Чехов Михаил Павлович - С. М. Чехов. О семье Чеховых

утешествовать с младшим братом.

   21 мая Михаил Павлович уехал с Ольгой Германовной и дочкой в Крым. Дочери нужны были солнце и морские купания. Сняли комнату в Алупке. К июню в Крым поехал Иван Павлович с Софьей Владимировной и пятилетним сыном Володей, которому также нужны были морские ванны. В Ялте подходящих свободных помещений не оказалось, и семья Ивана Павловича поселилась тоже в Алупке. "С Мишей и его семейством встречаюсь почти каждый день" {Письмо от 3 июня 1899 г. Архив автора.},- писал Иван Павлович брату в Мелихово. В свою очередь Антон Павлович извещал Ивана: "Мать ждет письма от тебя и от Миши. Если встречаешься с Мишей и Ольгой Германовной, то кланяйся" {Письмо от 4 июня 1899 г.}.

   В июне 1899 года Антон Павлович окончательно решил продать Мелиховское имение. Об этом он так писал Суворину: "... мы продаем наше Мелихово. После смерти отца там уже не хотят жить, все как-то потускнело и пожухло; да и мое положение неопределенно, я не знаю, где мне жить, кто я, какого я звания человек, и раз нужно, чтобы я зимы проводил в Крыму или за границей, то надобность в имении устраняется сама собой, и иметь его и не жить там было бы роскошью не по карману. И в беллетристическом отношении после "Мужиков" Мелихово истощилось и потеряло для меня цену.

   Покупатели ездят и смотрят. Если купят, то хорошо: а не купят - запру на зиму" {Письмо от 26 июня 1899 г.}.

   По-видимому, в самых первых числах июня в Мелихове было получено письмо от Михаила Павловича, в котором он извещал, что предполагает на обратном пути из Алупки в Ярославль заехать с женою и дочкой в Мелихово, чтобы повидаться с матерью, братом и сестрою. Это письмо, как и многие другие письма этого периода, не сохранилось.

   6 июля Антон Павлович уехал в Москву и, очевидно, в тот же день в Мелихово приехала семья младшего Чехова. Михаил Павлович был крайне огорчен, что не застал брата.

   "Мише с семьей... поклон", - писал Антон Павлович Марии Павловне по приезде в Москву.

   Прошло несколько дней. Узнав, что Антон Павлович уезжает на юг 12 июля, Михаил Павлович поехал один из Мелихова в Москву, чтобы встретиться с братом на Курском вокзале и поговорить хотя бы четверть часа. Но и эта надежда не оправдалась. Антона Павловича провожали, и поговорить с ним по душам было невозможно.

   Михаил Павлович вернулся в Мелихово, где прожил еще несколько дней, и 18 июля с женою и дочкой уехал к себе в Ярославль.

   По тем временам Ярославль был сравнительно передовым городом, в нем, в одном из первых провинциальных городов России, был проведен электрический трамвай, рельсовые пути укладывались как раз летом 1899 года.

   Разговоры о городском транспорте велись в городской думе уже давно. Еще в феврале 1896 "Губернские ведомости" сообщили об _о_к_о_н_ч_а_т_е_л_ь_н_о_м_ заседании думы по вопросу о конно-железной дороге от вокзала до Волги. Однако в те времена господствовала конкуренция, и меньше чем через три недели та же дума рассматривала вопрос о трамвайной концессии, предложенной неким господином Э. Дени - представителем "Франко-русского общества". Гласные склонились в пользу трамвая, и господин Дени на другой же день внес в кассу думы залоговые 10000 рублей. Позже ряд пунктов первоначального договора неоднократно пересматривался.

   А в одном из августовских номеров газеты, в разделе "Городской хроники", сообщалось: "Наш водопровод имеет обогатиться новыми машинами и новой водоподъемной башней". Это было достигнуто благодаря усердию, проявленному думской водопроводной комиссией.

   Что касается мостовых, то в центре города местами их стали покрывать асфальтом. Но, одновременно с этим парадным шиком, в ближайших к центру улицах обыватели шлепали по глубокой грязи, сточные воды собирались в целые озера, уличные фонари стояли на расстоянии почти полверсты один от другого.

   Весной 1899 года ярославцы вновь увидели кинематограф. На этот раз в городском театре фильм демонстрировал некий немец Даринг. Успех опять был полный. Вообще в зрелищах недостатка не было. Этою же весною ярославцам было предложено особое развлечение. Владелец "Музея и Паноптикума" Ф. О. Патек опубликовал объявление: "Новость! В 1-й раз находится в России: морская сирена получеловек, полу-рыба".

   Объявление было украшено рисунком, изображавшим русалку. О ней было сказано, что это - точная копия с русалки, пойманной рыбаками - в водах Туджурского залива.

   Подобных примеров предприимчивости ловких иностранцев можно было бы привести много.

   Но при этом можно было наблюдать и большие культурные мероприятия, организованные общественностью. Например, с 28 августа по 8 сентября 1899 года в помещении общества "Парус" была открыта художественная выставка Товарищества передвижных выставок. Ярославцы смогли познакомиться с произведениями таких художников, как Репин ("Тоска"), Левитан ("Осенний вечер"), Мясоедов ("Чтение рукописи"), Дубовской ("После грозы"), Касаткин ("В коридоре суда"). Всего на выставке было представлено 49 полотен. "Северный край" опубликовал четыре статьи, посвященные выставке.

   Живопись художников-передвижников была наиболее близка эстетическим вкусам Михаила Павловича. Он вырос в эпоху расцвета боевых "передвижнических" идей, так называемого "идейного реализма". В молодые годы он был знаком со многими художниками-передвижниками из окружения его брата Николая, писавшего жанровые полотна, и пейзажиста Левитана. Художников-графиков он знал по совместной работе в юмористических журналах. Открывшуюся в Ярославле выставку картин он, конечно, посетил несколько раз. Особенно понравилась ему картина Касаткина "В коридоре суда".

   Примерно через полтора месяца после возвращения в Ярославль, в конце августа, Михаил Павлович опять упрекал сестру за то, что она пренебрегала перепиской с ним. "Машета, - писал он. - Раньше не посылал тебе денег, потому что не знал, где ты: в Москве или Мелихове. Ты пишешь так кратко, да еще открытым письмом и вдобавок еще о таком деликатном предмете, как деньги! Стоит ли давать лишний раз пищу провинции? Принципиально,- я против открытых писем. Ты пишешь, повторяю, ужасно кратко, а ведь сколько предметов меня могут интересовать, например, уехали ли вы из Мелихова _н_а_в_с_е_г_д_а_ или только на зимний сезон, были ли после 20 июля покупатели на Мелихово и сколько давали, куда ездил Антон в июле, где был, что делал и куда возвратился, чем он был болен, как здоровье матери, уедете ли вы (ты и мать) на зиму в Крым к Антону, на кого оставили Мелихово, удалось ли убрать рожь и проч. и проч. Видишь, сколько вопросов может меня интересовать, а ты делаешь вид, точно я тебе чужой, и отбояриваешься открытым письмом. Право, обидно! ... Пожалуйста, никогда не спрашивай меня о том, не раздумал ли я тебе посылать денег. Этот вопрос уже давно решенный и поднимать его не надо. Посылать тебе деньги перестану только тогда, когда ты сама меня об этом попросишь или когда, чего боже сохрани, сам их иметь не буду. А пока - и т. д." {Письмо от 24 августа 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.

   В ответ на это письмо Мария Павловна сообщила младшему брату о тревоге в связи с продажей Мелихова: "В понедельник, 6 сентября, я везу мать и старуху Марьюшку {Кухарка Чеховых М. Д. Беленовская, служившая у них почти 20 лет.} в Крым курьерским поездом, который отходит около 12 ночи. Антон давно в Крыму. Мелихово продали, но как! За 28 тысяч. Сделали запродажную запись, получивши тысячу рублей задатку и только. Купчая будет совершена 4 ноября в том случае, если Коншин (отставной штабс-капитан покупатель из Новгородской губернии), дает пять тысяч, остальные деньги под закладную на два года без процентов. Купчая на его счет. Мне так надоело Мелихово, что я согласилась на все, хотя Антон думает, что это Эстергази. Антону не хотелось продавать на этих условиях. Может быть, и жулик, что же делать. Он уже завладел Мелиховым основательно. Я уповаю,- но денег у меня, пожалуй, еще долго не будет {А. П. Чехов обещал подарить сестре 10 000 рублей из суммы, которая поступит от продажи мелиховского имения (письмо А. П. Чехова от 5 или 6 июля 1899 г.).}, потому я и обратилась к тебе. Merci - чек получила. Антон не велел бросать уроки мне, ссылаясь на то, что у меня не будет личной жизни, а мне наплевать! Проживу зиму в Москве, а там видно будет. В начале ноября я буду в Москве. Антон был очень болен, приехавши из Крыма - был сильный бронхит, повышенная температура и даже легкое кровохарканье, потом немного поправился. Уж очень лето паскудное! Дом в Крыму еще не совсем окончен. Еще раз благодарю за деньги. До ноября не присылай. Тогда напишу. Целую тебя, Лелю и Женю. Жене привезу подарок из Крыма. Из гимназии мне дали отпуск на два месяца. Будь здоров и счастлив, напишу еще. Твоя Маша.

   Извини за открытое письмо, я так устала, что положительно соображать не могу" {Письмо от сентября 1899 г. Архив автора.}.

   На это письмо Михаил Павлович ответил немедленно. Как юрист он дал целый ряд разъяснений и советов. "Дорогие Маша и Мама. Искренне, от всей души поздравляю Вас с продажей Мелихова. Продали превосходно и на отличных условиях. Не беспокойтесь нисколько относительно Коншина и закладной. Рискует только он один. Если он от покупки откажется,- тысяча задатку,- по закону ваша; он ее теряет. Если он уплатит вам 4 ноября пять тысяч и купчая будет заключена, то в случае его дальнейшего неплатежа по закладной, он опять-таки теряет свои пять тысяч, и Мелихово по закону опять становится вашим. Как видишь, Маша, все права на вашей стороне. По заключении купчей, пришлите мне закладную и нотариальную доверенность. А то ведь вы все не мастера управляться с актами и бумагами, к тому же я и юрист, да и не одна сотня закладных прошла, по службе, через мои руки. Откровенно говоря, я даже рад, что продажа состоялась не на наличные: все-таки деньги целее будут. Мы ведь все Чеховы плохие сберегальщики.

   Поздравляю вас, мамочка, с предстоящим путешествием и благословляю вас. Живите, наслаждайтесь, здоровейте и хорошейте. Расстояния не пугайтесь: теперь ничто не далеко и все измеряется не верстами, а сутками... Кланяйтесь Антону. До свидания, счастливого пути и непрестанной радости. Мишель" {Письмо от 4 сентября 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина. На последней странице этого письма Михаил Павлович сделал рисунок "Уходит поезд". Он машет платком и цилиндром, маленькая Женя в феске машет обеими руками.}.

   Время шло, текли события одно за другим.

   22 сентября 1899 года газета "Северный край" опубликовала статью Михаила Павловича объемом в 400 строк под названием "Мученики Севера" с полной подписью "Михаил Чехов". Этот очерк рисует трудные дни полярной экспедиции американского капитана Де-Лонга на судне "Жанетта" во льдах Сибирского моря. Особенно впечатляет повествование о том, как Де-Лонг и его товарищи после гибели "Жанетты" добрались пешком по льду до острова в устье Лены. Очерк написан по опубликованному в Америке дневнику Де-Лонга, начатому путешественником в сентябре 1879 года. Останки участников экспедиции были найдены в марте 1881 г. и с воинскими почестями отправлены через Москву на родину, в Америку. Михаил Павлович, бывший тогда юношей, видел одиннадцать цинковых гробов, прибывших на Рязанский вокзал, где была отслужена панихида.

   29 сентября открылся театральный сезон 1899-1900 года. В городском театре была показана пьеса Суворина "Татьяна Репина". Михаил Павлович поместил в "Северном крае" обстоятельную рецензию на эту постановку. Он подписал ее инициалом "Ч.".

   Не дождавшись известий из Ялты и волнуясь о родных, Михаил Павлович писал матери: "Дорогая мама. Больше месяца я ожидаю от вас письма, но его все нет и нет: забыли вы меня совсем. Ни от вас, ни от Маши, ни от Антона. Получил от Вани вашу карточку...

   У нас сейчас валит снег, ветрено, холодно. Какой скверный климат в Ярославле!.. Солнца не видим по полугоду...

   Как вам-то живется-можется? По тому, что вы ничего не пишете, догадываюсь, что хорошо. А я, чуть только вы уехали, почувствовал себя вдруг сразу оторванным от семьи, заброшенным куда-то далеко на север и одиноким. Тоже почувствовала и Леля, и захотелось нам вдруг тоже, на Юг. Но увы! - это невозможно. То есть, оно и возможно, но таких палат, как Ярославская, во всей России только 17, а на всем Юге - только одна Екатеринославская; следовательно, чтобы получать те же несчастные 147 рублей, да кое-какие наградные, надо переводиться в Екатеринослав {Ныне Днепропетровск.}. Положим, он не далеко от вас и климат в нем лучше, чем в Ярославле, но ведь перевестись туда - замысловато, да пожалуй и невозможно. Нет уж, верно, останемся в Ярославле.

   Как-то вы обходитесь без коров да без кур? Кто-то теперь на кувшинах пишет мелом гиероглифы "<img src="ch99.jpg"> (Две буквы надо проставить) недоцедок" и проч.?.. А у нас, с проведением ли дорог на Нижний, Архангельск и Рыбинск, с проведением ли электрической конки, население растет не по дням, а по часам, и жизнь так вздорожала, что еле-еле сводим концы с концами. На квартиру набавили, дров даже в продаже нет, из долгов не выходим, и если так живет вся Россия, то я даже и представить себе не могу, в каком она печальном положении. Впрочем, все жалуются. Я рискую обратиться в того учителя, которого Антон вывел в Чайке, а потому ставлю точкес. Одно могу вам посоветовать: радуйтесь непрестанно. Я не могу себе представить, чтобы море, горы, деревья и т. д. были созданы для того, чтобы огорчать человека"... {Письмо от 10 октября 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}

   В письме Михаил Павлович говорит об общем вздорожании жизни в Ярославле, в частности, о вздорожании квартир. Вслед за домовладельцами стали повышать плату извозчики. Это вызвало распоряжение ярославских властей о введении таксы. На таксу извозчики ответили саботажем. Михаил Павлович в старости рассказывал, что любопытно было смотреть, как господа и дамы пешком шлепали по грязи из-за лишнего пятачка. Затем стали дорожать продовольствие, одежда и все остальное. Так было в Ярославле в те дни.

   А Мария Павловна, освоившись в новом ялтинском доме, писала Михаилу Павловичу:

   "Наконец, сижу у себя в комнате наверху и за письменным столом, который купила у Мюра {Мюр и Мерелиз - владельцы универсального магазина в Москве.} по дешевке. Все некогда было писать, никому не писала, первое письмо к тебе. Когда мы с матерью и Марьюшкой приехали... в Ялту, то дом был далеко не окончен, спали без дверей и окон, переходили из комнаты в комнату и ютились вместе, как-нибудь, было очень жарко, много мух, прислуги не было, приходилось все делать самим. Теперь каждый в своей комнате, устанавливаемся, мебели очень мало. У Антоши в кабинете и в спальне очень уютно. Столовая вышла недурна {Большая комната в нижнем этаже.}, есть уже пианино. Чистки еще пропасть - везде известка, которую никак не отмоешь, все дела - целый день крутишься, нет времени ходить на набережную. Погода очень испортилась, каждый день дождь и ветер сильнеющий, даже в моей комнате занавеси шевелятся. На море тихо. На горах снег. Говорят, такой погоды не было лет 30. Распланировываем сад, работа, по случаю дурной погоды, подвигается медленно. Мать и старуха чувствуют себя очень хорошо, здоровы совершенно... Дворник турок, Мустафа, ничего не понимает по-русски и потому его услугами пользоваться трудно.

   А не скоро нам придется разделаться с Мелиховым! Вчера получили письмо от покупателя, который уже живет в Мелихове, с просьбой отсрочить день совершения купчей, по-видимому, у него денег нет... Я все мечтаю когда-нибудь получить деньги и зажить по возможности самостоятельно, ни от кого не завися.

   25, в понедельник, думаю выехать пароходом. Срок моего отпуска скоро оканчивается. Надо приниматься за уроки. Квартиру московскую надо бросать, искать себе маленькую, подешевле, конечно, - такой приказ. Переезжать совсем в Ялту, пока не получу место в Ялтинской гимназии, Антон находит для меня неудобным, ну вот и все. Как там вы поживаете? Знайте, как Вам скверно не было и все лучше моего; по крайней мере определенно. Крепко целую Лелю и Женю. Мать и Антон кланяются. Повторяю, матери здесь хорошо, она довольна и почти не хворает. Климат ялтинский ей полезен. Антоша покашливает. Будь здоров. Твоя Маша" {Письмо от 14 октября 1899 г. Архив автора.}.

   Наконец, и Евгения Яковлевна собралась послать Михаилу Павловичу письмо, в котором описывала, как она ехала в Ялту и как живет на новом месте: "... на пароходе была большая качка, с Машей было нехорошо, а я только боялась, мне казалось, что я утону, старуха Марьюшка валялась на палубе...

   Моя комната так хороша, что и описать не могу, светлая, в бельэтаже... сейчас Антоша деревцы в саду сажает, он кланяется..."

   Михаил Павлович ответил сразу же. Письмо его полно всевозможных подробностей. Он рассказывает матери о том, как они проводят свой досуг, кто бывает у них в гостях и к кому они ходят сами, чем заполнен их день: "Я служу, пишу доклады, сочиняю статьи в газету, которая редкий день выходит без моего произведения, веду корреспонденцию со всей Россией по поводу моих книжек. Сегодня вот вечером - читаю на литературном вечере в клубе чиновников".

   Это письмо интересно описанием Ярославля тех лет, большого губернского города, про который говорили, что он - окраина Москвы.

   "... Ходим в высоких, положительных калошах, точно в таких, как у Антошиного "Человека в футляре". Выйдешь на улицу и ступаешь зря, не разбирая куда именно: в грязь так в грязь. Все равно темно, да и тротуаров кроме как на трех улицах - нигде нет. Нужно только удивляться, какая убогая городская жизнь наших северных городов! Чуть не весь год здесь холодно и идет дождь и ровно ничего не придумано против грязи. Извозчики - это ума помраченье! Какие-то кляксы!.. А посмотрите вы на нашего купца, что это за тип любезный. Ведь это такой сукин сын, каких на юге и не встретишь. Один язык его чего стоит!" {Письмо от 22 октября 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}

   Это письмо написано уже не в мажорных тонах, как год назад. Михаилу Павловичу теперь все не нравится, он ругает климат Ярославля, который еще недавно хвалил, ругает мостовые, извозчиков, базарные цены, пожилых знакомых с их недалекими женами и т. д. По-видимому, именно с этого времени у него начало обостряться недовольство и своей службой, и генералом-начальником, и косными сослуживцами, хотя некоторые из них и были с высшим образованием. Равнодушным он остался и к производству в следующий чин, о котором так было записано в его формулярном списке, а позже в аттестате: "Высочайшим приказом от 16 октября 1899 г. за No 73 произведен в Коллежские Ассесоры со старшинством с 20 сентября 1899 г.".

   Обстановка, окружавшая Михаила Павловича, стала казаться ему все более невеселой. И он старается уйти в общественную деятельность.

   В октябре "Северный край" оповестил читателей, что на днях на общем собрании любителей драматического и музыкального искусств были произведены выборы новых членов общества и членов правления. В члены правления в качестве одного из товарищей директора драматического отдела М. П. Чубинского был избран Михаил Павлович Чехов.

   В сезоне 1899-1900 годов он опять рецензировал целый ряд театральных представлений, однако свой инициал "Ч" поставил только под двадцатью рецензиями. Это - "Татьяна Репина" Суворина, "Кин или гений и беспутство" Дюма, "Гибель Содома" Зудермана, "Красный цветок" Гаршина, "Свадьба Кречинского" Сухово-Кобылина, "Уриель Акоста" Гуцкова и другие.

   Часть же рецензий, как и прежде, печаталась без подписи. Также без подписи весною 1900 года был опубликован обзор всего театрального сезона, постановок пьес, игры актеров.

   Получая газету "Северный край", Антон Павлович читал рецензии брата. В письме от 3 декабря он пишет: "Если это ты пишешь рецензии (подпись Ч), то поздравляю, они очень недурны".

   Эти две строки воодушевили Михаила Павловича. В этом сезоне он рецензировал не только спектакли, но также и концерты. В двадцатых числах октября он дал рецензию о выступлении известной скрипачки Занолли. Рецензия подписана буквой "Ч".

   По-видимому, с этого же сезона Михаил Павлович стал печатать свои корреспонденции в столичном журнале "Театр и искусство", в разделе "Провинциальная летопись".

   На протяжении прошлого сезона журнал напечатал несколько корреспонденции из Ярославля некоего "Любителя", который в грубой, оскорбляющей форме отзывался об игре актеров. С ноября 1899 года картина резко изменилась. В NoNo 44 и 50 появились корреспонденции за подписью "Театрала", написанные в деловых, корректных тонах, слогом и стилем похожие на аналогичные выступления в печати Михаила Павловича. Надо полагать, псевдоним "Театрал" принадлежал ему.

   Совет Русского театрального общества уполномочил Михаила Павловича быть постоянным его корреспондентом в Ярославле.

   Как видно, Михаил Павлович все больше и больше приобщался к театральной среде. В декабре он дважды выступал публично со сцены. Первый раз он читал свой рассказ "По пути", во второй - рассказ А. П. Чехова "Ванька".

   Как чтец Михаил Павлович пользовался большим успехом.

   15 декабря 1899 года состоялся шумный юбилей поэта. Л. Н. Трефолева, автора слов песен "Камаринский мужик" и "Дубинушка". "Сегодня... Общество любителей драматического и музыкального искусства,- сообщал "Северный край", - чествует Леонида Николаевича Трефолева, сорок лет потрудившегося на ниве русской литературы..."

   Михаил Павлович был хорошо знаком с Трефолевым и находился в ряду поклонников его таланта. Тридцать лет спустя, работая над своей мемуарной книгой "Вокруг Чехова", Михаил Павлович очень интересно описывал чествование ярославского поэта. "... На сцене развернули громадный стол... привезли (Трефолева.- С. Ч.) и посадили на самом видном месте.

   Старенький, лысенький... юбиляр чувствовал себя странно и не знал, что ему делать и куда девать руки... А тут то и дело раздавалось:

   -Леонид Николаевич! Ваша... плодотворная и многополезная деятельность...

   Музыка играла туш, певчие пели "Славу", а бедный поэт только вставал и, сложив крестообразно руки на груди, низко, в пояс, по-монашески, кланялся на все четыре стороны".

   Помещение, где происходил ужин, было украшено вензелем юбиляра. По требованию публики оркестр несколько раз исполнил "Камаринскую".

   Юбилейный вечер прошел как нельзя лучше. Праздником остались довольны и юбиляр, и устроители. 17 декабря в "Северном крае" был опубликован обширный отчет без подписи о торжестве, написанный, надо полагать, Михаилом Павловичем.

   В конце ноября Михаил Павлович в раздумье написал следующие строки сестре в ответ на ее письмо от 14 октября:

   ...Как тебе съездилось? Судя по тону письма, - не особенно хорошо. Эх, Маша, Маша! И что воно такое стало! Мать где-то на краю света, там - внизу, за горами, я - на дальнем севере, ты - ни там, ни тут. Как-то все не тае! И сидит теперь старая мымра раскладывает свой пасьянс, старая на новой родине, и хочется ее повидать и не знаешь, когда и повидаешь! Ну, да ладно, ныть нечего... А мать все-таки хочется повидать!

   Где ты думаешь проводить рождество? Если не поедешь в Ялту, то не приедешь ли к нам в Ярославль? Я бы тебе денег на приезд прислал. У нас - превосходные знакомые (насилу дождались)... будем тебя водить по театрам, покатаемся. Приезжай, детка!

   ...Леля тебя, ей богу, очень любит. Посмотришь на Женьку. Хорошая девка. Видел я и "Дядю Ваню". Ах, какая это превосходная пьеса! Насколько не люблю "Иванова", настолько мне нравится "Ваня". Какой великолепный конец! И как в этой пьесе я увидел нашу милую, бедную, самоотверженную Машету! Напиши пожалуйста и, хоть соври, но пообещай, что приедешь. Вспомни, ведь мы теперь заброшены на дальнем, диком севере! Твой Мишель" {Письмо от 22 ноября 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.

   Такими были невеселые думы Михаила Павловича. Он очень горько переживал разлуку с родными, особенно со старшим братом. В декабрьские дни 1899 года Антон Павлович послал из Ялты Михаилу следующее письмо:

   "Милый Мишель, я писал тебе понемногу и писал редко, это правда; причин тому много. Во-1-х, с годами я как-то остыл к переписке и люблю только получать письма, а не писать; во-2-х, каждый день мне приходится писать около пяти писем, я устаю и раздражаюсь; в-3-х, чрезмерно уповал на твое снисхождение. Все остальные причины вроде этих... Как бы ни было, мне грустно, что я так долго огорчал тебя своим молчанием. Постараюсь исправиться.

   ...В финансовом отношении дело обстоит неважно, ибо приходится жаться. Дохода с книг я уже не получаю. Маркс по договору выплатит мне еще не скоро, а того, что получено, давно уже нет. Но оттого, что я жмусь, дела мои не лучше, и похоже, будто над моей головой высокая фабричная труба, в которую вылетает все мое благосостояние...

   Что касается Мелихова, то оно продано так же, как проданы мои сочинения, т. е. с рассрочкой платежа. Мне кажется, что мы в конце концов ничего не получим или получим очень, очень мало...

   Меня здесь одолевают больные, которых посылают сюда со всех сторон, - с бациллами, с кавернами, с зелеными лицами, но без гроша в кармане. Приходится бороться с этим кошмаром, пускаться на разные фокусы. Зри прилагаемый листок и, пожалуйста, если можно, напечатай все или в выдержках в "Северном крае". Окажи содействие...

   Ты бы стремился... поближе к Москве, а то бы и в самую Москву. Провинция затягивает нервных людей, отсасывает у них крылья.

   Ольге Германовне и Жене мой привет и пожелание всего хорошего... Ну, будь здоров и не обижайся... Твой А. Чехов" {Письмо от 3 декабря 1899 г.}.

   Это обстоятельное письмо обрадовало Михаила Павловича. Оно свидетельствовало, что их дружба, какою была прежде, такою продолжалась и теперь. "Прилагаемый листок" - это воззвание от имени "Ялтинского" Попечительства о нуждающихся приезжих больных", за подписями председателя В. Рыбницкого и уполномоченного А. Чехова. Михаил Павлович опубликовал его в "Северном крае" 10 декабря 1899 года.

   В дальнейшем вышло так, как и советовал Антон Павлович: его младший брат переселился в столицу, только не в Москву, а в Петербург. Что же касается продажи Мелихова, то она сильно затянулась. Покупатель Коншин, вступив в фактическое владение имением по неутвержденной купчей крепости, не мог уплатить даже четвертую часть обусловленной суммы. Вексель его был опротестован и в конце концов он отказался от покупки. Мелихово было продано лишь в 1902 году врачу барону Стюарту.

   Перед рождеством Михаил Павлович, поздравляя Евгению Яковлевну с днем именин, писал: "На ваши именины, вероятно, все вы будете в сборе. Вся наша фамилия будет вместе, так как Маша писала мне, что уедет на Рождество к вам, а Ваня - этот знаменитый путешественник {И. П. Чехов увлекался туризмом.}, так беззаветно влюбленный в Антона, наверное поскачет в Ялту тоже. Один я... буду вдали от всех вас. Но душою я буду с вами. И у меня есть своя Евгения, которая мне всегда напомнит о вас... Ваш портрет стоит всегда передо мною, я ежеминутно встречаю его глазами, когда сижу за своим столом...

   На ваши именины у нас будет елка: Леля затевает ее для Жени и для детей наших палатских сторожей. Следовательно, ваши именины и мы отпразднуем более или менее необычно. Напишите, не поленитесь, как вы устроились и как вообще чувствуете себя на новом поприще. Ведь это громадная перемена в вашей жизни" {Письмо от 20 декабря 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.

   Стоит только представить себе окружавшую обстановку того времени, чтобы убедиться, насколько Михаил Павлович своими убеждениями и поступками выделялся из общего уровня окружавших его людей. Тогдашнее ярославское "высшее" общество складывалось из небольшой группы чопорных аристократов, с презрением смотревших на всех остальных, из сытой буржуазии и купечества, из чиновников средних и высоких рангов и из сравнительно незначительного круга интеллигенции.

   И вот появляется чиновник, носящий в официальных случаях мундир шестого класса, а у себя дома устраивающий елку для детей сторожей казенной палаты! Это был повод для пожимания плечами, тайных усмешек, шептания в коридорах и приемных начальства. Это было воспринято, как вызов.

   Наступил новый 1900 год. 12 января, в Татьянин день, многие, окончившие московский университет - первый университет в России - и жившие в Ярославле, собрались, чтобы отметить день основания своей alma mater. Они назвали этот день "Праздником просвещения". Михаил Павлович, естественно, присутствовал на этом собрании, информацию о котором в газете опубликовал В. Щеглов.

   Утром в этот же день Михаил Павлович послал сестре письмо, в котором опять сетовал, что она мало пишет ему:

   "Дорогая Машета. ...Ты пишешь обидно мало. Неужели между нами стало уже так мало общих интересов, что не о чем писать? Бери поэтому в руки перо и опиши подробнее ялтинскую жизнь. Что мать, поседела, пополнела? Слава богу, что она здорова, но это еще не значит, что она не стареет. Наполнена ли ее жизнь и из чего теперь слагается ее жизнь? Прежде у нее были ее куры и телята, да наезжал, бывало, мясник, называвший ее "мамафа", а теперь как-то она поживает? Легко ли она рассталась с севером? Интересно было бы знать, как и когда вы уехали из Мелихова. Было ли хоть какое-нибудь грустное чувство, когда покидали его, была ли та поэзия расставания на веки, та элегия, которая в таких случаях всегда имеет место, или же уезжали с радостным сердцем? Ведь, я об этом _р_о_в_н_о_ _н_и_ч_е_г_о_ не знаю. А что наш Антон? Как течет его жизнь? Наконец, как ты живешь сама, каковы твои виды и планы? Вот видишь, сколько вопросов! А ты пишешь всего только каких-нибудь шесть строк, которые посвящаешь Дроздовой, мало для меня знакомой. Кстати, что представляет из себя Ялта зимою? Интересно ли там теперь? Есть ли общество?

   Наша жизнь течет понемножку. Женька бегает, отлично говорит, Леля все шьет не то, так другое, я бегаю в Палату и перевалил уже за тот возраст, когда кипятятся из-за пустяка. Часто ходим в театр, плачем оба на французских мелодрамах, сидим в театре всегда на одних и тех же местах и за время, пока живем в Ярославле, всех знаем в лицо и все знают нас в лицо. Интересуемся бурами и Ледисмитом {11 декабря 1899 г. началась англо-бурская война в Южной Африке. Ледисмит - город, осажденный бурским главнокомандующим Жубером.}, стали большими любителями газеты - одним словом, за эти четыре года Ярославской жизни совершенно отбились от столицы и если бы теперь было нужно ехать в Москву, то только разве по делу. Московский театр нас не интересует уже потому, что здесь в Ярославле, не считая водевилей, мы видели _ш_е_с_т_ь_д_е_с_я_т_ _ч_е_т_ы_р_е_ _н_о_в_ы_е_ _п_ь_е_с_ы. Разве возможно это в столице?

   Пиши же, голубушка, почаще и побольше. Брось ты эту свою декадентскую синенькую бумажку и пиши на простой почтовой: и больше и лучше. Ведь, твоя бумажка изобретена для людей неискренних, чтобы с умыслом писать поменьше и замаскировать это ничтожным размером самой бумаги. Твой Мишель.

   Моя-то, моя! Ведь, ходила на бал-маскарад ряженная и в маске" {Письмо от 12 января 1900 года. Гос. биб-ка им. Ленина.}.

   В те времена в Ярославле балы-маскарады устраивались часто. На новый год и на масленицу они были совершенно обязательны. Почти все, кроме лиц преклонного возраста, приходили в костюмах и масках. Наиболее модным был костюм "Франко-русский союз", шившийся из трех кусков материи - белой, синей и красной. От таких костюмов, как "Бабочка", "Олицетворение музыки", "Снежинка", отдавало провинциальной безвкусицей. Большим успехом пользовался костюм "Бебе" {BИвИ - малютка, младенец (франц.).}.

   О бале-маскараде, на котором была Ольга Германовна, газета "Северный край" сообщала 8 января 1900 года в разделе городской хроники: "6 января в помещении Общества любителей драматического и музыкального искусства был бал-маскарад для членов кружка. Маскарад привлек много публики... встречались костюмы арлекина, домино, цветочницы, гномов. Вечер прошел довольно оживленно и закончился в 4 часа утра".

   В середине января Михаил Павлович получил что-то из Петербурга, что побудило его срочно выехать в Петербург.

   В северную столицу он приехал 16 января и остановился у старшего брата Александра на Невском проспекте в доме No 118.

   Вот как Михаил Павлович, по возвращении в Ярославль, обрисовал Антону Павловичу свой официальный визит в департамент: "В Питер ездил по поводу того, что представлен в Управляющие. Представился директору. Предзнаменования добрые. Сибирь предлагают сейчас, но я категорически отказался, чем привел в удивление. "У нас все так начинают!" возразили мне. Бог с ними! Пусть начинают там другие; В Россию (т. е. место в Европейской части России. - С. Ч.) нужно подождать; я согласился ждать"... {Письмо от 22 января 1900 г. Архив автора.}

   Если бы целью Михаила Павловича были почести генеральской должности и оклад жалования в 350 рублей в месяц, он, конечно, сразу же согласился бы ехать в Сибирь. Однако, он предпочел остаться в Ярославле. В этом решении несомненно многое продиктовано его желанием быть поближе к Чеховым, живущим теперь в Ялте, от которых он не хотел отрываться на такое далекое расстояние.

   В этот свой приезд в Петербург Михаил Павлович встретился с Сувориным. Их беседа касалась, главным образом, вопроса о продаже А. П. Чеховым авторского права на все свои сочинения издателю А. Ф. Марксу. Эта продажа неоднократно освещалась в литературе, поэтому нет надобности вновь излагать ее историю. Ограничимся лишь напоминанием, что договор, предложенный Марксом и подписанный Чеховым, был явно кабальный. Хитрый предприниматель обвел вокруг пальца доверчивого писателя, причем сделал это при содействии друга детства и однокашника Антона Павловича писателя П. А. Сергеенко, взявшего на себя бесславную роль посредника, действовавшего в пользу предпринимателя. Напомним также, что уже вскоре Маркс нажил несколько сотен тысяч рублей на издании произведений Чехова, что Чехов, под влиянием друзей, в частности А. М. Горького, попытался поставить перед Марксом вопрос об изменении условий договора, но получил отказ.

   В том же письме Михаил Павлович пишет Антону: "...конечно, был у Суворина. Оба они, и он, и она {Жена Суворина Анна Ивановна.} встретили меня как родного, целые два вечера изливали передо мною свою душу. Всякий раз, как я собирался уходить, меня удерживали. Со слезами на глазах старик и с пылающими щеками Анна Ивановна уверяли меня, как им горько, что нарушились отношения между тобою и ими. Они тебя очень любят. "Отношения", о которых я писал тебе {О каких "отношениях" идет в данном случае речь, установить не удалось. Упомянутое письмо М. П. Чехова к А. П. Чехову не сохранилось.} и которые ты относишь к себе относятся к министерству. Суворин именно это и подразумевал. Ах, как им горько, что их ненаглядный "Антоша" стал к ним в такие отношения! - "Голубчик Миша, я знаю, отчего это случилось. Антоша не захотел простить моей газете ее направление и тот... {"...и тот".., "и все" - вошедшие в привычку вставки в разговорной речи Суворина.} Я знаю это. Но разве можно, чтобы в таком громадном деле, как наша газета и тот... могла бы существовать одна душа и все. Ведь это правда, Нюся? Я помню, как еще в Ницце, когда мы с Антоном Чеховым шли по берегу или, кажется, по какому-то ...бульвару, я спросил у Чехова: отчего Вы не пишете в "Новое время"? И Чехов вдруг сверкнул глазами, как только может сверкать он один и сказал резко: "оставим этот разговор!" Я отлично помню это и тот..."

   Их глубоко огорчило то, что ты продал свои сочинения Марксу, а не Суворину. Анна Ивановна во всем обвиняет только одного Суворина. - "Виноват, Алеша, ты один, потому что ты не книгопродавец. Упустил "Анну Каренину", когда сам Толстой продавал ее тебе за 20 тыс., а теперь вот упустил Чехова. Когда Чехов прислал тебе телеграмму о том, что он продает Марксу за 75 тыс., ты должен был бы телеграфировать ему в ответ: даю 80 тыс.".

   "- Конечно, это так, Нюся... Я, правда, человек нерешительный, всегда мне нужно время пообдумать... Но я тотчас же послал Чехову телеграмму, в которой умолял его не иметь дело с Марксом и не закабалять своего будущего, и предлагал ему авансом, в долг 20 и даже 25 тыс. Очевидно, ему нужны были деньги. Но откуда же я мог взять сразу 80 тыс.? Ведь ты сама знаешь...

   - Ведь продал же Чехов Марксу в рассрочку, почему ты не предложил ему рассрочки?

   - Да, боже мой, разве ж я знал, что Чехов продаст в рассрочку?! Ведь в этом-то весь и ужас! Когда ко мне пришел этот сукин сын Сергеенко и объявил о своем посредничестве, он ни слова не сказал мне о рассрочке. И вдруг рассрочка! Это как снег на голову! Да разве ж я не мог предложить Чехову тех же условий? Ведь я уже предложил ему авансом 20-25 тыс.! Ведь это обидно! Понимаете, Миша, ведь это обидно!"

   Я стал уверять, что, вероятно, и ты сам не знал о рассрочке. Что без тебя тебя женили. Ведь это бывает!"

   Дальше Михаил Павлович воспроизводит на память диалог, состоявшийся между супругами Сувориными:

   "Сув. Конечно, я знаю, что у нас относительно Чехова был непорядок и тот... Мы теряли его рукописи, путали счеты... Я знаю это и сознаю, что это скверно. Но ведь мы уже начали печатать его полное собрание, напечатали уже семь листов... Наконец, я уже уплатил Марксу из своих за Антона пять тысяч... Значит, его сочинения уже стоят не 75, а 80 тыс. ... Нет, нет, здесь есть что-то темное, необъяснимое. Я не понимаю, отчего Чехов предпочел рассрочку у Маркса, а не у меня. Он мне телеграфировал, что хочет упорядочить этим свои книжные дела. Нет. Чехов не искренен!

   Ан. Ив. Алеша, ведь ты знаешь Антона. Он человек одаренный, решительный, смелый. Сегодня он здесь, завтра вдруг собирался и неожиданно уехал на Сахалин. Помнишь ведь, как он удрал куда-то в Торжок после первого представления "Чайки"! Так и здесь.

   Сув. Ах, Миша, препотешная была история с первым представлением "Чайки"! Антона нет, Маша плачет, мы его ждем... Наконец, в три часа ночи я вхожу к нему в комнату, гляжу - он не спит. - Где вы шатались? - спрашиваю. - Мария Павловна уж думала, что вы утопились в Фонтанке! А он: "Даю вам честное слово, что больше я драм никогда не пишу!" И этак, подняв палец: "даю вам честное слово"... и т. д. А потом вдруг исчез и вдруг эта телеграмма из Торжка!

   Ан. Ив. Так и здесь. Антон очень любит Марию Павловну, затеял постройку, а тут еще сознание, что болен, - вот он и решил: обеспечить сестру, достроить дом и обставить себя так, чтобы хотя на первое время не работать. Значит, нужны 75 тыс. ... Решено и сделано. Вынь и положь. Вот и все.

   Сув. Да постой, Нюся. Разве рассрочкой он достиг этого? и т. д. и т. д. и т. д. и т. д.".

   Суворин просил меня убедить тебя, чтобы ты выкупил обратно от Маркса свои сочинения, но я боюсь затевать об этом разговор, так как ничего в этом не понимаю.

   Я писал тебе все это, стараясь сохранить точные слова, чтобы охарактеризовать перед тобою самый разговор о тебе у Сувориных. Мне ясно только одно, это то, что они очень тебя любят и что им горько не то, что ты продал свои сочинения Марксу, а то, что ты предпочел рассрочку у Маркса рассрочке у Суворина. Весь Питер теперь на них указывает пальцем. А если сопоставить продажу Марксу со студенческими беспорядками, что было почти одновременно, то ты легко поймешь, какую окраску придает Питер продаже Марксу. "Голубчик Миша, - говорил Суворин. - Сама судьба заставляла меня ехать к Антону в Крым, когда я узнал о его переговорах с Марксом, чтобы разубедить Антона. Это спасло бы меня от студенческой истории, так как в это время я был бы в Крыму, а не в Петербурге {За опубликование в "Новом времени" в дни студенческих беспорядков двух своих "Маленьких писем" А. С. Суворин был привлечен Союзом писателей к суду чести.}. И я этого не сделал". И далее: "Я ужасно любил и люблю Антона. Знаете, с ним я молодел... Ни с кем в жизни моей я не был так откровенен, как с ним... И что это за милый, великолепный человек! Я с радостью выдал бы за него свою Настю. И какой это талант, какая ясность ума, какое благородство души!" и т. д. И все это, ходя по диагонали из угла в угол и держа перед лицом всю пятерню" {Письмо от 22 января 1900 г. Архив автора.}.

   Здесь необходимо заметить, что еще год назад Антон Павлович писал брату Александру: "Сегодня получил письмо от Суворина... Суворин говорит об учиненной мною продаже; то, что не он купил, объясняет он тем, что Сергеенко о продаже сказал ему, когда уже было кончено с Марксом" {Письмо от 5 февраля 1899 г.}.

   На это Александр Павлович ответил:

   "Врет Суворин, говоря, будто Сергеенко явился к нему уже после продажи Марксу. Сергеенко говорил мне совсем иное" {Письмо от 16 февраля 1899 г. "Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова", стр. 382.}.

   Но вернемся к письму Михаила Павловича. "Антуан, милый... - продолжал он, - Анна Ивановна просила меня помирить тебя с ее мужем; "вы видите, как Алешу это волнует; миленький, помирите с ним Антошу"... Их встреча, то, как они _м_е_н_я_ встретили, как откровенничали со мной, и как затем целый вечер старик читал мне свой дневник о тебе, мне, с которым у него нет ничего общего, кроме глубокого к тебе расположения, - дает мне право вмешиваться в ваши отношения. Антуан, прости меня за эту смелость и, голубчик, не подумай, что в глуши я так уж опровинциалился, что унижаюсь до посредничества и до сования носа в чужие дела... я писал это письмо искренне и честно, боясь солгать даже в одном слове... Боюсь только, что о выгодах или невыгодах твоей сделки с Марксом тебе уже прожужжали уши и без меня. Я _р_о_в_н_о_ _н_и_ч_е_г_о_ о ней не знаю, кроме того, что узнал у Суворина, и, значит, не могу судить о том, насколько тебе выгодно или невыгодно было иметь дело с Сувориным или Марксом. Ты это лучше знаешь, твоя святая воля. Да это было бы и неделикатно с моей стороны. Я хочу только, чтобы ты понял из этого моего письма, что я больше говорю об отношениях чисто личного свойства помимо всяких там продаж и издателей...

   Как поживаешь? Ты пишешь безобразно мало. Пиши. Кланяйся матери. Ужасно хочется на юг. Так надоел климат, так наскучили эти ветры, снега, холода и вечно залубенелые стекла. Ноги постоянно холодные. Насморк - болезнь постоянная.

   Относительно того, с каким нетерпением дожидался от тебя Суворин ответа на телеграмму, с предложением 20-25 тыс., приведу на _п_а_м_я_т_ь_ строки его дневника: (за буквальность не ручаюсь).

   "17-го янв. послал Чехову телеграмму такого содержания (следует содержание). Далее идут записи о Сергеенко, Марксе и т. д. Довольно интересно.

   "18-го. От Чехова ответа нет.

   "19-го. От Чехова ответа все еще нет. Беспокоюсь.

   "20-го. Все еще нет от Чехова ответа.

   "21-го. Наконец-то получил от Чехова телеграмму следующего содержания. (Содержание телеграммы). Нахожу ее холодной, а Чехова неискренним.

   Пиши Антуан. Во всяком случае я буду думать, что этим моим письмом я причинил тебе неприятное чувство, если я долго не получу от тебя ответа. Твой Мишель.

   Поздравляю тебя с академиком" {8 января 1900 года А. П. Чехов был избран почетным академиком по разряду изящной словесности Академии наук. Письмо от 22 января 1900 г. Архив автора.}.

   На это письмо брата Антон Павлович ответил известным письмом от 29 января 1900 года, содержащим восемь пунктов опровержений и разъяснений. Приводим это письмо с рядом сокращений:

   "1) В Торжке я не был ни разу в жизни и никогда из Торжка никому телеграммы не посылал...

   2) О том, что продаю Марксу сочинения и на каких условиях, Суворину было известно в подробности...

   3) Аванс в 20 тысяч - это значит купить произведения за 20 тысяч, так как я никогда не вылез бы из долга.

   4) ...А. С. написал мне, что он очень рад совершившемуся.

   5) Разговора о направлении "Нового времени" в Ницце не было.

   6) "Отношения"... стали изменяться, когда А. С. сам написал мне, что нам писать друг другу более уже не о чем.

   7) Полное собрание моих сочинений начали печатать в типографии, но не продолжали, так как все