Зелинский Фаддей Францевич - История античной культуры

в нашу эпоху он, как доказали недавние раскопки, был культурным центром.

   4. {Эгейское море}. Настоящим двигателем греческой культуры было "царь-море" (Archipelagos) страны с его бесчисленными островами, так и манящими вдаль, с его правильными летними ветрами (этесиями), так облегчающими задачи молодого, еще неуверенного в себе судоходства. Острова эти, будучи важны и сами по себе, получают особое значение еще тем, что они были природными мостами между Европой и Азией. Таких мостов мы различаем три.

   Южный образуется, главным образом, длинным островом {Критом} ($ 21 KrЙtЙ), замыкающим с юга все Эгейское море. Его богатство кипарисовыми лесами (ныне почти исчезнувшими) дало этому острову возможность стать первой в Греции морской державой, каковое его значение связано с именем мифического царя Миноса и его столицы Кносса. Расцвет Крита относится именно к нашему периоду, о чем свидетельствуют и грандиозные находки, полученные благодаря раскопкам недавнего времени; в историческую эпоху он пал, сохраняя память о своем давнишнем морском величии в пиратских наклонностях своих жителей. Его славу позднее унаследовал остров Родос, посредством которого наш мост примыкает к юго-западному углу Малой Азии.

   Как этот южный мост от Пелопоннеса, так {средний} исходит от средней Греции - отчасти непосредственно от Аттики, отчасти от параллельного с ней острова {Эвбеи} (Euboia), прилегающего ко всей восточной половине средней Греции до самого Мелийского залива и содержащего в своем центре плодородную Лелантскую равнину - предмет самой серьезной войны эллинского периода между главными городами острова Халкидой (Chalkis) и Эретрией. Исходящие от Аттики и Эвбеи острова образуют прежде всего (полу-)круг - отсюда их название {Киклады} (Kyklades). Все они довольно мелкие; более прочих привлекают внимание обильный здоровой водой Андрос, затем оба соседа-соперника, славные своим мрамором Парос и своим вином Наксос. Самый знаменитый позднее Делос был в нашу эпоху еще пустынной скалой. Далее к востоку наш полукруг продолжается в "рассеянных" островах, так называемых (южных) Спорадах, примыкающих к Малой Азии, между Родосом к югу и Икарией с {Самосом} к северу. Особенно важен последний, сыгравший большую роль в судьбах Греции до последних времен. Из Спорад важнейшая - Кос, позднее прославившийся своим культом Асклепия и своей медицинской школой.

   {Северный} островной мост посередине разорван: начинаясь у фессалийских берегов так называемыми северными Спорадами (главная - Скирос, опасное гнездо пиратов), он уже не имеет продолжения, которое от них бы вело либо к богатому и мрамором, и вином {Хиосу}, либо, севернее, к идиллическому Лесбосу, либо, еще севернее, к мрачным фракийским островам: вулканическому {Лемносу}, золотоносному {Фасосу} (Thasos) и известным позднее своими мистическими культами {Самофракии} и {Имбросу}. Когда поэтому говорят о северном мосте между Европой и Азией - под ним разумеют не острова, а македонско-фракийское побережье.

   5. Это македонско-фракийское побережье начинается уже у Олимпа, но затем, по ту сторону реки Аксия (ныне Вардар), прерывается глубоко вдающимся в море "трехпалым" полуостровом {Халкидикой} (так называемым потому, что его занимали главным образом выходцы из эвбейской Халкиды), юго-восточный угол которого оберегает грозный Афон ($ 22 AthТs). Далее - устье второй великой македонской реки Стримона ($ 22 StrymТn, ныне Струма), за которым вскоре начинается Фракия. Ее побережье очень манило поселенцев вплоть до впадения ее главной реки Гебра (Hebros, ныне Марица); за ним следовал негостеприимный берег, вскоре переходящий в предельный полуостров, хлебородный (фракийский) Херсонес.

   Между Херсонесом и противолежащим малоазиатским берегом тянется извилистый {Геллеспонт}, переходящий затем в {Пропонтиду}. Так (то есть "предморьем") она была названа потому, что служила как бы преддверьем к настоящему, нелюдимому "морю", начинающемуся по ту сторону второго пролива, так называемого {Боспора} ($ 22 BТsporos), и названному скорее из благоговейного страха "гостеприимным" ({Pontos Euxeinos}). О нем в наш период ходили лишь внушительные слухи, увековеченные в мифе об аргонавтах, в ожидании того времени, когда оно откроет греческим пловцам доступ в пределы нашего отечества, оплодотворяя его первыми семенами культуры.

   Западное {малоазиатское} побережье начинается против фракийского Херсонеса славной в греческой саге геллеспонтской {Фригией}, над которой царила {Троя} на Скамандре, один из главных культурных центров нашего периода. Далее следовала, против Лесбоса, {Мисия} с ее главной рекой Каиком; следующая крупная река, Герм, образовала приблизительную границу между ней и {Лидией}, центральной рекой которой был знаменитый своими лебедями Каистр. Четвертая крупная река Малой Азии, извилистый Меандр, впадающий в море против Самоса, отделяет Лидию от {Карий}, последней области западного побережья Малой Азии.

   Оба названных побережья привлекали поселенцев помимо своих природных богатств также и наличием названных крупных рек, которые, будучи судоходными и вдаваясь далеко вглубь страны, предоставляли поселенцам возможность прибыльной торговли с ее полудикими обитателями. Но эти преимущества сказались лишь к концу нашего периода и, главным образом, к началу следующего.

   Таков был этот уютный мирок, это единственное в Европе полное и тесное сочетание моря и земли. Именно оно характерно для европейской культуры. Течения великих рек, на которых создавались культурные деспотии Востока, замыкают кругозор своих народов; напротив, море, если оно оживлено островами, открывает его, неудержимо увлекая вдаль. Европейская культура, созданная греческим народом, - дочь моря и земли.

  

   Глава I

   Нравы

  

   ¿ 2. {{Семейный быт}}. Основным принципом греческой семьи на ее древнейшей, уловимой для нас, ступени является принцип {единобрачия}: у мужа-хозяина только одна жена, хозяйка его дома и мать его детей. Уже один этот факт исключает возможность коренного воздействия восточных полигамических культур на греческую.

   Ценными качествами невесты считаются: знатность, красота, ум и искусность в женских работах. Приметивший себе невесту жених получает ее от тестя, уплатив за нее подобающее {вено} (hedna; обыкновенно известное число голов скота), которое тесть должен был возвратить, если дурное поведение жены принуждало мужа к разводу. Свадьба была торжественным и веселым актом, сопровождавшимся пиршеством, песней и пляской; насколько она имела религиозный характер, мы не знаем. Положение жены в доме мужа было очень почетным: она была "женой-госпожой" и управляла всей женской челядью. Правда, этот почет находился отчасти в зависимости от того, была ли в живых ее родня, у которой она могла найти заступничество в случае обиды со стороны мужа.

   {Воспитание} детей происходило внутри дома, причем нередко знатный отец, отвлекаемый внедомашней и военной работой, поручал уход за сыном почтенному клиенту. Обучение мальчика имело целью сделать из него и храброго воина и хорошего хозяина (ср. Одиссея), но, кроме того, и образованного по понятиям того времени человека, то есть способного и в физических состязаниях постоять за себя (как наездник, борец и т.д., см. ниже, с.30), и складно сказать слово, и принять участие в хорее. Оно, таким образом, уже теперь состояло из обеих характерных для грека частей гимнастической и мусической. Девочки росли при матери, обучаемые ею женским работам; однообразие домашней жизни прерывалось для них частыми вечеринками с хороводами и пением (ср. Навсикаю). Вообще центром тяжести в общественной жизни нашего периода была семья. Главой семьи был, разумеется, отец; все же его власть имела свой предел и никогда не доходила до права над жизнью и смертью или свободой детей, не говоря уже о жене; в случае жестоких наказаний допускалось заступничество родственников матери. Вообще личность жены была для мужа неприкосновенна; пережитки более грубых нравов в этом отношении сохранились у Гомера, странным образом, в быту богов (см. ниже, с.53).

   Местом семейной жизни был дом. Для него характерны прежде всего двор ($ 24 aulЙ), где при теплом климате и обыкновенно ясной погоде юга охотнее всего пребывали люди, затем обе {хоромы} (megara), мужская и женская. Строгой исключительности, впрочем, не было: в мужской хороме, служившей также столовой, хозяин с хозяйкой принимали гостей; в женской хозяйка управляла домашней работой рабынь. Особой кухни не было; это - в связи с тем, что пищей в нашу эпоху были преимущественно жареное мясо и хлеб ("ломоть Деметры"). Животные закалывались и потрошились на дворе; здесь же находился алтарь ($ 24 bТmos), на котором приносились в жертву богам положенные им части. Назначенные для людей части туши жарились на очаге (hestia) в хороме, затем подавались сотрапезникам. Эти последние сидели на стульях (а не возлежали, как позднее); столы подавались к обеду, а затем убирались. Вино в особых больших сосудах ($ 24 kratЙres) смешивалось с водой и затем разливалось в чаши (kylikes).

   Дом был, однако, центром также и семейного {хозяйства}, которое вообще в древности было много сложнее, чем ныне. Покоилось оно на следующих двух принципах: 1) дом должен быть по возможности экономически самодовлеющей единицей, то есть потребляемое домом должно им же и производиться; 2) хозяйственная работа делится между мужем и женой так, чтобы муж заведовал всей работой вне дома, жена - почти всей внутри него.

   К {работам вне дома} принадлежали: 1. {Скотоводство}, очень развитое в преимущественно гористой Греции. Его предметами были: коровы (ради мяса и молока; быки служили также и для пахотьбы); овцы (ради шерсти, мяса и молока) и козы (тоже; сверх того пользовались и шкурами всех этих пород). Лошадей, требовавших особо тучных пастбищ, держали только очень богатые, да и то не везде; особенно славилась ими Фессалия. Более распространены были, как вьючные животные, мулы и ослы. Свиней уже тогда держали более для пищи. 2. {Земледелие}. Здесь мы различаем {хлебопашество}, известное с незапамятных времен, и {культуру деревьев}, среди которых особую важность имела виноградная лоза и маслина (последняя, впрочем, только отчасти, так как самые ценные качества оливкого масла, сделавшие его и средством освещения и приправой к кушаньям, были открыты только в следующую эпоху).

   3. Пчеловодство, особенно важное в древности потому, что мед заменял нынешний сахар (воск, как средство освещения, тоже был признан только в следующую эпоху; в нашу - комнаты освещались смолистыми лучинами на подставках, $ 25 lamptЙres, a ночной путник брал с собой факел). 4. {Охота} не была постоянным занятием; она предпринималась изредка для истребления быков с целью их приручения, и это было торжеством, на которое приглашали друзей и знакомых (ср. миф о Калидонской охоте). Человек, принужденный жить охотой, считался несчастным так же, как живший рыболовством. Обычный способ охоты заключался в том, что животное загоняли с помощью собак в нарочно расставленные сети. Рано возникло сознание, что следует щадить беременных самок; таковых охотники после поимки "отпускали Артемиде", богине-покровительнице не только охотников, но и лесной дичи. Скотоводство и охота требовали наличия большого числа собак, которые считались поэтому ценным достоянием. К ним, как и вообще к животным, относились очень хорошо; ср. описание смерти собаки Аргоса в "Одиссее" (XVII, 290 cл.).

   {Внутри дома} происходили работы по выделке предметов потребления из приносимого сырья. Главными были следующие: 1. выделка хлеба. Для этого сначала молотили колосья на току ($ 25 halТs; это был устланный каменными плитами просторный круг под открытым небом, служивший в другое время местом для пляски), каковая работа производилась быками; затем его там же веяли с помощью веяла (liknon). Домой доставляли чистое зерно; просушив, его размалывали в ручных мельницах, что считалось особенно тяжелой работой мукомолок - далеко слышный лязг мельниц вместе с пением петухов возвещал о наступившем утре. Затем из добытой таким образом муки пекарки пекли хлеб - плоский, так что его надлежало ломать. 2. Выделка {тканей}. Домой доставляли шерсть: здесь ее разминали и чесали (работа чесальщиц), превращая ее этим в паклю; из нее пряхи с помощью прялки и веретена выводили нити - эта работа считалась особенно приличествующей дочерям дома. Из нитей на ткацких кроснах (histos) выделывались ткани, что было почетной работой самой хозяйки; особенно искусные ткачихи (Андромаха, например) умели при этом украшать ткани различными узорами. В позднейшее время работа этим почти что заканчивалась - платьем были те же куски материи. В нашу эпоху дело было сложнее, как доказали изображения мужчин и особенно женщин, главным образом, в критской и тиринфской стенописи: многоярусные воронкообразные юбки этих последних, крепко стянутые вокруг талии (едва ли без помощи корсета), требовали довольно высокого развития также и портняжной техники. Но подробности тут неизвестны.

   Как видно из этого описания, хозяйство в самодовлеющем доме было немыслимо без многочисленной челяди. Таковая была большей частью несвободной. Наиболее почетным являлось положение дома рожденных рабов и рабынь; другие приобретались либо куплей, либо как военная добыча. Последней, впрочем, были только женщины, так как мужское население взятого города истреблялось. Отношение хозяев к рабам было гораздо более сносно, чем позднее, когда усложнившиеся условия производства потребовали массового рабства. Из числа рабынь выдвигались своей близостью к хозяйке ее бывшая няня, последовавшая за ней из родительского дома, и затем "почтенная" ключница. А впрочем, хозяин был полновластным господином своей челяди и имел над ней право жизни и смерти (ср. расправу Одиссея с неверными рабынями, Од. XXII, 457 cл.).

   Равным образом, большое хозяйство требовало разнообразной {утвари}. Сравнительно мало было мебели, как и вообще в древности: нашим шкафам соответствовали низкие лари, которые могли служить также для сидения. Столы тоже не загромождали комнаты. Стулья были отчасти каменные, отчасти складные деревянные; для гостя стул покрывали мохнатой шкурой, и под ноги ему давалась скамейка. Разнообразна была столовая утварь, большей частью из глины; встречается, однако, серебряная и золотая, последняя преимущественно для возлияний богам. Особое место занимают медные котлы, в которых, главным образом, кипятилась вода для купания, с каковой целью их ставили на так называемые треножники (tripodes). О {рабочей} утвари уже была речь мимоходом. Сюда же примыкают и многочисленные женские украшения - серьги, ожерелья, запястья, пряжки и т.д., - о которых мы имеем довольно полное представление, так как они сопровождали покойницу в могилу (так же как мужчин - оружие, о котором см. ниже, с.30). Особого внимания заслуживают {перстни с печатями} - символ хозяина и хозяйки - с подчас очень интересными изображениями.

   Вся эта семейная жизнь проникнута чувством живой и тесной солидарности всех членов, как свободных, так и рабов, и затем - {уважением к труду}. Одиссей гордится своей выдержкой в полевых трудах не менее, чем своими воинскими подвигами {Од. XVIII, 395 cл.); царевичи не гнушались пасти отцовские стада (Парис на горе Ида), царевны - не только прясть, но и стирать вместе с девушками-рабынями (Навсикая).

   Смерть человека была обставлена торжественно; но эта торжественность была обусловлена верованиями о душе, почему мы и должны заняться ею ниже, в главе о религии (IV, ¿ 10).

   ¿ 3. {{Общественный быт}}. Описанный в предыдущем параграфе дом с его сложным, почти самодовлеющим хозяйством мог быть домом только крупного землевладельца, так называемого анакта (anax). Несколько таких семей, объединенных узами ближайшего сознаваемого родства, составляли род (genos) или фратрию (phratria) - отношение этих двух понятий друг к другу для нас неясно; так как этим родством обусловливалось наследование выморочного имущества, то каждый отец семейства должен был представлять сородичам (франторам) своих детей, чтобы этим обеспечить им права наследства. Но и в других случаях это родство было живой силой: сородичи съезжались и на свадьбу, и на похороны, и в видах помощи и заступничества, если благосостояние семьи пошатнулось; они же были ближайшей инстанцией для улаживания семейных неурядиц. Высшей единицей, вмещавшей в себе несколько родов или фратрий, было {колено} или фила (phyle). Родство крови и здесь еще предполагалось, но уже не могло быть определено; предположение же находило себе опору в допущении общего родоначальника. Значение филы сказывалось особенно на войне, когда воины собирались по филам и фратриям (ср. совет Нестора, {Ил}. II, 360 cл., которым поэт хочет освятить именно этот старинный обычай и дать отпор новшествам, направленным к его разрушению); но мы имеем право допустить, что и в мирное время "филеты" образовывали единое целое, отстаивающее свои интересы в общей родине.

   Таковы основы родового строя в ахейский период. Далеко не все нам известно: мы не можем, например, дать ответ на вопрос, насколько родовой строй влиял на земельно-имущественные отношения. Была ли вся земля частной собственностью? Или же только пахотная, причем пастбища могли принадлежать фратрии или филе, или даже целой общине, или же - никому? Мы этого не знаем.

   Переходя к вопросам чисто {хозяйственного} характера, мы прежде всего должны установить, что то хозяйство, при котором дом (oikos - отсюда oikonomia) является вполне самодовлеющей единицей, будучи и производителем, и потребителем всех нужных ему материальных благ, - называется {"ойкосным"}, или домовым хозяйством. Ему противополагается хозяйство {городское}, при котором обмен товаров происходит между различными домами, но все же внутри того же города, и как последовательно высшие понятия - хозяйство {государственное} и {мировое}.

   Исключительно домовое хозяйство возможно только на первобытной ступени скотоводческой жизни; Гомер сохранил память о таковой в любопытном месте, где он описывает быт дикарей-циклопов ({Од}. IX, 112 cл.). Все же в ахейском периоде мы имеем, согласно сказанному, {преимущественно} домовое хозяйство со сравнительно небольшими зародышами хозяйства городского (которое в Греции совпадало с государственным) и еще меньшими - мирового.

   Зародыши городского хозяйства мы должны признать в наличии таких {ремесел}, которые не умещались в пределах домового хозяйства (подобно ткацкому, пекарному и т.д.), а существовали самобытно, обслуживая нужды целого народа - почему ремесленников и называли $ 28 dЙmioergoi (позднее $ 28 dЙmiurgoi), то есть работающими на народ. Это были ремесла следующие: 1) {гончара} (kerameus), очень важное при роли глины в античном обиходе, заменявшей также и нынешний фарфор (с фаянсом) и хрусталь; в собственно ахейский период был уже давно известен гончарный круг, и глиняные изделия достигли со стороны формы значительного разнообразия и совершенства (об их художественной стороне будет речь ниже, с.43); 2) {плотника} (tekton; глава таковых - $ 28 architektТn; отсюда, неправильно, латинское - architectus и, еще неправильнее, русское - "архитектор"); впрочем, по условиям домостроительства нашей эпохи, плотник был в то же время и каменщиком и еще совмещал в себе столяра; 3) {кузнеца} (chalkeus, от chalkos - "бронза"; железо тогда еще не употреблялось), совмещавшего в себе также и оружейника и ювелира; интересно тут сравнить у Гомера описание мастерской идеального кузнеца - бога Гефеста ({Ил}. XVIII, 369 cл.); оно замечательно также и тем, что из него видно, какие смелые надежды уже тогда возлагались на это великое ремесло, родоначальника современной технологии; недаром оно было единственным, имевшим бога своим специальным представителем; 4) кожевника ($ 28 skytotТmos). Правда, его ремесло отчасти укладывалось в рамки домового хозяйства, но были специалисты, подобно тому Тихию Гилейскому (в поздней Беотии), которому Аякс Теламонид заказал свой исполинский кожаный щит ({Ил}. VII).

   Наконец, зародыши {мирового} хозяйства мы имеем в тех элементах морской {торговли} и морского {разбоя}, которые мы встречаем в нашу эпоху. Действительно, как это ни странно, а эти два понятия здесь должны быть сопоставлены; во-первых, потому, что и тем, и другим делом занимались одни и те же люди ($ 28 prЙktЙres - "добытчики"; ср. {Од}. VIII, 161 cл.), а затем и потому, что в экономическом отношении оба сводились к одному и тому же, к привлечению заморских продуктов в круговорот домового и городского хозяйств. Разница между ними нравственная; но об этом пункте речь впереди.

   Развитием разбоя была и {война}, которая в нашу эпоху велась ради добычи, а не ради расширения земельных владений; от разбоя она отличалась своим всенародным характером, вследствие чего больше внимания обращалось на нравственный элемент (ниже, с.37 и cл.).

   Путем морской торговли и разбоя с войной в Грецию проникали материалы и продукты, которых она сама не производила (золото, бронза, порфира); из народов, корабли которых доплывали до Греции, упоминаются финикийский (см. особенно {Од}. XV, 403 сл.).

   И городское хозяйство, и мировое в его нормальных проявлениях сводилось в своих отдельных актах к {продаже} и {купле}; а в таких случаях возникал вопрос, {за что} продать и {за что} купить. Тут мы различаем две ступени. На первобытной ступени полагалось, что продавец продает за то, что ему нужно; а покупатель покупает за то, что ему не нужно, и продажа и купля состояли в простой {мене}. На второй - развитие промышленности и торговли повело к установлению особой меновой единицы или {денег} в широком смысле; таковыми были в нашу эпоху, однако, не металлические деньги, а {головы скота}, как крупного (коров), так и мелкого (овец). Ценность вещи определялась числом таких голов: медные доспехи Диомеда стоили девять, золотые же Главка - сто коров. ({Ил}. VI, 326). Подобное же развитие мы имеем и у других народов, и латинское слово pecunia до позднейшего времени сохранило память о том, что первоначально и деньгами было pecus.

   Сказанным до сих пор в значительной степени определяется и {классовое деление} населения в нашу эпоху; не имея о нем исчерпывающих сведений, мы, тем не менее, на основании известного нам, а также и аналогий из позднейших времен, можем установить следующее. Первый класс составляли, несомненно, те крупнопоместные {анакты}, семейный быт которых описан в ¿ 2; и на войне, и в управлении государством, и в общественной жизни они были на первом плане. За ним следовали мелкопоместные {крестьяне}, естественно зависящие от анактов, пастухи-собственники горных пастбищ, {рыболовы} побережья. Затем {ремесленники} и {торговцы}, поскольку первые не совпадали с крестьянами; наконец, батраки или феты ($ 29 thetЙs), не имевшие своего гнезда и работавшие за плату. Жизнь последних Ахилл называет самой жалкой из всех ({Ил}. XXIV, 531 сл. и Од. XI, 489 сл.); значит, лучше жилось даже {рабу}. И действительно, первым условием сносной жизни греки считали оседлость; и мы легко представляем себе, что Евмей, даром что раб, очень свысока смотрел на какого-нибудь свободного бродягу-батрака, принимаемого сегодня за поденную плату (мерку хлеба) и не знающего, где он завтра приклонит голову.

   Следует отметить полное отсутствие в этой картине {жрецов} - в резком различии с восточными культурами. Но об этом речь впереди (см. ниже, с.55).

   {Общественная жизнь}, поскольку она не совпадала с экономической и политической и не являлась придатком семейной, а также не вызывалась случайными и неуловимыми для нас происшествиями, сосредоточивалась в особенности на одном характерном для Греции явлении - на {агонах} (состязаниях). Их расцвет относится к следующему периоду; в наш они еще не имели периодического характера, но были частью чрезвычайного торжества - чаще всего похоронного. Здесь первое место принадлежало состязанию колесниц, доступному только для анактов; затем следовали состязания в беге, борьбе, кулачном бою, стрельбе, метании диска и дротика. В наш период призы победителям представляли собой (как ныне) материальную ценность, а не чисто идеальную (лавровый венок и тому подобное), как в рыцарский эллинский период.

   ¿ 4. {{Государственный быт}}. Община на древнейшей уловимой для нас ступени может быть определена как {наследственная по мужской линии аристократическая монархия}, основанная на {родовом} строе.

   I. Царь (basileus) был в трояком отношении главой своей общины:

   1) в {сакральном} - как ее представитель перед богами, приносивший от ее имени установленные жертвы (см. ниже, с.54); в этом качестве он охотно производил себя от Зевса, царя богов (как diogenЙs basileus);

   2) в {судебном} - как высший судья, естественно приглашаемый решать спорные вопросы между анактами в тех случаях, когда обращения к совету сородичей было недостаточно;

  

   {{Примечание}}. Здесь далеко не все для нас ясно. Судебное значение царя упоминается в "Одиссее", но не в более древней "Илиаде": здесь не царь, а совет старейшин (то есть анактов) решает тяжбу, причем тот, к приговору которого присоединяются другие, получает награду, представленную, вероятно, тяжущимися. Следует ли допустить, что право суда, вначале принадлежавшее анактам, со временем перешло к царю? Мы охотно предположили бы обратное.

   Следует отметить чисто {светский} характер этого ахейского суда. Клятва сторон (см. ниже, II, ¿ 8) отсутствует, дело решается показаниями свидетелей и убеждением судей.

   Основой суда всегда является {право}. Таковое в ахейский период еще не было предметом законодательства: мы имеем так называемое {обычное}, неписанное право, жившее в правовом сознании народа и особенно анактов. Оно должно было пережить известную эволюцию до той ступени, которую нам представляет ахейский период. Здесь в случае убийства гражданина убийца уплачивает так называемую виру ($ 31 poinЙ) по соглашению с родственниками, и только при их несогласии должен отправиться в изгнание. Это - поразительное обмирщение древнейшего права и долга кровавой мести, блюстительницей которого была Эриния.

  

   3) в {военном} - как призванный полководец общинной рати, которая под его предводительством ведет наступательную и оборонительную войну, собираясь по родам и коленам (выше, с.27).

   Никакой другой власти царь над своими подданными не имел - в своем доме анакт властвовал неограниченно. Да и называл он их не подданными, а "товарищами" (hetairoi), такое наименование удерживалось и в исторической монархии у греков (ниже, 4.IV, отд.А, гл.1). В этом относительном равенстве заключается новая разница между Грецией и Востоком, где подданный был рабом царя, и последний мог с ним поступать по своему усмотрению.

   Знаком отличия царя был посох ($ 31 skЙptron) с птицей Зевса, орлом, на набалдашнике и более роскошное облачение, но только не пурпурного (как позднее), а зеленого цвета. Материальными преимуществами были: 1) дворец в кремле и особый участок земли, даруемый царю, как таковому, от общины (зародыш доманиального землевладения); 2) поборы с тяжущихся и 3) отборная часть военной добычи. От царя требовалось, чтобы он оказывался достойным своего сана личным умом и храбростью (см. {Ил}. XII, 310 сл.); убыль этих качеств послужила причиной падения царской власти.

  

   {{Примечание}}. Посох, из которого, как показывает греческое слово, развился наш скипетр, был первоначально орудием, а затем символом карательной власти. Носил его каждый анакт, но царский был роскошнее и имел указанное украшение.

  

   II. Вторым органом власти был {царский совет}, $ 31 bulЙ, состоявший из старейшин (gerontes), то есть анактов. В его среде царь обсуждал все предложения, вносимые в народное собрание; он же принимал участие во всех актах, в которых царь выступал представителем своей общины, будучи сначала, надо полагать, нравственным, а затем и правовым ограничением его власти.

   1. Так как за каждым жертвоприношением следовало угощение участников мясом жертвенного животного, то к участию в царском жертвоприношении за общину естественно было пригласить ее лучших людей, то есть членов совета.

   2. Греческое правовое сознание никогда не признавало единоличного судьи, и царь-судья должен был окружить себя "заседателями", parhedroi, то есть опять-таки членами совета.

   3. Равным образом, ведение войны требовало постоянного обсуждения каждого военного действия, то есть возможно частых заседаний так называемого военного совета; им же, естественнее всего, был все тот же царский совет старейшин или анактов.

   С этой целью царь собирал свой совет в военное время в своей палатке, в мирное же - либо на площадке перед дворцом, либо в особом помещении дворца (ср. тронный зал в так называемом дворце царя Миноса в Кноссе).

   III. Третьим органом власти было народное собрание или вече (agora), собиравшееся на городской площади (тоже $ 32 agorА). Его состав нам точнее не известен; но аналогия заставляет думать, что оно обнимало всех оседлых людей. Неизвестны точнее и его полномочия; во всяком случае, его созыв был необходим не только для объявления войны, но и для более важных военных действий (в {Ил}. II, например, для перехода от длительной осады к решающей битве). Говорить в вече могли не только царь и анакты, но и любой гражданин.

   Народ созывался в вече "звучноголосыми" царскими глашатаями ($ 32 kerykЙs); они же вручали говорящему царский посох как символ того, что он во время своей речи неприкосновенен и что его надлежит выслушать. Эти глашатаи были особо привилегированные лица, о которых еще будет речь; их богом был Гермес, небесный глашатай, и они носили его символ, жезл со змейками (ныне символ торговли), который их делал неприкосновенными. Их должность была наследственной.

   ¿ 5. {{Международный быт}}. В принципе, вне границы общины для ее граждан начинается военное положение: "внешний" ($ 32 echthrСs) - то же, что и "враг". На практике оно смягчается следующими обычаями, получившими под сенью религии правовой характер.

   1. Особа {глашатая} священна везде, где царствуют греческие нравы; в сопровождении такового всякий грек повсюду мог путешествовать безопасно.

   2. Характерен для Греции институт {куначества} (xenia), то есть союза гостеприимства, заключаемого между двумя гражданами различных общин и обеспечивающего им взаимный прием и покровительство. Эти куначества были наследственными (см. Ил. VI, 119 сл.). Со временем из них развился институт {проксепии}, то есть союз гостеприимства между гражданином общины А и всей общиной Б, в силу которого каждый гражданин общины Б в случае надобности мог найти прием и покровительство у означенного гражданина общины А, взамен чего этот последний пользовался разными почетными правами, вплоть до права переселения, в общине Б (нечто родственное нашему консульству).

   3. Независимо от этого каждый пришелец мог обеспечить себе безопасность, ставя себя под покровительство "Зевса просителей", Zeus hikesios. Самым действенным обрядом такой "гикесии" было - припасть с зеленой веткой в руках к алтарю Зевса или другого бога; если же такого поблизости не было, то - коснуться рукой колена, руки или подбородка лица, к покровительству которого пришелец обращался.

   4. Наконец, были возможны и {договоры} между целыми общинами, обеспечивающие их гражданам безопасность, а по желанию и самим общинам взаимную военную помощь. Договор скреплялся взаимной подачей рук, торжественными возлияниями ({spondai}; отсюда и сам договор так назывался) и призывом Зевса-блюстителя договоров (см. описание {Ил}. III, 245 сл.). Наличие договора имело видимым последствием то, что заключившие его общины сносились между собой без глашатаев.

   Таковы были скромные зародыши позднейшего международного права. В прочем же действовало право {войны}.

  

   {{Примечание}}. В войне тех времен различаются следующие действия: А. {Битвы}. Здесь в передних рядах сражались анакты как единственные, владевшие лошадьми, но - и это характерно для нашей эпохи - не верхом, а на колесницах, запряженных парами, причем каждый боец имел рядом с собой возницу, тоже из благородных. В самом сражении они, однако, спешивались. Оборонительным оружием был шлем и огромный "микенский" щит, свешивавшийся на перевязи с шеи и защищавший все тело; наступательным - копье и меч (лук настоящими витязями употреблялся только для охоты). Прочие воины, пешие, своими массами поддерживали натиск анактов. Б. {Засады}, в которых участвовали только отборные люди. В. {Набеги}, производимые ради добычи, между прочим, для прокормления войска. Особенно опасными были морские набеги вследствие своей неожиданности и невозможности преследовать хищников. Так как им подвергались только побережья, то принято было большие города основывать на некотором расстоянии от моря (Микены, Троя, Афины и т.д.). Г. {Осады} укрепленных городов. Здесь все выгоды были на стороне осажденных, так как приспособлений к разрушению стен не было; при наличии съестных припасов и воды они могли продержаться очень долго. Правда, с другой стороны, вследствие недостатков строительной техники стены не могли быть отвесными (так это предполагает Гомер, и троянские раскопки подтвердили это), так что при неожиданном нападении можно было взойти на них. По легенде Троя осаждалась десять лет и была взята лишь путем хитрости.

   Следует и здесь отметить светский характер ведения войны. Конечно, победу даровал Зевс, которому и молились о ней, но того боязливого испрашивания божьего согласия на каждое действие, которое так тормозило ведение войны в историческую эпоху, ахейский период не знал.

  

   Произволу победителя не было положено никаких пределов; взятый город разрушался, мужское население истреблялось, женщины и все имущество побежденных поступали в добычу. Но все же обычай повелевал 1) щадить святыни богов и 2) не препятствовать похоронам павших в бою.

   ¿ 6. {{Нравственное сознание}}. Вся рассмотренная в настоящей главе область жизни ахейского периода подчинена, согласно сказанному выше, идеалу {добра}. Этот идеал на самой низкой ступени личного эгоизма проявляется в борьбе за существование и за власть: добро совпадает с личной {пользой}, и высшим качеством человека считается то, посредством которого он может легче и полнее всего доставить себе эту пользу. Это и есть {$ 34 aretЙ} в ее первоначальном значении; она вмещает в себе силу, мужество, ловкость и практический ум (не исключая хитрости), а также и красоту, обходительность и т.д., поскольку они выдвигают одного человека из среды других. Нравственности во всем этом пока еще нет.

   Но это стремление к личной пользе уже на нашей ступени часто скрещивается с противоположным ему стремлением - жертвовать личной пользой ради пользы другого человека в силу нравственного долга. Спрашивается: что же является "санкцией" этого {нравственного долга} - то есть тем, ради чего мы исполняем его?

   Первоначально санкции не было никакой: человек поступал нравственно в силу бессознательно повелительного голоса в своей душе ("категорического императива", как его называет Кант). Это объясняется отчасти тем, что человек на этой ступени чувствует себя еще не отщепленной особью ("онтономическое сознание"), а одним целым со своим отцом и дедом, со своим сыном и внуком ("филономическое сознание"). Категорический императив совпадает здесь с "долгом крови" - здесь, но не везде.

   Но по мере пробуждения к сознательности человек обязательно задает себе вопрос: "ради чего жертвую я своей пользой?" - и обязательно отвечает: "ради высшей пользы, то есть счастья" (eudaimonia). Императивная нравственность переходит в нравственность {эвдемонистическую}.

   Это счастье человек представляет себе либо здесь, на земле, либо за пределами смерти; в первом случае мы имеем {биологический}, во втором - {эсхатологический эвдемонизм}. Последний по своей природе всегда религиозного характера; но не всякая религия имеет в числе своих догматов эсхатологический эвдемонизм - и именно религия ахейского периода, как мы увидим, его не имела (ниже, с.46). А впрочем, к одной награде за пределами смерти была чувствительна и гомеровская эпоха - именно к {посмертной славе}, орудием которой тогда была песня. "Для того боги назначили горе данаям и Илиону и судили погибель людям, чтобы была песня для потомства", - говорит Алкиной Одиссею ({Од}. VIII, 479). Это - характерная для всей античности черта: слава - высшая награда, забвение - самая тяжелая кара.

   Напротив, биологический эвдемонизм может быть религиозного, но может быть и не религиозного характера.

   {Религиозный} биологический эвдемонизм сводится к признанию догмата, что за нравственное поведение {бог} наградит человека счастьем на земле (точка зрения древнего Израиля). Для зарождения этого догмата требуется, чтобы сначала сам бог был признан нравственной силой, а этого признания мы в нашу эпоху еще не имеем. Бог награждает человека за оказываемое ему, богу, почтение (то есть за благочестие; см. {Ил}. XXII, 168 сл.) и карает за нанесенные ему, богу, оскорбления (главным образом, за кощунство и клятвопреступление), но не за нравственное или безнравственное поведение вообще.

   {Нерелигиозный биологический эвдемонизм}, в свою очередь, может иметь две санкции: самобытную и общественную. {Самобытная санкция} сводится к убеждению, что нравственность есть здоровье души и сама по себе служит наградой нравственному человеку. Это - точка зрения {автономной} нравственности; ее открытие - бессмертная заслуга Платона, нашей эпохе до нее еще очень далеко. {Общественная санкция} гласит: поступай нравственно, чтобы тебя уважали твои ближние. Это именно та, которую мы встречаем в нашу эпоху (например, {Ил}. IX, 257). Теоретически она недостаточна (надлежит сравнить блестящую критику ее, а заодно и других санкций, кроме самобытной, которую дал Платон в начале II книги его "Государства"), но практически сослужила человечеству немалую службу в деле его нравственного воспитания.

   Итак, мы можем сказать: нравственность ахейского периода, поскольку она не была чисто императивной, сводится к нерелигиозному биологическому эвдемонизму с общественной санкцией.

   Всякая санкция (и в данном случае - общественная) создает ряд {нравственных требований}, исполнение которых ставится условием достижения соответственной эвдемонии (в данном случае - общественного уважения). Эти требования бывают неизбежно и положительного, и отрицательного характера, - смотря, однако, по преобладанию тех или других, мы различаем нравственность (преимущественно) положительную и (преимущественно) отрицательную. Этим двум направлениям нравственного поведения соответствуют два идеала, сообщающие более определенную окраску высшему идеалу добра. Идеал {положительной нравственности} - $ 36 {arЙte}, переходящая по мере развития нравственной культуры от понятия "доблести" к понятию "добродетели" (в буквальном смысле: "делания добра"), ее средство - деятельность, ее отдельное проявление - подвиг ($ 36 katТrthoma); это - идеал античный, общий всем эпохам. Идеал {отрицательной} нравственности - {праведность}; ее средство - воздержание, ее отдельное проявление - избежание проступка или греха ($ 36 hamartЙma); это - идеал фарисейский (в объективном смысле этого слова).

   Принцип соревнования ("агонистический"), столь характерный для античности, содействовал положительному направлению ее нравственности, побуждая каждого человека к совершению подвигов в смысле доблести или добродетели. Нравственные требования, сюда относящиеся, определяли {обязанности} человека по отношению к богам, семье, челяди, согражданам и пришлым гостям - различные в различных случаях.

   Всякое нравственное требование предполагает большую или меньшую способность человека исполнить его или не исполнить, то есть большую или меньшую {свободу его воли}. Догмату свободы воли противополагается догмат ее {связанности}, которая может быть либо внешней, либо внутренней. Учение о внешней связанности воли мы называем {фатализмом} ("делай что хочешь, но если тебе суждено убить твоего отца, то ты его убьешь". - Кем суждено? - Роком, fatum, Мойрой-Moira; см. ниже, с.53); учение о внутренней связанности - {детерминизмом} ("ты, собственно, ничего от себя не хочешь, так как твоя воля - необходимое следствие независимых от тебя причин"). Фатализм может быть либо безусловным (приведенный пример), либо обусловленным ("если ты родишь сына, то он тебя убьет, - но ты можешь его и не родить"). Детерминизм тоже двух родов: он может быть религиозным ("моя воля - действие вселившегося в меня доброго или злого духа"; на наивысшей ступени отсюда развивается христианское учение о благодати) или естественным ("моя воля - продукт естественных задатков моего характера и внешней обстановки").

   Античность ахейской эпохи, в принципе, признает свободу человеческой воли и, следовательно, ответственность человека за его деяния; все же она недостаточно оценивает ее нравственное значение, ставя свой приговор о совершенном деянии в зависимость не от обнаруженной при его совершении злой воли, а от внешнего наличного факта. Так, совершенное убийство во всяком случае требовало возмездия, даже если оно было совершено нечаянно или бессознательно ({Ил}. XXIII, 85 сл.).

   Но наряду с этим прогрессирующим сознанием, которому принадлежало будущее, мы находим и элементы и пережитки других. Мы встречаем {фатализм} - и, смутно, в его безусловном виде ({Ил}. VI, 486 сл.) и, ясно и настойчиво, в обусловленном ({Од}. I, 32 сл. - очень важное место). Последний особенно интересен, так как на нем основано столь характерное для античной культуры {ведовство} (ниже, с.55), сводящееся к узнанию условий отвратимости злой судьбы. Мы встречаем затем и {детерминизм} как факт, смягчающий человеческую ответственность, и притом в его религиозном виде. Человек замечал, что иногда "страсть" заставляла его поступать так, как он "не хотел" поступить и во вред ему же; в этой независимой от него силе он усматривал извне в него вселяющегося злого духа - олицетворенный грех, {Ату} ($ 37 AtЙ; см. интересную притчу о ней: {Ил.} XIX, 90 сл.).

   Но все эти посторонние элементы только ограничивали более или менее принцип свободы человеческой воли, но не упраздняли его; он остался в силе как главный устой самосовершенствуемости человека, а стало быть, и культурного прогресса.

   Еще осталось ответить на вопрос о {ценности жизни} для человека ахейского периода. Ответ вообще может быть двойной - положительный или отрицательный: первый мы называем {оптимистическим}, второй - {пессимистическим}. Пессимизм может быть либо абсолютным, либо относительным, причем последний сводится к низкой оценке земной жизни в сравнении с той, которая нас ждет за пределами смерти, и вполне совместим с абсолютно положительной оценкой первой. Для ахейской эпохи относительный пессимизм отпадает (см. ниже, с.46).

   Как же отвечал ахеец на вопрос о ценности жизни? Странным образом - двояко: в теории он - пессимист, на практике - оптимист.

   И все же это естественно. Теоретический ответ дается тогда, когда человек, до тех пор действующий, останавливается и озирается на свой жизненный путь. Он видит самое видимое - кругом невзгоды, впереди старость и смерть; он не видит силы собственного духа, данной ему для борьбы с невзгодами, сокровенной радости жизни, вступающей в сознание тол