Главная » Книги

Зелинский Фаддей Францевич - История античной культуры, Страница 5

Зелинский Фаддей Францевич - История античной культуры


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13

т управляющих обратимся к управляемым, к малоземельным и безземельным - о них нам говорят "Труды и дни" Гесиода, - то картина меняется. Вначале у них не было никаких средств бороться с организованной силой притеснителей; таковые явились только тогда, когда, благодаря усилению промышленности и торговли, с крупнопоместной и родовитой "аристократией от булата" стала соперничать новая "аристократия от злата". Важным результатом этой борьбы были, как мы видели, писаные законодательства и равные для всех суды; но улучшая в этом отношении положение крестьянства, новые законодательства ухудшили его в другом: признанное законодателями облигационное право дозволяло выдавать ссуды не только под залог земли, но и "под залог тела". В силу первого уложения несостоятельный крестьянин-должник терял свою землю и становился из собственника фермером, в силу второго он терял и свою личную свободу и либо продавался в рабство, либо делался крепостным. Спарта избежала этого кризиса тем, что своевременно удачной войной с Мессенией увеличила количество своих земельных наделов сообразно с ростом населения, соблюдая их равенство между собой; но в других государствах он был очень тяжел, и {борьба за землю} стала в VI веке до Р.Х. таким же боевым кличем нарождающейся демократии, как в VII - "борьба за право". Точнее мы осведомлены об Афинах. Здесь некоторое успокоение было внесено мудрым законодательством Солона (594 год до Р.Х.), который отменил на все времена "ссуды под залог тела" и объявил недействительными все состоявшиеся во вред крестьянству сделки: закрепощенные стали вновь свободными, с их земель были удалены "позорные столбы", свидетельствовавшие о лежащих на них долгах. Но страсти разгорались, и Солону трудно было держаться среднего умеренного пути между упорством аристократов, не желавших никаких изменений в создавшемся положении, и вожделениями пролетариата, требовавшего конфискации и передела всей земли. Продолжая свое дело умиротворения партий, он разделил граждан на {четыре класса}, в зависимости от имущественного и притом земельно-имущественного ценза (I - "пентакосио-медимны", богатейшие; II - "всадники", крупнопоместные; III - "зевгиты", мелкопоместные; IV - "феты", безземельные); оставляя неприкосновенными старинные четыре родовые филы, но применяя к ним введенный им земельный ценз, он из граждан первых трех классов набрал новый {"совет четырехсот"} (по 100 на филу), которому поручил постоянное управление государством, оставляя за ареопагом преимущественно судебные дела. Благодаря этим законам Солон стал чиноначальником афинской демократии; но длительного успокоения он своей родине дать не мог, и она продолжала катиться далее по той наклонной плоскости, которая привела, наконец, и ее к {тирании}.
   В прочей Греции тирания еще в VII веке до Р.Х. являлась не раз исходом из партийных смут, притом и на Востоке (Фрасибул Милетский), и на Западе (Фаларид Акрагантский), и в собственно Греции (особенно Кипсел Коринфский, свергший династию Вакхиадов, с его сыном, прославленным легендой Периандром). Все эти тираны были одного типа: враги аристократии и ненавидимые ею, они к народу относились хорошо, старались улучшить его материальное положение, отвлекая его одновременно от политики, и заботились о внешнем могуществе и внутреннем процветании своих родных городов. Теперь и Афины дождались своего тирана. Аристократы "педиэи" (выше, с. 70) враждовали с торгово-промышленной знатью "паралии", вождями которой были изменившие своей партии очень родовитые Алкмеониды. Этой враждой воспользовалась пастушеская "диакрия", видевшая своего заступника в смелом и умном {Писистрате}. Искусно пользуясь неумелостью своих врагов, Писистрат захватил высшую власть, которую он укрепил союзами с другими тиранами, особенно со славным Поликратом Самосским. Его правление было эрой благополучия для Афин, которые при нем окрепли материально, стали могущественны в Элладе и средоточием как изобразительных, так и мусических искусств; любовь к нему была так велика, что по его смерти его сыновья, Гиппий и Гиппарх, беспрепятственно унаследовали его власть. Но они не могли удержаться. Гиппарх пал жертвой частной мести от рук "тираноубийц" Гармодия и Аристогитна; ожесточенный его смертью Гиппий своими крутыми мерами восстановил против себя и педиэю, и паралию; вожди последней, Алкмеониды, через благоволение к ним Дельф заручились помощью Спарты, и дружным действием всех этих сил Гиппий был изгнан (510 год до Р.Х.).
   Хозяевами положения стали после кратковременной смуты Алкмеониды; их главный представитель, {Клисфен} преобразовал государство на демократических началах, навсегда устраняя своими реформами значение и педиэи, и паралии, и диакрии, раздиравших Афины в течение столетия с лишком. Так как его реформы определили государственный строй Афин в следующий, "аттический" период, то мы там ими и займемся.
   ¿ 10. {{Междуэллинский быт}}. Описанный в предыдущем параграфе государственный быт эллинов мог быть представлен в отрывках, касающихся, главным образом, Спарты и Афин. Не для дополнения картины - таковое за скудостью источников невозможно, - а для восстановления пропорции следует помнить, что таких "городов-государств" (poleis) с отдельными конституциями было в Греции около полутораста и что все они по объему своих территорий удобно укладываются в одну нашу Новгородскую губернию.
   Характерными признаками греческой polis были два. Первый - {автономия}, то есть "самозаконие", независимость не только от внешнего властителя, но и от внутреннего, от всего, что мешало бы гражданину путем непосредственной подачи голоса влиять на судьбу своей родины. В силу этой автономии - причины как внутренней силы, так и внешней слабости Эллады как политического организма - эллин неудержимо стремился к демократии, но к демократии "плебисцитарной", а не "парламентской", так как последняя, ставя на место гражданина избранного им на определенное время представителя, этим самым устраняла его самого от пользования своим голосом. Этим пониманием автономии был положен предел расширению территорий общины: гражданин должен был иметь возможность являться самолично в народное собрание, что при слишком дальних расстояниях было бы неисполнимо. Вторым признаком была {автаркия}, то есть "самодовление", способность собственными средствами удовлетворять свои материальные и прочие нужды. Где этих средств, вследствие незначительности территории, не давало земледелие, там приходилось обращаться к промышленности и торговле, как мы это видим в Коринфе, Мегаре, Эгине и других городах.
   Оба эти требования были центробежными, навсегда исключавшими возможность образования единого греческого государства. Но они не исключали возможности {между эллинских политических группировок}; таковые могли принимать одну из следующих форм:
   1. Форму {синэкизма} (synoikismos, "соселение"), при которой из двух или нескольких гражданских общин образовывалась одна. Синэкизм мог быть либо фактическим, либо правовым. В первом случае жители двух или нескольких сел оставляли свои дома и селились вместе: так возникли Мантинея, Элида и другие. При правовом синэкизме все оставались на своих местах и только общие органы правления переносились в одну центральную общину, гражданами которой становились все участники этого государственно-правового акта. {Так возникли Афины как государство}. Вначале это была одна община Аттики наравне с Элевсином, Бравроном, Марафоном и другими; но вот однажды, как гласит местная легенда, Тесей, "упразднив отдельные пританеи, советы и властей, учредил один общий для всех пританеи и совет, где ныне стоит город" ({Плут}. Тес. XXIV). Все элевсинцы, бравронцы и т.д. остались жить там, где жили до тех пор, но стали афинскими гражданами и членами общеафинского народного собрания с одинаковым активным и пассивным избирательным правом.
   2. Форму {амфиктионии}, то есть религиозно-правового союза "амфиктионов" (amphiktiones, "окрестных жителей") для защиты центральной святыни. Таких амфиктионий Греция знала несколько; самой знаменитой была {дельфийская}, то есть союз двенадцати племен, главным образом, средней Греции для защиты дельфийского храма. Самым громким делом этой амфиктионий была так называемая (первая) {священная война} в начале VI века до Р.Х. против Крисы фокидской, которая, злоупотребляя своим удобным положением как гавань Дельфов, облагала паломников произвольными поборами и вообще относилась враждебно к храму и посаду Аполлона. Результатом войны было разрушение Крисы и присуждение ее территории Дельфам, которые, таким образом, получили нечто вроде "церковной области ", каковая победа ими отмечена учреждением {пифийских игр} (586 год до Р.Х.). Но хотя в данном случае амфиктионам и пришлось поступить круто, все же, в общем, их влияние на военное право было благотворным (ниже, с.82). О роковой их роли в деле греческой свободы против Филиппа Македонского и о несчастной последней "священной войне" будет сказано ниже.
   3. Форму {гегемонии} ($ 79 hЙgemonia), то есть предводительства одной общины в союзе других без потери последними своего самоуправления (этим гегемония отличается от синэкизма). Так, в мифическую старину Микены, столица Атридов, пользовались гегемонией во всей Греции, в силу чего Агамемнон и мог повести соединенную ахейскую рать против Трои. Эта гегемония Атридов была в историческую эпоху кормчей звездой для могучих и честолюбивых общин и царей вплоть до Александра Великого. К началу эллинского периода ее осуществил сосед и естественный наследник Микен, дорический {Аргос}; но условием междуэллинской гегемонии была внутренняя гегемония в Арголиде, которую нелегко было сохранить при кантональной разрозненности страны и стремлении к автономии отдельных кантонов - Коринфа, Эпидавра, Трезена и других. Последним представителем аргосской, в дальнейшем - и прочей Эллады под своей гегемонией. Первая часть этой программы была исполнена без труда; все союзные государства сохранили свою самостоятельность, но обязались посылать в союзное войско отряды вооруженных в соответствии со своими силами. Дельфы вполне благоприятствовали этой идее, они стали как бы духовным мечом Спарты - так же, как Спарта - их светским мечом: VI век до Р.Х. был расцветом {спартано-делъфийской гегемонии} в Элладе. Ее самым крупным делом было свержение тирании Писистратидов в Афинах (510 год до Р.Х., выше, с.76), которым Спарта подтвердила свое право вмешательства во внутренние дела эллинских государств также и севернее Истма. Когда поэтому в начале V века до Р.Х. персидский царь стал грозить Элладе погромом, она объединилась под гегемонией Спарты, - правда, уже без участия Дельфов, которые тогда увлеклись новой несбыточной мечтой заменить свою междуэллинскую духовную гегемонию - мировой.
   Кроме этой всеэллинской гегемонии мы имеем в нашу эпоху и в следующую ряд внутренних: союз беотийских городов под гегемонией Фив, халкидских - под гегемонией Олинфа, лесбосских - под гегемонией Митилены, а также и союзы с выборной на каждый раз гегемонией, как, например, союз ионийских городов Малой Азии, восстание которого против персидского царя послужило сигналом для греко-персидской войны (500 год до Р.Х.).
   Вне этих союзов и заключаемых на время договоров положение эллинских государств было {положением военным}. Условия войны сильно изменились со времени ахейских держав; царственные колесницы уступили свое место аристократической коннице, так как замена тяжелого "микенского" щита более легким дала воинам возможность сражаться верхом. Наряду с конницей, которой особенно славилась аристократическая Фессалия, выдвигается и пешее войско зажиточной буржуазии - так называемые гоплиты (hoplitai), или тяжеловооруженные. Лучшее и притом постоянное войско было у спартанцев как "атлетов войны", но и афиняне старались от них не отставать: обладая в своих первых двух классах (выше, с. 76) отличными всадниками, они от своих зевгитов требовали службы в рядах гоплитов - в ожидании того времени, когда и феты, служившие во флоте, рядом блестящих морских побед заявят о своих правах.
   Обороной городов служат по-прежнему городские стены, и эта оборона настолько надежна, что осада также и в наше время - дело затяжное и трудное. Известен даже подвиг Орлеанской девы древности, аргосской стихотворицы Телесиллы, которая после того, как аргосская рать полегла в битве против спартанцев, во главе вооруженных женщин с аргосской стены дала отпор победоносным спартанским гоплитам (510 год до Р.Х.). Вообще война была обычным делом в нашу эпоху, но ее условия значительно смягчаются в сравнении с ахейской. В этом нельзя не признать благотворного влияния дельфийского бога с его проповедью против {hybris} ("спеси"), в которую входит также неумеренность использования дарованного богами успеха. Неудивительно поэтому, что первые плоды этого влияния созревают в {дельфийской амфиктионии}; среди ее законов мы находим и следующий: "государства-члены амфиктионии обязуются не разрушать города, входящего в состав амфиктионии, и не отрезывать его от текучей воды" ({Эсхин} II, 115). Так-то в законах амфиктионии мы находим {первые в истории человечества зародыши международного права}. Родственного характера были взаимные обязательства, принятые воюющими сторонами в {лелантской войне}, самой крупной междуэллинскокй войне нашей эпохи (около 700 года до Р.Х.); она велась первоначально двумя эвбейскими городами, Халкидой и Эретрией, из-за лежавшей между ними плодородной "лелантской" равнины, но мало-помалу в ней приняли участие, в качестве союзников, большинство государств архипелага. Так вот в этой войне воюющие обязались не пользоваться метательным оружием, а только копьем и мечом.
   Вообще наша эпоха - эпоха развития и укрепления междуэллинских сношений, чему значительно содействовал ее аристократический характер. Аристократические роды различных государств, озабоченные ростом демократии, вступали в естественный союз между собой; демократические массы им в этом подражать не могли, но могли подражать вожди таковых, а они же были будущими тиранами. Междуэлликская сеть тираний временами действительно была противопоставляема сети аристократической; тираны различных государств поддерживали друг друга и поощряли стремления честолюбцев в республиках ко введению тиранического управления. Но на стороне аристократии были Спарта и дельфийский бог, и тирании долго не просуществовали; когда в начале V века до Р.Х. персидский царь задумал свой поход против Греции, он нашел ее, если не считать демократических Афин, в руках аристократии.
   ¿ 11. {{Нравственное сознание}} нашей эпохи развивается под знаком {религии}; будучи и во многих других отношениях эпохой сакрализации культуры, она в особенности представляется нам эпохой сакрализации нравственности.
   Эта сакрализация проявляется в двух областях, в зависимости от двойного характера новых религий - немистического (религии Аполлона) и мистического (религий Деметры и Диониса).
   1. Для немистической религии Аполлона Дельфийского характерно именно приобщение нравственного элемента, объявление бога всеблагим. Но если так, то и в богоуправляемом мире следует ожидать торжества нравственности: санкцией нравственного долга становится чем далее, тем более {религиозный} биологический эвдемонизм (выше, с.35). Ежедневный опыт - страдания добрых, благополучие злых - этой санкции не противоречил, так как в нашу эпоху более чем когда-либо господствовало {филономическое} сознание (выше, с.34); догмат, что бог наказывает детей за вину отцов до третьего и четвертого колена, был для греков эллинского периода так же самопонятен, как и для древнего Израиля. Страждущий добрый смиренно преклонялся пред божьей волей в сознании, что он своими страданиями искупает вину - быть может, ему неизвестную - своего прародителя (Крез у Геродота - {Гер}, I, 91; Тесей у Еврипида - {Евр}. Ипп. 831 сл.); равным образом, умирающий в благополучии злодей терзался при мысли об участи, нависшей над его детьми; если же у него таковых не было, то это и было ему наказанием. Факт позднего возмездия богов никого не смущал:
  
   Медленно мельницы мелют богов, но старательно мелют, -
  
   гласила на этот счет греческая пословица.
   2. В мистических учениях Деметры и Диониса зарождается впервые для греков идея {"лучшей участи"} после смерти, которую человек может себе обеспечить еще при жизни. Сначала это обеспечение предполагается чисто сакральным, не нравственным: средством признается посвящение в таинства, элевсинские и орфические. Но мало-помалу и в этой мистической области совершается морализация религии; условием к достижению "лучшей участи" ставится, кроме посвящения, и нравственная жизнь. Возникает идея загробного суда, рая для добрых, чистилища для "исцелимых" и ада (Тартара) для "неисцелимых" грешников. Правда, значения обязательных догматов эти идеи ни в нашу эпоху, ни вообще в античности вплоть до принятия христианства не получили; но все же круг их приверженцев расширяется, и эсхатологический эвдемонизм как санкция нравственного долга (выше, с.34), занимает место рядом с биологическим.
   Идеалом нравственного поведения в нашу эпоху остается положительная $ 84 {arЙte} в смысле {доблести}, она до такой степени родственна со славой, что часто отождествляется с ней. Добрым (agathos) признается тот, кто способен принести наибольшую пользу друзьям, причем прибавление "и наибольший вред врагам" допускается, но не обязательно: еще Питтак сказал, что "прощение сильнее возмездия". Нравственные преимущества считаются естественным придатком физических, идеальный муж - это "прекрасный и добрый", kalos kai agathos, полная $ 85 aretЙ совпадает с kalokagathia.
   На вопрос, как добывается $ 85 aretЙ, всеобщая уверенность отвечает: {рождением}. Воспитание необходимо, но оно только укрепляет и сохраняет врожденную $ 85 aretЙ - вера в "научимость добродетели" принадлежит лишь следующей эпохе. От добрых рождается добрый - отсюда важность "евгении" (благородства). Последовательно развитие этой идеи, вообще подтверждаемой опытом (сравните современное учение о наследственности), дает так называемый {биологический аристократизм}; но пренебрежение различными факторами (отчасти уловимыми, отчасти нет), ведущими к вырождению, превращает этот научно правильный биологический аристократизм в научно несостоятельный сословный аристократизм - политическую сигнатуру нашей эпохи. Аристократы охотно называют agathoi себя, kakoi ("худыми") - низкорожденных, независимо от того, оправдали ли породу те и другие; в этом и заключается иллюзия сословного аристократизма (сравните такое же развитие русского слова "благородный").
   А впрочем, наша эпоха с ее могучим колониальным движением, с ее частыми внутренними переворотами дает широкий простор для проявления $ 85 aretЙ в указанном смысле: для нее характерен такой размах жизни, которого мы в дальнейшем уже не находим вплоть до Александра Великого. Жизнь бьет ключом, и положительное к ней отношение чувствуется повсюду. Средоточием этой жизни представляется {агонистика} и ее поле - "эллинские" игры в Олимпии, Дельфах ("пифийские"), Немее Арголидcкой и под Коринфом ("истмийские"). Здесь, под покровительством "эллинских" богов, создается тот культ победы, культ славы, культ $ 85 aretЙ, который навсегда сохранил за этой последней ее эллинский положительный смысл.
   Что при этих условиях и отношение к жизни было положительным, разумеется само собой. Правда, это, опять-таки, была практика; теория пошла отчасти по другому пути. Нарождающийся эсхатологический эвдемонизм не мог не содействовать обесценению земной жизни; на почве таинств Диониса возникла грустная "мудрость Силена" (Plut. Consol. 27):
  
   Лучше всего - не родиться тебе, земнородное племя;
   Жребий второй - поскорее порог преступить преисподней.
  
   На той же почве последователи орфизма, признававшие многократное воплощение души ("круг рождений"), возносили к своему богу молитву:
  
   Дай нам свободу от круга и отдых от мук неустанных.
  
   Но и певцы Аполлона не скрывали от себя скоротечности человеческой жизни: "человек - сон о тени дыма". Только они прибавляли: "но если его краткую жизнь озарит слава, он становится равным богам". В этой возможности оправдание жизни - оправдание, сильное для тех сильных, которые тогда задавали тон. Условием славы была $ 86 aretЙ, условием же $ 86 aretЙ - "благородство"; оправдание жизни было для "добрых", согласно аристократическому духу нашей эпохи. Делом следующей, демократической эпохи было - расширить их круг и сделать общедоступными те ценности, которые наша добыла для немногих.
  
  
   Глава II
   Наука
  
   ¿ 12. На пороге нашей эпохи стоит усвоение греками {финикийского алфавита}, то есть того, которым с некоторыми изменениями пользуемся и мы. Они, однако, не ограничились простым его заимствованием, а внесли следующие важные улучшения:
   1. Финикийский алфавит, как и все семитские, не имел особых знаков для гласных, но зато изобиловал знаками для придыханий; греки воспользовались этими последними для обозначения своих гласных. Завершением этого развития было обращение знака острого придыхания H в знак для долгого $ 86 Й (y римлян, которые переняли греческий алфавит до этого обращения, H сохранило значение острого придыхания).
   2. Финикияне, как и все семиты, писали справа налево; греки после некоторого колебания (отметить как переходную ступень письмо "воловьими бороздами" - $ 86 bustrophЙdСn, причем одна строка пишется в одном направлении, следующая - в обратном) приняли свойственный индоевропейцам метод писания слева направо как более удобный: рука при этом методе не затемняет и не покрывает написанного. Поэтому и знаки греко-латинского алфавита обращены направо, а не налево (В, а не Я, и т.д.).
   3. Финикийский алфавит дал грекам только знаки от А до Т; остальные они мало-помалу дополнили сами в соответствии со своими нуждами, исключая в то же время те, в которых они не нуждались (F = vav, Q = koppa; римляне их сохранили). Вся же система двадцати четырех знаков от альфы до омеги установилась только ко вселенской эпохе.
  
   {{Примечание}}. Первоначальным способом письма был {идеографический}, то есть такой, при котором предмет, о котором пишут, непосредственно изображается: чтобы написать слово "мост", я рисую настоящий мост. Затруднение представляли предметы отвлеченные, а также и глаголы; для их передачи изображали наглядный предмет, состоящий из тех же согласных (как если бы кто по-русски стал изображать "мост" для передачи слов "месть", "мести"). А чтобы такая многозначительность не повела к недоразумениям, употребляли так называемые "детерминативы", то есть условные знаки, определявшие, к какой категории слов относится данное изображение. Система получилась очень сложная: таковы египетские иероглифы, состоящие из около трех тысяч знаков.
   Огромным прогрессом был переход идеографического способа к {акрофоническому}, то есть такому, при котором изображенный предмет принимался во внимание не весь, а лишь как начальный звук обозначающего его слова. Так, изображался "дом" (финик. $ 87 bЙth), но читалось только b, изображалась человеческая голова (финик, resch), но читалось только r. При этом число знаков в принципе не было ограничено, и каждый знак должен был быть подобием предмета, именем которого он назывался. Этот акрофонический способ наряду с идеографическим встречается в иероглифах, еще более осложняя их систему.
   Но из акрофонического способа естественно развился {алфавитный} - тот, который от финикиян получили греки. При этом число знаков было сокращено до минимума, по одному на каждый звук, и вследствие схематического упрощения при письме потерялось сходство между знаком и предметом, который он первоначально изображал. Так, довольно трудно признать в знаке В (греч. $ 87 bЙta, финик, $ 87 bЙth) первоначальный двухэтажный дом, или в знаке R (греч. $ 87 rhТ, финик, resch) - первоначальную человеческую голову.
  
   Усвоение алфавита было, однако, только первым условием систематической научной работы; вторым была наличность удобного {писчего материала}. Каменные стены и плиты годились только для монументальных записей (между прочим, летописного характера); деревянные доски (на таковых Солон вырезал свои законы) и воловьи шкуры - для необъемистых; глиняные черепки (ostraka) - для еще более кратких, вроде расписок, бюллетеней; навощенные дощечки и песок - для временных (ученических работ и тому подобного). Вполне удобным материалом с давних пор обладал Египет: это был {папирус}, родоначальник нашей бумаги, изготовляемый из росшего только там растения того же названия; но Египет был для Греции замкнутой страной, пока во второй половине VII века до Р.Х. фараон Псамметих не разрешил ионийцам основать там колонию-факторию Навкратиду. Благодаря ей папирус достался и грекам, прежде всего ионийцам; в связи с этим стоит возникновение писаной прозы у ионийцев с VI века до Р.Х. и {признание ионийского диалекта как языка обще эллинской прозы}, вплоть до его вытеснения аттическим в конце V века до Р.Х. В неионийских государствах еще долго наука должна была либо довольствоваться простым преподаванием, либо облекать свои произведения в стихотворную форму.
   ¿ 13. Оставляя в стороне успехи {прикладного знания} в других областях, слишком мало нам известные, - но все же отметив изобретение лампады, заменившей лучину ахейского периода (выше, с.25), - обратимся непосредственно к самой важной из них - к медицине.
   Тут более всего нам бросается в глаза почти полная {сакрализация} этой науки в нашу эпоху как последствие возникновения религии Аполлона. Медицину Аполлон взял под свое непосредственное покровительство; Асклепия, ахейского бога-врачевателя (выше, с.40), он объявил своим сыном. Отныне святилища Асклепия стали местами религиозного лечения - так называемой инкубации. Пациенты-паломники должны были провести в них ночь (для чего строились особые при храмах гостиницы); увиденный ими сон они сообщали жрецу, который на его основании указывал средства лечения - большей частью тоже религиозные (молитвы, жертвоприношения и т.д.). Кроме того, практиковалось и непосредственное лечение при помощи оракулов (ятромантика), а также у могил "героев" (ниже, ¿ 17), которым среди прочих чудодейственных сил приписывалась и целебная. Особенно бедственными были при этих условиях эпидемии: полагали, что их посылал сам Аполлон, а потому и за их прекращением обращались к нему, а неизбежное при всенародных молитвах скопление людей еще увеличивало силу заразы.
   Таким образом, придется признать, что наш период сакрализации медицины сильно затормозил ее поступательное движение, начало которого наблюдается в ахейский период; все же бесплодным его назвать нельзя. Во-первых, и при религиозном врачевании получались часто реальные исцеления, что должно было обратить внимание людей на целебную силу психического воздействия; а во-вторых, среди указываемых на основании инкубации лечебных средств встречаются, наряду с мистическими, и рациональные. А так как пациенты-паломники, получившие исцеление, в знак благодарности оставляли богу "скорбный лист" о своей болезни в виде записи на камне, то знаменитые храмы, вроде косского, превратились со временем в настоящие медицинские архивы, очень драгоценные для пытливого жреца-врачевателя. И действительно, здесь состоялось возрождение научной медицины: ее возродитель {Гиппократ} был "асклепиадом" из Коса. Но это случилось уже в следующую эпоху.
   ¿ 14. Интерес к {чистому знанию} сосредоточивался в нашу эпоху на вопросе о {мироздании} - точнее, о его возникновении и виде, или, что одно и то же, о природе. В центре научного движения стоит поэтому {философия природы}.
   Толчок к ней дала религия Зевса своим догматом о прародительнице Земле (выше, с.53), причем земля понималась не столько как стихия, сколько как божество; в этом смысле еще певец Гесиод (ниже, ¿ 16) провозгласил ее исконность. Следуя по его стопам, {ионийская философия природы}, приблизительно с 600 года до Р.Х., ставила вопрос об одушевленном и божественном правеществе, из которого возникли другие, - но уже не в наивном генеалогическом, а в научном эволюционном порядке: теогонию сменила космогония. Ее основоположником был {Фалес} Милетский, один из многих "всечеловеков" тех времен - государственный муж, торговец-путешественник, техник, математик, астроном; математику он принес из Египта, астрономию из Вавилона, но обе эти науки проник духом эллинского научного рассуждения. Исходя из наблюдения, что влага - принцип питания и жизни, он решил, что вода и есть то правещество, из которого возникли остальные. Его преемник {Анаксимандр} Милетский не решился точно определить это правещество: он назвал его просто "беспредельным" (apeiron). Зато он внес в проблему мирового становления нравственную идею: возникновение было первородным грехом возникшего, за него оно обречено разрушению как справедливой каре; только правещество, никогда не возникшее, - неразрушимо, и в него должно вновь обратиться все возникшее. Так-то впервые был провозглашен великий принцип {неразрушимости материи}. Заслуга третьего милетского философа, {Анаксимена}, состоит не столько в том, что он {правеществом} признал воздух, сколько в том, что он указал пути возникновения из него прочих веществ: путем {сплочения} (он еще не сказал "атомов", но этот вывод был отныне неизбежен) воздух переходит в воду и затем в землю, путем {разрежения} - в огонь. Этим были установлены четыре состояния вещества - твердое, жидкое, газообразное и лучистое. Все названные мыслители сходятся в том, что они вещество, по своей природе недвижное, признавали началом становления, то есть движения; избегая их ошибки, {Гераклит} Эфесский (около 500 года до Р.Х.) установил изначальность движения и, следовательно, правеществом - вечно движущийся огонь: из него все произошло, в него все обратится. Он - жизнь и разум; все живет, поскольку оно причастно огню. Периодические обогневения - незыблемые вехи мирового становления; и, подобно им, незыблем закон, ими управляющий. Само же оно бесцельно: "Эон [2] - дитя, играющее в шашки". Этот пессимизм был навеян на угрюмого мыслителя острой демократизацией его родины, успевшей уже провозгласить принцип извращенной демократии: "среди нас не должно быть превосходного". Враждебно относясь к людям, он написал свою глубокомысленную книгу не для них: окончив ее, он посвятил ее своей родной богине, Артемиде, в ее знаменитый Эфесский храм.
   Вопрос о {форме мироздания} тоже был двинут вперед ионийской школой. Правда, от двух основных иллюзий, которыми мы обязаны непроверенному свидетельству наших глаз, - недвижности и плоскости земли - она еще не могла отделаться; исходя от них, {Апаксимандр} учил, что земля представляет собой плоский цилиндр, реющий в центре шаровидного космоса, грани которого образует усеянное звездами небо. Он же составил и первую в истории человечества карту Земли - точнее, того круга ее мнимого цилиндра, на котором живем мы; особенностями этой карты были "средиземное" море и кругоземный океан. Все это было очень наивно - и все же большим прогрессом в сравнении с представлениями прежней эпохи (выше, с.41).
   Но домыслы Анаксимандра были далеко превзойдены {Пифагором} и его школой. Этот замечательный человек был родом из Самоса - значит, тоже иониец; покинув свою родину в тиранию Поликрата (выше, с. 76), он принял приглашение стать правителем южно-италийского города Кротона, сильно пострадавшего в войне с соседним Сибарисом. Он стал не только светским вождем этой общины, но и духовным главой {пифагорейского ордена} (о нем ниже, с. 118) и достиг того, что Кротон стал образцом здорового города и восторжествовал в новой войне с изнеженными "сибаритами". Одним из его воспитательных средств была музыка - особенно аполлоновская, струнная; производя опыты над монохордом, он открыл главный закон акустики, - что относительная высота звука стоит в зависимости от соизмеримых и выраженных простыми числами размеров одинаково напряженной струны (1:2 = октава, 2:3 = квинта, 3:4 = кварта и т.д.), то есть, другими словами, - теорию музыкальных интервалов. Упоенный этим успехом в сведении качественного различия к количественному, он обобщил свое открытие и провозгласил - предваряя новейшую химию - {число корнем мироздания}. Своей школе он завещал дальнейшее развитие как арифметики, скоро выродившейся в мистицизм "священных" чисел, и геометрии плоскости (вспомним "пифагорову теорему"), так и применение этих наук к объяснению мироздания. В нем Пифагор видел своего рода космическую лиру: в центре, как ее основа, Земля, вокруг нее - вращающиеся планетные сферы, на таком расстоянии друг от друга, чтобы их вращение издавало звуки диатонической гаммы. Это и есть "гармония сфер"; мы ее не слышим, потому что привыкли к ней.
   Так-то Пифагор сблизил Землю с планетами; отрешившись от второй из вышеназванных иллюзий, он приписал ей шаровидность, приближая к ней по величине Солнце и прочие светила. Оставалась первая иллюзия; его школа отрешилась и от нее, допуская в средоточии мироздания так называемый "очаг", центральный огонь, вокруг которого вращаются как Земля, так и прочие светила, вплоть до небесной тверди. Впервые в истории человечества геоцентрическая система была покинута в пользу небесной хореи - Земля и Солнце и звезды плавно и величаво обходят святой "очаг" вселенной, как священнодействующие девы - пылающий алтарь своей богини, под таинственные звуки "гармонии сфер". Руководящая истина заставила нас впоследствии отвлечься от этой картины, но она не могла вырвать из нашего сердца воспоминания о ее красоте.
  
  
   Глава III
   Искусство
  
   ¿ 15. {{Изобразительные искусства}}. А. {Архитектура}. Сакральный характер нашего периода сказался и в том, что уже не дворец, как в ахейскую эпоху, а {храм} стал главным предметом архитектуры.
   Идея храма развилась из религии Аполлона, признававшей периодические $ 91 epidЙmiai бога, то есть его приходы из его гиперборейского рая к людям. Чтобы его приютить, надлежало приготовить ему беседку в его лавровой роще, что достигалось сплетением ветвей (ср. Ил. I, 39). Желательность замены этого храма-беседки настоящим храмом наступила тогда, когда бог в лице своего кумира (ниже, с.94) стал постоянным сожителем своих поклонников. Пришлось ему выстроить жилище - для чего естественнее всего было воспользоваться готовой формой ахейской хоромы (выше, с.24) с ее двумя колоннами между ант. Итак, в рощу была вдвинута хорома - или, что сводилось к тому же, {хорома была окружена колоннадой}, заменившей деревья живой рощи. Дерево суживается кверху; ту же форму получила и развившаяся из него колонна, и этому принципу новой эллинской колонны подчинилась и старая ахейская междуантная колонна. Так возник эллинский храм.
   Если смотреть на него с фронта, то в нем различаем cледующие части: 1. Три ступени, ведущие на {стилобат}, то есть устланную каменными квадратами прямоугольную площадь. 2. {Колонны} (обыкновенно шесть), состоящие каждая из ствола, капители и абака. Ствол непосредственно вырастает из стилобата, как дерево из почвы; он украшен продольными желобками ("каннелюрами") с острыми гранями; кверху он заметно суживается. Капитель имеет форму подушки (echmos, собственно - "еж"), тем более выпуклой, чем древнее храм. Абак - квадратная плита над капителью. 3. {Антаблемент}, состоящий из гладкого архитрава, фриза с чередующимися триглифами и метопами (по одному триглифу под каждой колонной и каждым пролетом) и нависающего карниза. 4. {Фронтон}, то есть треугольная площадь между карнизом и плоской двускатной крышей. С боков, конечно, не было фронтонов, зато карниз украшался львиными головами, через которые стекала дождевая вода.
   Строился храм вначале из дерева, позднее из известняка; к мрамору перешли лишь в конце нашей эпохи. Условиями деревянной архитектуры объясняются и особенности описанного храмового стиля, сохраненные как своего рода архитектурные пережитки и после перехода к камню.
   Этот стиль мы называем {дорическим}, но он встречается повсеместно в Греции. Ему противополагается стиль {ионический}, развившийся в Малой Азии тоже из деревянной архитектуры, но при металлической ее облицовке. Отличается он от дорического в следующих частях: 1) колонна имеет под собой так называемый базис; 2) сама она стройнее, не очень заметно суживается и имеет каннелюры с тупыми гранями; 3) {ее капитель украшена так называемыми "волютами"} (завитушками); 4) архитрав состоит из трех полос; 5) фриз - гладкий (то есть триглифы отсутствуют). Другие особенности относятся к орнаментике, которой мы не касаемся. В общем, дорические храмы производят более величавое, ионические - более изящное впечатление. И то и другое усиливалось привлечением к украшению храма также и скульптуры с живописью. {Скульптура} украшала, однако, - и в этом сказывается глубокая осмысленность греческой архитектуры, - не рабочие, а нейтральные части здания, преимущественно метопы (а в ионических храмах - целый фриз) и фронтоны, причем первые - рельефными, а вторые - статуарными композициями. {Живопись} привлекалась в виде так называемой полихромии как целых полей (триглифов, метоп, фронтонов), так и отдельных узоров.
   Первыми храмами, согласно сказанному, были храмы Аполлона; от него они распространились и на других богов. В VII веке до Р.Х. вся Греция покрылась храмами. Строили их преимущественно на акрополях, где они, соответственно последовательной аристократизации Греции, вытеснили прежние царские дворцы; затем на городских площадях (agorai), но также и в других частях города. Особенно дорогими греку были храмы на выдающихся в море мысах, издали приветствовавшие возвращающегося на родину пловца, - таковым был поныне незабвенный храм Посейдона на аттическом Сунии. Если бог был предметом всеэллинского почитания - как Зевс в Олимпии, Аполлон в Дельфах и на Делосе, Деметра в Элевсине, - то и обстановка была много роскошнее. Ему отводилась обширная ограда (penbolos); в ней господствовал его храм, но по соседству были и храмы родственных божеств; вдоль "священной дороги" стояли посвящения (статуи, колонны) государств и частных лиц, затем - так называемые "сокровищницы" (thesauroi) преданных богу государств, тоже имевшие форму храмиков, затем всевозможные портики, монументальные полукруглые скамьи, фонтаны и т.д. Священная дорога вела к большому алтарю бога перед его храмом, из таинственного полумрака которого внушительно смотрел его кумир; кругом была площадь, на которой собирался народ, чтобы присутствовать при гекатомбе и молитвенных хороводах.
   Б. {Скульптура}. После падения ахейского искусства начинается около 700 года до Р.Х. новое возрождение скульптуры, но уже на сакральной почве; свою главную задачу она видит в изображении {кумира бога} и украшении его храма. И здесь вдохновительницей была религия Аполлона; первые сохраненные нам кумиры - кумиры Аполлона (в виде нагого юноши) и Артемиды. Их место было в храме, часть которого они составляли; отсюда на первых порах обязательное и для них требование строгой симметрии. Вначале она была полной; затем художники-"дедалиды" (то есть искусники) дерзнули выдвинуть вперед одну ногу; традиция, конечно, приписала это новшество их мифическому родоначальнику Дедалу, о котором поэтому говорили, что он создавал "убегающие изваяния"; но в течение всего нашего периода был в силе так называемый {"закон фронтальности"}, по которому одна и та же вертикальная линия разрезала и лицо, и торс на две равные половины. Иногда старались придать лицу некоторую оживленность, изображая на нем улыбку. Полной свободы статуарная скульптура за весь наш период достигнуть не могла; мы называем его периодом {архаическим}.
   Центрами искусства были тогда ионийские города Малой Азии, особенно Милет и Эфес; отсюда это {ионийское} искусство перекинулось на Киклады, особенно на богатые мрамором Наксос и Парос, и на славные своей металлургической техникой Самос и Крит. Мрамор и бронза стали излюбленным материалом скульптуры, сменяя первоначальный материал - дерево; все же скульптуре не сразу удалось освободиться от условностей деревянной техники, и древнейшие кумиры еще сильно напоминают обрубки деревянных стволов. К концу периода основываются школы также в Сикионе, Эгине, Афинах. Это имеет последствием обособление дорической и аттической скульптуры, противоположивших известную строгость и трезвость относительной мягкости ионических линий и форм и пышности ионической драпировки.
   Скульптурное украшение храма имело своим полем, согласно сказанному (выше, с.92), фронтоны, дорические метопы и ионийские непрерывные фризы; каждая из этих трех частей ставила скульптору особую задачу. При заполнении статуями {фронтонного треугольника} приходилось изображать, кроме стоячих, еще наклонные и лежачие фигуры, притом в полупрофиль и в профиль, что было несовместимо с сохранением закона фронтальности. Здесь поэтому гораздо раньше достигается свобода движения, и часто лишь отсутствие выразительности доказывает нам, что данная фронтонная группа принадлежит еще к архаическому периоду. {Метопы} представляли собой квадрат; задача его заполнения рельефными фигурами повела к требованию попарности, - вот почему излюбленными сюжетами метопной скульптуры стали поединки, особенно греков с кентаврами или с амазонками, причем чередование мужских фигур с женскими и человеческих с полулошадиными доставляли глазу приятное разнообразие. Для {ионического} фриза характерной была непрерывность; естественной темой были поэтому собрание или шествие. А так как пустые пространства между головами нарушали бы впечатление непрерывности, то возникло требование {исокефалии} (то есть чтобы все головы были на одинаковой высоте), ради которого художники с легким сердцем жертвовали требованиями пропорции в тех случаях, когда среди стоячих фигур приходилось изображать сидячую или конную.
   Вся эта скульптура была сакральной; изваяния людей-современников допускались только в тех случаях, когда их освятила либо победа - на всеэллинских играх, либо смерть. Но и тогда статуя должна была быть "аниконической", то есть не портретной, а идеализованной, и нам бывает трудно отличить человека от бога. Сюда же относятся и статуи обоих "тираноубийц" (выше, с.76), изваянные к концу нашего периода первым афинским скульптором, о котором мы знаем, - {Антенором}.
   В. Живопись в нашу эпоху и в следующую изучается нами исключительно на керамических изделиях; но в то время как для следующей эпохи существование настоящей разноцветной живописи нам засвидетельствовано, и только ее памятники погибли, - для нашей даже существование живописи высокого стиля представляется сомнительным. Вместе с дворцами ахейской эпохи и их стенопись отошла в прошлое. Было ли принято украшать фресками внутренние стены храмов? Вряд ли - свидетельств и следов не сохранилось никаких. Итак, придется допустить, что керамика была единственным скромным полем для живописцев нашей эпохи.
   И здесь, после крушения ахейской культуры, пришлось начинать сызнова. Этим началом был так называемый {геометрический стиль} (приблизительно до 700 года до Р.Х.): на фоне, сохраняющем натуральный цвет глины, изображаются красновато-бурые узоры геометрического характера (зигзаги, меандры, круги, розетки и т.д., но не характерные для ахейской эпохи спирали и полипы); встречаются и человеческие, и животные фигуры, крайне тощие и скелетообразные. Так как сохраненные нам вазы найдены все в гробницах, то, естественно, преобладают сцены похорон - для нас драгоценный памятник быта того времени.
   Затем (VII век до Р.Х.) дает себя чувствовать влияние азиатских колоний, естественных посредниц между греческим и восточным миром: появляются восточные узоры (пальметки, лотосы) и восточные фантастические фигуры (сфинксы, сирены, грифоны), это - {ионический} стиль. Со временем торговый Коринф монополизирует производство ваз и создает более или менее однообразную технику; ваза делится на ряд полос, каждая украшается фризом из животных, реальных и фантастических, причем пустые пространства заполняются розетками и тому подобными орнаментами ({коринфский стиль}).
   Затем победы и законы Солона ведут к расцвету керамики в {Аттике}, самой природой наиболее облагодетельствованной в этом отношении: ваза окрашивается в красный

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
Просмотров: 342 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа