Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Знамение времени

ничтожающим взгля-дом председателя и весь чиновный угол и медленно опу-стился на стул...

   - Не понимают!.. Где им?..

   И он снова погрузился в пределы полного и глубокого отдохновения от всякой мысли...

    

   Вера Чеберяк среди свидетелей.

    

   Совершенно неожиданно предстал пред судом новый штрих из вырисовывающегося портрета героини этой трагедии, Веры Чеберяк, и опять этому помогли - да благословит их небо! - гражданские истцы. Это они вызвали свидетельницу Чеховскую... Простая женщина взволнованная входит в зал заседания суда, и не успел еще председатель задать ей во-прос, как она, точно боясь, что ей не дадут сказать, скороговоркой заявляет суду:

   - Двадцать пятого числа сама слышала, как Чеберячка подучала мальчика Заруцкого говорить, что Бейлис утащил {56} Андрюшу, а они двое - он да Женя Чеберяк - еле вырвались из его рук и убежали...

   - Постойте, постойте, когда, где это было?..

   - Было, было, сама слышала, не буду таить, сама слышала, и мальчик ей сказал: - не буду этого говорить, а скажу правду суду: ходили воровать дрова, а нас рабочий прогнал, а Бейлис никуда нас не тащил...

   - Да где это было?..          

   - Было, было, в свидетельской комнате было, сама слы-шала...Мальчик потом всем говорил, и свидетелям, и го-родовым, он вам сам расскажет, вот вы спросите его...

   Гражданские истцы разводят руками, ничего не спраши-вают вызванную имя свидетельницу... Ее оставляют в зале заседания суда.

   Если этот факт действительно подтвердится (Впоследствии все это действительно подтвердилось.), то, несо-мненно, будет ясно, что Чеберячка не теряет времени, а ра-ботает крайне энергично, никому не давая ни отдыха, ни срока, не стесняясь ни местом, ни временем.

   - Для чего же вы вызваны сюда? - наконец, спрашивает прокурор свидетельницу Чеховскую.

   - О матери Андрюши рассказать!..

   - А сами рассказываете о Вере Чеберяк!..

   - Сама слышала, сама слышала, правды не утаю, все скажу... - и она опять готова была повторить, этот, так оше-ломивший ее, разговор ребенка с Чеберяковой.        

    

   Таинственный прохожий.

    

   Свидетель Ященко рассказывает, что именно 12 марта он, идя на работу, остановился за своей надобностью в канаве, из которой видна дорога - это было утром, часов в семь, и видел, как прошел мимо него какой-то человек в черном пальто, кашнэ, бритый, в калошах, порядочно одетый..., Поднялся дальше... Смотрю, он тоже по-над горой идет и прямо ушел в лес... Я еще подумал: как странно, так рано и человек, хорошо одетый, ранней весной ушел прямо в {57} лес... А когда стал читать в газетах, что мальчик пропал я все это вспомнил, люди узнали, что я видел какого-то человека, проходившего близ места, где нашли труп, стали, расспрашивать... А потом ко мне стали сыщики приходить, допрос снимать, а потом позвали и говорят: мы тебе пока-жем одного человечка - не он ли это будет? На месте пока-зывали - признать я не мог, лица не видел, а пальто под-ходящее...

   - Кого же вам показывали?..    

   - Луку какого-то...

   - Луку Приходько?.. Лука Приходько, расскажите нам, как вас показывали...

   - Когда меня арестовали, меня обрили, усы нафабрили колечками и почернили... затылок взъерошили... волосы, под-стригли и тоже покрасили... Я говорю: ваше благородие, что это вы делаете со мной? - Ничего, - говорит, - нужно... - Я стал плакать. А мне и говорят: не смей плакать, слезы твои грим попортят, размочат...

   Гражданские истцы невероятно обрушиваются на полицию, словно забывая, что решительно всегда, с незапамятных времен, так делала и делает полиция во время розысков...

   - Чему собственно вы удивляетесь, г.г. Шмаков, Замысловский и иже с вами?-хотелось сказать мне. - Ведь это и есть тот истинный порядок, который вы так твердо защи-щаете.

    

   Фонарщик.

    

   Как-то боком, озираясь, входит, скорей низкого, чем сред-него роста, всклокоченный человек, бедно одетый. Нереши-тельно озирается он и после некоторого раздумья начинает рассказывать то, что знает...     

   - Что знаю?.. Да вот видел я Андрюшу Ющинского с Женей Чеберяк утром 12-го марта, когда его убили...

   - Свидетель, расскажите нам все подробно, как это было...

   - Как это было... Очень даже просто... Шел я по улице, ут-ром, птичек ловить шел... Щеглов мы ловим... Смотрю: стоят они, да еще какой-то мальчик... Андрюша меня по спине шутейно ударил и даже вспрыгнул на меня... А я его {58} обругал... "ах ты, говорю, байстрюк", право-слово, ваше бро-дие, так его обругал, покойника, истинно так обругал... И пошел дальше...

   - А что в руках у него было?..

   - Баночка с черным порохом... Они с Женей любители были взрывы делать... Вот я ушел... А потом слышу - нашли Андрюшу убитым. - Ну, думаем, знаем чьих рук это дело... Только молчать надыть... Не ввязываться... Убьют... Я и молчал... А потом вот как-то сказал, с тех пор мае и житья нет... Боюсь я говорить вам...

   - Чего ж вы боитесь?

   - Я фонарщик, приходится по улицам поздно ходить вечером и ночью, подколят меня, обязательно подколят... Меня уж и так били...

   Шмаков настораживается, надевает очки и несколько при-поднимается из своего укромного уголка...

   - Кого ж вы боялись, кто вас бил?..

   Упорное молчание. Фонарщик Шаховской понурил голову .и стоит, переминаясь с ноги на ногу...

   - А кто детей прогнал из завода?..

   - Какой-то человек...

   - Кто же именно?.. Боитесь сказать?.. Скажите, кто на-учил вас бояться говорить правду, - гудит Шмаков, - кто на-учил вас не показывать против Бейлиса?.. Вы говорите, что против Бейлиса вас научили показывать сыщики, а за Бейлиса кто учил?..

   Эти назойливые забегания вперед гражданского истца Шмакова начинают раздражать защиту...

   - Скажите, свидетель, вас учили или вы сами по своей воле сказали, что Менделя надо пришить к делу?..

   - Мне сыщики наговорили, более сыщик Полищук, что Мендель жаловался им, что я у него краду дрова. А я не крал... Вот они и говорят: пришей его к делу. .

   - Вы и пришили?..

   - Я и пришил..

   - Но пришить, - выясняет Замысловский, -это не значит говорить неправду, а рассказать правду...

   - Да, правду...

   - В чем же правда?..

   Перекрестным допросом и из чтения показаний {59} свидетеля, -который был допрошен шесть раз, - выясняется, что объем этой правды крайне маленький... Свидетель, в конце-концов, наотрез заявляет, что ему Женя Чеберяк рассказал, что их от печки завода прогнал какой-то рабочий с черной бородой, но что это был Бейлис, - он никогда ни-кому не говорил.

   А если бы даже говорил, - прибавим мы от себя, - то что из этого? Из этого ясно только одно: Бейлис продлил жизнь Ющинскому, прогнав их от печки, потому что Шаховской определенно показал следователю, что убить Андрюшу Ющинского решила компания Чеберяковой и убить в печке завода, куда Женя Чеберяк, сын Чеберячки, должен был под предлогом устроить взрыв, заманить Андрюшу, но их спугнул оттуда человек с черной бородой...

   Эта "черная борода" занимает долгое время внимание суда, но ничего более о ней не удается никому выжать из свидетеля.

   На вопрос же: не говорил ли ему Женя, что Бейлис ута-щил Андрюшу в печку, Шаховской наотрез заявляет, что никогда ему Женя этого не говорил и в показаниях пред-варительного следствия он много раз повторяет это.

   - Скажите, вот вы говорите о компании Чеберяковой, что это за компания?..

   - Такая компания, что не приведи бог...

   - Что же, к ней много народа приходит?

   - Много: придут чиновниками, а уйдут простыми...

   - Так не этой ли компании вы и боитесь, когда не все говорите?..

   - Этой...

   - А кто вас бил: евреи или русские?..

   - Русские...

   Шмаков поднимает голову и недовольно шевелит усами.

   - А не из этой ли компании Чеберяковой вас били?..

   - Они и били...

   - Они и били...- повторяет Карабчевский.

   - За что же вас били?..

   - Да, вот, за то, что следователю рассказал, что Андрюша здесь был, а во мне совесть заговорила, нельзя не сказать.

   - А что вам Чеберячка говорила про Женю?.. Свидетель упорно молчит... Видно, он много бы рассказал, {60}  если бы только его охранили от этой странной, столь могу-щественной компании госпожи Чеберяк.

  

   При чтении многократных показаний Шаховского выясни-лось, что несколько раз он подтвердил, что эта дама, встре-чаясь с ним, так изволила выразиться о своем собственном сыне:

   - Из-за этого... - и тут эта дама изволила произнести про своего собственного сына некое слово, хотя дважды огла-шенное в суде, но которое мы все-таки не решаемся вос-произвести. - Из-за этого... Женьки придется мне отвечать, говорила она Шаховскому.

   Надо знать, что у этой чадолюбивой матушки ее сын неожиданно умирает...

   А ведь Женя Чеберяк являлся одним из самых главных свидетелей по этому делу...

   - Вы Женю получше расспросите, - твердил Шаховской следователю,-он вам не все показывает...

   И здесь опять этот свидетель приглашает нас вновь и вновь устремить свой взор к квартире Чеберяковой.

   Не забудьте, читатель: это все показал один из самых главнейших свидетелей обвинения...

   А что же в это время, во время предварительного след-ствия, делают сыщики?

   Они все время, особенно один из них - сыщик-ритуалист Полищук - уговаривают фонарщика Шаховского показывать на Бейлиса...

    

    

   Приглашена жена Шаховского - простая, крайне ограни-ченная женщина, помогавшая ему зажигать фонари. Она молчит, как убитая, или совершенно невпопад говорит:

   - Да-да! Нет-нет!..

   И, наконец, после ряда попыток допроса председателем, прокурором, гражданскими истцами и защитой, удалось все-таки в отрывистых фразах, часто бессвязных, добиться от нее крайне загадочного рассказа:

   - Оправляли это мы фонари, глянь - идет Волкивна, пьяна-распьяна, еле на ногах стоит... Подошла, это, она ко {61} мне, - она нищенка, бездомная, - да и говорит: вот вы тут близко живете, да про Ющинского ничего не знаете, а я далеко - да все знаю... Шла это я снизу по Кирилловской, а смотрю, там, на горе, Ющинского тащат в печь... Сказа-ла это она так да и умолкла... А потом говорит: прощай, будь здорова.... И пошла дальше...

   Прокурор усиленно добивается от жены фонарщика: кто же это был? Не Мендель ли? Не Бейлис ли? Она категори-чески отвечает: нет! Когда ей напоминают, что она на Бей-лиса показывала на предварительном следствии, изменив свое первое показание в худшую сторону - против Бейлиса, - Шаховская много раз подтверждает, что ее этому научили сыщики - Полищук и другой, которые приходили к ним, уводили их - ее и мужа - на поляну, поили водкой, кор-мили и получали, как показывать, и все время настаивали показывать против Бейлиса...

   Показание Волкивны, конечно, само по себе не может иметь никакого значения, как женщины, бывшей в то вре-мя в состоянии полного опьянения, женщины крайне опу-стившейся и, вероятно, с пьяных глаз передававшей слухи, которые так усиленно распространяли тогда в Киеве среди простонародья. Однако ее считают, очевидно, за очень важную свидетельницу, и вот она в зале заседания суда.

    

   Волкивна.

    

   Вот она, эта женщина, которая является истинным стол-пом обвинительного акта. Это она должна подтвердить, что своими собственными глазами видела, откуда-то снизу, с Кирилловской улицы, как Бейлис один-одинешенек тащил Андрюшу прямо в печь!.. Толстая, обрюзгшая, украдкой, боч-ком входит она в заседание суда, очевидно производящее на нее ошеломляющее впечатление: в таких хоромах она, вероятно, никогда и не предполагала, что может очутиться. Она озирается то туда, то сюда и застывает в полуобороте, приковавшись к эксперту лейб-медику Павлову, грудь ко-торого сплошь залита учеными значками, крестами, звез-дами и иными знаками отличия.

   {62}     - Что вы знаете по этому делу?

   - По какому?

   - Да вот об убийстве Ющинского.

   - Ничего, ничегосеньки не знаю...

   - Все забыли?

   - Ничегосеньки не знала и не знаю...

   Председатель смотрит на прокурора. Товарищ прокурора спрашивает:

   - Вы были на Слободке?

   - Я-то?

   - Вы-то!

   - А кто ее знает, ходили везде..

   - Вы нищенствуете, просите подаяние? 

   - Просим...

   - Ночуете, где придется?

   - Там и ночуем, где придется...

   - Встаете рано?

   - Рано, как из ночлежки выгоняют, так и встаем...

   - Шаховскую вы знаете?

   - Я-то?

   - Вы-то!..

   - Знаем, как не знать...

   - Разговаривали с ней?..        

   - Разговаривали...

   - Про Андрюшу?

   - Про какого?..

   - Да про Ющинского?

   - Ющинского... Нет, такого не знаем...

   - Да вы его видели?  

   - Кого?

   - Ющинского?

   - Ющинского никогда не видели!

   - Как его Бейлис тащил, видели?..

   - Куда тащил?.. Что вы, что вы!..

   Волкивна полна недоумения.

   - А вы пьянствуете, пьете?

   - Мы-то?..

   - Вы-то...

   - Маненечько выпиваем,-говорит она сиплым густым басом.

   {63}     - А вы болтливы, любите больше говорить или молчать?

   - Мы-то?.. Задумалась.

   - Мы больше молчим...

   С ней устраивают очную ставку фонарщицы Шаховской - ничего не помогает. Она твердо стоит на своем, что ни с кем о Бейлисе не говорила, и даже мальчика Калюжного не видала.

   Установлено, что она что-то говорила Шаховской в совер-шенно пьяном виде, но что именно, так и не доискались. Находившийся тут же при этом разговоре шустрый маль-чик Калюжный, помогавший Шаховской оправлять фонари, знавший Андрюшу, никакого разговора об Ющинском не слыхал.

   Соответствует ли это жизненной правде? Да, мы думаем, что вполне соответствует и утверждение мальчика крайне характерно. Представьте на минуту, что такой разговор был бы: как навострил бы уши этот мальчуган! И нет сомне-ния, что вся уличная детвора сейчас же бы знала, что их приятеля Андрюшу утащил еврей Бейлис, куда?.. В печку!.. Да, ведь, и Шаховская не молчала бы!.. Ведь, надо помнить, что это все представители именно той мещанской среды, где болтливость и сплетничество являются одним из глав-ных основных признаков этого типа людей. Правда, Волкив-на заявила на суде, что она больше любит молчать, но это, очевидно, столь же достоверно, как утверждение ее, что она "маненечко" пьет, а заявила это она и такой скромной, сладкой улыбкой, что, право, трудно было ей не поверить, но, к несчастью, произнесла эти слова таким хриплым глу-хим басом, что невольно закрадывается в душу сомнение: да так ли это? И в конце-концов выяснилось, что она пьет мертвецки...

    

   И вот этот-то материал и послужил главнейшим основа-нием для утверждения легенды о похищении Андрея Ющин-ского Менделем Бейлисом.

    

   Эту свидетельницу даже товарищ прокурора допрашивал в крайне насмешливом тоне, - чувствовалось, что она, эта Волкивна, носительница творимой легенды о похищении Ющинского, компрометировала его и он хотел от нее как можно скорее избавиться...

   {64}     Так безвозвратно рухнул и этот козырь обвинения. Волкивна оказалась совершенно ненужной для процесса, а на нее возлагались, судя по обвинительному акту, такие боль-шие надежды.

    

   Опять прокламация.

    

   Свидетель Прокофий Ященко, давая свои показания, вдруг заявляет суду:

   - А на похоронах Андрюши Ющинского разбрасывали листочки, прокламации - и призывали бить евреев, говори-ли, что это все евреи устроили...

   Выясняется, что это все та же погромная прокламация, о которой мы уже упоминали...

   - У меня она с собой, - охотно заявляет свидетель и энер-гично лезет в карман...

   Присяжный поверенный Зарудный, как и в случае с диа-коном, опять настаивает на приобщении ее к делу, основа-тельно выясняя все мотивы, почему это можно сделать сей-час же.

   Суд совещается во время перерыва и вновь выносит ре-золюцию, отказывающую приобщить к делу этот документ чрезвычайной важности.

    

    

   Допрашивается последняя "нерушимая стена" обвинения - член организации "Двуглавый Орел" - Голубев, сын про-фессора Киевской духовной академии, столь прославленный в Киеве своим откровенным юдофобством. Он показывает крайне волнуясь. Оказывается, он вел частное расследова-ние по делу убийства Ющинского и теперь желает расска-зать суду всю правду...

   Немного погодя, он начинает говорить тише и тише, и, наконец, шатается, ему подают стул, воды, кто-то из экспертов дает ему нюхать нашатырный спирт. Он несколько отдыхает, приподнимается, начинает говорить и вдруг бледнеет больше чем полотно: опускается на стул, склоняет голову... Его под руки выводят из залы заседания {65} суда. Профессор Павлов идет к нему с медицинской помо-щью, вскоре возвращается и заявляет, что свидетель не может давать показаний без вреда для своего здоровья: у него острое малокровие, плохой пульс и сердце. Суд определяет отложить его допрос на следующий день.

    

   Передопрос студента- Голубева.

    

   Юный антисемит Голубев заинтересовался делом убийства, Андрея Ющинского потому, что был убежден, что его заму-чили "жиды". Сам, по своей личной инициативе, со своими товарищами производил расследование этого дела и настоль-ко был увлечен им, что превратил его даже в спорт, на спор с кем-то оставшись на ночь в той самой пещере, где был обнаружен труп покойного мальчика, труп, сидящий у стены, с опущенной на грудь головой, почти в колени, с упершимися в противоположную стену ногами..

   Я не знаю, что этим спором хотел доказать Голубев: что он слишком храбр, что он не боится покойников, или что он равнодушен, что ли, к этому несчастному мальчику... Право, не знаю, но что-то кольнуло в сердце, когда услы-шал я это... Такое же чувство, как если бы узнать, что чью-либо могилу взяли да осквернили...

   Что же показал этот храбрый юноша?

   Он непоколебимо установил перед судом присяжных, что покойный сын Чеберяковой, Женя Чеберяк, рассказал ему, что Андрей Ющинский, его приятель, 12 марта, т. е. в день исчезновения его, заходил к нему, к Жене. Они вместе бе-гали играть на поляну, потом пришли на улицу, пошли, купили сала, вернулись домой, вошли в квартиру, где жило семейство Чеберяк, и там Андрюша разделся, снял пальто, оставил книги... И Женя сразу умолк, поняв, что прогово-рился...

   И после этого, несмотря на все попытки Голубева ни повторить, ни продолжить этого разговора ни за что не хотел, а на все вопросы отвечал незнанием... Отмалчивался.. Вот что установил этот главнейший свидетель обвинения. Его легенда о новых гвоздях, которыми прибита одна из дощечек у забора усадьбы, граничащей с Загоровщиной, не {66} имеет не только никакого значения, но и не выдержала ма-лейшего прикосновения критики. Прежде всего забора это-го он ранее, до убийства Ющинского, не видал; когда была прибита доска - не знает; когда вбиты гвозди - тоже не зна-ет; все строит только по предположениям, что иной доро-ги, по его личному мнению, убийца не мог избрать, когда тащил в пещеру труп Ющинского.

   Не говоря уже о том, что следователь по особо важным делам Фененко решительно не согласился с ним и вместе с понятыми ничего особенного в указываемых Голубевым гвоз-дях не нашел, не говоря уже об этом, но и в самом суде гвозди Голубева потерпели полное крушение во время самого судебного следствия.

   - Скажите, известно ли вам, - спрашивает Маклаков, - как можно отличить старый гвоздь от нового? Какими спо-собами можно установить, насколько стар или нов вбитый гвоздь? Сколько времени находится он в доске? Ответьте нам, пожалуйста, на эти вопросы, а также расскажите, де-лали ли вы какие-либо опыты в этом направлении.

   Очевидно, Голубев не ожидал этих вопросов, тем более, что все это происходило на третьем передопросе его.

   - Нет, опытов я никаких не делал и не знаю, каким об-разом можно установить, насколько стар или нов вбитый гвоздь.

   - Так, значит, вы все это нам сообщили по личным соображениям, потому что вам это так кажется?

   - Да, по личным соображениям.

   - Потому, что вам так кажется?

   - Да, так кажется.

   - Ну да - так кажется... так кажется, - повторяет несколь-ко раз хладнокровный, изысканно вежливый и предупреди-тельный Маклаков.

   - Вы там сами не были? Ранее ничего не видели?.. Ни забора, ни гвоздей, ни досок?.. Когда они прибиты - до убий-ства, после убийства, за год, за два - всего этого ничего не знаете?..

   - Не знаю...

   - Не знаете, так... не знаете, - да-с, не знаете!..

   - Садитесь, свидетель, садитесь, - говорит председатель.

   - Стороны не имеют нужды в допросе?..

   {67}     Гробовое молчание со стороны прокурора и гражданских истцов.       

   Полная единодушная удовлетворенность допросом со сто-роны защиты...

   Вот все, что дал обвинению, правильней сказать, защите, этот один из столпов обвинительного акта.

    

    

   Утверждения Голубева слишком вредны для обвинения, ибо они разрушают многое из построения обвинительного акта. И вот его опять передопрашивают в связи все с теми же вопросами.

   Что же показал он вновь на суде, этот ярый антисемит?

   Сообщил он все тоже чрезвычайно важное обстоятельство несколько раз его засвидетельствовал и, несмотря на пере-крестный допрос товарища прокурора и гражданских истцов, остался тверд и непоколебим в своем убеждении.

   И это его показание необходимо не только твердо запом-нить, но и повторить его еще раз: не даром же его столько раз повторяли в суде.

    

   Дело в том, что он, возмущенный и потрясенный мучениче-ским убийством Андрея Ющинского, сейчас же, с присущей ему страстностью, вмешался в это дело и ушел в него с голо-вой. Он исходил всю окружающую местность, перезнакомился со всеми жителями, сдружился с Женей Чеберяк. И когда Го-лубев стал у него расспрашивать об Андрюше, то Женя, без всякого влияния со стороны, вдруг рассказал ему:

   - Мы ходили с Андрюшей на поляну, играли там, потом мы пошли в лавочку, купили сала, зашли домой. Андрюша у нас разделся, оставил пальто и книги...

   Здесь Женя вдруг спохватился и замолчал, и сколько раз Голубев ни поднимал вновь этот разговор с Женей, он все-гда отмалчивался.

   - Убеждены ли вы, что Женя говорил в это время правду?

   - Да, я в этом убежден... - твердо, несколько даже страстно отчеканил Голубев.

   Как известно из процесса, Женя заболел дизентерией, был {68} помещен в больницу, и неожиданно был взят оттуда домой, несмотря на протесты докторов, своей матерью, только что вышедшей из тюрьмы. Несколько дней она содержалась под стражей по подозрению в причастности к убийству Андрюши Ющинского. Дома Женя через два дня умер.

   С неожиданной смертью Жени в могилу ушла правда об этом кошмарном деле, которую теперь восстановить представляется так много труда.

   И вот опять и в этом показании, которое должно было быть, по задуманной программе, против Бейлиса, мы снова и снова стоим перед квартирой Веры Чеберяк, куда перед смертью заходил Андрей Ющинский, и где он разделся, оставив пальто и книжки в квартире своего друга Жени Чеберяк.

    

   Где же эти книжки? Их не нашли... Но ученические тетрад-ки, которые у каждого ученика всегда бывают вместе с книж-ками, найдены в пещере, куда был перетащен труп Андрюши...

   Кто же перенес эти тетрадки, оставленные где-то Андрюшей, в пещеру, где их обнаружили вместе с трупом?..

   Вот она тайна, которая разрешит нам многое, если мы будем твердо помнить показание умершего Жени Чеберяк.

   И это совершенно расшифровывается, когда книжки и, очевидно, все остальное, принесенное прямо Ющинским из школы, находилось в квартире Чеберяк. Почти несомненно, что эти тетрадки также были в квартире Чеберяк, и были оттуда принесены в пещеру тем, кто переносил труп Ющин-ского после его убийства.

   А пальто?

   Пальто пропало неизвестно куда...

    

    

   Осмотр местности.

    

   Зала сразу оживляется, когда председатель объявил, что через полчаса, после перерыва, суд в полном своем составе выедет осмотреть местность, где был обнаружен труп Андрея Ющинского...

    

   Пресса допущена вся... Корреспонденты бросились {69} запасаться извозчиками, и около суда образовался большой заезд всевозможных экипажей.

   Вот появились конные городовые, конная стража, прохо-жие останавливаются вокруг суда на тротуарах...

   В отдалении идут арестанты длинной цепью, один за од-ним, перенося какие-то вещи, и эта вереница серых людей еще более придавала колоритности моменту... Небо ясное, свеже-осеннее, вдруг заволокло тучами, и порывы ветра ста-ли срывать и кружить пожелтевшие широкие листья дере-вьев, окружающих суд...

    

   Вот, наконец, вышел в полном составе суд. Идут присяж-ные, садятся в экипажи, их окружают конные городовые и стражники. Все двинулись и сильной рысью покатили туда, в те места, где было совершено это тяжелое, кошмарное преступление... На всем долгом пути нашем везде были рас-ставлены усиленные наряды полиции, конные стражники, пристава, околоточные. Народ толпится по улицам, раскрывают окна, бегут из прилегающих переулков... Везде возбу-ждение, возгласы... Скачут присяжные, окруженные страж-никами, скачет суд... Вот на автомобиле обгоняет нас про-курор... Скачут вовсю прыть экипажи корреспондентов сто-личных и провинциальных газет. Журналисты правитель-ственной и черносотенной печати едут в автомобиле, то об-гоняя нас, то отставая; чем дальше от центра, тем кварта-лы становятся демократичней, и население тем более инте-ресуется всей этой небывалой кавалькадой...

   - Но где же Бейлис?

   Бейлиса уже ранее провезли в карете, провезли туда, где он столько времени жил, работал, трудился... Наконец, мы на месте... Суд начинает осмотр... Вот мы у большой ла-зейки, через которую, как рассказал один из свидетелей, труп Андрюши Ющинского был вынесен из двора, где жила Вера Чеберяк...

   - А этой дорогой можно пройти к пещере? - кто-то инте-ресуется из присутствующих...

   - Это прямая дорога к пещере...

   - А лазейка это откуда?

   - Из сада, где жила Чеберяк, - получается лаконический ответ. Запомним же и это обстоятельство.

    

   {70}     Вот мы и во дворе, где жила Чеберяк, а рядом в домике жил французский гражданин Мифле - страстный поклонник  этой героини, которая из ревности выжгла ему глаза сер-ной кислотой, но он... не изменил ей... Он также и после этого происшествия остался рабски подчинен своей возлю-бленной, которая, изменяя ему постоянно, держала, однако, его в крепких, цепких руках, в награду за непоправимое уродство посылая ему обеды со своего стола...

   Домик самый обыкновенный, двухэтажный; его тщательно осматривают и производят испытание, будет ли слышно вни-зу, если наверху, в квартире Веры Чеберяк, начнут дви-гать мебелью, перебегать из комнаты в комнату и, наконец, кричать...

   Когда двигали мебель, оказывается, слышно... Когда пере-бегали -тоже слышно; когда кричали - еле слышно...

   Последний опыт меня очень занимал.

    

   Слышали ли вы, господа исследователи, когда-нибудь крик погибающего человека, например, горящего, тонущего? По-хож ли он, этот крик человека, стоящего перед лицом смерти, на самый сильный крик здорового человека? Говорят, здесь, во время пробы, несколько раз кричали: "а!.. а!". Но только представить себе, как должен был хоть раз вскрикнуть бед-ный Андрей Ющинский, когда вонзали в него то или иное орудие убийства, и если уж делать предположение, что уби-вали именно в этом доме, то какой ужас должен был объять этого мальчика, когда он увидел своих же знакомых, набро-сившихся на него с остервенением, со злобой и страстью опьяненных кровью убийц... И если он издал хоть один  предсмертный крик, то не нужно проверять крепость этих тонких потолков скверного глинобитного домика: каменные стены - и те бы не удержали этого последнего крика уби-ваемого юноши.

    

   Вот мы в саду. Рассматриваем забор, отделяющий усадьбу  Зайцева, где жил и работал Бейлис, от усадьбы, где жила Чеберяк. Громадный забор, без всяких щелей, совершенно так, как рассказывал этот на редкость правдивый и, несомненно, совестливый человек Наконечный.

   Вот мы опять на улице... Повсюду стража, городовые, гар-цуют пристава и стражники... В улицах смятение... {71} Тысячная толпа стоит на противоположных тротуарах, слышны голоса: "здравствуй, Бейлис! Здравствуй!".

   Он смеется, кланяется... Иногда говорит: "здравствуйте, здравствуйте"... И вот удивительное дело, никакой злобы, никакой ненависти нет здесь и в помине... Наоборот, соседи относятся с полным радушием к нему, душевной лаской, жалеют, расспрашивают о нем...

   - Мы о нем жалкуем, - говорит какая-то женщина. - У него детки маленькие...

    

   И как-то тепло, как-то радостно становится, на душе, что здесь, даже в Киеве, в этом самом пекле антисемитизма, в простом народе его нет, а есть все то же добродушное, уживчивое, добрососедское отношение, которое наблюдается повсюду в России между отдельными народностями.

   А что если, подумалось мне, хоть на одну минуту пове-рить кровавому навету, то как должна была бы встретить эта толпа простых людей-христиан еврея, который убил и выпил кровь юноши? О, если бы так было, то можно навер-ное сказать, что Бейлиса пришлось бы охранять ротой солдат от мстительности возбужденной толпы. И вот одно это-то обстоятельство, это добродушное, доброжелательное, жалостливое отношение народа Лукьяновки к Бейлису и его семье красноречивее всех доказательств сказало мне: нет, все, в чем обвиняется Бейлис - это фантазия досужих людей, решительно ни на чем не основанная.

   - Бейлис, вы желаете взойти в свою бывшую кварти-ру?..- говорит председатель.

   - Желаю, желаю!..

   И его под конвоем вводят туда, где не был он уже более двух лет...

   Выходит оттуда, добродушно улыбается и глаза его све-тятся радостью.

   Вот он и завод. Вот они, эти мялы, на которых любят ка-таться дети и с одного из которых, по легенде, сочиненной сыщиками, Бейлис схватил и потащил в печь Андрея Ющинского. Кстати: пусть читатели знают, что на суде решительно установлено, что покойный Андрюша был сильным, рослым мальчиком, свободно на далекое расстояние носил тяжести по полтора-два пуда и что одному человеку с ним ни за что бы не справиться.

   {72}     Запомним это: ведь, не забудьте, ран ему нанесено было много. Может быть, его убивало несколько человек?..

    

   Громадное пространство, десятин пятнадцать, занимает усадьба завода. Расположена она по склонам оврагов, окай-мленных густолиственными садами и лесом, уже позолотившимся от осенних дуновений.

   Там, направо, в отдалении, на противоположном берегу оврага, маячат деревянные кресты православного кладбища, так резко, так отчетливо выделяясь на прозрачной синеве бесконечной дали.

   Внизу, далеко, далеко, разлились по поемным лугам про-ливы и лиманы Днепра, между которыми зеленеют, золотясь, купы деревьев... Чарующая, спокойная красота природы, и эти водоемы, отражающие в себе благодатную синеву неба, и спокойствие безбрежной дали, и это осеннее безмолвие глубоких пропастей, по обрывам которых мы так много хо-дим, так много хлопочем, так много ищем,- все это волнует сердце, и хочется крикнуть: "остановитесь, вы, люди!

    

   Подни-мите глаза ваши от лица земли к красоте неба - и неужели вы не почувствуете, неужели в сердце вашем не запоет всехвальная песнь примирения расовой и религиозной вражды, и вы... вы, обремененные годами, тяжелым опытом житей-ской борьбы, вы, люди дела и закона, не скажете всем, что нет, нет и нет ни у нас в России и нигде, где уже разлился свет просвещения, ни среди евреев, ни среди русских, ни среди французов, немцев и англичан, сектантов или орто-доксов, нет и не может быть ни причащения человеческой кровью, ни ритуальных убийств?!."

    

   Но здесь никто не сказал этого, и мы все, один за дру-гим, полезли в "печь огненную", где обжигают кирпичи и где, господа ритуалисты предполагают, был убит Андрей Ющинский, а отсюда уже через леса, овраги, буераки, спуски, кручи, заборы и иные препятствия - этим путем истинных мытарств - был переправлен в пещеру... Странное дело: ка-кие тупые убийцы! Придумали для себя эту истинную муку: поди-ка, тащи чуть не три версты окровавленный труп та-кой ужасной, непроходимой дорогой и, вероятнее всего, в {73} глухую, темную ночь, без фонарей, и не только труп, но и тетрадки, и шапку, и куртку...

   И ничего не потеряли, и никаких следов не оставили... Странные, глупые убийцы!          

   Но совесть повелительно говорит; убийцы здесь не ходили, ибо, как говорят местные жители, тут и днем одному чело-веку не пройти, а не то, что ночью, да еще с ношей, да с какой!?- С трупом крупного, сильного мальчика!

   Странно все это, странно...

   И вот, наконец, мы идем прямой, а потому и кратчайшей дорогой к пещере...

   Идем же, идем!..

   Идем прямо от той лазейки, где, как указывают местные жители, проносили труп Андрея Ющинского.

   Она действительно кратчайшая, она действительно удоб-ная для несения всяких нош: место глухое, настолько глу-хое, что вряд ли кто-либо из обывателей рискнул бы здесь идти не только ночью, но даже под вечер... Нам рассказы-вают, что в 1911 г. здесь было еще глуше - больше лесу, зарослей. Теперь появились здесь дома, а тогда жилья ни-какого не было...

   - Что же, по ночам здесь можно было встретить про-хожего?

   - Что вы, что вы!..- отвечает кто-то из обывателей.

   И ответ этот столь искренен, столь верно передает то на-строение, которым полны здешние люди, что становится яс-ным, что здесь было совершенно удобно, вполне возможно нести ночью что угодно, в том числе и труп убитого, не рискуя никакой встречей...

    

   Постепенно мы все поднимаемся... Оказывается, это лю-бимое место окрестных жителей. Сюда любят приходить на прогулку, на попойки, на отдохновение.

   Местность эта, называемая Загоровщиной, здесь действи-тельно привольная, поэтичная... Широкий луг, на котором повсюду разбросаны громадные, великолепные деревья, так и манящие к себе, под свои шатры.

   Сейчас здесь все полно полиции. Повсюду возвышаются конные фигуры стражников, везде городовые, везде пристава...

   Вот мы как-то сразу, неожиданно подошли к пещере. Остановились... Под огромным, развесистым деревом вырыт {74} узкий и низкий вход, так что влезать в нее приходится, пя-тясь назад...

   Один за другим проникают в пещеру присяжные заседа-тели. Пещеру освещают фонарем.

   - Не толпитесь там, на верху, - все время предупреждает председатель, - а то еще обрушится, засыпет кого-нибудь...

   Вот эксперт Павлов снимает шашку и, несмотря на свой почтенный возраст, бодро и быстро спускается туда, где был труп убитого юноши...

   Тут же на месте опрашивают городовых, как и что они нашли...

   Суд двинулся дальше, а мы, представители печати, полез-ли в пещеру... Вот и моя очередь. Сознание, что сюда, этим ходом, так же, как иду теперь я сам, тащили беднягу Андрея Ющинского, намучились, устали и толкали, пропихивая его сюда так же спиной, как мы, - иначе нельзя, - а он со связанными руками, закосте-нелый, с полуоткрытым ртом и перекошенными глазами, не лез, не слушался, мешая своими растопыренными ногами тащить скоро и без задержки, словно упираясь, словно не желая идти туда, - это сознание мучит меня, тревожит, и я вижу, я чувствую его, этого несчастного мальчика...

   Вот я там, в пещере - крошечная площадка; направо од-но русло пещеры - там найдена куртка, вся в глине... А на-лево маленькая закутка-пещерка. Сюда-то и втащили убий-цы труп Андрюши, здесь прислонили они его, окостене-лого, к стене - иначе нельзя было - нет места... Он так стоял здесь около недели, и члены его становились все мягче и мягче, и он садился все ниже и ниже, со связанными ру-ками назад, царапая ими стену, точно хватаясь за нее... Вот он уперся ногами о противоположную стенку, осунул-ся еще, склонил голову и... и успокоился недвижимым.

   - Надолго ли?