Суворин Алексей Сергеевич - А. С. Суворин в воспоминаниях современников

а сцене она, по-моему, необходима.

   - Я, собственно говоря, этого не понимаю... Какая дисциплина? Какие такие условия?.. Никаких условий я не приму... И вообще я лучше уйду из директоров театра - вот и все...

   - Зачем же вам, Алексей Сергеевич, уходить... Проще это сделать мне, - сказал я, вставая. -Вы пригласили меня для переговоров... Мы не сошлись во взглядах на задачи театра, на способ работы... Я не могу и не хочу ставить что попало и для кого попало... Вы пригласите другого режиссера...

   - Нет, позвольте, что же вы говорите... "для кого попало и что попало"... Я также этого не хочу...

   - А мне пора, - прервал наши пререкания Петр Петрович, посмотрев на часы. - Я уже и так опоздал...

   - До свиданья, Алексей Сергеевич, - сказал я, решив уйти вместе с Гнедичем.

   - Вы ведь никуда не спешите?.. - остановил меня Суворин. - Мы с вами, собственно говоря, ни о чем не поговорили... Надо же нам до чего-нибудь договориться...

   Я остался, хотя был убежден, что мы с Сувориным ни до чего "не договоримся".

   - Собственно говоря, вы правы... - уже менее суровым тоном начал Суворин, когда мы остались вдвоем. - Открывать театр, чтобы ставить там г...но собачье, конечно, не стоит... Только где вы найдете эти "литературные" пьесы, о которых вы говорите? И кому они нужны?.. Пойдет ли публика их смотреть?..

   - А если литературных пьес нет, и публика их не хочет смотреть, тогда и театр открывать не стоит, - возразил я. - По моему мнению, и пьесы хорошие есть... И публика, жаждущая хороших пьес, есть... И актеры хорошие есть... Надо только их найти... Ведь ходила же публика смотреть "Ганнеле"... И на другие найдутся любопытные, поверьте.

   Заговорив о театре, я увлекся. Совершенно забыл о том, что я приехал "наниматься в режиссеры", забыл, что передо мной "пригласивший меня для переговоров" Суворин, с которым мы только что разошлись во взглядах. Говорил просто с человеком о деле, мне близком, дорогом, хорошо знакомом, в громадность нравственного и умственного значения которого для развития масс я глубоко верил.

   Говорил искренно, горячо, убежденно.

   Алексей Сергеевич мало-помалу совершенно преобразился. Глаза заблестели. Голос зазвучал молодо и энергично. Куда девалась его подозрительность, холодная сдержанность. Он воодушевился, с жаром заговорил о задачах театра вообще и возникающего театра в частности. Почти во всем главном он соглашался со мной, приводил много примеров из своей практики драматурга и рецензента, высказывал дельные, глубокие мысли о театре, тонкие замечания об актерах, о публике, об отношении печати к театру.

   И когда я уходил после двухчасового разговора с ним, Алексей Сергеевич, провожая меня до передней, пожимая руку, сказал:

   - Поступайте к нам, голубчик... Я вижу, что с вами я могу работать в театре...

   Утром на другой день я получил письмо от Н. О. Холевы, директора-казначея будущего театра, с просьбой "пожаловать к нему для окончательного выяснения условий с дирекцией".

   Составив письменный договор, где подробно обусловил мои права и обязанности режиссера, я отправился в назначенный час к Холеве.

   Н. О. Холева, талантливый адвокат, был в то время в зените своей славы. Успех, очевидно, вскружил ему голову. Он держал себя самоуверенно и даже заносчиво.

   Горничная, доложив обо мне, вернулась с ответом: "Барин занят и просит зайти в другое время".

   - Скажи своему барину, - ответил я громким голосом, - что я тоже занят и прошу его прийти ко мне, когда он будет свободен...

   Я уже был на лестнице, когда поспешно вышел туда сконфуженный Холева.

   - Простите, пожалуйста, горничная перепутала вашу фамилию... Прошу вас войти, - пригласил он, протягивая мне руку.

   Мы вошли в кабинет, изящно, но солидно обставленный, с тяжелой кожаной мебелью, со шкалами богато переплетенных книг, этажерками, где в строгом порядке лежали кипы дел, с портретами в дорогих рамах - ученых, юристов, писателей, красавиц-артисток... Кабинет модного адвоката и любителя изящного.

   - Алексей Сергеевич просил меня, - начал деловым тоном адвоката Холева, - заключить с вами условие... Должен вам сказать, что дирекция ассигновала на жалование режиссера двести рублей в месяц... Если вас это устраивает, то...

   - Меня это устраивает, - ответил я, - но устраивают ли дирекцию мои условия?.. На соблюдении их я категорически настаиваю... От согласия дирекции зависит мое поступление в ваш театр режиссером...

   Я подал Холеве написанный мною проект контракта.

   Условия мои заключались в следующем:

   1) Участие с правом голоса в репертуарном комитете театра.

   2) Полная самостоятельность при постановке на сцене пьес и распределении ролей между актерами,

   3) Предоставление мне, как режиссеру, права по моему усмотрению нанимать и увольнять рабочих на сцене: плотников, техников, бутафоров, портных, парикмахеров и др.

   4) Установление правил порядка для служащих на сцене, как артистов, так и рабочих.

   Холева внимательно прочел проект контракта и, подумав, сказал:

   - Я, видите ли, не уполномочен дирекцией решать этот вопрос окончательно... Я должен представить ваши условия на обсуждение дирекции театра... и, если она согласится...

   - Тогда, будьте добры, сообщите мне, какое решение примет дирекция... До свиданья.

   Мы расстались.

   Вечером - или, вернее сказать, ночью, часов около двенадцати - того же дня я получил записку от Холевы с приложением написанного рукою Суворина следующего условия: "Поступая режиссером в театр литературно-артистического кружка, я получаю от дирекции за свой труд двести рублей в месяц".

   С посыльным, принесшим мне записку от Холевы, я отвечал, что в заключении прилагаемого условия не нуждаюсь, ибо не сомневаюсь, что дирекция мне будет платить за мою работу жалование. Для меня важно принятие дирекцией моих условий, без чего я не могу взяться за режиссерство в театре кружка. Вложив вместе с моим письмом условие, написанное Сувориным, в конверт, я отправил его неподписанным обратно Холеве.

   Утром ко мне приехал А. П. Коломнин.

   Спокойный, корректный Алексей Петрович с первого же раза произвел на меня хорошее впечатление. Он сообщил мне, что на заседании дирекции большинство высказалось за принятие моих условий, но Алексей Сергеевич, как председатель театральной дирекции, не хочет подписывать формального контракта, будучи вообще противником всяких письменных условий.

   - Я сам не охотник до формальных контрактов, - ответил я Коломнину, - и, признаюсь, был крайне удивлен, получив от Холевы написанное Сувориным условие. Оно меня не только удивило, но прямо возмутило...

   - Самое лучшее, если мы не будем подписывать никаких условий, - предложил Алексей Петрович. - Приходите сегодня в три часа к Суворину... Там соберется наша дирекция... И мы порешим все на словах... Не настаивайте на подписании, Евтихий Павлович... Уверяю вас, что ваши права нарушены не будут... Я вам ручаюсь за то, что мешать вашей режиссерской работе никто из директоров не будет. Суворин горячо любит театр, увлечен им теперь донельзя, но ему некогда им заниматься... Он ревнивый человек, но с ним можно работать... Уверяю вас... Я хорошо знаю Алексея Сергеевича... Поверьте мне... Приходите в три... надо кончать...

   В три часа у Суворина я застал А. П. Коломнина, П. П. Гнедича и Н. О. Холеву.

   Алексей Сергеевич встретил меня приветливо и первый заговорил:

   - Я не подписал вашего контракта, хотя в общем согласен с ним... но, собственно говоря, я никогда ни с кем не заключал письменных условий... Да и какие могут быть условия с подписями между литераторами... Не пристало это нам с вами... Да, собственно говоря, они никого и не гарантируют... Хотя мне вас рекомендовал Николай Федорович Сазонов, но ведь я вас как режиссера совсем не знаю... Вот поработаем вместе, узнаем друг Друга...

   - Я не стою за подписание вами условия. Ни вас, ни себя я не хочу связывать... Мне важно только принципиальное согласие дирекции на мои предложения... И, главное, на признание за мной права голоса при обсуждении репертуара, - ответил я.

   - Ну, конечно, голубчик... Само собой, мы сообща все будем решать...

   - Вопрос, значит, можно считать оконченным?- спросил Холева.

   - Ну, конечно, Николай Осипович... Я, собственно говоря, очень рад.

   Петр Петрович поднял вопрос о репертуаре, сказав, что надо заблаговременно позаботиться о заказе декораций, мебели, бутафории и костюмов.

   - Мы предполагали поставить "Орлеанскую деву"... Постановка эта требует много времени и сложной работы... Надо теперь же, не откладывая, решить, будем ли мы ее ставить или нет?

   Единогласно было решено ставить "Орлеанскую деву" и немедленно приступить к монтировке трагедии.

   Алексей Сергеевич предложил возбудить в драматической цензуре ходатайство о разрешении к представлению в театре литературно-артистического кружка "Власти тьмы" Л. Толстого.

   Заговорив о "Власти тьмы", Суворин внезапно загорелся. Он начал подробно рассказывать о постановке пьесы в любительском спектакле Приселковых.

   - У Приселковых, собственно говоря, хорошо она была исполнена, но можно поставить ее лучше... Надо теперь же возбудить вопрос в цензуре... Я сам поеду к начальнику печати... Если разрешат - мы обеспечены успехом сезона, - закончил он.

   - "Ганнеле" можно поставить, она еще даст несколько сборов, - предложил А. П. Коломнин. С ним все согласились.

   Алексей Сергеевич настаивал, чтобы написана была новая декорация последней картины.

   Я сказал, как представляю себе эту картину. Петр Петрович взялся сделать эскиз декорации. Заговорили о том, какой пьесой открыть театр. После долгих пререканий и горячих споров дирекция согласилась с моим предложением начать сезон пьесой Островского - "Гроза".

   Заботы о формировании труппы были возложены на А. С. Суворина, совместно со мной.

   - Приходите, голубчик, ко мне от часа до двух ночи... Поговорим о труппе, о репертуаре... В это время нам никто мешать не будет... - сказал мне на прощание Алексей Сергеевич.

    

   II

    

   Ночные заседания у А. С. Суворина. - Беседы о репертуаре и о труппе. - Приглашение артистов. - Наши поиски "за талантами". - Поездки с А. С. Сувориным по садам и по дачным театрам. - Орленев и Домашева. - Пасхалова и Яворская. - Поездка Суворина в Москву. - Н. Д. Красов и А. П. Никитина. - Заседание дирекции перед отъездом Суворина за границу. - Мое предложение не ставить в нашем театре пьес директоров и режиссера. - Полная доверенность мне составлять труппу и организовывать все дело. - Отъезд А. С. Суворина.

    

   Намеченный репертуар театра кружка меня вполне удовлетворял.

   "Если "Власть тьмы" нельзя будет поставить, благодаря цензуре, то все же в репертуаре остаются такие пьесы, как "Гроза" Островского, "Орлеанская дева" Шиллера и "Ганнеле" Гауптмана. На первое время этих пьес будет довольно, а в дальнейшем пьесы найдутся", - думал я.

   Очень трудным представлялся мне вопрос о сформировании труппы.

   Артистические силы провинции я в то время хорошо знал. Будь дело зимой или, по крайней мере. Великим постом, можно бы собрать прекрасную труппу, но летом все выдающиеся артистки и артисты были уже законтрактованы. На всякий случай я составил список артистов, пригодных для нашего театра. В крайнем случае можно будет предложить дирекции заплатить за них неустойки.

   В моем, довольно обширном, списке стояли имена: Романовской, Кудриной, Стрепетовой, Комиссаржевской, Мартыновой, Рыбчинской, Анненской, Домашевой, Холмской, П. К. Красовского, Каширина, Сашина, Анчарова-Эльстон, Орленева, Бравича, Ге, Инсарова-Рощина, Киселевского, Неделина, Чужбинова и многих других.

   Обратившись в бюро Разсохиной, я просил выслать мне список свободных от ангажемента артистов и сообщить сведения о том, где служат намеченные в моем списке лица.

   Бюро Разсохиной быстро исполнило поручение.

   В списке свободных артистов было около ста фамилий, но среди них я нашел только три-четыре интересных для нашего дела: П. К. Красовский, Анчаров-Эльстон, Стрепетова и Холмская. Остальные были те, что в опере именуются неизвестными.

   Около двух часов ночи отправляюсь, со списком в портфеле, к А. С. Суворину.

   - Ну что, голубчик?.. Как дела?.. Нашли кого-нибудь? - торопливо спрашивает он меня.

   - Кой-кто есть... Давайте, Алексей Сергеевич, все по порядку... - ответил я, вынимая список.

   - По порядку, так по порядку... - согласился он, садясь в кресло.

   Мы просмотрели весь список. Я давал подробные характеристики актеров. Суворин с большим вниманием меня слушал. Он мало знал провинциальные силы... Из всего списка знакомы ему были только Стрепетова, Инсаров-Рощин, Киселевский.

   Времени терять было нельзя, а потому я предложил Алексею Сергеевичу немедля вступить в переговоры с намеченными нами артистами: Комиссаржевской, Романовской, Холмской, Красовским, Анчаровым-Эльстоном.

   Так как Домашева и Орленев играли в то время в Озерках, Алексей Сергеевич решил завтра же вместе со мной отправиться в озерковский театр смотреть их.

   "Ночные бдения" бывали у нас с Алексеем Сергеевичем раза три-четыре в неделю.

   Мы обменивались мнениями о прочитанных пьесах, об актерах, о постановке пьес, о декорациях. Материальной, хозяйственной стороны дела мы почти никогда не касались. Об этом я разговаривал с А. П. Коломниным и Н. О. Холевой.

   В одно из "заседаний" Суворин спросил меня, как я смотрю на артистку императорских театров Пасхалову, которая заявила ему о желании служить в театре кружка. Я, конечно, ничего против Пасхаловой не имел, считая ее одной из способных молодых артисток Александрийского театра.

   - Яворская тоже хочет служить у нас... Я с ней еще весной говорил о нашем театре... И мы с ней почти покончили... Я Думаю, что мы, собственно говоря, соберем недурную труппу... Без актеров театр немыслим... Актер в театре - все... Я помню старика Садовского, Мартынова, Васильева. Что это были за артисты!..

   Суворин часто увлекался воспоминаниями о былых талантах русской сцены и с восторгом рассказывал об игре их в тех или других ролях, о пьесах, в которых они выступали.

   - Теперь таких талантов нет, - говорил он. - Из глупых, ходульных ролей в водевилях, в мелодрамах они создавали живые, трогательные образы... А, впрочем, я люблю, собственно говоря, мелодраму... Знаешь, что чепуха, а трогательно... Добродетель торжествует, порок наказан... уходишь из театра удовлетворенный. Я, собственно говоря, вообще люблю, когда пьеса кончается благополучно... Заметьте, у Островского большинство пьес кончается свадьбой. В жизни это не всегда так случается, так хоть на сцене посмотреть приятно... Я даже думаю, не поставить ли нам хорошую мелодраму, Евтихий Павлович?..

   Я протестовал самым энергичным образом, говоря, что время мелодрам прошло, что и актеры разучились их играть...

   - Может быть, вы и правы, Евтихий Павлович... - согласился Алексей Сергеевич. - Но публика любит мелодрамы...

   - Какая публика... Всякая есть публика... И мы вступали в длинные горячие споры о задачах театра, о публике, о репертуаре, о пьесах, об исполнении актерами ролей. Алексей Сергеевич был страстный, искусный спорщик. Как все люди темперамента, он был крайне пристрастный человек.

   Отдавая долг большому таланту А. Н. Островского, он не любил многих его пьес. Ибсена он тоже не особенно жаловал.

   - Умный очень писатель... И пьесы его очень умные... но не драматург. Страсти в нем нет... Холодно все это, разумно очень... - говорил он об Ибсене.

   Я был всегда горячий поклонник Островского и увлекался Ибсеном. На почве этих разногласий у нас загорались бесконечные споры.

   Помню, прочел я пьесу Гауптмана "Одинокие люди". Она мне понравилась. Я принес ее Алексею Сергеевичу, просил прочесть, рекомендуя внести ее в репертуар. Суворину пьеса показалась неинтересной. И как я ни убеждал его, сколько ни спорил, он ни за что не хотел внести в репертуар театра "Одиноких людей", находя пьесу бледной, резонерской, утверждая, что она никакого успеха в России иметь не будет. Так она и не пошла у нас.

   Как только в газетах появилось известие, что кружок открывает театр и я приглашен режиссером, к Суворину и ко мне потянулись авторы и актеры. В день поступало по три-четыре пьесы. Актеров и в особенности актрис с предложением своих услуг перебывало у меня бесконечное количество.

   Алексей Сергеевич Сам редко принимал актеров, отсылая их ко мне.

   С авторами он вступал в переговоры, читал пьесы, давал советы и указания, как надо переделать или исправить пьесу. Мало-мальски интересные пьесы Суворин передавал мне на прочтение и спрашивал о них мое мнение.

   По летним театрам "в поисках за талантами" мы обыкновенно ездили вместе с ним.

   Увидав в Озерках Орленева и Домашеву, в пустенькой комедии (если не ошибаюсь, "Под душистою веткои сирени"), А. С. Суворин пришел в восторг. Он сейчас же после спектакля просил меня вступить с ними в переговоры. На мое замечание, что они служат у Корша, он сказал:

   - Мы заплатим за них неустойку... Таких актеров упускать нельзя, голубчик... Это таланты... Переговорите с ними и постарайтесь, чтобы они были у нас в труппе.

   Другие наши "смотрины" актеров были не из удачных. Посетили мы Измайловский сад (теперешний "Летний Буфф"), где провинциальная актриса С-ая играла, как она сама выражалась, "опрощенную Медею", Петергоф, театр "Невского общества" и много других.

   Посмотрев два-три акта, Суворин, разочарованный, уезжал домой, ворча, что нам не собрать хорошую труппу, что талантливых людей совсем нет...

   Мною были разосланы десятки писем и телеграмм с приглашениями актерам.

   Ответы получались медленно.

   Алексея Сергеевича это досадовало. Его брало нетерпение. Он каждый раз, как я приходил, встречал меня вопросом:

   - Ну что, есть от кого-нибудь известие? Мой отрицательный ответ всегда приводил его в раздражение.

   - Знаете что, Евтихий Павлович, я завтра поеду в Москву к Разсохиной... Как вы думаете? - сказал он мне однажды.

   - Что же, поезжайте... Может быть, кого-нибудь там найдете, - согласился я.

   Через два дня Суворин уже вернулся из Москвы, пригласив, через бюро Разсохиной, А. П. Никитину и Н. Д. Красова.

   Я получил телеграммы от Анчарова-Эльстона и П. К. Красовского с согласием служить в труппе и от В. Ф. Комиссаржевской письмо, в котором она благодарила за приглашение и сообщала, что, к сожалению, не может принять ангажемента, так как заключила уже контракт с Незлобиным в Вильну.

   Нельзя себе представить, до чего раздражали и огорчали Алексея Сергеевича отказы актеров и до чего радовался и ликовал он при удачах.

   Не раз мне приходилось убеждать его, что отчаиваться нет никаких оснований, что у нас уже есть ядро труппы, с которым мы не пропадем, а остальных подобрать нетрудно.

   Суворин, по-видимому, успокаивался, но рано утром на другой день я уже получал от него записку с вопросом: не получил ли я ответа от того-то или той-то?..

   К концу мая в труппу уже вступили: Пасхалова, Яворская, Домашева, Никитина, П. К. Красовский, Анчаров-Эльстон, Орленев и Красов. Со многими приглашенными артистами мною еще велась переписка.

   Нервный и нетерпеливый, Алексей Сергеевич возмущался, что формирование труппы идет, по его мнению, медленно, и просил меня все сношения с актерами вести телеграфом.

   Он весь "ушел в театр", жил только мыслью о театре, ни о чем другом, кроме театра, актерах, пьесах, не говорил.

   Сотрудники "Нового Времени" ворчали, что Суворин совсем забросил газету, душил их разговорами о театре, об актерах, о пьесах и слышать не хочет о редакционных делах.

   Волнуясь, горячась и спеша, он в сильной степени растрепал свои нервы.

   На заседаниях театральной дирекции он раздражался по всяким пустякам, придавая им более важное значение, чем они имели. Всех торопил, подгонял, писал мне и директорам письма, сердился, упрекал в недостатке энергии.

   Благодаря нервности А. С. Суворина иногда происходили на заседаниях курьезные сцены.

   Как-то, говоря о бутафории для "Орлеанской девы", П. П. Гнедич заметил, что надо заказать орифламму. Алексей Сергеевич, будучи в нервном настроении, разразился по этому поводу грозной филиппикой.

   - Вот всегда так у нас делается!.. "Нужно заказать"... А, собственно говоря, ничего не заказано... Так невозможно... А потом - ставить пьесу, - того нет, другого нет!.. Спешно... кое-как... черт знает что!.. Вы, Петр Петрович, пожалуйста, голубчик, сей час же закажите орифламму... Это необходимо теперь же сделать...

   Петр Петрович поспешил успокоить Суворина. Когда Гнедич ушел, Алексей Сергеевич еще долго не мог успокоиться, озабоченный заказом орифламмы. Он негодовал, волновался, бранился и, наконец, остановившись передо мной, спросил:

   - Да что такое, позвольте, эта орифламма, Евтихий Павлович?

   - Это знамя с нарисованной на нем Богородицей, которое носила Орлеанская дева...

   - Так ведь это сущая чепуха!.. - расхохотался Суворин. - Это знамя можно в один день сделать... Петр Петрович давно уж мне твердит: "орифламма, орифламма!.." Я думал, и в самом деле... - успокоившись, с добродушной улыбкой сказал Суворин.

   Июнь подходил к концу.

   Алексей Сергеевич сидел в Петербурге, занимался театральными делами, откладывая со дня на день свой отъезд за границу. А. П. Коломнин, любивший старика, уговаривал его бросить на время дела и ехать отдохнуть, предоставить директорам и мне заниматься театром.

   - Действительно, голубчик, я устал, да и Петербург летом, собственно говоря, мне противен... - отвечал обыкновенно Суворин и, тем не менее, оставался в своей роскошной, огромной пустой квартире один с преданным ему человеком Василием.

   Несколько раз укладывались чемоданы и даже брались билеты, но отъезд все откладывался.

   Наконец Алексею Петровичу удалось-таки уговорить Суворина уехать.

   Перед отъездом было назначено заседание дирекции. Говорили снова и снова о репертуаре.

   Ответа из цензуры на ходатайство кружка о разрешении "Власти тьмы" получено не было. А между тем в газетах появилось известие, что "Власть тьмы" будет разрешена только для императорских театров и пойдет в бенефис Н. В. Васильевой.

   Мы приуныли. Алексей Сергеевич, узнав об этом, страшно заволновался. Он решил снова отложить отъезд, чтобы лично просить начальника печати о разрешении пьесы для театра кружка. Коломнин и Холева взяли хлопоты на себя и успокоили этим Суворина.

   В этом заседании я, между прочим, внес предложение, чтобы в театре кружка в течение, по крайней мере, первого сезона не шли пьесы директоров и режиссера. Предложение мое было принято.

   Рассмотрев представленный мною проект условия с артистами, дирекция, внеся поправки, приняла его, уполномочив меня от имени режиссера театра приглашать артистов, декораторов, рабочих на сцене и заключать с ними контракты.

   Вся организационная работа по составлению труппы и рабочих на сцене была всецело поручена мне. П. П. Гнедич взял на себя подготовку монтировочной части дела по декорациям, костюмам и бутафории.

   Вечером А. С Суворин уехал, прося меня сообщать ему все касающееся театра и присылать на прочтение пьесы, которые я найду достойными внимания.

    

   III

    

   Работа по подготовке сезона. - Чтение пьес. - Переговоры с артистами и заключение с ними условий. - М. А. Михайлов. - Первая считка "Грозы". -Начало репетиций. - Отношение ко мне А. П. Коломнина и Н. О. Холевы. - Тайные враги. - Письма Суворина. - Моя телеграмма. - Первый спектакль 17-го сентября. - Письмо Суворина. - Отношение ко мне труппы.

    

   С отъездом Алексея Сергеевича за границу труд прочтения пьес, переговоры с авторами и артистами, рабочими, плотниками, бутафорами, техниками лег всецело на меня. С утра до вечера у меня в квартире толкался народ. Вечером я делал монтировки и mise en scene, читал пьесы, желая поскорее дать ответ нетерпеливым авторам.

   При заключении контрактов я предварительно сообщал дирекции о приглашении мною такого-то артиста и цифру его жалования. По получении согласия дирекции я подписывал с ними условия.

   Формирование труппы шло довольно успешно.

   Труппа была уже почти собрана, когда в одно прекрасное утро ко мне в кабинет вошел уже немолодой, среднего роста робкий человек с выразительным, бритым лицом, с выцветшими серыми, умными глазами и крупным носом.

   Одетый в короткое, потертое, старенькое пальто горохового цвета, вылинявшее на плечах, и обтерханные светлые брюки, он неловко, конфузливо поклонился, шаркнул ножкой и подал мне дрожащими руками письмо.

   Я пригласил его сесть.

   "Рекомендую вам, Евтихий Павлович, способного провинциального артиста Михаила Адольфовича Михайлова..." - писал мне мой старый знакомый, режиссер Павел Петрович Ивановский.

   До этого дня я никогда не слыхал об актере Михайлове, а потому стал подробно расспрашивать его: где он служил, какое его амплуа, какие роли он играл и давно ли он на сцене?..

   Робким, тихим голосом Михайлов рассказал мне свое curriculum vitae.

   Его настоящая фамилия Дмоховский. Он дворянин, помещик Харьковской губернии. Имел большое состояние, но был разорен вконец после ареста брата, осужденного по политическому делу в каторгу. Сам был арестован, но скоро освобожден. Продал последние крохи из имения и пошел в актеры, так как раньше с успехом играл в любительских спектаклях. Служил в Харькове у Андреева-Бурлака, в Курске и еще где-то на юге. Играл вначале вторые, а потом и первые роли характерных комиков и резонеров. А теперь вот на зиму свободен...

   - Ваш брат - Лев Дмоховский? - спросил я его.

   - Да, Левушка... Лев...

   - Я знал вашего брата еще до его ареста... И потом сидел с ним в тюрьме в Красноярске... И сестру вашу знал, что добровольно пошла за братом в Сибирь... - сказал я.

   Никогда не забуду выражения лица Михайлова, когда он услышал о моем знакомстве с его братом.

   Весь он просиял, на глазах показались слезы.

   - Вот как!.. Вы знали Левушку?.. и сестру?.. Брат умер в тюрьме, в Иркутске... - проговорил он, заикаясь, и замолк на полуслове.

   - Нам нужен в труппу комик... - сказал я, чтобы переменить разговор, сильно взволновавший Михайлова. - Я возьму вас... Рекомендации Ивановского я доверяю...

   - Благодарю, благодарю... - горячо ответил он, крепко пожимая мою руку.

   - Какие же ваши условия?

   - Полтораста... дадите?.. - неуверенно произнес Михайлов, смотря на меня умоляющим взглядом.

   - Нет, Михаил Адольфович... Ведь вы хотите занимать роли первого комика и резонера... Вам необходимо будет обзавестись приличным платьем... Да и жизнь в Петербурге значительно дороже, чем в провинции... Меньше двухсот рублей на первое время я вам не могу дать... а там посмотрим... - ответил я.

   Михайлов, видимо, был сердечно тронут и горячо благодарил меня.

   Наступил август.

   Близилось время открытия сезона. Приглашенный мной художник И. А. Суворов, под наблюдением П. П. Гнедича, приступил к работам декораций "Грозы".

   Некий Г-ий (бывший соарендатор Малого театра) предложил дирекции взять напрокат его театральное имущество: декорации, костюмы и бутафорию.

   Дирекция, совместно со мной, осмотрела подробно все "имущество".

   Оно состояло из старых, использованных оперных и опереточных декораций: неправдоподобных пейзажей, нигде не виданных зал, улиц фантастических городов, театральных нарочных хижин, где могли обитать только опереточные бедняки; из костюмов, истрепанных и непригодных для драмы; из арсенала деревянного оружия, поломанной мебели и аляповатых статуй и ваз...

   П. П. Гнедич и я высказались решительно против аренды этого никуда непригодного хлама, но дирекция принуждена была взять напрокат это имущество за какую-то ничтожную плату.

   Так как Суворов не мог один оборудовать декорациями театр, в котором, кроме названного хлама, ничего не было, П. П. Гнедич заказал часть работ декораторам императорских театров. С братьями Лейферт было заключено условие на поставку бутафории и костюмов по рисункам, доставляемым П. П. Гнедичем.

   Освещение сцены Малого театра было самое примитивное. О радикальном переустройстве его нельзя было и думать. Пришлось ограничиться только незначительными поправками и приобретением необходимых принадлежностей, как-то: рефлекторов, луны, комплекта разноцветных лампочек и т. п.

   А. С. Суворин, узнав из моего письма о неудовлетворительности освещения на сцене, приобрел за границей прекрасный фонарь для световых эффектов, изображения на сцене туч, дождя, снега, молний и т. п.

   Переделанная когда-то, по указаниям М. В. Лентовского, сцена была недурно оборудована, но неудобна, вследствие непропорциональности размеров. Ее глубина почти равнялась ширине. Проходы за кулисами были узки, что представляло большое неудобство при постановке так называемых обстановочных пьес. Весь театр был загрязнен, благодаря неряшливому отношению арендаторов. На сцене люки не действовали, подъемы декораций производились "вручную", софиты - на бечевках, в трюме - склад всяческого ненужного хлама: сломанных площадок, лестниц, декоративного хлама и возов мусора. Надо было много энергии и настойчивости, чтобы очистить эти Авгиевы конюшни и привести сцену в порядок и зрительный зал в приличный вид.

   В продолжение августа месяца мне приходилось каждый день бывать в Малом театре, наблюдая за ремонтом и работой в декоративном зале.

   Наконец работы по ремонту и очистке театра были окончены. Труппа сформирована, рабочие все наняты. Труппа состояла из 45 артисток и артистов. В ее составе были такие выдающиеся силы, как Пасхалова, Яворская, Холмская, Глама-Мещерская, Домашева, Никитина, Каратыгина, П. К. Красовский, Орленев, Михайлов, Анчаров-Эльстон, Бастунов. Режиссерское управление состояло из меня и моего помощника Мировича.

   Стоимость всей труппы, вместе с режиссером, не превышала восьми тысяч рублей в месяц.

   Настало время приступить к репетициям.

   Помню, как сильно я волновался, идя на первую считку "Грозы". Большинство из исполнителей были артисты, мне мало знакомые, набранные из провинции, с разных сторон обширной России.

   Распределять роли пришлось по чутью и догадке, по заявленным актерами амплуа и по внешним данным. Многие из участвующих в пьесе раньше играли в "Грозе" не те роли, которые я назначил им, другие считали роли не их амплуа.

   Орленев с боязнью отнесся к роли Тихона.

   - Никогда не играл я этих ролей - боюсь, Евтихий Павлович, не совладаю.

   Как истинный артист, он строго относился к самому себе и с глубоким уважением к искусству.

   - Попробуем, Павел Николаевич... Посмотрим на репетициях... Не выйдет роль, я вас насильно не заставлю играть, - убеждал я его.

   Роли в "Грозе" были распределены так: Дикой - Марковский, Борис - Красов, Кабаниха - Чижевская, Тихон - Орленев, Катерина - Холмская, Варвара - Никитина, Кудряш - Чернов-2, Шапкин - Богатилов, Феклуша - Каратыгина, Глаша - Ланская, полусумасшедшая барыня - Зиновьева.

   Сказав несколько слов о художественных задачах возникающего театра, о необходимости дружной, совместной работы, я попросил артистов приступить к считке пьесы.

   Роли были проверены моим помощником Мировичем до считки, а потому я просил артистов читать в полный тон, давая интонации. Мне необходимо было узнать, как артисты понимают роли и какими тонами передают их.

   Большинство участвующих читало удовлетворительно, но у многих слышались рутинные театральные интонации, заимствованные от прежних исполнителей "Грозы", и обрисовка характеров действующих в драме лиц носила шаблонный, традиционный прием. Об общем тоне исполнения на первой считке нельзя было судить.

   Мне пришлось подробно развить артистам мой взгляд на драму Островского, на среду, где произошла драма, на время, когда она происходила, на психологическое развитие драмы, обрисовать характеры и переживания действующих в "Грозе" лиц, как главных, так и второстепенных, иллюстрируя мои слова чтением из драмы.

   Мне хотелось услышать мнения актеров о полученных ими ролях. Я просил их высказаться по поводу моих взглядов.

   Большинство молчало, но П. Н. Орленев, М. А. Михайлов и 3. В. Холмская довольно подробно изложили свои взгляды на характер их ролей.

   Приступили к репетициям.

   Я весь отдался театру.

   Труппа относилась к делу с любовью и тщательностью необычайной. Репетиции проходили оживленно, дружно. Видно было, что всех захватила работа.

   Кроме "Грозы" мы до открытия спектаклей репетировали "Нору" Ибсена, "Трудовой хлеб" Островского, где роль Карпелова неподражаемо играл П. К. Красовский, талантливый провинциальный актер, и "Ганнеле" с новыми исполнителями, за исключением Тихомирова, за которым осталась роль каменщика Маттерна. Ганнеле в очередь играли Домашева и Надеждина.

   На репетициях, продолжавшихся ежедневно от 10 до 4 час. дня и от 6 до 12 час. ночи, почти всегда присутствовали А. Н. Коломнин и Н. О. Холева. Часто бывал П. П. Гнедич, занятый работами по декоративной и бутафорской части.

   Генеральная репетиция "Грозы" принесла мне много неприятностей. Декорации оказались недописанными. Костюмы, доставленные Лейфертом, из рук вон плохие.

   Я волновался до отчаяния.

   Суворов уверял меня, что к спектаклю все декорации будут готовы, Лейферт обещал мне вновь подобрать костюмы, по моим указаниям. Но эти уверения меня мало успокаивали.

   Правда, я придавал главное значение внутреннему содержанию пьесы, игре актеров, но и внешняя сторона постановки меня весьма озабочивала.

   17-го сентября состоялось открытие сезона в театре литературно-артистического кружка.

   "Гроза" прошла с приличным ансамблем, имея успех у публики. Несмотря на вполне понятную робость и волнение, артисты играли стройно, заражая публику своими переживаниями. Особенно выделялись своим исполнением 3. В. Холмская, А. П. Никитина, П. Н. Орленев и М. А. Михайлов, выдвинувший на первый план второстепенную роль Кулигина.

   Пресса в общем отнеслась одобрительно к спектаклю, за исключением "Нового Времени", поместившего строгую рецензию, и А. Р. Кугеля, с яростью напавшего на 3. В. Холмскую за ее исполнение роли Катерины.

   А. С. Суворин, живя за границей, вел деятельную переписку с директорами, некоторыми из артистов: Пасхаловой, Яворской, и со мной, интересуясь, очевидно, до мельчайших подробностей, что происходило в театре.

   Первые письма ко мне Алексея Сергеевича носили дружелюбный характер, но затем стали суше. Я почувствовал в его отношениях ко мне раздраженность и недоверие.

   Вскоре после открытия театра я получил от него письмо о постановке "Грозы", в котором он, судя, вероятно, по рецензии "Нового Времени", критикует заглазно мою постановку и описывает план постановки пьесы, как она рисуется ему.

   Вслед за этим письмом он телеграфирует мне: "Что хорошо за Невской заставой, то не годится в нашем театре".

   На это я ответил Суворину телеграммой: "Хорошее везде хорошо. Издалека судить трудно. Приезжайте, посмотрите сами".

   После этой телеграммы переписка наша с Алексеем Сергеевичем прекратилась.

   Из последних писем Суворина я понял, что кому-то было необходимо поссорить меня с ним, вызвать в нем недоверчивое и недоброжелательное чувство ко мне. Кому это нужно было, я до сих пор не знаю. Занятый с утра до глубокой ночи работой в театре, я мало интересовался интригами. Я был уверен, что Суворин, приехав из-за границы, сам увидит мою работу, мое отношение к делу, изменит свой взгляд на меня как режиссера. В этих мыслях меня очень поддерживали Н. О. Холева и Алексей Петрович Коломнин, относившийся ко мне с трогательной любовью, доходящей до нежности.

   Благодаря доброму отношению ко мне директоров и дружно сплотившейся вокруг меня труппе, доверявшей мне, как режиссеру и человеку, я мог, несмотря на закулисные интриги и влияния, свободно работать в том направлении, какое считал необходимым для правильного развития молодого театра.

    

   IV

    

   Постановка пьес: "Нора", "Трудовой хлеб", "Ганнеле". - Слухи о разрешении "Власти тьмы" и приглашение И. И. Судьбннина. - Приезд Суворина из-за границы. - Суворин на репетиции, его грозное внушение Холмской и Никитиной. - На представлении "Ганнеле". - Ссора Суворина со мной и примирение. - Разрешение нашему театру постановки "Власти тьмы". - Желание дирекции пригласить для постановки Алексея Антипьевича Потехина. - Приглашение П. А. Стрепетовой. - А. С. Суворин желает поставить пьесу непременно раньше Александрийского театра. - Постановка "Власти тьмы". - А. А. Потехин и Д. В. Григорович на генеральной репетиции. - Успех "Власти тьмы".

    

   Второй постановкой театра была "Нора" Ибсена, с Л. Б. Яворской в заглавной роли. Гельмера играл Анчаров-Эльстон, Рапка - Красов, Линден - Ланская, Гюнтер - Быховец-Самарин.

   "Нора" прошла пять раз, давая сравнительно недурные сборы.

   Затем были поставлены сцены А. Н. Островского - "Трудовой хлеб".

   Несмотря на то, что пьеса шла при слабом сборе, она имела хороший успех благодаря бесподобному исполнению П. К. Красовским роли Карпелова и дружному ансамблю.

   "Самоуправцы", трагедия А. Ф. Писемского, представленная в первый раз 25-го сентября, где роль князя Имшина исполнял Бастунов, не давала сборов и скоро сошла с репертуара.

   Вообще до возобновления "Ганнеле" дела театра-кружка в материальном отношении были неважные.

   "Ганнеле" я поставил заново, изменив mise en scene, насколько это позволяла декорация, сделанная для постановки пьесы в Панаевском театре.

   Исполнители ролей почти все были новые, за исключением Тихомирова (каменщик Маттерн), Корсаковой (мать Ганнеле),

   Мосоловой (ангел) и Поляковой (ангел смерти). Остальные роли играли: Готтвальда- Красов, Марту - Зиновьева, Тульпе - Чижевская, Гедвигу - Никитина, Плешке - Михайлов, Ганке - Чернов-2, Зейдель - Аристов, Бергер - Быховец-Самарин, Портного - Орленев, Шмидт - Тихомиров, Вахлер - Богатилов, Светлые призраки - Борги, Мосолова и Стальская.

   "Ганнеле", чудная, глубокая драма детской души забитой, несчастной девочки, требовала необычайно тонкого, проникновенного исполнения, заражающего зрителя грустно поэтическим настроением.

   Особенно трудно было достигнуть едва заметного перехода от реальности к бредовым фантазиям Ганнеле. Мельчайшая неверность тона нарушала иллюзию. И мне долго и напряженно пришлось работать, пока, наконец, был достигнут правильный общий тон пьесы. Но, кроме того, в "Ганнеле" очень важную роль играют музыка (прекрасно написанная М. М. Ивановым) и световые эффекты. Все это должно было сливаться в одну общую гармонию.

   Домашева хорошо справилась с ролью Ганнеле. Если в ее исполнении было менее истерического драматизма, чем у Озеровой, то мягкой, детской поэтичности, искренности и трогательности несравненно больше. Михайлов бы