пришлось сидеть около нее за ужином. Разговор наш начался с незначительных фраз, но быстро перешел в интимный, задушевный тон. Часа два времени пролетели как один миг. Г-жа Керн имеет квартиру в доме Серафимы Ивановны Штерич, и обе женщины потому чуть не каждый день видятся. И я, после именинного вечера, уже не раз встречался с ней. Она всякий раз все больше и больше привлекает меня не только красотой и прелестью обращения, но еще и лестным вниманием, какое мне оказывает.

   Сегодня я целый вечер провел с ней у г-жи Штерич. Мы говорили о литературе, о чувствах, о жизни, о свете. Мы на несколько минут остались одни, и она просила меня посещать ее.

   - Я не могу оставаться в неопределенных отношениях с людьми, с которыми сталкивает меня судьба,- сказала она при этом. - Я или совершенно холодна к ним, или привязываюсь к ним всеми силами сердца и на всю жизнь.

   Значение этих слов еще усиливалось тоном, каким они были произнесены, и взглядом, который их сопровождал. Я вернулся к себе в комнату отуманенный и как бы в состоянии легкого опьянения.

   24. Вот самый короткий роман, следовательно, и лучший. Вечером я зашел в гостиную Серафимы Ивановны, зная, что застану там г-жу Керн... Вхожу. На меня смотрят очень холодно. Вчерашнего как будто и не бывало. Анна Петровна находилась в упоении радости от приезда поэта А. С. Пушкина, с которым она давно в дружеской связи. Накануне она целый день провела с ним у его отца и не находит слов для выражения своего восхищения. На мою долю выпало всего два-три ледяных комплимента, и то чисто литературных. Старая дружба должна предпочитаться новой - это верно. Тем не менее я скоро удалился в свою комнату. Даю себе слово больше не думать о красавице.

   26. Я вышел к себе на балкон. Она из окна пригласила меня к себе. Часа три быстро пролетели в оживленной беседе. Сначала я был сдержан, но она скоро меня расшевелила и опять внушила к себе доверие. Нельзя же в самом деле говорить так трогательно, нежно, с таким выражением в глазах - и ничего не чувствовать. Я совсем забыл о Пушкине в это время. Она говорила, что понимает меня, что желает участвовать в моих литературных трудах, что она любит уединение, что постоянна в своих чувствах, что ее понятия почти во всем сходны с моими... Наконец, просила меня дня на три приехать в Павловск, когда она там будет.

   После 24-го я держал сердце на привязи и решился больше не видаться с ней, но она сама позвала меня к себе...

   29. Сегодня я хотел идти к ней, подошел почти к самым дверям ее и вернулся назад...

   8 июня. Мне гораздо лучше. Доктор позволил уже выходить... Г-жа Керн переехала отсюда на другую квартиру. Я порешил не быть у нее, пока случай не сведет нас опять. Но сегодня уже я получил от нее записку с приглашением сопровождать ее в Павловск. Я пошел к ней: о Павловске больше и речи не было. Я просидел у ней до десяти часов вечера. Когда я уже прощался с ней, пришел поэт Пушкин...

   12. Сегодня мы с Анной Петровной Керн обменялись письмами. Предлогом были книги, которые я обещался доставить ей. Ответ ее умный, тонкий, но неуловимый. Вечером я получил от нее вторую записку: она просила меня принести ей мои кое-какие отрывки и вместе с нею прочитать их. Я не пошел к ней за недостатком времени.

   22. Сегодня г-жа Керн прислала мне часть записок своей жизни, для того чтобы я принял их за сюжет романа, который она меня подстрекает продолжать. В этих записках она придает себе характер, который, мне кажется, составила из всего, что почерпнуло ее воображение из читанного ею. В самом деле, люди, одаренные пламенным воображением, но без сильного рассудка и твердой воли, напрасно думают, что они сотворены с таким-то сердцем или такими-то наклонностями: я полагаю, что при лучшем воспитании то и другое было бы у них лучше. Мечтательность, неопределенность и сбивчивость понятий считаются ныне как бы достоинствами, и люди с благородными наклонностями, но увлекаемые духом времени, располагают свое поведение по примеру героев нынешней романтической поэзии. Не знаю, пересилит ли философия сию болезнь века. Но я в самом деле желал бы написать философский роман и в нем указать какое-нибудь простое, но действительное лекарство против оной. Мы заблудились в массе сложных идей. Надо обратиться к простоте. Надо заставить себя мыслить: это единственный способ сбить мечтательность и неопределенность понятий, в которых ныне видят что-то высокое, что-то прекрасное, но в которых на самом деле нет ничего, кроме треска и дыму разгоряченного воображения.

   23. Вечером читал отрывки своего романа г-же Керн. Она смотрит на все исключительно с точки зрения своего собственного положения, и потому сомневаюсь, чтобы ей понравилось что-нибудь, в чем она не видит самое себя. Она просила меня оставить у нее мои листки.

   Не знаю, долго ли я уживусь в дружбе с этой женщиной. Она удивительно неровна в обращении и, кроме того, малейшее противоречие, которое она встречает в чувствах других со своими, мгновенно отталкивает ее от них. Это уж слишком переутонченно.

   Вчера, говоря с ней о человеческом сердце, я сказал:

   - Никогда не положусь я на него, если с ним не соединена сила характера. Сердце человеческое само по себе беспрестанно волнуется, как кровь, его движущая: оно непостоянно и изменчиво.

   - О, как вы недоверчивы,- возразила она,- я не люблю этого. В доверии к людям все мое наслаждение. Нет, нет! это не хорошо!

   Слова сии были сказаны таким тоном, как будто я потерял всякое право на ее уважение.

   - Вы не так меня поняли,- в свою очередь с неудовольствием ответил я,- кто всегда боится быть обманутым, тот заслуживает быть обманутым. Но если ваше сердце находит свое счастье только в сердцах других, то благоразумие требует не доверять счастью земному, а величие души предписывает не обольщаться им.

   После этого мы дружелюбно окончили вечер.

   24. Я не ошибся в своем ожидании. Г-жа Керн раскритиковала, как говорится, в пух отрывки моего романа. По ее мнению, герой мой чересчур холодно изъясняется в любви и слишком много умствует, а не то и просто умничает.

   Я готов бы ее уважать за откровенность, тем более что по самой задаче моего романа главное действующее лицо в нем должно быть именно таким. Но требовательный тон ее последних писем ко мне, настоятельно выражаемое желание, чтобы я непременно воспользовался в своем произведении чертами ее характера и жизни, упреки за неисполнение этого показывают, что она гневается просто за то, что я работаю не по ее заказу.

   Она хотела сделать меня своим историографом и чтобы историограф сей был бы панегиристом. Для этого она привлекла меня к себе и поддерживала во мне энтузиазм к своей особе. А потом, когда выжала бы из лимона весь сок, корку его выбросила бы за окошко,- и тем все кончилось бы. Это не подозрения мои только и не догадки, а прямой вывод из весьма недвусмысленных последних писем ее.

   Женщина эта очень тщеславна и своенравна. Первое есть плод лести, которую,- она сама признавалась,- беспрестанно расточали ее красоте, ее чему-то божественному, чему-то неизъяснимо в ней прекрасному,- а второе есть плод первого, соединенного с небрежным воспитанием и беспорядочным чтением.

   В моем ответе на ее сегодняшнее письмо я высказал кое-что из этого, но конечно, в самой мягкой форме.

   26. Сегодня получил от г-жи Керн в ответ на мое письмо записку следующего содержания: "Благодарю вас за доверие. Вы не ошиблись, полагая, что я умею вас понимать".

   Июль, 4. Был у г-жи Керн. Никто из нас не вспоминал о нашей недавней размолвке, за исключением разве маленького намека в виде мщения с ее стороны. Я застал ее за работой.

   - Садитесь мотать со мною шелк,- сказала она.

   Я повиновался. Она надела мне на руки моток, научила, как держать его, и принялась за работу.

   - Говорят, что Геркулес прял у ног Омфалы,- заметил я,- хоть я не Геркулес, а очутился в подобном ему положении, с тою только разницей, что та г-жа Омфала вряд ли могла бы сравниться с той особою, которой я имею честь служить.

   - Хорошо сказано,- отвечала она.- Однако посмотрите, вы все путаете шелк. - И начала опять учить меня, как его держать.

   Это не помогло.

   - Дайте, я сам это сделаю.

   Я взял, поправил, надел на руки по-своему: дело пошло как следует.

   - Теперь хорошо,- сказала она с приятной улыбкой.

   - Это оттого, что я самостоятельно, собственным умом постиг эту тайну,- заметил я.

   Она промолчала.

   - Попробуйте вот так вывернуть нитки,- начала она опять через несколько минут.

   Я послушался, и в самом деле работа пошла еще гораздо лучше. Я заметил ей это.

   - Вот видите,- сказала она с торжествующим видом,- ум хорошо, а два лучше.

   Мне, в мою очередь, пришлось промолчать.

   После пошли мы гулять в сад герцога Вюртембергского. Народу было множество. В двух местах гремела музыка. Но мне гораздо приятнее было слушать малороссийские песни, которые пела сестра г-жи Керн по нашем приходе с гулянья. У ней прелестный голос, и в каждом звуке его чувство и душа. Слушая ее, я совсем перенесся на родину, к горлу подступали слезы...

   Сентябрь 18... Вечером был у г-жи Керн. Видел там известного инженерного генерала Базена. Обращение последнего есть образец светской непринужденности: он едва не садился к г-же Керн на колени, говоря, беспрестанно трогал ее за плечо, за локоны, чуть не обхватывал ее стана. Удивительно и незабавно! Да и пришел он очень не кстати. Анна Петровна встретила меня очень любезно и, очевидно, собиралась пустить в ход весь арсенал своего очаровательного кокетства"⁷⁹.

   На этом окончился роман Никитенки с Керн: робкий и скромный студент вовремя остановился в своих чувствах, убедившись в ветренности предмета своего увлечения; но что увлечение это было сильно и серьезно, видно и из приведенных выдержек из его дневника, и из сохранившегося в Пушкинском Доме автобиографического письма Никитенки к А. П. Керн от 24-го июня 1827 г., о котором он упоминает в дневнике под этим же числом; письмо это посвящено, так сказать, антикритике и обосновывает обрисовку героя переданных Анне Петровне отрывков из романа Никитенки в ответ на сделанные ею упреки, между прочим, и в холодности его собственных любовных изъяснений⁸⁰.

   Любопытно отметить, что и по наблюдению самого Никитенки Керн резко изменилась к нему с момента появления в Петербурге Пушкина: не с таким соперником мог состязаться Никитенко,- солнечная личность поэта сразу поставила в тень его собственную скромную фигуру...

  

  

   У только что упомянутого известного инженерного генерала Базена Анна Петровна еще в 1826 г. (вскоре по приезде в Петербург) познакомилась с М. И. Глинкой. Затем знакомство перешло в дружество и оставило заметный след в жизни композитора. В Записках своих Глинка упоминает о ней с симпатией: "Я часто посещал,- рассказывает он, говоря о конце июня 1829 г.,- барона Дельвига; кроме его милой и весьма любезной жены, жила там также любезная миловидная барыня Керн. В июне барон с женой, г-жой Керн и Орестом Сомовым (литератором, весьма умным и любезным человеком) отправились в четырехместной линейке на Иматру; мы с Корсаком поехали вслед за ними на тележке. Съехавшись в Выборге, вместе гуляли мы в прекрасном саду барона Николаи; вместе видели Иматру и возвратились в Петербург"⁸¹. Об этой поездке Анна Петровна оставила очень любопытный рассказ (напечатанный ею в "Семейных вечерах" 1864 г., No 10); она жила в это лето с Дельвигами на даче у Крестовского перевоза.

   Знакомство с Глинкой продолжалось в течение многих лет и ознаменовалось тем, что знаменитый композитор написал гениальную музыку к стихотворению "Я помню чудное мгновенье"⁸² и влюбился в дочь Анны Петровны - уже упомянутую Екатерину Ермолаевну⁸³, когда она, по окончании курса в Смольном институте ("монастыре") в 1836 г. жила с матерью, и едва на ней не женился. Знакомство его с молодой Керн состоялось на Пасху 1839 г.; она была тогда классной дамой в Смольном и посещала сестру Глинки - М. И. Стунееву. В записках своих Глинка так рассказывает о встрече с этой девушкой (он скромно скрыл ее под буквами Е. К.), сыгравшей в его жизни заметную роль: "Она была нехороша, даже нечто страдальческое выражалось на ее бледном лице... мой взор невольно остановился на ней; ее ясные, выразительные глаза, необыкновенно стройный стан (ИlancИ) и особенного рода прелесть и достоинство, разлитые во всей ее особе, все более и более меня привлекали... Вскоре чувства мои были вполне разделены милой Е. К., и свидания становились отраднее",- тем более, что Глинка в это время окончательно расходился со своей женой. "Мне гадко было у себя дома; зато сколько жизни и наслаждений с другой стороны: пламенные, поэтические чувства к Е. К., которые она вполне понимала и разделяла..."

   В эту же зиму Глинка и написал для Екатерины Ермолаевны свой знаменитый романс на слова Пушкина "Я помню чудное мгновенье"⁸⁴, посвященные поэтом ее матери. Болезнь Екатерины Ермолаевны весной 1840 г. очень встревожила Глинку, и он уговорил ее и Анну Петровну поехать в Малороссию; они отправились туда 11-го августа, причем Глинка часть дороги ехал вместе с ними, направляясь к себе в деревню, и по дороге заехали к П. А. Осиповой. 17-го августа Глинка написал Анне Петровне из Смоленска очень теплое письмо, в котором говорил, между прочим: "Как вы поживаете в Тригорске? Сообщите мне подробное описание вашего там пребывания, в особенности о месте, где покоится прах Пушкина. Душевно сожалею, что обязанности к матушке не позволили мне вам сопутствовать"⁸⁵.

   Как рассказывал нам сын Екатерины Ермолаевны Ю. М. Шокальский и как видно из писем Глинки, он, в ожидании развода с женою, сделал уже формальное предложение Екатерине Ермолаевне и получил согласие, но затем из-за каких-то недоразумений дело расстроилось⁸⁶, хотя Глинка и питал до конца своей жизни искреннее расположение к особе, вызвавшей в нем горячее чувство, и состоял с ней в переписке (к сожалению, ею уничтоженной).- Подробно этот эпизод из жизни великого музыканта рассказан нами в статье "К биографии Глинки" в сборнике "Музыкальная летопись", вып. II (Пгр., 1923, стр. 40-60), где нами опубликовано пять дружеских писем Глинки к А. П. Керн, 1840-1841 гг., и приведены рассказы о нем второго мужа Анны Петровны А. В. Маркова-Виноградского.

   Что касается Пушкина, то до нас дошло очень мало указаний на его отношения к Анне Петровне в эпоху их одновременного житья в Петербурге в 1830-х гг.; дороги их после женитьбы поэта резко разошлись, и встречи их могли быть лишь случайны. Л. Н. Майков (Пушкин, стр. 265) справедливо, впрочем, заметил, что "женатый Пушкин сам избегал поддерживать знакомство с особами, за которыми ухаживал в прежнее время". Нам известно только три небольших записки поэта к Анне Петровне, касающихся хлопот об ее имении и относящихся ко второй половине 1832 г. По словам ее самой, они больше не переписывались с поэтом и виделись уже очень редко⁸⁷.

   Впрочем, сохранилась любопытная фраза Пушкина, относящаяся к А. П. Керн, в письме его к жене, написанном из Михайловского 29-го сентября 1835 года; из письма этого видно, что А. П. Керн, сильно в это время нуждавшаяся, обратилась к литературному покровительству Пушкина и письменно просила его помочь ей устроить один ее перевод; Пушкин оказался уехавшим в Михайловское, и жена его переслала ему записку Анны Петровны: "Ты мне переслала,- читаем в письме Пушкина,- записку от m-me Керн; дура вздумала переводить Занда и просит, чтоб я сосводничал ее со Смирдиным. Черт побери их обоих! Я поручил Анне Николаевне [Вульф] отвечать ей за меня, что если перевод ее будет так же верен, как она сама верный список с m-me Sand, то успех ее несомнителен, а что со Смирдиным дела я никакого не имею".

   Нельзя не заметить умышленно грубого тона этих строк, в которых Л. Н. Майков видел подтверждение высказанного им и приведенного выше мнения, что поэт сам избегал прежних своих приятельниц. Такое поведение Пушкина, конечно, должно было иметь свои основания, и одним из них была, несомненно, ревность его жены Натальи Николаевны. Н. О. Лернер (в "Русской старине" 1905 г., No 11, стр. 423-424) собрал целый ряд доказательств тому, как часто Пушкину приходилось успокаивать жену и оправдываться от о