Главная » Книги

Анненков Павел Васильевич - Записки о французской революции 1848 года, Страница 10

Анненков Павел Васильевич - Записки о французской революции 1848 года


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

ую цифру - 106 тысяч! Но [вместе с тем] взамен мастерские, по крайней мере бригадные делегаты их, вступают в [какую-то страшную] явную борьбу с Парламентом. В желчных, кровавых пасквилях, прибиваемым ко всем углам Парижа, они [опровергают] критикуют меры его; отдают диффаматорам рабочего класса, находившимся в его недрах и вне, за брань - сильнейшую брань, за осуждение - угрозу и проклятие. Таковы были афишки их против клеветнического известия "Constitutionnel", будто в мастерских находится 20 тысяч освобожденных каторжников, против Севестра и против Дюпена. Последний еще в заседании 16 мая [сказал] подал мысль [превратить] поставить мастерские совершенно на ногу войска со строгой дисциплиной, "pour leur faire gagner en travaillant des salaires, qu'ils obtiennent aujourd'hui en ne travaillant pas" {"Чтобы заставить их работать и, работая, зарабатывать то жалование, которое они получают теперь, не работая" (франц.).}.
   Мы выпишем несколько слов из ответа работников, чтобы дать некоторое понятие об этой полемике, на конце которой стояла междуусобная война: "Mieux eut valu, Mr Dupin,- говорила афишка, - dire a la bourgeoisie armee: fusillez cette canaille! Car c'est elle qui a chasse ce bon Philippe! C'est elle qui veut l'organisation du travail! C'est elle qui, victorieuse, nous tendit la main le 25 fevrier, sans nous demander compte du passe!... Cela eut ete plus logique, plus franc.
   Le reptile superbe,
   Mord le talon de son maitre et fuit en rampant dans l'herbe. ...Vous demandez la decentralisation des Ateliers nationaux pour menager les deniers de l'Etat. Non, seigneur Depin, non! - mais bien pour eloigner de Paris et de ses aimables faubourgs les vrais et vigoureux soutiens de la Republique, votre eternel cauchemar! Ah! Nous ne gagnons pas l'argent qu'on nous donne! Mais nos peres et nous, nous avons tue pour constituer un tresor capable de vous allouer annuellement 30,000 francs et par jour 25 francs de commission sur votre debit de paroles. Quand nous arrivons trop tard sur les travaux, on ne nous solde que moitie. Imitez-nous, grand economiste moraliste, ne recevez qu'en raison de votre aptitude et de votre travail. Ce sera justice, et le tresor public, le notre, serait moins greve. Vous qui nous insultez, organisez le travail de maniere a ce que l'homme ne soit plus exploite par l'homme... Que chacun de nous reprennent ses outils speciaux, il ne sera plus oblige de mendier, comme on dit, sa pioche a la main. Sachez, sachez bien Mr Dupin, que si cette maxime: celui-la seul qui travail a droit de vivre, etait executee, beaucoup de fonstionnaires seraient aux abois. (Suivent les signatures des delegues)" {*}.
   {* "Лучше было бы, г. Дюпен, сказать вооруженной буржуазии: расстреливайте эту каналью! Она требует организации труда! Она, победоносная, 25 февраля протянула, нам руку, не требуя отчета о прошлом! Это было бы логичнее и честнее...
   Гордая змея жалит хозяина в ногу и уползает в траву.
   ... Вы требуете децентрализации национальных мастерских, чтобы сохранить государственные гроши. Нет, синьор, Дюпен, нет! - для того, чтобы удалить из Парижа и его окрестностей настоящую и сильную опору Республики - вечно преследующий вас кошмар! Ах! Мы не забываем те деньги, которые нам дают! Но наши отцы и мы, мы убивали, чтобы создать казну, способную ежегодно ссужать нам 30 000 франков, а в день по 25 франков комиссионных за ваши словесные потоки. Когда мы опаздываем на работу, нам платят только половину. Подражайте нам, великий экономист и моралист, получайте только в размере вашей способности и вашего труда. Это будет справедливее, и народная, наша казна будет целее. Вы, кто нас оскорбляет, организуйте труд так, чтобы человек больше не эксплоатировал человека... Если каждый из нас возвратится к своему инструменту, ему не придется больше просить милостыни, как говорят, с заступом в руке. Знайте, знайте же, г. Дюпен, что если бы максима: только тот, кто работает, имеет право жить, - выполнялась - многие служащие оказались бы в отчаянном положении. (Следуют подписи делегатов)" (франц.).}
   Афишка эта, наделавшая много шума, может служить теперь уже историческим документом: так хорошо она выражает, во-первых, волнение голов в мастерских, во-вторых, враждебные отношения к Палате и, наконец, политические воззрения работников на состав современного общества.
   Покуда это все происходило, предвещая неминуемую компликацию в будущем, останавливая все попытки к восстановлению торговых транзикций и наполняя все сердца [сказать без преувеличения] неизвестностью и страхом ожидаемых событий, Трела, само собой разумеется, не хотел да и не мог привести в исполнение декрет Палаты от 16 мая с решительностью, какой последняя ожидала и требовала. Но чем медленнее и осторожнее он действовал, тем сильнее, разумеется, росло негодование и нетерпение Собрания. Положение Исполнительной комиссии и министра ее делалось нестерпимо. Поставленные между двумя- анатагонистами, они вместо примирения их, как [задумали] надеялись в младенческой доверенности к добрым намерениям своим, заслужили только презрение и ненависть обеих сторон. В начале следующего месяца как Палата, так и журналы реакции [громко] говорили в услышание всем, что Правительственная комиссия не распускает национальные мастерские с целью держать эту угрозу над Собранием [Парижем] до тех пор, пока [Собрание] оно не примет проект о выкупе железных дорог и всего бюджета министра Дюклера.
   И, наконец, [чтобы ни одна черта] словно для того, чтобы не пропала "и одна нота в этом всеобщем разложении, процесс Луи Блана показал -анархию в недрах самого Правительства и министров его. - Исполнительная комиссия держала обвиненных 15 мая в крепости и тюрьмах, но следствие над ними шло медленно, а формальный суд казался уже многим невозможностью. Действительно, в мыслях народных Барбес, Альберт, Куртэ становились более и более мучениками народного дела, особливо первый, и отдать их криминальной процедуре - значило чуть ли не [отдать] приготовить им [последствие] насильственное освобождение или, по крайней мере, создать нравственно великий триумф. Комиссия еще медлила и потому, что при нисходящем направлении Парламента осудить радикалов - значило увеличить реактивное стремление его. Не так думали генеральный прокурор Республики при апелляционном суде Порталис и прокурор ее при первой Сенекой префектуре Ландрен53. По старым традициям французской магистратуры они, подчиняясь в общности направлению комиссии, считали, однакож, за дело чести (point d'honneur) внести как можно более света во все дело и миновать при этом всякие политические расчеты. Вследствие этого они потребовали как у министра юстиции Кремье, так и у Исполнительной комиссии согласия внести в Палату предложение об аре-стации Луи Блана как человека, который произносил 15 мая к народу речи, поощрявшие к возмущению, и который по слухам (распущенным, говорят, Марастом) находился в самый день этот в Ратуше с Барбесом и Альбертом.. Министр и комиссия не имели твердости отказать требованиям этих -судей (оно, правда, было и опасно, ввиду существовавших уже подозрений на Правительство), но они представляли себе [выход] в случае нужды [или исправления] выразить истинные [мнения] свои мнения по этому предмету [или откупить все дело за счет судей]. Бедный расчет, как почти "се умеренные и ложно умиротворяющие расчеты этого Правительства! Получив согласие, оба прокурора внесли 31 мая предложение: "considerant qu'il resulte des a present presomption grave que le dit L. Blanc a pris part a l'envahissement et a l'oppression de l'Assemblee, considerant... qu'a la suite des deux allocutions, il a ete porte en triomphe par les rebelles dans l'enceinte de l'Assemblee, considerant... que pendant le tumulte L. Blanc ayant pris la parole, a dit notamment: Je vous felicite d'avoir reconquis le droit d'apporter vos petitions a la Chambre, desormais-on ne pourra plus vous le contester", - considerant... qu'il resulte suffisamment de l'ensemble de la procedure commencee presomption contre L. Blanc d'avoir volontairement participe a l'envahissement et a l'oppression de l'Assemblee Nationale, ... requerons, en consequence, qu'il plaise a l'Assemblee Nationale autoriser les poursuites contre le citoyen L. Blanc, representant du peuple et l'application contre lui, s'il y a lieu, des dispositions du code d'instruction criminelle et du code penal. Fait au Palais de Justice le 31 mai 1848. Portralis, Landrin" {"Принимая во внимание, что уже теперь существуют серьезные подозрения в том, что названный Луи Блан был участником вторжения и действий против Национальной Ассамблеи, принимая во внимание, что после его двух речей мятежники с триумфом пронесли его по зале Национальной Ассамблеи, принимая во внимание, что Луи Блан, выступая во время мятежа, сказал: "Я поздравляю вас с тем, что вы вновь завоевали право предъявлять петиции в Палату, отныне его у вас не смогут оспорить... принимая во внимание... что из совокупности данных начатого расследования явствует, что есть основания считать Луи Блана намеренным соучастником вторжения в Национальное собрание и действий против него... Мы просим разрешить преследование против гражданина Луи Блана, представителя народа, и, если это понадобится, применить к нему статьи из судебного и уголовного кодекса. Составлено в судебной палате 31 мая 1848 г. Порталис, Ландрен" (франц.).}.
   Л<уи> Блан вышел тотчас же на трибуну и в жаркой импровизации, потрясшей Собрание, объявил, что вся его жизнь, все его убеждения, наконец, все его увражи свидетельствуют о всегдашнем его уважении souverainete du peuple, настоящей представительницей которой он всегда считал и считает одну "l'Assemblee Nationale": "Et j'aurais ainsi, devant la France, donne un dementi a toute ma vie; j'aurais manque de respect pour ma propre pensee jusqu'au point de vouloir violer, et pour moi c'est le plus grand crime, l'Assemblee dont je m'honore de faire partiel Non! mille fois non! Que celui qui voudra dire le contraire se leve pour que je puisse lui dire qu'il a menti" {"Выступать против Ассамблеи, быть членом которой я считаю за честь, это было бы величайшим преступлением перед Францией, отречением от собственных убеждений, от собственной жизни. Нет! Тысячу раз нет! Пусть тот, кто хочет сказать противное, встанет, и я скажу ему, что он лжет" (франц.).}.
   Что [же] касается до двух речей его к народу, то они были сказаны с согласия самого Президента: "Je m'adressait au president, et je lui dis: Croyez-vous que je doive aller au devant de la foule? Si vous le croyez, je suis aux ordres de l'Assemblee. Je ne me separe pas de vous. - Comme president, a dit le president, je n'ai rien a vous dire, mais comme citoyen je vous engage a aller au devant de la foule" {"Я обратился к президенту и сказал ему: считаете ли вы, что я должен пойти навстречу толпе? Если вы так считаете, то я к услугам Ассамблеи. Я не отделяю себя от вас. "Как президент, - сказал он, - мне нечего сказать вам, но как гражданин. я прошу вас идти навстречу толпе"" (франц.).}.
   Но документ, сложенный гг. прокурорами, имеет значение большее, чем простой обвинительный акт: это начало скорого очищения Собрания от лиц, ему ненравящихся, в недрах своих, как это было в старую революцию, это начало уничтожения меньшинства большинством, это, может быть, первый симптом восстановления смертной казни за политические мнения... И тогда в этом месте Палата в негодовании и ужасе закричала: "Кто, кто восстанавливает смертную казнь?" Луи Блан ответил: "La peine de mort ne sera pas retablie par telle ou telle fraction de la societe, mais elle pourra l'etre par la force des choses..." {"Смертная казнь не будет восстановлена той или иной фракцией, но она может быть восстановлена силой обстоятельств..." (франц.).}.
   После неслыханного смятения, когда дело дошло до речи, упомянутой в предложении прокуроров и смысл которой Луи Блан исправил так: "Si vous voulez que le droit de petition soit consacre, respectez donc votre propre souverainete - voila ce que j'ai dit" {"Если вы хотите, чтобы право петиций было освящено, уважайте вашу собственную суверенность, вот, что я сказал" (франц.).}.
   Палата [отослала] назначила особую комиссию для разбора предложения [высших судей] прокуроров и для доклада ей в пятницу, 2-го июня. До тех пор Луи Блан уже издал свое печатное опровержение, в котором изложил историю всего дня и свою собственную в продолжение его. Он показал, как два раза был измучен: сперва народным восторгом, а потом, когда успел оправиться от него, насилием национальной гвардии. Капитолии и тернии пришли к нему равно непрошенные один за другим. Из оправдания видно было также, что ноги Луи Блана не было в Ратуше, а напротив, короткое время междуправления он провел в доме приятеля, переодевая и возобновляя изорванный костюм свой. Вместе с тем благородный Барбес из Венссанской своей тюрьмы писал, что слова, приведенные прокурорами, были сказаны им, Барбесом, а не Л<уи> Бланом. Второй раз уже Барбес выставлял себя на все удары юстиции из великодушного желания спасти сообщников: так, при арестации коменданта Рея 54, впустившего его со свитой в Ратушу, Барбес печатно клялся, что он опрокинул Рея и [его] ворвался силой в Hotel de ville. Убеждения Палаты были всеми этими актами, видимо, потрясены.
   Когда в пятницу 2-го июня и в субботу 3-го докладчик составленной комиссии Jules Favre произнес две свои речи, клонившиеся к допущению преследований, - успех был уже весьма сомнительный. Эти две речи могут служить образцами адвокатской [красноречия] изворотливости, истинного коварства, капитального обвинения, прикрытого [лоском] цветами любви и расположения. В этих речах Жюль Фавр лобызал ровно столько же Л<уи> Блана, как и прокурора, видев в обвинении первого только средство для него победить все неприятности, [в поступках] хвалил тех, которые несогласны выдать своего члена, но хвалил и тех, которые, из любви к справедливости, нарушают собственное право: быть неприкосновенными. Заключение же было: отдать Луи Блана под суд! Палата, однакож, выслушав их, колебалась в нерешительности, когда тот, кто и поднял, может быть, все дело, окончил его одной фразой, а именно: А<рман> Марает, он сказал: "J'avais cru que le citoyen L. Blanc etait alle le 15 mai a l'Hotel de-ville, et je l'avais cru parce que j'avais entendu crier sur la place: vive L. В., vive Berbes! Vive L. Blanc. Un citoyen m'avait meme dit dans mon cabinet qu'il avait aide le citoyen L. B. a s'evader. Louis Blanc. Quel est ce citoyen? Marrast (continuant) Mais depuis j'ai interroge et des renseignements que j'ai recueillis, il est resulte pour moi la conviction la plus complete que le citoyen L. B. n'est pas venu a l'Hotel-de-ville dans la journee du 15" {"Я утверждаю, что гражданин Лун Блан 15 мая ходил к Ратуше, я так думал потому, что слышал, как на площади кричали: "Да здравствует Барбес! Да здравствует Луи Блан!" Один гражданин даже говорил у меня в кабинете, что он помог гражданину Луи Блану бежать" ... Луи Блан: "Кто этот гражданин?" - Марает (продолжает): "Но я потом распросил кое-кого и из сведений, которые получил, вынес убеждение, что Луи Блан в день 15 мая не ходил к Ратуше" (франц.).}.
   Тотчас же Палата приступила к собиранию голосов, сперва посредством вставания и сидения, а потом посредством баллотировки. Последняя большинством 369 голосов против 337 отвергла дозволение преследовать Л<уи> Блана, а стало быть, и заключение палатской комиссии. К удивлению всех при вставании большая часть Правительства, в том числе и министр Кремье, поднялись в пользу Л<уи> Блана, откидывая таким образом всю ответственность за совершенный акт на прокуроров, которым само же оно дозволило его. [На другой день] Скандал был неимоверный!
   На другой день Порталис и Ландрен послали свои отставки и в публичном заседании Палаты обвинили как Кремье, так и Исполнительную комиссию в поступке столь же безнравственном, сколько и противном всем правилам управления. Журналы, разумеется, поднялись с криком почти ужаса. Кремье хотел оправдать себя и комиссию какими-то экивоками и тем, что оба имеют право сберегать частное свое мнение, помимо правительственных обязанностей. Теория покрыта было ропотом Палаты... Кремье подал в отставку вслед за прокурорами и был замещен в министерстве Бетмоном, Жюль Фавр, более всех одураченный, последовал его примеру, и все дело Л<уи> Блана окончилось, вероятно, к тайному удовольствию тем, что показало уже до несомненной очевидности несуществования правительства во Франции.
   Первый результат этого убеждения, проникнувшего теперь в сознание народа, дали выборы 4-го июня. Вследствие нескольких отставок [предпочтение] [депутатами, вдвойне выбранными] и двойных выборов, Париж с окрестностями должен был избрать 4-го июня 11 новых представителей. Напрасно "National" по-прежнему публиковал лист своих кандидатов [ни одного из них], заверяя публику в их умеренности и благоразумном республиканизме: ни одного из этих имен не попало окончально в списки представителей. Дело уже шло совсем не об отыскании средней почвы для основания Республики, как в прошлом месяце, при совершенном разложении правительственных элементов, за которым неминуемо следовало разложение самого общества, каждая группа избирателей собиралась около нескольких имен, которые казались ей наиболее способными восстановить или создать какую-нибудь форму правления. Образовался самый чудовищный список представителей, в котором имя Тьерса красовалось рядом с именем Пьера Леру, Виктор Гюго шел об руку с Лагранжем, и Луи Наполеон сталкивался с Прудоном. Один Коссидьер получил голоса всех партий и величался своими 147 тысячами избирателей. Вот этот чудовищный лист, приведший в изумление остальную Францию:
   1) Caussidiere - 147 450
   2) Moreaux 55 - умеренный 128 889
   3) Goudehaux 56 - республик<анец> 197 027
   4) Changarnier 57 - (генерал, защищавший Hotel-de-ville 16 апреля) 103 539
   5) Tiers - 97 394
   6) Piene Leroux - 91 345
   7) Victor Hugo - 86 965
   8) Louis Napoleon 58 - 84 420
   9) Lagrange 59 (condamne politique) - 78 682
   10) Boissel 60 - 47 094
   11) Proudhon - 47094 {*}
   {* 1) Коссидьер, 2) Моро, 3) Гадебо, 4) Шангарнье, 5) Тьер, 6) Пьер Леру, 7) Виктор Гюго, 8) Луи Наполеон, 9) Лагранж, 10) Бойссель, 11) Прудон.}
  
   Так разрешилась общественная анархия в сфере всеобщего голосования (suffrage universel). Она должна была разрешиться еще кровавым образом на улицах, несколько недель спустя, но это уже относится к следующему месяцу.
  

ИЮНЬ

  
   События этого грозного месяца имеют для современников значение битвы при Лейпциге, при Акциуме, Ватерлооской 1, всех битв, которые решали на долгое время судьбу и физиономию народов. В этом месяце кончилось существование республики социальной [и возникло существование], самое имя ее предано проклятию, и восстанет ли она когда-нибудь - остается тяжелым, но почти непоколебимым сомнением на сердце всякого, кто пережил эти 30 дней, подобия которым надо искать далеко назад в 15 и 16 столетиях.
   Как все это сделалось?
   Истинно сказать, я глазам и ушам своим не верил, когда 10 июня, в субботу, при вступлении новых парижских депутатов в Палату [толпы народа], увидал толпу народа на площади de la Concorde, которая ждала с нетерпением прибытия Луи Наполеона. Неистовые крики: "Vive Napoleon III", испускаемые ею ввиду молчаливого войска, охранявшего Собрание и как будто разделявшего страдательно ее увлечение, имели для меня какое-то непонятное значение, словно кабаллистическая фигура, смысл которой известен одному учителю. Откуда взялся этот смешной претендент через три месяца после февральской революции, претендент без права и без генеалогии великих полководцев, даже без того уважения, на которое [имеет право] может рассчитывать человек [честный] несомненных способностей и прямой жизни. И, однакож, три департамента послали Луи Наполеона в Палату, а окрестность Парижа (la banlieu) в числе 80 т. человек, упрочившая его выбор в самой столице, воодушевлена была почти энтузиазмом к его особе, не считая приверженцев в городе [послав], выставлявших этого Булонского и Страсбургского авантюриста 2 человеком обстоятельств и чуть ли не спасителем отечества. Конечно, раздача денег, подкуп выборов тут играли большую роль, но что бы они могли сделать без наклонности самого народа к блестящему деспотизму, какой обещало ям имя претендента. Можно судить о неожиданной политической важности Луи по следующему факту. В это же самое заседание 10 июня министр Трела, во исполнение декрета Собрания, требовавшего серьезных работ и распущения национальных мастерских, просил следующих страшных кредитов и все их получил сполна: 2 м. на железную дорогу от Тура до Нанта - adopte {Принято (франц.).} 12 м. 940000 на пять новых мостов - adopte! 1 м. на департаментские и общинные дороги - adopte! 1 м. на морской канал - adopte! 1 м. на Сенский канал - adopte! и, наконец, 1 м. на Салунский канал - adopte! Этот [огромный] кредит, который [должен] мог иметь огромные последствия, прошел почти незамеченным, а изо всего заседания осталось в памяти народной только следующее происшествие. В конце сеанса Гекерн (Петербургский Дантес 3) спросил у военного министра, правда ли, будто один линейный полк вступил в Труа, провозглашая: "Vive Louis-Napoleon!" Министр Каваньяк ответил в сильном волнении, подтверждавшем опасность, что слух этот он считает лживым и клеветническим. "Но, - прибавил он, - je dois dire que je declare ennemi de la patrie quiconque oserait porter une main sacrilege sur les libertes publiques (tonnerre d'applaudissements). Autant on doit d'estime et d'honneur au citoyen fidele a son pays, qui en observe les lois, autant nous devons vouer haine, execration et mepris aux malheureux qui voudraient speculer sur les souffrances de la patrie. (Les applaudissements redoublent. Tous les representants se levent et crient a plusieurs reprises: vive la Republique!)" {"Я должен сказать, что объявляю врагом всякого, кто осмелится поднять кощунственную руку на народные свободы (гром аплодисментов). Насколько достоин уважения и чести гражданин, верный своей стране, уважающий ее законы, настолько вызовут ненависть, отвращение и презрение те несчастные, которые решились бы спекулировать на страданиях своей родины. (Аплодисменты усиливаются. Все встают и многократно кричат: "Да здравствует Республика!"" (франц.).}.
   Такое значение приобрел вдруг племянник своего дяди, как сказала про него одна забавная карикатура. И если бы волнение бонапартистское ограничилось только толпой, пришедшей к Палате, которую, действительно, и подкупить можно, но оно перешло в недра общества. Слухи разнеслись, что Правительство намерено препятствовать вступлению Бонапарта в Палату. В ту же минуту образовалась народная партия, которая в этом акте видела оскорбление выборов и пошла об руку с другой партией, которая поддерживала Л. Наполеона из ненависти к Национальному собранию. Вместе с тем, около этого имени сгруппировались [все] уже и многие ретроградные партии, поднявшиеся каждая сделать его имя инструментом для собственных замыслов, новым невольным (неразборчиво) в свою пользу. Отсюда объясняется поддержка, которую он получил от Дюма и от журнала "Assemblee Nationale", "Liberte" ввиду филиппизма, от Женуда 4 и от журнала "Gazette de France", "l'Union", ввиду легитимизма. Были и бескорыстные почитатели наполеоновских традиций, были [и очень много], которым нужна была только путаница. [И когда смотрел я на все это] И, таким образом, часто [случалось] приходилось мне спрашивать, смотря на. все это бонапартистское движение, самого себя и других: неужели трагедия, начавшаяся в феврале, должна кончиться ярмарочным фарсом?
   В этот же день вечером (суббота 10 июня) случилось происшествие, доказавшее в одно время и [бессилие] ничтожество Правительства, и решимость его заменить произволом или coup d'etat недостающую ему силу. С самого начала месяца* постоянно в семь часов вечера пространство между Porte St. Denis и Porte St. Martin заливалось народом, который густой массой стоял тут, прерывая все сообщение. Главное зерно этих сборищ составляли работники и приверженцы общества des droits de l'homme, которое после падения Comite centralisateur 15 мая приняло управление красными республиканцами и вооружило свои секции почти ввиду Правительства и всего общества, несмотря на то, что президент его, кажется, Вулен, сидел тогда в Венссене. К этому зерну присоединились теперь недовольные работники национальных мастерских, адепты нового претендента Луи Бонапарта, старые династики, искавшие смут, и чистые легитимисты, лелеявшие надежду обмануть всех и самим сорвать плод чужого заговора. На улице, как видно, было такое же смятение политических тенденций, как в Палате и журналистике. Впереди, по обыкновению, выступали gamin de Paris {Парижские гамены (франц.).} для шума и придания грозному замыслу той маскарадной веселости, которая отличает, а иногда и закрывает до времени парижские восстания, и все это увеличивалось любопытными иностранцами, женщинами и детьми... Чудно было смотреть на эти сборища. Главная масса стояла, как будто ожидая приказания, mot d'ordre {Пароля (франц.).}, чтоб принять участие. Между тем как одна часть, схватившись руками, танцевала карманьолу вокруг костра, сделанного из объявлений кандидатов на депутатство, сорванных со стен, другая часть разрезывала толпу, предводимая мальчишками, которые несли на плечах других и кричали мерно: "Vive Barbes! vive Barbes! vive Napoleon!" Визги, крики, стоны далеко разносились по бульварам, где в одной кофейне, прямо против Porte St. Denis, собирались люди, которые вели или думали, что ведут все движение. Две недели сряду скопища эти собирались на одном месте, грозя ежеминутно ринуться на город, останавливая все попытки к возобновлению торговых сношений и предвещая страшную грозу в будущем. Раз одна толпа, двое по двое, на моих глазах отделилась от сплошной массы народа и направились к дому Тьерса {Тьера}, только что выбранного, снести его дом на площади St. George, но там была встречена и разогнана подвижной гвардией! Экзекутивная комиссия решилась принять некоторые меры, и на долю Мари выпала тяжелая обязанность пожертвовать своею популярностью представлением закона о сборищах (des attroupements). Закон, написаннный, однакож, в драконовском духе, что доказывало между прочим опять недоверие Правительства к самому себе, принесен 7 июня в Собрание. Он наказывал всех случившихся в толпе, даже безоружных, не разошедшихся после первой сомации {сомации (от франц. sommation) - предупреждения.}, удваивал наказание после второй сомации, утраивал для вооруженных, учетверял для конных скопищ, и проч. Мари защищал свое произведение энергически, с какой-то трусливой решительностью: будь что будет. Либеральные журналы "Reforme", "Vraie republique" подняли, разумеется, жаркую полемику, объявляя, что республиканский закон превзошел в жестокости все монархические законы, выдаваемые по этому предмету. Последний журнал, объясняя все скопища ни чем другим, как клубом бедных людей, которые не имеют средств нанять залу для своих совещаний, и, вместо наказующих мер, предлагал, напротив, узаконить их, отведя для народного клуба, например, хоть площадь Лувра. Но дело было совсем не [в клубе] в законе, а в возможности его исполнения, потому что, при правительственной анархии, никто эту обязанность не хотел принять на себя, да и разгонять эту массу - значило начать битву. Тогда новый главнокомандующий н<ациональной> г<вардии> Клемент Тома решился на coup d'etat {Государственный переворот (франц.).} и произвел нечто подобное африканским razzia {Набег (франц.).}. Он собрал батальона два н<ациональной> г<вардии>, батальон линейного войска и в 9 часов вечера, в субботу, окружил все пространство между обоими воротами, захватывая безразлично и любопытных, и проходивших, и настоящих участников. Всю эту толпу с женщинами, стариками, иностранцами продержал он до часу ночи, осмотрел кофейную, арестовал находящихся в ней подозрительных людей, и потом всю эту массу народа в числе [1000 и 2000] 800 человек между двумя рядами войска направили в префектуру полиции, где она, разумеется, провела бессонную ночь и распущена, за исключением некоторых лиц, только на другой день.
   Урок, однакож, нисколько не помог, потому что восстание уже было решено партиями, он только породил жестокую, неумолимую вражду к самому Тома. Не далее как через день, в понедельник 12 июня, снова выстроился блестящий кавалерийский полк перед мостом de la Concorde, ведущим в Палату, снова забили сбор по Парижу, и стала собираться национальная гвардия. В этот день [Палата] Собрание должно было одобрить или уничтожить выбор Л. Бонапарта, которого, впрочем, и сама национальность была еще не определена: его считали швейцарским подданным. В этот день Правительственная комиссия, измученная полудоверием Собрания, решилась поднять министерский вопрос по случаю назначения собственных ее расходов. Ламартин решился выйти на кафедру и требовать отставки или доверия: существовать иначе не было возможности. С утра стали собираться грозные толпы народа на площади de la Concorde, которым ответствовал сбор линейного войска около Палаты и призывный бой барабанов по всему Парижу. Около [часу] двух часов пополудни, когда Ламартин довольно вяло говорил о надеждах Франции, о ее призвании, о бюджете, который устраивает для нее министр Дюклерк, в это время К<лемент> Т<омас> сильными кавалерийскими атаками гнал толпу с площади на бульвары, а в том числе и меня, при "Долой Клемент Тома! Да здравствует Наполеон!" (франц.).} В то же самое время начальник подвижной гвардии генерал Дамэт 5 равнял ее перед домом мин<истер>ства иностранных дел и спрашивал ее: хочет ли она поддержать республику, на что она ответила: "Vive la republique". Покуда это происходило, другая толпа с улицы Rivoli ворвалась на площадь Concorde и смяла несколько буржуа [вероятна]: при сем случае у одного из них [конного] выстрелил пистолет или ружье, не помню, в суматохе и поранило его в руку. Тотчас разнесся слух, что Клемент Тома произвел выстрел и уже двое из национальных гвардейцев тяжело ранены. Слух этот [дошел] донесся до Собрания и в ту же минуту обработан был очень ловко Л<амартином>: "Citoyens representants, - сказал он тотчас после промежутка, следовавшего за апологией собственного правления, - une circonstance fatale vient d'interrompre le discours que j'avais l'honneur de prononcer devant l'Assemblee Nationale" {"Граждане депутаты, ... фатальная случайность прервала речь, которую я имел честь говорить Национальному собранию"'(франц.).}.
   Он возвестил о трех небывалых выстрелах и прибавил: "Ces coups de feu etaient tires au cri de vive l'Empereur Napoleon" {"Выстрелы были сделаны при криках: "Да здравствует император Наполеон!"" (франц.).}.
   Вместе с тем он объявил, что изготовил закон, которым удерживается положение 1832 г., об изгнании Луи Наполеона 6 и прибавил: "Quand la conspiration est prise en flagrant delit, la main dans le sang francais, la loi doit etre votee par acclamation" {"Когда конспирация застигнута врасплох,- с руками в крови французов, закон должен быть принят единогласно" (франц.).}.
   В предчувствии неожиданной беды Собрание взволновалось, как море, и тогда Ламартин потребовал доверия к Правительству, сказав свою знаменитую фразу, которая так хорошо отвечала на тайные подозрения Палаты: "On a dit que j'avais conspire avec Blanqui, Barbes Sobrier... Oui, j'ai conspire avec eux, mais j'ai conspire avec eux, citoyens, comme le paratonnerre conspire avec le nuage qui porte la foudre. J'ai longtemps tenu tete a ces hommes!..." {"Меня обвиняют в том, что я конспирировал с Бланки, Барбесом, Собрне. Да, я конспирировал с ними, но конспирировал, как громоотвод конспирирует с тучей, предотвращая вспышку. Я долго противостоял этим людям" (франц.).}
   Доверие в форме 100 т. фр. ежемесячно для Исполнительной комиссии было таким образом вырвано у Палаты, но она поступила осторожно в отношении Л. Наполеона. Закон об утверждении его изгнания она не вотировала единогласно (par acclamation), как хотел Л<амартин>, но отослала его, по обыкновению, в бюро свои для предварительного рассмотрения.
   Но уже доверенность, выраженная Палатой, ничего не могла сообщить Правительству. Через два дня те же грозные толпы ночью стали собираться вместо Porte St. Denis, перед Ратушей, с теми же факелами, с теми же плясками, выставляя передовых своих мальчишек, как и прежде петь на голос "des lampions!" {"Фонарей!" (франц.).}: "Nous l'aurons, nous l'aurons, Louis Napoleon!" {"Наша надежда, наша надежда, Луи Наполеон!" (франц.).} и сами, стоя угрюмо, как бы замышляя совсем другую песню...
   Государство как будто разваливалось.
   В то же время один из редакторов журнала "Pere Duchesne", который старался быть грозным, как его образец, и про которого крикуны взывали вместо "il est bougrement mechant Pere Duchesne - il est joliment mechant" {"Он чертовски зол "Папаша Дюшен"... Он здорово зол" (франц.).}, объясняя тем уже невозможность иметь действительного "Pere Duchesne", этот редактор, кажется, Томасен 7, придумал общий банкет по 5 су с человека под открытым небом и созывал на пиршество по билетам 100 или 150 тысяч. Место обеда было назначено вокруг загородных стен и преимущественно в Венссенском лесу, в предместье С. Манде, прямо против крепости, где содержались Барбес, Бланки, Распайль. В революционной цели банкета усомниться было [Трудно] нельзя, несмотря на сантиментальную программу, выданную учредителями, где было сказано, что будет одно блюдо, кружка пива и пол-бутылки вина, ножи и вилки просят взять с собой всех участников и приглашают их потом предаться удовольствию благопристойного танца на лугу перед гласисом крепости. Но такая уже анархия царствовала во всех головах, что настоящий политический оттенок банкета никому не был известен. У подъезда одной из кентор, где раздавались билеты (в улице St. Menard), беспрестанно останавливались великолепные легитимистские и бонапартистские кареты, забирая билеты по 5 су сотнями. Сами красные клубы еще не знали, с каким намерением предполагается банкет и следует ли им поддержать или отвергнуть его. Несмотря на радикальные заверения изобретателей его, банкет поэтому беспрестанно откладывался, и, наконец, в общем собрании депутатов от всех клубов окончательно отложен до 14 июля - дня взятия Бастилии. [Недели две перед] Почти месяц предположение этого чудовищного банкета занимало всю публику и все Правительство. Военному министру, генералу Каваньяку, приписывают слова: если не воспрещено законом собираться под стенами крепости 100 тысячам человек для обеда, то закон и мне не воспретит в день банкета собрать 40 т. войска с артиллерией и сделать им учение под стенами той же крепости... На такую уж почву ставились все вопросы.
   Говорить ли о парламентских прениях? Уже с половины прошлого месяца произошло совершенное разъединение между партиями, с одной стороны, и Собранием, с другой, и шли они совершенно в разные стороны, чувствуя сами, что с каждым днем более и более расходятся. [Все решения Палаты наперед казались временными и скоропреходящими даже самим членам ее: они уже считались недействительными, и она могла декретировать, что угодно, не изменив ни на волос планов партий.] Париж и Собрание жили двумя разными жизнями, и несомненно было, что для прекращения этой двойственности, при которой не может быть правления, надо, чтоб которая-нибудь из сторон задушила другую. В заседании 12 июля депутат Севестр сказал весьма замечательные слова, которые к удивлению были приняты со смехом: "Les rassemblements qui se formeut dans les rues ne sont que les bras de la conspiration; la tete qui la dirige et lui donne le mot d'ordre est dans les clubs. Je dis que nous perdons notre temps. (Hilarite generale')" {"Сборища, которые образуются на улицах, - всего лишь руки конспирации; голова, которая управляет ею и дает распоряжения, находится в клубах. Я говорю, что мы теряем время. (Общий смех)" (франц.).}.
   A он был прав. В это же заседание министр Дюклерк представил свой исправленный бюджет 1848 г. и открыл тот секрет, над которым так много смеялись династические журналы и по которому не только покрывались все издержки 1848 г., но в руках Пра<вительст>ва обреталась экстраординарная сумма в 555 и даже в 580 миллионов, и бюджет мог быть, таким образом, достаточен до 21 декабря 1849 г. Чудный секрет этот был весьма прост: он состоял, во-первых, в выкупе всех железных дорог посредством облигаций (этим разрешался вопрос о нац<иональных> мастерских и государственных работах;, но запутывался вопрос о частной собственности и святости контрактов), в займе в 150 мил. у банка, в-третьих, в продаже государственных лесов на 86 мил., в выпуске новых бумаг на 100 мил., несмотря на страшное падение уже существующих, и тому подобное. Рапорт давал еще предчувствовать, что не все [еще] ресурсы государства истощены, и таким образом молча предвещал впоследствии три любимые меры учителя Дюклерка - Гарнье-Пажеса: именно, прогрессивную подать, пошлину на доходы и наследство и подать на закладные. Как приятная перспектива оставалась еще ввиду членов Собрания выкуп и взятие в казну всех общественных застрахований. Этот чисто революционный и отчасти социалистический бюджет, в чем по удивительному противоречию никак не хотели согласиться родоначальники его, был противен Палате, может быть, более, чем чисто социальные попытки: он вел их без сопротивления к тому же результату. Мы знаем уже, что Палата по собственному положению не могла свергнуть Экзекутивную комиссию и министров ее: она старалась только мешать им. Так [и здесь] сделала она и теперь. Она не отвергла проекта Дюклерка, но депутат Бино от имени комитета финансов опровергал и пользу выкупа железных дорог, и справедливость этой меры. Фаллу и Леон Фоше, эти заклятые враги национальных мастерских и [стало быть] министра Трела, удвоили желчные нападки на последнего и утверждали, что работники национальных мастерских не распускаются Правительством с намерением заставить Палату принять закон о выкупе железных дорог, выкупе, который сам по себе есть, во-первых, ложь, а во-вторых, бесчестное дело. Но проект все лежал иа очереди до тех пор, пока в Париже не раздались пушки... Тут первым делом Палаты было опрокинуть ненавистный бюджет Дюклерка, и новый министр Гудшо из всей фантасмагории его цифр оставил только одну: Заем в банке, это делалось и прежде. Когда потом тот же самый Гудшо ^рйгел предложить некоторые меры, действительно, справедливые, как, например, увеличение пошлины с наследства и завещаний, он уже встретил сопротивление. Вскоре уже сам Гудшо был сменен, как слишком [республиканский] революционный министр финансов, и особенно за одну меру: вымучил у Палаты закон об обмене облигаций 3 процентного долга на новые по биржевому курсу в 80 фр. Облегчение великое владетелям, но биржевый курс на другой день был уже только 78 - и снова гнев [мещанства] богатого мещанства, который до того преследовал бедного банкира Гудшо, что он вышел в отставку и преемник его Труве-Шевель первым долгом поставил заплатить владельцам недостающую сумму. И необычайные уступки еще не кончились. Со второго дня одержанной в июне победы правительственной и мещанской партиями видно было, что последняя не остановится до тех пор, пока все не возвратится к старой рутине, не изгладятся все самые законные начинания февральской революции и не задернется наглухо занавеса на беспокойный блеск будущего, ею открытый. Затем, во вторник, 13 июня, Жюль Фавр, назначенный докладчиком от 7 бюро, где разбиралось дело о [допущении] выборе Л. Наполеона, разыграл в Палате старую скандальную роль человека, который в публичном деле хотел выместить личную обиду, ему нанесенную. - Хитро и ловко, задев мимоходом Л.-Роллена за [дело] процесс Луи Блана, где он, Ж. Фавр, так отличился, оратор заключил, что Пра<вительст>во, согласясь на допущение двух членов фамилии Бонапарта в мае и на декрет, уничтожающий их изгнание, не имеет никакого права теперь входить с законом об устранении одного Бонапарта. Он советовал Палате утвердить выбор последнего, и та, действительно, его утвердила [с условием отобрать у него], представив ему впоследствии [оправдать] доказать свою французскую национальность. Ж. Фавр торжествовал. Комиссии нанесен был удар, и она уже хотела просить изъяснения, как ей понимать уничтожение предложенной ею меры, когда все дело поправил сам Л. Наполеон. Он вдруг ни с того ни с чего написал дерзкое письмо Палате, в котором ни слова не упомянул о Республике, а, напротив, извещал диктаторски: "Je n'ai pas recherche l'honneur d'etre representant du peuple, parce que je savais les soupcons injurieux dont j'etait l'objet. Je recherche encore moins le pouvoir; si le peuple m'imposait des devoirs, je saurais les remplir" {"Я не стремился к чести быть представителем народа, так как знал об оскорбительных подозрениях, предметом которых я был. Еще менее стремлюсь я к власти; если бы народ возложил на меня кандидатские обязанности, я сумел бы их выполнить" (франц.).}.
   Неописуемое волнение охватило всю Палату особливо, когда вдруг из трибуны какой-то Блум 8 выкинул бумажку со словами: "Si vous lisez pas Jes remerciements (его же Бонапарта, приложенные к письму) aux electeurs je vous declare traitre a la patrie" {"Если вы не зачитаете благодарности... избирателям, я вас обвиню изменником редины" (франц.).}.
   Ж<юль> Ф<авр> сознался, что он зашел далеко во вчерашней защите Наполеона, и все Собрание с энтузиазмом и негодованием разошлось при неистовых криках: "vive la republique", с намерением не положа никакого ответа или решения на странную цидулю Луи Наполеона. Этот ничтожный человек сам испугался в Лондоне эффекту, произведенному письмом его, которое и читано было на следующий день Президентом и гласило уже: "M, le President j'etais fier d'avoir ete representant a Paris et dans trois autres departements... je desire l'ordre et le maintien d'une republique sage, grande, intelligente et puisque involontairement je favorise le desordre, je depose, non sans de vifs regrets, ma demission entre vos mains" {"Господин президент! Я горжусь тем, что меня выбрали представителем народа в Париже и в трех департаментах. Я желаю порядка и сохранения великой, мудрой Республики. И так как, несмотря на это, мне приходится невольно способствовать беспорядкам, я, не без глубокого сожаления, передаю свою отставку в ваши руки" (франц.).}.
   Так кончилось это дело, показавшее еще раз ничтожество претендента, впрочем, нисколько не убедившее партии, а главное, совершающуюся путаницу во всех головах, не знающих, чего хотеть и как начать.
   После этого основной идеей всех последующих прений было предчувствие близкой, неминуемой, приближающейся беды. Еще в самый день получения первого письма Наполеона К. Тома сказал с кафедры: "Si mes renseignements sont exacts, c'est une bataille que vous aurez demain" {"Если мои сведения точны, то завтра нас ждет битва" (франц.).}.
   Он ошибся 9-ю днями. В это же заседание произнес свою первую действенную речь новый депутат Пьер Леру, который должен был впоследствии составить мучение Палаты своими философическими и психологическими трактатами: основание этой речи было то же чувство нестерпимого положения современного общества. Замечательна была смелость, с которой П. Леру, основываясь на неизвестных данных, объявил, что во Франции только 1 миллион человек заказчиков и консематоров всех произведений, а остальные 35 миллионов, по тирании капитала, только их работники и не потребляют произведений, самими ими выработанных. Очевидно, что тут есть насильственный вывод, потому что если бы, действительно, 35 т. служили одному, то само потребление обще им всем, ибо потребление всегда совершает круговорот, и без этого и тот один не мог бы существовать. При нынешнем состоянии промышленности работник только не может выкупить поденной платой всего, что он произвел (и это уже большое зло), но если бы он ничего не мог выкупить, как это утверждал П<ьер> Л<еру>, тогда индустрия кончается и начинается политическая колония. Положение антрепренера или заказчика только тем и несправедливо, что он поглощает у работника ту необходимую часть дохода, без которой последний никогда не может войти в обладание тем, что он породил. Следующая часть речи П<ьера> Л<еру>, где он говорил об обращении рук к земледелию и об земледельческих эмиграциях в Африку, которые туда должны перенести, может быть, и саму историю Европы, - весьма замечательна, но замечательнее всего - это слова, так верно обозначающие страдание настоящей минуты: "Дайте исток нашему мануфактурному народонаселению и не запирайте наглухо Франции, как улей с пчелами, где в мучениях смерти труженицы растерзают сами себя!" Пафос всех речей, "несколько иногда замечательных, постоянно был один - предчувствие неизбежной, роковой драмы... Гудшо, которого Палата слушала два дня кряду, объявил народные мастерские моральной порчей работника, открыл, между прочим, что в первое время их основания на них рассчитывали, как в готовую армию против династической попытки Луи Филиппа и его приверженцев, и, наконец, уведомил, что в феврале он вышел в отставку тотчас, как пошли заседания Люксембурга и мастерские начали пускать корни; пособия должны были давать, по его мнению, не работникам, а антрепренерам, питающим работников. Как помочь настоящей беде, он не видел, а произнес только эти горькие слова, чрезвычайно сильно подействовавшие на Палату: "Поверьте, господа, что кожа, отделяющая нас от пропасти, чрезвычайно тонка и с каждым днем делается тоньше". Сам фразистый Гюго умолял с кафедры народных вожатых произнести слова мира и успокоения и сдержать грозу в руке, если еще можно: "l'avenir est aux travailleurs, il ne faut qu'un peu de patience et de fraternite, et il serait terrible que cette verite n'etant pas comprise, la France, ce premier navire des nations, sombrat en vue du port qui s'ouvre dans la lumi

Другие авторы
  • Михаловский Дмитрий Лаврентьевич
  • Раевский Николай Алексеевич
  • Теляковский Владимир Аркадьевич
  • Ильф Илья, Петров Евгений
  • Хартулари Константин Федорович
  • Страхов Николай Иванович
  • Христиан Фон Гамле
  • Бухов Аркадий Сергеевич
  • Алексеев Глеб Васильевич
  • Пестель Павел Иванович
  • Другие произведения
  • Бодянский Осип Максимович - Новые открытия в области глаголицы
  • Андерсен Ганс Христиан - В детской
  • Муравьев Никита Михайлович - Муравьев Н. Н.: Биографическая справка
  • Циммерман Эдуард Романович - Краткая библиография
  • Андерсен Ганс Христиан - Цветы маленькой Иды
  • Ренье Анри Де - Встречи господина де Брео
  • Куприн Александр Иванович - Собачье счастье
  • Шубарт Кристиан Фридрих Даниель - Шубарт, Христиан Фридрих Даниель: биографическая справка
  • Лейкин Николай Александрович - У гор
  • Карелин Владимир Александрович - Мигель Сервантес Сааведра и его книга "Дон-Кихот Ламанчский"
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (22.11.2012)
    Просмотров: 318 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа