Гиляровский Владимир Алексеевич - Москва газетная

вы будете под судом.

   Я ушел домой, а через два дня мне сообщили, что сыщик Рудников, ездивший в Гуслицы, привез шкаф, и последний находится, взломанный, в сыскном отделении.

   Кейзер приезжал в редакцию, но меня не нашел. Уже зимой Болдоха, арестованный на месте преступления, указал всех участников, и дело Золотого разбиралось в окружном суде и кончилось каторгой.

   Болдоха успел бежать.

   Редакция платила мне 5 копеек за строку, отдельные расходы и 100 рублей в месяц.

   Самая первая моя работа, давшая мне успех и положение в "Русских ведомостях", была напечатана в 1886 году. Это очерк из жизни рабочих на белильных заводах под заглавием "Обреченные". В 1873 году я был рабочим на белильном заводе Сорокина в Ярославле, и там на клочках бумаги, на нарах, в свободные часы я записывал впечатления. Эти клочки послал моему отцу, и они у него долго хранились. Ими-то я и воспользовался для этого правдивого очерка.

   Никогда не позабыть мне пережитой мной, начинающим еще литератором, одной беседы в редакции за чаем и вином, где Н. К. Михайловский и А. И. Чупров говорили, что в России еще не народился пролетариат, а в ответ Г. И. Успенский привел в пример моих "Обреченных" и доказал, что первое гнездо российского пролетариата - это белильные заводы. И тогда, рассказывая им свои впечатления из заводской и бурлацкой жизни, я был центром внимания этих крупных людей. И в тот же день мы выпили на брудершафт и подружились с Глебом Ивановичем, с которым я был знаком раньше. А познакомились мы в Чернышах.

   Так назывались номера на Тверской в доме Олсуфьева, против Брюсовского переулка. Это, можно сказать, было отделение "Русских ведомостей": в верхнем этаже этих меблирашек я жил в 1882-83 гг., а рядом со мной жил писатель М. И. Орфанов (Мишла). Живали здесь Ф. Д. Нефедов, Н. М. Астырев, С. А. Приклонский и Г. И. Успенский, и негласно пребывал, ночуя то у Мишлы, то у меня, Петр Григорьевич Зайчневский, тогда только что вернувшийся из каторги, автор знаменитой прокламации в 1862 году, призывавшей идти на Зимний дворец и истребить живущих там.

   Еще тогда я водил Глеба Ивановича по трущобам Хитрова рынка - мы ходили вдвоем, и Глеб Иванович, видавший виды в "Растеряевой улице", приходил в ужас от виденного...

   Тогда "Русские ведомости" были более демократичны, чем стали впоследствии, с переходом в свой дом. Подробности - в юбилейном издании "Русских ведомостей", где изложена вся история этой газеты, всегда воевавшей с "Московскими ведомостями". "Московские ведомости" была газета слишком известная по своему направлению, и сотрудники ее держались там скрытно и особняком, что из всех их только и появлялся в обществе, т. е., вернее, в театрах и на первых представлениях, лучший критик того времени С. В. Флеров (Васильев). Остальных никто и не видал и не знал. Разве только тогда, когда они появлялись в цензурных комитетах в качестве душителей всякого свободного слова в должности цензоров.

   Они-то у меня и сожгли мою первую книгу "Трущобные люди".

   Были еще газеты - "Русский листок", начавший издаваться, кажется, Миллером, под названием "Русский справочный листок", потом перешедший к присяжному поверенному, гласному Думы Н. Л. Казецкому и впоследствии переменивший название на "Раннее утро".

   Начал я с Пастухова и кончу им.

   Раскаиваюсь и сожалею, как я раз обидел Николая Ивановича, и настолько жестоко, что у него слезы на глазах появились.

   Н. И. Пастухов, издавая "Московский листок", одновременно во время ярмарки в Нижнем издавал "Нижегородскую почту". Как-то в "Осколках" Лейкина я напечатал шутку: "Цитаты из "Ревизора" нашим газетам". Против "Нижегородской почты" стояло: "Родная сестра тому кобелю, которого вы, наверное, знаете".

   Встретил меня у Тестова Николай Иванович, вынул из кармана "Осколки", указал эти строки, подчеркнутые красным карандашом, и спросил:

   - Ты?

   - Я! Что же, это шутка.

   - Шутка. Стало быть, моя "Почта" - сука, "Листок" - кобель, а я-то кто же буду?.. Стыдно, Володя, за хлеб, за соль так...- Слезы на глазах.

   - Николай Иванович, я не хотел вас обидеть...

   - Знаю, ради красного словца и себя облаешь... Идем селянку хлебать!

   Были еще в Москве "Полицейские ведомости", которых никто не выписывал и не покупал.

   В 1881 году в Москве была преобразована полиция. Уничтожили прежние кварталы и разделили Москву на 40 участков.

   Квартальных переименовали в участковых приставов и дали им вместо старых мундиров со жгутиками чуть ли не гвардейскую форму с расшитыми серебряными воротниками и серебряными погонами с оранжевым просветом.

   Это было после 1 марта 1881 года, когда все тщетно ждали реформ.

   И по Москве заходили четыре стишка:

  

   Мы все надеждой запаслись -

   Вот-вот пойдут у нас реформы.

   И что же. Только дождались

   Городовые новой формы.

  

   И действительно только. Переоделись старые городовые в новую форму.

   Пузатые, небритые квартальные надели почти что гвардейские мундиры, и только некоторые, из молодых, побрились и стали лихо закручивать усы.

   Некоторые отпустили бороды по примеру царского двора, где из бакенбардов стали все бородасты: царь носил окладистую бороду.

   И, конечно, ставши приставами, квартальные заважничали и подняли тариф: теперь фунтом чернослива или ногой телятины не отделаешься.

   - Гони наличные, купить сами умеем!

   Отдал я тогда в "Будильник" четверостишие, которое мне показали троекратно и зло зачеркнутым красными чернилами, да еще с цензорской добавкой: "Это уже не либерально, а мерзко!"

   А четверостишие было такое:

   Квартальный был, стал участковый, А в общем та же благодать. Несли квартальному целковый - А участковому дай пять.

   И вот в числе таких квартальных, переодевшихся в гвардейский мундир, был капитан Змеев - щеголь и козырь.

   В это время издавались "Полицейские ведомости", в которых только публиковалось о торгах и о пропавших собаках, да еще о сдаче квартир, и которых, конечно, никто не выписывал и не читал.

   И вот приставам было приказано понажать на обывателей, особенно на домовладельцев, чтобы они обязательно подписывались.

   Капитан Змеев в это время был приставом на Тверской-Ямской, где, особенно переулки, были населены потомками когда-то богатого сословия ямщиков, и вообще торговым, серым по тому времени, людом.

   Он поручил собрать подписку околоточным, но безуспешно. Ответы были такие:

   - На кой она нам!

   - Мы люди неграмотные, газетов отродясь не читали! - и т. п.

   И вот в одно из воскресений, после обедни, чуть ли не с городовыми на обширный двор участка были согнаны все домовладельцы.

   Поддевки, длинные сюртуки ниже колен, смазные сапоги и картузы - как Дикой из "Грозы" - наполнили двор. Вынесли стол с книгой подписки на газету.

   Вышел на крыльцо грозный и блестящий пристав.

   - Здравствуйте, почтенные.

   - Здравствуйте, вскородие...

   - Кто у вас на "Полицейские ведомости" подписался, руку подними.

   Поднялись две руки: трактирщик Осипов и лавочник Прокофьев.

   - Выходи сюда. Пошли без шапок, дрожат.

   - Ну, спасибо вам, молодцы! Можете идти домой! - Даже руку им подал на прощанье.

   Обратился к писарю и приказал каждому раздать по газете - кому хватит.

   - Здесь, вот видите, на первой странице высочайшие приказы и обязательные постановления напечатаны. Их обязан знать каждый обыватель. Берите газету, располагайтесь на травку и выучите наизусть пока первую страницу. Да чтобы без ошибок был! А кто выучит - пусть доложит мне, я проэкзаменую сам.- И крикнул городовым: - Никого не выпускайте со двора.

   Городовые заперли ворота. Пристав важно ушел в канцелярию. Ошалелые обыватели бросились к писарю. Некоторые стали по складам читать газету и заучивать. Писарь предложил желающим подписаться и с квитанцией идти к приставу в канцелярию. Конечно, сдачи с пяти рублей не давал. (Газета стоила 4 рубля в год.) Брали квитанции, шли в канцелярию и исчезали. Некоторые, упорные, пробовали учить заданное, но ничего не выходило. В результате весь участок Змеева подписался на "Полицейские ведомости", а выходившие из аудиенции через парадный ход участка прямо на улицу почесывали затылок.

   - Н-да... Что ловко, то ловко, а четвертной в кармане нет.

   Помню, и мне, журналисту, раз пришлось участвовать в полицейской взятке.

   Приставом 3-го участка Тверской части был долгое время Замайский. Большой театрал, меценат отчасти и очень любезный с представителями печати, которых побаивался.

   Было в Большом театре сотое представление "Демона", причем дирижировал сам Рубинштейн. "Русские ведомости" выдали мне 5 рублей на билет и просили дать отчет об этом спектакле. Нечего говорить, что за 5 рублей никакого билета достать было нельзя. Но все же я вошел в театр, где меня знали даже все капельдинеры, и первое действие простоял в проходе при входе. К концу действия вошел Замайский и стал рядом со мной.

   - Что же вы не сидите?

   - Места нет - не мог билета купить.

   - Н-да.

   Акт кончился, публика хлынула к выходу, и я тоже. Но Замайский меня остановил:

   - Погодите!

   Я в недоумении остановился.

   Замайский зорко оглядывал проходящих и вдруг поманил пальцем высокого молодого человека, шикарно одетого, в черном сюртуке. Тот вытянулся перед ним.

   - Что прикажете, Станислав Фомич?

   - В каком ряду сидишь?

   - В пятом-с.

   - Давай билет.

   Франт передал билет приставу.

   - П-шел, мерзавец.

   Тот нырнул к выходу, а пристав ко мне.

   - Вот садитесь, место хорошее, пятый ряд. Я стоял в недоумении.

   - Возьмите и садитесь. Будьте спокойны, билет правильный. Берите,- и сунул мне билет в руку.

   - Как же это? - удивляюсь я.

   - Да вот так!.. Вы знаете, кто этот мерзавец? Карманник это, Пашка Рябчик.

   И отчет о спектакле появился только благодаря этому случаю.

  

  

  

  

  

  

  

  

   В. А. Гиляровский

   СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В ЧЕТЫРЕХ ТОМАХ

   Том III

   ПОЛИГРАФРЕСУРСЫ

   Москва

   1999

   БИБЛИОТЕКА ШКОЛЬНИКА

   Федеральная программа книгоиздания России

   В. А. Гиляровский.. В третий том Сочинений вошли книги: "Москва газетная" и "Друзья и встречи"

   Художественный редактор Н. Тронза