Анненков Павел Васильевич - Литературные воспоминания

  

   СОДЕРЖАНИЕ

  

   В. П. Дорофеева П. В. Анненков и его воспоминания

  

   ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

   Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года

   Замечательное десятилетие. 1838-1848

   Молодость И. С. Тургенева. 1840-1856

   Шесть лет переписки с И. С. Тургеневым. 1856-1862

   Художник и простой человек. Из воспоминаний об А. Ф. Писемском

   Две зимы в провинции и деревне. С генваря 1849 по август 1851 года

  

   Приложение

  

   Примечания

   Указатель имен

   Список иллюстраций

  

  

  

   Воспоминания П. В. Анненкова издавна пользуются широкой и вполне заслуженной известностью как живой и вдумчивый рассказ очевидца о литературной жизни сороковых-шестидесятых годов прошлого века.

   Анненков назвал сороковые годы "замечательным десятилетием", и в такой их характеристике нет ни преувеличения, ни идеализации. Эти годы - действительно одна из важнейших и поворотных эпох в духовном развитии России. Отсталая и темная страна, скованная крепостным правом, придавленная царским деспотизмом, дала в ту пору такое яркое созвездие выдающихся писателей, мыслителей, ученых, которые мощно двинули вперед общественное самосознание и подготовили своей неутомимой идейно-теоретической работой вступление русского освободительного движения в новую, более высокую, разночинско-демократическую фазу его развития. В истории общества, писал Герцен, бывают периоды, когда "литературные вопросы, за невозможностью политических, становятся вопросами жизни". Так обстояло дело и в России в сороковые годы.

   Основная тема воспоминаний Анненкова - идейно-нравственные искания выдающихся деятелей русской общественной мысли и литературы того времени, характеристика умонастроений и переживаний тех "чудных личностей", по его выражению, общение с которыми украсило его молодость.

   Анненков был близок с Белинским и его окружением в "Отечественных записках" и "Современнике", тесно общался с Гоголем в тридцатых и сороковых годах. Без малого сорок лет он дружил с Тургеневым, длительные приятельские отношения связывали его с Грановским, Герценом и Огаревым, а затем Щедриным, Писемским и многими другими видными литераторами.

   Будучи в 1846-1848 годах за границей, Анненков одним из первых русских людей познакомился с К. Марксом и вступил с ним в деятельную переписку, в результате которой мы располагаем важнейшим документом - письмом К. Маркса с обстоятельным критическим разбором нашумевшей тогда в Европе и в России книги Прудона "Система экономических противоречий, или философия нищеты".

   Как видим, круг знакомств обширнейший, связи и отношения на редкость разносторонние, идейные токи и нравственные веяния самые разнохарактерные. Такому человеку было что вспомнить!

   И потому живой рассказ Анненкова о том, что он наблюдал,- а он умел зорко и тонко наблюдать! - что он слышал,- а он умел превосходно слушать! - рассказ, всегда насыщенный характерными приметами времени, имеет для нас серьезное познавательное значение.

   Когда Н. Г. Чернышевский в середине пятидесятых годов нарушил заговор многолетнего молчания и первый заговорил о Белинском в "Очерках гоголевского периода русской литературы", он обратился за фактическими сведениями не к Боткину или Кетчеру, а именно к Анненкову. Чернышевский гласно благодарил его в одном из примечаний к этой своей работе и выражал надежду, что "интересные воспоминания г-на Анненкова со временем сделаются известны нашей публике" .

   Н. Г. Чернышевский высоко оценил первые критико-биографические этюды Анненкова - материалы для биографии Пушкина, воспоминание о Гоголе, биографию Н. В. Станкевича. "После славы быть Пушкиным или Гоголем,- писал Чернышевский по этому поводу,- прочнейшая известность быть историком таких людей" .

   "Замечательное десятилетие" внимательно изучали критики-марксисты, в том числе и Г. В. Плеханов, работавший над историей русской общественной мысли, хотя он и не раз сетовал на то, сколь бывает ограничен и мелок Анненков, когда речь заходит о действительно великих теоретических прозрениях Белинского или Герцена.

   По мнению Плеханова, "Замечательное десятилетие" интересно и своей "субъективной" стороной - как характерный и колоритный документ эпохи. Являясь непосредственным отголоском мнений, типичных для определенной общественно-классовой среды, "Замечательное десятилетие" показывает нам, что же думали о Белинском и Герцене, как преломляли их идеи в своем сознании либералы-современники, так или иначе близко к ним стоявшие.

   Лучшие из воспоминаний Анненкова превосходно написаны. "Вы мастер резюмировать данный момент эпохи",- писал ему Тургенев 1/13 августа 1859 года, имея в виду уменье Анненкова от характерных деталей восходить к обобщениям, к широкой и цельной картине жизни, выяснить ее общий смысл, передать неповторимый колорит времени.

   Отталкиваясь от того или иного факта, брошенного в свое время на бумагу или сохранившегося в памяти, Анненков, при дальнейшей "отработке" его в своих воспоминаниях, не чуждался приемов очерка и даже "беллетристики", особенно в обрисовке людей, в выяснении идейных и нравственно-психологических мотивов их отношений и действий.

   Его лучшие страницы о Гоголе в Риме, о спорах в Соколове летом 1845 года, о Белинском в Зальцбрунне, о появлении Герцена в Париже увлекают "художественностью изложения" (Белинский).

  

  

   Жизненный и идейный путь Павла Васильевича Анненкова - явление по-своему характерное для дворянской интеллигенции в условиях перелома от крепостничества к капитализму (Анненков родился, по-видимому, в апреле 1813 года - умер 8 марта 1887 года).

   По рождению Анненков принадлежал к среде служилого незнатного дворянства среднего достатка. Семья его владела поместьями в Симбирской губернии но жили преимущественно в столицах. Старшие братья литератора, Иван и Федор, сделали блестящую карьеру, дослужившись до высоких чинов. Судьба Павла Анненкова сложилась иначе.

   Первоначальное образование он получил в Петербургском горном корпусе, где проучился до специальных классов горно-инженерного дела, затем недолго был вольнослушателем Петербургского университета по историко-филологическому факультету. В 1833 году Анненков пытался служить в министерстве финансов в чине коллежского секретаря, но, пожелав, по собственному признанию, "пожить как хочется", вскоре оставил службу и перешел на положение бесчиновного "неслужащего дворянина".

   Анненков увлекается в эти годы театром, живописью, литературой, знакомится с Н. В. Гоголем и входит в круг его приятелей по Нежинскому лицею и новых петербургских знакомых. По характеристике Анненкова, это был "никем не ведомый и запертый в себе самом кружок" почитателей гоголевского таланта, любителей литературы и искусства, далекий от серьезных общественно-политических запросов. Но в кружке уже внимательно и сочувственно следили за выступлениями Белинского в "Молве" и "Телескопе" в защиту гоголевского творчества и, судя по умонастроению молодого Гоголя, Н. Я. Прокоповича и А. А. Комарова, не чуждались независимого образа мыслей и вольного слова.

   Не без влияния Гоголя Анненков пробует свои силы в беллетристике. И. И. Панаев называет его в числе безвестных начинающих авторов, которые во второй половине тридцатых годов в Петербурге собирались по вечерам у А. А. Комарова, кадетского капитана Клюге фон Клугенау и читали по очереди свои сочинения. На одной из таких сходок у А. А. Комарова в конце 1839 года Анненков познакомился с Белинским.

   С конца 1840 года по начало 1843 года Анненков пребывает за границей, путешествует по Германии, Италии, Франции, длительное время живет в Париже.

   Трудно точно сказать, какие умонастроения владели им в конце тридцатых - начале сороковых годов. Но одно несомненно: будучи, по собственному признанию, "от малых ногтей петербургской косточкой", вращаясь и в чиновном и в довольно разношерстном кругу окололитературной и театральной петербургской молодежи, Анненков не особенно-то задумывался над теми вопросами русской действительности и литературы, которые составляли содержание жизни Белинского. По свидетельству современников, он уже и в те годы отличался завидным умением "отыскивать себе наслаждение и удовлетворение во всем - ив природе, и в искусстве, и даже во всех мелочах жизни".

   Однако общение с Белинским оказало и на Анненкова серьезное влияние, и об этом он сам довольно подробно и объективно рассказал в "Замечательном десятилетии". Через Белинского Анненков вошел в среду передовых литераторов, группировавшихся в сороковых годах вокруг обновленных "Отечественных записок", а затем "Современника",. "получил понятие" и о московских кружках и сблизился в дальнейшем с Боткиным, Грановским, Кавелиным и другими западниками. По совету Белинского, Анненков занялся в это время публицистикой и выступил с интересными путевыми очерками и содержательными зарисовками из европейской жизни - "Письмами из-за границы" (1841-1843) и "Парижскими письмами" (1847-1848), возникшими в итоге его длительных пребываний за границей.

   Анненков никогда не разделял революционно-демократических убеждений Белинского и Герцена. Он всегда был далек от свойственного им пламенного искания истины и тем более от претворения передовых идей в общественное дело. Его интерес к идеям демократии и социализма не простирался далее платонической любознательности.

   Но даже и Анненков был серьезно увлечен идейным подъемом сороковых годов в России, сопутствовавшим освободительному брожению среди крепостного крестьянства. Это время стало для него порой наибольшего вольномыслия и сочувствия освободительным идеалам в той мере, в какой эти понятия вообще применимы к людям его духовного склада и образа мыслей.

   Как и большинство либералов-западников, Анненков был сторонником "европеизации" общественно-политических порядков в России, защиты гражданских прав личности, просвещения и свободы слова. Он искренне осуждал бесправие, царившее в стране, произвол царских чиновников, гнет цензуры и, судя по переписке с Белинским, сочувствовал отмене крепостного права.

   Сороковые годы являются наиболее светлой полосой в истории русского либерализма. В своем недовольстве николаевским режимом и крепостничеством, в защите гуманизма, просвещения и литературы, в своем сочувствии к "простонародью" и терпимости к "увлечениям" и "крайностям" нарождавшейся демократии, лучшие из либералов-западников этого времени совершенно искренни, они далеки еще от классового своекорыстия, измен и предательств. Но ограниченность их точки зрения, их половинчатость и политическая бесхарактерность совершенно очевидны уже и в эту эпоху и вызывают резкую и прямую критику со стороны Белинского.

   В 1843-1845 годах Анненков живет в России. Он "свой человек" в петербургских и московских кругах, связанных с Белинским, Герценом и Грановским. В это время он особенно близко сходится с Белинским и казалось бы, поддерживает его литературные и общественно-политические устремления. Однако в идейных спорах и столкновениях, знаменовавших начало отмежевания демократии от либерализма, Анненков, как правило, всегда оказывается на стороне то Грановского, то Боткина, разделяя их идеалистические взгляды и умеренно либеральные упования в политике.

   В начале 1846 года Анненков вторично уезжает за границу, живет проездом в Берлине, Брюсселе и устремляется в Париж. Через своих русских приятелей - В. Боткина, Г. Толстого и М. Бакунина он знакомится с многими выдающимися деятелями международного освободительного движения- Лелевелем, Гейне, Жорж Занд, Гервегом, Леру, Прудоном, Корбоном.

   В искреннем желании быть "с веком наравне", "не отстать", "ловить современность" Анненков жадно искал встреч с замечательными людьми своего времени, и в этом не было с его стороны ни лицемерия, ни расчета. Эту черту в Анненкове тонко подметил впоследствии Лев Толстой, который писал 21 октября (1 ноября) 1857 года Боткину и Тургеневу: "Анненков весел, здоров, все так же умен, уклончив и еще с большим жаром" чем прежде, ловит современность во всем, боясь отстать от нее. Действительно, плохо ему будет, ежели он отстанет от нее. Это одно, в непогрешимость чего он верует". Именно этот мотив, а не какой-то неискренний расчет, как иногда думают, свел его с Марксом и Энгельсом.

   Анненков встречался с ними в Брюсселе в конце марта - начале апреля 1846 года и тогда же присутствовал на одном из заседаний руководимого Марксом Брюссельского корреспондентского комитета коммунистов. Это заседание он и описал впоследствии в <3амечательном десятилетии". В дальнейшем Анненков не раз виделся с Марксом и поддерживал с ним оживленную переписку вплоть до революции 1848 года.

   Обширный круг знакомых в среде международной революционной эмиграции, активное участие Анненкова в тех спорах и дискуссиях, которые волнуют в это время русско-парижскую колонию во главе с Бакуниным и Сазоновым, а затем Герценом, дошедшая до нас переписка Анненкова с К. Марксом и М. Бакуниным, наконец его "Парижские письма", проникнутые пытливым интересом к кипучей идейной жизни предреволюционного Парижа,- все это говорит о том, что Анненков вполне серьезно увлечен в эти годы теоретическими исканиями освободительной мысли. Он внимательно изучает немецкую и французскую революционную публицистику, не без влияния Маркса обращает внимание на печать "работников", проявляет особый интерес "к политико-экономическому движению", которое, по его мнению, "составляет отличительную черту современного направления как во Франции, так и в Европе" (девятое из "Парижских писем").

   Анненков превосходно осведомлен и о том, что происходит в России. Судя по одному из писем Белинского, он резко отзывается о книге Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями", в "Парижских письмах" поддерживает критика в его борьбе против славянофилов.

   Анненкова серьезно тревожит тяжелое состояние Белинского. В мае 1847 года он откладывает планы своего путешествия в Италию и Грецию до лучших времен и по первому же известию из России спешит навстречу больному другу в Зальцбрунн и берет на себя заботы о нем на все время пребывания последнего за границей. И мы знаем по части той переписки, которая дошла до нас, какой глубокой благодарностью отвечал Белинский Анненкову на его дружеское внимание и участие в последнюю, самую тяжелую для критика полосу жизни.

   Анненков - единственный свидетель того, как писалось политическое "завещание" Белинского, его знаменитое зальцбруннское письмо к Гоголю. В своих письмах из России в конце 1847 и в начале 1848 года Белинский доверительно делится с Анненковым своими заветными надеждами на отмену крепостного права, соображениями об исторической роли буржуазии и анархических ошибках М. Бакунина на этот счет, о возможных для России путях ее "гражданского" развития. Очевидно, все эти вопросы часто всплывали в их зальцбруннских и парижских беседах. Такого рода писем не пишут случайным знакомым...

   Революция 1848 года, которую Анненков наблюдал непосредственно в Париже, явилась для него полной неожиданностью и как-то сразу погасила в нем интерес к демократическим идеям.

   Что особенно ошеломило Анненкова в ходе революции - и здесь ему опять-таки нельзя отказать ни в уме, ни в исторической проницательности - так это самостоятельное выступление рабочего класса, начало великой битвы труда против капитала и всего миропорядка, основанного на владычестве буржуазной собственности. Очевидно, беседы с К. Марксом не прошли для Анненкова даром и в этом отношении.

   Сообщая братьям в письме от 9 марта 1848 года о положении дел в Париже, размышляя о предстоящих выборах в Национальное собрание, Анненков писал: "Хотят, чтоб в нем было побольше мужиков, мастеровых и вообще рабочего класса: этого даже и в старую революцию не было - вот почему настоящая гораздо ужасней прежней. Теперь идет дело, как бы сделать работника владельцем части того, что он работает по заказу; как бы сделать земледельца владельцем части чужой земли, которую он обрабатывает по найму; разумеется, фабриканты и владельцы земли будут сопротивляться... битва отложена до Национального собрания. Вместе с ним она подымется - страшная, решительная...".

   И, как знаем, битва произошла в мае и июне 1848 года. Анненков был живым свидетелем этих событий. В письмах в Россию, адресованных к братьям и рассчитанных, очевидно, на перлюстрацию, Анненков уже откровенно благословлял "здравый смысл" французской буржуазии, уберегшей страну от революционной "анархии". Такова вообще логика либерализма, от классового страха перед грозной опасностью "снизу" всегда бросающегося в объятия реакции.

   В сентябре 1848 года Анненков возвращается в Россию. "Время надежд, гаданий и всяческих аспирации", связанных с платоническим интересом к революционной теории, миновало для него навсегда. Он исповедует теперь "трезвость" умеренного либерализма, "мирный прогресс" на почве неприкосновенной частной собственности и "порядок" под эгидой просвещенного абсолютизма, гарантирующего от "анархии" народных масс.

  

  

   Разгул правительственной реакции, беснование царской цензуры, палаческая расправа с петрашевцами, многолетняя каторга некоторым из них за одну только попытку распространить письмо Белинского к Гоголю деморализуют круг петербургских и московских западников, близко стоявших к Белинскому и Герцену.

   Анненков порывает в период реакции связь с Герценом, оставшимся в эмиграции, и немало злословит по его адресу в кругу московских и петербургских друзей. По одному из писем Гоголя к Данилевскому мы знаем, что в сентябре 1848 года Анненков рассказывает писателю об "ужасах" революционной борьбы парижских пролетариев. Этим же настроением проникнут и его памфлет "Февраль и март в Париже, 1848 г.". Очевидно, Анненков начал писать этот памфлет по горячим следам событий, но опубликовать его он отважился лишь в 1859 и в 1862 годах (в "Библиотеке для чтения" и "Русском вестнике" Каткова).

   В 1849-1853 годы Анненков подолгу живет в провинции, в Симбирске, приводя в порядок расстроенное имение. О своей унылой, бесцветной жизни в условиях реакции, о застойной и затхлой атмосфере безгласного рабства, царившей в дворянских либеральных кругах, он вспоминал в конспективном наброске "Две зимы в провинции и деревне".

   Самое важное литературное дело Анненкова в эти годы - опыт первого научного и наиболее полного потому времени семитомного Собрания сочинений А. С. Пушкина, изданного в 1854-1857 годах. Это издание стоило Анненкову немалых усилий, потому что наследство великого национального поэта было тогда слабо изучено, а бесновавшаяся царская цензура во множестве случаев настаивала даже и на прямой фальсификации пушкинских текстов. Самостоятельные работы Анненкова, так или иначе связанные с изданием сочинений Пушкина; в частности его очерк "Литературная тяжба", сохранили известный познавательный интерес до наших дней.

   Менее плодотворной была очерково-беллетристическая и критическая деятельность Анненкова. В 1847-1848 годах он напечатал в "Современнике" рассказ "Кирюша" и слабую повесть "Она погибнет". Его "Письма из провинции" ("Современник", 1849-1851) в то глухое время обратили на себя внимание свежестью отдельных зарисовок из провинциального быта, но долго не задерживались в памяти читателей.

   Следует иметь в виду, что под давлением правительственной реакции, растянуршейся на семилетие, вплоть до смерти Николая I, самый тон литературной жизни, уровень литературы и критики вообще серьезно понизились, а это открыло сравнительно широкий простор для влияния всякого рода полуталантов, мертворожденных теорий и половинчатых истин.

   Наиболее известные критики тех лет - А. В. Дружинин, Аполлон Григорьев, С. С. Дудышкин, а за ними и П. В. Анненков - исповедуют в разных видах в сущности одну и ту же безжизненную теорию "чистого искусства".

   Откровенно эстетский взгляд на литературу Анненков выразил в таких своих статьях "программного" характера, как "О мысли в произведениях изящной словесности" (1855) и "Старая и новая критика" (1856). И в той и в другой статье Анненков, порывая с коренными положениями критики Белинского, отстаивал как единственную основу искусства чистое "созерцание жизни", без каких бы то ни было "посредников", то есть без участия в художественном творчестве аналитической работы мысли, убеждений писателя, его общественных идеалов.

   Эти положения, направленные против основ материалистической эстетики Белинского и Чернышевского, Анненков пытался развить и применить, анализируя творчество Тургенева, Толстого, Аксакова, Писемского, и, конечно, терпел неудачу. Его анализ, как правило, приобретал формальный, мелочный характер, интересный частностями, отдельными наблюдениями, но несостоятельный как целое в силу безжизненной концепции.

   Н. А. Добролюбов не раз зло высмеивал Анненкова-критика за мелочность и формализм анализа, прикрытые архитуманной фразеологией. Например, в начале статьи "Когда же придет настоящий день?", не называя Анненкова по имени, он почти дословно цитирует место из его статьи "Наше общество в "Дворянском гнезде" Тургенева" насчет "тончайших поэтических оттенков жизни... острого психического анализа.." понимания невидимых струй и течений общественной мысли" как характерный пример беспредметного эстетского краснобайства.

   Н. Г. Чернышевский положительно отзывался об историко-литературных работах Анненкова, но его эстетские статьи, его попытки вкупе с Дружининым преодолеть "неудовлетворительность понятий Белинского" он считал жалким эпигонством.

   Познакомившись с "программной" статьей Анненкова "О значении художественных произведений для общества" (в дальнейшем "Старая и новая критика"), Щедрин писал в письме к Дружинину в 1856 году:

   "Возвращаю Вам 4 No "Русского вестника"; там есть статья Анненкова, которая Вам будет очень приятна, потому что она заключает в себе теорию сошествия святого духа". И в статье 1856 года о стихотворениях Кольцова Щедрин посчитал необходимым резко и прямо ответить Анненкову, не называя его по имени, на его "теорию сошествия святого духа" - на реакционно-идеалистическую трактовку им проблем художественности и народности.

   В дальнейшем Анненков уже не печатал подобных программных" высказываний. В годы демократического подъема он пытался писать статьи в духе ранее отвергаемой им "социяльной" критики "Литературный тип слабого человека...", по поводу "Аси" Тургенева, 1858, "Деловой роман в нашей литературе", по поводу "Тысячи душ" А. Писемского, 1859, и другие). Но лавирование, эклектизм, а главное, безжизненность трусливой либеральной мысли, узость взгляда делали малоинтересными и эти критические опыты Анненкова.

   С поражением царизма в Крымской войне и смертью Николая I активизируется либеральное движение, являвшееся симптомом нараставшего демократического подъема. В дошедшей до нас переписке с Тургеневым, беседах с Герценом и Огаревым, следы которых остались в их письмах, наконец в своих критических статьях этих лет Анненков славословит даже и явно половинчатые шаги самодержавия, направленные к "обновлению" русской жизни, к освобождению крестьян. Он в восторге от планов и работы редакционных комиссий, в которых заседают его светские и либеральные друзья - "петербургские прогрессисты". Ему кажется, что близится к исполнению дело, о котором всю жизнь мечтал Белинский.

   В статье "Литературный тип слабого человека..." Анненков прямо берет под защиту либерально настроенную дворянскую интеллигенцию, страдавшую робостью и непоследовательностью в общественном деле. По мнению Анненкова, это не "отжившее", как думали революционные демократы, а "единственно рабочее" поколение, оно - "основа для всего дельного, полезного и благородного". По его убеждению, Россия, вступившая на путь мирного прогресса и прозаического дела, не нуждается в "героическом элементе", в появлении "чрезвычайных, огромных личностей, так высоко ценимых Западной Европой". В России уместен лишь "домашний героизм", то есть будничный и упорный труд сообща "образованных и благонамеренных людей" на почве легального прогресса.

   Как видим, дискуссия о "лишних" и "слабых" людях, развернувшаяся в русской литературе в период демократического подъема, носила политически актуальный характер. Речь шла не об исторической справедливости в отношении к типу "лишнего человека"; спор шел о том, кому быть идейным вождем, кому и куда направлять ход исторических событий - либералам или демократам, к жалким реформам по указке царизма или к решительной революционной развязке.

   В эти годы Анненков возобновляет приятельские отношения с Герценом, приветствует его лондонские издания; ему особенно импонирует обличительство в "Колоколе". В то же время он восхищается статьями прямого идейного врага Герцена - Б. Чичерина, вместе с Боткиным и Дружининым питает глухое недоброжелательство к Чернышевскому и Добролюбову, ко всей линии "Современника", печатается в "Русском вестнике" Каткова, вызывая этим неоднократные нарекания со стороны Герцена.

   Чем дальше развиваются события, тем Анненкова все больше и больше тревожит нарастание демократического подъема - и брожение среди крестьян и ожидании "поли", и твердая, последовательная линия Чернышевского и Добролюбова, идущих во главе молодого поколения

   Известно, что Анненков был одним из тех, кто, используя старые приятельские связи и играя на либеральных иллюзиях Герцена, спровоцировал его выступления в "Колоколе" в защиту "лишних людей" от нападок "желчевиков" из "Современника".

   В 1856-1861 годах Герцену и Огареву казалось, что в лице Анненкова они имеют верного, испытанного друга, близко стоящего к ним по убеждениям. В действительности Анненков был так же далек от них, как В. Боткин или К. Кавелин. Когда в "Колоколе" от 1 февраля 1861 года появилась статья Герцена "Провинциальные университеты", в которой свежие силы молодой демократической России противопоставлялись монархическому либерализму, Анненков писал Тургеневу 11 февраля 1861 года: "Недавно я прочел в заметке одного моего приятеля - и нашего,- что настоящие люди у нас в Харькове, Казани и в других отдалённых местах. Счастливец! Он один их и видит; для нас это тайна.

   Имея в виду один из проектов освобождения крестьянства, всевозможные проволочки с подготовкой реформы в правительственных сферах, Огарев писал Анненкову 20 ноября 1860 года: "А может, оно и лучше, может, развязка из движения общественного невольно выйдет... Тебе все будет не вериться... Но сила обстоятельств сильнее твоего неверия".

   На самом же деле Анненков не "не верил", как думалось Огареву а был принципиальным противником той "развязки" с крепостными порядками, на которую возлагали надежды революционные демократы. Поборник "свободы", "европеизма" и "гуманности", он искренне ратовал за отмену крепостного права, а вместе с тем так же искренне являлся убежденным сторонником помещичьей собственности на землю и "порядка" на основе просвещенного абсолютизма, гарантирующего "образованному меньшинству" из имущих классов преимущественное положение в государстве. По-видимому, в беседах с Герценом и Огаревым даже и в 1860 году Анненков держался куда "левее", чем был на самом деле, и в этом они очень скоро убедились.

   В письме к Тургеневу, озаглавленном "На другой день" (то есть от 6 марта 1861 года, так как царский манифест, подписанный 19 февраля, был объявлен в столицах лишь 5 марта), ликующий Анненков недоумевал, почему народ так безразлично отнесся к "освобождению", <будто... не получал никакого сюрприза, а только должное, ему следующее и за держанное слишком долго неисправным плательщиком".

   В письме к тому же Тургеневу под названием "Три неделя спустя -(от 25 марта 1861 года) Анненков по-прежнему славословит грабитель-скую крестьянскую реформу как "русскую революцию", которая, в от-личие от западных, совершается "во благонравии и в какой-то ceрьезности". Но в этом же письме встречаются строки иной тональности. "Положения" очень сложны,- пишет Анненков,- иногда идут наперекор народным понятиям о праве и собственности и уже повсюду образуют нечто вроде тяжбы между владельцем и крестьянами".

   Массовые крестьянские волнения в степной полосе, последовавший в ответ на царский манифест о "воле" и захватившие частью и родную Анненкову Симбирскую губернию, личные его взаимоотношения с крестьянами в родовом поместье Чирьково показали, сколь далек он был в свое" либеральной утопии от реальной действительности.

   Правда, Анненков по-прежнему краснобайствует насчет того, что по своему характеру реформа, дескать, соответствует "исконным условиям русского народного быта", но в действительности, на примере своих же собственных столкновений с крестьянами, он убеждается, что крестьянство мечтает о новой, "полной воле", а потому и царские "Положения" означают не социальный "мир", а начало "войны, борьбы и столкновения" между помещиками и крестьянами. Имея в виду предоставленное помещикам право полюбовно решать с крестьянами вопросы о размежевании н выкупных платежах, Анненков писал в том же письме к Дружинину из Чирькова от 12 июля 1861 года: "Добровольное соглашение так же осуществимо, как царство любви на земле. Ничего не остается более, как рабски следовать за буквой положения, что я и сделаю с облегчениями, какие будут возможны, и тотчас же покину этот взволнованный, далеко не умиренный и тайно озлобленный край".

   В годы контрнаступления реакции, организованного царскими властями вскоре же после объявления "воли", Анненков, хотя и с разного рода оговорками, оказался, вкупе с другими либералами, "в разношерстном стаде Каткова" (Герцен).

   В 1861 году он фактически и навсегда порывает с Герценом и Огаревым. В 1862 году на страницах катковского "Русского вестника" появляется заключительная часть его памфлета "Февраль и март в Париже, 1848 г.". И вступление к памфлету и само повествование об "умственной анархии", якобы пережитой Францией в 1848 году, имеют целью предупредить русское общество от повторения подобных "случайных" событий. В этом же году в "Современной летописи", на страницах которой М. Катков с разрешения властей начинает печатать клеветнические измышления о Герцене и Огареве, появляется статья Анненкова "Письмо из Киева", проникнутая шовинистическими настроениями.

   В 1863 году, в связи с выступлением Герцена и Огарева в поддер-жку польского восстания, "трезвый" Анненков уже прямо и откровенно обвиняет былых друзей в отсутствии политического чутья. "А что за год мы прожили?-писал Герцен своей приятельнице М. К. Рейхель 28 августа 1864 года,- Даже Павел Анненков и тот лягнул в письме".

   В дальнейшем Анненков даже и теоретически пытался обосновать свой отход вправо. По его мнению, крестьянская и судебная реформы шестидесятых годов являются якобы столь крупными и радикальными социальными переворотами "мирного" характера во всем строе русской жизни, что они в корне исключают историческую потребность в революционной деятельности на русской почве. Пореформенной России нужны, дескать, не Герцены, не Чернышевские и даже не Базаровы, а "трезвые" деятели легальной и мирной будничной работы вроде Калиновича из "Тысячи душ" Писемского или тургеневского Потугина из "Дыма".

   Сплошь и рядом эта реакционная концепция приводила Анненкова к вопиющей неправде в критических оценках, к выпячиванию слабых и замалчиванию сильных, наиболее ценных сторон того или иного произведения.

   Например, в статье "Русская беллетристика и г-н Щедрин" (1863) Анненков, хотя и неглубоко, но все же положительно оценивая сатиру Щедрина, вместе с тем недоумевал, почему писатель "снова возвращается к упраздненному крепостному праву". По мнению Анненкова, крепостничество-"отошедший" в прошлое порядок. По мнению же Щедрина, реформа 1861 года почистила лишь фасад Российской империи, а крепостничество осталось в своих основах и пропитывает собою всю пореформенную русскую жизнь. И последующее развитие показало, насколько был прозорлив демократ Щедрин и как глубоко заблуждался либерал-постепеновец Анненков, сторонник "дельного мыслящего консерватизма" во всем, начиная с политики и кончая эстетикой.

   Анненков превозносит как произведение "замечательное" и "очень талантливое" реакционный пасквиль Писемского на "нигилистов" и "герценистов" - его роман "Взбаламученное море", остроумно названный Герценом "взболтанной помойной ямой". Анненкова вполне устраивает грубо намалеванная в этом романе "картина всеобщей игры орудиями протеста при неимении истинного его содержания", и критик-эстет упрекает Писемского лишь за "художническую неслаженность" произведения.

   С середины шестидесятых годов Анненков подолгу живет с семьей за границей, а в дальнейшем обосновывается там на постоянное жительство, лишь наезжая в Россию. С отъездом за границу обрывается и его активная критическая деятельность.

   Последние статьи Анненкова о произведениях текущей литературы, такие, как "Современная история в романе И. С. Тургенева "Дым" (1867) или "Война и мир". Роман гр. Л. Н. Толстого. Исторические и эстетические вопросы" (1868), по-прежнему обнаруживают хороший художественный вкус и эстетическую чуткость их автора. Но когда речь заходит о соотношении изображенного с реальной жизнью России, о значении произведения в идейной жизни эпохи, у Анненкова будто исчезают на это время тонкий вкус и природный ум, живая мысль уступает место голой буржуазно-постепеновской тенденции.

   Живя за границей, Анненков по-прежнему в курсе всех дел и событий русской жизни. Участие в издании "Вестника Европы" и общение на этой почве с Пыпиным и Стасюлевичем, дружба с Тургеневым, приятельские отношения с Щедриным, Писемским, деятельная переписка с множеством русских литераторов, а главное, работа над литературными воспоминаниями, о создании которых Анненков стал думать, очевидно, сразу же после смерти Герцена (1870),- все это тесно связывает его с литературной жизнью эпохи до конца дней.

   В идейной эволюции Анненкова, от сочувствия в молодости Белинскому и Герцену - через глухую вначале, а затем и откровенную неприязнь к молодому "разночинскому" поколению революционеров-демократов - к полному единодушию на позициях "мыслящего консерватизма" и священного принципа частной собственности с "благонамеренными" буржуазными кругами, отразились характерные черты, свойственные вообще русскому дворянскому либерализму. Тип людей вроде Анненкова чрезвычайно далек от нас не только в социально-историческом, не только в мировоззренческом, но и в нравственно-психологическом смысле. Трудно себе представить ту "гибкость души", раздвоенность в поведении и двоегласие в суждениях, которые свойственны были людям типа Анненкова. И что любопытно, ни Анненков, ни ему подобные, вроде Кавелина, не страдали от этой двойственности.

   Не менее характерно и соединение в типе либерала идеальничанья, краснобайства с практической трезвостью. Анненкову, справедливо писал Салтыков-Щедрин, досталось "в удел благодушие". А вместе с тем он был довольно практичным человеком и обладал твердой рукой хозяина-помещика. И это не было секретом для многих его современников. Например, симбирский литератор В. Н. Назарьев, хорошо знавший жизнь Анненкова в Симбирске, в родовом поместье Чирьково, когда речь зашла о литературном его портрете, откровенно писал М. М. Стасюлевичу: С своей стороны, я не рискнул бы написать такой очерк, так как при всем уважении к покойному, не вполне понимал его, то есть его двойственности - как крупного землевладельца, не всегда удобного для крестьян, и в то же время любознательного, умного и даже гуманного человека".

   Социально-психологическая двойственность сказалась в литературных трудах Анненкова и в конечном счете предопределила их судьбу. Он обладал тонким художественным вкусом и мастерски анализировал литературную форму. К его советам и отдельным замечаниям по тому или иному конкретному поводу внимательно прислушивались и Тургенев, и Толстой, и Щедрин. Но многое из его литературного наследства, особенно критического, не пережило своего времени.

   Иное дело литературные мемуары Анненкова, связанные с самой лучшей и наиболее поэтической порой в жизни автора и написанные широко, крупно, талантливо. Однако и в его воспоминаниях читатель без особого труда подметит и двоегласие, и половинчатость, и ограниченность либерала-постепеновца.

   Анненков уделяет немало страниц характеристике идейной жизни сороковых годов, главного ее направления и преобладающего пафоса, Повествование о Гоголе, Белинском, Грановском и других, основывающихся на фактах и живых наблюдениях, он сплошь и рядом дополняет общими рассуждениями, стремясь обрисовать тип передового человека того времени, его нравственно-психологический облик, свойственный ему образ мыслей.

   В этих рассуждениях по поводу эпохи и человека сороковых годов Анненков малоинтересен. Как только речь заходит о "политике", о революционной демократии сороковых годов, отражавшей настроения крепостных крестьян и рвавшейся из сферы теории и литературных интересов в реальную жизнь, либерал-постепеновец сразу же берет в Анненкове верх над правдивым летописцем эпохи. Высший тип человека сороковых годов представляется ему лишь в виде либерально настроенного мыслителя, ограниченного пределами приятельского кружка и довольствующегося узкой сферой чистой теории, но отнюдь не борца демократического склада, не политика, стремящегося к революционному переустройству русской жизни. По мнению Анненкова, тип "политического человека" в прямом смысле этого понятия вообще появился в русском обществе не в сороковых, а лишь в пятидесятых годах, в период крестьянской реформы. Но и тогда его воплощали не Чернышевский или Герцен- они "от лукавого",- а сторонники мирной легальной деятельности типа Кавелина и Самарина,

  

  

   Гоголь, Белинский и Тургенев - эти три образа являются в полном смысле слова центральными в литературных воспоминаниях Анненкова. Мало сказать, что рассказ об этих замечательных людях составляет фактическую основу лучших его мемуарных работ. Через духовный облик Гоголя, Белинского и Тургенева, через смену их умонастроений Анненков в первую очередь и стремится обрисовать сложное и противоречивое движение русской духовной жизни на переломе от начала тридцатых по начало шестидесятых годов.

   Из наблюдений и по личному опыту Анненков хорошо знал, какое сильное освобождающее влияние на умы оказал Гоголь своими лучшими произведениями в тридцатых и сороковых годах. С произведений Гоголя, с критики Белинского, окрыленной гоголевским творчеством, началась новая полоса в общественном самосознании. Не случайно Ленин "идеи Белинского и Гоголя" считал одним из высших достижений передовой мысли сороковых годов,

   Но произошло так, что сам Гоголь оказался впоследствии вне этого движения, сблизился с реакционными кругами и стал противником тех идей и стремлений, возникновению которых так мощно способствовал своим творчеством. Как и почему это могло произойти? Когда более или менее ясно обозначился тревожный поворот Гоголя в сторону ложных идей, которые неминуемо должны были привести его к духовной катастрофе? На эти вопросы Анненков и отвечает в своей первой работе в жанре воспоминаний - "Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года" (1857).

   Став фактически редактором "Библиотеки для чтения" с апреля 1856 года, Дружинин разослал своим приятелям примерный темник желаемых статей. В ответном письме к нему Анненков сообщал: "Одну из этих тем, однако ж, за которые, между прочим, Вам большое спасибо, и именно тему время препровождения с Гоголем в Риме я непременно обработаю для Вас".

   Работа писалась Анненковым в разгар споров между эстетской (Дружинин, Боткин, Анненков) и революционно-демократической критикой (Чернышевский, Некрасов) о судьбах "пушкинского" и "гоголевского" направлений. Когда Дружинин называл эту тему, он, очевидно, рассчитывал получить от Анненкова мемуар в духе эстетской точки зрения. Дружинин имел основание надеяться именно на это, так как в своих критических статьях тех лет Анненков, например, писал, что влияние Гоголя, следование его критическому пафосу привели литературу к "односторонности" и "загрубению".

   Однако Анненков-мемуарист оказался проницательнее Анненкова-критика, и из-под его пера вылились воспоминания, подтвердившие еще раз, сколь плодотворной и актуальной была и в пятидесятых годах литературная традиция Гоголя и Белинского. Не случайно Н. Г, Чернышевский так тепло отозвался о работе Анненкова.

   Воспоминания о Гоголе своим полемическим острием обращены, главным образом, против реакционных славянофильских концепций духовного развития писателя, в частности против издания П. А. Кулиша, на которое Анненков неоднократно ссылается. В письме же к Дружинину он так отозвался об этом издании: "Сия последняя книга, нет сомненья, крайне любопытна и вполне будет полезна, если кто-либо возьмется написать на нее еще книгу".

   Вопреки мнению славянофилов и даже самого писателя в "Авторской исповеди", будто он и прежде был так же настроен, как и в период издания "Выбранных мест из переписки с друзьями", Анненков дает духовный облик Гоголя в д