Достоевский Федор Михайлович - Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. Том первый

  

  

  

   СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРНЫХ МЕМУАРОВ

   Под общей редакцией В. В. ГРИГОРЕНКО, Н. К. ГУДЗИЯ, С. А. МАКАШИНА, С. И. МАШИНСКОГО, Б. С. РЮРИКОВА

   М., "Художественная литература", 1964

   OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru

  

  

  

   Б. Рюриков. Достоевский и современники

  

  

   А. М. Достоевский. Из "Воспоминаний"

   А. И. Савельев. Воспоминания о Ф. М. Достоевском

   К. А. Трутовский. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском

   А. Е. Ризенкампф. <Начало литературного поприща>

  

  

   Д. В. Григорович. Из "Литературных воспоминаний"

   П. В. Анненков. Из "Замечательного десятилетия"

   A. Я. Панаева. Из "Воспоминаний"

   B. А. Соллогуб. Из "Воспоминаний"

   Ф. М. Достоевский. Из "Дневника писателя" за 1877 год

   C. Д. Яновский. Воспоминания о Достоевском

  

  

   А. П. Милюков. Федор Михайлович Достоевский

   П. П. Семенов-Тян-Шанский. Из "Мемуаров"

   Д. Д. Ахшарумов. Из книги "Из моих воспоминаний (1849-1851 гг.)"

   П. К. Мартьянов. Из книги "В переломе века"

   А. Е. Врангель. Из "Воспоминаний о Ф. М. Достоевском в Сибири"

  

  

   Н. Н. Страхов. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском Н. Г. Чернышевский. Мои свидания с Ф. М. Достоевским

   П. М. Ковалевский. Из "Встреч на жизненном пути"

   А. П. Милюков. Федор Михайлович Достоевский

   П. И. Вейнберг. Литературные спектакли (Из моих воспоминаний)

   С. В. Ковалевская. Из "Воспоминаний детства"

   М. А. Иванова. Воспоминания

   Н. Фон-Фохт. К биографии Ф. М. Достоевского

   Примечания

  

  

  

   В 1872 году В. Г. Перов написал известный портрет Достоевского. Жена писателя, А. Г. Достоевская, была довольна портретом: художнику удалось уловить "минуту творчества".

   Достоевский сидит, казалось бы, спокойно, обхватив сплетенными пальцами рук колено, "смотрит в себя", и все же от портрета остается впечатление огромной внутренней энергии. Высокий лоб, нахмуренные брови передают духовное напряжение, все выражение лица говорит о непрерывной деятельности мысли и движении чувства.

   Да, уловлена "минута творчества", и Перов великолепно показал, что этим творчеством, раздумьем, исканием писатель охвачен весь.

   Через год Достоевский в "Дневнике писателя" доказывал, что художник должен дать "поболее ходу идее". "Портретист усаживает, например, субъекта, чтобы снять с него портрет, приготовляется, вглядывается. Почему он это делает? А потому, что он знает на практике, что человек не всегда на себя похож, а потому и отыскивает "главную идею его физиономии", тот момент, когда субъект наиболее на себя похож. В умении приискать и захватить этот момент и состоит дар портретиста" {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XI, М.-Л. 1929, стр. 78.}. Человек "наиболее на себя похож" тогда, когда всего полнее выражена "главная идея" его личности, своеобразие его представлений, взглядов, целей, характера, образа действий.

   В одном из писем Достоевский писал, что в литературном деле его цель и надежда - "высказаться в чем-нибудь, по возможности вполне, прежде чем умру" {Ф. М. Достоевский, Письма, т. II, М.-Л. 1930, стр. 175.}.

   Высказаться вполне - вот цель и надежда; высказать свои мысли, свои чувства, свое отношение к людям, к событиям - вот заветная идея. И заслуга Перова в том, что, схватив "момент творчества", он почувствовал ту скрытую активность таланта, что таится в самом раздумье, в той внутренней работе, что предшествует созданию произведения, в котором писатель высказывается.

   Достоевскому всегда было присуще творческое представление о смысле жизни. Вспоминая годы, проведенные в остроге, он писал в конце "Записок из Мертвого дома": "Я ждал, я звал поскорее свободу; я хотел испробовать себя вновь, на новой борьбе". Свобода -не для того, чтобы отдохнуть от лишений, вознаградить себя за тяжелые муки и испытания, пожить спокойно, а для деятельности, для творчества, для воплощения накопленных мыслей и впечатлений.

   Достоевский был натурой граждански активной, общественной. В его произведения всегда властно вторгалось время. Мало сказать, что он принимал близко к сердцу жизнь своего народа, своей страны - это было его кровное дело, его жизнь. Он нередко ошибался, занимал ложные позиции в идейной борьбе своего времени, но никогда не был равнодушным, незаинтересованным созерцателем. История его формирования, его развития, его творческой деятельности неразрывно связана с историей русской общественной жизни, историей народа.

   В самом деле, какими событиями была насыщена современная писателю действительность, в обстановке каких социальных, политических и идейных битв он развивался! Он вырос под влиянием демократических идей сороковых годов, идей Гоголя и Белинского, участвовал в кружке петрашевцев; был судим с петрашевцами, вместе с ними стоял на Семеновском плацу, ожидая расстрела; четыре года провел на каторге, пять лет в солдатчине. Он пережил Крымскую войну, революционную ситуацию 1859-1861 годов, годы разгула реакции, нарастание нового революционного подъема в семидесятых годах и новую волну репрессий и реакционного произвола. Грандиозная ломка общественных устоев, страдания трудящихся масс в России - и крепостнической и пореформенной, - упадок дворянства и укрепление капитализма, всестороннее обострение социальных, идейных, нравственных противоречий - вот черты жизни страны, неизбежно влиявшие на Достоевского, человека и писателя.

   Книги Толстого, Тургенева, Достоевского - это самый глубокий портрет их создателей, в них взгляд писателей на мир, их отношение к людям, их оценка жизненных явлений, их темперамент... Но и самая жизнь художника, обыденное сплетение обстоятельств действительности, его человеческие черты представляют огромный интерес для людей последующих поколений. Ведь среди характеров, представляющих русское общество определенной эпохи, русский писатель - яркое выражение и времени и среды. Самобытная и неповторимая индивидуальность Достоевского - знаменательное явление русской жизни XIX века. Это явление всемирное, но как важно, что именно в бурлящем водовороте русской действительности появилась такая фигура! И нас не могут не интересовать черты живого облика Достоевского, которые представлены в мемуарной литературе, не может не волновать "главная идея" его личности, как она понималась и изображалась мемуаристами.

   Советское литературоведение стремится исследовать творчество Достоевского во всей его мучительной противоречивости и сложности, ничего не упрощая, не прикрашивая, ясно видя, трезво оценивая сильные и слабые его стороны. Достоевский осуждал революцию - и не мог примириться с несправедливостью существующего строя; призывал к смирению - и с гневным осуждением говорил о тех, кто попирал достоинство человека; обращался к богу - и показывал, как жизнь разрушает религиозные представления.

   Уйти от этих противоречий, дать одностороннее, упрощенное и обедненное изображение личности Достоевского - значит отказаться от понимания того, какое редчайшее по силе и многогранности таланта, по мучительной сложности своего выражения явление порождено Россией в XIX веке - а ведь мы и сейчас, столетие спустя, продолжаем разбираться в этой сложности.

   Не удивительно, что облик Достоевского рассматривался с самых различных точек зрения, и чертам этого облика давались самые различные истолкования.

   Опасливый и умеренный доктор Яновский свидетельствовал об отрицательном отношении Достоевского к революции вообще. А. Милюков писал о молодом Достоевском как о сложившемся славянофиле и противнике социализма. Н. Страхов утверждал, что Достоевский, "как всякий русский человек", отталкивал "всякую мысль о непокорности" и т. д. Мемуаристы ссылались на свои наблюдения и воспоминания, на "факты": но отдельные "факты" еще не составляют всей истины. Истина образуется из анализа и сопоставления всех фактов, из учета всех противоречий, из обобщения всех данных. Это тем более относится к Достоевскому, деятельность которого всегда была в центре общественных противоречий, а произведения вызывали ожесточенные столкновения и разноречивые оценки людей его поколения.

   Воспоминания являются именно воспоминаниями; от них нельзя требовать исчерпывающей полноты: мемуаристы дают только штрихи облика. Восприятие облика человека в сильнейшей мере зависит от точки зрения на этого человека. Одни явления кажутся менее важными и забываются, другие субъективно истолковываются, факты нередко смещаются во времени. Мемуары всегда требуют проверки и комментирования.

   Бывает и так: для мемуариста деятель, о котором он вспоминает, оказывается слишком большим человеком, чтобы его понять. Так не понял Достоевского названный выше С. Д. Яновский, хорошо знавший его в годы молодости и оставивший сочувственно исполненный, но плоский портрет. Брат писателя Андрей Михайлович подробно рисует быт, но он не может сколько-нибудь глубоко проникнуть в духовный мир Федора Михайловича. А. Я. Панаева оставила зарисовки, не свободные от некоторого - совершенно напрасного - высокомерия; изображенный ею нервный, неуверенный и жалко-самолюбивый молодой человек не обнаруживает черт того большого художника, смело открывающего новые явления жизни, которым в тот период (период "Бедных людей") был уже Достоевский.

   Но при всем этом мемуары о Достоевском являются важным биографическим источником, помогают живее и лучше понять его личность и характер, а подчас бросают яркий свет на его творчество. Они позволяют конкретнее представить то главное в его деятельности, - его связь со страной, с русской жизнью, с современниками, - без понимания которого нельзя понять и писателя.

  

  

   Достоевский рано столкнулся с "фантастической" нуждой, приниженностью и незащищенностью человека. Мариинская больница, где врачевал его отец и где во флигеле жила семья Достоевских, была заведением "для бедных". Отец писателя М. А. Достоевский - разночинец, выслуживший дворянство, но не наживший богатства, постоянно говорил сыновьям, как вспоминает А. М. Достоевский, что они "должны готовиться пробивать сами себе дорогу, что со смертью его они станут нищими". Над семьей постоянно витал страх оказаться в сетях нужды, образы которой окружали благополучную пока квартирку лекаря в больничном флигельке.

   Стремясь вырваться из-под власти этой угрозы, обеспечить будущее детей, М. А. Достоевский купил в 1831 году небольшое именьице в Тульской губернии, под Зарайском. С этим имением были связаны светлые воспоминания - там семья Достоевских проводила летние месяцы, отдыхая на лоне природы от городской жизни (об этом также пишет А. М. Достоевский). Но с ним же позднее было связано и самое сильное потрясение юности писателя. В 1839 году крепостные крестьяне убили здесь М. А. Достоевского.

   Оставшись сиротой, без средств, в обстановке муштры, придирок самодурства в Главном инженерном училище, Достоевский несколько лет отдал делу, которое не любил, наукам, которыми тяготился. В училище, как вспоминает Д. В. Григорович, "над головой каждого висел дамоклов меч строгости, взыскательности самой придирчивой... За самый невинный проступок - расстегнутый воротник или пуговицу - отправляли в карцер или ставили у дверей на часы с ранцем на спине".

   Достоевский уже в это время остро чувствовал несправедливость, его возмущало казнокрадство, взяточничество, карьеризм, царившие в армии. "Возмущало Федора Михайловича на службе многое... - вспоминал А. И. Савельев, служивший в училище дежурным офицером. - Он не мог видеть крепостных арестантов в кандалах на работах его дистанции и расправы, которые происходили в войсках, содержавших караулы в Кронштадте".

   Остро переживал Достоевский и постоянное безденежье, унижавшее его, как ему казалось, в глазах более состоятельных товарищей.

   "Волей или неволей, а я должен сообразоваться вполне с уставами моего теперешнего общества. К чему же делать исключенье собою? Подобные исключенья подвергают иногда ужасным неприятностям", - писал Федор Михайлович отцу, прося денег {Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, M.-Л. 1928, стр. 52.}.

   П. П. Семенов-Тян-Шанский был прав, когда замечал, что Достоевский хотел прежде всего подчеркнуть свое равенство с другими, показать, что он "не хуже других". Он жил в напряженном и нервном опасении, что кто-то посчитает его неполноценным в офицерской среде. "...Не с действительной нуждою он боролся, а с несоответствием своих средств, даже не с действительными потребностями, а нередко с психопатическими запросами его болезненной воли. <...> Я жил в одном с ним лагере, в такой же полотняной палатке <...> и обходился без своего чая <...>, без собственных сапогов, довольствуясь казенными, и без сундука для книг, хотя я читал их не менее, чем Ф. М. Достоевский. Стало быть, все это было не действительной потребностью, а делалось просто для того, чтобы не отстать от других товарищей, у которых были и свой чай, и свои сапоги, и свой сундук".

   В этом психологическом состоянии будущего писателя, с его повышенной чувствительностью и обостренным стремлением оградить себя от возможных насмешек или просто косых взглядов, справедливо усматривали не только личную болезненность, природную застенчивость, а стремление человека, выросшего в мещанском окружении и попавшего в иную среду, преодолеть социальную неуверенность {См. В. Кирпотин, Ф. М. Достоевский, М. 1960, стр. 17-22.}.

   Настоящую нужду Достоевский узнал позднее, после смерти отца, окончания Главного инженерного училища и решения выйти в отставку. Для него это было нелегкое решение. Всей душой он был привязан к литературе. Обучение в Инженерном училище, а потом служба в чертежном управлении тяготили его и были источником постоянных жалоб. Бросить службу, уйти в отставку, не заняв еще никакого места в литературном мире, без профессии, без средств - значило проявить решимость и готовность к встрече с большими трудностями неустроенной, необеспеченной жизни. К тому же и его родня, люди, которые хоть немного поддерживали его, не одобряли такого "опрометчивого" шага.

   Достоевский сделал выбор. Он часто сидел без рубля; из одной комнаты "от жильцов" переезжал в другую; набирал денег взаймы, ставя себя в кабальную зависимость от ростовщиков; когда же у него появлялись деньги, тратил их с поразительной быстротой. Он хлебнул унизительной, полуголодной жизни того бедного петербургского служилого люда, мещан, мелких чиновников, тех обитателей углов и чердаков, которые затем и предстанут на страницах его произведений. В словах Раскольникова: "Низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят" - чувствуется пережитое самим автором.

   "У меня нет ни копейки на платье <...>. И меня пресерьезно стащат в тюрьму (это ясно). Прекомическое обстоятельство <...> Главное, я буду без платья. Хлестаков соглашается идти в тюрьму только благородным образом. Ну, а если у меня штанов не будет, будет ли это благородным образом?.." - горько шутит он в письме к брату. "Пишу из хлеба". "А не пристрою романа, так, может быть, и в Неву. Что же делать?" {Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, M.-Л. 1928, стр. 73, 74, 75, 79.}

   Но и в самом отчаянном положении у него не возникает мысли о том, чтобы пойти служить, вести чиновничью или офицерскую жизнь. В воспоминаниях доктора Ризенкампфа звучит осуждение Достоевского за его непрактичность, нерасчетливость, доверчивость - эти качества действительно были ему присущи, и все же главного педантичный и недалекий Ризенкампф не понял: ценой необеспеченности, неустроенности Достоевский сохранял свою независимость, необходимую для творчества и свободного общения с миром, который был нужен и интересен ему, писателю.

   Достоевский увидел остроту социальных контрастов в этом мире - "со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами его, приютами нищих или раззолоченными палатами" {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М.-Л. 1930, стр. 156.}. Он познал недобрую силу обитателей раззолоченных палат, гнетущую силу денег и власти, служащей деньгам. Позднее, на каторге, он столкнулся с еще более страшным, бездонным морем страдания и бесправия. Но он почувствовал не только угнетающую тяжесть жизни униженных и оскорбленных, но и духовную силу простых, сердечных людей, которые и в темных закоулках столичных трущоб, и за стенами "мертвого дома" сохранили и разум, и отзывчивость, и веру в человека. Воспоминания о Достоевском, письма писателя являются своеобразным комментарием к произведениям его, рисующим трагедию "бедных", "маленьких" людей.

   "Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и в подвалах", - восклицал Белинский после "Бедных людей" {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, т. IX, стр. 554.}. Но муза писателя умела и ненавидеть: она ненавидела пошляков, стяжателей, карьеристов, холодных, расчетливых, себялюбивых людишек.

   Постигая этот мир, воплощая его в образах, Достоевский отвечал на насущные потребности русского общества, желавшего знать правду о современной действительности.

  

  

   Воспоминания о Достоевском показывают, как рано вошла в духовную жизнь будущего писателя литература и как стремительно завладела она всем его сознанием. Начав с русских сказок о жар-птице, об Алеше Поповиче, с библейских сказаний, приспособленных для детей, Достоевский обратился к Карамзину, Державину, Загоскину, Лажечникову, а потом и к Пушкину и Гоголю. А. М. Достоевский вспоминает, как старшие братья его, Михаил и Федор, от чтения книг официальной школьной программы переходили к тому, что было современностью и не застыло еще в торжественных, неподвижных образах школьной истории.

   "Надо припомнить, что Пушкин тогда был еще современник. Об нем, как о современном поэте, мало говорилось еще с кафедры: произведения его еще не заучивались наизусть по требованию преподавателей. Авторитетность Пушкина как поэта тогда была менее авторитетности Жуковского, даже между преподавателями словесности; она была менее и во мнении наших родителей, что вызывало неоднократные горячие протесты со стороны обоих братьев" (то есть Федора и Михаила).

   Весть о смерти Пушкина дошла до семейства Достоевских вскоре после смерти матери, и А. М. Достоевский рассказывает, что "братья чуть с ума не сходили, услыхав об этой смерти и о всех подробностях ее. Брат Федор в разговоре со старшим братом несколько раз повторял, что ежели бы у нас не было семейного траура, то он просил бы позволения отца носить траур по Пушкине". Пушкин стал спутником писателя - с детских лет до последних дней жизни.

   Как говорил Страхов, Достоевский не только воспитался на Пушкине и Гоголе, но и постоянно ими питался.

   Доктор Яновский вспоминает, что Пушкина и Гоголя Достоевский "ставил выше всех и часто, заговорив о том или другом из них, цитировал из их сочинений на память целые сцены или главы <...>. Гоголя Федор Михайлович никогда не уставал читать и нередко читал его вслух, объясняя и толкуя до мелочей. Когда же он читал "Мертвые души", то почти каждый раз, закрывая книгу, восклицал: "Какой великий учитель для всех русских, а для нашего брата писателя в особенности! Вот так настольная книга! Вы ее, батюшка, читайте каждый день понемножку, ну хоть по одной главе, а читайте; ведь у каждого из нас есть и патока Манилова, и дерзость Ноздрева, и аляповатая неловкость Собакевича, и всякие глупости и пороки".

   Достоевский не раз говорил о глубине проникновения Гоголя в тайны характеров и отношений людей; он восхищался у него и силой разоблачения пошлости и низости, и умением сделать "ужасную трагедию" из пропавшей у чиновника шинели {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М.-Л. 1930, стр. 50.}, пробудить любовь к "маленькому человеку". Позднее писатель скажет, что произведения Гоголя "давят ум глубочайшими непосильными вопросами, вызывают в русском уме самые беспокойные мысли" {Там же, т. XI, М.-Л. 1929, стр. 250.}.

   Вспоминая годы своего духовного формирования, Достоевский писал о демонах сомнения и отрицания, о Гоголе и Лермонтове, которые сопровождали духовные искания молодых людей того времени" {Там же, т. XIII, М.-Л. 1930, стр. 50.}.

   Пушкин, Гоголь, Лермонтов учили понимать значение будничных трагедий, подстерегавших человека в обыденной жизни, - трагедий, страшных именно своею будничностью и незаметностью, и не мириться с тем злым и уродливым, что окружает человека. Они оказали огромное влияние на формирование Достоевского как гражданина и писателя. Напряженно всматриваясь в жизнь своей страны, изучая ее не в парадном, а в повседневном обличий, он усваивал опыт родной литературы. Ему случалось, особенно в поздние годы, однобоко и неправильно толковать наследие своих предшественников, предвзято выделяя в нем призыв к "смирению", "отказу от гордости", но все лучшее в творчестве писателя есть развитие и обогащение передовых традиций великой русской литературы.

   Знакомые Достоевского, его товарищи по Инженерному училищу рассказывают, что будущий писатель пристально следил и за литературой зарубежной.

   Федору Михайловичу было девять лет, когда он увидел на сцене шиллеровских "Разбойников", и с этого дня началось его увлечение благородными и романтическими героями Шиллера, сыгравшего такую роль в его духовном самоопределении. "Я вызубрил Шиллера, говорил им, бредил им; и я думаю, что ничего более кстати не сделала судьба в моей жизни, как дала мне узнать великого поэта в такую эпоху моей жизни" {Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, M.-Л. 1928, стр. 57.}. Эти строки написаны Достоевским в трудные годы пребывания в Инженерном училище - гуманный пафос поэта, порывистая страстность, его манера мыслить и чувствовать оказали сильное и благотворное влияние на юношу. Достоевский был прав, когда писал позднее, что духом своим Шиллер ближе русским людям, чем французским профессорам словесности {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XI, М.-Л. 1929, стр. 309.}. Для казенных профессоров Шиллер был предметом изучения и толкования, для молодых искателей истины - важным стимулом идейного и нравственного развития, источником освободительных идей.

   С пристальным интересом читал Достоевский Шекспира, Сервантеса, Гофмана, Диккенса.

   Из французских писателей, как вспоминал Ризенкампф, "особенно полюбились Достоевскому Бальзак, Жорж Санд и Виктор Гюго". Это подтверждается и собственными свидетельствами писателя: "Бальзак велик! Его характеры - произведения ума вселенной!" - писал он еще в 1838 году {Ф. М. Достоевский, Письма, т. 1, М.-Л. 1928, стр. 47.}. Узнав о смерти Жорж Санд, Достоевский вспоминал в "Дневнике писателя" за 1876 год: "Сколько взял этот поэт в свое время моих восторгов, поклонений и сколько дал мне когда-то радостей, счастья! Я смело ставлю каждое из этих слов, потому что все это было буквально. Это одна из наших (то есть наших) современниц вполне - идеалистка тридцатых и сороковых годов". "Я думаю, так же, как и меня, еще юношу, всех поразила тогда эта целомудренная, высочайшая чистота типов и идеалов и скромная прелесть строгого, сдержанного тона рассказа..." {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XI, М.-Л. 1929, стр. 308, 311.} Близкую ему самому идею "восстановления падшего человека" находил Достоевский в творчестве Гюго.

   Великие писатели Запада укрепляли освободительные стремления, веру в человека, помогали лучше и глубже понять человеческое общество, вдохновляли на борьбу против общественной несправедливости.

   С их книгами приходил в Россию опыт буржуазных революций, утопического социализма, движений демократических низов. Они давали пример зоркого, трезвого художнического взгляда на жизнь, в которой кипела сложная социальная борьба, господствовали силы угнетения, подавления, эксплуатации. Инженерное училище не могло дать Достоевскому ни знания общества, ни больших нравственных идей. Годы напряженной работы потребовались ему, чтобы стать образованным, обладающим сильным общественным чутьем, писателем и гражданином. О нем писали, что редчайшая интуиция помогает ему понимать людей, определять своеобразие характеров, глубоко постигать самые сокровенные тайны человеческой личности. Конечно, талант художника связан с интуицией, спору нет, "натура" - дело великое; но Достоевский художнический талант, "натуру" гениального мастера сочетал с широким и разносторонним усвоением предшествующей художественной культуры, с духовным опытом великих писателей, своих предшественников.

   Одним из самых любимых поэтических произведений Достоевского был пушкинский "Пророк". Незадолго до смерти писатель читал это стихотворение на Пушкинских торжествах в Москве; ему было близко проповедническое понимание назначения писателя:

  

   ...обходя моря и земли,

   Глаголом жги сердца людей... -

  

   эти строки он читал особенно взволнованно и страстно.

   Пушкин, Гоголь. Шиллер, Жорж Санд укрепили в сознании Достоевского уверенность в значении творчества поэта для народа. "Я <...> всегда верил в силу гуманного, эстетически выраженного впечатления, - писал он. - Впечатления мало-помалу накопляются, пробивают с развитием сердечную кору, проникают в самое сердце и формируют человека. Слово, слово - великое дело!" {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М. 1930, стр. 191.}

   Для самого Достоевского творчество было постоянной внутренней потребностью, жизненным призванием, наконец общественным долгом, который надо было выполнить во что бы то ни стало, не щадя себя, и выполнить хорошо.

   "Вы не поверите, до какой степени я занят, день и ночь, как в каторжной работе!" - писал Достоевский, заканчивая "Братьев Карамазовых". "Я же и вообще-то работаю нервно, с мукой и заботой. Когда я усиленно работаю - то болен даже физически <...>. Верите ли, несмотря что уже три года записывалось - иную главу напишу, да и забракую, вновь напишу и вновь напишу. Только вдохновенные места и выходят зараз, залпом, а остальное все претяжелая работа" {Ф. М. Достоевский, Письма, т. IV, М. 1959, стр. 198-199.}.

   "Мне случалось слышать от него, - вспоминал Страхов, - что для излечения от падучей доктора одним из главных условий ставили - прекратить вовсе писания. Сделать это, разумеется, не было возможности, даже если бы он сам мог решиться на такую жизнь, на жизнь без исполнения того, что он считал своим призванием".

  

  

   Белинский проницательно увидел, что Достоевский пошел дальше многих писателей гоголевской школы. Приковывая внимание к противоположности нищеты и богатства, приниженности и власти, писатель представлял это противоречие не как моральную, а как социальную проблему. П. В. Анненков воспроизводит в своих воспоминаниях слова Белинского, назвавшего "Бедных людей" первой попыткой "социального романа" в русской литературе.

   В воспоминаниях П. В. Анненкова приводится необычайно важная мысль Белинского. Герои "Бедных людей", даже очутившись на дне жизни, не теряют высокой человечности, сочувствуют друг другу, помогают в беде, осуждают несправедливость "сильных мира сего", но они пассивны, и сама действительность разбивает отвлеченное человеколюбие. "Дело тут простое: нашлись добродушные чудаки, которые полагают, что любить весь мир есть необычайная приятность и обязанность каждого человека. Они ничего и понять не могут, когда колесо жизни со всеми ее порядками, наехав на них, дробит им молча члены и кости. Вот и все, - а какая драма, какие типы!"

   "Да вы понимаете ль сами-то, <...> что это вы написали! - воскликнул Белинский при первой же встрече с Достоевским. - Осмыслили ли вы сами-то всю эту страшную правду, на которую вы нам указали". В самом деле, картины, созданные Достоевским, имели объективное содержание, которое в полной мере не было ясно и самому автору.

   Направление мысли Достоевского было гуманистическое, демократическое, пафос освободительных стремлений вдохновлял его. Недаром он писал, что "восстановление погибшего человека, задавленного несправедливо гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков", есть "неотъемлемая принадлежность и, может быть, историческая необходимость девятнадцатого столетия" {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М.-Л. 1930, стр. 526.}. Но Достоевскому еще предстояли долгие и мучительные искания путей восстановления погибшего человека.

   В 1845 году Достоевский познакомился с Некрасовым и Белинским; в январе 1846 года в "Петербургском сборнике" Некрасова был напечатан его первый роман "Бедные люди". 22 апреля 1849 года он был арестован по делу петрашевцев. Эти четыре года полны резких перемен в судьбе писателя, в отношениях его с окружающими. То радость признания, то горечь осуждения; то знаки самого искреннего сочувствия со стороны Белинского и его кружка, то резкое недовольство новыми его произведениями. В некоторых воспоминаниях (И. И. Панаева, А. Я. Панаевой) эти изменения в отношениях объясняются узколичными мотивами: Григорович и Панаев были-де слишком насмешливы, Достоевский-де возгордился, Тургенев же был чересчур барствен и т. д. Но существо расхождения Достоевского с кружком Белинского было совсем не мелким - это было расхождение по коренным вопросам литературного развития того времени - о реализме, народности, общественном значении искусства.

   Разойдясь с кружком Белинского, Достоевский продолжал искать соприкосновения с носителями революционной мысли. Он стал участником кружка Петрашевского.

   Современники Достоевского по-разному представляли себе отношение молодого писателя к революции. Доктор Яновский считает, что Федор Михайлович, как человек "доброты неисчерпаемой и сердцевед", не мог быть никаким "заговорщиком или анархистом" и не мог сочувствовать социализму. П. П. Семенов-Тян-Шанский писал, что "революционером Достоевский никогда не был и не мог быть, но, как человек чувства, мог увлекаться чувствами негодования и даже злобою при виде насилия, совершаемого над униженными и оскорбленными <...>. Только в минуты таких порывов Достоевский был способен выйти на площадь с красным знаменем". Иначе говоря, протест Достоевского сводился только к эмоциональному порыву, и не больше того. Думается, что это не так. А. П. Милюков сообщает, что Федор Михайлович высказывался о делах законодательных и административных, о цензуре, о злоупотреблениях властей, и "высказывался с неменьшей резкостью и увлечением, чем другие члены кружка". На собраниях петрашевцев Достоевский читал письмо Белинского к Гоголю, бывшее страстным революционным манифестом той эпохи. Он готов был приняты участие в издании обличительной литературы, во время бесед резко осуждал крепостное право, возмущался всякими попытками идеализации крепостничества (не случайна и позднейшая, в 1861 году, полемика Достоевского с И. С. Аксаковым, пытавшимся доказать гуманность отношений помещиков к крепостным {В газете И. С. Аксакова "День" утверждалось: "...в общей сложности личные отношения помещиков и крестьян были довольно человечны". Достоевский возмущался этой статьей: "...До какой же отупелости должен дойти человек, чтобы быть уверенным в божеской законности крепостного права" (Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М.-Л. 1930, стр. 154).}).

   В то же время нельзя не видеть и расхождения Достоевского с революционерами уже тогда. В революционных кружках сороковых годов изучались и пропагандировались идеи утопических социалистов Запада - Сен-Симона, Фурье, Кабе и других. Достоевский занимал здесь особую позицию. Знакомясь с сочинениями Фурье и Сен-Симона и сочувствуя идее уничтожения эксплуатации человека человеком, идее равенства, Достоевский не принимал утопических проектов организации будущего общества. "Жизнь в Икарийской коммуне, или фаланстере, представляется ему ужаснее и противнее всякой каторги. Конечно, - писал А. П. Милюков, - наши упорные проповедники социализма не соглашались с ним".

   Социалисты-утописты стремились показать преимущества организации общественной и хозяйственной жизни на основах разума - на коллективных отношениях людей. При этом они не были свободны от мелочной регламентации, делали попытки умозрительно предопределить весь порядок жизни будущего общества, детали труда и быта. Это, разумеется, свидетельствовало о слабости, а не о силе их. Научный социализм, опираясь на анализ тенденций общественного развития, отрицательно относится к такой регламентации. Опыт истории позволяет предвидеть основные черты отношений людей в обществе будущего. Но научный социализм никогда не предписывал деталей устройства этого общества. В грядущем общественном строе, где восторжествует социальная справедливость и человек, освобожденный от экономических, политических и духовных оков, будет хозяином всей жизни, он сам сумеет достойно определить рамки своей деятельности, своего быта.

   Достоевский не сумел исторически подойти к трудам утопистов-социалистов. Его сознание воспротивилось тому, что некоторые утописты ставили человека будущего общества в какие-то узкие регламентированные рамки.

   Спорил Достоевский с Белинским и петрашевцами о боге, о религии. Белинский, как вспоминал Федор Михайлович, прямо начал с ним с атеизма. Достоевский с детства был религиозным человеком; но он писал позднее в одном из писем, что всю жизнь сознательно и бессознательно мучился вопросом о существовании божьем {Ф. М. Достоевский, Письма, т. II, М.-Л. 1930, стр. 263.}. Достоевский поддавался в чем-то под натиском страстной аргументации Белинского, мучился сомнениями, отстаивал Христа, спорил о бессмертии души. Мистико-фантастические ноты в "Двойнике", и особенно в "Хозяйке", свидетельствовали, что от принятия идей Белинского Достоевский переходил к чуждым реализму и материализму мистическим тенденциям.

   Большое значение имело расхождение с Белинским, как писал Федор Михайлович, "из-за идей о литературе и направлении литературы" {Н. Ф. Бельчиков, Достоевский в процессе петрашевцев, М. 1936, стр. 85.}. Белинский осуждал попытки Достоевского толковать народность в мистико-фантастическом духе. Он выступал за литературу высокоидейную, сознательную в отношении к действительности, несущую свет истины народу. Достоевский, как он сам писал тогда, считал обременительными эти "служебные", как он их называл, обязанности искусства.

   Таким образом, круг разногласий между Достоевским и Белинским, а затем петрашевцами был достаточно широк.

   Бесполезно предполагать, как развивались бы эти противоречия, - развитие творчества писателя было прервано насильственной рукой почти на целых десять лет.

  

  

   Воспоминания о пребывании Достоевского на каторге и в ссылке, естественно, не богаты. Но мемуары П. Мартьянова, Д. Врангеля и других дают представление о том, какие физические и нравственные лишения и муки вынес и преодолел писатель. Воспоминания эти показывают, что Достоевский на каторге и в ссылке сохранил энергию характера, силу личности, не потерял веру в себя. Самым ярким свидетельством остаются "Записки из Мертвого дома" - эта страшная летопись странствия по кругам ада русской каторги. Наиболее тягостным испытанием была не непосильная работа, не ужасные условия жизни, а жестокое и безжалостное унижение человека, попрание его достоинства и чести, надругательство над его личностью.

   Чего стоит казенный "список государственных и политических преступников", находящихся в Омской крепости, в котором под номером седьмым значится Федор Достоевский, двадцати восьми лет. В графе: "Какое знает мастерство и умеет ли грамоте", здесь написано: "чернорабочий, грамоте знает" {К. Николаевский, Товарищи Достоевского по каторге. - "Исторический вестник", 1898, N 1.}.

   Трудно спокойно читать рассказ П. Мартьянова о том, как ослабевшего от болезни Достоевского, которого плац-майор Кривцов застал лежащим на нарах, этот самодур приказал отвести в кордегардию и наказать розгами - только вмешательство коменданта крепости спасло от этого садистского истязания...

   Достоевский писал в 1862 году о картине Якоби "Привал арестантов": "Арестанты в кандалах, один даже натер себе рану в них, и все без надкандальников. Будьте уверены, что не только несколько тысяч, но даже одной версты нельзя пройти без кожаных надкандальников, чтобы не стереть себе ногу. А на расстоянии одного этапа и без них можно натереть тело до костей. Между тем их нет. Вы, конечно, их забыли, а может быть, и не справились совершенно с действительностью". Какой пережитой опыт раскрывается в частном замечании о картине на выставке! {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М. 1930, стр. 531. В т. XIII Собр. соч. Достоевского эта статья о выставке в Академии художеств включена в раздел "приписываемых". Нам кажется, что по стилю, а главное, по знанию кандальной "действительности" можно считать обоснованным мнение о принадлежности этой статьи Достоевскому.}

   Годы каторги и ссылки были для Достоевского годами перелома, все значение которого раскрылось лишь впоследствии. В этот период усилились религиозные тенденции в сознании Достоевского, укрепилась идея смирения перед лицом зла, он перестал верить в революцию. Он стал идеализировать покорность, смирение, рассматривая их как особенности русского национального характера. В конце концов, Достоевский пришел, как писал сам, к измене своим прежним убеждениям {Ф. М. Достоевский, Письма, т. II, М.-Л. 1930, стр. 30.}.

   Достоевский говорил в 1874 году Вс. Соловьеву о значении каторги для его духовного развития: "Мне тогда судьба помогла, меня спасла каторга. Совсем новым человеком сделался... О! Это большое для меня было счастье: Сибирь и каторга... Говорят, ужас, озлобление, о законности какого-то озлобления говорят? Ужасный вздор! Я только там и жил здоровой, счастливой жизнью, я там себя понял, голубчик... Христа понял... русского человека поднял и почувствовал..."

   За годы, которые писатель провел на каторге и в солдатчине, в стране произошли события, приведшие к еще большему размежеванию общественных сил. Царизм понес в Крымской войне тяжелое поражение. В России назревала революционная ситуация. Но напуганные угрозой народного восстания, активизировались и реакционные, охранительные силы. В условиях разгула реакции, после разгрома революции 1848 года в Западной Европе, в сознании Достоевского окрепла мысль о незыблемости самодержавия, а революционное движение стало представляться ему беспочвенным, бессильным, далеким от народной жизни. Писатель сочувствовал страданиям народа, но страшился программы Чернышевского и передовым, освободительным идеям, чем дальше, тем настойчивее, противопоставлял идею особой роли "богоносного" русского народа, который якобы чужд революции и "вдохновляется христианскими заповедями всепрощения и смирения.

   В 1873 году в "Дневнике писателя" Достоевский рассказал о встречах с Чернышевским, подчеркивая сердечный характер своих отношений с вождем революционных демократов, который предстал перед писателем как человек мягкий и радушный. Достоевский писал, что его приезд к Чернышевскому был вызван прокламацией "Молодая Россия", призывавшей к беспощадной революции. Согласно воспоминаниям Чернышевского ("Мои свидания с Достоевским"), Достоевский приезжал к нему с просьбой повлиять, чтобы были остановлены знаменитые пожары 1862 года. Пожары эти, как известно, носили явно провокационный характер, они были нужны самодержавию, чтоб расправиться с революционерами, возложив на них ответственность за поджоги. Достоевский в какой-то мере поддался реакционным толкам, связывавшим имя Чернышевского с пожарами и призывами к кровавым расправам.

   Заметка "Мои свидания с Достоевским" написана в 1888 году явно в противовес воспоминаниям автора "Дневника писателя". Достоевский в период революционной ситуации 60-х годов выступал против идей революционной демократии, и вернувшийся из Сибири Чернышевский счел необходимым засвидетельствовать это противоречие идей.

  

  

   В. В. Тимофеева (Починковская) рассказывает о своем знакомстве с Достоевским: "Рука у него была холодная, сухая и как бы безжизненная. Да и все в нем в тот день мне казалось безжизненным: вялые, точно через силу, движения, беззвучный голос, потухшие глаза, устремленные на меня двумя неподвижными точками".

   Но вот другой момент, другое настроение, другое лицо Достоевского: "Как бы озаренное властной думой, оживленно бледное и совсем молодое, с проникновенным взглядом глубоких потемневших глаз, с выразительно-замкнутым очарованием тонких губ, - оно дышит торжеством своей умственной силы, горделивым сознанием своей власти... Такого лица я больше никогда не видала у Достоевского. Но в эти мгновения лицо его больше сказало мне о нем, чем все его статьи и романы. Это было лицо великого человека, историческое лицо".

   В воспоминаниях мы часто встречаемся с разными Достоевскими. Мы видим писателя обидчивым, мнительным, часто несдержанным, не умеющим владеть своими чувствами. Иногда он оставлял впечатление недоброжелательного к людям человека. Даже в кружке близких ему людей он часто появлялся недовольный, сухо раскланиваясь, "как будто это были неприятные ему люди".

   Но мемуаристы пишут и о другом Достоевском. Как рассказывает его родственница Иванова, среди молодежи Достоевский чувствовал себя ж