Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Знамение времени

е положение - глина вся осыпается до кусочка, за исключением той, которая взята из пещеры. Ясно, что на курте Андрюши глина пещерная, а отнюдь не с завода Зайцева. Анализ глин разъясняет нам почему так, ибо глина, взятая из печки с завода Зайцева, имеет до 60 % песка, а из пещеры - чистая глина.

   У Ющинского в курточке был найден кусок наволочки: эксперт, его исследовавший, нашел на нем еле заметный отпечаток галоши. Ясно, что кто-то из убийц наступил на эту тряпку. Галоша оказалась редкой: не лодочкой, как обыкновенно бывают, а прямая. Когда я делал обыск у Бейлиса, то обратил особенное внимание на галоши. У него оказались галоши старые, обыкновенного образца {133} "Треугольник". А когда в ту же ночь я присутствовал на обыске в квартире Чеберяковой, мне бросилось в глаза, что одна из подушек Чеберяковой была без наволочки.

   "Я стал часто посещать квартиру Чеберяковой - познако-мился с ней и вскоре выяснил, что Женя, ее  сын, - очень способный мальчик, - повидав аэроплан Сикорского, сделал дома такую же модель. Осматривая ее, я убедился, что для ее приготовления нужно колющее орудие - что-либо вроде большого шила, швайки, - и ни одного такого орудия у Чеберяковой не нашлось, что крайне подозрительно, ибо именно таким орудием был убит Андрюша Ющинский.

   Из дома Че-беряковой все что-либо подходящее к этому исчезло.

   "А надо иметь в виду, что у отца Жени Чеберякова был большой набор самых разнообразных инструментов, лежав-ших в сундучке, а когда я спросил отца Чеберякова, кто ими пользуется, он сказал, что работает сам и Женя берет. Очевидно, аэроплан был сделан Женей при помощи этих инструментов. Но где же тот колющий инструмент, которым проделаны дырки при скреплении частей аэроплана? Такой инструмент исчез из дома Чеберяковых. А так как аэро-план делался не задолго до убийства Андрея Ющинского, то я полагаю, что колющий инструмент исчез после того, как был убит Ющинский. Все эти обстоятельства крайне меня заинтересовали, так как я хорошо знал, что Ющинский убит именно подобным инструментом.

    

   "Изучая самым тщательным образом местность, где был обнаружен труп, я на одном из небольших деревьев, рос-ших около пещеры, нашел надпись, вырезанную ножом "16 мар." и над надписью крест. Это обыкновенная привычка громил оставлять память совершения своего преступления. Это меня еще больше убедило, что труп был перетащен сюда именно 16 марта, а крест явно говорил об убийстве. Это деревцо было представлено следователю. Экспертиза бо-таника как бы отрицала это косвенное подтверждение, так как ботаник устанавливал, что этот надрез был сделан еще три года тому назад. Меня это удивило, так как следы, на мой взгляд, были достаточно свежи. Чтобы проверить себя, я на другой год 16 марта на совершенно подходящем де-ревце, также возле пещеры, сделал точно такой же надрез- всю надпись. Деревцо было срезано в тот же день, когда {134} и первое, - надрезы обоих деревьев нельзя было различить: так они были похожи друг на друга.

   "Я прежде всего пошел по следу местопребывания родите-лей Ющинского. Здесь было выяснено, что семья Приходько - жестокая семья. В ней уже были убийства, но после тща-тельного расследования пришлось убедиться, что преступ-ление было совершено в ином месте. Попутно выясняется, что инсценировка предъявления Луки Приходько с бритьем, нафабриванием усов и пр. была сделана с ведома следова-теля и прокурорского надзора и произведена была потому, что у Приходько за это время изменилась наружность- отросла борода. А усы?.. Усы так легко всегда подкрасить...

   "Ведя в это же время тщательные розыски на заводе Зай-цева, где жил Бейлис, - по распоряжению Красовского была выкачена вода из нескольких громадных водоемов, очищены и разобраны мусорные ямы,-все искали орудий убийства и ученического значка с шапки Ющинского, который про-пал и не найден.

   "Все эти совершенно бесплодные розыски окончательно убедили меня, что убийство совершено не на заводе Зай-цева, а где-то в ином месте. Вот почему я был крайне уди-влен, когда был арестован Бейлис: я был глубоко уверен, что это совершенно непричастный к делу убийства человек, ни в чем не виновный. Я это говорил вслух, что очень не нравилось членам "Двуглавого Орла" и т. п. лицам. Я до-ложил генерал-губернатору, что убийство это совершено воровской шайкой, в чем нисколько не сомневаюсь и теперь...

    

   "Как раз к этому времени, - продолжает Красовский, - мне с большим трудом удалось установить, что Андрюшу Ющин-ского именно 12 марта видели у ворот дома Чеберяковой, вместе с ее сыном Женей. Надо заметить, что вся эта очень глухая, трущобная местность была крайне терроризована этой шайкой. На самые обыкновенные вопросы, касающиеся жизни Чеберяковой и ее друзей, решительно никто, - ни взрослые, ни дети, - не решался отвечать. Когда удалось буквально вырвать признание у фонарщика Шаховского о том, что он видел Андрюшу с Женей, он впал в большой страх и уныние, и когда члены этой шайки обнаружили, кто именно пошел против них, они избили Шаховского, грозя его подколоть. В таких тяжелых условиях приходилось {135} распутывать это дело. Шаг за шагом подвигался я, чувствуя, можно сказать, почти зная, что иду верным путем.

    

   "Когда меня уволили и когда все внимание перебросили на бесплодную почву ритуального убийства, я стал рабо-тать дальше. Вполне выяснив мотивы убийства, я решил во что бы то ни стало добиться сознания убийц. Вскоре для этого сложились благоприятно обстоятельства. Из тюрьмы был выпущен анархист-коммунист Караев, где он отбывал более чем трехлетнее заключение за хранение взрывчатых веществ. Мне было известно совершенно исключительное доверие и уважение к нему, которое он завоевал у арестан-тов-уголовников. Его вызывал знакомый студент Махалин, взявшийся за розыски по делу Ющинского, вызывал по-мочь ему в обнаружении убийц. Караев согласился, так как возмущен был этим убийством и теми обвинениями, которые стали распространяться про евреев. Он приехал в Киев. Я виделся с ним, конечно, совершенно под другой фамилией, заявив ему прямо, что конспирирую и что пусть он меня знает под видом Ивана Ивановича Карасева. Он согласился. Я уже знал, что среди убийц были Латышев, Рудзинский и Сингаевский. Я предложил такой план: через Киев должен был проходить под конвоем один из деятель-ных членов шайки - каторжанин. Караев должен был пред-ложить Сингаевскому организовать нападение на конвой в целях отбития товарища. Сингаевский, родственник этого каторжанина, загорелся этим планом и перед лицом пред-стоящей опасности доверился Караеву, который между раз-говором бросил фразу:

   "- Был как-то в жандармском, допрашивали меня... Слы-шал, как в соседней комнате кто-то показывал, что ваши расправились с Ющинским и тебя "пришивают" к делу.

   "Сингаевский всколыхнулся, заявил, что это выдают "шмары", т. е. девицы, которые раньше были в их компании и стал говорить, что необходимо из жандармского управления выкрасть все это дело и полковника Иванова убить.

   "- А зачем Андрея так искололи?

   "- Это все придумала министерская голова Рудзинского.

   "Таким образом сознание Сингаевского в участии в этом убийстве, как его самого, так и признание об участии в нем Рудзинского, было налицо.

   {136}   Необходимо еще было сделать несколько шагов, чтобы довести это дело до конца. Но вдруг все сразу меняется: Караева арестовывают по какому-то анархическому делу и вы-сылают, а потом арестовывают и Красовского.

   Интересно вспомнить, что Латышев, когда его стали до-прашивать по делу Ющинского, тут же, на допросе, бросился в здании судебных установлений с третьего этажа вниз головой во двор и разбился насмерть.

  

   Еще необходимо знать, что Рудзинский и Сингаевский сами заявили в полицию - "сознались", - что они именно 12 марта совершили кражу - разгром магазина на Крещатике. Это неожиданное сознание двух опытнейших громил, заре-гистрированных в полиции, ясно показывает, что этот их поступок является ничем иным, как проявлением самоза-щиты, желанием взять на себя меньшую вину, в виду гро-зящей большей.

   Далее Красовский дает пространные показания со слов сестер Дьяконовых, которые вызваны на процесс в качестве свидетельниц.

   Показание этих сестер мы изложим с их собственных слов.

   Сравнивая все то, что сделал Красовский в расследовании этого дела, с теми пустяками, которые мы слышали на этом процессе со стороны обвинителей, ясно видно, что Красов-ский стоял на верном пути расследования, и если бы ему не мешали, всего вероятнее, что он раскрыл бы это кош-марное преступление.

    

   Сестры Дьяконовы.

    

   Они были не только дружны с Чеберяковой, они находи-лись под сильным ее влиянием и давлением.

   - Им теперь, - говорил Красовский, - угрожает опас-ность для их жизни.

    

   Вера Чеберяк, эта необузданная, болезненно страстная, почти больная в известном отношении женщина, бурно вры-вается в кропотливую жизнь этих швеек. Она - король среди них. У нее свой дом, есть гостиная, рояль, обстановка, де-ти - все то, что дает уют, успокоение и мещанское счастье в жизни людей. О ней говорят. Ее побаиваются. Она - {137} чиновница. Гости у нее не простые: "профессора", "доктора"; и эти наивные души, эти девушки рады говорить, что вот и они бывают в "хорошем обществе"... Правда, эти "докто-ра" - в студенческой форме - не беда! - Правда, эти "профессора" называются Ваньками, Рыжими и пр. - и это можно пропустить мимо ушей, - вероятно, Чеберякова с ними так дружна, на такой короткой ноге, что может так их звать...

   Но вот в игре в почту они, эти почтенные господа, не вы-держивают и пишут девушкам анонимные пакости, а один из них предлагает меньшей Дьяконовой "выйти за него за-муж" и еще что-то, совершенно неприличное, - все это сму-щает разочарованных девиц. Они удивляются тону этих "профессоров" и "докторов", - "а еще образованные!" дума-ют они, - даже возмущаются, вскакивают и спешат уйти, бу-дучи оскорбленными в лучших своих чувствах...

   Чеберякова их успокаивает: все это "так", случайно, не надо быть обид-чивыми и все принимать так близко к сердцу. Но молодое сердце не мирится, - обида слишком остра... Но что будешь делать? Куда пойдешь? Дом Чеберяковых - единственный, где кипит какая-то странная, какая-то ужасная, но заман-чивая жизнь... Пред судом проходят несколько девушек - жительниц далекой окраины Киева. Занимаясь шитьем, эти швейки строят свою скудную жизнь, как могут, как умеют... Интересы их бедны, впечатлений мало... Улица - вот их клуб, их большой выход в свет: всем им так хочется хоть как-ни-будь, хоть чем-нибудь скрасить свою тяжелую жизнь. Не-сложные романы, мелкие интрижки, ревность, ссоры, кокет-ство, ухаживания переплетаются, запутываясь в клубок жизни скучной, мелкой, серой.

   - Чем вы занимаетесь? - спрашивает прокурор.

   - Я замужем, - гордо, поспешно ответила одна из них. Вот высший идеал, вот счастье этих тружениц, счастье, далеко не для всех из них доступное... Хоть плохо, хоть как-нибудь, но жить своим углом, своей семьей, вот о чем мечтают они...

   Мало-помалу дом Чеберяковой делается самым замеча-тельным в этом околотке и правительница его ловко приби-рает к рукам всех, кого надо, наводя кругом боязнь, пере-ходящую в трепет и страх... Как ее ослушаешься, когда ее "профессора" и "доктора" - {138}  горой за нее, и сохрани бог, если на кого обрушится их гнев!..

   А Чеберякова?

   О, она не церемонится!

   Вот Чорнякова, молодая женщина, наиболее красивая из всех, прошедших на суде, недавно вышедшая замуж, она позволила себе, в присутствии этой чиновницы, еще до за-мужества, пококетничать с братом сестер Дьяконовых.

   И что же?

   Чеберякова встретила ее на улице и сейчас же избила растерявшуюся девушку, прямо, не говоря ни слова, ударив по лицу.

   - За что? Что я сделала? - зарыдала оскорбленная, пере-пуганная девушка.

   - Не смей кокетничать!

   Оказывается и на эти интимные стороны жизни прости-рается могущественная длань этой строгой дамы. Это она увлечена всеми мужчинами, живущими здесь, от любовника Мифле, которому выжгла глаза, до всех парней околотка, - это она вместила всех их в любвеобильное сердце свое и никому нельзя, никто не может нарушить ее прерогативы!

    

   Дом Чеберяковых главенствует над всеми в Загоровщине... Согласитесь сами, как трудно, как ужасно трудно было им, этим бедным девушкам, освободиться от гипноза, от власти Веры Чеберяковой и заговорить обо всем открыто, откро-венно, помня только об одном: об истинной правде жизни, как бы эта правда ни была тяжела и жутка.

   Их две - Екатерина и Ксения.

   Екатерина старше, положительной, умней, находчивей...

   Спокойно, ровно, приятным контральто, повествует она, полный ужаса, свой рассказ:

   - Двенадцатого утром, часов около двенадцати, зашла я случайно к Чеберяковой... Постучалась... Она не сразу отво-рила... Встретила меня очень ласково.

   - Вот, - кстати, будем пить чай, - и она пригласила меня в кухню.

   "В кухне кипел самовар, посреди комнаты стояла ванна с мутной водой...

   "- Зачем это ванна у вас?

   "- Детей и мужа купать... - быстро ответила Чеберякова.

   {139}   "- Мне показалось это странным, еще день, а мужа ку-пать собирается; детей нет - а вода грязная. Я больше ни-чего у нее про ванну не спрашивала...

   - А какая ванна, из чего она сделана? - спрашивает председатель.

   - Ванна деревянная, - отвечает она, не думая и вместе с тем подтверждая показание других свидетелей.

   "- Я заметила, как вошла, что трое мужчин перебежали из комнаты в комнату...

   "Я спросила: кто это у тебя?

   "- Это свои, хлопцы...

   "Чеберякова уходила к ним и что-то говорила, выкрики-вая более звучным голосом:

   "- Чаю вам прислать, хлопцы?

   "- За колбасой послать?..

   "-Я ушла...       

   Что-то недоброе сейчас же шевельнулось в сердце Ека-терины Дьяконовой, но она захлопоталась и за делами ни-кому ничего не сказала и теперь забыла, не может вспом-нить, что именно ей тогда показалось в это время...

   - Вечером тринадцатого прибегает к нам Чеберякова, -  рассказывает далее Екатерина Дьяконова. - Она была очень взволнована. Поговорили... Уходя, просит нас пойти к ней ночевать...

   "- Зачем?..

   "- Мне страшно одной...

   "Мы пошли... Дети Чеберяковой были у бабушки. Мужа не было дома...

   Улеглись спать с ней вместе на одной кровати... Я сняла ботинки... Нога опустилась, и я нечаянно дотронулась до мешка, стоявшего в ногах у кровати, и вдруг я ощутила там что-то упругое, холодное...

   "Мне стало ужасно страшно...

   "- Что это там?.. Кто это там стоит?..

   "- Спи, спи, ничего там нет, это тебе так кажется...- И я в трепете вдруг сразу заснула.

   "Я убеждена теперь, что это был труп Андрюши.. - заявляет Дьяконова.

   - Утром, как только встала, я поскорей ушла домой...

   "За день как-то забылось об ночном страхе, и вечером к {140} нам пришла опять Чеберякова и стала звать меня к себе ночевать. Мы пошли втроем: она, я и моя подруга...

   "Мы взошли в кухню, и вдруг на всех нас напал такой ужас, такой страх, что мы сразу все втроем бросились бе-жать, оставив в квартире не погашенной лампу. Отчего мы бежали - я не знаю, но было так ужасно...

    

   Первую весть об открытии трупа Ющинского приносит Дьяконовым Чеберякова.

   - Когда я это узнала, - говорит Екатерина, - я подумала: это они убили его, это был труп - то, до чего я дотрону-лась тогда ночью. Но потом меня никто об этом не спра-шивал, и я никому не говорила...

   Что творилось в душе этой девушки?

   Она догадывается обо многом. Живя в этом районе, все чаще и чаще наталкивается она на различные обстоятель-ства, которые еще ближе ставят ее к этому ужасному делу. И когда она рассказывает все здесь на суде, все понимают, что это серьезно, что нельзя сочинить то, что она говорит, что здесь правда жизни, правда ужасная, вошла вместе с ней в залу суда, как уже не раз входила она вместе с дру-гими свидетелями, но теперь... теперь все чувствуют: на-ступила решительная минута...

   - Я зашла в лавку к Адели Равич, и в разговоре случайно она сказала мне, что видела труп Ющинского в ков-ре в квартире Чеберяковой.

   - Когда вы были 12, как был ковер?

   - Ковер был закинут, край на край. 

   - Может быть, и еще что-либо вы знаете от Адели Ра-вич? - язвит ее кто-то из обвинителей.

   - Да, знаю, - спокойно говорит Екатерина Дьяконова. - Ботинки покупала я и видела, что на девочке Чеберяко-вой - падчерице - были надеты мужские ботинки... А когда я спросила у Чеберяковой: Чьи это ботинки... Она сказала мне - Жени... А это неверно: у Жени ботинки были на пу-говицах, а эти на резинках... Это были ботинки Андрюши Ющинского... Это его ботинки... Я помню их...

   Шелест проходит по залу.

   Старшина присяжных просит председателя немедленно вызвать мать Ющинского, чтобы допросить ее по поводу ботинок.

   {141}   Мать-то, мол, знает ботинки - проверить надо - врет она, или нет...

   Когда мать, вызванная через полицию, явилась в суд, когда ее вызвал председатель, все почувствовали: вот ре-шается...

   Спрашивают:

   - Какие у Андрюши были ботинки?

   Сейчас же отвечает, описывая подробно, и ее описание  слово в слово совпадает с тем, как описывала их Екатери-на Дьяконова.

   Это производит громадное впечатление: чувствуется, что экзамен сдан, что этой девушке стали верить.

    

   Долго рассказывает она о том, как ее встречает какая-то маска на улице, выпытывает и выспрашивает, что она знает по этому делу. Потом наступает время знакомства с Красовским, бывшим начальником сыскной полиции, который "сумел войти к ней в доверие и которому она впервые рас-сказывает почти все то, что говорит на суде...

   - А о трупе, со слов Равич, вы рассказывали ему?

   - Нет...

   - Почему...

   - Равич взяла с меня клятву, что я никогда никому про это ничего не скажу...

   - А теперь вы говорите?

   - Да, я приняла присягу и думаю, что здесь должна сказать все, что знаю... Вот я и говорю...

   Долгое время обвинители стараются сбить ее, но эта де-вушка так просто, как проста сама жизнь, отвечает им, что решительно ничто не может ее сбить. Видно, что ей нечего сочинять и достаточно рассказать то, что было на самом деле.

   - Когда вы бывали у Чеберяковой, не видели ли вы, сколько у нее было подушек? - спрашивает защитник Грузенберг.

   Все настораживаются, понимая куда клонится этот во-прос.

   - Видала, четыре подушки.

   - И что же, все были в наволочках?

   - Нет, после 12 марта, когда я ночевала, одна подушка была без наволочки...

   {142}   - А какие были наволочки?..

   - Белые, коленкоровые, посреди вышиты вензеля.

   - Вам предъявлял следователь наволочки?

   - Нет, никаких наволочек мне не показывали...

   - А вот эту посмотрите,-и ей передают кусок той на-волочки, которую мы уже знаем.

   Напряжение в зале дошло до крайнего предела. Бук-вально все затаили дыхание. Прокурор, защита поднялись с мест... Все возбужденные смотрят туда, где около сви-детельской стойки стоит эта худенькая девушка...

    

   Бейлис тоже тянется из-за решетки. Ему интересно по-смотреть эту загадочную наволочку!..

   На него никто не обращает внимания... Какое нам дело до Бейлиса? Сидит за решеткой - и ладно! Нам так необхо-димо всем знать, что было там, у Чеберяковой - ведь к ней последний раз в жизни заходил Андрей Ющинский.

   - Да, узнаю, это наволочка Чеберяковой...

   Общее таинственное, жуткое молчание...

   - Почему вы опознали?..

   - По вензелю...

   Вызывают Чеберякову.

   - Чеберякова, слышали?

   - У меня? Наволочка? Никогда не было... У меня со-всем наволочек не было.. Просто так, одна ерунда, испод-няя - ситец, а сверху накидочки такие с прошивочками...

   Торопится она, спешит...

   - Может, у ней и подушек не было?

   Дьяконовы, Гаевская, жившая у нее полтора месяца око-ло времени убийства, - все в один голос опровергают ее.

    

   Она трещит, трещит свое, все той же скороговоркой. Идет на место все так же, никому не смотря в глаза, и лицо этой полуцыганки зло, угрюмо, полно жестокой мститель-ности... Тяжелые складки легли по щекам, и жутко стано-вится за этих девушек, которые еще могут испытать на себе тяжелую руку этой авантюристки...

   Большое волнение, несомненно, испытывали они и в суде.  Когда Замысловский позволял им задавать такие вопросы - притом в некорректной, грубой форме, - которые он не по-смел бы задать ни одному человеку "из общества", - сестры Дьяконовы остались беззащитными. И это обстоятельство {143} так было тяжело, так невыносимо, что всюду слышался протест по поводу подобного образа действий граждан-ского истца, правда, всем хорошо известного, столь просла-вленного, вместе с Пуришкевичем, скандалами в Государ-ственной Думе.

   Отметим здесь, что и вторая сестра Дьяконова тоже опо-знала наволочку.

   Допрос Ксении Дьяконовой в общем многое подтвержда-ет сказанное ее сестрой Екатериной, но сам по себе не имеет большого значения, почему мы и не излагаем его здесь.

   Чеберякова все время старается весело держать себя во время этого допроса: она смеется по каждому поводу, но этот смех - смех смерти над жизнью, - еще более вырисовы-вает ее. Но все-таки она не выдержала своей роли: придя на вечернее заседание в черном кружевном платке вместо шляпы, в красной кофте вместо черной жакетки, она вся изменилась: и злость и ненависть залили ее омраченное лицо.

   В перерыве она стала грозить девушкам, ругать их, о чем и было заявлено суду...

    

   Свидетель-кровельщик.

    

   Много раз на суде поднимался вопрос о том, где был труп Ющинского после убийства, и много раз мы слышали, что труп находился в квартире Чеберяковых: то в ковре под диваном, то в ковре в ванне, то в мешке возле кро-вати Чеберяковой.

   Вот и опять явился новый свидетель, свидетель-кровель-щик. Входит он, весь забинтованный. Он только что из боль-ницы. Расшиб голову, почему раньше он и не мог явиться в суд. Суд определяет сложить с него штраф.

   Он очень толково рассказывает о том, как, прийдя к Наконечному по своему делу, - в этом же доме жила и Чеберякова, - случайно встретился с домовладельцем Захарченко, который, разговорившись о деле Ющинского, заявил, что мальчика убили в квартире Чеберяковой.

   {144}   - Почему же вы об этом не заявили начальству?   

   - Бесполезно...    

   - Как бесполезно?..-спросили его, очень удивленные ответом.

   - Да так?.. Что там заявлять?..

   Обвинители всеми мерами спешат смягчить это показа-ние, однако, впечатление остается сильное...

   Я подумал:

   - Опять Чеберяк!.. Что за история такая?.. Но почему же раньше не были во всей полноте обследо-ваны все эти указания?

    

   Почему же и теперь немедленно не вызвали сюда в суд этого Захарченко и не допросили его как следует: откуда у него такие сведения об его квартирантке, почему он думает, что Андрея Ющинского убили именно в квартире Чеберяковой, кого он подозревает в убийстве и пр. и пр., или, повторяем, почему не потребовали доследования, во-обще не сделали все то, что всегда делается в таких слу-чаях в каждом уголовном процессе. Но здесь все эти ра-зительные факты остались почти незамеченными...

    

   Сподвижники Красовского.

    

   Махалин, Караев - вот два главных деятеля, кроме Кра-совского, почти отыскавшие убийц Андрея Ющинского.

   Странные люди, странные типы эти двое друзей.

   Кто они?

   Никому неизвестно.

   Махалин - нигде не кончивший студент, живший там, среди бедноты, на Подоле.

   Он видел своими глазами погром в еврейском местечке, и ужасы его не дают ему покоя.

   Он несколько раз привлекался, не то за свои полити-ческие убеждения, не то за какую-то причастность к экс-проприации... Его друзья - анархисты-коммунисты, и особен-но один из них - Караев.

   Этого Караева арестовали, на его квартире нашли взрыв-чатые вещества. Судили его военным судом и приговорили {145} к 4 годам тюремного заключения, и в это же время его же товарищи обвиняли в провокации, так что, по словам Махалина, он хотел, чтобы его судили судом товарищей, но суда так и не было...

   - А теперь где он?

   - В ссылке, в восточной Сибири...

   Вот тут и пойми!

   Горячая кавказская голова, всегда хватающаяся за ре-вольвер и кинжал.

   Мстителен так, как мстительны представители многих племен и народов Кавказа.

   Он сидит в тюрьме. У него болят зубы. Над ним издева-ется надзиратель.;

   - Смотри, встретимся когда-либо на узенькой дорожке - не быть тебе живым...

   Надзиратель горд своей властью... Где, мол, с ним мы встретимся?.. Нам с ним не по пути - и все продолжает свое излюбленное удовольствие: издевательство над боль-ным, заключенным человеком...

   Однако, судьба распорядилась иначе...

   Караев отбывал наказание, как вдруг в камеру вводят того надзирателя, который когда-то так издевался над ним.

   Проворовался парень, забывши пословицу: "не смейся чужой беде, своя на гряде"...

   Встретились...

   И что же вы думаете - Караев забыл или смягчил свой гнев, свою затаенную злобу, свою месть?..

   Ничуть не бывало...

   Через несколько дней, достав нож и приготовив его как нужно, он изловчился, нашел подходящее время - и всадил этот нож в сердце своего прежнего обидчика...

   Тот и не вскрикнул...

   Караев зарезал этого человека так же просто, как повар режет курицу...

   Его судили судом присяжных и... оправдали! Он делается королем среди преступного уголовного мира... Он постоянно противоречит начальству: "не выходит из карцера" - и его еще больше поднимает его в глазах аре-стантов. Его уважают, его боятся, с ним откровенны, ему доступны все тайны, все притоны воров, громил, убийц..

   {146}   И вот этими то особенными качествами этого крайне странного субъекта решил воспользоваться Махалин, отли-чающийся хотя меньшими, но все-таки, деликатно выра-жаясь, странностями...

   Однако, он заявляет, что делу Бейлиса, делу раскрытия убийства Ющинского служил верой и правдой, не за страх, а за совесть, желая лишь одного: доказать темной массе населения, что распространяемые сведения об убийстве Андрея Ющинского евреями ложны, что их распускают нарочно, чтобы вызвать озлобление в населении, а потом и погром.

  

   Махалин вызывает с Кавказа Караева и предлагает ему вместе начать розыски. Караев хватается за револьвер, бу-дучи глубоко оскорблен этим неожиданным предложением друга.

   -Ты, Саша, успокойся, - сказал я ему, - рассказывал в суде Махалин, - и усадил его в кресло.

   -Я предлагаю тебе это потому, что народ, масса пострадает от черносотенцев.

   Караев взвинчивается, советуется с товарищами по пар-тии, ему разрешают идти на розыск, и он со страстностью кавказца принимается за дело.

   Красовский имеет достаточно улик против Сингаевского. Ему только необходимо "накрыть птичку" с поличным, до-вести до сознания при свидетелях.

   Придумывается план. Караеву нужно совершить громад-ное, рискованное, вооруженное "мокрое" дело, т. е. такое дело, где будут убиты люди, а потому надо подобрать на-дежных исполнителей... Нужно оружие...  

   Весь этот план вытекал из того, что знали, что у Чеберяковой должно быть оружие на хранении после разгра-бления какого-то оружейного магазина. Находили естественным таким образом познакомиться с ней и войти в круг ее близких людей. Для этого Караев знакомится в одном из воровских притонов с Сингаевским. Оказывается, что ору-жия уже нет, но Сингаевский утешает Караева: - ничего, достанем в другом месте.

    

   Завязывается знакомство. План изменяется. Караев гово-рит Сингаевскому, что он имеет нечто сообщить ему серьезное: ему поручено это из тюрьмы. На днях через Киев будет следовать каторжанин, разбойник Фетисов, {147} родственник Сингаевского, хороший знакомый Чеберяковой, - и вот, его просят обязательно отбить от конвоя... Он, Караев, согла-сен, его товарищ тоже пойдет, товарищу (Махалину) он, Караев, просит Сингаевского доверять, как ему самому.

   Сингаевский загорается будущей рискованной работой. Конечно, при этом выпивают, а Караев и Махалин поне-множку да помаленьку подводят разговор к Ющинскому.

   Как-то вскользь Караев говорит Сингаевскому, что ему тоже надо быть поосторожнее из-за этого "байстрюка", так как он как-то был на допросе в жандармском и слышал, как кто-то в соседней комнате, рассказывая об убийстве Андрюшки, называл его, Сингаевского, как главного участ-ника этого убийства...

   Сингаевский засуетился, был смущен...

   - Это все "шмары" болтают, - намек на Дьяконовых, - их надо сейчас же "пришить"...

   Сингаевский распаляется все дальше и дальше...

   - А зачем вы его так расписали?-спрашивает Караев, намекая на множество ран, найденных на теле Ющинского.

   - Это все министерская голова Рудзинского придумала...

   Так при свидетелях было произнесено имя второго участ-ника убийства. Сингаевский не успокаивается.

   - Необходимо выкрасть дело из жандармского управления, а следователя Фененко и полковника Иванова убить,- фантазирует этот громила.

   Ему возражают, указывают на всю нелепость его плана действий.

   - Как быть? Что делать? - волнуется Сингаевский.

   Ему хотят "помочь". Предлагают, чтобы он рассказал подробности "дела", так как, зная все, можно будет сказать что делать...

   Сингаевский начинает болтать... Свидание прерывается на том, что решили сохранившиеся еще вещи Ющинского подбросить какому-либо еврею.

   Караев и Махалин предполагали заранее сообщить об этом властям и накрыть убийц с поличным.

   - Где же вещи?

   Конечно, за ними надо идти к Вере Чеберяк. Сингаевский бежит к своей сестрице  и исчезает, более {148} не возвращается, ибо эта опытная дама верхним чутьем по-няла грозящую ей опасность и сейчас же сократила своего тупоумного брата.

    

   Красовский., Караев, Махалин вырабатывают новые планы, но здесь Бразуль-Брушковский портит все, публикуя но-вые данные! - Громилам становится все известно, а Красовского и Караева в то же время арестовывают, и дело убий-ства Андрея Ющинского погружается в тот же первобыт-ный мрак.

   - А Бейлис?

   О нем вот уже много дней, как все совершенно забыли.  И вот, наконец, мы вспомнили его... Бейлис сам о себе за-говорил... Когда допрашивали Махалина и когда он расска-зывал о своем первом свидании с действительным убийцей, и когда все слушали его, затаив дыхание, вдруг этот Бей-лис зарыдал, как ребенок, изо всех сил, на всю залу, уткнув голову в колени... Все смутились...

   - Зачем он плачет?

   - Зачем он здесь?

   - Отправьте его домой, этого нервного Менделя, не переносящего рассказов об убийстве Андрея Ющинского.

   - Зачем он пришел сюда? Только мешает всем...

   - Перерыв на десять минут...-пусть успокоится подсуди-мый,-объявляет председатель.

   - Что? Подсудимый!..

   - А Чеберячка?.. Ведь она... О, она весела, она хохочет!...

    

   Арестант Сингаевский.

    

   Тихо, понуро, озираясь по сторонам, входит тот, чье имя теперь у всех на устах.

   Вот он, окруженный конвоем, Сингаевский, родной брат Веры Чеберяк. В арестантском платье, коротко стриженный, черный, как смоль... Молодая бородка шелковистыми, чуть вьющимися прядями, обрамляет тупое лицо. Ни в черных {149} глазах, ни во всем облике нет и тени мысли, даже хит-рость не блестит в этом упорном, безразлично-упрямом взгля-де... Ломброзо рад был бы поместить его портрет в свою коллекцию преступных типов.

   Он держит себя невинной овечкой, он ничего не знает, ничего не слышал по делу Ющинского, да и кто такой Ющинский он и понятия не имеет...

  

   Попался случайно за кражу, занимаясь этим ремеслом всего два года.

   - Но почему вы сами сознались в краже, в разгроме ма-газина, который учинили 12 марта вечером, почему созна-лись через полгода?

   - Меня стали "пришивать" к делу Ющинского - вот я и сознался...

   Сингаевский на суде весьма неполно рассказывает; как провел он этот день.

   - А дальше что было?...

   - Поехали все втроем, работали мы вместе,-я, Рудзинский, Латышев, - поехали в Москву, чтобы краденное продать, Москву посмотреть, а может быть и дельце какое сделать..

   - Ну, и что же?

   - Да вот Латышев закутил, давай сотни в пивной менять, а тут сыщик устремился и арестовал нас... Потребовали паспорта... Забрали в участок, а потом этапом погнали в Киев.

   Оказывается, он, этот громила, всегда жил каким-то от-шельником: никого не видел, никого не знал, ни с кем зна-комства не водил...

   Отвечает глухо, тупо...

   - А вот Караева вы знаете?..

   - Знаю...

   - Что же он, как?

   - Мы его уважали, начальства не боялся, все что-нибудь ему наперекор делал... Воры его любили, уважали...

   - Ну и вам он предлагал что-либо серьезное?..

   - Предлагал кражу сделать...

   - А вы ему сознавались, что убили Андрюшу?

   - Я? я? Никогда ничего не говорил...

   Но почему он так заторопился?

   - А молодой человек там был?

   - Был...

   {150}   - Вы его узнали бы?..

   - Узнал...

   - Махалин, подойдите, сюда...

   В зале водворяется небывалая тишина. Махалин спокойно поднимается из рядов свидетелей, идет своей оригинальной походкой, все время ныряя между плеч головой и нервно поводя спиной, идет, останавливается сза-ди солдат...

   Кто-то из сторон предлагает еще какие-то вопросы Сингаевскому...

   Зачем это?

   Скорей бы встретились они с глазу на глаз... Узнает?.. Нет?...

   Но что это с Чеберяковой?.. Что это с ней?..

   Она плачет... Всхлипывает... Мечется по скамейке и рвет, и мнет платок...

   Почему такое волнение?...  

   Неужели, неужели сознается!?.

   Об этом так много говорили еще вчера и сегодня в суде... Смотрите, как озабочены гражданские истцы! Как мечутся они по коридорам, спеша на совещание в перерывах!..

   - Не может быть? Ведь это ужасно... Вдруг сознание? Что тогда?

   Я чувствую, что именно так толкуют они там, между со-бой, впопыхах, забывши все... Тогда, что тогда? Пропало дело!.. Пропал ритуал... Пропала вся затрата сил столь дли-тельной, коварной работы...

   Так же обеспокоены корреспонденты "Нового Времени", столь оригинально воспринимающие впечатления о процес-се, что если бы не указания, что это из Киева, можно было бы подумать, что идет где-то какой-то другой процесс, процесс длинный, затяжной, идет там, где еще люди с удоволь-ствием едят людей...

    

   Смотрите, как сроднились они с этой безумной идеей ритуальности убийства, что им кажется, что было бы великим несчастьем, если бы восторжествовала истина и настоящие убийцы Андрея Ющинского были бы открыты.

   Зачем им истина?

   Им нужна вражда и ненависть, им нужен кровавый навет так же, как голодным хлеб...

   {151}   И все притаились перед лицом этой ужасной очной ставки.

   - Подойдите ближе...

   И Махалин подошел к стойке, подошел тихо, незаметно, словно демон вырос он перед глазами Сингаевского и с вы-соты своего большого роста устремил прямой, упорный взгляд в него...

   Сингаевский вдруг съежился, присел и, не отводя глаз, широких, полных животного ужаса, смотрел на него: - он не ожидал увидеть того, кто знает его тайну, похороненную,  казалось, навеки...

   - Узнаете ли вы его?

   Молчание...

   - Узнаете ли?..

   Гробовое молчание...

   - Узнаете?..

   - Да, знаю, это он...

   И Сингаевский нахмурился, потупился, готовый исчезнуть  провалиться сквозь землю...

   Как тихо, как жутко в зале! Как заметался он, словно мышь в мышеловке, и злоба и месть замелькали в его гла-зах... И жутко, и жалко, тоскливо на сердце...

   Как все это ужасно! Ведь это все люди! Что довело их до этого безумного ужаса, не знающего пределов?.. Кто ви-новат в их полной потере человеческого облика, творящих зло и смерть, ради веселья, хмеля, женщин и денег?..

    

   Вот мы, смотрящие на них оттуда, из публики, собрав-шиеся, как на зрелище, мы, чистые и радостн