Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Знамение времени

   В публике движение, слышен тихий смешок, который раз-разился бы в гомерический хохот, если бы только это было возможно...

   Я угнетен, разочарован...

   {116}   - Ландау, Ландау...- начинаю припоминать, - не тот ли это, который пишет оперетки и ставит их в Париже?!

   Навожу справки - тот самый...

   Мне говорят, что он и сюда, в Киев, сейчас привез оперетку, только, будто бы, столь она весела и задорна, что киевская сцена не выдержит, а благочестивое начальство не разрешит...

   Вот тебе и на?.. Опереточные цадики превращаются в "цадиков", пишущих оперетки... Это действительно по-русски...

    

   Говорить ли о другом "знаменитом" цадике Этингере? Это форменный немец с типично немецкой наружностью. Он ни слова не знает по-русски, его допрашивают через перевод-чика. Он был настолько любезен, что прибыл к нам, в Рос-сию, в Киев, дать показания в окружном суде, лишь бы послужить правде в деле разогнания тумана в этом страшном обвинении...

   И мне, вдруг, стало так стыдно, так больно; что прямо хоть не живи на свете... Воображаю, как хохочут над нами в Западной Европе! Воображаю, сколько смеха вызвал этот вызов австрийского землевладельца и купца, ведущего мучное и лесное дело, вызов туда, где люди стараются доказать, что век людоедства - это ваш век, это наша жизнь...

   Но господа гражданские истцы не успокоились. Они сейчас же забили тревогу... Очевидно, это не те Ландау и Этингер, - приезжали в это время в Киев какие-то другие... Стали наводить справки. Оказалось, что в Киеве имеется несколько десятков Ландау и столько же Этингеров ... Неужели их всех будут допрашивать? Гражданские истцы этого желали... - Прежде всего схватились за отца Ландау... Навели официально справки через полицию, оказалось, что отец Ландау умер, и, к счастью для еврейства, умер он значительно ран-нее убийства Ющинского и, к еще большему счастью, похо-ронен тут же в Киеве, что и засвидетельствовала полиция... Случись это иначе, еще неизвестно, что придумали бы г.г. ритуалисты.

   Замысловский сейчас же хотел идти в поисках дальше, но суд остановил расследование всех Ландау и Этингеров, удовлетворившись вторым поколением этих людей.

    

   {116}

    

   Его надо убрать.

    

   Суду свидетельствует молодая женщина Гаевская. Она случайно попала к Чеберяковой. У нее были неприятности с родителями. Чеберякова пригласила ее погостить к себе, где она и прожила полтора месяца. Ушла тогда, когда впол-не убедилась, что Чеберякова "темная личность". Ее прежде всего смутили посетители, которых Чеберякова звала своими братьями: придут в одних костюмах, уйдут в других... Ког-да свидетельница спросила об этом хозяйку дома, то полу-чила лаконический ответ: зачем все знать? Следи лучше за собой!

   Это очень удивило Гаевскую.

   Только после убийства Андрюши, она придала значение разговору, происходившему у Чеберяковой с ее посетите-лями в гостиной. Свидетельница была в соседней комнате.

   - Трое было мужчин у нее в гостях. Фамилий их не знаю, но в лицо всегда узнаю - заявила она на суде. - В доме был Андрюша Ющинский и Женя. Это было в янва-ре 1911 г...

    

   Свидетельница попутно устанавливает чрезвычайно важ-ное обстоятельство, что она лично видела до дня убийства Андрюшу не менее, как четыре раза в квартире Веры Чеберяк. Надо помнить, что все Чеберяки решительно отри-цают, что он был у них в гостях хоть один раз.

   - Так вот, они сидели все в гостиной, а я была в со-седней комнате... Дети не шалили, были тихи, девочек не было дома, они играли на дворе... Чеберякова говорит сво-им гостям: "его надо убрать, он мешает", - я хорошо запом-нила эти слова. Это было днем, около четырех часов дня. Я больше ничего не слыхала и сначала не придала ника-кого значения этому разговору, но потом, когда началось все это дело, я поняла, какие ужасные были эти слова.

   Здесь находим мы необходимым напомнить читателям, о давно промелькнувшем в показаниях свидетелей сказании о прутиках.

   Андрюша как-то гулял с Женей: они вырезывали прути-ки - делали себе хлыстики. Женя вырезал хороший {117} прутик, а Андрюша никак не мог себе подыскать подходящий. Ему было обидно. Он стал приставать к Жене - отдай, да отдай мне...

   Женя уперся:

   - Ни за что не отдам!..

   Стали ссориться...      

   - А, ты так? - воскликнул рассерженный и вспыливший Андрюша,-вот я пойду и расскажу, что твоя мама краде-ным торгует...

   И убежал...

   Есть предположение, что Женя сейчас же рассказал весь этот разговор матери... Не возникла ли именно тогда нужда в том, что "его нужно убрать, он мешает?.."

   Но все это пока в суде остается без должного внимания. Будет ли вообще на это обращено внимание?

   - Я купила у госпожи Чеберяковой платье реформ за три рубля,-продолжает свой рассказ свидетельница.-Запла-тила сначала полтора рубля, а потом принесла еще полтора... Иду это я в новом платье-реформ по улице, вдруг ка-кая-то барыня хватает меня, тащит в полицию, меня аре-стовывают, производят обыск... Оказывается, у барыни украли платье и она опознала это платье на мне... Был суд. Чеберякова доказала своими свидетелями, что это платье она где-то купила, но платье у меня отобрали и отдали обратно Чеберяковой: пропали мои и три рубля, и платье, вот, видите, сколько неприятностей... Вот почему я говорю, что Чеберякова темная личность.         

     

   На очной ставке Чеберякова, конечно, все самым развяз-ным образом отрицает, но, однако, попала впросак; признала что фразу: "его надо убрать, он мешает" она произнесла, но не по адресу Андрюши Ющинского, а по адресу другого Андрюши, какого-то гимназиста, который, однако, здесь не  был, но где-то, когда-то шалил...

   Странное объяснение странных слов!..

   Но надо отдать справедливость: держит себя Чеберякова молодцом, парирует все удары, как опытный фехтовальщик, хладнокровно, спокойно и... развязно, до последних пределов.

   {118}

    

   Производились ли  работы  на заводе Зайцева

   12 марта, когда был убит Андрей Ющинский?

    

   Почти два дня выяснялся этот кропотливый, но чрезвычайно. важный вопрос. Допрашиваются и передопрашивают-ся рабочие-возчики, рабочие, обжигавшие кирпич, сторожа, шорники и другие. И несмотря на все старания, которые прикладывают обвинители, несмотря на то, что вспомнить в подробностях то, что было сделано, где кто был два с  половиною года тому назад, крайне трудно, а подчас, каза-лось бы, и невозможно, - черниговские, киевские и пр. му-жички, напрягая намять, сопоставляя разнообразные обстоя-тельства, праздники, получки, отлучки, женитьбы, ярмарки, покупки лошадей и пр. и пр., докапываются до истины и, можно сказать, почти единогласно, - ибо только один идет вразрез со всеми остальными, - установили непоколебимо, что и 10, и 11, и 12 и в следующие дни работа на заводе производилась беспрерывно и, главное, как раз в той печке, о которой обвинительная власть высказалась, как о предпо-лагаемом месте убиения Андрея Ющинского. То же самое устанавливают книжки, отпуска товаров и бухгалтерия кон-торы завода. Твердо установлено, что если бы кто и хотел убить Ющинского на заводе в этой печке, то он был бы ли-шен этой возможности, благодаря тем внешним обстоятель-ствам, которые были там налицо в эти дни.

    

   Необходимо отметить крайне отрадное явление. Во всех, почти без исключения, показаниях рабочих в деле Бейлиса нигде, ни разу не проскользнула у них антисемитская нотка. Наоборот, все говорили о Бейлисе и о других евреях со-вершенно так же просто, как и о себе самих. Отношение же к Бейлису, к его семье, к детям всегда было крайне благожелательное. Рабочие дружно свидетельствовали о его хо-рошем характере, учтивости, желании поскорее отпустить с товаром, чтобы не терять лишнего времени, - у возчиков работа сдельная, - и прочих мелочах жизни. Как было бы хороню, если бы Мердер и вообще люди его взглядов и отношений к евреям послушали этих простых тружени-ков,  многие из которых оказались неграмотными. - Есть чему {119} поучиться этим чиновным людям у этих людей вековечно-го тяжелого труда. Сколько терпимости, сколько простого  человеческого отношения к человеку иной национальности!

    

   L.

   Свидетель одиннадцати лет.

    

   Вводят мальчика. По виду ему не больше 7-8 лет. Он смущен, но быстро осваивается и весьма толково, и твердо дает свои показания. Это, Заруцкий, помните, тот, которого подговаривала Вера Чеберяк в свидетельской комнате давать показания против Бейлиса.

   Мы, слушатели, крайне были удивлены, потому что когда  этот мальчик стал рассказывать о том, как Вера Чеберяк его подговаривала, - то председатель суда вдруг спросил у  мальчика:

   - А почему вы так наморщили лоб?

   Что хотел сказать этим г. председатель? Нужно ли это было понять, как намек на то, что мальчик как бы припоминает трудом то, что его научили говорить, или еще что, - так осталось невыясненным. Но защитник Грузенберг сейчас же заявил, что здесь же в суде свидетель Голубев падал в обморок, и это ему не ставили в укор. Почему же удивляются, что мальчик, припоминая, наморщил лоб? Тяжело было все это слушать.

   Он рассказывает о том, как катались на мяле, как он боялся кататься: - высоко, а он маленький.

   - Заберусь на столбик, а со столбика на мяло. А все-таки страшно..."

   Товарищи его в компанию принимали и в квача он играл всегда вместе со всеми. Андрюшу знал. Выясняется, что он катался с Андрюшей тогда, когда еще не было забора, а как забор поставили, нельзя было уже пролезть на за-вод - лазеек не было! - с грустью заявляет этот стойкий гражданин нашей страны.

   Коровы у Бейлиса он не видал - а бейлисовская корова - ведь, это и есть одно из главных доказательств  истины в этом процессе! От нее многое зависит! Если Бейлис торговал молоком тогда, когда пропал Андрюша, то значит дети {120} все-таки ходили и на завод и к Бейлису, и он мог таскать в печь и убивать их там, для своей надобности!  -  Удивительная логика?

   Но, к счастью, корова была продана осенью, почти за полгода до пропажи Ющинского.

   Мальчонка, несмотря на крайне пристрастный перекрест-ный допрос, словно гигант, смело разрывает, одну за дру-гой, цепи обвинения... Он напряженно вспоминает все по-дробности и, не боясь, отвечает: нет, было не так, а вот ..так.

   Он совершенно неопровержимо установил, что катались, как он, так и другие, дети на мяле до пропажи Андрюши, до постройки нового забора, когда их прогоняли оттуда ра-бочие, а они "утекали":

   - Кинут палкой, а мы утекать!

   Он также непоколебимо установил, что забор новый был такой, что даже он, этот шустрый малец, не мог нигде пролезть, чтобы погулять на заводе. Да это и понятно; за-бор, ведь, более всего и строился от этой саранчи,-от детишек, которым так приятно всегда было попрыгать по го-товым мягким кирпичам, с одного на другой! с одного на другой! Прекрасно, интересно! А, смотришь, тысяча кирпичей и испорчена!... И так каждый день...

    

   Его расспрашивают о чеберяковских собаках.

   Очень ему было эго интересно!

    Собачки такие хорошие! Друзья... Да вот убили... Одну под дачей нашли мертвой, а другая исчезла, неизвестно куда, а потом ее обнаружили убитой в овраге...

   Смотрите, сколько здесь неожиданных смертей, в этом страшном доме, где жила Чеберякова: умирают люди, убивают собак!

    

   Есть показание, что эти собаки выкопали какие-то окро-вавленные тряпки, ну, их сейчас же и наказали за это... Не шали! А Шмаков, конечно, доказывает, что собаки мешали евреям таскать детей, - они хотели, как уверяет Шмаков, и Женю утащить, чтобы выпить из него кровь, да собаки помешали, вот евреи их и убили, забывая, что простые даже воришки не прибегают никогда к такому радикальному средству, а городских дворняжек обыкновенно задабривают хорошей костью или куском мяса... А вот {121} чутье-то собачье - его не задобришь, тянет его к крови, и тряпки, действительно, могли быть очень соблазнительные  для этих тощих стражей киевской окраины. Мальчику жалко собак, но кто их убил, он не знает. Так же свободно и точно рассказывает он, как подгова-ривала его Чеберякова в свидетельской комнате показы-вать, что Бейлис утащил Андрюшу; и что Чеберякова учила тому же и свою дочь Люду.

   - А я не хочу!.. Этого не было... Я этого не видел...

   И никакие силы не могли сбить этого крепкого мальчика с его твердой позиции...

    

   Петров.

    

   Тонкий, худой, бледный, очевидно, болеющий какой-то длительной, иссушающей болезнью. Говорит хриплым, ши-пящим голосом... Заявляет; что он рабочий, столяр, даже заработок поденный назвал... Но почему-то не верится этому... Не похож он на человека труда. Рабочих таких нигде не встречаешь.

   Одет в широкую желтовато-коричневую размахайку с ка-пюшоном; походка своеобразная, редко встречающаяся. Хо-дит он так прямо, и каким-то таким особенным шагом, что широкая размахайка его не шелохнется, не дрогнет. Дайте ему полный стакан воды в руки, и я уверен, что он десять верст пронесет его вам, и капли не расплескает.

   Не служил ли он в цирке?

   Не дрессировал ли его кто-либо быть столь неподвижным?

   Лицо неприятной, отталкивающее, но несомненно такое, которое должно правиться женщинам чеберяковской марки. В глазах много страсти, животной, тяжелой, мучительной страсти...

    

   Но особенное внимание обращают его руки. Пальцы столь громадны, жилисты, что когда он ими, подпирая щеку, тихонько шевелит, словно спрут щупальцами, становится страшно за его шею: - так и кажется, вот, если он захочет, надавит "на машинку" - "машинка" сейчас же захрипит, {122} сломается и кровь хлынет из горла...

   Такие руки- редко встречаются: цепкие, сильные, ловкие...

   Показывает он тускло, но все обдуманно, совершенно в той же перспективе, как его "дама сердца" Вера Чеберяк.

   Это он свидетель того, как избил "шоколадкой" слепой Павел Мифле свою возлюбленную, к которой он и до сих пор так привязан, все ту же Веру Чеберяк...

   Когда она вернулась домой настолько избитой, что слегла в постель и в ужасе, в злобе металась от страшной боли по подушкам. создавая в своей душе адский план предания в руки властей искалеченного ею Мифле, он, Петров, был здесь и утешал ее...

   Это он привел ее домой, всю избитую. Это он рассказал - совершенно высохшему мужу этой пылкой дамы, волную-щую легенду, как на Веру Чеберяк напали хулиганы (вот уж воистину своя своих не познаша!)  - и вдруг стали из-бивать ее, а он, благородная душа, сейчас же вскипел и понесся в бой, отбил ее, хотя немножко опоздал, и вот теперь доставил домой...

   Били ее "шоколадкой"... Это увесистый кусок железа, ко-торой зажимают в руку и наносят всесокрушающие удары...

   Рыцарь был сейчас же вознагражден: с этого момента он, на правах спасителя, прочно поселяется в квартире Веры Чеберяк, где и живет до сего времени, охраняя мир и благоволение в этом доме, полном мерзости...

   Тут же, на суде, раскрывается совершенно иное... Рыцарь этот никого не спасал, а был просто случайным свидетелем, как не хулиганы, а Павел Мифле, этот основной кавалер Веры Чеберяк, из всех сил колотил свою любовницу.

   За что?..     

   В подробностях рассказ о мотивах воинственного выступления этого французского гражданина, ослепленного русской Чеберяк, - до  сего времени еще не оглашен, но что здесь, конечно, играла главнейшую роль любвеобильность сердца Веры Чеберяк, - в этом нет ни малейшего сомнения...

   - Но как вы узнали, что вас избивал Мифле? Ведь было же темно?.. - спрашивали героиню Лукьяновки.

   - Мне на другой день сказали, что видели двух бежав-ших и державшихся за руки, - объясняла эта удивительно догадливая женщина...

   {123}   - Один из них, конечно, должен быть слепым...

   - Почему?..

   - Зрячие бежали бы врассыпную.

   - А если здесь был слепой, то кто, скажите, мог быть, иной, как не Мифле? Других слепых здесь нет...   

   Право такая сообразительность сделала бы честь любой  ищейки первого разряда..      

   Но что показал Петров?      

   Он ничего нового не показал. Он слово в слово повторил то, что рассказывали Чеберякова, только несколько иными словами.

   Когда он отходил от свидетельской стойки, он метнул взор на Чеберякову, и ее желто-оранжевый шишак на шля-пе заколыхался благосклонно, и он смиренно сел на лавоч-ку, зашевелив около щеки и горла своими страшными пальцами...

    

    

   Мы должны остановиться здесь на показаниях Бразуль-Брушковского, этого журналиста, занявшего совершенно не подобающую роль для газетного сотрудника: роль расследователя по уголовному делу, связавшего себя одной веревкой с бывшим начальником сыскного отделения Красовским, с сыщиками, с жандармским управлением, в лице исправлявшего должность его начальника подполковника Иванова,  с которым он, по его собственным признаниям, сделанным на суде, так часто видался, советовался, устраивал свидания и пр.

    

   Помимо этой совершенно недопустимой роли журналиста, Бразулю- Брушковскому не надо было бы унижаться и гово-рить на суде и о ломбардных квитанциях, и о той славе и повышенных гонорарах, которые он надеется, по его уве-рениям, получить... Последний мотив: бескорыстие его дея-тельности совершенно уходит из-под его ног, после этих им же самим сделанных разъяснений. Ему не нужно было дожидаться свидетельства подполковника Иванова, который заявил, что жандармскому правлению доподлинно известно, что вся работа частных сыщиков оплачивалась, и что {124} Бразуль-Брушковский получил три тысячи рублей при его поездке в Крым. Не дожидаясь этого позора и унижения, Бразуль-Брушковский должен был прямо и откровенно сказать, получал он или не получал денежную помощь от своих друзей, клепать же на себя о каких-то проблематических гонорарах, которых он не получал и никогда не получит, как бы он об этом ни мечтал, это значит самому вырывать всю почву из под своих же ног: последнее оправда-ние его участия в деле розыска по этому уголовному де-лу сведено на полную смарку, так как последняя зацепка -  идеалистический мотив возмущения клеветой, возведенной на еврейский народ - исчезает, по его же собственным уве-рениям, раз и навсегда, так как корыстный мотив не отри-цается, в конце-концов, и им самим.

   Крайне тяжелый осадок остается в душе от этой части про-цесса, где обнаруживается участие лица, связанного с демо-кратической прессой, в деле уголовного розыска, в деле сыска.

    

   До процесса, когда нам приходилось читать разоблачения по делу Менделя Бейлиса, сделанные этим журналистом, мы думали, что пресса выполняет то дело, которое она обя-зана делать: предавать гласности все то, что из-за полити-ческих махинаций враги народа готовы всегда скрыть. Это обязанность тяжелая, подчас рискованная, но святая обязанность демократической печати. Приехав в Киев, мне - и не только мне - стало подозрительным, что этот журналист на-ходится на весьма короткой ноге с теми лицами, которые не должны иметь никакого общения с нашей печатью. Но когда нам пришлось прослушать обширные показания этого журналиста, которые пестрят такими сообщениями: "Я забыл сказать, что когда Красовский начал работать, то с ним работали два сыщика. Их нельзя было назвать сыщиками, потому что они ушли из киевского сыскного отделения (??) и работали (!) у Красовского частным образом, - это были Полищук и Выгранов". Читатель должен знать, что Красовский - это бывший начальник сыскного отделения в Киеве,  Полищук - сыщик, рекомендовавший себя на процессе, как лицо, состоящее на "конспиративной службе" у правитель-ства, при чем он отказался назвать род своей службы. Выгранов - это тоже сыщик, не явившийся на процесс.

   - Одного и другого, - продолжает "журналист" {125} Бразуль-Брушковский,- я знал, был с ними знаком и в процессе работы Красовского сплошь и рядом они кое-что мне рассказывали.

   Но слушайте далее:

   - В сентябре месяце, - показывает Бразуль Брушковский,-я точно не помню, приходит на квартиру ко мне Выгранов и говорит:       "Давайте будем вместе работать. Вы знаете, что я работал по этому делу и хочу его раскрыть, я знаю, что вы тоже заинтересованы, чтобы это дело было раскрыто". Я Выгранова знал, как сына домовладельца, - и тут же характе-ризует его: - Он учился в гимназии, но не окончил. После того, как он ушел из гимназии, он заинтересовался (!) - по-думаешь, какие нежные краски! - розысками и поступил к Красовскому, когда последний был начальником сыскного отделения"... Я его (Выгранова) предложение принял,- добавил Бразуль-Брушковский.

   - А в чем состояло это его, Выгранова, предложение?

   - Работать вместе...

   Из дальнейшего повествования Бразуля-Брушковского мы узнаем, что "розысками заведывал также подполковник Иванов".-А Иванов в то время заменял начальника жан-дармского управления.

   - Я был, - говорит далее этот "журналист," - у подпол-ковника Иванова, делился впечатлениями.

   Нужно ли говорить, что подобная близость журналиста с агентами розыска и жандармского управления - совершенно не допустима ни при каких обстоятельствах.

   Но что дали положительного показания Бразуль-Брушковского для процесса? На мой взгляд, ровно ничего... Де-лали все сыщики Выгранов; Красовский, частные расследователи Караев, Махалин. А он? Мне кажется, - и если это так, все-таки хоть немножечко легче, - что Бразуль-Бруш-ковский был только вывеской для тех лиц, которые, по своим соображениям и побуждениям, вели все это раскрытие следов преступления в деле убийства Ющинского...

    

   Но если даже признать, что он был только ширмой, что ему платили только за подпись, за фамилию, то и при этих обстоятельствах деятельность этого журналиста должна под-лежать самому решительному осуждению...

   Демократическая пресса должна всегда стоять на {126} страже истины, на страже правды, на страже гласности, но ни в коем случае деятели нашей печати не могут заниматься делами розыска.

    

    

   Чеберякова остается верна своей тактике, она стремится как можно больше запутать народа в это дело, для чего пользуется каждым удобным случаем.   

   Бразуль-Брушковский хорошо знаком с присяжным поверенным Марголиным. Он увлечен показаниями Чеберяк, ве-рит в их правдивость, совершенно не  подозревая того, что всегдашняя тактика подобных "темных" личностей сбить всех следопытов с настоящего следа и направить их по тем направлениям, которые им кажутся сейчас наиболее целесообразными.

    

   В "Киевской Мысли", как выяснилось на суде, над Бразулем подшучивали, скептически относясь к его новой деятельности и в каком бы то ни было содействии отказывали.

   Бразуль-Брушковский, оставшись один, без общественного мнения хотя бы той среды, где он работая, без обсуждения его поступков хотя бы со стороны сотрудников газеты, попадает в такую компанию лиц, которая не может внушать и ему доверия. Новые его знакомства таковы, что совер-шенно нельзя угадать, где и когда кто из них говорит не-правду, когда ведется подвох, выслеживание и выслушива-ние для своих собственных целей. Сыщики всегда остаются сыщиками и их психология всегда определенна: недоверие ко всем, использование всех в своих личных целях.

   Бразуль одинок, его волнуют многие обстоятельства дела, он начинает подозревать Чеберякову в неискренности...

   Он обращается к присяжному поверенному Марголину и просит его повидаться с Чеберяковой с исключитель-ной целью: можно ли хоть сколько-нибудь доверить этой женщине?      

   Марголин категорически отказался видеться с Чеберяковой, мотивируя тем, что она повадится к нему ходить, а он не желает поддерживать с ней никаких отношений.

   {127}   Он между прочим заявил Бразулю-Брушковскому, что бу-дет вскоре по своим судебным делам в Харькове.

   Так как, по утверждению Бразуля-Брушковского, он пред-полагал все равно ехать в Харьков с Чеберяк, для того что-бы она могла там повидаться с каким-то арестантом, дабы узнать место убийства Ющинского, то он решил отложить на несколько дней эту поездку, желая одновременно до-стигнуть двух целей; розыскной по делу Ющинского и сви-дания с Марголиным для проверки своих впечатлений.

   Свидание это состоялось. Марголин вынес крайне отри-цательное впечатление от Чеберяковой, как женщины, ведущей свою линию, хитрой, лживой и опасной.

   Чеберякова знала, что она делала, когда ехала в Харь-ков. Ее сопровождал, помимо Бразуль-Брушковского, отстав-ной сыщик Выгранов. Она решительно не доверяла обоим этим ей малоизвестным лицам и взяла с собой, на всякий случай, пузырек с цианистым кали.

   - Если стали бы вы меня пытать, я отравилась бы, - заявила она Бразулю-Брушковскому, когда тот случайно, на  обратном пути узнал, чем был наполнен один из пузыреч-ков, находившихся в сумочке у этой удивительной, странной женщины...

   Но еще более удивительно, почему эта "невинная" жен-щина, так страдающая по убиенном Андрее Ющинском, по-чему она предполагала, что ее могут "пытать", чего-то до-пытываться? Ведь, в самом деле, такая мысль не может прий-ти в голову так себе, - очевидно, для нее имелись какие-то основания... Что это за основания? Почему сама Чеберякова думала, что именно у нее нужно было допытываться све-дений об убийстве Андрея Ющинского? Эти вопросы так и остались не выясненными, на них даже не обратили долж-ного внимания, а ведь в них-то, может быть, и лежит путь к разгадке всей это драмы.

   Что же делает, как использывает Вера Чеберяк свою поездку в Харьков?

   У нее несомненно был строго обдуманный план. Она почувствовала надвигающуюся опасность: многое стало извест-но из ее жизни тем, кто частным образом занимался расследованием этого дела, и она искусно, смело стала заметать следы...

   {128}   Из Харькова она посылает открытку своему мужу и этим удостоверяет официально пребывание свое в этом горо-де в определенные числа. Чтобы доказать в будущем, в ка-кой именно гостинице она была, она берет из номера стенное объявление, где есть адрес гостиницы. И, наконец, что-бы в будущем доказать, в какой именно комнате она была,  она делает надпись на стене карандашом:

   - Вера Чеберяк.

   Нельзя не сказать: умно сделано!

   Когда дело повернулось так, что ей необходимо было выступить перед лицом судебного следователя, она, доказав свое пребывание в Харькове в сообществе Бразуля-Брушковского, Марголина и Выгранова, сейчас же стала при-бавлять: еще были двое, которые вышли из соседней комнаты. Они меня подкупали; говорили: примите вину на себя, объясните следователю, что вы знаете, кто, когда и где убил Андрюшу, и вы будете вознаграждены: вам дадут 40.000 рублей денег из общееврейской кассы (!?), вас будут защищать лучшие адвокаты, вы уедете за границу. Правда, тут же начинается вранье: план комнаты она рисует не-верно; весь этот рассказ дышит неправдоподобием, а вме-сте с тем люди запутаны, чем-то скомпрометированы, ка-кая-то тень остается на них, а для Веры Чеберяк она сень прохлады от угара сгущающихся, обличающих обстоятельств.

    

   Пойдите опровергайте эту клевету, которую Чеберяк по-вторила тысячу раз, а ее свидетели, конечно, подтвердили...

   Общественный деятель не должен опускать себя до сношений и переговоров с подобными крайне подозрительными личностями, какими являются Вера Чеберяк и ее со-товарищи.

   И что бы там ни говорили, весьма неприятный осадок оста-вляет вся эта история с присяжным поверенным Марголиным.

    

    

   Вот перед судом Красовский. Это бывший начальник сыск-ной полиции. Он был приставлен к делу розыска по убий-ству Ющинского. Красовский занимался этим расследованием {129} совершенно самостоятельно, вне зависимости от какого бы то ни было из всех отделений полиции. Действовал все вре-мя под непосредственным наблюдением следователя по осо-бо важным делам Фененко и прокурорского надзора киев-ского окружного суда и судебной палаты.

   Когда задают ему вопрос, в первое мгновение в глазах его мелькает испуг, озадаченность, и потом сразу сосре-дотачивает он всю напряженность своей мысли на ответе и в огромном большинстве случаев отвечает очень удачно, приходя к неожиданным, весьма остроумным выводам.

   Человек энергичный и несомненно одаренный шерлок-холмскими способностями.

   Чрезвычайно подробно выясняет он весь свой розыск по этому делу.

    

   Его деятельность распадается на два периода: сначала он, находясь в милости, ведет энергичное следствие по всем тем направлениям, которые обнаруживаются: 1) на Слободке, где жили родственники Ющинского; 2) на Лукьяновке, где он жил раньше; 3) в окрестностях пещеры, где найден труп, и в 4) в заводе Зайцева, о котором го-ворили, что там совершено убийство с ритуальными це-лями.

   Другой период - это частное расследование этого дела, во главе которого становится заживо задетый и уязвленный в своем самолюбии Красовский.

   В скором времени все розыски стали невольно приво-дить его сначала к дому, где жило семейство Веры Чеберяк, а потом и к ее квартире. И, наоборот, все эти же розыски ясно приводили его к заключению, что никакой ритуально-сти здесь нет и быть не может, а есть обыкновенное уголовное убийство.

    

   Как только он обнаружил эту тенденцию, как только он высказал свое определенное мнение, и всю силу удара го-тов был обрушить на тот воровской притон, куда его при-водили все данные, он сейчас же оказался нехорош. Сей-час же согласились на его вынужденную просьбу об освобождении от участия в розыске по делу Ющинского.

   Его перевели в провинцию, а вскоре предложили ему выйти в отставку.

   Красовский считает с этого момента раскрытие убийства {130} Ющинского делом его сыщицкого достоинства, переселя-ется в город и ведет его на собственный страх и риск, идя все в том же направлении, которое он считает един-ственно правильным, и когда, как он заявил на суде, все нити были у него уже в руках, когда оставалось только выполнить некоторые детали, дабы установить факты со-знания, - его вызывают на допрос. Следователь Машкевич допрашивает его три дня и три ночи подряд - с 10 часов утра до 12 часов ночи, потом через два дня его арестовы-вают, сажают в тюрьму. Его привлекают за старые грехи. За какой-то недосмотр по службе, совершенный им в 1903 году.

   Красовского судили в судебной палате и оправдали, но просидеть он просидел полтора месяца, что, как он гово-рит, непоправимо отразилось на раскрытии истины в деле убийства Ющинского.

    

   Так мешали раскрытию истины судейские заправилы царского правительства по этому кошмарному делу. Что же сообщил он суду?

   В начале 1911 года в Киеве оперировала прочно орга-низованная шайка воров и громил. Разгрому подвергались частные квартиры, магазины, лавки. Совершались нападе-ния, наглые грабежи. Бывали дни, когда обнаруживалось  до 40 краж. В газетах мелькала рубрика: "Эпидемия краж".

   В первых числах марта полиции удается совершенно случайно задержать четырех опасных воров-рецидивистов. Они в студенческой форме шли в баню. Одного из них случайно опознал околоточный, последовавший за ними и арестовавший их всех.

   Задержанных узнал случайно в участке городовой, спро-сивший:

   - А за что вы наших паничей задержали? - и он ука-зал на четверых задержанных в бане.

   - Как "ваших"? Почему такое название?

   Городовой выяснил, что считал их за настоящих студентов и что они постоянно бывают на Лукьяновке в квартире Чеберяковой.

    

   Туда сейчас же направилась полиция с обыском. У Чеберяковой ничего не нашли, но шайка была чрез-вычайно смущена этой неожиданностью и у них выросло явное подозрение, что "кто-то из своих выдает".

   {131}   В этих же числах Вера Чеберяк была задержана по подо-зрению в продаже краденных золотых вещей, но она ловко отговорилась в участке и сейчас же скрылась.

   Андрей Ющинский был свой человек в этом мире. Его звали "домовым" - это воровская кличка тех, кто участву-ет или подготовляется к участию в набегах на частные квартиры.

   Красовский показывает, что Андрей Ющинский явно подготовлялся к воровской деятельности и когда в этой шайке созрел план разгрома Софийского собора, то он должен был выполнить рискованаую роль: пролезть через окно, стекло в котором будет выдавлено, и отворить наме-ченную дверь, дабы туда могли проникнуть громилы.

   Если вы вспомните историю с прутиками, где поссорился Женя с Андрюшей, бросившим фразу, что он расскажет о Жениной матери, т. е. о Чеберяковой, если вы вспомните показание свидетельницы Гаевской, которая слышала как в гостиной Чеберяковой говорилось о том, что "Андрея Ющинского нужно убрать, он мешает",- вам станет ясен план этого убийства и осуществление его.

   Шайка приходит к заключению, что Андрей Ющинский предатель, и немедленно решает расправиться и избавиться от опасного человека. 12 марта утром его убивают в квар-тире Чеберяковой, три дня он лежит в квартире Чеберяковой, один день в погребе, и вечером этого дня, т. е. 16 марта, его переносят в пещеру, где 20 марта труп обнару-живают играющие дети.

   Красовский приступает к розыскам.

   Прежде всего его внимание обращает глина на куртке убитого, которая найдена тут же в пещере.

   - Я сейчас же прошу дать мне точные метеорологические сведения о погоде и всех атмосферных осадках между 12 и 20 марта. Главная метеорологическая станция устанавлива-ет, что погода в это время была холодная и только два дня - 16 и 19 - была оттепель.

   - Значит, -говорит Красовский, - только в эти два дня глина могла быть мягкая. Значит труп Ющинского был доставлен в пещеру в один из этих дней. Я утверждаю, что именно 16 марта он был перенесен в пещеру и вот почему: с очевидностью доказано, что труп Андрея Ющинского, был  {132} поставлен убийцами стоймя, прислоненный к стене, а на-шли его сидящим, с согнутыми коленями. Ясно, что его принесли туда окостенелого, потом окостенение прошло и он стал опускаться, садиться; для этого нужно было дня три, так что если бы его принесли 19 марта, то его долж-ны были впихнуть так, как его нашли, тогда не могли бы образоваться следы на стене от постепенного опускания трупа. А если бы, он был еще окостенелым, то за одну ночь, когда к тому же все-таки холодно, он не мог потерять окостенелость и не успел бы сесть - его нашли бы полустоя-щим. Вот почему я утверждаю, что его перенесли в пе-щеру именно 16 марта. К тому же есть и другое косвенное подтверждение.

   "Но какая глина?

   "К этому времени мы уже исследовали завод Зайцева, так как подозревали, что именно там могло быть совершено убийство, в одной из обжигательных печей, где дети лю-били играть.

   "Я беру все сорта глин с завода Зайцева и в том чи-сле из печки, а также и глину из пещеры. Узнаю у эконома духовного училища, где учился Ющинский, из какого материала шили куртки - одежду ученики получали от училища, - покупаю в том магазине такое же самое сукно и делаю следующий опыт: на куски сукна намазываем все сорта глины, смешанной с водой, каждую на отдельный кусок, и выжидаем неприкосновенно несколько дней, пока глина подсохла. Потом одинаково и одновременно поднимаем сукно, придаем ему вертикально