Зелинский Фаддей Францевич - История античной культуры

ь они заняли Арголиду, Лаконику и Мессению, разрушая старинные микенскую и амиклейскую державы; затем они проследовали на "стоградый" Крит, где на развалинах старых "минойских" государств основали ряд полудиких общин, далее - на остальные острова южного "моста" (главным образом Кос и Родос) и, наконец, в юго-западный угол Малой Азии, где ими были основаны Книдос и Галикарнасс. Но эти последние основания, расширяя исконные пределы греческой земли, относятся уже к "колониальному движению" (ниже, ¿ 2).

   Из других переселений, одновременных дорическому или последовавших за ним, нам обрисовываются более или менее ясно переселения позднейших этолийцев, беотийцев и фессалийцев. Первые, родственное дорийцам племя, двинулись параллельно им по западной линии и заняли Этолию, название которой они унаследовали, причем разрушили царства плевронское и калидонское и надолго погрузили в варварство долину Ахелея; оттуда они через Коринфский залив перешли в Пелопоннес и, заняв его западную область, долины Пенея (элидского) и Алфея, основали несколько государств, объединяемых под именем Элиды. Беотийцы заняли плодородную страну, называемую отныне их именем, разрушая и минийский Орхомен, и Фиванское царство кадмейцев, уже обессилевшее от тяжких войн с пелопоннесцами ("похода Семи" и "похода Эпигонов"). Им удалось объединить страну в прочный "беотийский союз" под главенством восстановленных Фив. Наконец, фессалийцы покорили роскошную долину северного Пенея, которой они дали свое название.

   Разнообразные отношения переселенцев к побежденным исконным племенам, главным образом ахейским и ионийским, которые были отчасти оттеснены, отчасти приняты в сообщество, отчасти покорены, повели к ряду переворотов и внутреннего и внешнего характера. К последним относится особенно {"колонизационное движение"}, расширившее область эллинизма далеко за пределы исконной греческой страны и разбросавшее семена эллинской культуры по всему Средиземноморью от отрогов Кавказа до южного побережья Испании.

   ¿ 2. {{Колонизационное движение}} в свою раннюю эпоху состоит из трех последовательных актов: 1) движения последних времен ахейского периода, обусловленного избытком населения;

   2) движения оттесненных дорическим переселением племен и

   3) движения в колониальные области самих победителей-дорийцев. Из этих трех актов первый был увековечен легендой под именем {троянского похода}; но прочные и уловимые для нас этнографические результаты дали только второй и третий акты, причем второй сводится к эолийской и ионийской, третий - к дорической колонизации.

   1. Из обоих главных оттесненных племен только ионийскому удалось сохранить свою племенную чистоту; ахейское, поскольку оно не осталось на местах, смешалось с другими, последствием чего было образование "эолийского", то есть "пестрого" племени. Ему принадлежат колонии в северозападном углу Малой Азии (главным образом Смирна) и в особенности на противолежащем острове Лесбосе. Здесь они основали пять городов, главным из которых была "великая" Митилена ($ 58 MitylЙnЙ), средоточие эолийской лирики в VI веке до Р.Х. (ниже, ¿ 16).

   2. Гораздо богаче была колонизационная деятельность {ионийского} племени в лице его обоих главных городов, Афин и эвбейской Халкиды. Колониями Афин считали себя прежде всего ионийские города среднего малоазиатского побережья, из коих главными были Милет, Эфес, Фокея и Теос; то же придется допустить и об островных колониях среднего "моста" (выше, с. 21), то есть Киклад с прибавлением к ним Самоса и Хиоса. Из них особенно расцвел {Милет} у устья Меандра; он стал, в свою очередь, центром колонизации, охватившей, между прочим, северное Черноморье (ниже, ¿ 3). Фокея лишь позднее, уступая напору соседей-варваров, отослала на чужбину значительную часть своих граждан, которые после многих приключений основали на дальнем западе {Массалию} (у впадения Роны в Львиный залив; лат. Массилия, ныне Марсель), ставшую очень влиятельным центром эллинизма в западном Средиземноморье. При таких же обстоятельствах и Теос, разгромленный персами, основал на фракийском побережье {Абдеру}.

   Не менее деятельной оказалась и Халкида: она не только заселила тридцатью двумя городами трехпалый македонский полуостров, получивший от нее название Халкидики, но и перенесла свою колонизационную работу на запад, основав ряд ионийских городов в южной Италии и Сицилии, между прочим, {Кумы} и {Неаполь} в Кампании, этот важнейший мост между Грецией и Римом, затем Регий и Занклу (позднее Мессана, Мессина) по обе стороны Мессинского пролива и Катану у подножия Этны.

   3. {Дорический} колонизационный поток тоже направился отчасти в Малую Азию, но по южному "мосту" и к ее юго-западному углу; там были доризированы Крит, Кос, Родос и основаны города Книдос и Галикарнасс на малоазиатском берегу. В дальнейшем особенно выделились как колонизационные центры Коринф и Мегара, притом, соответственно их положению на двух морях, и на востоке и на западе. Правда, на востоке роль Коринфа была невелика и уступала роли {Мегары}, основавшей у входа в Черное море, друг против друга, две колонии огромной важности - {Византию} и {Халкедон}. Зато запад был для {Коринфа} богатым полем, на котором с ним трудно было соперничать; им были заселены острова Ионийского моря (особенно {Коркира}) и основаны в Сицилии {Сиракузы}, которые вместе с тоже дорическим Акрагантом (Akragas, y римлян Agrigentum) стали главными городами этого важного острова. {Спартой} была основана только одна колония, зато очень значительная - {Тарент} в южной Италии. Дорическому же племени принадлежит и важнейшая греческая колония в северной Африке - {Кирена} на Большом Сирте, ставшая, в свою очередь, метрополией так называемого киренского "Пятиградия" (Pentapolis) там же; к нему примыкал на узкой береговой полосе, отделяющей оба Сирта, последний греческий оплот против Карфагена, так называемое "Трехградие", сохранившее поныне свое греческое название - Триполи(с).

   Все перечисленное - лишь малая, хотя и главная часть греческих колоний на берегах Средиземного моря; вместе взятые, они образовали, по выражению Цицерона, "эллинскую кайму, пришитую к варварским материкам". В отличие от финикийских, они стремились быть не только торговыми, но и земледельческими центрами; где только можно было, они расширяли свои владения в глубь материка, образуя настоящие области с группами подвластных городов - таковы колонии Черноморья, Халкидика, Сиракузы, Кирена, Массалия и почти все острова.

   Само собой понятно, что такое систематическое заселение Средиземноморья было бы невозможно без общего и обязательного руководства; а при политической разобщенности греческих государств таким объединяющим началом могла быть только {духовная власть}. Таковой был {дельфийский оракул Аполлона}. Было принято перед основанием каждой новой колонии испрашивать благословения Аполлона Дельфийского; понятно, что новооснованная колония и в дальнейшем сохраняла связь с ним. Обладая, таким образом, многочисленными подворьями по всему Средиземноморью, дельфийский храм превратился в своего рода "переселенческое управление"; ему нетрудно было в каждом данном случае направлять колонизационный поток так, как этого требовали интересы и самих колонистов, и общеэллинского дела. Эта роль Аполлона как руководителя колонизационного движения была одним из самых могущественных факторов {сакрализации политики} в наш эллинский период.

   ¿ 3. {{Эллинство в Северном Причерноморье}}. Особый интерес представляют для нас колонии, основанные греками на юге нынешней России и прилежащей полосе ныне славянского Черноморья. Эти места населяли в нашу эпоху три главные народности. Во-первых, {геты}, от Балкан до устья Дуная, храбрый кочевой народ фракийского происхождения, мало доступный цивилизации. Во-вторых, и главным образом, {скифы}, от Дуная до Дона, иранского происхождения и родственные персам; они, наоборот, были восприимчивы к благам культуры, как доказала история их сношений с греческими колониями. От них, впрочем, следует отличать {тавров}, давших свое название таврическому Херсонесу: они приобрели дурную славу среди эллинов своим негостеприимством и варварством. Наконец, в-третьих, от Дона до Волги - дикий народ {савроматов} (позднее сарматов).

   Казалось бы, первыми поселенцами этого края должны были стать {эолийцы}, занявшие крайний северо-восток архипелага; на деле же они не двинулись далее Геллеспонта, на котором основали, с европейской стороны, город Сест. Черное море пугало их своими бурями и дикими нравами прибережных жителей. Изменение к лучшему наступило лишь тогда, когда колонизационная сила эолийцев пошла на убыль и их сменили {ионийцы} и среди них особенно милесийцы. Идя по стопам своих предшественников, они прежде всего основали против их колонии Сеста на Геллеспонте с азиатской стороны {Абидос} (Abidos, в 670 году до Р.Х.; соперничество обеих колоний подало позднее повод к поэтической легенде о Геро и Леандре) и приблизительно в то же время {Кизик} ($ 61 KyzikТs) на Пропонтиде, а затем дерзнули миновать "синий" утес Симплегад, замыкающий Босфор с черноморской стороны, и заселить своими колониями все Черноморье. В стране гетов основали они город {Истр}, названный так по имени великой реки (ныне Дуная), у устья которой он стоял; за ним последовали там же города {Томы} (ныне Констанца) и {Одесс} (ныне Варна). Далее, у впадения Днестра (древнее Tyras) в море, был заложен город, тоже названный по имени реки - Тирас. Но самой важной колонией милетцев стал город, пророчески названный {Олъвией} (Olbia, "блаженная"), основанный в 644 году до Р.Х. в исключительно благоприятной местности - там, где лиман Буга (древнее Hypanis) сливается с лиманом Днепра (древнее Борисфен, Borysthenes). Западная Таврида пока была обойдена, вероятно, вследствие дикости своих жителей; зато в восточной, населенной скифами, мы находим ряд милетских городов - {Феодосию}, {Нимфей} и в особенности {Пантикапей} (ныне Керчь), будущую столицу Боспорского царства. Против него, на другом берегу керченского пролива ("Босфора Киммерийского"), ионийцы из Теоса основали {Фанагорию}; наконец, на Азовском (у древних Меотийском) море, там, где в него вливается Дон (Tanais), был основан город, тоже получивший свое название от реки - {Танаис}.

   Такова была колонизаторская деятельность ионийцев. {Дорийцы} пока держались в стороне. Правда, мы видели, что предприимчивая Мегара обеспечила себе обладание Босфором, основав (675 год до Р.Х.) {Халкедон} на его азиатском и (658 год до Р.Х.) {Византию} на его европейском берегу, - и тщетно спрашиваем себя, как могли дальновидные милетцы оставить эти два ключа всего Понта в руках если не врагов, то соперников. Но отсюда деятельность колонизаторов направилась не на европейский, а на азиатский берег Черного моря: около 550 года до Р.Х. там была основана {Гераклея Понтийская}, самый важный город этого побережья. Отсюда была выведена одна из главных южно-русских колоний - богатый своей будущностью Херсонес Таврический; но это случилось, по-видимому, лишь в следующую эпоху.

   Так-то и наше Черноморье получило в VII веке до Р.Х. свою "эллинскую кайму"; благодаря ей семена гуманности и культуры проникли к его обитателям в такое раннее время, когда родные земли нынешних немцев, французов, англичан и испанцев были еще погружены в самое беспросветное варварство. Конечно, было бы самообольщением думать, что милетские гости ради этого пожаловали к нам; их соблазняли богатства страны, прежде всего рыбные, вследствие чего вяленая морская рыба (тунец и пеламида) стала главным предметом вывоза из новых колоний в собственно Грецию. Затем и соль легко добывалась в лиманах больших рек. Но главной приманкой были они сами, эти реки, как готовые пути сообщения с внутренними частями неведомой страны. Скифы, как уже сказано, были народом податливым, и завести с ними сношения было легко. И вот вместе с предметами торговли и вести о дальнем севере начинают проникать в Грецию - конечно, окутанные дымкой сказки. Прежде всего - о самих скифах с их кибитками, заменявшими им дома, и с их кобылицами, молоко которых они пьют; о северных белых ночах; о дивных золотых россыпях в стране одноглазых аримаспов, похищающих этот драгоценный металл у стерегущих его грифонов; о стране, где воздух до того наполнен "пухом", что из-за него ничего не видно; впрочем, сам Геродот, сообщающий нам это диво, догадывается, что под пухом следует разуметь снег.

   И вот начинается, благодаря милетским колонистам, цивилизация, то есть эллинизация скифского Черноморья. Ее живым символом стала легендарная личность царственного скифа {Анахарсиса}, современника Солона, отправившегося в Грецию для изучения на месте греческой мудрости и благозакония и поплатившегося жизнью за свою слишком крутую попытку ввести у своих земляков греческую религию; ее же результатом был постепенный переход соседних грекам скифов от кочевого образа жизни к оседлому и к {хлебопашеству}.

   Особенно благотворно было в этом отношении воздействие ольвиополитов. Когда нам говорят, что ближе всех к ним примыкают скифы-полуэллины, за ними идут скифы-земледельцы, и сеющие хлеб, и питающиеся им, еще севернее - скифы-пахари, тоже сеющие хлеб, но только для продажи, а еще севернее - скифы-"людоеды", то мы в этой постепенности легко узнаем ослабевающую по мере удаления от центра силу культурных лучей, исходящих от Ольвии. Земля не осталась в долгу: начиная уже с VI века до Р.Х., {хлеб делается главным предметом вывоза из северного Черноморъя}, а оно само - главной житницей каменистой Греции.

   Так-то на равнинах нашего Приднепровья заколыхались первые зеленые нивы - и притом в такое время, когда не только прочий скифский север, но и германцы, британцы, галлы питались желудями и мясной пищей. Благодарная Греция отразила этот подвиг в своем чудном мифе о богине земледелия Деметре и ее молодом посланце Триптолеме (см. ниже, ¿ 8): вручив ему колосья пшеницы, богиня на крылатой колеснице отправила его на северное Черноморье и через него благословила эту дотоле дикую землю, чтобы она стала благодатной и хлебородной на все времена.

   ¿ 4. {{Внешняя история эллинов}} в течение эллинского периода была результатом их колонизационного движения. На Грецию, страну сравнительно бедную и к тому же почти неприступную, никто не посягал, но основанным на побережьях колониям приходилось нередко вести длительные войны с обитателями материка. О них, однако, как о явлении хроническом, история умалчивает; только те столкновения ею отмечены, в которых участвовали целые колониальные союзы с одной стороны, и могущественные и культурные "варварские" народы-с другой.

   Так эллины малоазиатского побережья могли беспрепятственно развиваться до тех пор, пока - вероятно, под их же влиянием - у их соседей {лидийцев} не проснулся политический и воинственный дух; когда же это случилось, объединенному лидийскому народу, под главенством его способных царей (особенно Алиатта, около 600 года до Р.Х.), нетрудно было восторжествовать над греческими колониями. Все же лидийское правление было не особенно тяжелым: если оно и имело последствием некоторое политическое подчинение, формы которого нам не известны, то зато в культурном отношении победителями были эллины, и их язык, искусство и даже религия завоевывали Лидию, превращая ее столицу Сарды почти что в греческий город. Вот почему греческая традиция не относится враждебно к Лидии, а ее последний царь Крез, сын Алиатта, ревностный поклонник дельфийского Аполлона, стал даже бессмертной фигурой греческой легенды.

   Но положение дел изменилось к худшему, когда Крез в 546 году до Р.Х. был разбит основателем персидского царства {Киром} и греческие города должны были признать суровое владычество персов. Персидская держава унаследовала от своей предшественницы, ассиро-вавилонской, ее вселенские притязания: эллинские города были обложены тяжелой данью, их граждане должны были участвовать в совершенно чуждых для них далеких походах - сын Кира, Камбис, повел их против Египта, преемник последнего, Дарий, - против скифов. А для осуществления обеих задач - и финансовой, и военной - персидский царь назначал в греческие города своих наместников, так называемых {тиранов}, которые во все времена были ненавистны свободолюбивым грекам. Все же в течение почти полувека пришлось терпеть непреоборимую власть персидского царя; но когда скифский поход Дария кончился неудачей, у малоазиатских греков мелькнула надежда стряхнуть невыносимое иго: вспыхнуло {ионийское восстание} (500 год до Р.Х.) послужившее сигналом к великой греко-персидской войне (ниже, ч. III, ¿ 1).

   На западе эллинская колонизация встретила отпор со стороны двух могущественных государств, карфагенского и этрусского. {Карфаген}, колония финикиян, владел обширной областью в Африке на Малом Сирте и, в свою очередь, основал ряд колоний в западной Сицилии, особенно Панорм (ныне Палермо) и Лилибей (ныне Марсала). Этрурия - по-гречески Тиррения - была самой сильной державой в Италии: она распространила свою власть и к северу - на долину По, и к югу - на долину Тибра (сам Рим подпал ей в VI веке до Р.Х. при Тарквиниях) и дала свое название всему западно-италийскому, "Тирренскому", морю. Смелые колонизационные предприятия фокейцев, основавших в 565 году до Р.Х. колонию Алалию на Корсике, заставили оба государства соединить свои морские силы против общего врага. В {битве при Алалии} (545 год до Р.Х.) фокейцы были разбиты, Корсика (с Сардинией) потеряны для эллинизма и для культуры; на все дальнейшее время вплоть до наших дней эти два острова остались самыми дикими местностями Средиземноморья. После этого успеха Карфаген и Этрурия стали еще более опасными соседями западного эллинства: Этрурия угрожала италийским колониям, начиная с Кум и Неаполя, Карфаген - сицилийским. Моментом для решительного натиска они избрали - по-видимому, не без сговора с персами - самый страшный для собственно Греции 480 год до Р.Х. Спасителями явились оба "ока" Сицилии, Сиракузы и Акрагант; обеими победами - при {Гимере} (480 год до Р.Х.) над Карфагеном и при {Кумах} (477 год до Р.Х.) над этрусками - они надолго обеспечили культурное развитие всему эллинскому Западу.

   А впрочем, в культурном отношении и здесь Греция была с самого начала побеждающей страной. Этрурия, хотя и сохранила свой язык, в отношении искусства и религии была в сильной степени эллинизована и, в свою очередь, стала, наравне с Кумами, очагом эллинизации для молодого Рима. Менее податливым оказался Карфаген, гордившийся своей старой финикийской культурой; все же и он должен был принять семена эллинизма, которые взошли к следующему периоду и дали особо богатые плоды в эллинистическую эпоху.

  

   {{Примечание}}. Общее название греков в этот период - {эллины} ($ 65 HellЙnes). Его происхождение загадочно: в ахейский период так назывался народ, живший в долине Сперхея, а Элладой ($ 65 HellАs) - его область; что повело к распространению его имени на всю Грецию - мы не знаем. А впрочем, это название было в ходу только у самих греков. Восточные их соседи, персы, называли их {"Iavana"}, то есть ионийцами, по-видимому, по имени того племени, с которым именно они имели дело. По той же причине римляне называли их Grai, Graici, Graeci - по имени того маленького ионийского племени, которое заселило ближайший к ним город - Кумы. Так и поныне французы называют немцев "аллеманнами", южные славяне - "швабами", а финны - "саксами": каждые по имени ближайшего к ним из многочисленных германских племен.

  

  

   Глава I

   Нравы

  

   ¿ 5. {{Семейный быт}}. Главным изменением, внесенным нашей эпохой в семейный быт греков, было введение {приданого} вместо вена ахейской эпохи (выше, с.23). Мы можем проследить постепенное возникновение этого обычая. Вначале все сводилось к вену ({hedna}), то есть к купле невесты женихом; затем, по мере смягчения нравов, стало соблюдаться правило, чтобы часть этого вена, под именем "ласки" ({ineilia}), давалась тестем невесте, составляя ее частную собственность в доме ее мужа; при этом случалось, что особенно желательному жениху тесть и вовсе отпускал требуемое вено. Так-то под конец возобладало приданое ({proix}), как материальная помощь тестя молодым для их нового хозяйства.

   Это приданое, составляя собственность жены, делало ее положение в доме мужа почетным (отсюда грустная поговорка: "жена-бесприданница не имеет свободы слова"). Поэтому одной из главных забот родителей подрастающей девушки, а за их смертью ближайших родственников, была забота о приданом для нее. Но с другой стороны, оно вносило новый элемент в оценку достоинств невесты - ее богатство, и этот элемент нанес некоторый урон построенной на принципе "евгении" ахейской семье; отсюда характерные жалобы, что из-за преимущества богатых невест перед "благородными" "граждан мельчает порода" ({Феогн}. 183 сл.) - жалобы, значения которых, разумеется, не следует преувеличивать.

   Затем, замена монархической формы правления аристократической повела к тому, что бывшая раньше в ходу "экзогамия" (то есть добывание невест на чужбине) уступила место "эндогамии" (то есть бракам внутри того же народа): берущий невесту из чужой страны аристократ навлекал на себя подозрение, что он ищет вне своей общины опоры для своего властолюбия. Все же примеры встречаются, и принцип эндогамии был строго проведен лишь в следующую, демократическую эпоху.

   Эндогамия же, в свою очередь, повела к возникновению новых {свадебных обрядов}, предполагающих близость обоих брачующихся домов. Из них главным был следующий: мать невесты зажигала факел у очага своего дома и с ним в торжественном шествии сопровождала свою дочь в дом ее жениха, где она тем же факелом возжигала новый огонь в новом очаге. В этом красивом обряде - вследствие которого факел стал символом брака - нашла себе наглядное выражение идея женской преемственности в домашнем хозяйстве. Другой составной частью свадебной обрядности была брачная песня, исполнявшаяся дружками жениха и подругами невесты, с величанием того и другой и с неизменным, загадочным для нас припевом "$ 66 HymЙnaie" или "$ 66 HymЙn Т Hymenaie"; для объяснения придумали особого бога брака, Гименея, который изображался с факелом в руке. Затем, обязательным символом грядущего благочадия был сопровождавший невесту красивый мальчик; ради доброго знамения избирали такого, оба родителя которого были живы, вследствие чего он назывался "обоюдоцветущим", $ 66 amphithalЙs.

   Подобно свадьбам и {похороны} в нашу эпоху обогатились новыми обрядами; причиной был заимствованный из Малой Азии обычай {сжигания трупов}. О его вероятном влиянии на представления о загробном мире речь будет ниже (¿ 18); здесь следует заметить, что он не был в Греции повсеместным и что обычай погребения сохранился наряду с ним. Сжигался труп на костре, затем пепел собирался в урну, которая и ставилась в родовую или семейную гробницу. Повод к заимствованию этого обычая дали, вероятно, заморские войны: всякому было желательно покоиться в родной земле, а для павших на далекой чужбине иной возможности не было. Вот почему уже "Илиада" во всех своих наслоениях знает только обычай сжигания трупов.

   {Воспитание} в нашу эпоху отличается от ахейского, главным образом, в двух пунктах: во-первых, оно становится {коллективным} как для мальчиков, так и для девочек и, таким образом, не сосредоточивается более в семье; во-вторых, оно проникается сакральной идеей. И то, и другое было последствием религии Аполлона, которая старалась всячески заменить семью как основную ячейку общества сакрально-военным кружком. Но эта важнейшая культурная реформа нашей эпохи относится к области общественного быта.

   ¿ 6. {{Общественный быт}}. Жизнь человека ахейской эпохи протекает в его семье; в эллинскую эпоху она протекает в {кружке}, семья же доведена до минимума своего значения как биологической и хозяйственной единицы. Мы не знаем, скрывался ли зародыш этой реформы в доисторической жизни северных племен, наложивших свою печать на Грецию эллинского периода, или же она возникла всецело в новой религии Аполлона; во всяком случае, эта религия всячески укрепила и одухотворила означенную реформу. Не везде она была проведена одинаково строго; строже всего кружковой принцип был выдержан в Спарте.

   Обособление полов и возрастов было первым условием этой новой реформы: были кружки мальчиков, юношей, зрелых мужей, старцев, и точно так же - девочек, девушек, матерей. Объединялись они богослужением; целью же было достижение наивысшего физического и умственного совершенства, чтобы мужчинам быть храбрыми защитниками и сильными правителями своей родины, а женщинам - быть в состоянии рождать таковых. Но органическое стремление эллина к красоте и радости окружило и эту кружковую жизнь всей прелестью искусства и одухотворенной общественности.

   В детском возрасте кружок имел воспитательное значение; впрочем, только в Спарте он всецело вырывал ребенка из семьи; в более свободных государствах он лишь для самого учения созывал своих малолетних членов к учителю грамоты, гимнастики или игры на лире. Плотнее объединял он юношей и девушек, причем начальное образование продолжалось и завершалось в хорее и в палестре; женская молодежь могла иметь либо своего учителя, как Алкмана в Спарте (с. 103), либо свою учительницу, как Сафо на Лесбосе (с. 106). Соревнования - в силе, в ловкости, в мусических искусствах, в красоте - происходили и внутри каждого кружка, и между кружками; особенно на праздниках богов, которые они украшали своим участием. Вообще, истинно греческая {агонистика} проникала и оживляла всю эту кружковую жизнь. Само собой разумеется, что упражнения в военном деле у мужской молодежи стояли на первом плане, особенно в {Спарте}. Здесь и среди мужчин не ослабевали кружковые узы, так как обычай повелевал им сходиться для общих трапез (так называемых фидитий), чем сильно умалялось значение домашнего очага; но в других государствах семейная жизнь мужчины-отца семейства более успешно состязалась с кружковой. Естественно, более привязана к дому была хозяйка; но и ее отвлекали собрания и праздники в честь женских божеств (главным образом, Деметры), и только "старушка-домоседка" мирно доживала свой век под кровом сына или зятя, вся посвящая себя своим внучатам.

   Понятно, что такая жизнь требовала известного, хотя бы частичного, досуга от работ по добыванию пропитания. Это - жизнь {аристократической} Греции. Но именно в нашу эпоху вся Греция была аристократической, где более, где менее: более всего в Спарте, где мы поэтому встречаем полное освобождение полноправных граждан, так называемых спартиатов, от производительной работы. Они жили доходами со своих земельных наделов, которые обрабатывали для них закрепощенные потомки коренных жителей, так называемые "илоты". А так как спартанская государственность застыла в своей аристократической форме, то наделы и илоты стали необходимым ее устоем; когда в Лаконике таковых не хватило, пришлось перейти Таигет и завоевать братскую Мессению, земля которой была обращена в наделы, жители - в илотов. Зато вся воинская повинность лежала на спартиатах: жизнь их была сурова и полна лишений, но и выработала "атлетов войны" - лучшее во всей Греции пешее войско тяжеловооруженных (гоплитов), доставившее своей стране политическое предводительство (гегемонию) в Пелопоннесе, а затем и в прочей Элладе.

   Есть аристократия труда и аристократия безделья; греческая аристократия принадлежала к первой разновидности. Своим же относительным досугом от государственных и военных трудов она воспользовалась для того, чтобы создать идеалы духовной культуры, которые без этого досуга не могли быть созданы, а раз созданные, стали достоянием всего народа. В этом - ее оправдание как переходного периода в истории греческой культуры.

   ¿ 7. {{Хозяйственный быт}}. Колонизационное движение решающим образом подействовало на хозяйственный быт также и коренной Греции. Естественная связь между метрополиями и колониями повела к необходимости содержать коммерческий, а для его защиты - и военный {флот}. Так-то государственные "триеры" (суда с тремя рядами гребцов, национальные корабли греков), с одной стороны, стеснили двусмысленную деятельность прежних вольных "добытчиков" (выше, с.28), с другой - вытеснили из Эгейского моря струги финикиян, превращая это море в чисто греческое.

   Там, в Малой Азии, эллин познакомился впервые с тем металлом, который отныне занял первое место в его работе, - с {железом}, металлом плуга и металлом меча. А впрочем, оно недолго оставалось предметом ввоза: открытие железных рудников в Беотии, на Эвбее и других гористых местностях позволило Греции обходиться собственными силами. Способ закалки {стали}, перенятый от загадочного понтийского народа халибов (отсюда сталь по-гречески - chalybs), тоже скоро привился и стал работой кузнеца, который, однако, продолжал называться chalkeus, то есть "медником". Но другие предметы обязательно ввозились, особенно хлеб, которого гористая Греция не могла производить столько, сколько требовалось для ее растущего населения. Отсюда необходимость вывоза, которым бы уравновешивался ввоз; а так как сырья едва для своих нужд хватало, то пришлось налечь на {промышленность}, стараясь завоевать рынки и прочностью, и изяществом работы. Среди же всех отраслей промышленности особенно по сердцу была грекам гончарная (о ее важности в древнем мире см. выше, с.28); колониальные государства, особенно Халкида, Коринф, а затем Афины стали поставщиками ее изделий для всего греческого Востока и Запада с соседними землями. О других отраслях нам менее известно.

   Оживление торговли повело, в свою очередь, к крупной {денежной реформе} - точнее, к двум последовательным. При заморских оборотах прежняя меновая единица - головы рогатого скота (выше, с.29) - потеряла свою применимость; потребовалась новая, которая представляла бы возможно большую потребительную ценность при легчайшей переносимости и безусловной прочности. Это повело к изобретению {металлических денег }- железных, медных, серебряных, золотых. Их стоимость определялась по весу; наименьшую единицу представляла железная "палочка" (obolos; шесть таких палочек составляли "пригоршню", $ 69 drachmЙ). Деньги из благородных металлов были заимствованы с Востока; крупнейшую единицу представлял "талант" золота (talanton), делившийся на шестьдесят "мин" ($ 69 mnБ, лат. mina). При соединении этой вавилонской системы с местной мина была оценена в сто драхм.

   Неудобство этой весовой оценки состояло в том, что при всякой продаже и купле требовался контроль денег весами, а для благородных металлов - и пробирным камнем; это повело к изобретению {чекана}, посредством которого государство налагало свою печать на монету, гарантируя этим и доброкачественность монеты, и полноту ее веса. При этом железные палочки были заменены медными монетами; только консервативная Спарта осталась при старой системе "железных денег". Но они более употреблялись для внутренних оборотов; междуэллинское и международное значение имели драхмы и тетрадрахмы; и мы видим, как государства соперничают между собой не только в солидности, но и в красоте своих серебряных монет (золото в Греции не чеканилось), вследствие чего греческая "нумизматика" стала самой интересной областью этой науки.

   Развитие промышленности и торговли повело к образованию {нового зажиточного сословия}, прежняя родовитая знать, потомки старых завоевателей, увидела рядом с собой новую - с аристократией от булата заспорила аристократия от злата. Благодаря разнообразию эллинских государств создались очень различные отношения между той и другой. В Спарте родовитая аристократия чуждалась всякого участия в новых формах жизни: спартиат гордо занимался своим военным делом и предоставлял "периэку" торговать и богатеть. В Коринфе, напротив, родовитая аристократия, очень малоземельная, сама набросилась на торговлю и благодаря беспримерно выгодному положению своего города вывела его в ряд самых влиятельных и могущественных. В Афинах, наконец, сидящая на плодородной "равнине" (pediaia) родовитая знать косо смотрела на развивающуюся в "приморской полосе" (paralia) торгово-промышленную; но решающее слово сказало, все-таки, не та и не эта, а бедное суровое "междугорье" (diakria). Но об этом ниже (¿ 9).

   ¿ 8. {{Правовой быт}}. При переходе от монархического правления к аристократическому положение малоземельного крестьянства вследствие увеличения поборов значительно ухудшилось; ухудшению способствовало и судопроизводство, служившее в руках знати нередко средством к ее еще большему обогащению. Певец этого крестьянства, Гесиод (VIII век до Р.Х.), в гневных выражениях клеймит "царей-дароедов" ($ 70dТrophagoi $ 70basilЙes, то есть аристократов), за мзду творящих "кривой суд" ({Геc}. Тр. 220 сл.):

  

   Вопли на площади слышу: то сирую Правду волочит

   Сила мужей-дароедов, кривую расправу творящих.

   Все же вернется она, горемычная, в город изгнавших,

   В мгле выступая незримо, и взыщет обидчиков горем.

  

   Изгнанная Правда вернется Эринией; поругание правосудия разольется отравой по всей жизни государства. Вот почему, начиная с VIII века до Р.Х., раздается все громче и громче требование {писаного законодательства} в видах обеспечения равного для всех суда.

   Возникновение той второй аристократии, о которой речь была выше, усилило положение тех, которые его требовали; и вот мы видим, как в VII веке до Р.Х. законодательная волна, поднявшись на греческом Западе, заливает всю Элладу. Под "законами" разумелись тогда одинаково постановления и государственного, и уголовного, и гражданского права вместе с судопроизводством. Почин был дан {Залевком} в италийских Локрах; суровый аристократ, он ограничился записью обычного права, но и это было уже прогрессом в сравнении с царившим ранее произволом, и Залевк заслужил благодарность потомства как первый законодатель и укрепил славу "благозакония", eunomia, за своей локрийской родиной. Уступчивее к новым веяниям был его преемник, {Харонд} из Катаны в Сицилии: считаясь с нуждами торгового класса, он включил в свое законодательство также и так называемое облигационное право, признавая действительность письменных обязательств, векселей и тому подобного. Затем движение перекинулось в собственно Грецию: около середины того же VII века, в самый разгар войны с Мессенией, поэт {Тиртей} в Спарте, правда, не записал тамошнее обычное право, возводимое к мифическому Ликургу, но все же закрепил его тем, что дал ему стихотворную форму. Около того же времени выступил аргосским законодателем {Фидон} - едва ли не самая могучая личность VII века. К концу его {Дракон} дал афинянам их первое писаное законодательство, своей суровостью в уголовном праве увековечившее его имя; но так как он не уделил достаточного внимания нуждам как мелкого крестьянства, так и торгово-промышленного класса, то его попытку пришлось вскоре (в 594 году до Р.Х.) повторить {Солону}, законы которого навсегда определили правовой быт Афин. Около того же времени и мудрый правитель Лесбоса на греческом Востоке, Питтак, дал законы своей родной стране. Всего мы перечислить не можем; но к VI веку до Р.Х. законодательная волна уже исполнила свое дело, разделив все греческие государства на "благозаконные" (eunomumenai) и беззаконные. Последнюю незавидную славу стяжала особенно рыцарская Фессалия с ее помещичьим самовластьем и крепостным правом. Особенность этих греческих законодательств заключалась, во-первых, в том, что они, будучи даны законодателями, каждым для своего государства, тем не менее не были ограничены его пределами: если они оказывались целесообразными, то являлись из других государств уполномоченные с просьбой "уделить им законов", и так как отказа быть не могло, то законодательства, особенно Залевка и Харонда (как в новой Европе "магдебургское право"), распространялись повсюду, окружая новой славой имена законодателей и их родных городов. Вторая особенность заключалась в той выдающейся роли, которая была отведена {личности} законодателей. Все эти Залевки, Харонды и т.д. были гражданами свободных республик; большей частью, они в трудную годину междоусобиц доверием сограждан были избираемы на временную должность умиротворителей - на красивом языке тех времен "помнящих о правде" ($ 71 aisymnЙtЙs) - и, как третейские судьи над враждующими партиями, составляли свои обязательные для всех законы. Третьей особенностью, на этот раз невыгодной, была та, что законодатели, решив по совести затруднение настоящей минуты, не позаботились о постоянном органе, который мог бы и в будущем путем толкований, развитии, упразднений и дополнений приводить их законодательство в соответствие с новыми требованиями жизни, - каковым органом обладало позднее римское государство в лице претуры. Наконец, четвертой особенностью, тоже невыгодной, хотя по тем временам неизбежной, мы должны признать конкретный характер правовых норм, придающий им подобие рецептов: "если кто сделал то-то, то он должен претерпеть то-то"; одухотворение права, его возведение к нормам общего характера было заслугой римской юриспруденции, вдохновленной - как мы увидим - греческой философией. В силу обоих последних пунктов не греческое право, а римское было воспитателем новой Европы.

   Вообще же в этом древнейшем праве, насколько мы его знаем, бросается особенно в глаза малочисленность как самих постановлений - они могли быть записаны на немногих досках, - так и указанных в них судебных органов, особенно если иметь в виду крайнюю разветвленность новейшего права. Происходило это оттого, что вследствие гораздо большей участливости античной общины, в которой каждый гражданин смотрел на себя как на посильного блюстителя законности, большинство гражданских и уголовных правонарушений разрешалось частным судом родственников, соседей, арбитров, не успев вырасти в настоящее "дело". К тому же, законодатель, не считая себя в силах предусмотреть все возможные злодеяния, предоставлял суду судить также и непредусмотренные и определять в таких случаях взыскания по собственной совести, - как это имело место, например, в процессе {Сократа} (399 год до Р.Х.); лишь римское право положило этому предел, вводя обязательную и для нас норму nullum crimen sine lege [1]. Затем, чем древнее было законодательство, тем более внешним образом относилось оно к понятию преступления. Первоначально всякая пролитая кровь требовала возмездия (а именно - казни, по так называемому jus talionis, "око за око" и т.д.), независимо от того, как она пролита; но уже Дракон признает наряду с умышленным убийством, которое было подсудно ареопагу, и так называемое "справедливое" (то есть по праву самообороны) и "нечаянное" убийство. А впрочем, и там сказалось немало здравого смысла и заботливости об истинном благе народа; так, за преступление, совершенное в нетрезвом виде, Залевк положил двойную меру наказания - одну за преступление, другую за пьянство.

   {Судопроизводство} во многом отличалось не только от нашего, но и от римского. Представительства сторон не допускалось; только потерпевший мог обвинять, только обвиняемый мог защищаться. По первому пункту, впрочем, необходимы две оговорки: 1) если совершено было убийство, то обвинял ближайший родственник, и это было не только его правом, но и его обязанностью, в которой ожил старинный долг кровавой мести; принимать виру было запрещено (ср. выше, с.31); 2) если потерпевшим было государство (в случаях государственной измены, растраты государственных сумм и т.д.) или беспомощное существо, то обвинял "всякий желающий". Это опасное, но за неимением государственной прокуратуры неизбежное постановление повело со временем в Афинах к возникновению так называемых сикофантов ($ 73 sykophantЙs, слово темное), то есть обвинителей-добровольцев, под видом соблюдения государственных или общечеловеческих интересов занимавшихся вымогательствами и ставших таким образом одной из язв общественной жизни Афин.

   В соответствии со сказанным не допускалось судебных речей: все дело сводилось к представлению доказательств и допросу. Лучшим доказательством считалась {клятва}, введенная именно в нашу эпоху, как последствие сакрализации культуры. Действительно, в эпоху живой и всеобщей веры эта "клятва сторон" была могучим средством установления истины; но в то же время она содержала соблазн к клятвопреступлению, почему ее и отвергло и римское законодательство, и наше. Клятву давали и свидетели, кроме рабов; эти последние допрашивались под пыткой. Это - несомненное пятно на греческом судопроизводстве. Все же следует признать: 1) что эта пытка, сводившаяся к причинению боли, но не увечья, была очень невинна в сравнении с тем, что практиковалось тогда на Востоке, а затем и в новой Европе, и 2) что ограничение пытки одними только рабами заключало в себе признание ее несовместимости со свободой - признание, принципиально драгоценное в виду будущих времен, когда свобода станет неотъемлемым достоянием человеческой личности.

   {Наказания} осужденным были сравнительно суровые, учитывая недостаточность предварительного следствия, которое было всецело предоставлено обвинителю: так как преступникам нередко удавалось схоронить концы, то было желательно в видах устрашения, чтобы хоть уличенные платились построже (психологическую несостоятельность этой теории развивает в замечательном рассуждении Фукидид - {Фук}. III, 45). Этими наказаниями были: 1) казнь; 2) продажа в рабство на чужбину (Солон, однако, ее упразднил); 3) изгнание; 4) тюрьма; 5) атимия (то есть лишение прав) различных степеней; 6) денежная пеня. Из них казнь совершалась безболезненно через принятие быстродействующего яда - омега ($ 74 kТneion, $ 74 cicuta); так был казнен, между прочим, Сократ. Сравните незабвенное описание этой казни в последних главах Платонова "Федона", дающее вообще благоприятное представление о гуманности эллинов также и в этом отношении - правда, уже в следующий, аттический период.

   ¿ 9. {{Государственный быт}}. На пороге нашего периода стоит {аристократизация Греции}. Ее причины заключались, с одной стороны, в осложнении царских обязанностей, так как к прежним трем функциям (жреческой, полководческой и судебной) по мере перехода от сельской жизни к городской стали присоединяться и разные административные; с другой стороны, в вырождении царских родов. И вот начинается дробление власти царя: ему даются помощники в виде полководца (полемарха), администратора (архонта), "законоуложителей" (фесмофетов); только жреческие функции за ним оставляются как самые безобидные и к тому же по своему религиозному значению незыблемые. Эти помощники вначале, как и сами цари, пожизненны; затем вследствие соревнования вельмож определяется их срочность; эта срочность распространяется и на царя; в результате получается, как мы это видим в Афинах с VII века до Р.Х., взамен единоличного, наследственного царя - целая коллегия из девяти годичных "архонтов" (в широком смысле), состоящая из царя, архонта (в узком смысле), полемарха и шести фесмофетов. Отслужившие свой срок архонты поступали в совет, собиравшийся на "Аресовом холме" {(Ареопаге)} под Акрополем и носивший его название, - главный орган правления в аристократических Афинах, затмевавший значение народного собрания (экклесии).

   В других греческих общинах аристократизация вылилась в другие формы. Так, в {Коринфе} власть присвоил себе один род - Вакхиады, и собрание его членов стало правящим органом этого могущественного города. Но особенно интересует нас {Спарта} как первенствующая община нашего периода. Здесь удержалась царская власть в качестве не только пожизненной, но и наследственной; но царей было двое, из двух различных домов, которые возводили себя к двум братьям-близнецам (Еврисфену и Проклу), потомкам Геракла в пятом поколении. Они были председателями совета старейшин (герусии), коих было, включая царей, тридцать. Эта герусия ведала всеми делами, в чем и состоял аристократический характер спартанской конституции; изредка созываемое народное собрание могло принять или отвергнуть вносимое от имени герусии предложение, но ставить своих ораторов не могло и вообще законодательного почина не имело. Более демократический характер имела коллегия "эфоров" (то есть "блюстителей"), избиравшаяся уже с 755 года до Р.Х. в составе пяти из всего народа для надзора за законностью действий органов власти; но так как этот народ составляли одни спартиаты, то и деятельность этой коллегии была строго консервативна.

   Так-то в VIII-VI веках до Р.Х. вся Греция была в руках аристократии. Религия дельфийского Аполлона, расцвет которой совпал с означенной эпохой, освятила повсеместно аристократическое правление, всячески укрепляя ту кружковую организацию, которая была и ее внешним оплотом и - равным образом, благодаря ее культу силы и красоты - ее спасением от вырождения. Наступила та радостная рыцарская пора, о которой свидетельствует и поэзия (особенно лирика), и художества тех веков.

   Правда, если мы о