Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Знамение времени

;  

   Дети-свидетели.

   Вечер... Одиннадцатый час... Суд приступил к допросу детей... Один за другим идут малыши. Редко кому испол-нилось теперь четырнадцать лет. Все мелкота... Некоторые отвечают очень бойко, другие крайне стесняются, путаются, сбиваются...

   - Когда вы последний раз видели Андрюшу живым?

   {36}     - Да так, вчера его нашли, а я сегодня его видел...

   - Как, вчера нашли убитого, а вы сегодня видели!..

   - Да, да... - спешит подтвердить испуганный мальчуган.

   Сдержанный, добродушный смешок проносится по зале суда...

   Мальчику разъясняют, что он говорит... Он виновато об-дергивает курточку, переминается с ноги на ногу и, сооб-разив, в чем дело, чуть слышно выговаривает:

   - Вчера его видел, а сегодня нашли...

   Но, ведь, и это не соответствует действительности: Андрюшу долго не находили.

   Мальчики бледны, измучены, они протомились целый день взаперти, переволновались, но их все допрашивают и до-прашивают...

   Так и хочется сказать: отпустите же их, ведь им давно спать пора!.. И только, в первом часу ночи кончается до-прос детворы первой группы...

   Как жаль, как тяжело смотреть на них, на этих ребят.

   У одного спросили:

   - А повестку вы получили?

   - Получил...

   - А раньше получали повестки?

   - Нет, это первая, в жизни...

   - Как, а разве следователь вас не вызывал?..

   - Нас тогда целым классом сразу водили...

   Вот оно как: целым классом!.. Только представить себе, что влил этот допрос в души малышей. Не забывайте, что их первый раз допрашивали два с половиною года тому назад, и тогда они были совсем малыми ребятами, только что начинавшими школу... Педагогическому миру следова-ло бы поднять вопрос о детях, вызываемых на дознание в суд или в полицию: если уж совершенно нельзя избежать этой страшной язвы воспитания, которая должна калечить душу ребенка на всю жизнь, то, по крайней мере, дети должны быть охраняемы в таких случаях родителями или родственниками, тем более, как из этого процесса все более и более выясняются, что приемы розыска и дознания, практикующиеся теперь в России, распространяющиеся и на детей, вызывают истинное изумление. Все более и более накопляется этот крайне ценный {37} материал о деятельности наружной, уголовной и охранной по-лиции, который с такой старательностью обнаруживает г. Замысловский, преследуя свою узенькую и странную идею, высказанную им еще в Государственной Думе, что ритуаль-ные убийства совершаются при помощи подкупленной по-лиции.     

   В результате допроса детей дано лишь то положительное сведение, что они, играя с детьми своего возраста, без раз-личия вероисповедования, не пропадали в еврейских до-мах для приготовления мацы... Но, право же, не стоило бы калечить эти детские души таким громадным нравственным потрясением и тяжелыми переживаниями из-за того только, что некоторые, не желающие учиться, вздумали на весь свет утверждать то, чего нигде нет во всей вселенной.

    

   Публика.

    

   С напряженным вниманием слушает публика процесс, от-мечая каждую мелочь, все сопоставляя, сравнивая...

   Настроение любопытства на второй же день, особенно по-сле прочтения обвинительного акта, сразу круто изменилось...  Вдруг все насторожились... Вслух были сказаны слова, оттуда, с судейского стола, что вот тот, кто сидит там, на скамье подсудимых, обвиняется в соучастии в людоедстве... Вслух были оглашены различные подробности дела, утверждения якобы ученейших людей, отныне соединенных неразрывной цепью солидарности: верного последователя Лойолы, ксендза Пранайтиса и достойного мужа науки, профессора Сикорского... Эти кровью несуществующего ритуала спаян-ные братья теперь вошли в историю русского позора и оскор-бления всей научной мысли. Публика все это усмотре-ла, всколыхнулась, заволновалась и словно поняла и свою долю ответственности за все то, что совершалось там, в стенах киевского окружного суда...

   - Я - человек убежденно правый, - говорил один из присутствовавших в публике, почтенного возраста, - но я везде говорю громко: стыдно жить на свете, когда знаешь, что могут возникать в наше время подобные дела...

   {38}     И все более и более слагается мнение, что здесь в этом деле "подведена мина", как мне прекрасно формулировал сущность процесса простой человек с улицы...

   Будем же терпеливо ждать, когда, наконец, всесторонний анализ всех обстоятельств дела вскроет этот гнойный на-рыв нашей современности.

    

   Пресса.

    

   Знает ли Россия какой-либо иной процесс, за которым с таким напряженным вниманием следили все не только у нас, но и в Западной Европе и Америке? Отчего к этому де-лу такое исключительное внимание всех?

   Люди, помешан-ные на евреях, конечно, думают, что это дело раскричали они, "евреи". На самом же деле совершенно иные причины заставили всколыхнуться весь мир. Современное культурное человечество не хочет я не может мириться с мыслью, что имеется хоть тень какого-либо основания предполагать, что в XX веке, когда люди побороли атмосферу, когда действуют беспроволочные телеграфы, радий и икс-лучи, когда поли-тическая и социальная жизнь во всех странах, даже самых отсталых, так сильно шагнула вперед, среди нас живут и ходят людоеды, кровопийцы, нуждающиеся в человеческой крови для божественных жертвоприношений... Нет, этого нет и не может быть!.. Вот почему равно во всех частях света и светские и духовные лица, и ученые, и литераторы, и рабочие, и капиталисты, и короли, и представители самых крайних политических партий, и проповедники, и артисты, и писатели - все, все как один, каждый по мере сил своих, кричат, что есть силы, что нет и нет того, что вы, господа черносотенцы, любители политических махинаций, так тщательно, но тщетно хотите утвердить в жизни. И я убежден, что по мере того, как этот процесс  будет подви-гаться все вперед и вперед, общественная совесть будет еще более обеспокоена, и она властно и твердо везде и всюду потребует одного решения, согласного с истиной.

   Представители прессы не только русской, но и иностран-ной внизу и наверху заняли места, битком набившись {39} всюду, где только можно... Телеграф работает так, как никогда, кажется, еще не работал в Киеве. Какое-то лихорадочное чувство охватывает всех. Все волнуются, все чувствуют, что это не простой уголовный процесс, а нечто значительное и важное. Не о Бейлисе идет здесь речь, а о целом еврейском народе, и не только о нем, но и о всей русской культуре...

    

   Я не знаю другого процесса, в котором такую огромную роль сыграла бы пресса своим ежедневным газетным обстре-лом всего цивилизованного мира, который мы наблюдали в эти знаменательные тридцать пять дней. Десятки корре-спондентов с энергией и нервностью, присущей представи-телям этой профессии, без устали, с утра до ночи, прово-дившим в стенах суда, через телеграф, телефон, почту, кон-дукторов железных дорог, частных и нарочных курьеров, разносили по всему свету сведения о малейшем зигзаге, о малейшем изменении в ходе процесса, в настроении публи-ки, защитников, судей, прокурора, присяжных...

   Здесь, в этом маленьком помещении на хорах, в подне-бесье киевского окружного суда, в этом прокоптелом гряз-ном судейском буфете и коридорах, здесь временно была развернута лаборатория общественного мнения. Отсюда ки-дались все сведения о процессе, все лозунги дня по отно-шению к этому делу, подчеркивались те или иные стороны его, давая возможность там, в столицах России и мира, в городах широкой провинции разрабатывать в редакциях об-щественные мотивы и побуждения, оценивая и переоценивая то или иное выступление, то или иное мнение обществен-ных групп, представителей общественного мнения. И не ду-майте, что там, в Киеве, все было бесстрастно, хроникерски спокойно... Нет, там отзывались все направления, все страсти широкого политического горизонта, на который распространилось влияние этого небывалого процесса...

    

   Я хорошо помню то смятение, почти ужас, который охва-тил черные ряды представителей мракобесной печати, когда разнесся сначала робкий слух, быстро окрепший, нашедший какие-то подтверждения и покатившийся, наконец, повсюду, как сама истина, слух о том, что Сингаевский сознался в тюрьме, что именно он и есть убийца Андрея Ющинского, и что он сейчас здесь, на суде, открыто признается в этом.

   Ах, как забегали эти столь официально серьезные, {40} надутые, осанистые люди и людишки, приехавшие туда, в Киев, представлять из себя "истинно-русское мнение" русского народа, которому в сущности нет никакого дела до этих ставленников черносотенной печати, субсидируемой царским правительством.

   - Неужели, неужели это случится?.. Неужели он созна-ется?..-волновался один из сей "стаи славных".

   - Ведь это ужасно!..        

   - Что собственно ужасного видите вы в этом? - ответил ему один из весьма хладнокровных политиков. - Почему же? Это будет очень хорошо...

   - Ах, да, вы все о справедливости, невинный не будет осужден, истина восторжествует...

   - Ну, конечно, это будет только всем приятно.

   - А чорт с ним, с этим подсудимым, будет он в каторге  или на воле - мне безразлично!..

   - Как? А что же для вас важно?..,

   - Ри-ту-а-ла, понимаете, ри-ту-а-ла не будет, вот что ужасно!.. Нам нужен ритуал во что бы то ни стало...

   - Ну, знаете, - ответил хладнокровный политик, - такой нужды я не только не понимаю, но и говорить о ней не хочу...

    

   Вот видите, в чем нужда: нужен ритуал! Подай его сюда, да и только! Для чего это вам, господа, он потребовался?..  Неужели только для того, чтобы подтвердить несуществую-щими фактами ту безудержную болтовню о ритуале, кото-рую вы развели с такой льстивой охотой, думая, что это очень модно, ново и мило?.. Неужели только для этого?.. Неужели у вас не хватило мужества сказать везде и всюду, что вы просто были введены в заблуждение, что это ошибка?.. Ведь, право же, это было бы не только честней, но красивей и сильней, чем то, что получилось в конце-концов из всех ваших смешных усилий и натуг.

   Но мы думаем, что такое объяснение, весьма распростра-ненное теперь, недостаточно. Болтовня болтовней... Но по-чему же не обратить ее в некую политическую ценность, раз она сама падает в рот, как манна с неба... Ну, вот и рады стараться... и перестарались.

    

   Не раз во время процесса среди нас, журналистов, там присутствовавших, поднимались споры о значении и смысле {41} этого процесса и всегда с кристаллической ясностью обна-руживались сейчас же не только все симпатии и антипатии тех или иных политических групп, но даже оттенки поли-тической мысли ярко звучали и в речах, и, конечно, в сооб-щениях всей пишущей братии, присутствовавшей там, в Киеве, в эти страдные дни дела Бейлиса: такое, несомненно, по-литическое значение имеет этот исключительный процесс.

   Но я должен отметить, что общая беда и несчастие, об-рушившиеся на культурную Россию вместе с этим процес-сом, дали возможность найти некоторые плоскости, объеди-нившие, конечно, на время, и даже на короткое время, мно-гие и многие прогрессивные и демократические элементы прессы, элементы народа и общества.

    

   Покушение на свободу печати.

    

   Ошеломляющее впечатление  произвело неожиданное заявление товарища прокурора с.-петербургской судебной палаты, присланного нарочито из столицы на процесс Бейлиса.

   Товарищ прокурора Виппер недоволен всероссийской пе-чатью. Он признает, что процесс Бейлиса-Ющинского - ми-ровой процесс. Он признает, что им очень заняты в России, но в интересах справедливости, правды и истины он пола-гает, что необходимо обуздать печать и запретить давать не только стенографические, но и всякие вообще отчеты и статьи по этому делу.

   Товарищ прокурора придумал все это основательно и   даже статьи закона призвал себе на подмогу. Посмотрим же, что это за статьи? Прокурор назвал их три: 633, 645 и 699 Устава уголовного судопроизводства.

   Что же в них говорится?    Вот их текст:

   Ст. 633. "Судебное заседание по каждому делу должно проис-ходить непрерывно, за исключением времени, необходимого для отдохновения".

   Ст. 645. "По проверке списка свидетелей председатель суда приглашает их удалиться в назначенную для них особую комнату и не выходить оттуда прежде вызова их к допросу.

   {42}     При этом принимаются меры к воспрепятствованию свиде-телям стачки между собой".

   Ст. 699. "Свидетели, высланные при открытии судебного заседания в особую комнату, призываются в присутствие суда порознь".

    

   Вчитайтесь в них. Какое же отношение имеют они к под-нятому вопросу? И - вы увидите, что решительно никакого.

   Если г. товарищ прокурора не желал доверять добросо-вестности свидетелей, несмотря на принятую ими присягу и клятвенное обещание показывать лишь одну истинную правду, то почему же, зачем же он согласился на предло-жение председателя отпустить их домой, а не оставил их в здании суда - если не всех, то, по крайней мере, главнейших? Если он боится гласности, если он видит в печати только "обработку общественного мнения", как угодно ему было заявить в суде о работе мировой прессы, что защит-ники совершенно правильно занесли немедленно в прото-кол, то почему же он перед началом процесса не ходатайство-вал о закрытии дверей?

   Правда, это ходатайство, конечно, было бы отвергнуто су-дом, но это был бы, по крайней мере, законный путь, а теперь, во время процесса, вдруг спохватиться, испугаться гласности и просить об уничтожении, мерами суда, печати и общественной трибуны в этом действительно мировом про-цессе - значит, по меньшей мере, быть крайне неуверенно, крайне нервно настроенным. Правда не боится света, правда не боится гласности, и чем будет ее больше, тем лучше, ибо никогда не надо забывать давнишнее изречение, что "свет и во тьме светит"!

    

   Вся история уголовных процессов вряд ли знает хоть один такой еще пример удивительного прокурорского поку-шения на свободу и независимость общественного мнения, гласности суда, общественной совести и печати.

   И мы можем отметить, что состав киевского окружного суда с достоинством выдержал эту неожиданную атаку. Бы-стро дав себе отчет в этом неслыханном требовании со сто-роны товарища прокурора с.- петербургской судебной пала-ты г. Виппера, суд в одну минуту, не допустив даже до обсуждения сторонами возбужденный вопрос, признал не только невозможность удовлетворения ходатайства, но {43} даже недопустимость его разрешения, как выходящего из ра-мок компетенции суда.

   Свобода осведомления публики о процессе обеспечена, таким образом, компетентным постановлением суда, чего, к сожалению, нельзя сказать о свободе обсуждения самого процесса.

   Так писали мы тогда но горячему следу событий. Огля-дываясь назад, мы должны добавить, что обсуждение про-цесса, как известно, повлекло за собой целый ряд админи-стративных кар и взысканий. А осведомление о процессе было настолько сужено прямым и косвенным давлением на печать, что многие весьма красочные стороны судебного следствия и суда так и остались совершенно не затронуты-ми в печати.

    

   Свидетель - еврейский мальчик.

    

   - Пригласите свидетеля Арендера.

   Вошел свидетель Арендер.

   Маленький, худенький, черненький, пугливый...

   - Расскажите, что вы знаете по делу Бейлиса...

   Чуть слышен детский лепет...

   - Ничего не слышно, - замечает сердито товарищ проку-рора.

   - Ничего не слышно, - процедили гражданские истцы, недобрым взглядом окидывая ребенка.

   - Говорите громче... мальчик, - говорит председатель. -  Подойдите ко мне поближе, вот станьте здесь, не волнуй-тесь и расскажите все, что знаете...

   Мальчик, ободренный, немножко громче говорит, что они играли вместе с Андрюшей, дружили...

   - Ну, вот, хорошо... Пойдите туда за барьер и громко, во весь голос повторите, что вы сказали мне...

   Мальчик идет туда, за барьер. И мы видим его лицо, бледное, помутнелое, широко раскрытые глаза полны тре-воги, боязни... Так и кажется, что он вот-вот заплачет...

   Он пытается повторить как можно громче то, что сказал председателю, но, окидываемый перекрестными недоброжела-тельными взглядами, что-то хрипит, смущается...

   {44}     Председатель предлагает товарищу прокурора задавать вопросы. Тот крикливо и резко задает несколько вопросов. Мальчик кое-как справляется и отвечает... Выступает юнейший из гражданских истцов, не подавав-ший доселе признаков жизни, господин Дурасевич, национальность которого неизвестна, но в публике говорят, что , он - еврей, и не только еврей, но член союза русского наро-да, ярый черносотенец и отчаянный юдофоб. Он сидит очень важно, развалясь, и делает вид, что именно от него зависит здесь все, что он так все отлично понимает, как никто, и если молчит, то только потому, что стоит ли ему ввязываться во все эти пустяки?.. Его дело впереди... Но печать отсутствия всякой мысли, так великолепно запеча-тленная самой матерью-природой на его деревянном лице, выдает с головой истинное положение вещей...

   - А скажите-ка, свидетель, - цедит он, с расстановкой, сквозь зубы, окидывая мальчика таким взглядом, что так и кажется, что вот-вот он сейчас бросится с ним на кулач-ки... - А скажите, у вас было игрушечное ружье?

   "Вот так загнул!- подумал я.- Вот он "настоящий" вопрос истинного блюстителя справедливости... Ай да юнейший!...

   - Было, - лепечет мальчик совсем упавшим голосом. - Я его Андрюше подарил, мы дружили с Андрюшей, он по-просил, а я подарил... - оживляется мальчик.

   - Да-а... подари-и-л-и?.. Да...

   - А голуби у вас были?.. Голуби были?.. - сердито и от-рывисто переспросил он.

   - Были...- пискнул мальчик.

   - Вы их Андрюше продали?

   - Продал...

   - Сами купили за десять, а продали за сколько? За двадцать копеек?

   - Да, - чуть не плача, выговорил этот маленький пред-ставитель семени Израиля и, вероятно, думал:- "Ну, кончено, пропал я! О, маммеле, о таттеле... Спасите меня!"  - Вопросов больше не имею, - отрывисто отчеканил юней-ший из стаи славных, гордо откинулся на спинку стула, вертя карандаш, с видом победителя посматривая на  публику...

   Тишина. Публика вздыхает, жалеет мальчика.

   {45}     - И зачем так мучить ребенка? - говорит почтенная чи-новница,-вот бессердечье...

   В это время, как благодатный благовест, раздался мягкий, любовный, полный ободрения и ласки, голос дедушки к внуку, голос присяжного поверенного Карабчевского:

   - Мальчик, вы любили голубей?..

   - Любил...

   - И что же, вы их купили или вам кто подарил их?..,

   - Купил...

   - Десять копеек дали?..

   - Дал...

   - Что же, они у вас долго жили?..

   - Жили...

   - Кормили их?

   - Кормил...

   - Покупали корм?

   - Покупал...

   - Ну, что ж, десять-то копеек прокормили?..

   - Прокормил...

   Мальчику сразу все это стало казаться очень интересным, и он заметно приободрился.

   - Так что десяти копеек вы не нажили?.

   - Нет...

   - Ну, вот...

   И Карабчевский ласково улыбается, облегченно посматри-вая вокруг себя.

   - А ружье вы Андрюше подарили?

   - Подарил, - спохватился мальчик, - мы с ним дружили, он попросил, я и подарил...

   - Вы и подарили...- заканчивает мягким аккордом Карабчевский.

   Юнейший из гражданских истцов тщательно изучает по-толок залы окружного суда и энергично крутит то место, где обыкновенно у мужчин растут усы...

    

   Семейство Нежинских-Приходько-Ющинских.

    

   Приходько доводится отчимом убитому Андрею Ющинскому. Допрос бабушки Андрюши, О. Нежинской, с точки {46} зрения процесса менее всего интересен, так как потрясен-ная старушка только то и делала, что искренне рассказы-вала свое горе, свою жалость и скорбь о пропавшем, после оказавшемся убитым, мальчике. Плакала она чуть слышно, вспоминая эти тяжелые, полные тревоги дни розысков, обнаружения трупа, похорон, обысков, арестов матери Андрюши, братьев Приходько... Но чего-нибудь того, что хоть сколько-нибудь могло пролить свет на это загадочное убий-ство, она не сказала, да и сказать не могла.

   А вот допрос Федора Нежинского и отчима Ющинского-Приходько - крайне интересен. Федор Нежинский у судеб-ного следователя определенно заявил, что Ющинского на-верное убил Лука Приходько, отчим Андрюши из-за век-селя, который предполагался имеющимся, переданный на имя Андрюши его отцом, разошедшимся с матерью Андрюши. Этот оговор не подтвердился, а на суде Федор Нежин-ский заявлял, что всему тому, что он говорил у следователя, его подучила говорить полиция... Слышите: опять полиция!

   Крайнее недоумение вызывает это объяснение, которому так охотно верит г. товарищ прокурора и которое, к уди-влению всех, не было выяснено достаточно основательно на предварительном следствии. Показаний Федора Нежин-ского и Луки Приходько, отчима убитого Андрюши, - пер-вое темное место в процессе.

   В самом деле: перед нами человек без определенных за-нятий, находящий себе работу для пропитания изо дня в день, иногда опускающийся до полной нищеты. Совершенно неинтеллигентный, даже скорее тупой, хотя упорный в утвер-ждениях,-и вот этот-то человек, по его словам, так был запуган сыскной полицией можно сказать, так был ею тер-роризован, что... как вы думаете, что? Выучивает наизусть громадное показание, по его утверждениям, со слов поли-ции, и так все это хорошо усваивает, что на всякий вопрос следователя, предлагаемый, как всегда, неожиданно и часто врасплох, - отвечает безошибочно, какему указала поли-ция!.. Не говоря уже о том, что всякая запуганность не совмещается с проявлением повышенной умственной ра-боты, просто остается решительно непонятным, как мог этот простой, полуграмотный человек запомнить наизусть крайне сложное, с массой вводных обстоятельств, объяснение?.. {47} Право, это не всякому художнику-артисту было бы под силу... Нет, здесь что-то не то... Полиция, в этом случае, нам ка-жется, не причем... Здесь или простой откровенный оговор рассорившихся родственников, или что-то другое, таинствен-ное и непонятное.

   Рассказ отчима Андрюши Ющинского - Луки Приходь-ко, - ремесленника, с странным голосом и дегенеративной головой, не только ничего не разъясняет, но по-моему еще более запутывает... Его порывистость, эта постоянная исте-рика, странное волнение, частые присаживания на стул и почти беспрерывное питье воды производят впечатление крайней деланности, игры, неискренности... Тут же сидит мать Андрюши - в высшей степени спокойная, даже стран-но спокойная; старушка-бабушка, полная искренности, но и та не так волновалась... А эти забегания вперед перед прокурором, эти метания, эти излияния горя, жалости и страдания за пасынка, никогда не бывшие при жизни, как свидетельствуют показания многих людей, - при налично-сти показаний обратных, говорящих, что Андрюше не раз влетало от отчима, - все это кажется нам придуманным, все это грубо осуществлено в зале заседания суда, - вот какое внутреннее убеждение сложилось у меня, когда я тщательно вслушивался и всматривался в показания и действия этого  весьма странного субъекта. Какую роль играет в деле Лука Приходько, так и остается тайной... Крайне интересно было бы вскрыть отношение Нежинских и Приходько к Вере Чеберяк и ее друзьям... Туда, туда нам нужно направлять все взоры... В деле уже промелькнули крайне важные на-меки и обстоятельства, которые в свое время многое уяснят нам из этой запутанной, тяжелой, кровавой драмы...

    

   Газетное объявление.

    

   Господина товарища прокурора очень озаботило указание некоторых свидетелей, что они ходили в "Киевскую Мысль" просить поместить объявление о пропавшем мальчике. Това-рищ прокурора допытывается, почему именно в "Киевскую Мысль", а не в другую какую-либо газету и почему {48} "объявление" поместили даром? Здесь делается какой-то ход против газеты, давно стоящей на страже интересов населе-ния без различия религии и национальности. Я счел необходимым подробно исследовать этот вопрос, столь заинте-ресовавший товарища прокурора, тем более, что в послед-ний раз он свое любопытство так далеко простер, что даже спросил у отчима Андрюши: не удивился ли он, что "объ-явление" взяли у него бесплатно, и может ли он опознать того сотрудника "Киевской Мысли", который это "объявле-ние" принял от Приходько?

   Нас крайне удивляет неосведомленность г. товарища про-курора. Не говорю уже о том, что он, задавая вопрос, дол-жен был бы знать смысл этого вопроса. А если бы он этот смысл знал, то ему ясно было бы, что "сотрудники" газеты объявлений не принимают, - для этого есть контора газеты, а в ней специальные агенты.

   Кроме того ему необходимо было бы раньше ознакомиться с этим "объявлением" и отыскать его в газете. А если бы он потрудился это сделать, то вскоре убедился бы, что та-кого "объявления" в газете совершенно нет, а, стало быть, и вопросов ему бы задавать не пришлось. В N от 17 марта 1911 года (N 76) есть заметка в "Хронике" следующего со-держания:

   "Исчезнувший ученик. Несколько дней тому назад из квартиры своих родных исчез бесследно ученик киево-софийского духовного училища, Андрей Ющинский. Маль-чик последний раз был в училище 12 марта".

   Вот и все.

   Именно эта заметка была помещена хроникером "Киев-ской Мысли" со слов г. г. Приходько, приходивших в ре-дакцию.

   - Но почему же не взята плата? - интересуется г. това-рищ прокурора.

   Да потому, отвечу я, что все подобного рода заметки: о пожертвованиях, о заблудившихся и затерявшихся детях, о благотворительных спектаклях и пр. тому подобных явле-ниях местной жизни, всегда помещаются бесплатно в отделе  хроники. Вообще же, нужно знать, что, согласно давно вы-работавшейся этике всей прогрессивной и демократической печати, все, что печатается в отделе хроники и в других {49} тому подобных отделах газеты, кроме отдела объявлений, печатается бесплатно.

   Только шантажистские газеты да желтая бульварная прес-са позволяют себе брать плату  за разного рода статьи и за-метки в тексте...

   При чем же здесь прогрессивная, демократическая печать?

    

   Кого судят?

    

   На этот раз мы должны сообщить нашим читателям - пи-сали мы 30 сентября 1913 года - исключительно важную, сен-сационную новость: Бейлиса перестали судить! И не думай-те, что я преувеличиваю, - отнюдь нет... Прочтите стено-грамму и вы сами сейчас же в этом убедитесь. Товарищ прокурора и поверенный гражданской истицы Замысловский, прилагали все это время много усилий для разобла-чения тайн сыскной полиции, но заседание четвертого дня процесса совершенно особенное. До первого перерыва, бы-вающего в конце первого часа, все вонзились в Киевскую сыскную и наружную полицию... Бедный городовой! Бедный околоточный надзиратель! Что делается в их переполнен-ных страхом сердцах, когда они слышат грозные речи товарища прокурора, цепкие допросы Замысловского, сердитое ворчание Шмакова и даже попытки нападения юнейшего из ритуалистов - господина Дурасевича. Ведь до сего вре-мени такое огорчение полиции наносила только демократи-ческая пресса, те "революционные листки", которые столько испортили крови у всякого начальства. А теперь, теперь... увы, "свои" пошли войной: и товарищ прокурора, и сам Замысловский, и другие представители черносотенцев, при-сутствующие здесь на суде.

   Но должен признаться, мы узнали здесь действительно пикантные вещи. Мальчики, играя, нашли труп, сейчас же заявили об этом.

   Эка беда!.. Подождет труп. Послать туда городового... Го-родовой лазил в пещеру, - убедился, - труп в самом деле есть... Сейчас же к телефону, звонит в участок:

   - Так што, ваше, бро-дие, упокойника нашли...

   {50}    Послали записку околоточному на квартиру; ты что, мол сидишь дома, у тебя, мол, там упокойник в околотке, в пе-щере лежит. Нечего делать... Надо идти... Пришел... Подо-шли городовые... Народ валом валит... Должно вот-вот прий-ти начальство... Притащили лопату, давай снег расчищать, чтобы их благородиям ножки не запачкать.

   - Кто велел расчищать? Откуда лопата? - добивается Замысловский.

   Не тут-то было! Никто ничего не помнит: расчищать - рас-чищали, а по чьему приказу - неизвестно.

   - Я не призывал! - заявил сердито околоточный.

   - Снег сгребали, да и землицу из пещеры выкидывали...

   - Как, и землю?..

   - Точно так...

   - Да разве вы не знаете, что полиция обязана сохранять все следы преступления, охранять местность, не нарушать картину, где совершено преступление?

   - Как же-с, знаем, - отвечает бравый околоточный, увер-тливо поглядывая направо и налево.

   - Так почему же вы это делали? - добивается положи-тельно неугомонный враг полиции Замысловский.

   - Так што, господин пристав наш, который должны были прибыть, - тучный, - и околоточный осанисто обвел изряд-ное пространство вокруг себя, -  так што им не войти бы... в пещеру-то...

   - Так вы и расширяли для вашего тучного пристава вход в пещеру? - взволнованно гудит Шмаков.

   - Точно так... - рапортует околоточный... - Пещерка-то маленькая... А их благородие как есть наше начальство...

   В зале водворяется тишина. Все в раздумье. Из допроса городового выяснено, что когда он явился с околоточным, то зажегши свечу, полез осматривать труп убитого мальчика. Оказывается, это они закапали стеари-ном нижнее белье Андрюши.

   - Что ж, вы трогали труп? -  задал вопрос товарищ про-курора.

   - Никак нет, не ворошили...

   - Совсем не трогали?

   - Так што околоточный надзиратель приказали посмо-треть, связаны у него руки или нет: вот я маленечко {51} и отодвинул упокойника, а потом опять притулил его к стене.

   Прокурор, суд, защита - все качают головами. И действи-тельно, при современной технике розыска, всякая мелочь важна: отпечаток пальца на стене иногда раскрывает важ-нейшее преступление, а тут - что там след от пальца: ло-патами землю выбрасывали, труп сдвигали, нижнее белье стеарином закапали и пр. и пр.

   Долго тянется этот перекрестный допрос...

   Околоточный не выдерживает и несколько негодующе заявляет:

   - Я-то здесь при чем?!. Начальство вскоре прибыло на место... Я делал все по распоряжению начальства...

   - И труп отодвигали по распоряжению начальства, и снег расчищали... и землю выбрасывали... и подштанники стеарином закапали? - набрасывается Замысловский.

   Как видите и в этом крушении полиции, по-видимому, будет виноват стрелочник...

   Во время этих юридических турниров, во время этого следствия над Киевской сыскной и наружной полицией ка-залось, что вот-вот скажут:

   - Подсудимый Бейлис! можете отправляться домой, мы заняты более важными государственными делами, вы нам более не нужны... Можете не возвращаться в здание засе-дания суда...

   Но этого сказано не было.

   И Бейлис все так же продолжал сидеть на скамье под-судимых, недоуменными глазами посматривая то на пред-седателя, то на присяжных заседателей, то на защитников, то на публику.

    

    

   Городовой - вот тот первый свидетель, который нашел в куртке убитого Ющинского какой-то обрывок, скорее тряпку, оказавшуюся после куском наволочки....

   Эту тряпку, на которой имеются какие-то пятна, предъяв-ляют сторонам, присяжным... Все положительно впиваются в нее, - до такой степени все чувствуют, сколь важна она - {52} эта ничтожная тряпочка, в этом деле... За ней, как за тя-желым занавесом, скрыта истина, таится правда в деле убийства Андрея Ющинского...

   Обвинители из всех сил стараются скомпрометировать это вещественное доказательство - и одно уже это чрезмерное старание раскрывает нам то значение, то исключительное место, которое она - эта наволочка - занимает в процессе...

   Товарищ прокурора, вопреки желанию председателя, рас-крывая документ дознания, который нельзя читать на суде, обнаруживает ошибку околоточного надзирателя, который при первом беглом осмотре и описи трупа эту тряпочку не упомянул в своем, даже не формально составленном про-токоле...

   Для всех совершенно ясно, что ведь это соломинка, за ко-торую всегда не прочь схватиться утопающий, что есть сви-детели, которые нашли эту наволочку, что здесь простой не-досмотр со стороны спешившего околоточного надзирателя, о чем он так и заявил судебному следователю, который его спрашивал до этому поводу... И это желание во что бы то ни стало отвязаться от наволочки - ярко бросается в глаза.

   Об этой наволочке мы уже знаем, что она не принадле-жит семье убитого Андрюши Ющинского - это единогласно показали не только сами семейные Ющинского, но и их знакомые.

   Кому же принадлежит эта наволочка?

   Как, каким образом попала она в карман убитого?

   Чья рука положила ее туда?

    

   Наконец, заговорили о Бейлисе.

    

   Вызывают свидетеля Наконечного... Он вызван по насто-янию поверенных гражданской истицы...

   Шмаков и Замысловский смотрят на него влюбленными глазами... Он христианин, местный окраинный житель, жи-вет около Бейлиса, и главное - ему известно, что будто бы Бейлис просил арестанта Козаченко его, Наконечного, отравить. А Козаченко  был нарочно посажен в одну камеру с Бейлисом. Наконечный имеет {53} прозвище Лягушка... Вот эта, отныне знаменитая "Лягушка" - и есть первый свидетель по делу Бейлиса.

   - Расскажите, что вы знаете по делу?..

   - Я живу поблизости Веры Чеберяк. Меня взволновало убийство Андрюши; я его знал - он жил здесь раньше и, бывало, часто играл с моими детьми и с детьми Чеберяковой... Я стал прислушиваться, что говорит наша улица...

   И вот, я встретил как-то фонарщика Шаховского, который рассказал мне, что он, видел 12 марта - в день убийства - Андрюшу Ющинского вместе с Женей Чеберяковым и еще каким-то мальчиком у ворот дома, где жила Чеберячка...

   Мне сразу показалось, что здесь что-то не ладно, что если   это так, то именно здесь кроются нити преступления...     В следующий разговор тот же Шаховской сказал мне, что к этому делу надо "пришить Менделя", т. е. Бейлиса, так как он жаловался на него, Шаховского, полиции, что он вору-ет дрова у Зайцева с кирпичного завода, где служил Бейлис...

   Господа гражданские истцы начинают хмуриться...

   Замысловский пробует перебить свидетеля, но тот, волну-ясь, говорит:

   - Позвольте мне все здесь высказать, сердце мое взвол-новано, и я не могу ничего утаить перед судом...

   Замысловский краснеет и покорно усиленно кивает го-ловой...

   - Чеберякова - женщина хитрая, умная, она занимается приемом краденого и вообще женщина очень странная. Она от всех нас тщательно скрывала, что ее подозревают соучастницей в этом деле. Вдруг у ней сделали обыск и это еще больше смутило меня...

   "Тут арестовали Бейлиса и стали говорить, что он схва-тил Андрюшу Ющинского и уволок его куда-то в печку, а другие дети разбежались...

   "Это неправда, - почти кричит свидетель, - этого не может быть... Если бы это случилось, все дети подняли бы та-кой крик, что не прошло бы и часа, как все мы, вся улица наша, уже знали бы об этой пропаже мальчика...

   Обвинители делают героические усилия, чтобы затушевать ошеломляющее впечатление, произведенное показанием это-го крайне искреннего, умного, сердечно взволнованного про-стого человека... Прокурор долгое время не понимает, о чем, {54} собственно, говорит свидетель, и все хочет утвердить мысль, которую не высказывал свидетель, что, если бы дети ката-лись на мяле - особое приспособление при кирпичных заво-дах для разминания глины - и их оттуда прогнали бы, то тогда вся улица знала бы...

   - Да нет, господин прокурор, я не то говорю!..-в от-чаянии заявляет Наконечный.

   - Что же вы утверждаете?

   - Я утверждаю, что если бы Бейлис схватил среди бе-лого дня на глазах детей Андрюшу Ющинского и потащил бы его в печь, - об этом бы мы все знали сейчас же... Да этого и не могло быть, господин прокурор, так как дети на мяле последний раз катались года три тому назад, т. е., по меньшей мере, месяцев за пять до убийства Андрюши...

   - Как так?

   - Очень просто!.. Я все время добивался, чтобы обратили внимание на то обстоятельство, что ранее в усадьбу Зайце-ва легко могли проникать дети в лазейки забора, забор был старый и во многих местах не хватало по три, по четыре доски, а потом сделали новый, высокий забор, лазеек нигде нет и через него, если перелезать, надо высоко карабкаться... Я много раз об этом говорил всем властям, но никто не хотел расследовать, когда именно, в какое время был по-ставлен забор, и я утверждаю, что ни Андрюша, ни кто другой даже не могли быть там в усадьбе Зайцева. Дети были на улице и играли возле дома Чеберяковой...

   В зале создается крайне напряженное настроение...

   - А ваша дочь показывает совсем другое...

   - Знаю, знаю, господин прокурор, ее спутали... Ей было двенадцать лет, когда ее допрашивали Ее спрашивали - ты каталась с Андрюшей на мяле?

   - Каталась!..

   "И верно... Она много раз каталась, бывало в день по несколько раз каталась, и я сам их катал... Да когда, вот вопрос? Тогда, господин прокурор, когда Андрюша еще жил здесь - это во-первых, - а это было давно, а потом она могла с ним кататься только до того времени, когда поставили забор, а забор поставили еще в 1910 году. Я и плотника отыскал, который его делал, да спросите на всю улицу - все вам то же самое скажут...

   {55} Но, очевидно, здесь не очень-то расположены спрашивать "всю улицу", так как один этот местный старожил, прожив-ший на этой окраине двадцать пять лет и, конечно, пре-красно знающий всю подноготную местных жителей, при-чинил столько ужасных хлопот... Гражданские истцы - эти высокомудрые люди, вызвавшие такого великолепного сви-детеля для оправдания Бейлиса, - принимают всевозможные обходные движения, чтобы хоть как-нибудь умалить грандиозное впечатление от показаний этого свидетеля, но нет, ничто не помогает: силу совести, силу правды нельзя ни-чем умалить...

   Даже юнейший из истцов, господин Дурасевич, и тот не мог облегчить тяжелое положение г.г. обвинителей.

   Он гордо бросил один, - только один, - вопрос, который, очевидно, должен был разъяснить все, но не успел еще На-конечный промолвить слово, как председатель заявил:

   - Да ведь свидетель уже несколько раз говорил, что он этого не знает..

   Господин Дурасевич гордо поднялся, выпрямился, не-сколько склонил набок голову, окинул у