Дживелегов Алексей Карпович - Данте Алигиери. Жизнь и творчество

й в себя огромное количество знаний "моральных, естественных, астрологических, философских, богословских" (Дж. Виллани). Для потомства "Комедия" прежде всего грандиозный синтез феодально-католического мировоззрения и столь же грандиозное прозрение новой культуры. Кроме того, "Комедия" - одно из величайших художественных произведений, стоящее в одном ряду с поэмами Гомера, с трагедиями Эсхила, с лучшими драмами Шекспира, с "Фаустом" Гете.

Наиболее совершенны те части поэмы, в которых Данте является человеком новым. Средневековая мудрость - аллегория, схоластика, богословские тонкости - вынуждала его держаться в рамках отвлеченных представлений, и в них тесно было даже его гению. А там, где творчество его разрывало отвлеченную схему и черпало в кипевшей ключом реальной жизни, где оно соприкасалось с новыми идеалами, родившимися в результате социальных сдвигов, там, где оно начинало чувствовать беспредельную ширь мира, раскрывающегося в культуре, там гений поэта творил чудеса. Его поэма - целый мир, и мир этот живет, мир этот реален. В его поэме впервые в новое время нашло себя полнокровное реалистическое искусство.

Это искусство в поэме родилось не сразу. Когда Данте начал писать поэму, ему много пришлось поработать над ее формальной конструкцией. Старые каноны ему сильно помогли, формальная сторона поэтического творчества у его предшественников, писавших как по-латыни, так и на трех романских языках, о которых говорила книга о народном языке, была наиболее разработанной. План, построение, архитектоника, членение поэмы дались поэту так удивительно легко потому, что он мог воспользоваться формальными достижениями своих предшественников. Помогали, конечно, и классики, которым поэт обязан тем, что умел всегда подчиниться "узде искусства" ("Чистилище", XXXIII).

Необычайная формальная организованность "Комедии" - результат использования опыта как классической поэтики, так и поэтики средневековой. Но вся формальная сторона служит главной цели - быть обрамлением для реалистического искусства.

Данте почувствовал, что путь настоящего художника в его дни - это путь реализма. "Земля" ("Рай", XXV, 2) подчинила его своей власти и твердо повела по должному пути. Настолько, что единственное отступление от средневековых теоретических канонов у него сказалось в области поэтики.

Данте и здесь долго держался старых норм. Когда он давал своей поэме заглавие, он вращался в кругу понятий средневековой эстетики. Но когда он приступил к изображению мира своих поэтических видений, он заговорил другим языком. Правда, не сразу. В XI песне "Ада" он твердо памятует, что природа создана богом:

Искусство смертных следует природе,

Как ученик ее, за пядью пядь;

Оно есть божий внук, в известном роде...

В этом утверждении смешано старое и новое. Старая эстетика требовала ссылки на божественное происхождение искусства. Новой эстетике было важно установить связь между искусством и природой. Поэт почувствовал в собственном творчестве эту новую струю и дал ей выход. Дальше его теоретические положения становятся все свободнее, все ближе к реализму. В XXXII песне "Ада" говорится о музах:

Но помощь Муз да будет мне дана,

Как Амфиону, строившему Фивы,

Чтобы в слове сущность выразить сполна...

Отступление от старых эстетических канонов становилось активнее по мере того, как росла поэма. В XII песне "Чистилища" Данте описывает изображения на плитах, которыми вымощен один из кругов чистилищной горы:

Казался мертвый мертв, живые живы;

Увидеть явь отчетливей нельзя,

Чем то, что попирал я, молчаливый.

Идеал определился. Задача искусства - изображать так, чтобы изображаемое казалось действительностью. Таков основной тезис. В дальнейшем он, однако, подвергнется новым истолкованиям. В конце XVII песни "Рая" Каччагвида, в числе других поучений, даст потомку и урок поэтики:

...Слушатель не чует утоленья

И плохо верит, если перед ним

Пример, что корень скрыт во тьме забвенья,

Иль если довод не воочью зрим.

Это требование конкретности и осязательности изображения является ценнейшим дополнением к требованию реальности.

В "Чистилище" поэт показал результат внутренней работы, сделавшей его по-настоящему народным поэтом. Когда он встречается ("Чистилище", XXIV) с тенью Бонаджунты, то на его вопрос он отвечает стихами, ставшими манифестом его собственного поэтического направления. Они уже приводились выше, но их нужно повторить еще раз:

I"mi son un, che quando

Amor mi spira, noto ea quel modo

Ch"e ditta dentro vo signifпcando.

...Когда любовью я дышу,

То я внимателен; ей только надо

Мне подсказать слова, и я пишу.

Поэт творит не потому, что ему нужно формулировать философские мыслимые потому, что ему нужно найти условные выражения для условных чувств. Он творит, чтобы дать выход внутреннему волнению, вызванному непосредственным чувством. Слово и стих должны передавать подлинный живой трепет, только что родившийся в груди поэта. Представление о задачах поэзии стало другим. Источник поэзии переместился из мозга в сердце. Поэзия должна развиваться в направлении к простоте и естественности, освобождаясь от условностей, сковывавших итальянское поэтическое творчество в течение всего ХШ века. То, что говорит здесь Данте, уже бесконечно далеко от принципов сицилийской школы, окончательно оставило позади лады Гвиттоне и Гвидо Гвиницелли, уже знаменует освобождение поэзии от тонких отвлеченностей Гвидо Кавальканти. Поэзия Данте хочет передавать только реальные ощущения. В своем стремлении стать реалистической она свободно пользуется творческими приемами поэтов из народа и приемами народной лирики, исправляет изыски ученых ладов. Бонаджунта определяет новое направление в поэзии как резко отличное от старого. Он дает ему славное его имя: сладостный новый стиль.

Разговор с Бонаджунтою помещен в "Чистилище" не случайно. Судя по тому, какое количество поэтов и других художников попало именно во вторую кантику, можно думать, что в годы, когда создавалось "Чистилище", вопросы поэтики и поэтическая техника занимали Данте очень сильно. Разрешая их, он отдыхал от тяжелых политических дум. Именно в "Чистилище" рассыпаны сопоставления различных поэтических направлений: характеристика "нотариуса", то есть Якопо Лентино, сицилийца, и Гвиттоне как представителей отсталой манеры, афористическое изображение смены манер двух Гвидо и скромно возвещенное наличие поэта самой последней манеры, который готовится "спугнуть из гнезда" своих предшественников, чтобы принести торжество "сладостному новому стилю".

Едва ли случайно во всех песнях, предшествующих созданию картин земного рая, Данте много и настойчиво говорит о поэзии и поэтах. Душа Стация, взлетающая к раю, душа Гвидо Гвиницелли, очищающаяся в огне чистилища от последних остатков плотского греха, принципиальная беседа с Бонаджунтою, дружеский разговор с Арно Даниэлем, кончающийся провансальскими стихами, - все это фигурирует в песнях "Чистилища" (XXI-XXVII), предшествующих появлению Мательды и смене Вергилия Беатриче.

 

 

6. Мастерство Данте в "Комедии"

Что представляет собой Дантово мастерство? "Комедия" прежде всего очень личное произведение. В ней нет ни малейшей объективности. С первого стиха поэт говорит о себе и ни на один миг не оставляет читателя без себя. Если ему кажется, что в каком-нибудь эпизоде читатель мог о нем забыть, он сейчас же напоминает ему о своем существовании. Читатель, например, только что успел, увлеченный драмой Франчески, отвлечься мыслью от поэта, но Данте вырывает его из оцепенения, сообщив, что сам он от потрясения упал без чувств.

И я упал, как падает мертвец...

Вакханалию чертей, подхватывающих на вилы грешников из кипящей смолы, он обрывает рассказом о попытке их напасть на него самого. В чистилище он даже принимает муку огнем, чтобы очиститься от греха сладострастия. Так везде.

Субъективность "Комедии" - обдуманный прием. Им поэт сразу покоряет читателя. И не только как художник. Если он поставил самого себя судьей людей и дел своего времени, если он выдержал до конца эту тяжелую роль, значит, он был прав, значит, гений его принес ему оправдание. Он, человек, полный любви, ненависти и страстей, нашел в себе достаточно нравственной силы, чтобы не отказаться от этой миссии и довести ее до конца с неослабевшей ни на один миг поэтической мощью. Страсть дает пластичность его образам, наполняет их горячей кровью, делает их человечными и живыми. В картинах адской тьмы и ослепительного райского света трепещет самое ценное и самое прекрасное: изображение живым человеком живого человека.

Страсть Данте - это то, что делает его близким и понятным для людей всех времен. Но Данте умеет заставлять служить свою страсть целям искусства.

Описывая потусторонний мир, Данте говорит о природе и о людях. Казалось бы, это так просто: поэт описывает природу, поэт изображает людей. Но в европейской литературе до Данте не существовало ни искусства поэтического пейзажа, ни искусства поэтического портрета. Данте нашел то и другое.

Вне условий городской жизни, вне условий широкого общения с окружающим миром, ставшего доступным только городским людям, на природу внимания не обращали. Недаром рассказывают про Бернарда Клервосского, что он шел однажды в течение целого дня по берегу Женевского озера и, когда у него спросили, понравились ли ему виденные им красоты, он ответить не сумел: он не видел ничего. Видеть научились в городах. Но видеть и уметь изобразить виденное - это две ступени психической эволюции. Данте открыл секрет пластического изображения природы. Сколько у него разбросано отдельных картин и картинок, списанных с натуры! Дантовы пейзажи помимо внешней изобразительности обладают одной особенностью, которая после него будет сопровождать искусство пейзажа в литературе всегда: его описания пропитаны лирическим чувством. Именно это делает их убедительными, впечатляющими, многокрасочными. Как различны, например, два описания леса: в начале "Ада" и в конце "Чистилища". Один мрачный и страшный, полный неизъяснимой жути, - читателя охватывает дрожь от картины его дремучей чащи. А лес земного рая, весь наполненный дрожанием голубого воздуха и ласковой зеленью дерев, настраивает читателя на лирический лад и заставляет его насторожиться для восприятия первых райских созвучий.

Свое видение природы Данте строил из кусков реальной жизни. Ад, эта страшная симфония красного и черного, пламени и тьмы; крутые, голые уступы горы чистилища; утопающие в свете райские небеса - все это то, что Данте наблюдал в другом виде и в других соединениях вокруг себя. Если ему нужно описать муку лихоимцев, брошенных в кипящую смолу, он немедленно припоминает морской арсенал в Венеции, где конопатят суда и где поэтому всегда имеется растопленная смола. Он изображает казнь злых советников, каждый из которых ходит заключенный в пламенный сноп, - издали эта картина приводит ему на память тихий вечер в Тоскане, когда все поле усеяно светляками. Он рисует муки гигантов, восставших на Юпитера и посаженных за это в каменные колодцы по пояс, - и в его воображении встает образ замка Монтереджоне в окрестностях Сиены, опоясанного зубчатой стеной. По указаниям поэмы комментаторы вычислили размеры всех кругов ада и чистилища, иллюстраторы воспроизвели малейшие детали загробных пейзажей. Точность некоторых его описаний удивительна. В аду казнится Нимврод, легендарный строитель вавилонской башни, великан. Он до пояса в воде. Лицо его длиной и толщиной было, как знаменитая "сосновая шишка", - бронзовое украшение на тогдашнем соборе св. Петра в Риме; длина ее была 11 футов. Остальные части его тела пропорциональны голове. А от пояса до головы высота была такая, что три фриза - фризы славились высоким ростом - не могли бы достать до волос, если бы один стал на другого; а до шеи поэт насчитал 30 больших пядей. В чистилище расстояние от одной ступени горы до другой равно росту трех человек. Все невероятное, невиданное, созданное фантазией Данте хочет сделать понятным и простым, сопоставляя с вещами очень известными. Этот прием он проводит последовательнейшим образом.

Все, виденное в жизни, - то, что было вобрано памятью и сохранялось впрок в тончайших извилинах мозга, - в нужный момент переплавлялось воображением и сливалось в новую картину. И этой картине Данте умел придать необычайную силу и впечатляемость. Образ, возникающий перед глазами читателя силой Дантовой поэзии, бывает насыщен красками и чувством ярче, чем действительность. Черная адская бездна, где свистит вихрь, уносящий сластолюбцев, вызывает дрожь. Картина ледяной бездны Коцита заставляет жаться от ощущения настоящего холода. Но, быть может, наиболее сильное впечатление оставляют описания лучезарных райских чертогов. "Рай" недаром называли "музыкой миров". В нем действительно все звенит, все полно ликований, краски переливаются в звук и звук превращается в краску. Когда поэт рассказывает, как нарастал свет в раю по мере восхождения к эмпирею, как появился и непрерывно густел и усиливался любимый его оттенок - блеск золота, на которое вдруг ударяют снопы солнечных лучей, хочется зажмурить глаза.

Такова поэзия пейзажа у Данте. С еще большей мощью сумел он создать и утвердить в новой литературе Европы искусство портрета. Страсть придает его образам ощутимость и красочность. Она делает их человечными и живыми. Два образа стоят как бы отдельно: Вергилий и Беатриче. Они сделаны другим приемом, чем остальные обитатели загробного мира, - грешники, очищающиеся и праведники. В них меньше внутренней динамики. Все то, что носит черты драматизма, в них угасло. Данте не ищет в них ни типичности, ни вообще каких-либо элементов реализма. Но между ними тем не менее большая разница. И к Вергилию и Беатриче Данте относится с величайшей любовью. Но любовь к Вергилию иная. Вергилий - duca, signore, maestro: вождь, учитель, господин. Любовь к нему свободна от экзальтированности. Любовь к Беатриче даже в раю совершенно лишена спокойствия. Райская спутница, хотя она и олицетворяет собой божественную науку и на каждом шагу подтверждает, что именно такова ее роль, с каждым подъемом от сферы к сфере все больше волнует своего спутника. Поэт хочет во что бы то ни стало выполнить обет заключительных строк "Новой жизни" и сказать о своей возлюбленной такое, чего никто еще ни об одной женщине не говорил. Он и сделал это. Беатриче - образ, сохранивший все черты прекрасной живой женщины: на ее лице победоносно светит улыбка, но взор ее мудр и строг. Шелли, который был влюблен в "Рай", утверждал, что Беатриче - самый возвышенный замысел современной поэзии.

Наиболее характерной чертой остальных образов "Комедии" является их драматизм. У каждого из обитателей загробного мира есть своя драма, еще не изжитая. Они давно умерли, но о земле никто из них не забывал. Это потому, что для самого поэта земля с ее радостями и горестями полна неумирающего интереса. Ее отсветы дают неисчерпаемое богатство краскам загробного мира. Особенно ярки у Данте образы грешников. Преисподняя у него населена очень густо. Он выхватывает из толпы то одну, то другую фигуру, мгновенно очерчивает ее, но так, что у читателя запечатлевается сразу и внешний облик, и характер. Читатель словно схватывает раз навсегда этот образ при свете молнии. Естественно, что Данте интересуют больше всего итальянцы, и особенно флорентийцы. Он знает их лично или понаслышке: ведь многие еще не умерли, когда неумолимый поэт изрек им приговор. Но они перемешаны не только с фигурами людей давно прошедших времен - в аду, в чистилище и даже в раю он находит людей античного мира и образы мифологические. У преддверия ада сидит Минос; один из кругов сторожит трехголовый Цербер; гиганты, восставшие когда-то на Юпитера, сидят закованные в каменных колодцах; Капаней - один из семи вождей, помогавших Полинику, Эдипову сыну, завладеть отцовской столицей, - так же как при жизни, презирает богов и, непоколебленный в своем богоборчестве, несломленный мукой, кричит: "Мертвый, я остался тем же, чем был живой"; Одиссей, продолжающий сокрушаться, что судьба так рано прервала его странствования по морям, - всем им Данте нашел место в христианском аду. Но, разумеется, наибольшим драматизмом пропитаны фигуры итальянцев. Неукротимый в своей злости Филиппо Ардженти, зубами впивающийся в борт флегиевой ладьи; Франческа и Паоло, которых поэт именем любви вырвал из объятий неистового адского вихря; Фарината дельи Уберти, едва ли не самый благородный образ во всей поэме; Брунетто Латини, осыпаемый огненными хлопьями в толпе содомитов; Гвидо да Монтефельтро со своим Черным херувимом, оказавшимся столь изощренным в логике; трубадур Бертран де Борн с собственной головою в руке; Уголино, грызущий череп архиепископа Руджеро; Пия деи Толомеи, героиня самой маленькой - в одну терцину - новеллы во всей мировой литературе, Сорделло, Форезе Донати. Фигур много десятков, но каждая четко индивидуализирована, и смешать одну с другой невозможно. У каждой свои думы, своя страсть, своя драма: в аду, в чистилище, в раю. Казалось бы, в раю все заботы должны быть отброшены и нет причин ни для печали, ни для страдания. А у Данте и райские тени живут богатой внутренней жизнью и вспоминают, что когда-то ничто человеческое не было им чуждо. Пиккарда Донати, сестра буйного Корсо, так же болезненно ощущает свое похищение из монастыря и насильственный брак, как если бы это было вчера. Куницца Романо, которая, как ходила молва, в делах любовных была во много крат грешнее бедной Франчески, беспечно и непринужденно, без тени раскаяния вспоминает о своих галантных похождениях. Суровый воин Каччагвида теплыми словами рисует флорентийскую старину и дает своему потомку взволнованные наставления, подготовляя его к грядущим испытаниям. Кардинал Дамиани обрушивается на духовенство, забывшее о своих обетах, и непочтительно обзывает прелата, едущего верхом, - двумя скотинами под одной шкурой. Сам апостол Петр оказался бы лишенным своей символичности, если бы не оплакивал судеб своего престола. В раю он утратил человеческие формы, являя собою лишь сноп огня и света, и тем не менее живописно, по-стариковски гневается, как если бы у него в руках был его посох и он бы стучал им о каменную паперть своего храма в Риме.

В уменье изображать конкретно, осязательно природу и человека - торжество реалистического искусства - Данте впервые преодолевает ограниченность средневековых повседневных навыков и взглядов. Интерес к действительности, к природе и человеку - именно это отделяет Данте от средних веков и делает его предтечей нового миропонимания. Аскетические идеалы возводили в норму презрение к миру и ко всему, что связано с миром. В городе эти настроения постепенно растаяли, а Данте сумел придать художественную завершенность городским протестам против аскетизма. Он перенес эти протесты в сферу искусства и показал силой поэзии, какие драгоценные источники духовной жизни можно открыть, изучая человека и природу.

Но это было лишь началом его борьбы с аскетическим мировоззрением.

 

 

7. Поэтические приемы

"Комедия" утвердила искусство пейзажа и искусство портрета в литературе нового времени. После Данте было уже легко изображать природу и людей. Между "Комедией" и "Декамероном", в котором Боккаччо, идя по стопам Данте, создал галерею полнокровных человеческих образов, не прошло и полустолетия. Между "Комедией" и "Кентерберийскими рассказами" родоначальника английской литературы Джеффри Чосера прошло немного больше. Пути были проложены.

В "Комедии" Данте стремился добиться рельефности изображения посредством простоты и осязательности. "Комедия" и простота! Это сочетание звучит как некий парадокс. А между тем ничто не определяет полнее реалистических приемов "Комедии". Структура поэмы была так громоздка, мир идей, в нее втиснутый, так сложен, терцина так тиранически управляла грамматикой, символика, аллегория и схоластика так ее тяжелили, что нужно было какой угодно ценой упрощать ее понимание. Простота поэтому диктовалась как неизбежное условие. Она дополняла то, чего Данте стремился достигнуть переходом на итальянский язык. Хлеб, который давался "тысячам", не должен был ложиться камнем. Поэтому размещение слов в стихе, чрезвычайно уплотненном, нужно было по возможности приблизить к простейшим требованиям синтаксиса, символам и аллегориям по возможности искать простейшие словесные выражения, понятнее излагать богословские тонкости, неизбежные по плану поэмы.

Другая особенность словесного мастерства Данте - осязательность. Она та же, что у его великого собрата по другому искусству, у Джотто, который передал ее как основной прием своей школе живописи. Добиваясь осязательности, поэт добивался эффекта реальности. Мысль его с необыкновенной легкостью принимает конкретную форму, идеи воплощаются в вещи и образы. Он никогда не позволяет своей фантазии переходить границы возможного в действительности. Он всегда хочет представить пластически объекты своих видений и даже старается по возможности вымерить точно то, что он рисовал. Принцип наглядности, осязательности сообщил образам Данте одну особенность. Они в подавляющем большинстве графичны и скульптурны, но бедны красками. Бескрасочность их тоже, по-видимому, была в замысле, потому что Данте обладал острым чувством колорита. Давно отмечено, что лучшие иллюстрации "Комедии" относятся к области графики и скульптуры. Недаром Боттичелли совершенствовался на его сюжетах в искусстве линий. Недаром так вдохновлялся "Комедией" Микеланджело. Рисунок и скульптура чудесно передают сцены и фигуры Данте. Живопись обращается к ним значительно реже. Отдельные эпизоды повествовательно-прагматического характера: флегиева ладья с Филиппо Ардженти, вцепившимся ей в борт, разные эпизоды драмы Франчески, Уголино, Буонконте Монтефельтро - фигурируют и на полотне. Но опять-таки не случайно, что живопись Кватроченто и Чинквеченто так мало использовала сюжеты Данте. Если же говорят о том, что изображения Страшного суда от Орканьи до Синьорелли и от фра Анджелико до Микеланджело вдохновлены "Комедией", то, вероятно, тоже не случайно, что все фрески этого содержания во Флоренции, в Орвието, в Сикстинской капелле скудны по краскам и, наоборот, очень тщательно разработаны по рисунку. Особенно Синьорелли и Микеланджело. Линии Данте и его пластика говорили художникам больше, чем краски.

У Данте была своя продуманная техника, и шестьсот лет, протекшие с тех пор, как он под соснами Пинеты заканчивал свою поэму, показали, что его приемы способны выдержать какое угодно испытание. Недаром поэты продолжают учиться у него.

А у кого учился сам Данте? У классиков? Он их внимательно изучал. Доступные ему поэты классического мира - римские, конечно, потому что греческих он не мог читать в подлинниках, а переводов в то время не было, - давали ему много. Классическая ясность, классическая гармония, уравновешенность Энеиды и Буколик, вольное восприятие всего мирского, свобода от гнетущих церковных канонов, ощущение красоты в природе и человеке, в его образе и в его чувствах - этому учил поэта Вергилий. Учился Данте и у важного Лукана и чувственного Овидия. Они научили его чеканить слово и стих. По их произведениям он старался постигнуть труд самодисциплины и поэзии. У них стремился Данте вырвать секрет главного приема настоящего искусства: находить для изображения действительности подлинное, полновесное, чаще всего единственное слово. Но Данте никогда не был простым подражателем древних. Они давали ему метод и технику, а пользовался он этим по-своему. Ибо нет ничего менее похожего на античное произведение, чем "Комедия".

Данте изучал, как в "Энеиде" описывается природа, изображаются люди и происшествия. В "Комедии" немало так называемых бессознательных цитат, но нигде ни Вергилий, ни другие классики не подавили могучей творческой индивидуальности поэта. Он весь иной, чем классика, у него другое мастерство, другая эстетика, другой художественный вкус. "Комедии" свойственна умышленная грубость, нехарактерная для древних необычность, даже корявость образов. Как типичны, например, в этом отношении стихи, рисующие манеру Фомы Аквинского, который говорит важные речи:

...Вдруг

Священный жернов закружился вновь.

("Рай", XII)

В этих особенностях произведения Данте сказывается эпоха, среда и культура. И именно такой Данте нам близок и дорог. Мы бы меньше ценили его, если бы он стал отделывать свои стихи под классиков, приглаживать их, как будут делать в XVI веке итальянские поэты.

Данте и сам чувствовал, что искусство его иное, нежели у классиков, и был смелее в своих образах и в игре своей фантазии, чем его древние учителя. Изображая превращение человека в змею и слияние естества змеи и человека, он говорит:

Лукав да смолкнет там, где назван им

Злосчастливый Сабелл или Насидий,

И да внимает замыслам моим.

Пусть Кадма с Аретузой пел Овидий

И этого - змеей, а ту - ручьем

Измыслил обратить, - я не в обиде:

Два естества, вот так, к лицу лицом,

Друг в друга он не претворял телесно,

Заставив их меняться веществом.

("Ад", XXV)

 

 

8. Наука и философия в "Комедии"

Боккаччо, суммирующий отношение современников к Данте, много говорит о его теоретической эрудиции, определяет ее в основном как богословскую и философскую. Только он подчеркивает, что Данте интересовала не просто философия, а еще и естественная философия. Это разграничение типично для схоластической мысли. Философия просто - это непосредственная "служанка богословия", контролируемая религией и церковью. Ею Данте после годов совершенствования в Болонье и Париже владел суверенно. От этой философии схоластика отличала другую, естественную, то есть науку о природе, изучаемую чисто умозрительным путем. Данте был великий знаток также и этой натурфилософии. Иллюстрации его натурфилософской эрудиции рассыпаны во всей поэме. "Комедия" могла быть написана только ученым и мыслителем, до тонкости изучавшим космологическую систему Птоломея и все комментарии к ней схоластической науки. Наряду с общей концепцией мира и всех физических явлений в широком смысле этого слова в поэме имеются многочисленные экскурсы, поясняющие различные явления физической жизни. Представляется даже в большой степени правдоподобным, что Данте, после того как был закончен "Ад" и начата работа над двумя последними кантиками, зная, что ему придется и в одной и в другой отводить много места научным и натурфилософским вопросам, распределил их по группам: "Чистилищу" были отданы вопросы биологии, а "Раю" достались преимущественно астрономические и космологические, ибо "Рай" живописал небеса.

Данте в некоторых песнях "Чистилища" и "Рая" углубляется в существо научной постановки различных проблем и говорит о них с той обстоятельностью, которая подсказывалась методами и объемом изученного материала схоластиков. В "Чистилище" можно найти научный экскурс, излагающий основы эмбриологии, в "Рае" - раскрытие проблем физики и астрономии. Нередко Данте высказывает свои взгляды на методы научного исследования. В этом отношении одно из самых любопытных мест - несколько строк во II песне "Рая", где Беатриче разъясняет поэту его заблуждения в вопросе о лунных пятнах. Она рекомендует ему проверять свои рассуждения опытом и прибавляет:

Ведь он для вас начало всех наук.

Правда, эта превосходная мысль осталась у Данте, как и вся его естественная философия, чистым умозрением и не нашла приложения к подлинным научным выкладкам. Данте словно все время держит в голове те слова, которые он высказал в трактате "Вопрос о воде и земле", писавшемся одновременно с "Раем". Там людям рекомендуется исследовать лишь доступные их пониманию вопросы. Таким образом, хотя опыт является "началом всех наук", тем не менее есть истины, которые и опыт бессилен сделать "доступными", ибо они вообще "выше понимания" людей. Между опытом Данте и опытом Леонардо да Винчи - целая пропасть. Для Леонардо не существовало вещей, принципиально недоступных человеческому пониманию; для него все подлежало исследованию, то есть наблюдению и опыту. Но в "Комедии", особенно если сопоставить ее с "Пиром", "Землей и водой" и другими теоретическими сочинениями Данте, сделан первый шаг от философии отвлеченной к философии реалистической. И в этом шаге чувствуется дыхание далекой весны Возрождения.

Как относился Данте к чистой философии? Лучшей иллюстрацией поэтического восприятия Данте отвлеченных философских проблем являются три песни "Рая" (XXIV-XXVI), где речь идет о трех так называемых богословских добродетелях: о вере, надежде и любви, то есть о самой сердцевине схоластической мудрости, для которой Аристотель дал аргументы, сподобившиеся церковного благословения.

Ведомый Беатриче, Данте встречает апостолов Петра, Якова и Иоанна. Беатриче, словно рачительный репетитор, уверенный в своем ученике и гордый его успехами, предлагает святым испытать его, как говорилось тогда в школах, "по легким и трудным вопросам":

В любви, в надежде, в вере прям ля он?

Поэт, слыша эти слова, готовится отвечать "как бакалавр", который, "вооружась молчит и ждет вопроса", пока магистр, его экзаменующий, начнет спрашивать. Три песни "Рая" превращаются в богословско-философский трактат, где все схоластические термины, самые сложные, рассыпаны по терцинам и подносятся читателю в такой чудесной поэтической интерпретации, которая, сохраняя всю точность аргументов, преображает их в пластические образы и струит как некую гармоническую мелодию.

Философия при прикосновении золотой палочки поэзии освобождается из плена тяжелых латинских Сумм. В темную глушь заповедников схоластической учености врывается свет и понятный для всех язык, как того требовали борцы за свободную религию, еретики; он внятно и пластично излагает "трудные и легкие вопросы" философии и богословия. Это - вклад поэта в дело популяризации науки. Замысел Данте достойно завершает "Рай", ибо вопросы, о которых идет речь в третьей кантике, едва ли не самые трудные.

А замысел был именно таков: пусть "трудные и легкие вопросы" будут доступны "тысячам"; пусть все читают, все стараются понять, о чем говорит философия. Поэт будет стараться всеми способами облегчить людям дорогу к высшему знанию. Поэзия оказалась необычайно гибким орудием для того, чтобы приобщить людей к свету знания. В поэзии, средствами поэзии, Данте раскрыл тайны этого знания людям. Пока он писал "Пир" и другие прозаические трактаты, латинские и итальянские, поэтический гений дремал. Теперь он пробудился, ослепительно заблистал и вооружил его такими силами, что все старые слова, усвоенные в Болонье - столице правоведения и в Париже - столице богословия и философии, оказались ненастоящими. Гений поэта пробивался сквозь толщу средневековых знаний к воздуху и свету. Разрывая одну за другой оболочки богословия, мистики, метафизики, естественной философии, аллегории, обволакивавшие его, гений Данте выбивался наружу, чтобы засверкать всеми цветами и показать человечеству новую, невиданную дотоле красоту. Так рвет свой кокон бабочка, чтобы взметнуться к свету и показать все переливы красок на своих крыльях. Но старое знание не только сковывало полет Дантова гения. Оно и питало его. Пробиваясь сквозь его тиски, творчество поэта уносило с собой частицы этого старого знания, и тогда они превращались в чистое золото поэзии. Продолжая мысль еретиков, Данте нашел еще более действенный способ пропаганды, чем родное слово, - поэзию на родном языке.

 

 

9. Религия Данте в "Комедии"

И также от ереси идет все, что есть живого в религии Данте. Данте - верующий человек. Он верит всем своим существом: глубоко, искренне, трепетно. Для него бог есть высшая сила, высший разум, высший свет. Без веры нет счастья - без веры, разумеется, христианской, единственно истинной, единственно непререкаемой. Облако неуловимой скорби, которая осеняет образ Вергилия на всем протяжении первых двух кантик, происходит от того, что он не озарился христианской верой и лишь потому не сподобился райского блаженства. Он с сокрушением говорит встреченному в чистилище Сорделло:

Без правой веры был и я, Вергилий,

И лишь за то утратил вечный свет.

Вера - начало пути к спасению. "Ее стези к спасению ведут", - как сказано во второй песне "Ада". О том, что является источником веры, дающей смысл существованию человека, Данте говорит: "не церковные традиции" ("Монархия"), а "чудеса" ("Рай", песнь XXIV). Второй тезис признал бы любой ортодоксальный богослов; по поводу первого ортодоксально мыслящие богословы, вероятно бы, очень сокрушались; декреталии утверждали другое. Но Данте это не смущало. Его вера очень свободная и очень личная, как у еретиков. Разница между ними и Данте чисто внешняя. Он не отвергает католической церкви и не догматизирует своих отклонений от ее учения. Он поэт и облекает в художественные образы то, что является предметом его веры.

Это не значит, конечно, что Данте мог помыслить себя еретиком. Еретиков он всегда безоговорочно осуждал. И тощая лисица, олицетворяющая ересь в мистической процессии "Чистилища", и тяжкие муки, которые он обрушивает на схизматиков в "Аде", и издевательская мефистофельская тирада по адресу недавней жертвы инквизиции - несчастного Дольчино, затравленного в верчельских горах, и славословие свирепому гонителю и палачу еретиков Доминику Гусману в "Рае" достаточно красноречиво свидетельствуют об его отношении к ереси. И все-таки эти крайности ничего не меняют.

Данте провел молодость во Флоренции, в атмосфере, еще не очистившейся от еретических настроений, в тесной дружбе с завзятым еретиком Гвидо Кавальканти, в непрерывном общении с другими, под опасным воздействием экзальтированных иоахимитских проповедей Оливи. "На полпути" жизни ему привелось принять участие в борьбе с князьями церкви и с главой ее. Он убедился, что церковь управляется преступной бандой людей, вроде Бонифация и Акваспарты. Находясь в эмиграции и наблюдая издали за тем, что делалось в Риме, а потом в Авиньоне, Данте должен был окончательно убедиться, что вокруг престола св. Петра свила гнездо банда разбойников и что конклав - настоящий вертеп: папы развратничали, грабили, копили золото; кардиналы средь бела дня вступали между собою в драку и подсылали друг другу убийц, забыв все законы божеские и человеческие. Эта картина разложения церкви даже человека менее честного, менее чистого сердцем и менее впечатлительного должна была заставить задуматься о том, что представляет собою религия, которую блюдут подобные пастыри. Вывод мог быть один, тот же, который в более резкой форме делали еретики: суровая критика и католической церкви, и католической религии, опекаемой церковью. Если бы Данте был менее верующим человеком и если бы его вера не покоилась на философско-богословском фундаменте, при его темпераменте, его убежденности, его смелости эта критика переросла бы в открытую борьбу. Данте не критиковал, не спорил, а шел своим путем. "Комедия" полностью раскрыла этот путь.

Не нужно очень вчитываться в картины "Комедии", чтобы сразу увидеть, что религия Данте благороднее и гуманнее, чем официальная религия. Расхождения с ней Данте вызваны высоким человеческим чувством, ощущением некой большой правды, которая не умещается в католические догматы. Сколько раз в его изображении грешников слышится невысказанное оправдание, готовность по-человечески понять и простить. Нет нужды, что грешники в аду несут муку, - этого требовали догматы; но его суд справедливее суда догматов. Сколько бы раз ни вертел хвостом Минос, посылая того или другого грешника в довлеющий ему круг преисподней, Данте берет себе право простить его, ибо его правда выше правды догматов. Она подчиняется только велению евангельской религии любви, религии еретиков. Он, как и еретики, не может примириться с тем, что

Слово божье и отцы забыты

И отдан декреталиям весь пыл.

("Рай", IX)

Отсюда великая внутренняя свобода его религиозного восприятия и его моральных приговоров. Франческа и Паоло мучаются в адском вихре, Фарината и Кавальканте - в огненных могилах, Брунетто Латини, а с ним Гвидо Гверра, Теггайо Альдобранди, Якопо Рустикуччи - под огненным дождем. Но разве он не стоял перед каждым "печальный и полный состраданья", pio е tristo, и разве не заключало в себе его сострадание нечто большее, чем простое отпущение греха, - прославление? А сколько у него в "Аду" таких прощеных грешников!

Когда Данте дошел до чистилища, ему стало легче, так как у богословов не существовало разработанной теории чистилища. Но у Дантовой любви и Дантовой правды и здесь оказалось много дела, и тоже в безмолвной борьбе с догматами. Он мог поместить на ступенях чистилища кого угодно и по каким угодно мотивам. И он это делал, вступаясь за честь страдающих, прославляя людей, которых он хотел отстоять от ярости церковников. Его ближайшие друзья - поэты, музыканты, художники, нашли себе там место его волей, волей поэта. Дорогие ему при жизни люди - Нино Висконти, Коррадо Маласпина, Форезе Донати - ждали там же перехода к вечному блаженству - его волей, волей поэта. Не была забыта и невинная героиня тяжелой семейной трагедии, Пия деи Толомеи, приобщенная им к бессмертию. Но, быть может, самым ярким проявлением свободы его религиозных суждений является эпизод "Чистилища", героем которого был король Манфред (песнь III):

Он русый был, красивый, взором светел,

Но бровь была рассечена рубцом...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Смотри, сказал он, и смертельный след

Я против сердца у него заметил.

Манфреда, эпикурейца, пораженного отлучением, Карл Анжуйский, папский бульдог, запретил хоронить под Беневентом, на поле его славы и его гибели. Когда воины Карла, простые люди, из сострадания накидали на тело убитого каменьев, чтобы его прикрыть, епископ Козенцы, имевший папский приказ, велел его вырыть и бросить в воды Гарильяно. Данте бурно протестует против такой бессердечной расправы с героем, павшим смертью храбрых. Его Манфред в "Чистилище" говорит слова, от которых исходит густой аромат ереси:

Предвечная любовь не отвернется

И с тех, кто ими проклят, снимет гнет,

Пока хоть листик у надежды бьется.

Он перед смертью успел помолиться и, вопреки проклятиям церкви, попал не в ад, а в чистилище, где с надеждой ждет спасения. Дантов Манфред - настоящий бунт против декреталий.

Такие же трудности ждали Данте и в "Раю", но и они не сковали свободу его суждений. Ему было нелегко выбраться, не снижая требований искусства, из богословских сложностей в вопросе о справедливости. Рай - место, где награждается праведная жизнь. Награда должна воздаваться по справедливости: кто заслужил, тот сподобится.

Но в том часть нашей радости, где мзда

Нам по заслугам нашим воздается,

Не меньше и не больше никогда.

И в этом так отрадно познается

Живая правда, что вовеки взор

К какому-либо злу не обернется.

"Живая правда", о которой особенно обстоятельно говорится в песнях XIX и XX "Рая", и есть справедливость (la viva giustizia). Она должна восторжествовать. Здесь поэта стерегут крупные богословские затруднения. Доступ в рай имеет только христианин, но ведь люди праведной жизни были и до Христа и существуют после Христа, вне его религии. Справедливость - человеческая, не богословская - требует, чтобы они тоже удостоились загробной награды. Единственная уступка требованиям справедливости, на которую церковь была способна пойти, - это создание идеи лимба, где пребывают без мук, но в печали (duol senza martin) люди, не по своей вине не приобщившиеся к Христовой вере. Лимб находится по ту сторону адских ворот, в ограде преисподней, в преддверии царства мучений. Доктрина, создавшая лимб, была санкционирована схоластическим богословием. В лимбе помещаются добродетельные язычники и не успевшие получить крещение христианские младенцы. Для Данте этого было мало. Он допустил в лимб не только тех, кому давала туда доступ церковь, но и тех, кому церковь решительно закрывала в него вход. Для Данте в лимбе имеют право находиться не только нехристиане, жившие праведной жизнью, но и прославившие себя высокими подвигами. Он поместил в лимб не только Гомера и Вергилия, но и одного из самых деятельных и непримиримых врагов христианства - султана Саладина. Но поэту и этого было мало. Не в лимб, а в рай хочет он открыть путь нехристианам. Догма этого не допускает. Если бы Данте был человек, покорный канонам, он бы и не поднимал по этому поводу разговоров. Но в Данте жила любовь: в "Рае" на глазах у читателя идет страстная борьба за справедливость.

Поэт не мирится с голой догматикой, как бы ее силлогизмы ни были безукоризненны. Его философия глядит вперед, в те времена, которые во имя торжества правды должны покончить: с религиозным догматизмом. До этого торжества, однако, далеко. Сейчас идут лишь первые бои, трудные и упорные: расчищается передовой гуманистический плацдарм. Поэма, сохраняя весь художественный блеск, насыщается такой богословской эквилибристикой, от которой самого либерального представителя схоластики должно было бросать в жар. Во имя правды было необходимо лучших из нехристиан допустить в райские чертоги. Для этого требовалось разбить догмат - рай для христиан. А так как он неразбиваем, то приходилось срочно обойти его хитросплетенными софизмами: будто бы душа праведного язычника, чтобы получить путевку в рай, на минуту возвращается в тело своего хозяина, где в ускоренном порядке исповедует христианскую веру, и тогда уже беспрепятственно взлетает на небо праведных. Этим способом среди христианских душ, в одной из бровей Орла справедливости, разместились римский император Траян и добродетельный сын Трои Рифей. Так торжествовала справедливость. Нечего говорить, что праотца Адама, не успевшего приобщиться к свету христианства, Данте просто помещает в рай, не затрудняя себя излишней аргументацией по этому поводу.

В "Комедии" с точки зрения церковной догматики есть вещи похуже. В картине мистической процессии церкви, где впервые появляется на сцену Беатриче, ее появление святые старцы, сопровождающие колесницу, встречают возгласом: "Гляди, невеста с Ливана!" В богослужении это священное приветствие бывает обращено только к деве Марии. Далее все святые хором приветствуют ту же Беатриче возгласом: "Благословен грядый!" - тем самым, которым народ в Иерусалиме встречал Иисуса Христа в его последнее посещение святого города. Таким образом, Данте, ничтоже сумняшеся, ставит Беатриче в один ранг с девой Марией и с самим Христом, то есть, попросту говоря, обожествляет ее. Данте, как известно, не имел ни малейшего отношения к капитулу канонизации и, казалось, никем не был уполномочен обожествлять даму своего сердца, ни малейшими святыми подвигами не ознаменовавшую свою жизнь. Но Данте был поэт и, "когда дышал любовью", отбрасывал всякие мысли о канонах.

Таковы поправки к религиозным догматам, вызванные морально-философскими соображениями поэта. Из других поправок наиболее характерны те, которые продиктованы поэтическим чувством. Фантазия Данте должна была построить конструкцию всего загробного царства так, чтобы созданные им образы нашли каждый свое место. Отцы церкви и схоласты помогали ему мало. Геокосмография загробного мира оставалась неопределенной, и фантазия поэта могла действовать свободно. Данте был, разумеется, связан схемою Птоломея и не мог себе позволить нарушить ее в чем-нибудь существенном. Но Птолемей Птолемеем, а поэт должен был решить, как населены небесные сферы и где помещается Троица, как устроена "Мистическая Роза" - постоянное обиталище святых, как свершаются их полеты в небесах, где их встречал поэт. А в каких священных книгах сказано, что ад построен так, как о том повествует "Комедия"? Или что гора чистилища со своими уступами и с земным раем на вершине выросла среди водной пустыни южного полушария, взорванной до глубин падением Люцифера? Фантазия поэта работала, творила, совершенно не считаясь ни с какими церковными традициями.

А какими церковными традициями санкционировано полное соблазна для всякого ортодоксального католика смешение языческого с христианским, царящее в поэме? Какой вселенский собор постановил отдать христианских грешников на суд язычнику Миносу, а подступы к чистилищу поручить язычнику Катону? И как будто в библейском бестиарии, где благодать, нужно думать, покоится на Самсоновом льве, на ките пророка Ионы и на всех четвероногих и пернатых обитателях Ноева ковчега, не фигурирует сугубо языческий трехглавый пес Цербер, не мазанный христианским мирром. А он тем не менее по-хозяйски лает и мучает обжор в христианском аду. Образы античной мифологии с капризной непринужденностью приходят в соприкосновение с христианскими и аллегорическими. Гиганты и кентавры состязаются с более или менее ортодоксальными дьяволами и бесами всех рангов. Поэзия остается в выигрыше. Католический догматизм несет великий ущерб.

Такова религия Данте в "Комедии". Она не была бы столь свободной, если бы сознания поэта не коснулась ересь. Мистические аллегории "Чистилища" и "Рая", фигуры Лючии и Мательды, своевольная игра символами и образами в местах, забронированных церковной догматикой, вторжение языческих фигур в удел христианского религиозного понимания и беспредельное господство любви, правды и человечности над канонами - все это не раз соблазняло правителей церкви, умных и злых, втиснуть