Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - М. Назаренко. Мифопоэтика М.Е.Салтыкова-Щедрина

лу этого. Кроме того, ИОГ есть текст, который описывает, объясняет и предсказывает судьбу России на всем протяжении ее истории, являясь, в терминологии Ю.М.Лотмана [1992: 150], "текстом-кодом". Такой текст не может не быть мифологическим уже в силу своего метаисторического характера. ИОГ - книга настолько русская, что читателям обычно стоит усилий осознать общечеловеческую и философскую проблематику романа. Было бы неправомерно забыть об одной из сторон ИОГ, национальной или всечеловеческой, либо выдвинуть одну из них на первый план. Архетипы, общие мифологические сюжеты и ситуации, объединившись с типично российскими типами и коллизиями, дали новый художественный эффект: вместо публицистики, пусть даже и талантливой, вместо политического памфлета Щедрин написал книгу о нелепом и безысходном пути человечества и своей страны. П.Вайль и А.Генис [1991: 147] дали остроумное, хотя и неполное определение объекта описания ИОГ: "Обычно авторы такого рода произведений исследуют какой-нибудь грандиозный, но дурацкий проект. У Щедрина такой проект - история".

   По мнению В.Б.Кондакова [1993: 19], ИОГ - "это попытка создания "исторического мифа" - истории, превратившейся в миф. [...] Обращаясь к фактам русской истории, писатель придает этим фактам внешнюю форму мифа". Это наблюдение не вполне точно. "Миф", созданный Щедриным, - не "внешняя форма", не трансформация реальной истории, а наиболее адекватное выражение ее сущности. Одно лишь признание того, что Россия "выпала" из реальной истории, неизбежно повлекло за собой создание мифологической картины мира ИОГ.

   Подчеркнем, что не приходится говорить о сознательном следовании Щедрина основным мифологемам. Писатель широко использует мотивы народной и, в частности, старообрядческой эсхатологии, в которую сам не верил: миф оказывается удобной метафорой. Важна общая установка на миф.

   Щедриноведы часто говорят об ИОГ как о романе-шифре, к которому надо подобрать ключ. С подобными утверждениями согласиться нельзя. Символику романа, в особенности же - загадочного финала, невозможно трактовать однозначно, и никакого "ключа" в этом случае быть не может. Ключи, которые позволяют осмыслить, структурировать повествование, дал сам Щедрин.

  

   Мы уже говорили, что первые главы ИОГ - "От издателя" и "Опись градоначальникам" - подталкивают читателя к тому, чтобы интерпретировать роман как сатирическую историю императорской России. Так же и в событиях главы "О корени происхождения глуповцев" (как мы помним, она завершала журнальную публикацию романа) трудно не узнать фольклоризированную историю призвания варягов. Т.Н.Головина [1997: 8-9] проводит параллели также с басней "Лягушки, просящие царя" и библейским рассказом о призвании на царство Саула - 1 Цар. 8: 4-20. Последнее особенно важно: библейский текст проводит недвусмысленную параллель между призванием царя и идолопоклонством. Стремление иметь над собой земного владыку означает забвение Владыки небесного - причем возврат в исходное состояние уже невозможен: "И восстенаете вы тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда" (1 Цар. 8:18). (Поэтому, между прочим, и финальное прозрение глуповцев приводит не к обновлению, а к окончательной катастрофе.) Глуповцы, как израильтяне, охотно соглашаются на все утеснения от властей, которые им обещаны заранее, - а уж эти-то обещания градоначальники и цари выполняют неукоснительно.[ 32]

  

   [32] - Карамзин [1989: 93], забыв об истории Саула, патриотически утверждает: "Везде меч сильных или хитрость честолюбивых вводили Самовластие (ибо народы хотели законов, но боялись неволи): в России оно утвердилось с общего согласия граждан [...]". У Щедрина последовательность "глуповский князь - варяги - Саул" соответствует расширению масштабов текста: от провинциальной хроники - к всероссийской и всечеловеческой.

  

   Повесть об основании Глупова является "ключом" к мифологической интерпретации ИОГ, которая, не являясь единственно возможной, позволяет, тем не менее, по-новому взглянуть на творчество Щедрина.

   Первый глуповский князь, воскликнувший "Запорю!" ("С этим словом начались исторические времена") есть не только первый, но и всякий глуповский правитель - предтеча, архетип, образец всех градоначальников, от Клементия до Угрюм-Бурчеева. Ц.Г.Петрова [1992: 20] справедливо отметила, что в главе "О корени..." задана "парадигма поведения глуповцев и их градоначальников". Это утверждение не вызывает возражений, но всё-таки для чего писателю нужна парадигма истории созданного им мира? Глава "О корени..." еще раз обращает внимание читателя на то, о чем говорилось в предисловии к роману: история Глупова гомогенна, любые две ее точки по сути одинаковы. Вот некоторые примеры этой гомогенности: почти в одинаковых выражениях описываются "полеты" Органчика и Угрюм-Бурчеева над городом; "прохвостами" именуются и Беневоленский, и тот же Угрюм-Бурчеев; многие градоначальники соотносятся с Антихристом. Д.П.Николаев, исходя из иных методологических посылок, приходит к тем же выводам: Щедрин воплотил в ИОГ "мысль о неизменности основ жизни при самодержавии: настоящее ничем не отличается от прошлого. Они тождественны" [Николаев 1977: 190. Ср.: Дмитренко 1998: 25-26]. Отметим, что и для архаического, и для христианского сознания, время гомогенным не является [Элиаде 1996: 31].

   Щедрин обращается к истокам глуповского миропорядка и в первопричине, в первособытиях находит не больше смысла, чем во всей последующей истории. Разумеется, самой этой истории не было бы без призвания князя. И всё же связь "кореня происхождения" с основным текстом истории представляется скорее символической, ассоциативной, чем причинно-следственной, - парадигматической, а не синтагматической.

   Можно утверждать, что время главы "О корени..." - не просто прошлое, но прошлое абсолютное, мифическое (the Dream Time), время сотворения мира, организации социума и совершения первособытий, рассматриваемых "как прецедент, служащий образцом для подражания уже в силу того, что данный прецедент имел место в *первоначальные* времена" [Топоров 1997а: 144. См. тж.: Элиаде 1987: 32-64]. Космологическое (мифологическое) сознание постоянно соотносит все текущие события "с каким-то первоначальным, исходным состоянием, которое как бы никогда не исчезает - в том смысле, что его эманация продолжает ощущаться во всякое время" [Успенский 1996: 26], - так и читатель ИОГ должен соотносить все события романа с их вневременным (довременным) прообразом, т.е. с мифом.

   Сама идея о том, что "исторические времена" начинаются с некоего начальственного окрика, разумеется, пародирует традицию начинать историческое повествование с рассказа о Рюрике и его братьях: "Начало Российской Истории представляет нам удивительный и едва ли не беспримерный в летописях случай..." и т. д. [Карамзин 1989: 93]. Но концепция истории, вводимой административно, была сформулирована и в еще одном тексте, весьма значимом для Щедрина. Мы имеем в виду "Проект: о введении единомыслия в России" (1863) Козьмы Пруткова. Этот мыслитель также ссылается на библейскую мудрость: ""Аще царство на ся разделится" и пр." [Прутков 1959: 129] (ср. Мк. 3: 24). "История" в прутковском словоупотреблении - это неопределенное будущее, в котором открывается государственная идея, коей всё подчинено. "Как же подданному знать мнение правительства, пока не наступила история? Как ему обсуждать правительственные мероприятия, не владея ключом их взаимной связи?" [Прутков 1959: 130]. Отличие от щедринской модели очевидно: Прутков полагает, что объяснение кажущемуся хаосу истории даст грядущее, а Щедрин находит модель такого объяснения в прошлом. Но то, что официальная история движется распоряжениями и "проектами" вышнего начальства, сомнений не вызывает.

   Моделью ИОГ является глава "О корени...", а роман Щедрина, в свою очередь, является мифом о России, или российским мифом. Действительно: события, в ней описанные, явно относятся к "абсолютному прошлому", отделенному от настоящего "бездной" (об этом в другой связи уже говорилось в разделе. 1.2). В ИОГ, как и в мифе, происходят события, почти невероятные "в наше просвещенное время"; действуют иные законы природы (де Санглот "летал по воздуху в городском саду"); иначе устроен человек ("тайна постороения градоначальнического организма наукой достаточно еще не обследована" [33]); наконец, любое событие русской истории XIX и даже XX вв. имеет свое соответствие ("прообраз") в ИОГ. История Глупова, таким образом, есть архетип русской истории и пророчество о ее дальнейшем ходе.[34]

  

   [33] - Издатель комментирует эти слова: "Ныне доказано, что тела всех вообще градоначальников подчиняются тем же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое тело, но не следует забывать, что в 1762 году наука была в младенчестве". Речь идет об Органчике - именно том градоначальнике, о котором точно известно, что его организм был устроен совершенно не так, как всякое человеческое тело!

   По мнению Д.П.Николаева [1977: 186], "бездна" является мнимой, поскольку очевидно, что в прошлом, как и в настоящем, подобные факты и события были невозможны. С рациональной точки зрения это, безусловно, так и есть, но исследователь не учитывает специфики мифа.

  

   [34] - Важные наблюдения о "соборно-фантастическом времени" ИОГ сделаны А.В.Злочевской [1999: 8-9].

  

   Напомним, что для Щедрина время ИОГ вовсе не было "абсолютным" прошлым: напротив, оно теснейше связано с современностью, поэтому и упоминание "бездны" имеет явно иронический характер.

   Полный разрыв глуповского настоящего с прошлым попытался осуществить Угрюм-Бурчеев: "Он порешил однажды навсегда, что старая жизнь безвозвратно канула в вечность и что, следовательно, незачем и тревожить этот хлам, который не имеет никакого отношения к будущему. [...] В смятении оглянулись глуповцы назад и с ужасом увидели, что назади действительно ничего нет" [409-410]. "Нет ни прошедшего, ни будущего, а потому летосчисление упраздняется" [404]. Такой разрыв, естественно, катастрофичен. Попытка лишить Глупов прошлого должна была, по замыслу градоначальника, окончательно замкнуть историю в кольцо (будущее в угрюм-бурчеевском мире - это непрестанное повторение одного и того же дня). Завершился же этот проект, как известно, тем, что мир оказался лишен и будущего, и истории вообще.[35]

  

   [35] - Неостановимая глуповская река, вероятно, соотносится с традиционным образом реки-времени [Строганов 1989: 62-65], а следовательно, стремление Угрюм-Бурчеева ее остановить тождественно его намерению прекратить глуповскую историю.

  

   Следует сказать, что глава "О корени...", разумеется, не отражает в точности мифологические представления о космогенезе уже потому, что задача Щедрина была иной. Но, кроме того, глава эта построена на основе вторичного источника мифологических сведений - летописи, и акценты естественно смещаются: в центре событий вместо космогенеза - этно- и урбогенез.

   Известно, что "схемы мифологической традиции [...] состоят, как правило, из мифов и того, что условно можно назвать "историческими" преданиями", причем последние - "с участием человеческих существ, подобных носителям данной традиции" [Топоров 1997а: 142]. События главы "О корени..." в большей степени напоминают исторические предания, чем миф, в то время как основной текст ИОГ имеет ярко выраженный мифологический характер: глуповцы живут в мифе, но не осознают этого.

  

   Вселенная глуповцев-головотяпов сотворена изначально. Момент творения не только никому не известен, но и никого не интересует. Это еще раз свидетельствует о неподлинности мира ИОГ: описание космогенеза необходимо для любой мифологической системы - глуповская, следовательно, изначально ущербна.

   Во "мраке времен", единожды упомянутом в ИОГ ("Сказание о шести градоначальницах"), пребывает и вся древняя глуповская история, которая как бы и вовсе не существует (см. раздел 1.1). При этом "мрак времен" - вовсе не абстракция, он вполне реален ("Никто не помнил, когда она поселилась в Глупове, так что некоторые из старожилов полагали, что событие это совпадало с мраком времен" [293]), так же реален, как и "бездна", которая отделяет события ИОГ от современных Щедрину. "Мрак" и "бездна" - это периоды забвения и беспамятства (можно предположить, что "бездна" возникла в результате прихода "оно"). Для мифологического сознания "за пределами охватываемого актуальной памятью всё прошлое недифференцированно лежит в одной плоскости без различения более и менее удаленных от времени рассказчика событий" [Топоров 1997а: 143]. То же мы видим и в ИОГ.

   Однако есть основания утверждать, что миф о сотворении мира не просто забыт, но вычеркнут из глуповского сознания. Некогда глуповцы приняли ортодоксально-христианскую концепцию космогенеза: в главе "Поклонение мамоне и покаяние" (написанной раньше, чем глава "О корени...") рассказывается о гонениях на вольнодумца, который дерзнул усомниться в сотворении мира за шесть дней. "[...] если это мнение [вольнодумца] утвердится, то вместе с тем разом рухнет всё глуповское миросозерцание вообще. [...] Не вопрос о порядке сотворения мира тут важен, а то, что вместе с этим вопросом могло вторгнуться в жизнь какое-то совсем новое начало, которое, наверное, должно было испортить всю кашу" [390-391]. Ср. опубликованное в том же номере "Отечественных записок" "Письмо из провинции": "[...] специалисты просто-напросто исподволь революцию производят. Всякий из них на что-нибудь да посягает. [...] Но ежели эти люди уже начали разлагать гром небесный, то можно себе представить, как они поступят относительно прочего!" [VII: 316]. Далее эта мысль доказывается на примере "космологических" рассуждений - о вращении Земли вокруг Солнца [VII: 320-321].

   Неожиданные следы космогонических представлений глуповцев обнаруживаются в первой редакции очерка "Каплуны". Щедрин пишет о периоде естественной жизни глуповцев, не обремененных рефлексией: "Тогда не было ни мрака, ни света, тогда не чувствовалось ни холода, ни тепла... тогда жилось, жилось, жилось - и больше ничего" [IV: 511]. Перед нами - классическое описание довременного хаоса, - но и здесь речь идет не столько о первоначальном состоянии мира, сколько о первобытном состоянии сознания глуповцев.

   Так же, как и космогония, всеми, кроме архивариусов, забыта история основания Города - то есть именно тот "образец", который должен служить примером для подражания. И градоначальники, и глуповцы думают, что ориентируются на другие образцы, множественность которых говорит об их неистинности (так, Бородавкин сопоставляется с Ахиллом, а Микаладзе - с Антонием). Кроме того, за неимением истинного мифа, глуповцы, как мы уже видели в разделе 1.2, создают новый - о Золотом веке и постепенной порче: "Величавая дикость прежнего времени исчезла без следа; вместо гигантов, сгибавших подковы и ломавших целковые, явились люди женоподобные [...]" [391]. П.Вайль и А.Генис [1991: 148] объясняют этот факт несколько поверхностно: "[...] Щедрин, видимо, из свойственной сатирикам любви к архаизмам, вдруг апеллирует к какому-то Золотому веку, которого, согласно его же истории, у глуповцев никогда не было [...]". С.Ф.Дмитренко [1998: 26] обращает внимание на слова летописца (или издателя?), утверждавшего, что глуповский "золотой век" начался правлением Бородавкина. Но здесь мы, вероятно, имеем дело не с настоящим золотым веком, всегда пребывает вне времени, по ту сторону времени, - а с очередным обострением глуповского хилиазма. Этот квази-миф становится в один ряд с другими обломками представлений глуповцев о родной истории, наряду с упоминанием "старинных глуповских вольностей" и Марфы Посадницы [280, 332].

   Наличие в мире Первособытия не сделало этот мир упорядоченным, не внесло в него смысл.

  

   В первой главе ("О корени...") мир и люди ИОГ предстают перед нами уже сотворенными. Время и пространство, в которые помещено племя головотяпов, - подчеркнуто неопределенные [36]: "в древности" (фактически - до начала времен: "исторические времена" начались только по прибытии князя в Глупов), "далеко на севере, там, где греческие и римские историки предполагали существование Гиперборейского моря" [270] (согласно другим указаниям - на Волге, на границах Византии).[37] О "головотяпском космосе" известно лишь то, что космосом в собственном смысле слова не является. Социальная неустроенность соответствует неустроенности мировой.

  

   [36] - Практически одновременно с ИОГ, в "Господах ташкентцах", Щедрин связал отсутствие фактов/истории с неопределенностью/"пустотой" пространства: "Нет фактов, - значит, есть пустое пространство, не ограниченное никакими межевыми признаками, которое можно населить какими угодно привидениями" [X, 18]. Об отсутствии границ у Глупова см. раздел 1.4.

  

   [37] - Как "Повесть временных лет" начинается со включения русской истории в мировой контекст, так и в начале главы "О корени..." принята "внешняя" точка зрения, которая позволяет локализовать место обитания головотяпов. Впоследствии Глупов прочно становится в центр.

  

   "Ни вероисповедания, ни образа правления эти племена не имели, заменяя всё сие тем, что постоянно враждовали между собою. Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли: *Да будет мне стыдно*, и были наперед уверены, что "стыд глаза не выест". Таким образом, взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими женами и девами [...]" [270].

   Основания миропорядка: религия, общественное устройство, этика, брачные правила - перечислены с отрицательным знаком. [38] Соответственно, и пространство не отделено от хаоса, не структурировано, лишено центра, по отношению к которому оно развертывается, лишено, в конце концов, смысла. Хронотоп ИОГ лишен точки высшей сакральности, определяемой как "центр мира" - "в начале" [Топоров 1997а: 136].

  

   [38] - Как соотносится утверждение о том, что вероисповедания головотяпы не имели, с упоминанием об их молитвах Богу несколько выше? Вероятно, под вероисповеданием понимается "правая вера". Ср.: "Си же творяху обычая кривичи и прочии погании, не вЬдуще закона божия, но творяще сами собЬ законъ" [Повесть временных лет 1950: 15].

  

   Кто населяет, заполняет пространство? Враждебные племена, которые надо победить. Никаких сведений об их взаимном расположении летописец не приводит [39]: разительный контраст детальному описанию расселения славянских племен у Нестора. В мифологическом плане борьба головотяпов с соседями соответствует борьбе культурных героев со хтоническими чудищами в процессе упорядочения вселенной (а пошехонец и чухонец, показавшие головотяпам дорогу к князьям - типичные сказочные помощники). И вновь мы сталкиваемся с профанацией мифа в ИОГ: головотяпы ничем не отличаются от своих соседей, кроме крепости голов и большой хитрости. Так Щедрин снимает противопоставление людей хтоническим существам: люди и есть хтонические чудища, в оппозиции "верх/низ" они несомненно относятся к "низу". Головотяпы ведут себя скорее не как культурные герои, а как трикстеры, побеждая не силой, а хитростью, что специально оговорено летописцем.

  

   [39] - На это можно возразить, что каждое "племя" существовало в реальности. Сведения о шутливых и издевательских прозвищах жителей разных губерний Щедрин почерпнул из книг Даля и Сахарова. Но даже и расшифровка (головотяпы - егорьевцы, гужееды - новгородцы и т.д.) ничего не дает. Ср. детальную и откровенно фарсовую топографию примыкающих к городу земель в очерке "Глупов и глуповцы" (1862): на юге граничит с Дурацким Городищем, на западе - с Вороватым и Полуумновым, к северу и востоку упирается в Болваново море [IV: 203].

  

   В том же духе совершаются и последующие попытки обуздать хаос (хаос как таковой, а не только социальный, вопреки П.Вайлю и А.Генису [1991: 147]): "головотяпы начали устраиваться внутри, с очевидною целью добиться какого-нибудь порядка". Головотяпы-первопредки пытаются принять на себя функции культурных героев, деятельность же их, в соответствии с законами кромешного, вывернутого мира, оказывается не только бессмысленной ("Волгу толокном замесили [...], потом щуку с яиц согнали [...], потом блинами острог конопатили [...]" [271]), но и безрезультатной, чего следовало ожидать ("Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели [...]" [271]. Заметим, что острог, - следовательно, и аппарат принуждения - появляется даже раньше Глупова, в доисторические времена и, следовательно, тоже является элементом парадигмы).

   Заслуживает внимания акция головотяпов, завершающая ряд, т.е. особо маркированная: "небо кольями подпирали" [271].[40] Это дурацкое, заведомо бессмысленное действие преследует ту же цель, что и другие поступки щедринских героев: головотяпы как бы совершают первоначальное разделение неба и земли, верха и низа. Деяние обречено на провал, потому что небо и земля уже сотворены и головотяпам не повторить творение, божественное или безличное. ("Демиургическую" функцию князей и градоначальников сейчас мы оставляем в стороне - см. о ней: [Головина 1997: 9].) Миру ИОГ присущи такие свойства, как мнимость, "небытийственность", и это позволяет усмотреть в нем творение дьявола. Вообще же, мотив неудавшегося творения, как и некоторые другие мотивы ИОГ (иерархия "богов" в утопии Угрюм-Бурчеева и пр.), вероятно, имеет гностическое происхождение.

  

   [40] - Согласно преданию, "небо кольями подпирали" псковичи. Тучи над их городом ходили "низко, так низко, что православные думали - небо валится на землю" [Сахаров 1990: 217]. Глупо, но логично. Действия же персонажей Щедрина не имеют явных причин, поэтому они становятся еще более загадочными и многозначительными.

  

  

   Подытожим сказанное выше. Головотяпы, стараясь превратить Хаос в Космос, не могут добиться ничего. Их деятельность приводит лишь к усилению позиций Хаоса.

   В глуповцах можно усмотреть "отрицательный вариант культурного героя", который "обычно неумело подражает брату-близнецу" [Мифы 1992: 26]. Но в мире ИОГ положительного культурного героя нет и быть не может в силу профанности, "вывернутости" этого мира. Хаос побеждает; мир обречен вечно оставаться Хаосом. В Глупове возможны шесть дней "возмущения" (в эпоху шести градоначальниц, на что обратили внимание комментаторы) - но не шесть дней творения. Вечные казни египетские, неизвестно кем ниспосылаемые на Глупов, - суть провалы в изначальный Хаос: "Сверху черная, безграничная бездна, прорезываемая молниями; кругом воздух, наполненный крутящимися атомами пыли, - все это представляло неизобразимый хаос, на грозном фоне которого выступал не менее грозный силуэт пожара" [323].[41] Щедрин особо подчеркивает, что "небо до такой степени закрылось тучами, что на улицах сделалось совершенно темно время", хотя "был всего девятый час в начале" [323]. Это очевидная отсылка к евангельскому тексту: "От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого. А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" (Мф. 27:45-46). Щедрин изображает трагедию богооставленности Глупова, не осознаваемую самими глуповцами. В мире Хаоса нет места Логосу.

  

   [41] - На мифологическое значение этого фрагмента обратил внимание А.П.Ауэр [1980: 19]. Однако исследователь допустил при этом грубую терминологическую путаницу. "[...] гиперболизированные эпитеты, - пишет он, - запечатлевают вселенский размах разбушевавшейся огненной стихии и воссоздают образ мифического космоса". Но хаос не может быть космосом!

  

   Никакая "другая", "истинная" реальность вывернутому миру не противостоит [на это указали П.Вайль и А.Генис [1991: 147], первыми применившими терминологию Д.С.Лихачева в исследовании ИОГ: "нижний, *кромешный" мир потерял свою верхнюю половину"]. Поэтому любые изменения (призвание князя, реформа Угрюм-Бурчеева) приводят только к худшему.

   В кромешном мире воспроизводятся с обратным знаком основные мифологические мотивы, такие как Центр мира, Мировое Древо, Путь и т.д. Их рассмотрению посвящен следующий раздел нашей работы.

  

  

   1.4. "ГЛАВНЕЙШИЕ СВОЙСТВА" ГЛУПОВСКОГО МИРА.

  

   Книга Щедрина, будучи одновременно хроникой и городским текстом, соотносится с трактатом блаженного Августина "О Граде Божием" - классическим историософским памятником.

   Проведенное Августином противопоставление града земного и Града Божиего настолько важно и принципиально, что его стоит процитировать: "Итак, сказанное нами, что образовалось два различные и противоположные между собою града потому, что одни стали жить по плоти, а другие по духу, может быть выражено и так, что образовалось два града потому, что одни живут по человеку, а другие по Богу. [...] Итак два града созданы двумя родами любви, - земной любовью к себе, доведенною до презрения к Богу, а небесный любовью к Богу, доведенною до презрения к самому себе. Первый, затем, полагает славу свою в самом себе, последний в Господе" (кн. 14, гл. 4, 28 [Августин 1994, т. 3: 8, 63]).

   Глупов, если рассматривать его в этой системе понятий, является градом земным; Града Божьего в мироздании ИОГ нет (см. тж.: [Головина 1997: 15-16]).

   Глупов, замкнутый в своей безвыходной земной реальности, обречен так же, как был обречен Рим. Его ложное бытие не находит опоры, и поэтому город переживает ряд постоянных кризисов, в том числе кризис эсхатологический. Град Божий - основа подлинного бытия, но бытие Глупова ложно, и поэтому утверждается как единственная реальность (вернее, "реальность"). Из града земного "выходят враги, против которых должен быть защищаем Град Божий" (кн. 1, гл. 1 [Августин 1994, т. 1: 2]). Глупов в лице градоначальников защищается от слабых попыток утвердить вторую, истинную реальность. "Мартиролог глуповского либерализма" повествует о неком Ионке Козыре, авторе книги "О водворении на земле добродетели": "В голове его мелькал какой-то рай, в котором живут добродетельные люди, делают добродетельные дела и достигают добродетельных результатов" [418]. Очевидно, что Глупов достичь такого состояния не может и, с точки зрения Фердыщенко, не должен. Рай оказывается - в градоначальнических терминах - "некоторым смеха достойным местом" [419].[42]

  

   [42] - Упоминания о "лоне Авраамлем" [417] или "блаженстве загробной жизни" [390] - часть глуповской риторики, а не онтологии.

  

   "Похоть господствования, управляющая и правителями его [града земного], и подчиненными ему народами" в мире Щедрина не может быть противопоставлена любви, по которой в Граде Божием "служат взаимно друг другу и предстоятели, руководя, и подчиненные, повинуясь" (кн. 14, гл. 28 [Августин 1994, т. 3: 63]). Для такого противопоставления нет оснований, поскольку любви в мире ИОГ нет.

   Проекцией Града Божиего в русской культуре является Незримый Град Китеж [43]. Глупов может быть сопоставлен с ним - вернее, противопоставлен. "Топью, болотом, пустым местом, лживым маревом оборачивается невидимый Китеж" для тех, кто недостоин его увидеть", - пишет С.Дурылин [1914: 29]. На болотине же основан Глупов; можно предположить, что он построен на месте Незримого Града, вместо него. Китеж не просто невидим, но и вообще не существует (во всяком случае, он не может быть достигнут никем из обитателей щедринского мира). Возможна связь этого мотива с творчеством старообрядцев и сектантов: Дурылин упоминает "бегунский стих о кончине церкви", которая "переживается, как ничем не возместимая тяжкая личная утрата", и ссылается на слова В.Соловьева: "Церковь представляется чем-то столь необходимым, что, лишенные таковой, они [раскольники] чувствуют себя уже под властью антихриста" [Дурылин 1914: 30, 8]. Глуповцы тоже осознают, что ими управляет "антихрист" (Бородавкин), "сатана" (Угрюм-Бурчеев), в лучшем случае - Ахав (Фердыщенко - "Голодный город"), Каиафа или Пилат (с ними соотносится Грустилов, осудивший вольнодумца Линкина [Панич 2000: 77] [44]), но ничего не могут противопоставить этой силе, поскольку в их мире, а следовательно, и в сознании, отсутствует высшая реальность Града Божиего.

  

   [43] - Озеро Светлояр стало местом массового паломничества уже к 1840-м годам [Дурылин 1914: 34]. Легенда о Китеже, несомненно, была известна Щедрину, интересовавшемуся старообрядчеством и лично, и по долгу службы, и повлияла отнюдь не только на ИОГ. Т.Н.Головина [1997: 56] замечает, что в рассказе "Единственный" (из "Помпадуров и помпадурш") город так же исчезает с географической карты, как и Китеж.

  

   [44] - Одну из параллелей исследователь не заметил: во время допроса градоначальник "в ужасе разодрал на себе вицмундир" - подобно тому, как Каиафа разодрал на себе ризы (Мк 14:63).

  

   В.Н.Топоров [1987: 122 слл.] пишет о двух полюсах развития идеи города и, соответственно, о двух образах города, каковы: Иерусалим и Вавилон. Если с Иерусалимом Глупов желает соотноситься (через "посредничество" Рима), то с Вавилоном он отождествляется: Т.Н.Головина [1997: 6] отметила, что во время страшного пожара (глава "Соломенный город") кто-то из глуповцев запевает псалом "На реках вавилонских". Единственное упоминание Вавилона в тексте, но и его довольно (показательно, что, когда глуповцы затеют строительство вавилонской башни, само слово "вавилонская" произнесено не будет). [45]

  

   [45] - Еще один языческий мотив: Грустилова именуют "ведомым покровителем нечестивых и агарян" [417]. Агаряне - ханаанское племя, против которого воевали израильтяне во времена Саула (1 Пар. 5:10).

  

   Вавилон - "город проклятый, падший и развратный [ср. статью 1862 г. "Глуповское распутство"], город над бездной [над болотиной] и город-бездна, ожидающий небесных кар". Вавилон "извратил и погубил от начала связывавшиеся с ним возможности", не стал местом встречи человека с Богом, "не оправдал себя и навсегда погиб" [Топоров 1987: 122-123. См. тж.: Топоров 1980: 3-8]. Ту же логику мы видим и в ИОГ. Исходной точкой рассуждений Щедрина была мысль о том, что не оправдал себя "народ исторический, то есть действующий на поприще истории", поскольку общий результат его деятельности "заключается в пассивности" [VIII: 454]. В ИОГ писатель доводит идею до логического завершения: Глупов проклят не "от начала", но еще прежде начала времен (глава "О корени...").

   В ИОГ реализованы оба варианта мифологемы Города по классификации Ю.М.Лотмана [1996: 275 слл.] - концентрический и эксцентрический, - которые в большинстве случаев четко противопоставлены друг другу. В первом случае Глупов - город, расположенный в центре земли, на семи холмах и долженствующий служить посредником между землей и небом. Глупову как центру мира противопоставлен бред Угрюм-Бурчеева - "эксцентрический" (маргинальный, пограничный) "вечно-достойныя памяти великого князя Святослава Игоревича город Непреклонск". Упоминание Святослава в этом контексте весьма значимо. Дело не только в том, что Угрюм-Бурчеев подражает князю в личном быту (обстоятельство, отмечавшееся щедриноведами), но и в том, что Святослав хотел перенести столицу своего государства из Киева в Переяславец-на-Дунае, объявляя тем самым Киевскую землю "как бы несуществующей" [Лотман 1996: 276]. Функциональное соответствие между Непреклонском и Петербургом также очевидно. Эксцентрический город можно интерпретировать двояко: как победу разума над стихией и как извращение естественного порядка [Лотман 1996: 277]. У Щедрина эта модель несколько изменена: в глуповском мире разум невозможен, и поэтому Угрюм-Бурчеев - воплощение безумия. (Показательно, что в мифе, согласно Я.Э.Голосовкеру [1987: 45], "любая нелепость разума, само безумие (Лисса, Мания) олицетворено и действует как разум, и, наоборот, разум в качестве только здравого смысла безумен". Щедринское снятие очередной оппозиции - разум/безумие - опирается, таким образом, на законы построения мифа.)

   П.Вайль и А.Генис [1991: 147-149] очень точно сказали о неустойчивом существовании Глупова на грани между цивилизацией и природой. Любое изменение подталкивает город и его обитателей в ту или другую сторону: глуповцы, оставленные градоначальниками в покое, развратились; попытка Угрюм-Бурчеева произвести "нарочитое упразднение естества" [399] столь же гибельна для Глупова. И в абсолютно упорядоченном, и в абсолютно неупорядоченном мире "нет места для нормального человеческого существования" [Вайль и Генис 1991: 149]. Это утверждение нуждается в некоторых коррективах.

   Невмешательство власти в жизнь народа виделось Щедрину всё-таки благом [особенно характерен в этом смысле рассказ "Единственный" (1871) из "Помпадуров и помпадурш", имеющий подзаголовок "утопия"]. С войнами за просвещение "фаталистически сопряжены экзекуции" [356], но, кроме того, войны эти приводят к результатам, прямо противоположным ожидаемым: глуповцы "обросли шерстью и сосали лапы" [355]. Противопоставление природы и цивилизации, таким образом, не является абсолютным. С изменением статуса Глупова в этой оппозиции меняется его религиозная ориентация: развращенные глуповцы обращаются к политеизму, Угрюм-Бурчеев же устанавливает в космическом масштабе безбожие. Остается добавить, что противопоставление стихии и культуры вообще характерно для "эксцентрического" города, а в русской культуре - для Петербурга.

  

   Мир ИОГ не знает центра изначально, не приобретает его и впоследствии [Суворин [1905: 85] был не так уж не прав, утверждая, что Глупов находится "где-нибудь с краю"]. Впрочем, на роль центра мира будет претендовать Глупов, который также лишен центра, если не считать таковым дом градоначальника, функционально соответствующий храму. Угрюм-Бурчееву Глупов видится так: "Это была скорее беспорядочная куча хижин, нежели город. Не имелось ясного центрального пункта; улицы разбегались вкривь и вкось [...]" [407]. Свидетельство знаменательное, даже если сделать поправку на маниакальное стремление Угрюм-Бурчеева свести всё к прямой линии. Не случайно, что именно в проекте этого градоначальника появится строгий центр города. Но центр этот - площадь, т.е. пустота. И это притом, что Город обязан быть изоморфным структуре Космоса и, следовательно, иметь сакральный центр.

   Место, на котором основан Город, по необходимости должно быть центром и, следовательно, абсолютно священным. Поэтому чаще всего таким местом становится гора (= мировая ось). Глупов же основан на "болотине" (= анти-гора), месте нечистом и выбранном чуть ли не наугад: "Прибывши домой, головотяпы немедленно выбрали болотину и, заложив на ней город, назвали Глуповым [...]" [275]. С.А.Макашин [1984: 432] обратил внимание на то, какой смысл Щедрин вкладывал в слово "болото". В 1868 г. Салтыков говорил о романе Шеллер-Михайлова "Гнилые болота", что заглавие книги - "термин иносказательный: это жизнь в тех ее формах, которые завещаны нам историей, это сплетение всякого рода обрядностей, хотя и утративших живой смысл, но имеющих за собою внешнюю, грубую силу и потому безапелляционно подавляющих в человеке всякое движение в смысле самодеятельности и независимости" [IX: 261]. Ср. также приведенные выше слова Дурылина о болотине на месте Китежа.

   Итак, город основан на болотине. Однако в "Обращении к читателям" сказано прямо противоположное: "родной наш город Глупов [...], в согласность древнему Риму, на семи горах построен" [269]. Ср. в раннем очерке "Глупов и глуповцы": в городе "до сотни таких разанафемских горуш и косогоров" [IV: 222]. Д.П.Николаев [1977: 172] объясняет противоречие, исходя из теории реалистического гротеска: город основан и на болотине, и на горах; сочетание несочетаемого дает гротесковый эффект и подготавливает сатирические обобщения.

   В том, что Глупов стоит на горах, сомневаться не приходится: летописец указывает, что на сих горах "в гололедицу великое множество экипажей ломается" [269]. Но и болота, трясины, ровные места не раз упоминаются в тексте.

   Город, мнящий себя центром мира, не может не быть Римом (третьим, четвертым и т.д.) [46] и в силу этого должен лежать на горах. В мире ИОГ меняются местами причина и следствие: не потому город священен, что лежит на горах, но потому, что город священен (для глуповцев), он обязательно окажется на горе (в центре мира, на мировой оси). [47] Кроме того, очевидно, что глуповские горы суть болотные кочки, ставшие горами сперва в воображении глуповцев, а затем в "реальности". Берем это слово в кавычки, потому что говорить об объективном существовании мира ИОГ - в самом тексте романа, а не во внетекстовой действительности - не представляется возможным. Мир ИОГ существует исключительно как сумма представлений о нем: история, как мы показали в разделе 1.1, не просто забывается, но исчезает; кочки становятся горами и т. п. (мир ИОГ неистинен, т.е. реально не существует, и с мифологической точки зрения). Сатирический эффект создается за счет контраста между миром-в-представлении и объективным его состоянием, насколько таковое можно реконструировать, исходя из текста и, в частности, из "оговорок" летописца.

  

   [46] - Как полагает Д.П.Николаев [1998: 129], Глупов подобен Риму еще и тем, что по сути своей является "городом-государством".

  

   [47] - "В случае, когда город [...] является идеализированной моделью вселенной, он, как правило, расположен в центре Земли. Вернее, где бы он ни был расположен, ему приписывается центральное положение, он считается центром" [Лотман 1996: 276].

  

   В русской традиции образ семихолмного града связан прежде всего с Москвой, а города на болоте - с Петербургом. Но если в "реальной" истории прежде были холмы (Москва), а затем "болотина" (Петербург), то в ИОГ Щедрин инвертирует этот порядок (болотина предшествует холмам: маргинальность первична, центр вторичен). Совмещая в Глупове два образа города, о которых речь будет идти ниже, писатель "снимает" ключевую для русской культуры оппозицию (хотя Непреклонск противопоставляется Глупову, как Петербург - Москве). Этот прием вообще характерен для щедринской поэтики. Противоположности в его мире сосуществуют и, таким образом, взаимоуничтожаются (но не взаимодополняют друг друга!). Мы видели, что в ИОГ используются и отвергаются противоположные историософские модели; что пространство и время романа в целом гомогенны, их зоны не противопоставляются как сакральное и профанное. Это не просто гротескный прием, но мировоззренческая позиция.

   Из этого следует, что в ИОГ нарушается основной принцип мифа. Согласно К.Леви-Строссу [1985: 213], "миф обычно оперирует противоположностями и стремится к их постепенному снятию - медиации". Или, в формулировке Я.Э.Голосовкера [1987: 45], "дилемма разрешается синтезом, ибо среднее дано и противоречие снимается вовсе". Но у Щедрина все противоречия остаются неразрешенными, несовместимость противоположных сущностей постоянно подчеркивается. На уровне топографии - сосуществование "болотины" и "гор", на уровне философии - параллельное использование несовместимых идеологем. Итак, Щедрин разрушает не только историческую достоверность и не только базовую модель ИОГ (История-как-сон), но и структуру мифа, которая организует роман.

  

   В мнимом центре мира находится такое же мнимое Мировое Древо. "[...] хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав миру их славные дела и предобрый тот корень, от которого знаменитое сие древо произросло [несколько далее упоминается "сия древняя отрасль" [275] - М.Н.] и ветвями своими всю землю покрыло" [270]. Древо - глуповское, и растет оно, распространяясь не вертикально, а горизонтально ("всю землю покрыло"). Поскольку произрастает оно на болоте, можно предположить, что это - известное российское растение "развесистая клюква" [48] (один из многих примеров реализации метафоры: на этом приеме строятся многие эпизоды ИОГ - что свойственно и мифу). Глуповское древо не соединяет миры: соединять нечего. Есть ли в мире ИОГ - или, по крайней мере, в главе "О корени..." - другие измерения, верхний и нижний миры? Это маловероятно. Мировое Древо в его классическом варианте имеет, как известно, не только вертикальную, но и горизонтальную структуру. Глуповское, насколько можно судить, лишено всякой структуры. Оно существует - и только.

  

   [48] - В "Помпадурах и помпадуршах" (1873) Щедрин "цитирует" сочинение Онисима Шенапана, представляющее собой пародию на путевые заметки Александра Дюма "Из Парижа в Астрахань" (1858). Шенапан упоминает среди знакомых русских аристократов и князя де ля Клюкв* (le prince de la Klioukwa [VIII: 245]). Хотя в сочинениях Дюма пресловутая клюква и не упоминается, устная традиция, восходящая, вероятно, ко времени его путешествия по России, упорно приписывает ему это изобретение.

  

   Бог/боги присутствуют в ИОГ только как идолы: им молятся или нет, но активно они не действуют. Выражения типа "с Божьей помощью" (бригадир Баклан) или "Ну, взял Бог - ну, и опять даст Бог" (бригадир Фердыщенко) не несут реального содержания. Возможно исключение: смена градоначальников исходит "от вышнего начальства" ("Опись градоначальникам"). Г.В.Иванов [VIII: 558] обратил внимание на то, что эпитет "Вышний", согласно академическому словарю, может относиться только к Богу. Щедрин создает сложный эффект: волею Вышнего правят цари, с которыми соотносятся градоначальники; богам уподобляется петербургское начальство; Бог оказывается еще одним чиновником, только более могущественным. "Словно и Бог-то наш край позабыл!" - молвит Фердыщенко [313], и это чистая правда; но имеет он в иду только то, что не видать отчего-то правительственных войск. Ср. в десятом "Письме из провинции", опубликованном одновременно с "Эпохой увольнения от войн": "Вообразите себе, что власть концентрирована достаточно; что она простирается на все дела рук человеческих, что она опутала весь видимый и невидимый мир, - что может из этого выйти?" [VII: 313]. Речь явно идет о бюрократической власти, достигшей масштабов божественной (можно говорить о бессознательном пародировании идеи теократии в бюрократической системе - в данном случае византийской;[49] напомним, чт