Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Знамение времени

сторической правде в этом навете не только в фанатизированной католическими попами толпе, но и среди интел-лигентного общества писателей и художников Польши.

    

   Плоды этого долголетнего, векового воспитания, дляще-гося с тех пор, когда всякие паны, вроде прославленных ясновельможных панов Потоцких, не находивших лучшей забавы, как смотреть на всевозможные издевательства над случайно встретившимся евреем, (см. С. Дубнов "История Хасидизма" 1931 г., у нас на нем.; ldn-knigi) сказываются и теперь, при лихих и разгульных наскоках польских легионеров на {13} города и местечки западного края, где в настоящее время евреи почти сплошь истребляются этими озверелыми и обезумевшими сынками польской шляхты и польского мещанства, предводительствуемые паном Пилсудским, когда-то гордившимся именем и званием польского революционера.

   Чтобы как-нибудь скрыть от народа свою контрреволюционную работу и как-либо отуманить сознание политиче-ски неразвитых и малокультурных масс, чтобы отвлечь вни-мание и направить куда-либо в сторону долго таившееся недовольство среди народа, польские современные политики, стоящие на запятках у западно-европейской буржуазии, при-бегли к исконному, испытанному средству внедрения гос-подства владеющих классов: они стали натравливать народ на народ и прежде всего, конечно, на евреев. "Бей жидов" - вот политический клич польского правительства. Евреи, ко-нечно, во всем виноваты. Пан Пилсудский, Василевский (Плохоцкий) и вся братия из Польской Партии Социалистиче-ской, вкупе и влюбе с дельцами из польской буржуазии, везде и всюду сеют смерть среди еврейской бедноты, устраивая и благословляя погромы, вырезывая женщин, стариков и детей, громя и разоряя очаги истинной бедности и подневольного труда, где жизнь доведена до последней грани отчаяния.

   Поль-ская буржуазия, промотавшееся польское дворянство и все эти шовинистические социалисты - кто теперь только не на-зывается социалистом! - они прекрасно выучили кнутобойные уроки царского самодержавного правительства, царской жан-дармерии. Ученики не только доросли до своего учителя, но и переросли его и если они когда-то возмущались возведе-нием памятника Муравьева-Вешателя в главном городе Лит-вы - в Вильне, то теперь литовцы, вероятно, должны будут вскоре любоваться на том же пьедестале новым памятником нового вешателя, нового истязателя Литовского края, но на этот раз не ставленника русского самодержавного правитель-ства, а ставленника польской буржуазии и шляхты, возгла-вленных польскими социал-предателями. Но мы уверены, что не далеко то время, когда воинственные паны должны будут раз и навсегда убраться восвояси, да так, чтобы зуд завоевательной политики у них был бы вышиблен на долгое-дол-гое время, и чтобы погромным делам их раз и навсегда был положен решительный конец.

   {14}     Наступающие на Советскую Россию банды белогвардейцев, продавшиеся Антанте различные партизанские отряды - (Григорьева, Петлюры, Зеленого, Антонова),- а также поль-ское правительство ведут везде и всюду отчаянную пропа-ганду за истребление еврейского народа, пропаганду погромов и убийств тысяч и тысяч неповинных жертв. Само собой по-нятно, что этому общественному злу мы должны противопоставить широчайшую пропаганду, вполне разъясняющую всю мерзость антисемитизма. Желая и с своей стороны хоть чем-нибудь помочь этому необходимому делу, я выпускаю второе издание моей работы о деле Бейлиса, на фоне которого от-четливо выяснялась вся политическая игра черносотенных, а ныне белогвардейских партий, а также была вполне ра-зоблачена вся гнусность клеветы кровавого навета на евреев, которую кое-где и в последнее время опять пробовали пускать в ход антисемиты. Думаю, что и современному читателю бу-дет полезно вспомнить времена и обстоятельства громадной борьбы за попранные права еврейского народа.

   23 июля 1919 года.

    

    

    

    

   Перед процессом.

    

   Еще летом 1913 г. повсюду в книжных магазинах стало появляться множество книг и брошюр, вводящих нас в круг новой жизни, так мало известной не только широким массам населения, но и русской интеллигенции.

   Брошюры, книжечки и книги, рассказывающее нам о разнообразных эпизодах тысячелетней истории еврейской жизни, о необычайных, ужасных, зверских преследованиях этого народа в средние века, о его вере и обычаях и, на-конец, о так называемых ритуальных процессах - запестрели повсюду в окнах магазинов. То, что было известно до сих под специалистам-историкам, что смутно, тускло, отрывочно доносилось до сознания общеобразованных людей, теперь стала достоянием широкой демократии. Книги о жизни еврейского народа, благодаря стараниям господ ритуалистов, стали общедоступными, повсюду встречающимися. Везде возрос интерес к изучению истории древнего Израиля. И в этом мы можем видеть несомненный плюс, несомненное приобретение, толчком, к чему послужил тот крайне реак-ционный умысел, который не только таился, но явно себя обнаруживал в самом факте постановки ритуального процесса, по случаю жестокого убийства Андрея Ющинского по поводу дела Бейлиса.      

   Конечно, рядом с этой литературой, выяснявшей со всех сторон как историю ритуальных процессов, так и более или менее полно знакомившей с историей еврейского народа вообще, появилась отвратительная низменная, лживая литература русских антисемитов, в которой они не жалели красок, в которой они использовали весь запас ..........(угол страницы оторван, слово нельзя прочесть; ldn-knigi).. {18} и издевательств над народом веками угнетенном, налагая на его согбенные плечи всю ту клевету, весь тот циничный ужас, который могли создать жестокие нравы средних веков и хитрые, пронырливые, лукавые умы деятелей святой инквизиции.

   Все было вновь поднято теперь, в XX веке. И этот срам, и этот позор пришлось переживать России в то время, когда самые дикие элементы Западной Европы, ки-пящие ненавистью к евреям, уже стали настолько обще-культурны, что стыдятся открыто, при свете солнца, питать себя и народные массы той клеветой и ложью, по отноше-нию к евреям, которые были столь сильны, столь могуще-ственны в прежние времена жизни наших западных соседей.

   И чем ближе к осени прошедшего года, когда мы все могли ожидать разрешения той опасной болезни нашей об-щественности, которая выразилась в процессе Бейлиса, тем все настойчивей, все необходимей, все властней и властней перед каждым современным человеком поднимался вопрос: как быть, что делать, как ответить на этот неслыханный вызов всей нашей культуре, нашему социальному развитию и политической зрелости?          

   Все сознательные люди, везде и всюду, споря в деталях, расходясь в частностях, объединялись в одном мнении, в одном порыве: обвинение в человеческом жертвоприношении, совершенном в третьей столице империи (Эта статья была написана до революции 1917 г. Прим. В. Б.-Б.), в одном из самых старинных умственных центров России, в пункте сосредоточения промышленных, финансовых и торговых инте-ресов юго-запада нашей страны, - совершенно невероятно. Обвинение, раздутое правыми организациями, - двуглавцами, союзниками и иными так называемыми "истинно-русскими" людьми, не имеющими никакой связи с действительно истинно-русским прогрессом, с истинно-русской новой Рос-сией, чающей и стремящейся ко всестороннему демократи-ческому оздоровлению страны, - являлось вызовом для всех, кто в новых путях развития нашей общественности видел единственный исход из печальной действительности.

   Этот кровавый навет, черным пологом павший на евреев, должен нами быть признан коварным замыслом, коварным нападением на общие основы нашей культурной жизни, {19} замыслом разнообразных черносотенных организаций, из всех сил стремившихся, возрождая нравы средних веков, отвести назревающее общественное внимание от внутренних вопро-сов первостепенной важности на национальную распрю, на религиозную вражду, на расовую ненависть. В этой буре и мятеже раздуваемых народных страстей антикультурными союзническими организациями опять и опять хотели они- как это уже было в 1906 г.-утопить, расхитить, раздробить то сосредоточенное тяготение огромных масс населения к реорганизации общественных порядков, которое повсюду в стране так явно обнаружилось еще в 1905 г. и вновь воз-рождается теперь в народе.

   Эта перчатка, брошенная всей просвещенной России от-сталыми, но, к несчастию, все еще имеющими силы, элемен-тами нашей общественности, должна была быть немедленно поднята всеми теми, кто в свободе и демократизме видит все прибежище и силу для творчества и жизнедеятельности народа и общества.

   Без уговора, без замысла, без организации, я бы сказал действительно стихийно, выходя даже из разных точек зре-ния, из разных взглядов на жизнь и борьбу за форму жиз-ни, со всех сторон, везде и всюду, все почувствовали на-сущную необходимость соучаствовать в том общественном деле, которое связывалось с киевским процессом, с убийством Андрея Ющинского, с делом Бейлиса.

    

    

   Когда в Петербурге я садился в поезд, я не знал, еду ли я один на процесс в Киев, или здесь кругом меня, на вок-зале, в вагонах, еще находятся люди, которые почувствова-ли необходимость ехать туда, в этот древний город, чтобы узнать все, что там сплелось вокруг неслыханного процесса, и, узнав, так или иначе, по мере сил и возможности, от-кликнуться на это дело, связанное с кровавым наветом, столь же древним, как старо само христианство.

   Вскоре, однако, обнаружилось, что очень многие из на-ходившихся в этом поезде едут именно в Киев на дело Бейлиса,. Здесь ехали и стенографистки, и корреспонденты, и частные лица, имевшие и не  имевшие билеты на заседание.

   {20}       - Все равно, как-нибудь, что-нибудь будем слышать, что делается там, в зале суда!..  - говорили мне эти люди, не считавшие возможным заниматься обыденными делами в то время, когда там будет происходить тот суд, где под-судимый выступает в роли совершенно странной: только подумать, что в двадцатом веке у нас в России обвиняют человека в людоедстве!

   - Нет, нельзя быть спокойным в это время! - заявил мне весьма почтенный русский обыватель, стремившийся в Киев, чтобы хоть как-нибудь да присоединиться к общей печали, к общему протесту.

   Стенографистки не перестают обсуждать, как им лучше организоваться, лишь бы записать процесс как можно точ-ней, как можно правильней...

   Под Двинском наш поезд долго был задержан той ужас-ной катастрофой, которая совершилась в этом месте в ночь с 22 на 23 сентября.

   И несмотря на то, что все были напуганы и взволнованы страшным видом ужасной катастрофы, когда одного за дру-гим несли раненых и убитых, вытащенных из-под облом-ков совершенно исковерканных вагонов и столкнувшихся паровозов, несмотря на это, когда мы тронулись и снова во-шли в свою обыденную колею путешественников, мы все опять и опять продолжали бесконечные разговоры об этом кошмар-ном деле, поднимавшем, казалось, уже совершенно отжив-шие легенды, сказки, сплетни и средневековые наговоры г.г. сочленов святейшей инквизиции, столь тароватых к разысканию всевозможнейших религиозных "преступников".

    

   Многие в пути читали соответствующие книжки, делали выписки, записи... Одним словом и здесь в поезде продол-жалась очевидно та подготовка к процессу, которую, как ока-залось, уже давно совершали многие и многие русские лю-ди, не желавшие примирить в своем сознании этот ужасный кошмар с уровнем нашей общерусской культуры народных масс.

   Когда мы приехали, Киев уже был совершенно заполонен тем общественным возбуждением, которое всегда столь бла-гоприятно, столь пробуждающе действует на тех, кто в обы-денщине, волей или неволей, потопил все свои стремления, чаяния и ожидания.

    

   {21}

    

   Накануне суда.

    

   Киев, охваченный трепетом ожидания судного дня, дня дела Бейлиса, накануне суда имел какой-то смущенный, взволнованный вид.

   На улицах движение больше обыкновенного... То тут, то там собираются кучки народа и везде и всюду только и раз-говоров, что о предстоящем процессе...

   Ежедневная черносотенная газетка "Двуглавый Орел", вы-шедшая экстренно, усиленно предлагается прохожим... Там, конечно, собран весь букет "истинно-русской" брани, кото-рый только возможен хотя бы и для низкопробной печати, брани, направленной особенно против евреев и против тех, кто, не обращая никакого внимания на всю эту бессильную и, главное, глупую, тупоумную злостность, твердо решил высказать то мнение но этому делу, которое соответствует действительности и исторической правде.

   Редакция газеты "Киевская Мысль", являясь сосредоточе-нием прогрессивных элементов города, давно не видала та-кого многолюдного посещения ее, как в эти дни. Все же-лают знать последние новости: как в городе? Спокойно ли всюду, или есть признаки наступающей беды?

   Конечно, все с болью думают о той многотысячной ев-рейской бедноте, которая ютится там, на окраинах, всегда в первую голову подвергающейся опасности от натиска тех быстро воспламеняющихся элементов низов, на бессознатель-ность которых так легко воздействовать желающим разыг-рывать трагикомедию "народного негодования", и  "расовой ненависти" и "религиозной вражды".

   Но репортеры со всех сторон приносят утешительные све-дения: все везде спокойно и полиция на чеку... Население обсуждает предстоящий процесс и повсюду заметны симпа-тии к невинно заключенному Бейлису: никто не верит в его  виновность.

   Прекрасный признак, почти предсказание, для подсудимого...

   Но вот к вечеру мы узнаем о печальных случаях: на базарах заметно волнение, появились евреи, проявляющие явно болезненные признаки душевного расстройства.

    

   {22}     Переживаемые дни  столь тяжко легли на и без того всег-да потрясенную, всегда угнетенную психику еврейской массы, что наиболее нервные, очевидно, подошли к грани дей-ствительной болезненности... Нельзя не отметить, что почти одновременно обнаружилось несколько случаев прямого пси-хоза: вот один из таких больных людей вошел на амвон Со-фийского собора и оттуда стал каяться народу, провозгла-шая новую веру... Его отвезли в больницу; он оказался совер-шенно потрясенным человеком, действительно больным...

   Вот другой, изможденный старик, ходит по базару среди торговцев и толпы и разрывая одежду, обнажая грудь, пла-ча и рыдая, взывает ко всем:

   - Братья-православные, это я бедный еврей, убил доро-гого Андрюшу... Ах, как мне его жаль!.. Ах, бедный маль-чик!.. Зачем я тебя убил!.. Это я... я... убил Андрюшу... Братья-православные...

   И его обступили, смотрят, дивятся на него... Многие знают старика, он тут же работал, что-то продавал, кормя себя и свою семью...

   И "братья-православные", базарные люди, в сущности ни-когда не имеющие в своей душе никакой вражды ни к иной вере, ни к иной национальности, жалеют этого бедного ста-рика, успокаивают его, утешают...

   Кто-то догадался сказать ему:

   -Что ты, что ты говоришь? Андрюша-то жив!.. Никто его не убивал...

   - Жив?!.-с радостным ужасом воскликнул бедняга.- Так я...-задумался, что-то стал соображать, притаился и вдруг зарыдал... И снова, и снова мучившая его мысль стала давить, стала гнести его сознание и он, словно найдя что искал, опять воззвал к окружающим: - Братья-православ-ные, это я убил милого Андрюшу; ах, как я его любил...

   И плачет, и скорбит старик и бродит по базару из конца в конец, пока кто-то не взял его  и не увел туда, в эти узенькие переулочки, окаймленные маленькими, грязными домишками, где ютится невероятная беднота, где жизнь очерчена последней чертой безысходности, где смерть так часто бывает желанной гостьей и истинной утешительни-цей скорбей...

   {23}

    

   В суд!

    

   Нет, нельзя больше сидеть дома! Что-то сосет сердце, тя-нет туда, в суд. Знаю, что никогда в первый день не на-чинается заседание вовремя. Знаю я, что суду еще так много надо исполнить предварительных формальностей и что там, на местах для публики, придется долго "бесплод-но" сидеть, ждать, томиться... Но дома еще хуже... На ули-цах, в трамваях, в лавках, везде только и разговора, что о деле Бейлиса... Сегодня, как и вчера, "союзники" усиленно продают свой маленький, жиденький "Двуглавый Орел", где убитый Ющинский изображен на первой странице, лежа-щим в гробу, с язвинами на виске и лице, нанесенными рукой убийцы...

   - Десять копеек, пожалуйте-с...-потребовал разносчик.

   - Десять копеек? Почему? Ведь всегда три...

   - Теперь такое-с время... Когда же и нажить?..

   Понимаю: теперь, стало быть, время вроде киевских "конт-рактов", когда даже номера в гостиницах отпускаются "по закону" вдвое и втрое дороже...

   Вот он, первый благоприятный результат этого дела: кто-то наживает деньги, кто-то радуется тому, что нашлись люди, обвинившие других людей в тяжком, невероятном преступлении...

    

   Я пробую заговаривать при всяком случае с простыми людьми. Оказывается, киевляне словоохотливы-сейчас вступают в откровенный разговор. Я жду, что меня осыпят градом ненависти, обольют отравленной желчью - ведь "Русское Знамя", "Земщина" так раскричали о своей силе в Киеве, что я, не зная этого города совершенно, думал, "что вера в ритуал, вера в то, что при трамваях, электрическом освещении, всероссийской выставке и аэропланах - в Киеве, да не только в Киеве, живут и ходят повсюду среди белого дня представители той нации, которую Россия знает издревле, ходят и пьют человеческую кровь, как французы красное вино, - так сильно укрепилось в киевском простона-родье, что на меня, не верящего этим постыдным сказкам и глупостям, сейчас же набросятся со всех сторон и {24} категорически заявят: - Что вы, что вы! Это у вас там в туманном Петербурге, может быть, нет, а у нас в Киеве... Ну, кто же этого не знает!..-И т. д., и т. д. ...

   И, к моему величайшему удивлению, решительно никто,  ни евреи, ни христиане, ни православные, ни поляки, ни  извозчики, ни коридорные, ни вагоновожатые, ни кондук-тора, ни городовые, ни газетчики, ни лавочники, ни нищие, ни праздношатающиеся, ни неизвестные мне случайные мои знакомцы, ни рабочие, ни подгородные крестьяне, ни чи-новники, - решительно никто, ни один не заявил мне, что "у нас в Киеве" "эти изуверы" всегда запасаются челове-ческой детской кровью и продают ее желающим оптом и в розницу... Также я решительно, ни от кого не слыхал, чтобы в Киеве исчезали каждый день, по крайней мере, хотя бы по од-ному младенцу для надобности приготовления запасов крови...

   На сто двадцать литров, которые, как утверждает антисе-митская литература, нужны будто бы евреям ежегодно для приготовления пасхальной мацы, сами понимаете, господа, нужно много, очень много младенцев...

   Мне пришлось слышать мнение бездомных поденщиков с берега Днепра: и эти, в сущности добродушные, но совер-шенно некультурные, темные люди,- и те своим умом дошли до того, до чего никак не могут додуматься многие из "го-сударственных" голов.

   - Зачем ему было тащить Андрюшку в печь, отбивать от ребят, среди бела дня?.. Таких дураков на свете нет... А если уж ему нужно было бы ребятенка слопать, - приди к нам на берег, сколько тут детворы? Бери, какого хочешь,  без отца, без матери, - тащи, куда хочешь -  никто не пик-нул бы. А то, ишь, схватил, потащил... Нет, брат, теперь и .. дураков не обманешь... Веры этому никто не дает...-Так рассуждают эти люди.

    

   Вот, видите, и до них докатились волны общественного движения, поднятые этим процессом.

   Такое простое, житейское соображение, совершенно раз-бивающее  сразу весь обвинительный акт - так просто, так ясно само по себе, так само бросается в глаза каждому, что,  право, вряд ли найдется в Киеве две сотни человек, - кроме тех, кто по "обязанности службы" верит чему угодно, раз {25} это приказано, -  которые бы по совести, положа руку на сердце, придавали бы значение всем этим россказням.

   С души скатилось бремя... Я извиняюсь перед киевля-нами, что мог ранее думать так о них, но право же меня ввели в заблуждение господа союзники, так раскричавшие на весь свет, как я полагал, о расовых особенностях киев-лян, сохранивших в недрах своих доисторическую привыч-ку людоедства...

   Должен сознаться, что это прямое, честное, крайне отри-цательное отношение к обвинениям, возведенным на Бейлиса, очень обрадовало меня. Я на минуту предположил было, что ужасная работа всех этих "Двуглавых Орлов", по крайней мере, в низах населения, привила, оставила след ненависти, легковерия, недоверия и предубежденности, но поскольку я могу судить по своим наблюдениям - все эти темные усилия почти не оставили следа, говорю "почти" только потому, что есть же где-либо рати "союзников", ко-торые, одурманенные сплетнями и лганьем, не ведающие науки, может быть, и верят этой древней клевете на род человеческий...   

          

   - Что там говорить, - заявил при мне самый обыкновен-ный, что называется "серый" городской обыватель, - просто по злобе все это, мина подведена...

   Посмотрел я на этого простосердечного русака и поду-мал: "устами младенцев возвещается правда". Ведь вот пе-редо мной действительно политический младенец, и он, сын народа, чутко уловил самое главное, самую основу как этого, так и всякого другого, когда-либо возникавшего об-винения в ритуальном убийстве христиан евреями... Дей-ствительно, здесь "мина подведена", и ничего больше нет и не может быть в этом кошмарном клубке, который приоб-рел теперь историческое имя "дела Бейлиса".

    

   С облегченным сердцем шел я в суд.

   Я привык наблюдать толпу, массы, и это отрадное, чест-ное настроение киевлян, уверен, не может не проникнуть  туда, за холодные стены суда, и там оно должно претво-риться в мужественную правду и справедливость.

    

   {26}

    

    

   Около суда и в суде настроение особенное, повышенное, боязливое. Полиция всюду: и конная и пешая, почти запре-щающая даже проходить около суда,.. Иду через несколько полицейских дозоров, расположенных в самом суде... Везде спрашивают, вежливо и предупредительно, билет...

   Вот, наконец, я в раздевальной. Вот  я  и  в зале суда... Народа еще мало... Начинают являться эксперты... Вот ксендз Пранайтис... Интересная фигура... Лойола принял бы его несомненно в самые близкие свои сотрудники... Се-дой, ершистый, стриженный, как и все ксендзы, плотно под-жавший нижнюю губу, он углубился в чтение какой-то книжки, а сам... сам тщательно и осторожно наблюдает залу, словно высматривая кого-то, словно намечая жертву своего воздействия... Худой, матового цвета от седеющей бритой бороды, так густо пробивающейся сквозь щеки и подборо-док, он вдруг неожиданно вспыхивает, и краска багряно-синеватой крови пятнами заливает его окостенелое лицо. Павлов, Бехтерев, Косоротов, Троицкий, Коковцов, москов-ский ученейший раввин Мазе. Да как их много! Будет буря, будет бой, и твердо верится, что тысячелетняя наука не сдаст своих позиций перед натиском тьмы и невежества... Каково-то будет господину прокурору сражаться со всеми этими профессорами и академиками, среди которых есть европейские знаменитости!

   Но где же Сикорский?.. Его нет, он болен. Ах, как мне искренно жаль, что я не увижу, что я не услышу этого редкого человека, который, вопреки всякому здравому смы-слу, так охотно законопачивает невинных людей в сума-сшедшие дома: достаточно вспомнить дело сектанта Кондрата Малеванного, который, благодаря экспертизе этого "ученейшего" мужа, полтора десятка лет протомился в казан-ском сумасшедшем доме, откуда и был выпущен здравым и невредимым с наступлением дней российских свобод первой русской революции 1905 г.

   Томительное ожидание тянет душу... Публика съехалась, как на премьеру в оперу... Бесконечный треск разговора, {27} наряды, бинокли, модные шляпки, веселые лица, радост-ные улыбки... А ведь на самом-то деле мы пришли на похороны нашей жизни, нашей культуры, нашего сознания... Правда, начав за упокой, мы можем кончить за здравие, но все-таки... все-таки, пока что, вот уже два года тянется это канительное, ужасное дело, и мы присутствуем не при разборе обыкновенного убийства, а убийства с ритуальными целями, с целями человеческого жертвоприношения для ради господа... Ужасно сознавать, что, в сущности, суд уже состоялся, ибо он открыт, и официальная рука уже нало-жила свой штемпель веры в то, чего нет и не может быть: век канибальства уже за плечами истории народов, и киев-ское население, без различия наций, так же неповинно в нем, как и все культурное человечество.

    

   Присяжные.

    

   Ожидание кончилось...

   - Прошу встать! Суд идет...-и суд, торжественно и важ-но, гремя регалиями своего судейского достоинства, вошел в залу заседания..

    

   Состав присяжных самый обыкновенный, обывательский. Много крестьян, есть горожане, чиновники. После отвода в отпуска по уважительным причинам, выбраны 12 и 2 запасных. Попали в состав в большинстве крестьяне. В публике раздавались огорчительные мнения по этому поводу... А мне кажется, состав вполне хороший.

   Наблюдая подобные же составы присяжных по сектантским делам, я всегда за-мечал крайне серьезное, совестливое, вдумчивое отношение крестьян к процессам подобного рода. Все зависит от того, найдут ли эксперты, найдут ли защитники дорогу к созна-нию и сердцу этих простых людей, не привыкших к уче-ным разговорам. Такой состав присяжных всегда робок и, к сожалению, крайне редко решаются они расспросить хорошенько о том, что непонятно... И интеллигенция, прихо-дящая в соприкосновение с народом по столь важным во-просам, вопросам науки и знания, должна всегда принять все и всяческие меры к популяризации этих знаний здесь же, в зале суда.

   {28}

    

   Эксперты.

    

   Но вот, что меня удивило и встревожило. Когда возник вопрос об экспертах, то вдруг было провозглашено постано-вление суда, что экспертам вовсе не нужно быть всем все время в зале заседания суда, что фактическая сторона дела совершенно не интересна богословам, что им можно гулять беспечно на свободе до конца судебного следствия.

   А как там убивали с ритуальной целью и кто убивал, христианин ли, еврей ли, - богословов это почему-то не касается, а вот по книжечкам, по бумажкам они нам пусть расскажут... Оставили только тех, кто занимается судебной медициной... Почтенный профессор Бехтерев, очевидно, был крайне изум-лен, что он был отнесен к... богословам... Он даже пере-спросил: ему-то оставаться или нет? Ему разъяснили, что он... он, собственно, причислен в Киеве к богословам... Стало быть,  его наука, психиатрия, не нуждается в жизни реальной, не нуждается в тщательном наблюдении и анализе всего того, что происходило вокруг этой драмы, он может быть свобо-ден до конца судебного следствия.

   Процесс, по-моему, на-чался с ошибки, которую в начале заседания суда только чуть-чуть ощущали стороны, хотя и прокурор и защитники дружно настаивали на оставлении всех экспертов в зале суда... Нет, суд большинство экспертов все-таки освободил, предоставив право, правда, и без того принадлежащее им по закону, находиться по желанию в зале заседания суда когда угодно. Самый главный пункт процесса - это ритуал убийства, схема и форма поранений, вытачивание крови, способы ее собирания, хранения, предполагаемая ловля Ющинского Бейлисом и какими-то фантастическими еврея-ми в опереточных костюмах... И господа богословы, и отныне  причисленный к ним профессор психиатрии Бехтерев, мо-гут отсутствовать и ничего этого не слыхать... Как же так? Кто же должен определять ритуал? Или господин Замысловский и Шмаков по Лютостанскому?

   Для чего же были вы-званы эксперты от науки, которые должны сказать свое беспристрастное мнение на основании всего материала судеб-ного следствия  и не только при помощи книжной премудрости?  {29} А если все эти раны Ющинскому были нанесены, предположим, садистом, каким-либо киевским Джеком по-трошителем, в мучении жертвы обретавшим величайшее наслаждение, кто будет определять это крайне распростра-ненное среди преступного мира явление? Или может быть все те же всеведущие и всезнающие Шмаков и Замысловский, которым уже до судебного следствия стало "допо-длинно известно", что "Бейлис подговаривал Козаченко отра-вить некоторых свидетелей", - как это заявил чуть ли не в первой своей реплике гражданский истец Замысловский, этот вождь думских черносотенцев.

   Этот момент самого начала процесса должен был внушить серьезную тревогу в каждом, кто только отдавал себе отчет в роли и в значении свободной, независимой, научной экс-пертизы, особенно, в таких делах, где провозглашаются религиозные мотивы, столь часто имеющие прямое сходство с психопатологическими явлениями жизни.

    

   Нет, эксперты от науки все время обязательно должны были присутство-вать в течение всего процесса. Они обязаны, по той вели-чайшей ответственности, которая выпадает на их долю, са-мым активным образом вмешиваться в процесс и, пользуясь законом предоставленным им правом, задавать через пред-седателя все нужные для их научного мнения вопросы,  проверять, проанализировывать каждый ответ свидетелей, которые и не предполагают, что тот или иной косвенный контрольный вопрос сразу может изменить всю картину следствия и суда. Надо всегда помнить, что суду присяж-ных, - особенно если состав его выясняется, как самый обыкновенный, обывательский, - необходимо помочь всесторонне разобраться, тем более в таком запутанном деле, тя-нувшемся более двух лет, имевшем множество наслоений, выросших в пылу горячей ненависти и злорадства, под натиском разносторонней агитации и прямых приказаний центральных властей петербургского царского правитель-ства.

   Такие процессы всегда чреваты громадными неожиданностями. Именно на экспертизу в этом процессе смот-рел весь культурный мир, и блестяще представленные науч-ные силы могли и должны были служить гарантией для всех, что и судейская истина восторжествует в киевском разбирательстве. Мнение экспертизы - вот самый главный и {30} центральный пункт этого суда как для России, так и для Европы и Америки.    

   И теперь, после окончания процесса, когда мы вспоминаем все обстоятельства суда, мы еще более убеждены в том, что отсутствие экспертов и их невмешательство в ход судебного следствия при допросе многих свидетелей явля-ется отрицательной стороной этого удивительного, неслыханного дела.

    

    

   Свидетели.

    

   Делают перекличку и опрос свидетелей. Приходят они по группам. Какая разношерстная толпа: рабочие, мастеровые, бродяги, бездомные, очевидно, не имеющие ни профессии, ни ремесла, размалеванные девицы крайне подозрительного свойства, "союзники" из черной сотни, молодые люди с дву-главыми орлами в петличке, духовные лица, чиновник, элементы улицы, преступного мира и дети. Их человек де-сять. Как жаль детей! Робкие, измученные, украдкой входят  они и  жмутся друг к другу, к взрослым. Их опрашивают Иногда тихо, иногда крикливо отвечают они и робеют, как затравленные зверьки... Зачем детей вмешали в это ужасное дело?.. А вот она, девочка в шляпке... Как горько, как неудержимо плакала она там на лестнице, приговаривая утешавшей ее женщине: "я боюсь, я боюсь"...

   Бедная девочка, какие кошмары о юных лет уже муча-ют тебя?..

   - А вот это воры, -говорит мне какой-то присутствующий здесь седоватый мужчина.

   - Как воры?..

   - Да так, по воровской части...

   Я изумляюсь.         

   - Живу я на Горе, грабежи у нас постоянные были, прямо хоть уезжай или беги... - рассказывает мне слово-охотливый случайный сосед. - Полиция ничего сделать не может... Годика два пострадал я так... Ну, думаю, на поли-цию плохая надежда... Махнул на нее рукой... Стал знакомиться с ворами... Говорю: господа воры, снимите у меня квартиру, вам все равно где-либо жить надо...

   {31}     "- Оно, действительно, - говорят они, - надо...

   "И сняли... И что же вы думаете - все прошло... Хожу уж вот сколько лет у себя на Горе, как по Крещатику: ни кражи, ни разбою - все прекратилось... Только раз прихо-дит ко мне околоточный и спрашивает: у вас квартируют такие-то? У меня, говорю... А у самого сердце так и упало: ну, думаю, беда, уберут от меня воров моих - пропал тогда я, жить будет нельзя, хоть убегай с Горы, а ведь Лукьяновка наша - красавица, Швейцария киевская...

   " - А зачем, говорю, вам они нужны?

   " - Да вот следователь вызывает... Там, где-то монашку убили, так вот подозрение на ваших квартирантов имеется...

    

   И вот такой-то элемент в достаточном изобилии присут-ствует здесь среди свидетелей... А вот как раз ведут двух под сильным конвоем,  пришедших прямо из тюрьмы. Од-ного, оказалось, привели по ошибке, но другой остался в свидетелях. Одного, уже осужденного, гонят откуда-то из Сибири по этапу. Один свидетель-арестант умер в тюрьме... И все это уголовные... Ясно, что в этом деле Бейлиса сильно замешана преступная среда...

   А вот она, знаменитая Вера Чеберякова... Женщина ху-денькая, маленькая, но вся огонь и крепкая, железная воля.. Это она, покорительница и повелительница сердец жителей Горы, это она, страстная и порывистая, вертела всеми, как хотела... Это она обмотала вокруг пальца всех казенных н добровольных Шерлоков-Холмсов, оставшись твердой и неуязвимой при массе косвенных улик, которые крутятся над головой этого своеобразного мира, - мира киевской Горы.

   Интересно будет узнать этот мир...

    

   Обвиняемый.

    

   Что писать о нем, об этом самом заурядном еврее сред-них лет, лицо которого так всем хорошо знакомо?.. Вы его видели и в аптеке; и в университете, и среди рабочих... Черные, как смоль, волосы, зачесанные кверху, плотно и густо обрамляют его как будто бы загорелое лицо, сливаясь с аккуратно подстриженной густой, черной, закругленной {32} бородкой. Но он бледен и худ. Всмотритесь в него в профиль и вы увидите, как заострились  скулы, как впали щеки, как бледен лоб... Два года и два месяца одиночной тюрьмы, два года и два месяца беспрерывных терзаний и мучений не могли и не могут пройти бесследно. Но он владеет собой. Только иногда, когда что либо резанет его изболевшее серд-це, он вдруг исчезает из поля зрения слушателей этого ужасного процесса... Он припадает лицом к коленам и глухо, отрывисто рыдает, хрипя и стоная... Эти вопли и эти стоны волнуют всех.

   В публике проносится тревога, лица морщатся и вот-вот, того гляди, у многих хлынут благодатные слезы... Суду, экспертам, громадной волне чиновничества, сидящего, там, за креслами суда; всем, всем делается не по себе...

   Но почему же так мало говорят о нем, об этом главном лице процесса, которого объявили людоедом, заперли в ка-меру, засадили за решетку, окружили непроницаемым коль-цом тюремной стражи?.. Ни в одном процессе нигде я не видел так много солдат возле одного беззащитного, смирного, запуганного подсудимого... Ведь даже общение с подсуди-мым его защитникам было обставлено совершенно особен-ными предосторожностями, в редчайших случаях применяемыми... Конвой каждый раз должен сдавать Бейлиса под расписку самому председателю, когда кто-либо из за-щитников пожелает говорить с ним наедине. Председатель должен допустить свидание и после свидания вновь сдать этого несчастного Бейлиса конвою под новую расписку, а конвой обязан, вновь принимая его, произвести тщательный личный обыск... Смотрите, сколько испишут бумаги, сколько потратят времени, сколько исполнят сложных формальностей, чтобы осуществить законнейшее право подсудимого всегда, во всякую минуту, общаться на суде со своими защитниками.

   Его рассматривают в лорнетки и бинокли, но вот, что удивительно: даже эта публика, проникшая в залу заседа-ния по особому ходатайству, очевидно, чувствует неправоту дела и в перерывах, в буфете, на лестнице, в коридорах, постоянно слышны возгласы: "ну, какой же он убийца? Не похож: он не может убить". А там, за прокурорской кафед-рой, брат историка-профессора Виппера, - товарищ прокурора Виппер, совершенно убежден, что и в наши дни среди нас {33}  живут людоеды... Бейлис именно и есть этот людоед, пью-щий детскую кровь во имя господа.. Как странно это ви-деть, как странно это слышать в XX веке мировой циви-лизации!..

   Что же сказать еще о, Бейлисе?.. Право, трудно... Вот, когда я увидел его в перерыве, успокоившегося, ласково смотрящего на конвойных, шутившего и разговаривавшего с ними, и когда я в глазах этих суровых солдат, видавших всякие виды, не нашел и искры озлобленности или пред-убежденности против того, кого приказано так  тщательно охранять, я подумал: да ведь подсудимого-то собственно нет в зале заседания суда! Он отсутствует... Он где-то там схоронился за стенами суда, тот преступник, который дей-ствительно убил неповинного мальчика Андрея Ющинского, и что там, за судейским столом принимают все меры, чтобы возможно тщательней скрыть этого действительного пре-ступника и тем помочь как можно лучше очернить этого несчастного Бейлиса.

    

   Гражданские истцы.

    

   Не знаю, как и чем благодарить судьбу, что в этом процес-се участвуют гражданские истцы, и при том такие прославлен-ные на многих поприщах люди: мы говорим про господина Шмакова, - этого столба и утверждения всех "истин" "со-юзников" черной сотни, и про господина Замысловского, - этого вдохновенного борца с порядками и образом действия, так пышно расцветшими в сыскных и охранных отделениях всероссийской полиции.

   Человечество именно обязано убеленному сединами Шма-кову раскрытием на суде истинного мотива всего этого де-ла Бейлиса, который он почти гениально обнаружил...

   Этот представитель "союза русского народа", приехавший в Киев, на удивление всех народов, доказать, что среди нас есть лю-доеды и кровопийцы в прямом, а не в переносном смысле, особенно старательно допрашивал отца диакона, учителя по-койного Андрея Ющинского, присутствовавшего на похоро-нах этой юной жертвы преступной руки.

   Страстность и настойчивость допроса гражданского истца {34} Шмакова передалась отцу диакону, и он воспылал прекрас-ной мечтой стать глашатаем истины, и взял, да и грянул:

   - Как тело предавали земле,-да-а!.. Так вот, как из ту-чи, посыпались в народ прокламации,-да-а!.. Мы сейчас схватили их, да-а!.. Преступники, думаем, совершают поку-шение на тишину и порядок и... стали читать...

   - Что же-с вы прочли?..-заюлил тюленеобразный Шма-ков.

   - Прочли мы нижеследующее: православные-христиане, Андрюшу Ющинского замучили жиды. Православные-христиане - бейте жидов!.. Да-а!..-И отец диакон покраснел и сильно крякнул...

   Коротко, ясно, вразумительно!..

   Шмаков - этот новоявленный любитель истины - так и сел, точно его оглушили огромной дубиной, раскрыл рот, тара-щит глаза, что-то бурчит, хрипит никому непонятное!..

   Минута была замечательная, напряженная...

    

   Вы должны знать, что Бейлиса арестовали далеко после раскрытия убийства, когда процессу захотели придать ха-рактер ритуальности. А тут на суде вдруг устанавливается отцом диаконом, что сейчас же, как только нашли Ющин-ского, господа союзники еще без суда и следствия уже  стали обвинять евреев в убийстве Андрюши с определенной ритуальной целью и на этом основании решили учинить погром! Вот один из ключей этого необыкновенного для все-го цивилизованного мира процесса, - один из тех ключей, которым будет открываться ларчик истины.

   Так вот оно что! Еще на похоронах Ющинского, вскоре, как только его нашли, вы, господа погромщики, уже знали убийц и мотивы убийства и призывали к погрому еврей-ского населения!

   Так вот оно, откуда идет эта история о ритуальном убий-стве! Так вот они - источники мудрости и знания господ современных ритуалистов! Воистину великолепно! Да ведь одно это обстоятельство сразу переворачивает все!.. Да ведь здесь какая-то политическая махинация, чей-то расчет, ка-кое-то ловление в мутной воде драгоценной рыбки!.. И все это открыл господин Шмаков, поборник союзнической исти-ны и справедливости... Правда, этими словами отца диако-на он был сильно взволнован, даже потрясен... Прекратил {35} почти допрос и надолго умолк, а его бледное, желтоватое лицо осунулось и сделалось мертвенно-бледным, так что мы, публика, боялись, как бы чего не случилось дурного с этим старцем... Оно и понятно: как не волноваться, когда знаешь, что именно ты и есть виновник громадной важно-сти открытия...      

   А господин Замысловский, этот все насчет тайной поли-ции - разоблачил ее уже в достаточной мере: статью закона применила ту, которую не имела права применять, запуги-вала и застращивала свидетелей и подозреваемых, кого-то брила, кого-то красила, лишь бы в чем-то кого-то уличить, одним словом, тайная полиция нарушала закон решительно на каждом шагу, и даже страшно становится за обывательскую жизнь, и так и хочется сказать, опираясь на разобла-чения Замысловского: да ведь это, милостивые государи, какая-то каморра, маффия... Ведь так жить нельзя! Госпо-дин Замысловский, вносите скорее законопроект в Госу-дарственную Думу об уничтожении что ли этих явно пре-ступных "сообществ" - вот прямой вывод из слов, произ-носимых на суде гражданским истцом г. Замысловским.

   Но у меня мелькнула мысль: да, может быть, в Киеве по-лиция-то еврейская! Навел справки - оказывается, нет: по-лиция в Киеве воистину "истинно-русская"...  Вот тут и разбери!..

   Есть и еще гражданский истец самый юнейший из "стаи славных". Он носит славную фамилию Дурасевича. Долгое время признаков жизни не проявлял, и на какой предмет находился он в процессе - это тайна, от нас сокрытая, кото-рая, может быть, обнаружится после.