Анненков Павел Васильевич - Записки о французской революции 1848 года

quot; {"И когда им ответили, подождите, пострадайте с достоинством и терпением; когда мы таким образом взволнованным голосом и с отчаянием в душе признались в своем бессилии, эти люди ушли тоже взволнованные и бледные, и они кричали: "Да здравствует Республика"" (франц.).}.

   Тогда-то прошли мимо нас все индустрии, со всеми признаками отчаяния требуя помощи голосами своих патронов, - и мы нашли свое призвание: множество патронов вышли из дворца рука об руку с работниками. "Des conciliations sans nombre ont ete operees au Palais du Luxembourg; les archives en existent encore, archives qui nous sont cheres, archives-que nous conserverons a jamais, car ce sont les achives de la concorde et de la fraternite" {"В Люксембургском дворце состоялись бесчисленные примирения их; ныне существуют архивы, архивы, которые нам дороги, которые мы сохраним навечно, так как это архивы согласия и братства" (франц.).}.

   Таким образом, по признанию Луи Блана, Люксембургская комиссия была нечто вроде спасательного громоотвода или благородной воинской хитрости ⁶. Что касается до теории ее, то Луи Блаи указал на общество портных в Клиши (смотри выше), объявив, что полные материалы для будущего находятся в его подробном отчете, который мы уже знаем. Он прибавил, что неправда, будто государство по его теории должно захватить всю производительность: "Non non! Mais ce que nous avons entendu ce... n'est que l'Etat doit intervenir entre la faible et le fort, pour proteger le faible. L'Etat intervenant dans l'industrie, non plus pour la desorganiser, mais pour la regler, non pour s'emparer, mais pour en exclure ce principe d'antagonisme, source empoisonnee de tant de haines, de tant de violences, de tant de ruines. L'Etat protecteur des pauvres, L'Etat tuteur - voila ce que nous avons demande!... Et quand nous plaidons la cause du pauvre, nous plaidons en meme temps la cause du riche, quand nous plaidons la cause du faible, nous plaidons aussi la cause du fort", - и далее, перейдя к старому обвинению - созданию ассоциаций на демагогических началах: "Non il n'est pas vrai qu'il y ait aujourd'hui en France... un seul homme qui veuille le progres par la violence et par la spoliation (Оправдание не заставило себя ждать: оно явилось 15 мая.) L'Association est une grande et noble chose parce que enlevera le peuple a sa misere et maintiendra le riche dans sa richesse... parce qu'elle elevera le niveau de tous, de tous sans exception. Ce niveau perpetuellement eleve, ce n'est pas le niveau du peuple seulement, c'est le niveau de l'humanite" {"Нет! Нет! Но то, что вы слышали, это только то, что государство должно стать между сильным и слабым, чтобы защитить слабого. Государство, вмешивающееся в промышленность, уже не для дезорганизации, а для упорядочения, не для захвата, а для исключения из нее принципа антагонизма - источника, который отравляет все вокруг ненавистью, разорением. Государство - заступник - бедных, государство- опекун, вот чего мы требовали... И когда мы защищаем дело бедняка, мы защищаем дело богатых, когда мы защищаем дело слабого, мы также защищаем и дело сильного"... "Нет, неправда, чтобы сегодня во Франции был хоть один человек, который желал бы прогресса путем насилия и грабежа... Ассоциация - большое и благородное дело, так как она выведет нас из нищеты и сохранит богатому богатство, так как она поднимет уровень всех, всех без исключения. Этот уровень, постоянно повышающийся, не только уровень народа, это уровень всего человечества" (франц.).}.

   Вся эта речь имела успех в народе, несмотря на [частое] излишнее занятие оратора собственной личностью и на скамеечку (во Франции так значительны все аксессуары), на скамеечку, которую [постав] принесли ему на трибуну и на которую он взошел для поправления [своего] малого эффекта, производимого его недостаточным ростом.

   Затем Карнр, министр просвещения, прочел перечень своих распоряжений, а Бетмон, министр торговли, такую же сложил на бюро. Следовал рапорт Гарнье-Пажеса, который уже прочитан был им за болезнью [его г. Дюклерком] на следующем заседании (понедельник 8 мая).

   Описав несчастное состояние кассы до 24 февраля и пересчитав все меры, нам уже известные, какими министр усиливался уменьшить беду от растраты денег из сберегательных касс и от [возможности] неумеренного выпуска bon du Tresor (950 мил., по слухам), вместе с покрытием новых издержек, требуемых революцией, Гарнье-Пажес ослепил Палату [уверен], заверив ее, что если утвердит она все старые распоряжения да согласится на новые, им предлагаемые, то к концу 1848 г. бюджет не только покроет все, но и представит излишек 11 миллионов 324258 фр. Надо [читать] прочесть [весь] вполне рапорт, чтобы понять и ловкость рапорта, и слабую его сторону, ибо он весь держится на предположениях и супозициях {Супозициях (от франц. supposition) - допущениях.}. Таким образом, если утвержден будет национальный заем, прибавочный налог в 45 сантимов и налог на закладные, если к ним прибавить еще обращение всех билетов du tresor в 5% ренту на государство, выкуп всех железных дорог тоже рентой, прогрессивные пошлины на доходы, плату или лучше раздел выгод [от извлечения вкладов], какие владельцы получают от позволения вырубить лес и проч., то доход государства в 48 г. будет 1 546 301 190 фр., а расход, тоже вследствие разных субсидий, только 1501 128 422 фр., остаток 45 мил. Этот остаток вместе с 84 м. комиссионными, погашением долгов и остатком займа 41 г. в 22 миллиона [с тысячами] представит сумму в 152 м., которая обратится на публичные работы, а как публичных работ назначено только 140 м., то чистого излишка останется 11 м. 324 258 фр. Уже не говоря о произвольности всех этих исчислений, вскоре и указанных сперва Тьерсом в "Constitutionnel", a потом и бывшим министром Ленон-Ленантом⁷ в особенной брошюре, но революционные и отчасти коммунистические меры, предлагаемые Гарнье-Пажесом, видимо, противоречили духу Палаты, однакож она опять аплодировала и даже весьма сильно, когда Гарнье-Пажес заключил речь, взывая к первым условиям существования этого бюджета: к истинности, самоотверженности, любви к Республике: "Ces conditions je n'en suis pas en peine: elles sont en vous, elles sont dans le coeur du pays. Guides par vous, appuyes sur lui, le pays et vous, vous aurez la gloire d'ecrire a la fin de vos travaux, comme un fait accompli, l'esperance que nous avons ecrite au debut des notres: la Republique a sauve la France de la banqueroute!" {"Эти условия, они меня не беспокоят: они в вас, они в самой стране; при вашем руководстве и при опоре на нее, вам и стране будет дано право записать как о совершившемся факте о надежде, на которую мы уповали в наших трудах, - Республика спасла Францию от банкротства!" (франц.).}

   Сильный успех имел Араго, в качестве военного и морского министра объявив, что один корпус в 50 т. человек стоит в долине Роны, что другой такой же формируется в долине Durance и что Республика может выставить неприятелю 300 т. войска и 85 т. кавалерии, не говоря о национальной гвардии, которой роздано 446 т. 689 ружей. Морская сила находится в соответственности: "et la Republique peut se reposer avec confiance sur ses escadrons et leurs equipages pour les succes des combats maritimes qu'elle pourrait avoir a soutenir pour l'honneur de son pavillon" {"Республика может спокойно положиться на свои эскадры и на их экипажи для успешного ведения морских битв, которые ей, может быть, придется принять для поддержания чести ее знамени" (франц.).}.

   Мари, отдавая отчет о публичных работах, особенно распространился о пользе национальных мастерских, и Палата, изъявляя ему [благодарность] свое одобрение, никак не воображала, что через две недели они будут самая затруднительная задача положения и самая сильная признанная опасность как для нее, так и для Парижа и для Франции.

   В заключение Ламартин снова взошел на кафедру для отчета по дипломатическим делам. Вольная или невольная бездеятельность его получила здесь санкцию во имя какого-то сантиментального разделения революций на revolution de territoire et на revolution d'idees. Les unes se resument en conquetes et en bouleversement de nationalites et d'empires; les; autres se resument en institution {На революцию территорий и на революцию идей. Первые сводятся к завоеваниям и переворотам в нациях и империях, вторые же к институтам (франц.).}.

   Первым нужна война, вторые могут быть приведены к войне, но побеждают мир одним своим появлением. Франция, совершившая вторую из этих революций, стоит, опираясь на свой меч и предоставляя идеи своей [свершать победы] доставлять ей победы без крови, но готовая ко всему. Положение Франции это: "une diplomatie armee!" {"Не дипломатия оружья!" (франц.).} Затем Л<амартин> вычислил все прогрессивные завоевания, которые уже сделала Франция в продолжение двух месяцев, именно революции в Вене, Берлине, Франкфурте, Бадене, Баварии и проч. и проч. С падением филиппской династии все дипломатические отношения Франции очистились и упрочнились: "en un mot nous etions 36 millions d'hommes isoles sur le continent; aucune pensee europeenne ne nous etait permise; aucune action collective ne nous etait possible; un tel systeme etait la compression; l'horison etait court, l'air manquait comme la dignite a notre politique (tres bien). Notre systeme aujourd'hui = c'est le systeme d'une verite democratique qui s'elargira aux proportions d'une foi sociale, universelle. Notre horizon-c'est l'avenir des peuples civilises; notre air vital, c'est le souffle de la liberte dans les poitrines libres de tout l'univers" {"Одним словом, тогда нас было 36 миллионов человек, изолированных на континенте, ни одна европейская идея не была нам дозволена; ни одно коллективное действие не было возможно. Такая система была гнетом; горизонт был узок, нехватало воздуха, как и достоинства в нашей политике (очень хорошо!). Наша система - это система демократических идей, она разрастается до всеобщей справедливости. Наш горизонт - это будущее цивилизованных народов; воздух, которым мм дышим, - это дыхание свободы в свободной груди всего мира" (франц.).}.

   Если Франции, как протестанизму, предстоит выдержать Тридцатилетнюю войну ⁸, - она идет уже не 36 миллионами своего народонаселения, но "comptant dans son systeme d'allies la Suisse, l'Italie et les peuples emancipes de l'Allemagne, elle marche deja a la tete de 86 millions de confederes et d'amis" {"насчитывая в числе своих союзников Швейцарию, Италию и эмансипированные народы Германии, она уже идет во главе 86 миллионов союзников и друзей" (франц.).}.

   Этот блестящий призрак Л<амартин> заключил при всеобщих "браво": "Le bonheur ou la gloire de cette situation sont tout entiers a la Republique. Nous en acceptons seulement la responsabilite et nous felicitons toujours d'avoir paru devant la representation du pays, en lui remettant la paix, en lui assurant la grandeur, les mains pleines d'alliances et pures de sang humain!" {"Счастие и слава этого положения принадлежит Республике. Мы принимаем лишь ответственность за него и радуемся тому, что всегда являлись представителями народа, вручая ему мир, обеспечивая ему величие, с руками, полными союзов и незапятнанными человеческой кровью!" (франц.).}

   Народ, однакож, не разделял убеждений, будто все побеждено в мире невещественным влиянием Франции, как в конце увидим.

   Таким образом, [в сокращении] все отчеты, нами представленные вкратце, имели одинаковое значение. Правительство передает Собранию Францию, изломанную, измученную, почти безденежную, а главное, совершенно не знающую собственного своего облика, но в которую закинуты отчасти людьми правления, но более обстоятельствами, глубокие и плодотворные семена для будущего. Собранию предстояло сберечь и вывести их на свет...

   В это же самое заседание Собрание и показало, что значат все его аплодисменты. Надо сказать предварительно, что главная задача [состояла] положения состояла в основании Правительства. Слухи в городе носились чрезвычайно разноречивые. Одни утверждали наклонность Палаты составить Правительственную комиссию, другие - намерение обойтись без нее, посредством прямого выбора министров. Всего более занимало головы опасение, в случае принятия [комиссии] первого проекта, весьма возможное исключение Ледрю-Роллена, исключение, которое могло подать повод к первой стычке народа с Собранием. Г. Дорнес ⁹, вероятно, после предварительного соглашения с партией "National", решился, для отстранения опасных споров, вырвать согласие на Правительственную комиссию с Ледрю-Ролленом у Палаты невзначай, сюрпризом. Тотчас же, по окончании отчетов, он вошел на кафедру и предложил [за услуги] объявить Временному правительству благодарность за услуги, им оказанные государству, qu'il a bien merite de la patrie {которую они вполне заслужили от отечества (франц.).}, a потом вдруг перешел к предложению составления Правительственной исполнительной комиссии (Commission executive) из 5 членов (Les cinq membres sont). Но он уже не мог закончить. Адский шум и вопль заглушил слова его. Палата не хотела слушать имен, не хотела подчиняться неожиданному предложению о комиссии и после неимоверного [смущения] смятения отослала его в свои бюро, которые должны были назначить 18 комиссаров для обсуждения всего дела. Изъявление благодарности Временному правительству от имени отечества нашло сопротивление в Барбесе. "Прежде свершения этого акта, - сказал он, - il faut qu'il s'expliquat sur une foule d'actes, sur les quels il a garde jusqu'a ce jour le silence et qui n'ont pas peu contribue a le rendre impopulaire (Murmures). Je veux qu'il nous dise quelle part de responsabilite lui revient dans le massacre de Rouen (a l'ordre!)" {"Оно должно дать объяснения по поводу множества актов, о которых до сегодняшнего дня оно молчало и которые немало способствовали его непопулярности (ропот). Я хочу, чтобы оно сказало, какая доля ответственности лежит на нем за руанское избиение (к порядку!)" (франц.).}.

   Несмотря на сопротивление, Барбес продолжал: "Je veux que le gouvernement s'explique sur les tueries de la garde nationale (шум) qu'il nous dise comments ont ete massacrees les colonnes belges, comment ont ete sacrifies les Italiens, les Polonais... jusque-la j'attends... j'attends au nom du peuple!" {"Я хочу, чтобы правительство дало объяснение по поводу резни, учиненной национальной гвардией, чтобы оно рассказало, как были перебиты бельгийские отряды, принесены в жертву итальянцы, поляки... а пока я жду... я жду во имя народа!" (франц.).}

   После изъяснения прокурора Сенара касательно руанских дел, Палата огромным большинством утвердила благодарность Пра<вительст>ву, но с замечанием, что каждый частный акт его может в случае нужды подлежать разбору.

   Ночь между тем принесла, как часто бывает, свет. Большинство Палаты ясно поняло необходимость покуда Правительственной комиссии с именами народных избранников. Лист 5 человек г. Дорнеса был изъяснен: Ламартин, Ледрю, Араго, Гарнье, Мари. Остановка была за одним: присутствие монтаньярской партии [как думали] в особе Ледрю казалась опасностью. Предполагаемая вражда его с Ламартином (мало основательная, как оказалось вскоре) казалась помехой. Надо было исключить Ледрю, а исключение было еще опасно. Дело было порешено самими Ламартином и Ролленом. Первый в благородной и искренне красноречивой импровизации (заседание 9 мая) объявил, что не примет никакой должности, если сотоварищ его по всем трудам и во всех опасностях правления будет отстранен. Второй в ином, гневном роде, в котором он часто достигает истинного эффекта, вразумил Палату, что в недрах Правительства- существовало только различие мнений и совершенное единство целей и намерений. [Таким образом] этим двум речам предшествовал рапорт вчерашней комиссии, изложенной работником Пепеном, в котором он предлагал Палате просто назначить министров от себя. Длинное и искусное возражение Жюля Фавра ¹⁰ (секретарь в министерстве внутренних дел) о всех невыгодах этого предложения, где каждый министр будет иметь 900 судей и, стало быть, никакого ясного направления, потом тоже длинное и тоже искусное возражение Одиллона Барро на проект Правительственной комиссии, которая сама есть не что иное, как министерство, и которая должна еще назначить второстепенное мин<истерст>во, вдвойне ответственное Палате и комиссии, но в уме Палаты проект был уже решен. Она отвергла предложение своей комиссии и дала согласие на основание Исполнительной комиссии. Барбес [по крайней мере старался] усиливался, по крайней мере, ввести в эту новую директорию все старое Временное правительство, чтобы дать место в ней Луи Блану и теориям его. Палата объявила, что комиссия будет состоять только из 5 человек. Тогда Луи Блан произнес несколько слов, весьма сильно отзывавшихся угрозой: "La commission du gouvernement du Luxembourg ne relevait d'aucun ministere, elle avait une institution toute populaire. Son president et vice-president ont revoque leurs pouvoirs comme leurs collegues du gouvernement. Apres le vote qui vient d'avoir lieu, ils ne pourraient les reprendre; l'Assemblee aura a pourvoir a leur remplacement". (Rumeurs divers) {"Правительственная комиссия Люксембурга не подчинялась никакому министерству, это было чисто народное учреждение. Ее президент и вице-президент сложили с себя свои полномочия, как и их коллеги в правительстве, после выборов, которые только что произошли, они не могут их снова получить. Ассамблея должна позаботиться об их замене". (Разные выкрики.) (франц.).}.

   Но Палата была недовольна собственным своим решением. Она отомстила Ламартину за насилие, ей сделанное - ввести Роллена в управление,- тем, что в числе [директоров] 5 директоров поставила предпоследним. Араго получил 725 голосов, Гарнье - 715, Мари - 702, Ламартин - 643, Ледрю - 458. Вместе с тем выказалось ясно ее недоверие и малое расположение к Правительству, ею созданному, и обидное подозрение касательно его планов. При рассуждении устава для Собрания, она предоставила защиту его от внешних неприятелей самому Президенту, который имел право бить сбор национальной гвардии и распоряжаться всею военной силой Парижа и Франции. Комиссия, со своей стороны [наблюдала за законными движениями], тотчас же переехавшая в Люксембург, отстранилась от Палаты, как будто с намерением наблюдать все ее движения. Отсюда выходила слабость обоих, бесцветность, безжизненность управления и, наконец, правительственная анархия, которая и росла с каждым днем все более и более.

   В то же самое заседание (10 мая) Луи Блан сделал последнее и довольно неосторожное усилие, чтоб удержаться в Правительстве, он предложил составление министерства du travail et du progres {Труда и прогресса (франц.).}. Вся речь его была не что иное, как горькая жалоба на врагов своих, на клеветы, на лживое понимание его теорий и на преднамеренное их искажение. Личность его так неимоверно выказывалась в каждом слове и притом в таком смешении просьб и угроз, что Палата, беспрестанно перебивавшая его, два раза вышла из себя. В первый раз, когда он выставил себя жертвой величия своих идей: "Si j'ai ete attaque, je m'en console en songeant qu'on n'emet pas impunement des idees nouvelles, que les novateurs, les vrais amis du peuple, se font des ennemis" {"Если на меня нападали, меня утешает мысль, что безнаказанно нельзя выдвигать новые идеи, что новаторы, настоящие друзья народа, наживают себе врагов" (франц.).}.

   Второй раз, когда он выставил себя единственным защитником народа: "Ne croyez pas citoyens qu je sois le moins du monde decourage; malgre tout ce qu'on pourra dire, je defendrai toujours la cause du peuple" {"Не думайте, граждане, что я сколько-нибудь обескуражен, что бы ни говорили, я всегда буду защищать дело народа" (франц.).}.

   Вся Палата поднялась как один человек, крича: "Nous sommes tous devoues a la cause du peuple" {"Мы все преданы делу народа" (франц.).}.

   Луи Блан принужден был откинуться на другую сторону и радоваться, что он был причиной такого прекрасного движения. Проект нового министерства, несмотря на подпору Барбеса, разрушен был несколькими едкими словами работника Пепена: "Je ne demanderai donc pas un ministere du progres parce que je ne connais pas encore le ministere de la routine (tres bien). Et quant au ministere du travail, il existe dans le ministere des travaux publics (bravo)... Mais nous comprenons parfaitement et je dis nous car je suis ouvrier (applaudissements), nous comprenons que la condition du travail - c'est l'ordre. Quant a la commission du Luxembourg, je ne dirai pas qu'elle est coupable, car je ne crois pas qu'on puisse etre coupable qu'on n'a rien fait". (Rires et applaudissements) {"Итак, я не требую министерства прогресса, так как мне еще не известно министерство рутины (очень хорошо). Что касается министерства труда, то оно существует в министерстве общественных работ (браво!). Но мы отлично понимаем, я говорю мы, так как я рабочий (аплодисменты), мы понимаем, что условие работы - порядок. Что касается Люксембургской комиссии, я не скажу, что она виновата, так как я не думаю, что можно быть виноватым, если ничего не совершил". (Смех и аплодисменты) (франц.).}.

   Пепен предложил составить следственную комиссию для узнавания настоящего положения работника во всей Франции, и Палата, ненавидевшая Луи Блана наравне с Ледрю-Ролленом, с жаром ухватилась за эту мысль для отстранения первого без опасности и единодушно решила создание комиссии в 36 человек по 2 с каждого бюро под именем commission d'enquete pour les travailleurs {Комиссия по обследованию рабочих (франц.).}.

   Затем в следующее заседание 11 мая Палата положила образовать комиссию для составления государственной конституции посредством прямого выбора ею самой людей из всех партий и всех оттенков. Потом она перешла к обсуждению собственного устава и в конце заседания получила из Правительственной комиссии при благодарственном письме [список] сообщение: это было назначение министров, сделанное уже (неразборчиво)

   Юстиции - Кремье; иностранных дел - Бастид [основатель], один из основателей "National", у него помощником, sous secretaire d'Etat {Государственным секретарем (франц.).} - Жюль Фавр; военный - Каваньяк, помощник - Ширас ¹¹; морской - вице-адмирал Кади; внутренних дел - доктор Рекур; публичных работ - Трела (доктор "National"); торговли и земледелия - Флокон; просвещения - Карно, помощник - Жан Рейно; духовных дел - Батмон, вскоре отказавшийся, причем м<инистерство>, нарочно для него и отделенное от министерства просвещения, соединилось с последним по-прежнему; финансов - Дюклер ¹² (из "National"); мэр Парижа - Марает; префект полиции - Коссидьер. Наконец, государственным секретарем к Правительству взят Паньер, с правом совещательного голоса. Три четверти всех этих людей принадлежали к партии "National", как и большинство самого Собрания. Последнее заставило сказать кого-то: "ce n'est pas l'Assemblee Nationale, mais bien l'Assemblee du National" {"Это не Национальное собрание, а собрание "Натионаля"" (франц.).}.

   12 мая Собрание снова занималось комиссией конституции, положив составить ее из 18 членов, своим уставом, причем решило воспретить подачу просьб лично и прием какой бы то ни было манифестации. Это [должно было] было сделано уже ввиду клубных замыслов и должно было нарушиться через три дня. Между тем депутат Воловский требовал объяснения у Ламартина касательно польских дел; последний назначил ответ на завтра, субботу 13 мая, и [обещал] обязался представить отрывки дипломатической переписки по этому предмету.

   Здесь мы остановимся. Мы видели при начале месяца [состояние умов] ожесточенное состояние умов в клубах и у работников при известии о руанских происшествиях, к этому присоединилась теперь новая экситация, именно, получены были известия из Польши, во-первых, о предательском изгнании польских эмигрантов из Кракова ¹³ после битвы на баррикадах, а потом поражение Мерославского в Позене¹⁴ и кровавых неистовствах, произведенных в Герцоговине немецкой партией. Впрочем, если судить по взаимным обвинениям, как поляки, так и немцы повторили в этой несчастной земле самые канибальские сцены варварских времен. Один из депутатов Бреславского конгресса ¹⁵ рассказывал мне, например, что в какой-то деревне мужики-немцы подрезали у 30 человек польских раненых коленные жилы, чтобы [воспретить] сделать неспособными к продолжению службы. Правда и то, прибавил сам молодой делегат, что поляки окружили деревню, избили всех от мала до велика и срыли [хижины] деревню до^- земли. Как бы то ни было, но польский вопрос, находящий сочувствие в душе француза, присоединился теперь к другим, достойным негодования, почерпнутым из хода внутренних дел. Еще 6 мая в заседании клуба des Amis du peuple (salle Montesquieu) Распайль предложил снести в Национальное собрание следующие два предложения, обсужденные в клубе и которые мы предлагаем в сокращении: "Premiere deliberation. Considerant 1) Que la conquete de nos libertes sera en peril tant qu'il restera en Europe un peuple qu'on opprime; 2) Que le devoir d'un peuple libre est de voler au secours de tout peuple opprime... 3) ... 4) ... que notre politique egoiste et effrayee semble avoir prete main-forte aux tendances liberticides des avis coalises... 5) que les peuples n'avaient leve le saint etendard de l'insurrection qu'en marchant sur nos traces, ... que yaincus, ils ont droit de nous accuser de leur defaite... Par ces motifs... le club demande par acclamation a l'Assemblee Nationale qu'elle decrete incontinent: a) que la cause de la Pologne sera confondue avec celle de la France, b) que la restitution de la nationalite Polonaise doit etre obtenue a l'amiable ou les armes a la main, c) qu'une division de notre vaillante armee soit tenue prete a partir immediatement apres le refus qui serait fait d'obtemperer l'ultimatum de la France. Et ce sera justice et Dieu benira le succes de nos armes. Deuxieme declara tion Considerant 1) Que le peuple rouennais a ete victime d'un infame guet-apens; 2) Que la reaction royaliste avait tout prepare de longue date pour assouvir ses veilles rencunes... 3) ... 4) ...; 5) Que la magistrature du regime dechu semble avoir ete la cheville ouvriere de cette levee de boucliers... 6) Que les chefs militaires ont prete les mains a cette atroce boucherie... Par ces motifs... le club arrete, qu'une petition sera portee a l'Assemblee Nationale par son president, a l'effet d'obtenir: a) Que les prisonniers incarcetes a la suite de ces journees de lugubre memoire soient mis incontinent en liberte; b) qu'une instruction soit commencee a Paris contre les auteurs et les instigateurs de ces massacres, c) que les chefs militaires qui en ont ete complices soient incontinent distitues et leur conduite deferee a un conseil de guerre, d) que la magistrature entiere de Rouen soit destituee et remplacee par des magistrats republicains, e) que le vieux Franc-Carre ¹⁶ soit mis en etat d'arrestation, comme prevenu d'avoir organise de complot liberticide; f) que le procureur-general... soit apprehende au corps, comme prevenu du meme crime... g) que les troupes soient retirees de Rouen, h) que la ville de Rouen soit condamnee a une indemnite en faveur des victimes et des parents des victimes de cet attentat liberticide. Et ce sera justice et la lecon profitera a quiconque aura envie de recommencer desormais. Raspails, president, Kersousie ¹⁷ etc..." {*}

   {* "Первое решение. Принимая во внимание: 1) что завоеванные нами свободы будут находиться в опасности, доколе в Европе останется хоть один угнетенный народ; 2) что каждый свободный народ обязан прибегать на помощь каждому угнетенному народу... 3) ... 4) ... что наша эгоистическая и трусливая политика является поддержкой свободоубийственных стремлений; 5) что народы подняли священное знамя восстания, лишь идя по нашим следам, и имеют право обвинить нас, если они побеждены... По этим мотивам клуб единодушно требует от Национального собрания немедленно декретировать: а) что интересы Польши будут слиты воедино с интересами Франции, б) что восстановление польской национальности должно быть достигнуто либо мирным путем, либо с оружьем в руках, с) что дивизия нашей доблестной армии будет держаться наготове, чтобы выступить немедленно после отклонения ультиматума Франции. И это будет справедливо, и бог благословит успехи нашего оружья.

   Второе заявление: Принимая во внимание: 1) что народ Руана пал жертвой подлой западни; 2) что роялистская реакция все подготовила заранее, чтобы утолить свою давнюю злобу; 3) ... 4) ... 5) что магистратура нашего режима была, по-видимому, главной пружиной этого злодеяния; 6) что военные начальники помогали этой ужасной резне..., по этим причинам клуб постановляет, что его президентом будет подана петиция в Национальное собрание с тем, чтобы добиться: а) чтобы узники, схваченные в эти траурные дни, были немедленно отпущены на волю; б) чтобы в Париже началось следствие против виновников и подстрекателей этих погромов; с) чтобы военные начальники, которые были соучастниками, были немедленно разжалованы, а об их поведении сообщено военному совету; д) чтобы вся руанская магистратура была смещена и заменена республиканской магистратурой; е) чтобы старый Франк-Корре был арестован по обвинению в заговоре против свободы; ф) чтобы главный прокурор... был взят под стражу по обвинению в том же преступлении; г) чтобы с города Руана было взыскано возмещение в пользу жертв и родственников этого свободоубийственного покушения. Это будет правосудием и послужит уроком тому, кому захочется еще раз сделать подобное. Распайль, председатель, Керсози и т. д." (франц.).}

   Документ этот особенно замечателен тем, что он сделался впоследствии, так сказать, ультиматумом народа и был прочтен как таковой с Собрания 15 мая. Судорожная деятельность Распайля не прекратилась после этого: В журнале своем "Ami du peuple" он утверждал, что существует красная книга le libre rouge (на подобие той), в которой Лудвиг Филипп записывал издержки на подкуп опасных людей и что в этой книге блестит имя Мараста на сумму 100 т. франков, выданную ему за поддержку закона о фортификациях. Разумеется, никто, кроме Распайля, этой книги не видал. В другой раз его докторская ненависть к своим собратьям выказалась довольно забавно: он заверял публику, что Правительство желает отделаться от февральских [жертв] раненых, препоручив их неопытным докторам, лечение которых оканчивается всегда смертью пациента, вместо того чтобы препоручить их ему, Распайлю, доктору-патриоту, как он это требовал. Но тогда все раненые были бы живы, а это совсем не входит в намерение Правительства.

   Жаркая афишка позенских делегатов, в которой они взывали к состраданию Франции, сильно упирая на слова: "freres on nous assassione! Freres. Les Polonais sont massacres" {"Братья, нас убивают! Братья, поляков истребляют!" (франц.).}, служила дополнением движения. Прежде этого делегаты описывали несчастное положение своего отечества во всех демократических клубах, поднимая везде крики негодования и ужаса.

   Наконец, присоединилась еще [другая] новая, свежая причина волнения: отказ Собрания образовать министерство работы и прогресса. Социальные журналы приняли замену его - следственную комиссию для работников - с решительным отвращением и резкими насмешками. Они говорили, что исследовать общественный факт, не подлежащий во всей Европе никакому сомнению, есть пустая работа, доказывающая одно из двух: или глупость представителей или их коварство. Бывший член Правительства Альберт, опровергая замечание журнала "la Presse", будто и он не согласен на составление нового министерства, прибавил в письме своем к нему: "Sur la question de savoir si le Peuple souffre et jusqu'a quel point il souffre, je declare qu'une enguete m'apprendrait peu de chose. La misere des travailleurs, je la connais pour l'avoir subie; car, moi aussi je suis un ouvrier, et un de ces ouvrier qui n'ont jamais pretendu a l'honneur d'etre des journalistes ou des hommes d'Etat adaoptes par la bourgeoisie. Je l'avoue en toute humilite: je n'ai jamais manie que la lime, le marteau..., et le fusil, toutes les foi que la liberte m'a paru menacee" {"На вопрос относительно того, страдает ли народ и до какой степени он страдает, я заявляю, что вопрос мне мало что дал бы. Нищету трудящихся я знаю, ибо я тоже рабочий и из тех рабочих, которые никогда не претендовали на честь быть журналистами или государственными людьми, принятыми буржуазией. Я признаю со всей смиренностью, что никогда "ничего не держал в руках, кроме напильника и молотка... и ружья, всякий раз, когда свобода мне казалась в опасности" (франц.).}.

   Слова эти в устах бывшего вице-президента Люксембургской комиссии имели особенное значение. Между тем как клубы посылали депутацию к Луи Блану с выражением своих симпатий, реформатор в трогательном собрании люксембургских делегатов от всех корпораций прощался с ними и распускал их, но это была только форма. Делегаты совсем не разошлись, а составили особенное общество, сохраняя свое влияние на работников и ища случая проявить публично негодование свое на отстранение проектов их великого учителя. Случай представился скоро. Еще в прошлом месяце Вре<менное> Пра<вительст>во замыслило народный праздник, препоручив составление его брату Луи Блана Этьену Блану¹⁸, попавшему в директоры Отделения изящных искусств при мин<истерст>ве внут<ренних> дел. Этьен Блан составил программу довольно забавную, в идиллически-робеспьеровском духе. Не говоря о колоссальной статуе свободы, которая должна была возвыситься посреди расчищенного Champs de Mars, символических статуй, окружающих ее, пирамид с именами городов и народов совершавшихся революций, великолепной иллюминацией там и в Champs Elysees, двух фейерверках и проч., программа объявляла, что будет спущен шар, который улетит в небо, что по бульварам будут стоять лавочки с образцовыми произведениями всех промышленностей, окруженная каждая юными девицами в белых платьях, что все они пройдут потом церемониально мимо Пра<вительст>ва по Champs de Mars, что им будет предшествовать колесница с земными произведениями: хлебом, оливой, виноградом, запряженная могущественными быками, у которых рога будут вызолочены и которая будет ведома стариками-земледельцами разных департаментов в их локальных костюмах, и проч. Празднество это, назначенное сперва на 4 мая, потом на 5 мая и потом на 14 мая, причем и Собрание после довольно сильного прения согласилось в нем участвовать, встретило сопротивление у люксембургских делегатов, в отдельных ремесленных корпорациях и, наконец, в [политических] старых политических заключенных, составлявших в первые месяцы революции нечто в роде аристократии республиканской: они все требовали предпочтительных мест, представительства, первого шага везде. Форма, в которой проявилось сопротивление, была замечательней самого содержания: она показывала приближение грозы. Люксембургские делегаты, например, вспоминая декрет Правительства от 25 февраля, которым оно обязывалось упрочить всем работу и существование и отдать работникам миллион, следовавший Луи Филиппу, писали: "les promesses faites sur les barricades n'etant pas accomplies et l'Assemblee Nationale ayant refuse dans sa seance un ministere du travail et du progres, les ouvriers, delegues du Luxembourg, ont decide a l'unanimite qu'ils n'iraient pas a la fete de la Concorde. Lagarde ¹⁹, president etc." {"Так как обещания, данные на баррикадах, остались невыполненными и так как Национальное собрание в заседании от 10 мая отказалось учредить министерство труда, то рабочие делегаты Люксембургской комиссии решили единогласно не идти на празднество Согласия. Легард ¹⁹, президент, и т. д." (франц.).}

   Политические заключенные писали еще яснее, если можно: "Une fete a ete decretee pour le 14 mai; Les detenus politiques sont convies a cette fete; mais, attendu que le peuple meurt de faim; attendu que les blessures de nos freres de Rouen saignent encore; attendu que la presence des detenus politiques a la fete du 14 mai pourrait etre consideree comme une adhesion a tout ce qui s'est fait politiquement et socialement depuis le 24 fevrier, l'assemblee des detenus politiques, convoquee extraordinairement; considerant que des Republicains ne peuvent se livrer a la joie, lorsqu'ils portent le deuil dans leur coeur; decide, a l'unanimite, qu'elle s'abstiendra d'assister a la fete du 14 mai. Paris, 13 mai, 1848, Cannes²⁰, Pellevillain, Kersousie, Rosieres²¹, Huber²², Geoffroy²³, Flotte²⁴, Bietre²⁵, Dugrospre ²⁶, Raumond ²⁷, Boisaxe ²⁸" {"На 14 мая декретом был назначен праздник; политические заключенные приглашены на этот праздник; но ввиду того, что народ умирает с голоду, ввиду того, что раны наших братьев из Руана еще кровоточат, ввиду того, что присутствие политических заключенных на празднике 14 мая могло быть расценено как одобрение всего, что совершилось с 24 февраля в политической и социальной области, чрезвычайное собрание политических заключенных считает, что республиканцы не могут предаваться радости, когда они в душе носят траур, и поэтому решает единогласно воздержаться от присутствия на празднике 14 мая. Париж, 13 мая 1848 г. Кан, Пелльвиллен, Керсози, Рбзьер, Юбер, Жоффрэ, Флотт, Бьетт, Дюгропрэ, Раймон, Бусаке" (франц.).}.

   Пра<вительст>во отложило праздник до 21 мая, но горизонт от этого не уяснился.

   Журналы движения [ниже имена] уже давно приняли тон презрения и насмешки в отношении собрания Н<ационально>го, согласуясь в этом совершенно с журналами реакции и остановки, только заключения их были различны: "La vraie Republique" Торе покрывала иронией новых министров. "Le Representant du peuple" Прудона представлял уморительные картины парламентских заседаний. "Commune de Paris" Собрие одна сохраняла серьезный [тон], грозный тон, 11 мая она [говорила] писала, например: "c'en est fait, nous le disons avec douleur, mais avec conviction, le temps des vaines esperances est passe, le jour des deceptions est venu. Qui sait? l'heure de la justice va bientot sonner peu-etre? {Конечно, говорили мы с горечью, но убежденно, время напрасных надежд прошло, день разочарования наступил. Как знать, может быть, скоро пробьет час правосудия?" (франц.).}

   Он пришел слишком скоро, однакож, как оказалось. Покуда все это происходило, Ламартин 13 мая сложил [на бюро] свои польские депеши, которые к великому удивлению даже "J. des debats" написаны были в непонятном духе ненависти к польской национальности. Агент Ламартина г. Сикур²⁹, долго живший в Москве и женатый на русской, представлял в них поляков, разделенных на множество партий, без определенного плана, враждующих между собой и готовых предаться России из слепой ненависти к немцам, благодеяния которых не понимают. Изумление от этих донесений было всеобщим, но манифестация в пользу поляков, назначенная, как выше сказано, на 13 мая, не удалась, ибо клубы по какому-то внутреннему несогласию разошлись в намерениях и отложили настоящую большую манифестацию до понедельника 15 мая. В [понед] субботу только незначительная часть работников со знаменами дошла до церкви Madeleine и послала депутатов в Палату, которые и вручили просьбу от общего имени г. Воловскому, известному покровителю поляков. Теперь уж можно сказать с Достоверностью, что день 15 мая не был преднамеренным заговором, а скорее чем-то вроде уличной, площадной импровизации, почти столько же нелепой, сколько неожиданной и странной. За несколько дней до этого Бланки советовал удержаться от всякого восстания, говоря, что в обществе существует теперь неудержимый ток реакции, который уносит само Пра<вительст>во, людей самых либеральных и который следует поэтому переждать. Гюбер, президент du Comite centralisateur³⁰, составившегося из Барбесовского Comite des elections ³¹ и собиравшегося в Тюльерийской Orangerie, Гюбер, распустивший, как увидим, Палату, протестовал накануне против всякого подозрения в насилии или смуте, называя его клеветой. Барбес говорил, что он станет грудью против всякого, кто бы вздумал употребить силу. В этом смысле даны были и приказания клубистам и работникам; они должны были участвовать в манифестации без оружия и притом, не доходя до площади la Concorde, остановиться у Madeleine, но непредвиденное, всегда сопутствующее большой массе народа, выказалось здесь самым чудовищным образом и победило и погубило самих начальников всего дела.

   Около [двух] двенадцати часов, покуда Бастид своим вялым, едва слышным голосом излагал в Палате принципы, которым следует Правительство в иностранных своих сношениях, толпа народа со знаменами клубов и корпораций сходила по бульвару к Мадлен, крича: vive la Pologne! При первом взгляде на нее какое-то внутреннее предчувствие сказало мне, что она не разойдется миролюбиво. Я обогнал ее и в одном углу площади Madeleine увидел известного епископа галликанской церкви аббата Шателя под тенью домов на скамеечке, окруженного [огромной] множеством народа, которому он возвещал братство народов при оглушительных криках. Вскоре появился тут же генерал Куртэ, долженствовавший играть вскоре такую печальную роль, верхом, со своим штабом. Он с жаром говорил народу о реакции, которая поднимает голову, и объявлял себя другом парижской популяции. Одобрительные крики отвечали ему. В это время голова колонны уперлась в Madelein. Куртэ ускакал к Палате. По программе следовало бы колонне остановиться здесь, но кто же может затормозить локомотив на полном ходу его? Колонна двинулась далее через улицу Royale к площади de la Concorde. Около Палаты собрано было довольно большое количество войска, мост к ней был перехвачен подвижной гвардией, в Тюльери стоял отряд национальной гвардии, и сбор бил по всему городу, но все эти силы были парализованы противоречащими приказаниями ближайших начальников, которые не знали, кого слушаться: Правительственную комиссию ли, президента ли, Палаты, военного министра или генерала Куртэ? Главные начальники были в совершенном смущении, боясь взять на себя ответственность от стычки, и таким образом все были ниже обстоятельств. Посягательство на Палату удалось.

   Колонна, как мы видели, направилась к площади de la Concorde с песнями и криками. В это время один [легион] отряд 2-го легиона национальной гвардии, созванной сбором, выступил на площадь с другой стороны. Работники, возбужденные опасностью, сжались в рядах и уже в виде провокации, вместо того, чтобы остановиться, пошли прямо на мост, ведущий к Палате. Куртэ, совершенно потерявшийся, ослабил отряд, его защищавший, и толпа в одно мгновение ока прорвала отряд, прошла мост и очутилась перед решеткой Собрания. Куртэ уже и тут приказал подвижной гвардии, собранной под перистилем, снять штыки с ружей, - путь был очищен таким образом. Уже в самих дверях встретили толпу Ламартин и Роллен, думая еще откинуть [толпу] ее назад нравственной силой, но ведь с февраля уже прошло много времени. Передние ряды процессии опрокинули ораторов и захватили Собрание.

   Что произошло тогда в недрах республиканского Парламента, надо читать в рассказах очевидцев (в подробном отчете "Moniteur universel". Его сухой официальный рассказ восстановляет страшную картину в такой полноте, какой не достигнет самый живописный рассказ). Толпа ворвалась сперва в трибуны, потом множество людей, с опасностью сломать себе шею, спустилась из них по стенам в самую залу. Они сели на [пустые] первые попавшиеся места, а некоторые стали сзади депутатов, как бы для [исполнения]надзора за ними. У самой кафедры произошла драка между народом за знамя, причем Роллен получил несколько ударов концом его. Знамя это, наконец, передано квестору ³², который и держал его над Президентом. Кафедра, занятая Барбесом, Распайлем, Клемент Тома ³³, Ледрю, которые, наконец, так сдавлены народом [захват], поместившимся на закраине ее обвода и на президентском и секретарском местах, сидя и стоймя, что некоторые из них делают неимоверные усилия удержаться на ней. Тома протестует против вмешательства народа и получает легкую рану в руку. Пот течет градом с лица ораторов, которые [хотят] умоляют об одной минуте тишины. Распайль [хочет] принимается несколько раз читать свои просьбы, приведенные нами выше, и в неслыханном шуме не может [дочитать] дойти до конца. Несколько слов Луи Блана, умолявшего народ не уничтожать собственного своего представительства и быть спокойным в силе, покрываются аплодисментами, но тишина не водворяется. Большая часть депутатов на своих местах; толпа кидается бить одного из них, спросившего, по какому праву Распайль на кафедре, и сдерживается другой толпой. Бесчисленное количество частных эпизодов, странных, неожиданных, поминутно волнуют толпу, а между тем вливаются в залу беспрестанно новые группы с знаменами и новыми криками. В зале делается нестерпимо душно. Многие депутаты кричат: "Отворите верхние окна! Отворите: мы задохнемся здесь!" Наконец, Бланки взбирается на закраину трибуны и усиливается водворить некоторое молчание, которому как Президент, так и депутаты так рады, что сами кричат: "Слушайте! Слушайте!", хотя Бланки не имеет права занимать место оратора. Бланки говорит довольно умеренно о крайней необходимости пособия Польше и о выпуске из [ареста] тюрьмы арестованных, захваченных в Руане, о пособии народу, умирающему в нужде. В это время уже более 20 человек захватили кафедру. Ледрю возвышает свой голос и начинает: "Avec son admirable bon sens, le peuple de Paris ne veut pas etre trompe!" {"Я взываю к здравому смыслу парижского народа, который не захочет быть одураченным!" (франц.).}

   Тысячи голосов отвечают ему: "il l'est, il l'est deja, farceur!" {"он одурачен, он уже одурачен, обманщик!" (франц.).} В это время Президент, окруженный грозящим народом, пишет на клочках бумаги приказание не бить рапель {Рапель (от франц. rappel) - сбор.} и не созывать войска. Впоследствии он оправдывает этот поступок необходимостью спасения во что бы то ни стало депутатов, ибо отказ его мог быть сигналом их избиения. "По должности в парижской мэрии, - прибавил он тогда наивно, - я знал, что делаю. Мы играли в подобную игру с народом в течение двух месяцев". Три с половиной часа пропадает всякая надежда восстановить порядок, ибо случилась новая компликация.

   Мы видели, что первые ряды манифестации прошли в Палату через перистиль, обращенную к площади и мосту de la Concorde. Остальные ряды [обошли] двинулись со своими знаменами в боковую улицу Bourgogne и сплошной массой остановились тут. Голова этой колонны стояла у задних ворот Палаты, обращенных к площади de la Concorde. День был неимоверно жаркий и душный. Я ходил между этими рядами людей, с загорелыми лицами, воспаленными глазами от зноя и вдвойне возбужденными: во-первых, в