Соловьев Сергей Михайлович - Император Александр I. Политика, дипломатия

сия которого австрийская армия не могла перейти границы неаполитанских владений; притом император Александр не требовал полного восстановления старого порядка вещей в Неаполе, как хотелось Австрии, но установления нового порядка на законных основаниях, как хотелось Франции. В письме к австрийскому императору Александр указывал, что еще по поводу испанской революции он предлагал общее совещание о мерах для сдержания дальнейших революционных движений; но тогда его предложение не было принято, а теперь он видит с удовольствием, что державы возвращаются к предложенному им средству.

    Австрии очень не нравился конгресс: протянется время в совещаниях, тогда как пожар надобно тушить как можно скорее; надобно будет подчиниться решениям конгресса, а нет надежды, чтобы конгресс согласился на полное восстановление старого порядка в Неаполе; ясно, что Россия и, Франция будут заодно против этого. Меттерних отправил австрийского посланника при петербургском дворе Лебцельтерна в Варшаву, где тогда находился император Александр, уговаривать последнего согласиться на немедленное движение австрийских войск к Неаполю. Лебцельтерн представлял против конгресса, что Англия, вероятно, откажется в нем участвовать, но получил ответ, что делать нечего, можно обойтись и без содействия Англии в вопросе чисто континентальном.

    Англия действительно была против конгресса, и основания этому лорд Касльри высказал в длинном письме к английскому уполномоченному при венском дворе лорду Стюарту (Stewart): "Если бы опасность произошла от нарушения наших договоров, то чрезвычайное собрание государей и министров их было бы лучшим средством для поправления дела; но когда опасность проистекает от внутренних волнений в независимых государствах, в таком случае политичность подобного шага подлежит сомнению: вспомним, как вредны были в начале войны с революционной Францией конференции в Пильнице и манифест герцога Брауншвейгского; какое раздражение произвел он во Франции. Впрочем, я надеюсь, что русский император не выведет троппауского свидания из тех благоразумных границ, которые предложены союзником его, императором Австрийским; что министерские конференции здесь могут быть рассматриваемы только как дополнение к нашим другим мерам конфиденциального объяснения и что все будет постановлено относительно только частного случая, без общих провозглашений. Рассуждения об отвлеченных принципах не имеют никакого действия в настоящее время. Принять предложение Австрии относительно плана действий против Неаполя - значит со стороны пяти держав составить союз, враждебный существующему на факте неаполитанскому правительству. Британское правительство не может вступить в такой союз по следующим причинам: 1) Союз заставит его принять на себя такие обязательства, которых оно не может оправдать перед парламентом. 2) Союз может каждую минуту привести британское правительство к необходимости употребить силу: ибо ясно, что существующее на факте неаполитанское правительство может, по обыкновенным международным законам, без всяких дальнейших объяснений наложить секвестр на британскую собственность в Неаполе и закрыть свои гавани для британских торговых кораблей, причем продолжительность Союза будет зависеть от общего решения всех держав, его составляющих. 3) Союз противоречит нейтралитету, который британское правительство объявило посредством своего посланника в Неаполе в видах безопасности королевской фамилии. 4) Союз наложит на британское правительство нравственную и парламентскую ответственность за все его последствия, ответственность за действия Австрии, которая двинет свои войска в неаполитанские владения, - действия, которые британское правительство не имеет возможности контролировать в подробностях, а только такой контроль мог бы оправдать принятие на себя подобной ответственности. 5) Прежде чем Австрия получит право действовать против Неаполя, все меры должны быть постановлены с общего согласия; таким образом, австрийский главнокомандующий должен действовать по указанию Совета союзных министров, пребывающих в Главной Квартире, что неудобоисполнимо и неприлично. 6) Союз наверное не будет одобрен нашим парламентом; но и в противном случае каждое действие австрийской армии в Неаполитанском королевстве будет подлежать непосредственному ведению и суду британского парламента точно так, как если бы это было действие британского войска, британского главнокомандующего.

    Изложивши все препятствия к Союзу, я постараюсь указать на более естественный ход дела. Неаполитанская революция хотя, собственно, не подходит под условия и предположения Союза, однако по своей важности, по своему нравственному влиянию на социальную и политическую систему Европы необходимо должна обратить на себя самое серьезное внимание союзников; они согласно смотрят на событие как заключающее в себе опасность и дурной пример, потому что произведено бунтующим войском и тайным обществом, цель которого - уничтожить все существующие в Италии правительства и создать из нее единое государство. Эта опасность, однако, касается в такой различной степени членов Союза, что каждый из них в отношении к ней должен принимать совершенно различные меры. Возьмем две державы, именно Великобританию и Австрию. Последняя держава может чувствовать, что ей никак нельзя медлить принятием непосредственных и действительных мер против опасности. Англия же понимает, что опасность для нее вовсе не такова, чтоб можно было оправдать ее вмешательство в неаполитанские дела согласно с учением о вооруженном вмешательстве во внутренние дела другой державы, - учением, которое до сих пор поддерживалось в британском парламенте. Если таково положение этих двух держав, то они никак не могут быть вместе в одном союзе, который имеет целью употребление силы и возлагает общую и равную ответственность. То же самое, более или менее, прилагается и ко всем другим союзным державам. Из этого естественно следует, что Австрия должна принять на себя исполнение предложенной меры; она может по предварительному и конфиденциальному сношению узнать образ мыслей своих союзников; удостовериться, что она не навлечет на себя их неодобрения; но она должна вести войну под своей собственной ответственностью, от своего имени, а не от, имени пяти держав. И прежде чем Австрия получит согласие или одобрение от союзников насчет своих действий, она должна удостоверить союзников, что предпринимает войну против Неаполя не в видах расширения своих владений, не с целью получить в Италии преобладание, несогласное с существующими договорами, - коротко сказать, что она не имеет никаких корыстных целей, но что ее планы ограничиваются самосохранением. Князь Меттерних, без сомнения, так и думает ограничить свои виды; но для внушения необходимой доверенности и ограждения себя от зависти других держав он должен высказаться точнее, чем как он это сделал в своем мемуаре. Если это будет сделано, то ни одна держава не сочтет себя вправе затруднить Австрию в ее действиях, необходимых для ее собственной безопасности.

    Мы желаем, чтоб никто не мешал Австрии действовать как она хочет; но мы должны требовать и для самих себя такой же свободы действий. В интересах Австрии мы должны сохранять такое положение. Оно дает нам возможность в парламенте смотреть на ее меры и уважать их как действия независимого государства; а этого нам нельзя будет делать, если мы сами будем участвовать в деле. Австрия должна быть довольна, если назначенные конференции облегчат ей достижение ее целей; но она не должна посредством этих конференций вовлекать другие державы в совершенную общность интересов и ответственности; результатом последнего будет то, что она свяжет собственную свободу действия".

    Когда русский посланник высказал лорду Касльри взгляд своего государя на итальянское дело как на дело общее, которое поэтому нужно решить сообща, объявить Европе общую мысль и бороться со злом общими силами, то Касльри отвечал: "Нельзя не благоговеть пред императором, высказывающим подобные принципы, принципы консервативные, обеспечивающие безопасность всех государств. Но быть может, приложение их в настоящих обстоятельствах встретит важные возражения. Эти возражения могут быть встречены со стороны всех государств вообще и со стороны Англии в особенности. Все государства могут возразить против впечатления, какое произведет на мнение нашего века коллегия государей, располагающая жребием народов; ибо такова точка зрения, с какой смотрят на конгрессы недовольные всех стран и даже масса вообще. Что же касается до Англии в особенности, то ее нравственное положение препятствует ей даже принимать какое-либо участие в советах, назначаемых для обсуждения подобных вопросов, и ее содействие здесь может сделаться источником большого вреда, не принося ни малейшей пользы".

    Таким образом, один из членов союза - Англия отказалась от участия в конгрессе, указывая как на главное препятствие к этому участию на свою парламентскую форму правления. Она не прислала своего уполномоченного в Троппау - ни лорда Касльри, ни герцога Веллингтона, которого желал император Александр: в Троппау приехал английский посланник при венском дворе лорд Стюарт (Stewart) под тем предлогом, что посланник должен быть там, где государь, при котором он аккредитован; ему запретили подписывать протоколы конгресса. Положение лорда Стюарта было очень затруднительно, и он не умел избежать непоследовательности в своем поведении: то являлся как простой зритель, то как представитель страны, участвующей в переговорах, спохватывался и в решительные минуты уезжал в Вену под предлогом свидания с молодой женой. Франция, как держава конституционная, сочла своей обязанностью подражать Англии: она также не послала особого уполномоченного на конгресс; но в Троппау приехали два французские дипломата - маркиз Караман, посланник при венском дворе, и граф Ла-Ферроннэ, посланник при дворе петербургском, - оба на том же основании, на каком явился и лорд Стюарт.

    20 октября, в один и тот же день, приехали в Троппау императоры Русский и Австрийский; король Прусский по нездоровью мог приехать не ранее 5 ноября, но он прислал наследного принца; с императором Францем приехал князь Меттерних; с императором Александром - графы Каподистриа и Нессельроде; с прусской стороны явились старый канцлер князь Гарденберг и министр иностранных дел Бернсторф.

    Конгресс открылся 23 октября под председательством Меттерниха. Председатель представил уполномоченным мемуар, в котором изложил виды своего двора. В этом мемуаре развивалась мысль, что каждое правительство имеет право вмешиваться по поводу политических изменений, происшедших в чужом государстве, если эти изменения грозят его интересам, грозят основам его существования. Выставлены были опасности, которыми неаполитанская революция грозит Австрии и всей Италии. Император Австрийский собрал силы, достаточные для действия против Неаполя, и надеется на нравственную поддержку союзников. Если по восстановлении законной власти нужно будет оставить оккупационную армию, то император Франц готов и на это; король Неаполитанский, получивши свободу, может устроить свое государство как ему угодно, соображаясь, впрочем, с секретной статьей договора, заключенного им с Австрией в июне 1815 года: в статье говорилось, что король Фердинанд не допустит в своем государстве никакой перемены, которая была бы противна древним монархическим учреждениям и принципам, принятым Австрией во внутреннем управлении своими итальянскими провинциями. Эта статья была тайной для дипломатов, и Меттерних объявил ее преждевременно. Разумеется, он не мог ждать возражений со стороны Пруссии, также и со стороны Англии, которой все равно, какие правительственные формы существуют на континенте, сходны они с ее формами или нет, лишь бы ее ближайшие интересы были охранены.

    Но другое дело - Франция: пропаганда - в духе ее народа, которому непременно надобно защищать и распространять всюду известные начала, у него господствующие. Находившийся в Троппау французский посланник при петербургском дворе Ла-Ферроннэ заговорил первый против австрийского мемуара: как француз, приверженец конституционного порядка, он вооружился против секретной статьи; как француз, он также не мог помириться с мыслью, что Австрия будет распоряжаться в Италии, господствовать в ней, утверждая всюду свои правительственные формы, свою правительственную систему. Император Франц, увидавши его в первый раз в Троппау, сказал ему прямо: "Неизменяемость моей системы составляет всю ее силу; я буду проводить ее до конца моей жизни". Зная эту систему, убедившись из Меттернихова мемуара, из знаменитой секретной статьи, как система резко проводится, Ла-Ферроннэ начал говорить всем собравшимся в Троппау дипломатам, не исключая и самого Меттерниха, что в австрийском мемуаре с действиями Австрии против неаполитанской революции связаны такие принципы, которые делают невозможным содействие конституционных государств. Идеи сокрушаются нравственной силой, а не силой оружия. Если прибегнуть к военному действию, то надобно потребовать больших денежных пожертвований от страны, в дело которой хотят вмешаться, и оставить в ней оккупационную армию. Это прямое неудобство. Но еще больше неудобства в требовании исполнения секретной статьи договора 1815 года: из нее видно решительное намерение Австрии противиться всюду, где только ей возможно, установлению свободных учреждений; это значит - возбуждать народы к мятежам, приводя их в отчаяние. Ненависть итальянцев к Австрии питает более всего революционный дух; движение австрийских войск к Неаполю усилит эту ненависть и ускорит взрыв революции; очень может статься, что в Северной Италии вспыхнет мятеж в то самое время, как австрийцы будут заняты на юге.

    Легко можно понять, как должно было раздражать австрийского императора и Меттерниха указание на ненависть итальянцев к Австрии. Меттерних отвечал, что во всех революционных движениях народное большинство не участвует; что не должно принимать желания нескольких честолюбцев за выражение народного мнения и потребности времени; что если будут иметь неблагоразумие уступить революционерам, то последние воспользуются этими уступками для того, чтобы низвергнуть сделавших уступки; что революция в Италии имеет единственным основанием владычество секты, партии, армии над народными массами; что должно идти уничтожить в Неаполе это владычество и освободить народ. Вследствие этого спора Ла-Ферроннэ с Меттернихом в Троппау мнения разделились: Каподистриа был согласен с Ла-Ферроннэ; Нессельроде склонялся к Меттерниху; Пруссия была за австрийское предложение; Англия не высказывалась; наконец Меттерних выиграл тем, что Караман не разделял мнения Ла-Ферроннэ.

    Эти два француза представляли две разные Франции, по выражению Меттерниха, и когда Ла-Ферроннэ написал мемуар, в котором высказался против вооруженного вмешательства в неаполитанские дела, Караман объявил, что здесь высказано не его мнение и не мнение французского правительства, а только личное мнение Ла-Ферроннэ. Опасность от французского мемуара исчезала или по крайней мере очень уменьшалась для Меттерниха, и главный вопрос заключался в том, что скажет русский мемуар. Каподистриа был на стороне Ла-Ферроннэ!

    Наконец Каподистриа сообщил Меттерниху страшный мемуар: в нем говорилось, что, прежде чем прибегнуть к силе, надобно предложить неаполитанскому правительству отречься от принципа восстания, снова покориться королю, истребить революционные общества, согласиться на установление такого порядка вещей, который соответствовал бы настоящему народному желанию, законно выраженному. Только в случае отказа австрийская армия, действуя в значении армии европейской, должна двинуться к Неаполю, освободить короля и народ, которые по взаимному соглашению установят свободные учреждения. Мемуар очень не понравился Меттерниху; но все старания его убедить императора Александра отказаться от него или изменить его остались тщетными, 7-го ноября мемуар был прочтен в конференции; Меттерних должен был согласиться, чтобы прежде похода приняты были увещательные меры; согласился не настаивать на исполнении секретной статьи договора 1815 года; но зато настоял, чтобы королю Фердинанду дана была полная свобода действовать по своему усмотрению, не обязывать его непременно дать конституцию, что выходило одно и то же, ибо Меттерних знал, что король добровольно не даст конституции. Наконец, Меттерних предложил пригласить Фердинанда на конгресс. "Если король приедет, - говорил Меттерних, - то мы заставим его играть роль, исполненную благородства и приличия; мы сделаем его посредником между конгрессом и народом неаполитанским. Если его не пустят, то мы засвидетельствуем, что он лишен свободы, и тогда нам ничего не останется делать, как идти освобождать его". При этом Меттерних предложил переменить место конгресса: вместо Троппау назначить ближайший к Италии Лайбах, чтобы не заставлять старика Фердинанда ехать так далеко на север.

    Россия и Пруссия приняли охотно предложение пригласить Фердинанда на конгресс; Ла-Ферроннэ согласился на приезд неаполитанского короля в Лайбах, но утверждал, что недопущение Фердинанда к отъезду со стороны народа нисколько не должно давать права на объявление войны против Неаполя. Каподистриа высказывался в том же смысле. "Я скорее соглашусь, - говорил он, - отрубить себе руки, чем подписать объявление несправедливой войны; а что может быть несправедливее войны, которую начинают, не истощивши прежде всех средств к соглашению".

    Английского посланника лорда Стюарта не было в это время в Троппау; его заменял секретарь посольства Гордон, который согласно с основным взглядом своего правительства твердил одно, что не нужно конгресса, не нужно вмешательства целой Европы в неаполитанские дела; надобно предоставить все одной Австрии, которой интересы непосредственно замешаны в итальянском движении: "Зачем конгресс при решении вопроса, который касается одной Австрии? Дело идет не о принципах, а о факте. У венского двора был договор с Неаполем; договор нарушен, гроза собралась против Австрии и Италии, и Австрии не останется ничего больше, как двинуть войско против Неаполя. Какая нужда Европе вмешиваться в это дело?" До сих пор англичане боялись больше всего преобладающего влияния России; но теперь они увидели еще другую опасность: ненавистная Франция оправляется, начинает принимать деятельное участие в делах Европы, и Гордон открыто говорит в Троппау: "Мы не можем сносить, чтобы Франция играла роль, приобретала опять влияние".

    Таким образом, Англия прямо поддерживала Меттерниха; но он имел возможность извлечь из этой поддержки пользу для себя в другом смысле. Англия упорно противилась вмешательству во внутренние дела государств целой Европы сообща, упорно противилась общему управлению европейскими делами посредством конгрессов, во-первых, потому, что эта форма давала возможность высказываться преобладанию сильнейшего из континентальных государств - России; во-вторых, потому, что эта форма была неудобна для Англии как государства конституционного; Франция - также государство конституционное - волей-неволей должна была оттягиваться на сторону Англии; и чрез это пять великих держав необходимо делились на две группы: три государства с неограниченным правлением и два - конституционных. Император Александр, для которого форма конгресса была любимой формой, видя явное сопротивление Англии и уклонение Франции, должен был ограничиться совокупным действием с Австрией и Пруссией. Австрийский министр пользовался этими отношениями и, подделываясь под взгляды русского государя, твердил о необходимости скрепления Священного союза как оплота против революционных движений, повсюду обнаруживающихся; твердил, что Священный союз возможен только между тремя неограниченными государями; что Франция - очаг революции - не может быть членом Союза; старался, таким образом, отдалить императора Александра от Франции, подорвать прежнее расположение его к ее народу.

    Разделение между великими державами обозначилось в Троппау тем, что уполномоченные только трех государств - России, Пруссии и Австрии - подписали следующий протокол 19-го ноября, в четвертой конференции: "Государства, входящие в европейский Союз, подвергшись изменению своих правительственных форм посредством мятежа, изменению, которое будет грозить опасными последствиями для других государств, перестают чрез это самое быть членами Союза и остаются исключенными из него до тех пор, пока их внутреннее состояние не представит ручательств за порядок и прочность. Союзные государства не ограничатся провозглашением этого исключения, но обязываются друг пред другом не признавать перемен, совершенных незаконным путем. Когда государства, где совершились подобные перемены, будут грозить соседним странам явной опасностью и когда союзные державы могут оказать на них действительное и благодетельное влияние, в таком случае они употребляют для возвращения первых в недра Союза сначала дружеские увещания, а потом и принудительные меры, если употребление силы окажется необходимо". В приложении этих общих постановлений к частному случаю, именно к Неаполитанскому вопросу, Россия, Австрия и Пруссия постановляли употребить свое вмешательство для возвращения свободы королю и его народу, оставить в стране оккупационную армию, образовав под председательством Австрии конференцию для приведения в исполнение означенных распоряжений, а прежде всего три двора постановили пригласить короля Обеих Сицилий приехать в Лайбах для совещаний с союзными государствами. Дворы парижский и лондонский приглашаются объявить свое мнение насчет содержания протокола и со своей стороны постараться убедить неаполитанского короля приехать в Лайбах.

    Представители Франции и Англии были очень удивлены протоколом, который им не показывали до 19-го ноября; им сообщили его прямо для пересылки к своим державам. Лорд Стюарт и Ла-Ферроннэ высказались на этот раз согласно против отдельных совещаний и соглашений между уполномоченными трех держав. "Кто нам поручится, - говорил лорд Стюарт, - что вы не займетесь вопросами и странами, совершенно чуждыми настоящему предмету, для которого мы собрались?" "Обратите внимание, - говорил Ла-Ферроннэ, - на неудобство положения, в какое вы ставите мое правительство: оно принуждено или принять, или отвергнуть акт такой важности, и мы при этом не можем ему объяснить побуждения, которыми вы руководствовались в приготовлении этого акта". Меттерних в ответ представлял необходимость спешить делом; лучшим ответом был бы вопрос: в каком отношении представители Англии и Франции находятся к конгрессу? Такие ли они уполномоченные, как Меттерних, Каподистриа или Гарденберг? Соглашался ли лорд Стюарт подписывать протоколы и где он был, когда дело шло о приглашении неаполитанского короля на конгресс? Ла-Ферроннэ просил Меттерниха высказаться, как три двора намерены были поступить, в случае если королю Неаполитанскому не будет возможности приехать на конгресс. Меттерних отвечал, что если неаполитанцы воспрепятствуют отъезду короля, то надобно будет прибегнуть к крупным средствам; а если отказ будет получен лично от короля, то в самых причинах отказа, выставленных королем, будут искать побуждения продолжать переговоры или начать новые. Граф Каподистриа прибавил: "Без сомнения, никто из нас не подумает употребить военные средства, прежде нежели исчезнет всякая надежда успеть посредством переговоров". Было решено приостановить конференцию до получения от неаполитанского короля ответа на пригласительные письма троих государей: императоров Русского, Австрийского и короля Прусского. Письма были написаны 20-го ноября.

    Если лорд Стюарт сильно высказался против протокола в Троппау, то еще сильнее высказался против него лорд Касльри в Лондоне, в разговоре с французским посланником: "Неслыханное дело! Три двора, без сообщения, без предварительного соглашения с двумя другими дворами, которых содействия они искали, позволяют себе постановить окончательно кодекс международной полиции. Это - всемирная монархия, провозглашенная и осуществленная тремя державами, теми самыми, которые некогда сговорились разделить Польшу. Если английский король подпишет протокол, то этим самым подпишет свое отречение. Если государи неограниченные действуют таким образом, то правительства конституционные должны соединиться для противодействия". Положение французского правительства было самое затруднительное: с одной стороны, как правительство конституционное, оно тянуло к Англии и разделяло ее взгляд на знаменитый троппауский протокол 19-го ноября; с другой стороны, оно хорошо понимало, что из всех европейских правительств Франция может полагаться только на русское, ибо все другие ей враждебны, и потому нужно было сохранять доброе расположение императора Александра и не дать торжества Австрии, старавшейся поссорить его с Францией; наконец, Франции, как государству континентальному, нельзя было принять уединенного положения на континенте, не принимать участия в общих делах.

    Как обыкновенно бывает в подобных положениях, хотели выйти из затруднений средней дорогой - удовлетворить и той и другой стороне. Людовик XVIII написал письмо королю Неаполитанскому с приглашением исполнить желание союзных государей - приехать на конгресс. В письме говорилось, что короля Фердинанда ожидает самая чистая слава, что он будет содействовать утверждению в Европе основ общественного порядка, предохранит свой народ от грозящих ему бед и обеспечит его благоденствие сочетанием власти со свободой. В то же время Караман и Ла-Ферроннэ объявили в Троппау, что Франция будет действовать сообща с союзными державами для умиротворения Европы; и если в случае войны Англия откажется принимать участие в совещаниях союзников, Франция не последует ее примеру и будет участвовать в совещаниях, чтобы умерить бедствия войны. Представители Франции настаивали при этом, что, прежде чем решиться на войну, надобно истощить все средства соглашения и что вместо оккупационной армии надобно установить в Неаполе твердое правительство, которое удовлетворяло бы всем интересам, то есть правительство конституционное.

    Император Александр был очень доволен поступком Людовика XVIII и объявлением его посланников. "Это все, чего я желал, и даже больше, чем сколько я надеялся", - сказал он Ла-Ферроннэ, причем поздравил его с решением, которое освобождало Францию от некоторого рода зависимости от правительства английского, не хотевшего объяснить союзникам, чего оно хочет. Император прибавил, что с помощью Франции он надеется избежать войны, уничтожая в то же время революцию. Но это удовольствие, которое доставило русскому государю поведение французского правительства, было непродолжительно: знаменитый протокол 19-го ноября был публикован; Франция должна была высказаться на его счет. В депеше французского министра иностранных дел, которую Караман и Ла-Ферроннэ должны были сообщить конгрессу, французское правительство, хотя в очень осторожных выражениях, однако довольно ясно, высказало свое несочувствие к протоколу. В депеше было сказано, что король не имеет средств высказаться насчет принципов, к рассуждению о которых его посланники не были допущены и которые не получили в протоколе полного развития; король считает неизменным правилом для своего поведения постановления Ахенского конгресса. Хотя эти постановления и не налагают на него положительных обязанностей, однако он, сообразуясь с ними, считает своим долгом содействовать утверждению порядка, установленного в Европе договорами; король всегда расположен в интересах своих союзников делать все то, чего не запрещает решительно его личное положение.

    И этот отзыв французского правительства о протоколе уже никак не мог понравиться; но Караман, подпавший в Вене влиянию Меттерниха и вполне ему доверявший, имел неосторожность показать австрийскому министру другую депешу, где французское правительство высказалось откровенно против протокола, - депешу, которая вовсе не назначалась для сообщения кому-либо из иностранных министров. Меттерних, которому хотелось ссорить Россию с Францией, уговорил Карамана показать депешу и графу Каподистриа; цель была достигнута: император Александр высказал сильное неудовольствие против французского двора, какого прежде никогда не высказывал. Что касается английского правительства, то лорд Стюарт прочел конгрессу мемуар лорда Касльри, в котором повторялось то же самое, что уже было высказано в приведенной выше депеше Касльри Стюарту: установлять систему общего вмешательства неудобоисполнимо и опасно; в случае существенной, явной необходимости каждое государство имеет право вмешательства для защиты собственных интересов. Но этот случай не может сделаться a priori предметом союза между великими державами Европы; если подобного рода союз и был заключен в 1815 году против Франции, то он был основан на завоевательном характере, который приняла французская революция, и этот пример не может быть приложен ко всем революциям. Поведение английского правительства, не нравившееся в Троппау, возбудило сильное сочувствие во второстепенных государствах Европы, боявшихся, чтобы аристократическая, по выражению Меттерниха, форма господства нескольких сильнейших держав не заменила монархическую форму наполеоновского господства. Нидерландский король сказал британскому посланнику при своем дворе, что все второстепенные государства для сохранения своей независимости должны соединиться около Англии, заслужившей их доверие своей политикой. В Мюнхене, Штутгарте и Карлсруэ некоторое время думали о конгрессе в Вюрцбурге, который хотели противопоставить конгрессу великих держав. Но в это время в Германии только думали, и воображаемый Вюрцбургский конгресс нисколько не был опасен действительным конгрессам Троппаускому и Лайбахскому.

    5-го декабря в Неаполе в Совете министров наследник престола герцог Калабрийский объявил, что король, отец его, получил от союзных государей пригласительные письма на конгресс в Лайбахе. В Совете было решено, что король должен принять приглашение. На третий день министры известили от имени короля об этом решении парламент, которому Фердинанд объявлял, что употребит все усилия для обеспечения своему народу благоразумной и либеральной конституции, и изъявлял желание, чтобы в его отсутствие до окончания переговоров парламент не предлагал никаких нововведений и ограничил свои занятия устройством армии; герцог Калабрийский останется правителем королевства. Для обсуждения этого объявления парламент нарядил особую комиссию. Между тем карбонари сильно волновались. Боясь в одинаковой степени и восстановления прежней формы правления, и установления правильной конституционной формы, при которой они также потеряли бы всякое значение, карбонари стали поднимать провинции; созваны были венты, или частные собрания; общее собрание объявило себя постоянным и отправило увещание к членам парламента, чтобы они оставались верными конституции. Вооруженные шайки бегали по городу с криком: "Испанская конституция или смерть!"

    Во дворце царствовал ужас, члены парламента были не в меньшем страхе, 8-го декабря, перед тем как идти в парламент, многие из них написали завещания, другие исповедались и приобщились; они должны были проходить через толпы карбонари, грозивших кинжалами тем, кто вздумал бы изменить испанской конституции. Парламент постановил отвечать королю, что не может согласиться на отъезд его величества, если это путешествие не будет иметь целью поддержание настоящей конституции. Король Фердинанд, испуганный народным волнением, считал свою жизнь в опасности и, желая как можно скорее убежать от этой опасности, согласился на все. 10-го декабря он объявил, что его пребывание в Лайбахе будет иметь единственной целью поддержать конституцию и отклонить войну; 12-го числа парламент согласился на отъезд Фердинанда и объявил регентом герцога Калабрийского; 16-го числа король отплыл на английском корабле в Ливорно; на платье его виднелись карбонарские знаки. Но 19-го числа, когда он прибыл в Ливорно, этих знаков уже на нем не было. В присутствии английского посланника он объявил, что вырвался от убийц и едет в Лайбах для того, чтобы броситься в объятия союзников и отдать в их распоряжение свое государство и свою собственную особу.

    Он тотчас же отправил к союзным государям письмо, в котором отрекался от всего сделанного им в Неаполе по принуждению. Узнав об этом поведении Фердинанда, Касльри писал Стюарту: "Если бы я был Меттернихом, то не согласился бы впутывать своего дела в эту паутину двоедушия и неискренности, которыми изобилует жизнь короля Фердинанда. Я остаюсь при мнении, что Меттерних существенно ослабил свое положение, сделавши из Австрийского вопроса - Европейский. Он скорее привлек бы на свою сторону общественное мнение (особенно у нас), если б просто настаивал на опасном характере карбонарского правительства для каждого итальянского государства, чем спустивши свой корабль в безграничный океан. Но наш друг Меттерних при всех своих достоинствах предпочитает сложную негоциацию смелому и быстрому удару": Из Ливорно король Фердинанд отправился во Флоренцию и отсюда медленно ехал в Лайбах, чтобы дать собраться в этот город государям и министрам, 4-го января 1821 г. приехал в Лайбах император Франц, 7-го - император Александр, король Прусский не приехал. Министры в Лайбахе были те же, что и в Троппау; только с французской стороны к Караману и Ла-Ферроннэ был присоединен Блака, могший иметь большое значение по своим отношениям к Людовику XVIII, по твердости своего характера и по обширным сведениям, какие он имел об итальянских делах. Итальянские государи: папа, король Сардинский, великий герцог Тосканский и герцог Моденский - прислали своих министров; герцог Моденский приехал и сам. 8-го января приехал в Лайбах король Неаполитанский и с самого начала разразился в жалобах на то, что с ним случилось в Неаполе; прямо высказал желание, чтобы все было восстановлено здесь по-старому, для чего необходимо употребить силу. Фердинанд нашел совет и поддержку в князе Руффо, посланнике своем в Вене, который находился совершенно под влиянием меттерниховских идей. Каподистриа, который и в Лайбахе продолжал с Меттернихом борьбу, начатую еще в Ахене, решился сказать Руффо, что его влияние пагубно для его отечества; что он больше австриец, чем неаполитанец. Но борьба с Меттернихом в Лайбахе была трудна: его поддерживал король Фердинанд и князь Руффо; его поддерживали министры всех итальянских государств; герцог Моденский прямо говорил: "Если дадут конституцию Неаполю, то мне не останется ничего больше, как продать мои владения с аукциона и выехать из Италии".

    Наконец Меттерних нашел себе опору там, где никак не надеялся найти ее: он нашел ее в Поццо-ди-Борго, который еще в Троппау, куда был вызван из Парижа, высказался резко насчет итальянских событий, представил, что неаполитанцы, да и все итальянцы по своей общественной неразвитости и врожденным недостаткам не способны к либеральной форме правления. Знаменитый корсиканец пользовался большим авторитетом; суждение итальянца об Италии производило сильное впечатление, которое увеличивалось еще тем, что Поццо был человек независимый, нисколько не находившийся под влиянием австрийского министра, - напротив, боровшийся с ним. Когда в Лайбахе Ла-Ферроннэ в разговоре с императором Александром выразил опасение, что справедливое негодование на революции испанскую и неаполитанскую может охладить императора к конституционным учреждениям, которых он был до сих пор ревностным покровителем, то Александр отвечал: "Чем я был, тем остаюсь теперь и останусь навсегда. Я люблю конституционные учреждения и думаю, что всякий порядочный человек должен их любить; но можно ли вводить их без различия у всех народов? Не все народы в равной степени готовы к их принятию; ясное дело, что свобода и права, которыми может пользоваться такая просвещенная нация, как ваша, нейдут к отсталым и невежественным народам обоих полуостровов". В этих словах нельзя не признать близкой связи со словами Поццо-ди-Борго. И теперь, когда император Александр все еще выражал надежду, что дело может кончиться мирными соглашениями, Поццо настаивал, чтобы не входить в сношения с бунтовщиками; он говорил: "Как скоро король возвратится и порядок будет восстановлен, тогда можно будет видеть, что сделать, но во всяком случае не должно учреждать в Неаполе ничего такого, что не может быть учреждено и в Милане".

    16 января конгресс сообщил князю Руффо официальное свое решение: не признавать неаполитанскую революцию и положить ей конец или мирными средствами, если возможно, или силой, если будет необходимо. По уничтожении нового правительства и по восстановлении спокойствия в стране у государей будет одно желание, чтобы король, окружив себя людьми самыми мудрыми и честными, изгладил самую память о печальной революционной эпохе установлением такого порядка вещей, который в самом себе носил бы ручательство за свою прочность; который соответствовал бы истинным интересам народа и был способен успокоить соседние государства насчет их безопасности. 19 января Руффо отвечал от имени королевского, что Фердинанд, видя неизменное решение великих держав, подчиняется необходимости и, чтобы избавить своих подданных от бедствий войны, даст знать герцогу Калабрийскому о состоянии дела.

    Письмо старого короля к сыну, одобренное конгрессом, заключалось в следующем: "Государи решительно высказались против порядка вещей, который, по их мнению, нарушает спокойствие Италии; они даже определяли уничтожить его оружием, если увещательные средства не помогут. Если в Неаполе откажутся от него добровольно, то дальнейшие распоряжения будут сделаны при моем посредничестве; но и в этом случае дворы требуют ручательств, необходимых для безопасности соседних держав. Не стесняя свободы моих действий, союзники, однако, указали мне общую точку зрения, с какой они смотрят на систему, долженствующую сменить нынешний порядок вещей в Неаполе: они желают, чтобы я, окруженный самыми честными и самыми мудрыми людьми в королевстве, согласил постоянные интересы моего народа с сохранением общей безопасности". К этому письму, которое герцог Калабрийский должен был опубликовать, приложено было еще письмо конфиденциальное, в котором король объяснил, что должно разуметь под гарантиями, которых требовали союзники: должно было разуметь временное пребывание в Неаполитанском королевстве корпуса австрийских войск, которые, впрочем, будут находиться под начальством герцога Калабрийского. Против этого тщетно спорили французские уполномоченные: король Фердинанд и Руффо объявили, что они без австрийского войска ни под каким видом не возвратятся в Неаполь.

    В ожидании ответа из Неаполя на королевское письмо австрийские войска перешли р. По 5 февраля и вступили в Папские владения, а конгресс занялся обсуждением вопроса о будущем устройстве Неаполитанского королевства, что подало повод к сильным спорам.

    Меттерних хотел, чтобы король Фердинанд сделал в Лайбахе какое-нибудь решение, разумеется согласное с видами Австрии, и оставался ему верен в Неаполе. Представители Франции требовали, чтобы предоставить королю полную свободу решать дела в Неаполе: в Лайбахе, говорили они, в стране чужой, у него только один советник, князь Руффо, тогда как в Неаполе он будет окружен самыми сведущими людьми в целом королевстве. Меттерних выразился на этот счет очень откровенно: "Но если король по возвращении в Неаполь примет вашу хартию?" Блака отвечал ему с такой же откровенностью: "В этом случае мы будем поддерживать волю сицилийского величества". Каподистриа, как обыкновенно, был против Меттерниха. Когда он однажды произнес слово "конституция", Меттерних не вытерпел и сказал, что это слово не должно быть произносимо в конгрессе; Австрия не потерпит, чтобы в Неаполе была конституция. "Но если сам король ее даст?" - спросил Каподистриа. "В таком случае, - отвечал Меттерних, - мы объявим войну королю, чтоб заставить его отказаться от конституции, ибо для нас она всегда опасна, как бы ни явилась; и это решение не одной Австрии, но всех государей итальянских".

    Впрочем, Меттерних видел, что надобно идти на сделку; он заявил Блака, что он вовсе не враг благоразумной свободы, понимает необходимость благоразумных реформ, и жаловался, что никак не может убедить Руффо в выгоде серьезного совещательного собрания. "Если он не образумится, - прибавил Меттерних, - то мы отошлем его в Вену и обделаем дело без него". 14-го февраля Руффо и Меттерних представили конференции два проекта, сходные в основе: Большой государственный совет для целого королевства; две консульты: одна - в Неаполе из 20 членов, для твердой земли, другая - в Палермо из 12 членов, для Сицилии, составленные из самых богатых собственников, подают свои голоса по всем вопросам администрации, по всем проектам, поступающим в Государственный совет, и специально рассматривают бюджеты для обеих частей монархии. В каждой провинции - Совет, члены которого избираются королем из знатнейших собственников; обязанность Совета состоит в разложении податей и в распоряжении другими предметами местного интереса; для той же цели муниципальные советы в каждой общине. По проекту Меттерниха, более либеральному, каждая консульта сама избирала своего президента; провинциальные советы имели участие в выборе членов консульты, которые отправляли свою должность в продолжение трех лет и не могли снова быть избраны.

    Конференция поручила князю Руффо соединить общие черты обоих проектов в одну редакцию, предоставляя королю впоследствии определить подробности, 21-го февраля представители итальянских государств объявили, что основания, изложенные в проекте, могут содействовать утверждению спокойствия в Италии; но сардинский министр прибавил условие, чтобы совещательный корпус был организован в монархических формах; а министр моденский потребовал - избегать всякого вида соглашения с революционной партией. Уполномоченные России, Австрии и Пруссии изъявили желание, чтобы проект оказал благоприятное влияние на страну и был счастливо и совершенно приведен в исполнение. Французские министры, отказываясь выразить свое мнение, объявили, однако, что король их узнает с удовольствием о решении короля Неаполитанского - окружить себя самыми верными подданными для установления учреждений, которые должны обеспечить счастье его подданных и спокойствие Италии. Лорд Стюарт говорил в том же смысле. По этому смыслу выходило, что король Фердинанд окружит себя верными подданными, - это главное; но что выйдет вследствие такого окружения? Ла-Ферроннэ, обратившись к Меттерниху, спросил его: как смотреть на труд, представленный князем Руффо, - смотреть ли на него, как на простой проект, который король Фердинанд может впоследствии изменить, или это обязательство с его стороны. Меттерних смутился неожиданным вопросом и, помолчавши несколько времени, отвечал, что это - обязательство. "Значит, если король, возвратясь в свои владения, захотел бы изменить проект, то он не властен этого сделать?" - спросил опять Ла-Ферроннэ. "Конечно, - отвечал Меттерних. - Итальянские государства не могут смотреть иначе на дело, не могут потерпеть учреждений, несовместимых с их спокойствием". "Благодарю вас, князь, - сказал Ла-Ферроннэ, - мне это только и нужно было знать".

    Две противоположные системы олицетворялись в это время в двух деятелях - Меттернихе и Каподистриа; конгресс представлялся боем между этими соперниками; могущественный русский государь стоял между бойцами, и на чью сторону он склонится, та и получит торжество. Держится русский император либерального направления - значит, влияние Каподистриа сильно; уклоняется от этого направления - значит, влияние Меттерниха усилилось, русский император находится в его руках. Так смотрели современники; так повторяется в сочинениях, описывающих эпоху конгрессов. Но мы не считаем согласным с исторической осторожностью и точностью представлять дело именно таким образом: мы не можем приписать Меттерниху такого сильного влияния на императора Александра, на перемену его образа мыслей; не можем допустить и резкости этой перемены. Не Меттерних, но революционные движения, обхватывавшие всю Европу, должны были производить сильное впечатление на императора Александра. Эти движения не могли заставить его переменить своего прежнего взгляда, но должны были, как обыкновенно бывает при столкновении известного взгляда с действительностью, повести к известным ограничениям, определениям, как, например: либеральные учреждения не должны быть добываемы революционным путем; не все народы в равной степени способны пользоваться одними и теми же учреждениями, при введении которых, следовательно, надобно наблюдать постепенность.

    Эти определения, особенно второе, должны были очень нравиться, ибо успокаивали: основное направление оставалось нетронутым, только развивалось в подробностях, в приложении, согласно с событиями. Но Меттерних не мог приобретать влияния предложением таких успокоительных определений, ибо к ним можно было прийти, отправляясь от принципов, противоположных принципам австрийского министра. Поццо-ди-Борго мог утверждать, что итальянцы не способны к либеральным учреждениям, и производить своими словами сильное впечатление, ибо отправлялся от мысли, что другие народы, более зрелые, способны к либеральным учреждениям, и император Александр, основываясь на словах Поццо, мог говорить французскому посланнику: "Что полезно вам, просвещенным французам, то вредно отсталым, невежественным итальянцам". Но Меттерних не мог отправляться от мысли, от которой отправлялся Поццо: его взгляд, его система были слишком хорошо известны; подчиняться влиянию Меттерниха могли только люди, или не имевшие собственных взглядов и убеждений, или издавна согласные с направлением австрийского канцлера и находившие в его системе и деятельности лучшее и полнейшее выражение своих убеждений; или, наконец, люди, из страха перед революционным движением круто повернувшие в противоположную сторону. Но император Александр не принадлежал ни к одному из этих разрядов людей; он не мог разорвать со своим прошедшим; он мог, в силу обстоятельств, из слов Поццо вывести известное ограничение или определение для своего взгляда, ибо этот взгляд был у него одинаков с Поццо, но не мог подчиниться влиянию Меттерниха, которого основной взгляд был совершенно иной и который с Венского конгресса не пользовался расположением русского императора. Вся сила, все значение Меттерниха основывались на благоприятных для него, для его системы обстоятельствах, которыми он умел пользоваться; то, что должно было преимущественно приписать силе обстоятельств, приписали личной нравственной силе Меттерниха, тем более что он употреблял все усилия овладеть вниманием и волей русского государя. Но успех австрийского канцлера на конгрессе не был полон уже и потому, что он должен был входить в сделку с прямо противоположным направлением, как то видно из его проекта, несравненно более либерального, чем проект, составленный Руффо.

    7-го февраля приехал в Неаполь курьер с письмом от короля Фердинанда к герцогу Калабрийскому: старый король писал, что государи приняли неизменное решение не признавать порядка вещей, созданного в Неаполе революцией, и в случае необходимости сокрушить его силой оружия, следовательно, неотлагательная покорность есть единственное средство предохранить королевство от бедствий войны. Затем Фердинанд давал знать сыну, что государи и в этом случае требуют некоторых гарантий; что же касается до будущего, то указывал на основания, находившиеся в проекте Меттерниха - Руффо. 9-го числа русский, австрийский и прусский посланники объявили регенту: что австрийская армия получила приказ выступить в поход; что она или займет королевство дружественным образом, или проникнет в него силой; что если австрийские войска будут отражены, то русские выступят вслед за ними; что союзные державы полагаются на благоразумие самого герцога, который сумел привести нацию к желаемому порядку