Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Знамение времени

ожет быть, эти минуты освежат их стремлением к жизни иной, чем человеконенавистническое злопыхание черносотенных организаций...

    

   Зал быстро пустеет. Все стремятся на улицу...

    

   LXXIX.

   Определение суда.

    

   Очень скоро выходит снова суд и объявляет свое опре-деление. Подсудимый Мендель Бейлис, в силу состоявше-гося оправдательного вердикта присяжных заседателей, по суду оправдан.

   - Вы свободны!.. - объявляет председатель.

   Усиленный конвой, все время тщательно охранявший Менделя Бейлиса, при этих торжественных словах, единым взмахом вкладывает сабли в ножны, и сухой лязг рукояток как бы подтверждает и заключает последнее действие гро-мадной драмы, так долго длившейся в Киеве и завершив-шейся в здании киевского окружного суда.

   Бейлис до семи часов вечера оставался в здании суда, когда под усиленным конвоем, свободный и оправданный от страшного кровавого навета, возведенного на него и всех его единоплеменни-ков, в тюремной карете был вновь доставлен в тюрьму, где, сдавши все казенные вещи, он через участки, чтобы подписать различные бумаги, отправлен был под конвоем до-мой, в дом Дубовика, управляющего заводом Зайцева. Здесь ждала его трепетная семья, пережившая столько несрав-ненного горя и унижений.    

         

   LXXX.

   На улицах.

    

   Кипели народом улицы Киева в этот достопамятный ве-чер. С какой мучительной жаждой встречали эти толпы каждого, выходящего из здания суда, осаждая его расспросами!

   - Оправдан! Оправдан!.. - неслось по Киеву, как {191} благодатное эхо, заглушая повсюду злобные крики тех, кто в крови, ненависти и погромах ищет удовлетворение своим низменным страстям...

    

   Быстро появляются летучки, выпущенные газетами, и они нарасхват, почти с боя, разбираются публикой...

   Радостная, благая весть о правде, восторжествовавшей на суде, несется все дальше по Киеву, достигая дальних окраин, где уже были на всякий случай потушены огни в еврейских домах.

   Все притаились и трепетно ждут несчастий от буйных страстей...

   Но напрасны пугливые ожидания...

   Все спокойно везде...

   Однако усиленные конные и пешие патрули охраняют город, а на Лукьяновке, где больше всего можно было ожидать всяких выступлений, куда я ездил в этот же ве-чер, бедный, измученный, рабочий люд с величайшей ра-достью встретил вести из суда:

   - Конечно, Мендель не виноват!..

   - Бейлис честный человек, - неслось отовсюду.

   - Мы это давно говорили...      

   - Бейлис оправдан, - вот они, мужички-то, правду восчувствовали...

    

    

   И долго еще до глубокой ночи волновался Киев громад-ным событием, совершившимся в его стенах... И все радо-вались, все ликовали, что вековечный позор миновал этот один из лучших городов России...

    

   Совесть народа.

    

   Много-много раз в эти долгие тридцать четыре дня с тревогой и волнением смотрели мы туда, на эти зачарован-ные кресла, где восседали судьи народа, посланные волею закона вязать и разрешать по совести своей тех, кто имел несчастье сесть на скамью подсудимых. Простые русские люди, все больше труженики земли, взятые от дел своих в это торжественное зало суда, куда устремились очи все-го мира, где, в эти дни, как в сердце человечества, билась, {192} рвалась и клокотала буйная кровь злых страстей и любвеобильной справедливости.   

  

   Вот они, одетые в свитки, поддевки, пиджаки, причесан-ные по-русски в кружок; вот они каждый день чередой, один за другим, мелькали пред нами, когда шли, задум-чивые, грустные, на свои высокие места.

   Кто они?

   Неведомые никому, взятые из тысячной толпы, - им вы-пала тяжелая, казалось, непосильная доля, доля разреше-ния вопроса, взволновавшего весь мир, потрясшего все человечество.      

   Многие падали духом, многие приходили в отчаяние, не зная, что думать, что сказать - обнимут ли они, - их сердце мозг и совесть, - все то море безбрежных ощущений, кото-рое разлилось и бушевало и волновалось перед их смирен-ным и трепетным лицом...

   Вера в русское народное сердце, надежда на русскую со-весть присяжных не покидали меня ни на минуту и в самое тяжелое время этих дней, они светили мне, как верный неизменный путеводный маяк, разгонявший туман всякого сомнения...

   И вот наступило время, и вот пробил великий, грозный судный час...

   - Суд идет!..

   Все встали и замерли, и казалось, дыхание младенца можно было ощутить, уловить в этой полной притаившейся жути толпе.

   Все бледны...

   - Суд присяжных идет!- прошу встать!

   И пред ним встала вся Россия, весь мир...

   Они, серьезные, просветленные, вошли и смотрят широ-ко в глаза всей залы, всему миру...

   И нет сил ни думать, ни чувствовать, ни понимать...  

   Свершилось что-то огромное, великое...   

   Читают вопросы...       

   Зачем так долго? Скорей бы!          

   - Нет, невиновен!.. 

   И закружилась, и заходила, и загудела, и заколыхалась зала...

   А он? Бейлис?..        

           

   {193}   Он бледен как смерть, он тянется, он плачет, он говорит какие-то слова... Вот он упал на скамью подсудимых - на скамью своей свободы... Встал опять, мечется, сел, скло-нился на скамью, и жмет протянутые руки, и плачет, и смотрит туда, в тот угол, где его жена, его сын, его родные..

   - Спасибо вам, спасибо!.. - говорили многие, обращаясь в сторону присяжных. И действительно, есть за что благо-дарить.

   Совесть народа русского теперь чиста не только пред совестью древнего Израиля, но и перед совестью всего мира.

    

   Пусть Пранайтисы, Замысловские, Сикорские и Шмаковы правят свою тризну над могилой средневековых суеверий... Пусть они куют новые цепи прекрасной жизни... Пусть... Нам теперь нет до этого никакого дела...

   Вся Россия вместе с киевлянами вздохнула полной грудью обновленной счастливой души... В борьбе радостен каждый миг победы...

    

    

   Он на свободе, его сейчас должны освободить, и выпу-стить пленника на волю...

   Где же он? Его необходимо видеть, пожать ему руку, ска-зать, хоть что-нибудь сказать.

   И мы в автомобиле колесим Киев, ищем его...

   Мы уже знаем, что его из тюрьмы передали в Лукьяновский участок...

   Едем на Лукьяновку, туда, где дней 20 тому назад мы были, когда производился осмотр местности, когда Мендель Бейлис, окруженный плотным кольцом конвойных, ходил по заводу, вспоминая свое былое житье...

   Неужели он там ходит теперь на свободе?.. Мы у ворот старой конторы, где он писал квитанции...

    

   Звонимся. Не пускают. Городовые говорят - здесь никого нет, здесь нет Бейлиса. Как из-под земли вырастает свиде-тель Добжанский, еще и еще лукьяновские жители.... Они уже знают, что Бейлис оправдан, и радуются как дети...

   - Мы так и знали...Нешто завинят невинного?.. Нет, ты, брат, что думаешь, мужик, и у мужика совесть есть...

   {194}   И нигде ни одного слова против Бейлиса. Мы берем проводника, какого-то юнца, и по невероятным уличкам и переулкам, с горы на гору, летим дальше по следу - сначала в Плоский участок. По дороге встречаем полицию, казаков, стражников. Везде усилены посты. Все на изготовке... У участка много полиции.

   - Бейлиса увезли.       

   Досадно.

   Летим дальше. Вот мы отныне у знаменитой больницы на Кирилловской улице. Здесь по близости живет Дубовик. Стучимся...

   - Кто там?.. Войдите...

   И здесь полиция, охраняющая от всяких случайностей дом, куда отвезен Бейлис.

   Входим. Много народа. Вот он, Мендель Бейлис. Сидит на кожаном диване возле стола... Молчит, улыбается и все так же мнет и жмет свои бледные руки...

   Жму ему руку, поздравляю с свободой... Он радуется, глаза его вспыхивают... Ощущает ли он, что такое свобода? Помнит ли он ее?

   Возле него кто-то из друзей что-то говорит, рассказывает, старается шутить... Но шутка висит в воздухе, не вызыва-ет смеха...

   Вот она, его жена, худощавая, измученная женщина... Она растерялась и, вероятно, мало соображает, что делает, как живет, что думает...

   Она рада и счастлива...

   А рядом с ней бледная, худенькая девочка, это их дочка...

   Испуг в ее глазах, и страх и трепет во всей ее малень-кой, тоненькой смущенной фигурке.

   Она отвыкла от отца... Узнала ли она его?

   А там, в соседней комнате много народа, родных, друзей..

   Но почему так тихо?

   Почему все ходят на цыпочках?

   Почему все говорят шепотом? Двигаются тихо, плавно, словно боясь кого-то разбудить?

   Ведь он жив, этот несчастный Мендель Бейлис, ведь он здесь, на свободе, среди вас!

   Верите ли вы этому?

   А верит ли он сам? Скоро ли очнется, придет в себя?

    

   {195}   Прощаемся. Спешим. Несколько улиц промелькнули перед нами... Вот мы в центре города... И здесь у Купече-ского клуба небольшая толпа народа, но там, внутри все набито битком...

   - Ура, ура-а а!..-несутся оттуда победные клики... Там чествуют черносотенцев Замысловского, Шмакова, Дурасевича...   

   Какие победы и одоления совершили они?..

   Чему радуются эти ослепленные люди? 

   Ну, что ж, раз им весело, - пускай веселятся, пока карающая рука народного суда, в бурях справедливого гнева не захватила и их в свои могучие волны... Может быть, и для них когда-либо пробьет этот час.

   А он обязательно пробьет...